Маки Перчатки Черничный пирог

Что мне делать: смеяться или плакать?

Глава I

Что мне делать: смеяться или плакать?

Не входи в комнату и не запирай дверь изнутри, если там нет другой, из которой можно выйти… Иначе, есть риск никогда не выбраться из собственной западни.

Это была ветреная грозовая ночь, которая изменила всю мою жизнь навсегда. Я еще не спала. От шквала урагана, порывы ветра сносили кровлю с крыш и оборвали провода - свет потух. Звук старого радио затих на полчаса, я, зажмурившись лежала в спальне на старой скрипящей кровати, закутавшись одеялом, просунула голову под подушку. Во входную дверь судорожно постучали. Не званным гостем оказалась соседка бабушки. Они заперлись на кухне и долго о чем-то шептались. Я старалась не дышать, чтобы услышать все, лишь раскаты грома иногда оглушали.Спустя полчаса бабушка, держа в руке керосиновую лампу вошла в комнату на цыпочках, открыла дверь шкафа, достала чемодан и стала складывать в него мои скромные пожитки. Лицо ее было суровым. Я больше не смогла притворяться спящей, скинув одеяло, села, скрестив ноги.

- Бабушка, что же ты делаешь? Мы уезжаем?

Она молчала, лишь поспешно складывая застиранные кофточки.

- Бабушка! – схватилась я за ее теплые ладони. И из ее глаз градинками покатились слезы.

- Ничего не поделаешь. Ничего, - стала утирать мокрые глаза.

Спустя пару мгновений, фары подъехавшего автомобиля проникли в окна спальни, прорываясь сквозь ночную тьму. Бабушка быстро помогла мне одеться и вывела за калитку, волоча чемодан, на прощанье крепко зажав в объятьях. Высокий мужчина в форме с погонами ожидал меня у ворот под распахнутым черным зонтом. Он открыл заднюю дверь машины, указал пройти и сесть, дверь захлопнулась.

В моей памяти навсегда останется шум и запах того дождя в июньскую ночь. Потолок в спальне дома любимой бабушки и ее теплые объятия. А еще, эту пустоту, которая навсегда поселилась во мне. Мир огромен. Мир необъятен, но я в нем одна. Машина тронулась с места, ее дом за мгновенье стал крошечных размеров, затем растворился в ночи. Я слышала все,бабушке осталось недолго, но обида, что решение принято за меня, душила, наполняясь комом в горле.

С того дня прошло уже восемь лет, сейчас я живу в школе искусств для учеников старшей школы и никак не свыкнусь с мыслью, что меня ждет что-то намного яркое и впечатляющее. Нечто большее, чем эта обыденная жизнь, из-за которой просыпаешься уже уставшей. До сих пор не могу привыкнуть, каждый день открывая глаза, видеть облезлый потрескавшийся потолок маленькой чужой комнатушки, которую мне тогда выделили.

Сюда меня пристроила Нателла, заведующая - знакомая дальнего родственника, который привел меня сюда лет в десять, по велению бабушки, исполнив её последнюю волю. Лицо его помню смутно, воспоминания тех лет тоже, защитная реакция, стирающая все плохое, но суровое лицо Нателлы не изменилось до сих пор. Сияющие бирюзовые глаза не очень были рады десятилетнему «подарку». Как сейчас помню ее тощую спину, облаченную в фиолетовый строгий костюм, и острые каблуки стучащие по ступенькам лестницы ведущей в мое скромное пристанище.

Комната находилась на втором этаже, ну, как комната, скорее всего раньше здесь обедали или отдыхали преподаватели и ввиду моего переезда, презентовали мне.

Узкая, вытянутая, с синими обшарканными стенами, одно окно с деревянной застекленной дверью на балкон.На карнизе, на крючках, через один, прикреплены шторы, непонятного материала грязно-желтого цвета, покрытые катышками. За окном старый застекленный балкон, на котором в огромные ящики сложены кучи книг и еще запах мышей.

