Маленький большой человек

Глава 1

– А вот хрен вам, твари фашистские! Думаете, возьмите меня за рупь за двадцать?! Черта с два! Не собираюсь вам сдаваться! Ха! Решили, что раз перед вами простой ездовой, то можно меня вот так запросто в плен взять, да и отправить на свою неметчину хребет гнуть? Ни хера у вас не выйдет, господа немцы!

Я стреляю. Расчетливо, неспешно. Нечего на этих зверей патроны тратить. Как там учил старшина Исаев? Смотри, Николай. Не торопись. Нажимай спусковую скобу, а мысленно считай: «Двадцать два, двадцать два». Если чуешь, что прут недуром, прибавляй: «Тридцать три, тридцать три». Но смотри у меня! – и волосатый крупный кулак торчит перед носом, грозясь пустить юшку. – Не вздумай херачить от души своей колхозной! Иначе диск кончится, и всё! Почитай, нет больше бойца Агбаева. Понял?!

– Так точно, товарищ старшина! – ответил я тогда.

Когда это было-то? А, вспомнил. В сталинградской степи. В тот самый день и час, когда мы стояли впереди зенитно-артиллерийского полка, в котором служила Лёля. То есть для меня Лёля, девчушка 19 лет отроду, которая жизни-то и не видела. Для остальных, кто не знаком с ней и уже не познакомится никогда, – Ольга Алексеевна Дандукова, пусть земля ей будет пухом. Но для меня она навсегда останется Лёлей. Пусть и знакомы мы с ней были всего несколько минут. Она – герой, а героев не забывают.

Ну, а теперь мне, похоже, кранты. Я – это Кадыльбек Агбаев, старший сержант, ездовой 248-й стрелковой дивизии Южного фронта. То есть, если считать по-современному, Константин Гранин, офисный работник… только кого это интересует? Снова оказавшись в далеком прошлом, не могу сообразить, что делать теперь. Отстреливаться до последнего патрона или ждать, когда моё путешествие в иную эпоху внезапно прекратится? Так же, как это было несколько раз, пока я был бойцом поискового отряда, работавшего в степях Волгоградской области?

Да к черту всё! Они прут, а мне сидеть и ждать, пока грохнут или в плен возьмут? Буду стрелять, пока диски не кончатся. Потом перейду на трёхлинейку, благо она со мной и заряжена. Есть ещё с десяток осколочных гранат, а это значит, что хрен вам, а не боец Красной Армии! Господи, не почему я опять тут оказался?! Не могу вспомнить. Лёг спать рядом с Оленькой, моей девушкой, моим улыбчивым счастьем. Было это вчера, а теперь утро, и я в каком-то полуобвалившемся блиндаже отражаю немецкую атаку.

Хоть бы понять, в какое время угодил?! Если 1941-й, то мне, скорее всего, придёт конец. В тот годы потери РККА были огромными. Если 1942-й, то хрен редьки не слаще. А если дальше? 1943-й, например? Отгремела Сталинградская битва, может, я на Курскую дугу попал? Но впереди меня нет танков. Значит, какая-то другая наступательная операция. Ох, не смогу вспомнить. Их, операций таких, было слишком много. А я не историю изучал в университете, уж простите.

– Russisch ist allein da! Zerstöre es! – истошно орут фрицы, подползая к моему блиндажу. Вот же твари! Нет, ну правда же очень обидно! Войну Советский Союз всё равно выиграет, неужели этим долдонам не понятно?! Черти! Я, пока тишина, меняю диск в пулемёте. У меня в руках ДП-27, или пулемёт Дегтярёва, изобретённый в 1927 году. Не самая мощная машина. Уж точно не «косторез Гитлера», чтоб ему провалиться. Эх, мне бы теперь миниган! Тот самый, которым спецназовец, – его играл Джесси Вентура в «Хищнике», – крушил девственную сельву. Ох, я бы теперь от немцев кровавую кашу оставил! У него же скорострельность от трёх до шести тысяч выстрелов минуту!

Но чего уж мечтать. Работать надо. Я продолжаю стрелять, и постепенно у немцев запал заканчивается. Не хочется им больше лезть напролом. Потери слишком большие. По крайней мере, шестерых я уложил навсегда, а остальные ранены и лежат, ждут, пока к ним помощь придёт. Что ж, я человек незлобивый. Добивать не стану. Не то, что вы, сволочи фашистские. Ваших медсестёр, ну или кто там пожалует с красным крестом, расстреливать не стану. А вот вы, подонки, наших медработников немало погубили.

Опять Лёля Дандукова приходит на ум. Бедная девочка. 19 лет всего ей было, когда легла в холодную могилу! Сколько детишек могла родить. Своего Артёма, опять же, осчастливить. Но увы. Погибла во время Сталинградской битвы, а её избранный позже, когда участвовал в Курском сражении. Жутко обидно это всё, но ничего не поделаешь. Да и чего я теперь ныть стану? У меня одна задача – отбить немецкую атаку, а потом уж разберусь, в каком периоде Великой Отечественной войны я оказался.

– Коля! – вдруг слышу сзади, словно голос из другого мира.

Оборачиваюсь: мать честная! Вася! Василий Глухарёв! Напарник мой, чтоб ему здоровья побольше и жену непьющую! Улыбаюсь во всю ширину рта, понимая: подмога прибыла, а это значит, что жизнь моя продлилась ещё на некоторое время!

– Васька! Ты как здесь?!

– Товарищ подполковник Балабанов отправил. Пойди, сказал, Василий, глянь, как там наш ездовой на левом фланге. Видать, сильно немчура его припёрла. Надо бы помочь. Ну, я и кинулся. Вот! – Вася аккуратно положил передо мной деревянный ящик с грантами. – Отобьёмся теперь, дядя Коля!

Чудак человек. Уж сколько времени вместе, а он меня всё дядей Колей величает.

– Васька, скажи лучше, мы где вообще? Контузило меня маленько, – поясняю на всякий случай.

– Как это где? – улыбается Василий во весь свой щербатый рот. – Ростовская область! Сегодня 19 сентября 1943 года. – Дядь Коль, ты не пьяный, случаем?

– Балбесина! – смеюсь в ответ. – Когда ты, скажи, последний раз пьяного казаха видел? Нам вера пить не дозволяет!

Глава 2

Всё, что я помню из своего «военного» (хотя к чёрту кавычки!) прошлого, так это бой у хутора Востряковского. На наш пёрли немцы, танки и мотопехота, а мы, остатки стрелкового батальона, артиллерийской батареи и ополченцев, отбивали одну атаку за другой. Если бы не девчонки из артиллерийско-зенитного полка, стоявшего позади нас, то кто знает, чем бы всё закончилось. Наверняка фрицы превратили наши позиции в перемешанный с землёй кровавый фарш. Ну, а так мы отбивались, сколько могли.

Сколько – это пока не налетела немецкая авиация и не сравняла позиции зенитчиц с землей. Уничтожили всех. Когда последняя сволочь крылатая улетела, ей в задницу ни один снаряд, ни один патрон не полетел. Некому было выстрелить. Девчонки или погибли, или были ранены. Нам, стоявшим перед ними, прижглось отступить. Иначе полегли бы там все. Одно дело биться с танками, когда за твоей спиной артиллерия есть, и совсем другое с помощью гранат и противотанковых ружей. А у нас ни первого, ни второго не оказалось: боеприпасы к вечеру иссякли. Не с винтовками же, автоматами и редкими пулемётами против бронированных машин.

Когда уходили, я попробовал отыскать Лёлю среди раненых или убитых. Не нашёл, а потом случилось то, чего подсознательно ожидал. Только не хотелось, но что поделаешь? Меня вернуло обратно, в моё время. Оказался опять в поисковом отряде. В разгар рабочего дня, и ребята вокруг спросили:

– Костя, ты чего? Задремал, что ли? На жаре сморило?

Пришлось насилу улыбнуться и продолжить копать. Мне повезло. Ну, если это можно так назвать. Обнаружил «смертный медальон» бойца. Передал его командиру, а уж тот – экспертам. Пока мы работали дальше, те сумели выяснить: медальон принадлежит рядовому Петренко Георгию Ивановичу, 1920 года рождения, призванному Ленинским РВК города Саратова. Я дальше узнавать не стал. Светлая память воину! Мне стало горько: не Лёля ведь, не её сослуживицы. А мне так хотелось узнать о них что-нибудь! И ещё я подспудно боялся услышать фамилии Балабанов или Исаев, а может Глухарёв. Мои товарищи. Только бы не они!

