Макс. Дьявол в клетке

Глава 1

Марина

Есть места, где воздух пахнет концом.

Не смертью — нет. Смерть милосерднее. Она приходит однажды и забирает. А здесь... здесь умирают каждый день. По капле. По вдоху. По секунде, отмеренной чужой волей.

Я остановила машину у КПП и несколько минут просто смотрела сквозь лобовое стекло на серые стены, опоясанные колючей проволокой. ИК-6. Исправительная колония строгого режима. Моё новое место работы.

Господи, во что я ввязалась.

Руки на руле мелко дрожали. Я сжала пальцы до белизны костяшек — не поможет. Страх не уходит, если его душить. Он просачивается глубже, в кости, в сухожилия, свивает там гнездо и ждёт. Всегда ждёт своего часа.

Охранник на вышке проводил мою машину взглядом. Равнодушным. Оценивающим. Здесь на всех смотрят так — будто прикидывают, сколько ты протянешь. Сколько дней, недель, месяцев пройдёт, прежде чем ты сломаешься. Прежде чем это место высосет из тебя всё человеческое и оставит пустую оболочку.

Я вышла из машины.

Ноябрьский ветер ударил в лицо, швырнул в глаза горсть ледяной мороси. Небо над колонией висело низкое, давящее, цвета старого свинца. Ни просвета. Ни намёка на солнце. Идеальная метафора, подумала я. Идеальная декорация для ада на земле. Только черти здесь носят погоны, а грешники — робы с номерами.

Каблуки простучали по бетону — неуместно громко, неуместно женственно. Я поймала себя на мысли, что надо было надеть что-то другое. Что-то, что не кричит «жертва» каждым швом, каждым изгибом ткани. Строгое платье, туфли на шпильке, пальто песочного цвета — я выглядела так, будто собиралась на деловую встречу, а не в место, где людей перемалывают в труху.

Но поздно. Поздно менять туфли, поздно менять решение, поздно менять жизнь.

Хотя нет.

Жизнь я как раз меняла. Именно для этого и приехала сюда.

Проходная пахла сыростью и дешёвым табаком. Охранник — молодой парень с оловянными глазами — долго изучал мои документы, сверял фотографию с лицом, будто подозревал, что я пытаюсь проникнуть сюда обманом. Интересно, кому придёт в голову рваться в это место по собственной воле?

Мне. Мне пришло.

— Проходите. Административный корпус — прямо и направо.

Я кивнула и пошла вперёд. Спиной чувствовала его взгляд. Оценивающий. Липкий. Здесь все смотрят так, подумала я. Даже охрана. Особенно охрана. Когда живёшь среди хищников, рано или поздно начинаешь мерить мир их мерками.

Плац был пуст. Серый бетон, серые стены, серое небо. Где-то вдалеке лязгнула металлическая дверь. Прокричала ворона — и звук этот, хриплый, резкий, повис в воздухе как проклятие. Я ускорила шаг.

В детстве я боялась тюрем. Не потому что знала, что это такое — откуда бы? Просто чувствовала: есть места, куда не должна ступать человеческая нога. Места, где стены впитали столько страдания, что оно сочится из каждой трещины, из каждого камня. Теперь я шла по такому месту — и детский страх поднимался из глубин, сжимал горло ледяными пальцами.

Соберись, Марина. Ты больше не ребёнок. Ты — кандидат психологических наук. Специалист по криминальной психологии. Ты сама выбрала эту дорогу.

Сама выбрала.

И заплатишь за этот выбор — сполна.

Кабинет начальника колонии располагался на втором этаже административного корпуса — единственного здания, которое не выглядело так, будто его строили с ненавистью к человечеству. Ковровая дорожка на лестнице, пластиковые панели на стенах, даже какой-то фикус в углу — жалкая попытка создать видимость цивилизации посреди этого бетонного кошмара.

Полковник Гришин встретил меня стоя. Это могло бы показаться вежливостью, если бы не его глаза.

Маленькие. Водянистые. С той особой мутью во взгляде, которая бывает у людей, слишком долго живущих среди чужой боли. Он смотрел на меня так, будто уже знал обо мне всё. Все мои секреты, все мои страхи, все мои ночные кошмары.

— Марина Андреевна Вершинина, — он произнёс моё имя так, будто пробовал на вкус. — Кандидат психологических наук. Специализация — криминальная психология. Впечатляет.

Он не считал, что это впечатляет. Он считал, что это смешно. Я видела это в изгибе его тонких губ, в том, как он чуть откинулся назад, скрестив руки на груди. Для него я была очередной московской штучкой, которая начиталась умных книжек и решила поиграть в спасительницу душ. Он видел таких. Все они сбегали через месяц-два, с потухшими глазами и разбитыми иллюзиями.

Посмотрим, полковник. Посмотрим.

— Спасибо, что приняли меня, — сказала я ровно. — Понимаю, что психолог в штате колонии — не самая типичная должность.

— Не самая, — согласился он. — Но Москва настаивает. Гуманизация системы, ресоциализация осуждённых... — Он махнул рукой, будто отгоняя назойливую муху. — Красивые слова для отчётов. Пыль в глаза проверяющим. А по факту — вы будете ковыряться в головах у людей, которых уже ничто не исправит.

— Я не собираюсь никого исправлять.

Он приподнял бровь. Впервые с начала разговора в его глазах мелькнуло что-то похожее на интерес.

— Тогда зачем вы здесь?

Хороший вопрос. Очень хороший вопрос, полковник.

Я могла бы сказать правду. Что десять лет назад двое подонков забили моего младшего брата в подворотне — за телефон и пятьсот рублей в кармане. Забили ногами. Запинали насмерть. Димке было восемнадцать. Он возвращался с дня рождения друга. Немного выпил, был весёлый, счастливый — он всегда был счастливым, мой Димка, солнечный мальчик с ямочками на щеках.

Их так и не нашли. Ни одного. Ни единой зацепки.

А я с тех пор не сплю без снотворного. Каждую ночь вижу его лицо — живое, смеющееся — и просыпаюсь с криком в горле, с простынями, мокрыми от пота.

Я могла бы сказать, что хочу понять. Заглянуть в голову убийцы. Найти ту точку, где человек перестаёт быть человеком. Потому что если я пойму — может, отпустит. Может, перестанет выжигать изнутри.

Но я не сказала.

— Научный интерес, — улыбнулась я. — Чистая академическая любознательность.