Cлева в комнате, вдоль стены узенькая кровать с мягким пледом, а справа с противоположной, старый шкаф, одна дверца которого скрипит при открытии, и рискует отвалиться, а как не открыть на ней единственное зеркало. В шкафу мои вещи, пару книг из того ящика, время от времени я их просматриваю. Пару листов ватмана, так как я стала посещать художку по требованию заведующей, это намного лучше, «чем пылиться на втором этаже», как говорит Нателла. Ведь музыкальные инструменты и хор вовсе не мое.

В самой школе капитальный ремонт делали лет двадцать назад. Старые высокие двери, выкрашены в белый цвет, из-под которого просвечивает синий, тот, что был до. По правде, всегда думала и воображала, хорошо бы, если это был мой дом. Четыре или пять комнат наверху и внизу около трех. Столовая, актовый зал совсем небольшой, пару кабинетов для преподавателей и заведующей. Что мне больше всего нравилось, так это крутая лестница на второй этаж и люстра. Огромная, висящая на высоченном потолке, хрусталики которой почти касаются лестницы, их так и хочется схватить, каждый раз поднимаясь в комнату.

Какая я внешне. Да ничего особенного: шатенка со смешанным оттенком глаз. Примечательная черта, которую я любила: тонкие запястья и изящная шея. На этом плюсы закончились, но не думаю, что хотела бы иметь другие черты, к этим я скорее привыкла, они меня устраивали. И если видела человека красивее, не считала себя хуже, думала, просто он не такой как я. Мне никогда не говорили, что я красивая или выделяюсь, чем-то особенным.

Я не завидовала остальным учащимся, которые учились здесь, но думала, почему им есть куда пойти, а я как вечный сторож этой школы.

Не могу сказать, что бывали дни и я оставалась одна в этом месте, работники столовой порой до утра сиделии выпивали, как говорили: «чай», а смена приходила в пять. Архип - сторож весь день во дворе.

Не плачь, улыбайся. Не улыбайся, плачь.

Глава II

Не плачь, улыбайся. Не улыбайся, плачь.

Съежившись в теплом жакете, ожидая чего-то мало радующего, стояла у окна, когда солнце поднялось, разбудив рассветную тишь. Погода чудила, день облачно, день гроза, день туман. Лика молчала, ни одного звонка за неделю.

Нателла тоже приутихла. Больше ничего не говорила о компании, видимо, от которой зависела материально. Думаю, вряд ли все ограничилось защитой дяди-генерала. Финансировала школу, по моим подозрениям, мама Альбертика, оттуда она их знала кухню их семьи, но под мнимым видом взгляда со стороны.

Альбертик, человеку почти тридцать, а он - Альбертик. Такое имя в детстве считала самым интересным. Роберт и Альберт любимые имена.Оказалось, и правда, не имя красит человека, а человек имя. И он не красил его, это не этот случай. Порочилимя, лишь своим видом.

Неделю ничего не происходило, и мою тревогу отпустило.

Но рано радовалась. Вечером следующего серогодня, позвонила Лика и попросила выйти из школы Нателлы. Как бы описать дальше.. сложно подобрать логичные слова.

Ее привез тот человек. Я его помню, как самого хорошего-плохого. Тот, высокий мужчина, который спросил, «Что случилось»? Имени его не помнила. Я только накинула выходную спортивку на домашнюю и вышла на улицу. Было туманно и немного моросило.

Лика из машины не вышла. Я села сзади, рядом с ней. И этот человек повернулся и слушал, о чем мы говорим. Я недоумевала, может реально я во сне? Что за идиотизм меня окружает? «Замолчите, дайте на вас взглянуть народ! А как же я?» - задавалась я вопросом.

Мне иногда казалось, что, либо я невидимка. Либо,все, что произошло тогда, отрывок моего воображения. Почему меня не помнят, я же не сменила лицо, пять лет это не двадцать. Может это розыгрыш? Ладно. Но Давид помнит меня. Получается, он самый честный? Держаться его? Зачем мне вообще они, все. Кто они? Что они из себя представляют?

- У Альберта, проблемы, - сказала взволнованно Лика. Ее опечаленный вид угнетал.

Я с очень отстраненно-настроенным лицом смотрела на нее, с намеком, причем здесь я? Если честно, если мне сказали бы: «он скоропостижно скончался», я бы ответила: «настигла наконец, ведь заслужил»… Мне было бы безразлично.