Повезло. Наверное, я не знаю. Меня благодарили за то, что отыскал смертный медальон, но не чувствовал радости. Лучше бы тот, кому он принадлежит, остался жив. Так сказал Герману Сергеевичу Крапову, а он ответил: «Нет, Константин. Ты глубоко не прав. Вернуть память погибшего воина современному поколению – дорогого стоит». Не стал я спорить, поскольку у меня свои мысли. То есть да, это замечательно, что воин нашёл вечный покой. В братской могиле, с именем и фамилией, а не без вести пропавший. Но…

Эх, Лёля, как же ты?..

Ещё через три дня наша смена подошла к концу. В наш лагерь прибыл новый отряд поисковиков, и мы передали им свой участок. Вернее, сразу два, поскольку один удалось открыть мне по чистой случайности. Если бы я тогда в воронке не развёл костёр, это место никто бы никогда, возможно, и не нашёл. Мне за это даже благодарность выдали. В рамочке, как полагается. Только я не чувствовал, что совершил что-то особенное. Случайно же вышло, чего вы? Но говорить такое не стал, чтобы никого не обидеть.

Мы собрали наши вещи, палатку. Сели на высокий грузовик с кунгом и поехали обратно. Ольга расположилась рядом, чем разволновала меня не на шутку. Сама захотела, и мне было очень приятно оказаться рядом с ней.

– Костя, как ты себя чувствуешь? – спросила она, когда проехали минут двадцать.

– Нормально, – ответил я. – К чему вопрос?

– К тому, что тебя контузило во время взрыва, помнишь? – улыбнулась девушка.

– Ах, ну да, – ответил я в той же тональности. – Да всё нормально.

– Скажи, а ты тогда… не придумал? – Ольга вдруг стала очень серьёзной.

– Насчёт твоей тёзки Лёли Дандуковой? Нет, не придумал, – ответил я, нахмурившись. Не потому, что разозлился. Чтобы Ольга поняла: нисколько не сочинил всю эту историю. Она произошла со мной на самом деле, а уж как это вышло, не знаю. Квантовая физика, наверное, сработала. Теория относительности, пространственно-временной скачок. Да кто его знает? Лучше не погружаться в это, чтобы мозги не сломать.

– Мне кажется, что с тобой это снова случится, – сказала Ольга, задумчиво глядя в окно.

– Не дай Бог, – ответил я.

– Почему? – девушка вдруг повернулась и бросила на меня заинтересованный взгляд. – Ты разве не хотел бы снова там оказаться?

Я не ожидал такого от неё. С полминуты думал, потом ответил:

– Конечно, хотел бы… То есть… Ольга, я честно не знаю. Там очень страшно. И вроде бы я сражаюсь за Родину, пусть и не под своим именем, но… Очень жутко.

Ольга вдруг положила мне ладонь на руку ниже предплечья и сказала, пристально глядя в глаза:

– Костя, ты молодец. Я очень горжусь тобой.

Потом убрала руку и повернулась к окну. Хотел я было что-то ей ответить, но ничего не придумал. Не захотелось портить момент. Закрыл глаза и стал вспоминать тот вечер, когда видел Лёлю в последний раз. Проклятая война. Уж я знаю, чем закончилась она для Ольги Алексеевны Дандуковой. Гибелью. Героической, смелой. Только… Господи, как бы я хотел познакомиться с её детьми и внуками. Только увы, не судьба. Фашистский снаряд, бомба или пуля прервали жизнь этой милой храброй девушки. И, пока думал, не заметил, как заснул. Грузовик размеренно покачивало на степной дороге.

***

Глава 3

Обманул Исаев. Не по штатному расписанию нам лошадей выделили. А получили мы с Васей ровно двенадцать животин, которым предстояло тягать на себе тяжелое армейское имущество в виде четырёх 45-мм орудий вместе с передками, а ещё снаряды, запчасти, провиант и всё прочее. Пока возились, я вкрадчиво стал расспрашивать своего напарника, что произошло за то время, пока меня тут вроде как не было. То есть формально-то сержант Агбаев служил дальше, но я пребывал в будущем, и мы некоторым образом разминулись. Погрузиться же в память своего «второго Я» мне не удавалось. Так, обрывочные куски какие-то, словно рассыпавшаяся мозаика.

– А напомни-ка мне, друг мой Васька, когда Балабанову подполковника дали?

Глухарёв парень простой, ко мне хорошо относится, авось и не заметит нелепость моих вопросов. Я ведь ответы-то на них должен знать.

– Так сразу после Сталинграда. Вызвали к командиру полка, а оттуда он уже вернулся с новыми погонами.

– Погонами? – прищурился я. – А ромбы, шпалы и прочее куда подевалось?

Вася рассмеялся.

– Дядь Коль! Ну вы даёте! Так ведь в начале февраля этого года.

– А какой нынче? Что-то запамятовал с утреца, – я сделал вид, что шучу.

Напарник уловил мою интонацию и в тон ей ответил:

– 1943, дядь Коля. Так вот, вернулся товарищ Балабанов…

– Погоди-ка. Он же капитаном был. А тут сразу подполковника ему дали. Так не бывает.

Опять звонкий смех.

– Нет, дядя Коля. Вам точно в медсанбат нужно. К той врачихе, помните? Ну, к которой вы клинья подбиваете.

– Кто? Я?!

– Ну да, – Вася пожал плечами, впрягая пару лошадей в передок. – Сами же говорили: есть там одна врач, лейтенант медицинской службы. Жания её зовут. Фамилия… Да, точно! Мухаметшина. Вы ещё сказали, что она казашка, очень красивая. Глаза огромные, губы большие, нос ровный и немного широкий, скулы…

– Васька, хорош тебе. С панталыку сбиваешь. Ты лучше про Балабанова мне напомни.

– Так ему майора дали в Сталинграде ещё. После того, как мы отошли… А вы помните, как мы с девушками-зенитчицами бок о бок сражались?

Я мрачно кивнул. Такое не забудешь. Особенно момент, когда фашистский снаряд попал прямо в пушку и разметал расчёт. У меня до сих пор неподвижные тела девчонок из орудийной прислуги перед глазами стоят… Царствие им Небесное! Вечная память. Я вздохнул, потянул пилотку с головы и некоторое время стоял молча. Вася, заметив эти мои жесты, тоже замер.

– Да, помню, – ответил я после длинной паузы.

Вася рассказал, что потом мы отступили, и остатки нашей батареи отвели на переформирование. Нас включили в состав 905 стрелкового полка 248 стрелковой дивизии третьего формирования. Третьего, потому что два первых погибли. Первое началось 28 июня 1941 года в Вязьме. Участвовала в кровопролитных боях за этот город и была к концу того же года почти полностью уничтожена. 27 декабря Приказом Народного комиссара обороны СССР дивизию расформировали. Второй раз в РККА 248-ая СД была создана в марте 1942 года и направлена на Юго-Западный фронт. В связи с большими потерями 30 июня 1942 года дивизия была снова расформирована.

– А третье формирование, – рассказывал Васька так, словно книжку читал, – началось в Астрахани 6 сентября 1942 года в посёлке Тинаки на базе 1 и 2-го Астраханских сводных курсантских полков. До конца ноября дивизия была в Астраханской области, обороняя её от возможного прорыва немцев со стороны Калмыкии. 20 ноября получила первый боевой приказ на наступление. 29 декабря захватила Яшкуль, это посёлок такой калмыцкий. Ну, а дальше пошла по Сальским степям. К концу декабря вышла к Манычу, чтобы отрезать пути отхода немцев на село Дивное – конечный путь железной дороги на Армавир.

На этом месте я Василия остановил и потребовал объяснить, откуда он так всё хорошо знает. Парень смутился и признался, что земляка отыскал – тот служит в штабе дивизии писарем. Заполняет «Отчеты о боевых действиях». На мой недоумённый вопрос, почему тот позволяет себе разбалтывать секретные сведения, Вася искренне удивился: «Дядь Коль, так это же дела прошлые. Что в них секретного-то? И потом, он же никому. Только мне, по-братски. Ну, а я только вам». «Ладно, прощаю, – сказал я строго и добавил, погрозив пальцем. – Смотри, Васька! Не проболтайся где-нибудь ещё. Иначе в Особом отделе будешь давать показания».

– Так нет больше Особых отделов-то, – тихо произнёс Глухарёв. – Теперь вместо них органы СМЕРШ. Неужели не слышали?

– Наслышан, – ответил я и поёжился. Да, надо быть осторожнее с болтовней. Мы пока говорили, мимо нас прошло человек двадцать.

В общем, из дальнейшей беседы с Василием стало понятно следующее. Я по-прежнему ездовой в батарее 45-мм орудий. Глухарёв, стало быть, мой напарник. Старшина Исаев всё так же заместитель комбата, Балабанов стал начартом полка. Так, а кто теперь нашей батареей командует? Спросил об этом Василия.

– Лейтенант Аркадий Горкин.

– Молодой?

– Так точно, – сказал напарник, и в его голосе мне послышалось недовольство. – Слишком даже молодой. Но гонору…

– Ну-ка, Василий, придержи коней, – потребовал я. – Нельзя так о командире говорить.

– Дядя Коля, так я же только вам…

Глава 4

Я доставил снаряды на позиции нашей батареи, когда уже начало темнеть. Подошёл к блиндажу, в котором обосновался лейтенант Горкин. Чтобы лишний раз не навлекать на себя гнев «большого начальства», проверил свой внешний вид. Тряпкой протёр ботинки, подтянул ремень, застегнул ворот, поправил пилотку. «Вроде бы нормально», – решил и, постучав об косяк и услышав «Войдите», отодвинул служившую дверью плащ-палатку и сделал шаг внутрь.

Лейтенант сидел за столом и рассматривал карту. Её при моём появлении он тут же сложил пополам. «Шпионов боится, что ли? – иронично подумал я. – Эх, лейтенант! Да я прямо сейчас мог бы тебе такие секреты мировой политики выдать, что ты, задрав хвост от щенячьего восторга, помчался бы в СМЕРШ – докладывать, что поймал разведчика».

– Товарищ лейтенант! Разрешите доложить! – вытянулся я. – Ваше приказание выполнено, артиллерийские снаряды доставлены в расположение батареи! Разгрузка произведена!

Горкин посмотрел на меня недовольно.

– Почему так долго?

«Вот же ты говнюк какой! – возмутился я мысленно. – Ехал бы сам без документов чёрт знает куда, я бы на тебя посмотрел. Сидит тут, олень безрогий, возмущается».

– Дорогу искал, – соврал я.

– Очень плохо, сержант, – пробурчал Горкин. – Объявляю вам второе замечание.

«А потом что? Выговор сделаешь с занесением в личное дело?» – подумал я, стараясь не улыбаться. Вышло не очень хорошо.

– Я не понял, сержант?! – вдруг взвился лейтенант, вскакивая из-за стола. – Я сказал что-то смешное?

– Никак нет, товарищ лейтенант! – я вытянулся в струнку и упёрся глазами в бревенчатый потолок.

– Смотрите у меня, сержант! Доиграетесь! Я не потерплю подобного отношения к себе! Свободны!

Я развернулся на каблуках и не слишком строевым (в блиндаже не развернуться) шагом вышел наружу. Пройдя чуть дальше по окопу, выдохнул и шёпотом выматерился. Ох уж мне этот мелкий шпингалет! Нет никто и звать никак, а строит из себя великого военачальника. Кутузов хренов!

– Почта! – вдруг пронёсся мимо боец с улыбкой до ушей. – Почта прибыла!

Я поспешил за ним. Стало интересно: может, и на мою долю что-нибудь перепадёт? Правда, понятия не имею, кто может мне письма отправлять. Насколько знаю, когда Кадыльбек Агбаев уходил на фронт, он был неженатым. Но это формально. Может, в Камызяке у него осталась девушка? Такое ведь часто случается: встречаются молодые люди, не успевают пожениться, как парня призывают на фронт. Она остаётся дома и поддерживает его своими письмами.

Стоило мне так подумать, как вспомнилась Ольга. И такая вдруг грусть накатила, аж захотелось снять флягу с пояса и хлебнуть граммов двести. Не знаю, откуда у меня там спирт медицинский взялся, но когда прошлый раз хотел просто попить и приложился, был очень удивлён своей ядрёной алкогольной находкой. Увидев, как я сморщился и закашлялся, Вася громко расхохотался. «Дядь Коль, ты же сам придумал спирт с собой таскать, – пояснил, перестав ржать конём. – Мне сказал, что это в медицинских целях». «А откуда я его черпаю?» – спросил напарника. Тот лишь пожал плечами. «Может, у той врачихи?» – сказал Вася и подмигнул.

Но теперь нужно было спешить. Что-то подсказывало: почта ждать не будет. Подошёл, когда вокруг почтальона собралась толпа. Он, стоя на ящике из-под снарядов, вытаскивал письма из сумки, читал фамилию. Бойцы подходили, забирали. Порой звучало «убит» или «ранило его», и тогда послание отправлялось обратно в сумку.

– Агбаев! – прозвучало вдруг.

Я дёрнулся и замер.

– Агбаев тут? – повторил почтальон.

– Николай, чего замер? – кто-то ткнул меня локтем.

– Здесь! – ответил я, отмерев и протянул руку. В неё мне сунули треугольник, и я поспешил выбраться из толпы, чтобы никого не задерживать. Вернулся в расположение своего «лошадиного хозяйства», постелил шинель на траву, уселся. Стал крутить в руках письмо. Странно получается. Оно вроде как не мне адресовано. Я же не совсем Кадыльбек. А чужие послания читать нехорошо. С другой стороны, если я опять оказался в его теле, то будет выглядеть по-дурацки, если не открою, а тем более не отвечу. Ведь кто-то старался, писал, и теперь с волнением ждёт ответа.

Я раскрыл треугольник, развернул лист. Он оказался вырванным из школьной тетради в клеточку. Пробежал глазами по строчкам и… разочарованно вздохнул. Письмо оказалось на казахском языке. Видимо, поскольку у меня и в красноармейской книжке национальность указана. Только я же ни бельмеса в нём не понимаю!

– Вот же гадство! – проворчал негромко, однако Василий услышал.

– Что такое, дядя Коля?

– Да вот, письмо получил.

– Да ну? – паренёк даже подскочил ко мне. – Поздравляю! А чего пишут?

– Хрен его знает, – пожал я плечами. – Тут не по-русски.

– А по-каковски? – усмехнулся Вася. – По-немецки? – и залился весёлым смехом, за что получил от меня подзатыльник. Тут же перестал гоготать и нахмурился. – За что?

– Не ржи, лошадей испугаешь, – сказал я строго. – И позицию демаскируешь своим ржанием.

Глухарёв отошел в сторону, стал чинить подпругу. Губы надул, обиделся.

– Ладно, Васька. Не дуйся. Прости.

Глава 5

Старшина недобро как-то усмехнулся.

– Ладно, Николай. Потом договорим, – сказал он и ушёл.

Я вернулся к лошадям. Пару часов возились с ними. Где упряжь починить, где передки подремонтировать. Потом кормили и поили животных, лечили. Словом, занимались своим гужевым транспортом, чтобы он, как и механический, был в работоспособном состоянии. Я не так долго на войне, но уже твёрдо запомнил: здесь всё иначе. Это там, на рубеже двух веков, лошади остались в прошлом, превратившись в экзотику. Здесь, в 1943-м, они – главная движущая сила. Не грузовики, не танки или тягачи, а именно эти вот, парнокопытные, на которых и легла одна из самых трудных задач – перевозить бойцов и военные грузы.

Утомлённые, часов в восемь вечера мы с Василием разожгли костёр и собрались обсушиться и погреться. Днём некоторое время моросил нудный дождь, и мы вымокли. Плащ-палатки смогли сохранить сухость сверху, но и штаны вместе с кальсонами по самое некуда, и портянки – всё было насквозь. Пришлось переодеваться и сушиться, чтобы не заболеть. Мы поужинали, и только я расслабился, предвкушая крепкий сон до самого утра, как послышались неподалеку шаги. Точнее – шлёпанье подошв по грязи.

Вскоре из сумерек появились двое солдат. Я бросил на них взгляд, и у меня появилось недоброе предчувствие.

– Кто тут сержант Агбаев? – спросил один из них.

– Я здесь, – ответил ему.

– Собирайтесь.

– Куда?

– Там узнаете, – прозвучал недобрый ответ.

Я быстро навернул сухие портянки, надел ботинки, закрепил обмотки. Василий всё это время, напряженный, сидел напротив и с волнением смотрел то на меня, то на солдат, которые были настроены явно решительно.

– Дядя Коля, может, мне командиру сообщить? – спросил напарник.

– Да, доложи, как уйдем, – сказал я. – Вещи с собой брать? – спросил солдат.

– Пока не надо.