Дальше с огромным знаком вопроса на лице пыталась донести Лике, что я не должна это слушать. Но их это не волновало. А этот тип, как и тогда оставлял ощущение положительного персонажа. Черт их всех…

Альбертику нужна была помощь психотерапевта, психолога, невропатолога и всех остальных. Я почему-то думала, что у него какая-то пневмония. Как сказала его мама Лике, накануне приступа, он взболтнул в агонии, что моя непутевая болтовня и присутствие на него положительно влияют и приступов нет. Да что вы, и как дотянул без моей болтовни до тридцати? Их коллективные уговоры привели к тому, что мне разок надо навестить его дома, после клиники. Естественно, в присутствии врача и мамы. Папы же нет..

Спустя недельки две, совсем не спокойных, cновапозвонила Лика и сообщила, что в воскресенье утром отправит, того человека, Анри, и он довезет меня к Альберту домой. Зачем я согласилась? Я пошла у них на поводу. Притворилась, что действительно обеспокоена. Но мне хотелось узнать, что скрывается за этими масками, без эмоций.

Ну что сказать, за километр до их дома нам навстречу выехал Давид. Очень-очень вежливо вывел меня из машины на пару метров, переговорить.

- Ты в своем уме? – первое, что он сказал мне.

- Что случилось.. - мой ответ.

- Если он вспомнит тебя, можешь не выйти оттуда живой. Он не здоров. Не таков, каким преподносит себя.

- Чего тогда добивается твоя жена? – раздраженно, поинтересовалась я. - Постоянно подталкивая к нему.

- Не могу сказать, - ответил, уходя от ответа.

Раз уж не можешь, тогда иди лесом, подумала я.

- Вот, когда решишься, тогда и поговорим!

Я села машину, и мы направились к ним домой. Уже безо всяких задних мыслей.

Машина остановилась у высоких ворот. Этот человек остался внутри. Я вошла в арочную калитку, меня встретил туманный сырой двор. В котором было пару пристроек, но красивая указывала на то, где дом. Веранда пустовала, лишь ветерок раскачивал кресло-качалку, на которой болтался плед, а на плетенном столике еще исходил пар из чашки с недопитым напитком. Я скорее всего прервала, чье-то чаепитие. Хотя, ни одной живой души там не было. И разглядеть ничего не удалось. Встала под навесом на крыльце и только подняла руку, чтобы постучать, дверь открыла, женщина c румяным лицом, пухлыми щеками в фартуке. От нее пахло розовым вареньем, видимо кухарка. До смерти приторный запах, исходивший от нее, сносил, дальше по дому аромат дымки, воска и чего-то, типа, свежего сруба дерева.

В коридоре тьма, мне дали сменную обувь и указали в сторону лестницы, которая располагалась в конце первого этажа. Ну как этажа, это была пустая комната в коричневой узорчатой плитке. Хоть залей лед и катайся. На стенах вдоль лестницы висели фото в хаотичном порядке, я узнала Альбертика и его мать, но отца не было ни на одном.

Медленно поднимаясь по крутой винтовой лестнице, поняла откуда запах воска, везде зажжены свечи. Свечи! Двадцать первый век, свечи восковые, как в храме, даже не декоративные или ароматизированные.

Я вышла в коридор, размерами похаживающий на школьный, куча дверей и все закрыты. Хоть иди и стучи в каждую. Третья справа открылась, передо мной появилась его мама. Не скажу, что она была в восторге. Но может, грустила, по причине того, что единственный сынок не в себе? Она пригласила меня внутрь. А дальше.. драма.

Сидел профессор с секретарем, она записывала состояние пациента, которое вслух анализировал врач. Пациент был бледен, исхудавший, впадины под глазами стали оттенка самих глаз. Просто, идеальная жертва.

Взгляд его был направлен в неизвестность. В общем глаза открыты, но куда он смотрел я не понимала. Либо его, чем-то накачали, либо это результат того, чем он накачал себя сам. Доктор посмотрел на меня с недоверием, как и остальные. Я села на стул рядом с кроватью, даже боялась взглянуть на пациента, в целом и на доктора не горела желанием. Было впечатление, что пациента не лечат, а отпевают.