Мы пошли, и я на прощание подмигнул Глухарёву. Мол, не тушуйся, боец! Всё будет хорошо! А у самого поджилки тряслись. Кажется, я догадался, по какой такой причине меня на ночь глядя два бойца, вооруженных автоматами, ведут в неизвестном направлении. Но спрашивать, по какой причине и куда идём, не стал. Всё и так было слишком похоже на арест. Возможно, я ошибаюсь, но когда смотришь много фильмов и читаешь книги о советском прошлом, другие ассоциации не возникают. Уж явно этим двоим не захотелось со мной в карты перекинуться или «козла» забить.

Шли мы недолго, минут пять-семь. По пути конвоиры поместили меня между собой. Затем один вошёл в блиндаж, перед дверью спросив:

– Товарищ капитан, разрешите?

Получив согласие, прошёл внутрь. Я следом, второй боец замыкал нашу маленькую группу. Втроём мы оказались в просторном, раза два больше, чем у лейтенанта Горкина, блиндаже. Но обстановка здесь была такой же: стол, пара табуретов, лежанка в углу, печь-буржуйка с дымоходом, ведущим в потолок. На столе снарядная гильза, переделанная под масляный светильник.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – вытянулся один из конвоиров. – Сержант Агбаев по вашему приказу доставлен!

– Хорошо, – ответил сухопарый офицер лет 45-ти, сидевший за столом. Перед ним лежала раскрытая папка. – Свободны. А вы, Агбаев, присаживайтесь. Разговор есть.

Конвоиры вышли, и меня порадовало хотя бы то, что у меня руки остались свободными. Ни верёвкой их не связали, ни наручниками не скрепили. «Значит, ещё не всё так плохо», – подумал я, усаживаясь на табурет. Незнакомый капитан поднял на меня глаза и пристально смотрел несколько секунд, изучая. Затем представился:

– Меня зовут Геннадий Васильевич, фамилия Новицкий. Я капитан СМЕРШ. Насколько понимаю из вашего личного дела, Кадыльбек Лукпанович, вы не впервые оказались в поле зрения органов?

Я заморгал от неожиданности. Как это «не впервые»? Тот, в чьем теле я оказался, – он что, преступник? Сам-то я ничего такого, предосудительного то есть, не совершал. Ни в обычной жизни, ни тем более здесь, на фронте. Ну, то есть было разок, что я ляпнул про товарища Сталина нечто неправильное. Вернее, с точки зрения текущей обстановки, а если рассуждать в общем… Нет, лучше не вспоминать, страшно. Тогда капитан Балабанов велел мне заткнуться и пригрозил отправить в Особый отдел, если продолжу в том же духе. Но не думаю, что комбат на меня донос настрочил. Иначе я бы здесь теперь не находился. В чём же дело, не пойму?

– Простите, товарищ капитан, но я не понимаю. Никогда ничем предосудительным не занимался, – ответил я.

– Разве? – усмехнулся Новицкий. – А вот здесь написано, что вы искали кого-нибудь, кто знает казахский язык. – Он кивнул на исписанную бумажку.

«Так вот ты какой, донос», – подумал я.

– Не знал, что в СССР предосудительно интересоваться родным языком, – сказал я.

– Интересоваться можно. Только нельзя забывать, что государственный язык в СССР – русский. А вам для чего в таком случае здесь, на фронте, казахский понадобился? – капитан прищурился.

«Да чтобы немцам шифровки писать», – подумал я язвительно, но промолчал. Только расстегнул карман гимнастёрки, протянул конверт.

– Вот, посмотрите сами. Письмо из дома получил. Оно на казахском.

Глава 6

Я задумался: куда же мы собираемся наступать? В чём суть операции? Вспомнился принцип Александра Суворова – «Каждый солдат должен знать свой маневр». Понятно, что никто здесь мне не расскажет, как обстояли дела на этом участке фронта в сентябре 1943 года. Кого ни спроси – сплошной гриф секретности. А будешь совать нос куда не следует – поедешь в СМЕРШ общаться по душам. Нет уж, спасибо. Мне предыдущего раза хватило. Тогда я улёгся поудобнее и стал вспоминать историю Великой Отечественной. Но что толку? Нас учили, гоняя по крупным сражениям, привязанным чаще всего к большим городам: Смоленск, Киев, Ржев, Москва, Сталинград, Курск, Севастополь, Новороссийск и так далее. Но я здесь, а это где?

Поднялся и пошёл искать старшину Исаева. Тот, к моей радости, не спал. Накрывшись шинелью, курил.

– Чего не спишь? – спросил, увидев меня.

– Товарищ старшина, разрешите спросить?

– Николай, мы с тобой давно знакомы. Давай на «ты», согласен?

– Так точно. Только я к вам… к тебе по имени и отчеству буду, хорошо? А то неудобно: вы… ты всё-таки старше.

– Ненамного, – усмехнулся в усы старшина. – Ладно, выкладывай, что там за вопрос тебя терзает посреди ночи.

– Да я, в общем-то… – Я расположился рядом. – Вот у нас теперь 20 сентября 1943 года, верно?

– Да.

– А хотелось бы понять: где мы теперь? Что за местность, какие у нашего полка задачи.

Исаев глубоко затянулся. Прищурившись, выдохнул терпкий дым.

– Из того, что знаю сам. Тебе скажу, поскольку тебя знаю, в бою видел. Но смотри: не трепись. Доложат в СМЕРШ, поедешь лес валить за полярным кругом. Слушай, а ты сам-то разве пропадал где-то? Вроде бы рядом был, должен всё знать. Вы, ездовые, народ ушлый, – и он улыбнулся.

– Да я… в картах не очень силён. У меня географический кретинизм.

– Чего это? – нахмурился старшина. – Болезнь, что ли, какая? Не слышал о такой.

– Не то чтобы болезнь. Скорее, недостаток головного мозга. Вот мне мама в детстве скажет, бывало: сынок, сходи в «Магнит». Но не тот, который через перекрёсток, а который подальше, возле школы. В этом картошка плохая, а туда свежую часто привозят.

– Магнит – это что? – спросил Исаев.

– Торговая сеть, – брякнул я. – То есть, ну… Короче, у нас в Астрахани есть магазин такой. Продуктами торгует. Народа там много, вот его между собой «Магнитом» и прозвали, – выкрутился я. – Вот, значит. Мама мне скажет, а я выйду и всё сделаю не так. Потому как мне что одно название улицы, что другое – или забуду, или перепутаю. И ещё, бывало, терялся пару раз, пока дорогу от школы домой не запомнил. Хорошо, люди добрые подсказывали, куда идти.

– Будем считать, объяснил, – ответил старшина. – Ох, и горазд ты языком трепать, Коля! Все вы, казахи, такие балаболы, а?

– Это вы ещё соседа моего, Рашида, не слышали. Правда, он татарин. Но как подопьёт, так всё…

– А вроде я слыхал, мусульманам пить нельзя?

– Ну, это кто искренне верующие, те не пьют. А вообще в Коране сказано – «Воистину, сатана при помощи опьяняющих напитков и азартных игр хочет посеять между вами вражду и ненависть и отвратить вас от поминания Аллаха и намаза».

– Ты что же, верующий? Мусульманин?

– Не то чтобы сильно верую, скорее, просто признаю наличие некоторой верховной силы… Там, – ткнул пальцем в хмурое чёрное небо, – в космосе. Так вот, Рашид, мой сосед, он как водки примет граммов триста, и давай байки рассказывать. Но мы уклонились от темы…

В этот момент послышались шаги, мы замолчали. Неспешно подошёл сам старшина Чигирь, и настроение моё тут же ухудшилось. «У, сволочь! – подумал я, бросив на него злой взгляд. – настучал на меня в «СМЕРШ», поганец».

– Доброй ночи, – сказал парторг, нимало не смутившись моим присутствием. Видать, для него на человека донос накропать, как сходить до ветру. – О чём беседуете? Чего не спите?

– Да вот, обсуждаем положение на участке нашей дивизии.

– Очень интересно, – сказал Чигирь. – На чём остановились?

– Товарищ старшина хотел мне рассказать, где мы географически находимся, – сказал я.

– А, ну это просто, – ответил парторг. – Мы теперь на рубеже реки Молочная. Запорожская область, Украина. Неподалеку от нас – село Альтенау, бывшая немецкая колония. Они тут, говорят, поселились в начале XIX века, а название произошло от немецкого «allzu nah» – «слишком близко». Это потому как село располагалось на окраине земель, где колонисты поселились, и рядышком с кочевниками ногайцами. Правда, немцев отсюда ещё в 1941-м депортировали. Чтобы к своим не переметнулись или нам в спину не ударили.

– Река, значит, – задумчиво сказал Исаев. – Слышал я о ней кое-что. Сама Молочная, а берега кисельные.

– Что это значит? – спросил я.

– Впадает в Азовское море. Она в этом месте извилистая, образует лиманы, старицы и заболоченные озёра. Трудно будет перебираться на ту сторону, – пояснил парторг. – Но наша крупная задача – Мелитополь, отсюда до него меньше 20 километров, если по прямой. Только увы, пехота по прямой не ходит.

Мы посидели ещё немного, потом я попрощался и ушёл. Долго находиться в присутствии Чигиря не могу – неприятно. Мне показалось, что человек он гнилой. Один раз настучал, значит, взял меня на карандаш. Теперь будет в словах моих выискивать негативный подтекст. Может, даже теперь пойдет к себе и напишет, что Агбаев интересовался положением на участке фронта, чтобы потом немцам сообщить. С него станется!

Глава 7

Из мыслей о будущем меня возвращает Василий. Он, пока я задумчиво сидел под деревом, бесшумной кошкой успел спуститься вниз, расположился рядом.

– Ни хрена у них не получится! – горестно сказал.

– У кого? Что не получится? – спросил я, мотнув головой и прогоняя остатки мыслей об Ольге.

– Взять тот ДОТ проклятый, – пояснил солдат. – Они же его всё время в лоб атакуют. Уже и дом, который над ним стоит, в труху. Обломки одни. Сгорел даже, по брёвнышку его раскатали. Видели же, дядь Коль?

Я кивнул.

– Вот только атака была. Подняли роту, пошли, а те оттуда опять своим пулемётом, чтоб им там всем сдохнуть! – в бессильной злости прошипел Василий. – Не пойму: чего они танк на них не пустят?

– А где ты их здесь видел, танки-то? – улыбнулся я его наивности.

– Да, вот всё вас спросить хотел: почему у нас танков нет?

– Задействованы на других, более важных участках фронта, – повторил я услышанную когда-то в кино фразу. Потом подумал и сказал. – Вась, ты видишь, что вокруг творится?

– А чего творится? – солдат обвёл глазами пространство. С трёх сторон нас окружали бескрайние поля. Большая часть из них – сельхозугодья, только давно не паханные, поросшие бурьяном. Война в этих местах уже третий год, а мужиков-то и не осталось, бабы и детишки со стариками. Они много не вспашут, не посеют. Да и чем? Фашисты всю скотину угнали. А на своих хребтах чернозём месить… ох, тяжкое это дело!

– Видишь, какая тут земля? – я взял ком, подержал в руках, растёр между пальцами. – Чёрная, про такую ещё говорят – жирная. К тому же дождь который день срывается. Что значит?

Вася согласно покивал головой.

– Понял вас, дядь Коля, – сказал хмуро. – В такой грязи любой танк завязнет по самую башню.

– Вот именно. И нам же потом с тобой на наших лошадках его вытаскивать, да? Вот именно, что нет. Ладно, если «тридцатьчетверка» застрянет. А если ИС?

– ИС?

– Да ладно! – я покачал головой. – Ты что, про тяжелые танки ИС не слыхал? Ну, совсем ты тёмный. ИС – это аббревиатура. Расшифровывается как «Иосиф Сталин», понятно? Самый мощный танк в Красной Армии. Ни Т-34, ни КВ рядом не стояли. И это ещё ИС-1, а ИС-2? Ну, а про ИС-3 я вообще молчу. Пушка 122 миллиметра, лобовая броня 110 миллиметров, масса почти 50 тонн! Красавец!

Я взахлёб рассказывал информацию, которую почерпнул после возвращения из командировки. Тогда, испытав многое на передовой, но успешно оказавшись снова в своём времени, я начал навёрстывать упущенное. Смотрел документальные фильмы, взахлёб читал книги и справочники. И вот теперь так увлёкся, что совсем позабыл о самом главном: танк ИС-1 был принят на вооружение РККА лишь в начале сентября 1943 года, то есть на днях буквально. Но первые два танка построили только в октябре, а всего до конца текущего года их выпустят около 70, а потом перейдут на ИС-2!

Поняв, какой я в очередной раз балбес болтливый, резко остановил себя.

– Слышишь?

– Да.

Василий, схватив бинокль, рванул по дереву наверх. То, что мы услышали, было далёким «Ура-а-а!», донёсшимся до нас. Звук был рваный из-за ветра и дождя, но заставил нас живо поинтересоваться, как дела у села.

– Взяли! – крикнул напарник сверху. – Ура-а! Взяли!

Поздним вечером, снова перевозя раненых, мы узнали, как дело было. Когда наши в очередной раз пошли в атаку на ДОТ, а потом с потерями стали отступать, один из бойцов не успел со всеми. Расположился на нейтральной полосе, то есть на самой окраине Альтенау. Ему подавали знаки: мол, жди следующей атаки или темноты, тогда вернёшься! Некоторые даже подумали, что решил к немцам переметнуться. Но нет, сидел. А потом рота опять бросилась вперёд, и в который раз пулемётчик принялся хлестать свинцом, не жалея патронов.

То поле и так уже было усеяно трупами наших бойцов. Когда живые бежали вперед, часто спотыкались об мёртвых и падали, прикрываясь ими. Всё это видел я в бинокль, и на душе становилось горько. Вот перебегает солдат, валится на землю. Кажется – убит. Но нет, вскакивает, делает ещё несколько шагов. Пули вокруг него роем, вздымают землю фонтанчиками. Он от них петляет, потом снова бухается на колени и на живот. Укладывает винтовку на холмик, делает выстрел. В холмик тот влетают пули, и от них брызжет в стороны. «Господи, это же покойник», – думаю я в ужасе и закрываю глаза. А солдат тот, что живой, вроде как и не замечает. То есть видит, но куда денешься? Идет дальше в атаку, и вскоре сам падает, чтобы никогда не подняться.

Когда рота снова пошла, тот, что закрепился на околице, вдруг вытащил пару гранат и принялся их перевязывать бинтом. Потом выбрался из своего укрытия и пополз в сторону ДОТа. Немец его не видел – бойцу удалось забраться в «мертвую зону», и теперь главное было не соваться прямо в поле прямой видимости. Тогда всё, конец, – «косторез» его в капусту покрошит. А он и не стал, сообразительным оказался. Ужом двигался к ДОТу, а когда оказался очень близко, метнул гранату в амбразуру.

Не попал. Та ударилась об бетон, отскочила в сторону и грохнула, не причинив укреплению вреда. Только осколками обсыпала.

– А дальше? Дальше что было? – это Василий расспрашивает раненого, который нам всё и рассказывает по пути в санроту. Тот неожиданно замолчал почему-то.

Глава 8

На следующий день прибегает Василий:

– Дядь Коля! Тебя к парторгу! Говорят, срочно!

Я хмурюсь. Ну да, конечно. Чигирь опять какую-нибудь пакость придумал. Начнёт расспрашивать: «Что это ты, Кадыльбек, не в партии до сих пор? Человек уже взрослый. Должен, значит, подавать пример молодым поколениям. А вместо этого что? Сплошная беспартийная бессознательность!» «Приплетёт ещё волюнтаризм, троцкизм и прочие гадости», – подумал я и поплёлся в блиндаж Чигиря, не ожидая ничего хорошего.

– Здравия желаю, товарищ старшина! – сказал я, переступив порог его «обители».

Чигирь сидел за столом, пил чай из алюминиевой кружки. Вернее, прихлёбывал, поскольку напиток был слишком горячий и обжигал губы. На столе перед ним лежали несколько кусочков сахара. Не рафинада, нет. Откуда бы ему тут взяться? Обыкновенного, кусочками. Ещё лежала четвертинка ржаного хлеба.

– А, Николай! – улыбнулся парторг. – Проходи, присаживайся. Наливай себе чаю. Он у меня фельдфебельский, – сказал Чигирь и засмеялся.

Я нахмурился. Мне в его словах послышалась подстава.

– Что суровишься? – спросил парторг. – Думаешь, дело на тебя шью? Ошибаешься, Николай. Прости, то есть я хотел сказать Кадыльбек. Ведь так твоё имя по-казахски?

– Да, – ответил я недоверчиво.

– Ты меня не бойся, – продолжил парторг. – Думаешь, Чигирь последняя сволочь, настучал на тебя в СМЕРШ?

Я ничего не ответил. Сам пусть догадается, правда или нет.

– Знаю, знаю, – улыбнулся Чигирь. – Так и было. Ты решил, спорить не стану. – Он отхлебнул чая. – Но знаешь, Коля, так тебе скажу. – Старшина нахмурился. – Не представляешь, сколько всякой сволочи у нас в рядах. И не думай, я паранойей не страдаю. А вот гадов, готовых сдаться немцам при первой возможности, у нас хватает. Потому, ты уж прости, я когда узнал о твоём интересе, обеспокоился. Только теперь знаю: всё напрасно. Ты – наш, свой, проверенный.

Я поднял брови удивлённо.

– Что, не ожидал? – хмыкнул Чигирь. – Мне в СМЕРШ рассказали, как ты в Сталинградском сражении участвовал. Голову в задницу на засовывал, бил врага. Даже, мне говорили, вражеский танк подбил. Было такое?

– Было, – подтвердил я. – Только…

– Остальное неважно, – сурово сказал парторг. – Короче, Николай. Уж позволь, я тебя по-русски буду величать, мне так привычнее.

Парторг сделал паузу. Вспомнив о чём-то, пошукал в своём вещмешке, извлёк оттуда фляжку. Выплеснул на пол, не жалея, чай из кружек, налил граммов по сто.

– Коля, давай выпьем. Мы с тобой в звании недалеко ушли. Ну, а должности… По херу! – вдруг сказал Чигирь, поднимая посудину.

Мы чокнулись, выпили. Закусили ржаным хлебом.

– Коля, знаешь, – улыбнулся вдруг парторг. – У меня для тебя подарок.

Я снова напрягся.

– Да не психуй ты! – засмеялся Чигирь. – Правда. Хороший подарок. Надеюсь.

Он достал из кармана гимнастёрки треугольник письма.

– Узнаешь?

Я покачал головой.

– Да брось, Николай! То самое письмо, которое тебе прислали. Помнишь?

– Да, – ответил я. «Только ты, сволочь, из-за него в СМЕРШ на стучал», – подумал.

– Ладно, хватит тебе дуться, – примирительно сказал Чигирь. – Чтобы исправить свою вину, я тебе переводчика нашёл. Казаха, ясное дело. Ну? Будешь слушать или дуться, как барышня?

– Буду слушать, – согласился я.

– Вот и молодец, – ответил парторг.

Он протянул мне ответное письмо, и я увидел, но ничего не понял:

«Ұлым! Біз сіздің әкеңізден хат алдық. Сіздердің аман-есен жүргендеріңізге, Отанымыз үшін күресіп жатқандарыңызға өте қуаныштымыз. Қымбаттым, өзіңе қамқор бол. Әкеңізбен бірге сіз тұрған жерде жұмыс істеу өте қиын екенін білеміз. Бірақ, не болса да керек. Есіңізде болсын: біз қазақпыз, ал қазақтар – ержүрек, намысшыл халық. Бірақ есте сақтаңыз: біз кеңестік елде тұрамыз. Ал Ресей болмаса, қазір қайда болатынымызды бір Алла біледі. Ұрыс. Шынымды айтсам. Батылдықпен. Өткен заманымыздың батырларындай нағыз батыр бол!

Біз сені жақсы көреміз. Алла сені қорғасын! Анаң мен әкең».

Чигирь улыбнулся и прочитал:

«Сынок! Получили с отцом твоё письмо. Очень рады, что ты жив и здоров, что сражаешься за нашу Родину. Дорогой, береги себя. Знаем с отцом, что это очень трудно сделать там, где ты оказался. Но надо, несмотря ни на что. Помни: мы казахи, а казахи – смелый и гордый народ. Но еще помни: мы живём в советской стране. И если бы не Россия, то одному Аллаху известно, где мы были бы теперь. Сражайся. Честно. Смело. Будь настоящим батыром, как герои нашего прошлого!»

Я, сам от себя не ожидая, прослезился. Мял бумагу в пальцах и никак не мог успокоиться. Слезы так и текли по лицу, капая на стол из грубо обтёсанных досок.

– Николай, – сказал парторг. – Твои мать и отец, судя по письму, хорошие люди. Наши, советские. Потому честно служи. Как понял меня?

– Я понял вас, товарищ парторг, – сказал я. – Разрешите идти?

Глава 9

На следующий день пехотинцы при поддержке артиллерии и миномётов окончательно выбили немцев из Альтенау. Те, побросав всё самое тяжёлое, включая три пулемёта MG, рванули к Молочной. Там прыгнули в лодки, на плоты и драпанули на другой берег. У нас приказа форсировать водную преграду не было, потому остановились и стали окапываться. На всякий случай: вдруг фашистам втемяшится в башку контратаковать? Но те пока вели себя тихо, и нам поступил другой приказ – выдвигаться в сторону Мелитополя.

Мы с Василием прицепили наши орудия к передкам и двинулись по дороге. Точнее, она представляла собой некое направление – грунтовку так развезло из-за дождей, что в ней образовались кое-где очень глубокие колеи. В них если танк влезет, то выбраться сможет, рыча движком и выплёвывая клубы удушливого солярного дыма. А вот для машины, легковушки или даже грузовика, такая дорога может стать западнёй. Ну, а мы что? На лошадках попроще. Ехали по обочине, там где травы побольше. Она всё-таки не мокрая земля, не так сильно проваливается.

Но далеко проехать не смогли. Всего пару километров, а потом кто-то закричал:

– Во-о-о-озду-y-y-yх!

Колонна остановилась. Все бросились врассыпную. Пришлось даже раненых вытаскивать из санитарных машин и тащить подальше от дороги, на которую из облаков вывалились несколько немецких самолётов. Присмотревшись, я понял: это были шесть бомбардировщиков и четыре прикрывающих истребителя. Что тут началось! Мне напомнило самые страшные дни в сталинградской степи, когда такие же вот ревущие крылатые твари пытались нас сровнять с землёй.

Взрывы загрохотали вокруг, засвистели осколки, и мне страшно, до жути захотелось рвануть подальше от дороги. Завалиться в какую-нибудь ямку, пусть даже полную воды, погрузиться на её дно и затаиться. Но тут же кольнула мысль: «Что будет с лошадями?!» Они ведь впряжены, выбраться не смогут. Выходит, мне надо их тут бросить на верную смерть, а самому спасаться? Как же я потом буду товарищам в глаза смотреть – им же придётся переть орудия на себе по бездорожью!

– Васька! Уводи передки с дороги! Уводи! – заорал я, разворачивая лошадей. Те ржали от страха, дёргались и нервничали, а огневой вал всё приближался к нам с юга. Туда вражеские самолёты нанесли первый удар. Мне вспомнилась тактика: сначала ударят по началу колонны, потом по её хвосту, а дальше, поскольку технике деваться некуда будет, всё уничтожат.

Мои лошадки с огромным трудом вывернули в сторону, и я принялся хлестать их несчастные спины, разгоняя. За мной торопился Василий. «Куда бежать?!» – лихорадочно пытался я сообразить, оглядываясь. Слева от дороги тянулись бескрайние поля, и только невдалеке виднелись не слишком густые заросли кустарника.

– Давай за мной! – крикнул я, и мы понеслись вперёд. Лошади мчались, словно понимали, какая опасность нам всем угрожает. Передок подпрыгивал на кочках, и орудие сзади подскакивало. Я боялся: вдруг перевернётся? Тогда всё! Встанем, постромки лопнут, да ещё лошадей покалечат. Но судьба к нам была благосклонна: мы успели до кустов, и в тот момент, когда заехали туда, треща сучьями, позади загремели взрывы уже на том месте, где мы недавно стояли.

К ним добавилась беспорядочная винтовочно-пулемётная стрельба. Это наши пехотинцы палили по самолётам. Но что толку? Разве попадёшь? У них скорость огромная, плюс бронирование, высота. Им пули, что горошины.

– Вася, ты пулемёт не забыл? Тот, немецкий, помнишь? – спросил я, вдруг вспомнив о трофее. Когда мы ещё стояли в Альтенау, сходили с напарником в тот самый ДОТ, рядом с которым героически погиб рядовой Салимов. Поглядели, как немцы обустроились. С комфортом. Картиночки с женщинами в привлекательных позах и почти безо всего на стенах налеплены. Бутылки из-под шнапса, консервные банки, объедки какие-то. Видать, собирались долго обороняться.

Вася тогда забрался в тёмный угол и ахнул:

– Дядь Коль, смотри, чего нашёл! – он выбрался оттуда с пулемётом наперевес.

– Ого, мощная штука, – оценил я находку. – MG 42!

– Там ещё целый ящик патронов к нему, – сообщил Вася. – И ещё сменные стволы есть в промасленной бумаге, всё чин чином.

– Значит, делаем так. Собираешь это хозяйство и тащишь на свой передок. Там прячешь как следует.

– А зачем он нам?

– Не знаю пока. Пригодится. Может, сменяем на что полезное, – подмигнул я.

И вот теперь, в самый разгар бомбардировки, вдруг вспомнил о трофее.

– Не забыл! – ответил напарник.

Я бросился к его передку. Вася к этому времени уже достал из зарядного ящика пулемёт и начал вставлять ленту. Делал он это быстро и умело.

– Где научился? – удивился я.

– Было время, – коротко ответил напарник. Затем захлопнул затворную раму и сказал. – Готово!

– Стрелять умеешь?

Глухарёв кивнул.

– Бей по самолётам.

Парень аж просиял. Видимо, он думал, что я сам этим займусь. Но я решил – пусть напарник постарается. Он парень сообразительный.

– Бей с упреждением три корпуса, понял? – подсказал ему.

Вася отбежал метров на пятьдесят, установил пулемёт, бросив под него небольшой деревянный ящик. И вскоре я услышал, как загрохотал «косторез». Звук был сухой, частый и резкий. Вспомнилась та аката немецкой мотоциклетной разведки, когда мы с Петром едва отбились. По нам лупили из такой же машинки. Хорошо, не попали.

Глава 10

Когда нашёл в вещмешке аккуратно завернутый в чистую тряпочку комсомольский билет, облегченно выдохнул. Ощущение было такое, словно я почти потерял нечто очень для меня важное, но теперь оказалось – страхи были напрасны. Аккуратно раскрыл книжицу. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – это мелким шрифтом на самом верху. Знакомый лозунг. Кажется, в советские времена очень популярным был. Почему? Вот уж не знаю. Может, из-за желания устроить мировую революцию? Кажется, ей грезили первые руководители страны Советов. Потом идея пошла на спад, о ней дальше совсем забыли, а лозунг остался.

Дальше большими буквами – Всесоюзный Ленинский коммунистический союз молодёжи. ВЛКСМ. Так, ну это понятно. Отсюда и название – комсомол. Вспомнилось одно торжественное мероприятие в Театре юного зрителя, куда я угодил по милости своей начальницы, Рияны Рахимовны. Она не такая старая, конечно, чтобы отмечать вековой юбилей организации. Привела туда своего деда, почтенного старикана лет 80-ти. Тот ещё выступления Сталина по радио помнил. Ну, а меня заставила прийти, чтобы я ей помогал. Мол, дедушка старенький, ходит с трудом, мужская сила нужна.

Меня так и подмывало спросить: «А что же ваш благоверный не помогает?» Но проявил такт. Вспомнил, что Рияна Рахимовна бывает очень резкой. Видимо, разругалась со своим, вот меня и потащила за собой. Ладно, я не гордый. Когда вошёл в ТЮЗ, поразился атмосфере. Столько стариков и старушек в одном месте! И все как один напялили комсомольские значки. Ходят, обнимаются, целуются, руки пожимают. Молодость вспоминают. И музыка на заднем фоне звучит. Что-то про любовь, комсомол и весну, БАМ и так далее.

Всё это мне тогда показалось таким глупым! Очень хотелось спросить: «Вам что, стариканы, заняться нечем? Внуков и правнуков идите нянчить, а не песок рассыпать. Вашей организации давно и след простыл, а вы тут воспоминаниями забавляетесь». В общем, неприятно мне было это всё. Чувствовал себя чужим, да к тому же вспомнил слова одного родственника. Ему 46 лет, он был подростком, когда СССР развалился, и до сих пор, стоит напомнить, очень переживает по этому поводу. Говорит, что это такие вот комсомольцы его советскую Родину и продали. А теперь пытаются всё вернуть, да выходит криво.

Мне показалось, он в чём-то прав. Даже забавно стало: что, товарищи, вам получше места не нашлось для отмечания юбилея, как Театр юного зрителя? Видать, совсем обнищали старички. Скинулись только на этот театр, на большее пенсий не хватает. Но дальнейшее показало, что я был неправ. На сцену со значком на груди вышел губернатор и давай рассказывать, как у них там классно было в комсомоле. Как они ездили по городам и регионам в составе строительных отрядов. Как ощущали единство душ и сердец, да и вообще. Были они молоды, счастливы и верили в светлое завтра.

Потом был концерт, и я видел, как у старичков на глазах проступили слёзы. Звучали песни их молодости, нечто типа «И Ленин такой молодой, и юный октябрь впереди» и тому подобное. Они даже встали и подпевали всем залом, а собралось их там больше тысячи. Их голоса слились в мощный хор. Красиво, у меня мурашки, помню, по телу пробежали! Отчего, сам не знаю. Видимо, поддался общему порыву.

Теперь вот сижу в каком-то сарае, накрылся плащ-палаткой для светомаскировки, зажёг свечку и рассматриваю свой комсомольский билет. Конечно, я совершенно не помню, как меня туда принимали. У меня вообще от лица Кадыльбека Агбаева воспоминаний нет. Разве только те, что остались, когда я в его теле оказался. Жалко. Хотелось бы знать, как это было. Теперь же только документ. Фамилия, имя и отчество. Год рождения, время вступления в ВЛКСМ указано – январь 1940 года. Наименование организации, выдавшей билет – Камызяский ЗК ВЛКСМ Сталинградской области. Подписи. Моя фотокарточка с краешком печати. Ну, там не я, конечно, а Кадыльбек. Худощавый казах с умными серьёзными глазами. Очень серьёзный. На правой половине книжки уплата членских взносов и большая буква Z через всю страницу. Видимо, оплатил полностью до конца года.

– Василий, не спишь? – спросил я напарника.

– Нет, а что? Воды принести?

– Нет. Скажи, ты комсомолец?

– Нет ещё, – смутился он.

– Вот тебе и на. Скажи ещё, пионером не был.

– Был конечно! «Будь готов! Всегда готов!» – и сделал приветствие рукой.

Я улыбнулся.

– Слышь, юный ленинец. А чего тогда в ВЛКСМ не вступаешь?

– Да я хотел, честно хотел, дядь Коль! Не успел просто.

– Ладно, решим этот вопрос.

– Правда? – с искренней радостью поинтересовался напарник.

– Да, – ответил я. – Сам вот, знаешь, думаю в партию вступить.

– Это так здорово, дядя Коля! – сказал боец. – Партия, она же… – он от переполнявших его чувств даже не нашёлся, что дальше сказать.

Мы замолчали. Я погасил свечу, накрылся потеплее. Ночью стало сыро как-то и намного холоднее, чем днём. Вроде середина сентября, а мне кажется, скоро подмораживать будет. Я лежал и думал о том, с чего вдруг меня в ВКП(б) потянуло. По жизни ведь человек аполитичный. Ни в одной организации не состоял никогда, мне они все поровну. Вообще уверен: политика – нечто вроде клуба по интересам. Людям скучно или их амбиции терзают. Вот и придумали себе хобби. Для карьерного роста полезно, опять же. Финансовые прибыли, конечно, гарантированы. Кто видел бедных политиков?

Нет, дома я ни в одну организацию вступать не стану. Но не могу понять сам себя. Здесь-то я чего вдруг решил большевиком стать? Коммунистом, иначе говоря. Неужто верю в мировую революцию, социализм и прочее? Что-то мне внутри подсказывает: причина другая. Только не могу понять, какая именно. Хотя предположение есть. Хочется стать частью чего-то большого и важного. Полезного для всех. Плюс ответственность другая, это мне ещё старшина Чигирь сказал. Мол, коммунисты – всегда впереди.

Глава 11

Думать об Ольге стало некогда с самого утра, хотя и очень хотелось. Я соскучился по этой упрямой девушке с характером. Едва мы успели с Василием накормить и напоить лошадей, как поступил приказ: быстро запрячь передки и двигаться дальше, на деревню Терпенье. Это название отчего-то не предвещало ничего хорошего. Я с детства терпеть ненавижу, а приходилось заниматься подобным слишком часто. То у стоматолога на приёме, то выслушивать ехидные замечания девчонок в школе, стараясь никому из них нос не расквасить. То дурацкие ВПР, или всероссийские проверочные работы, которые непонятно кому и зачем сдались вообще.

Оказавшись здесь, на фронте Великой Отечественной, я стал усмирять свой характер. Тут два варианта: или ты терпишь все трудности, что тебе на долю выпадают, или огребаешь по полной программе. Выбирай вариант: как трус, дезертир, предатель, шпион и тому подобное. Потому теперь я, быстро завернув в тряпицу так и не доеденную банку тушёнки и четвертинку ржаного хлеба (целлофановых пакетов здесь не найти), помчался выполнять приказание.

Мы остановились примерно в полукилометре от берега реки Молочная. Ох уж мне эта речка, чтоб её черти забрали! В прошлый раз не дала нам спокойно овладеть Альтенау, теперь вот протянулась вдоль северной окраины Терпенья, словно играя немцам на руку. Те на той стороне выкопали окопы в полный профиль – приготовились нас встречать, сволочи. Мы оставили орудия там, где старший лейтенант Горкин приказал, а сами, как полагается, отошли в тыл.

Василий расстелили плащ-палатку и принялся завтракать дальше, как ни в чём ни бывало. У меня же кусок в горло не лез. Нервы натянулись, как стальные канаты. Я же впервой буду реку форсировать, тут к гадалке не ходи! Снова вспомнились строчки из «Василия Тёркина» про переправу. Холодок по спине пробежал, когда память воскресила это:

«Переправа, переправа!

Берег левый, берег правый,

Снег шершавый, кромка льда...

Кому память, кому слава,

Кому темная вода, –

Ни приметы, ни следа»

Очень бы не хотелось оказаться среди тех, кто потонет в реке Молочной. Чёрт! Я нервно стал прохаживаться туда-сюда, сцепив руки за спиной и нервно теребя пальцы. Нет, я плавать умею, конечно. Недаром в детстве посещал бассейн «Спартак», что у стрелки – это в Астрахани, где река Кутум вытекает из Волги, становясь одним из сотен её рукавов, образующих дельту. Всё это вместе впадает в Каспийское море. Меня в «Спартаке» научили всеми стилями плавать. Но не в шинели, обмотках, штанах, кальсонах, нательной рубахе и гимнастерке, твою ж мать! А ещё вещмешок, винтовка, патроны с гранатами!

– Вася, ты как насчет плавать? Умеешь? – спросил я напарника.

– Не-а! – почему-то весело ответил он, дожёвывая кусок хлеба и запивая водой из фляжки.

Я подошел к нему и, наклонившись, строго спросил:

– Рядовой, ты как, чтоб твою мать, отвечаешь старшему по званию?!

Василий, едва не подавившись, бросил еду (она полетела на землю), вскочил и вытянулся по стойке «смирно».

– Виноват, товарищ старший сержант! – заорал, вскинув руку к пилотке.

– Тише ты, психованный! – заорал я. Схватил Василия и заставил опуститься на землю. – Чего орёшь, оглашенный?!

– Виноват!..

– Да заткнись ты к такой-то матери! – тихо рявкнул на него. Продышался, чтобы успокоиться. – Скажи мне, как вышло, что ты, на Волге выросший, плавать не умеешь? А? Вы там у себя в Нижегородской… То есть Горьковской области охренели совсем, или как? У вас там в Темряшино речки нету, что ли?

– Конечно, есть, – ответил Василий, опасливо глядя на меня снизу вверх. – То есть не речка, а озеро. Толоконцевское называется. Ну, а до Волги у нас вёрст девять будет. Далековато.

– Вы чего ж, на то озеро купаться не ходили, что ль?

– Ходили, конечно, – Глухарев улыбнулся. Видимо, воспоминания приятные. – Всей семьей, много раз. – Только оно ж мелкое. Там где самая глубина – взрослому нырнуть некуда.

– И чего?

– Так мы вроде научились. По-собачьи, – ответил Вася и улыбнулся.

«Эх ты, голова твоя садовая!» – подумал я и сказал:

– Да, нахлебаемся мы с тобой, когда через Молочную переправляться станем.

Боец тяжело вздохнул. Поднял с земли кусок хлеба и недоеденную банку. Отряхнул, взял ложку, вытер об штаны, продолжил завтракать. Я неодобрительно покачал головой. Ну что за олух царя небесного мне достался в напарники! Ему про вопрос жизни и смерти говорят, а он даже ухом не повёл. Махнул я рукой и отошел в сторону. Прислушался. Впереди разгорался бой. Сначала оружейная стрельба поднялась, затем заухали пушки.

Мне стало тяжело на душе. Всякий раз так бывает, когда я издалека слушаю, как наши в наступление идут или атаки врага отбивают. Неприятно мне. Я же здесь, а мои товарищи, пусть даже имён всех не знаю, – там, в километре примерно. «Может, в снайперы податься?» – подумал, но идею тут же отбросил. Насколько я помню, в специальную школу отправят – учиться. Снайпером быть – это не просто из винтовки с оптическим прицелом стрелять. Целая наука. Но меня туда не возьмут. С моим-то зрением! Минус единица. Вроде и не слишком много, а дефект зрения. Меньше надо было в своё время в монитор пялиться, проходя уровни игрушек.

Глава 12

Когда я вернулся через три часа к Василию и нашим лошадям, то ни рук, ни спины не чувствовал. Онемело всё. Мне столько в жизни физическим трудом заниматься не приходилось. Да откуда бы? Я же простой городской житель, а после университета офисный планктон. На дачу не езжу давно, поскольку родители её продали – содержать стало слишком дорого, да и мотаться далековато. В тренажёрку не хожу, поскольку не вижу смысла тратить столько энергии не понятно ради чего. Мне бодибилдером становиться нет нужды, а красота тела – дело наживное. Главное не жрать на ночь и не злоупотреблять пивом.

Вернулся, измученный, и повалился на плащ-палатку, которую мне напарник бережно постелил рядом с передком. Вася даже несколько охапок травы притащил, чтобы командиру мягче спать было. Я же рухнул без задних ног и даже от ужина отказался. Только воды выпил, кажется, всю флягу. Ладони стёр, ноги гудят, во всем теле пульсирует. Вот как постарался ради сооружения плотов! Вася, молодец, спрашивать ничего не стал. Взял винтовку и продолжил охранять наше имущество. Даже не спросил, когда его сменю. Глядя на парня, я подумал, что обязательно свой долг перед ним отработаю потом.

Закрыл глаза, глубоко вдохнул и провалился в темноту.

***

– Константин! Константи-и-ин! – противный голос прямо над головой.

– А? Что? – я резко поднимаюсь и вижу рядом Риану Рахимовну. Стоит, подняв тоненькие бровки дугой. На меня недовольно смотрит.

– Я не поняла, Константин. Вы что, на работу спать приходите?

Я ошалело оглянулся. А где Вася, где лошади? Чёрт, меня обратно в современность занесло! Как же так, там наши готовятся к переправе, а я тут…

– Простите, задремал, – ответил начальнице, протирая глаза. Она покачала головой. Но больше ничего говорить не стало. Я не из тех сотрудников, кого следует воспитывать. Человек, в общем, пунктуальный, сообразительный – без ложной скромности – и исполнительный. Что такое трудовая дисциплина, меня учить не стоит. А что задремал на рабочем месте, положив голову на руки, так… Ну откуда мне знать? Я минуту назад был на Украине, возле села Терпенье, неподалеку от реки Молочной, а сейчас опять в Астрахани оказался.

Смотрю на стену, где сплит-система. Она медленно покачивает лопастями, гоняя прохладный воздух. Напротив меня сидит Алексей Попов, мой сосед по кабинету. Вообще-то у нас тут три стола, но одно место вакантно. Недавно сотрудница, которая его занимала, уволилась, пока другую не подыскали. Коллега смотрит на меня с улыбкой:

– Костик, ты чем всю ночь занимался? Пришёл сонный, и обед скоро, а ты спишь.

– Знаешь, Лёха, что-то я… – замялся, не зная, что ответить. Пришлось соврать. – До трёх часов играл на компе. В войнушку. Стрелялку от первого лица. Там Вторая мировая, я увлёкся. Немцев мочил из ППШ и прочего оружия. Когда миссию прошёл, часы уже показывали почти три. Ну, пока улёгся, а в половине седьмого вставать. Блин, не выспался.

– Понимаю, – усмехнулся Попов. – Я тоже вчера допоздна не мог уснуть. Сериал смотрел. Про сущиков из МУРа.

– «Место встречи изменить нельзя», что ли?

– Нет, другой. Их теперь много снимают. Такое ощущение, что каждый месяц работы МУРа стал отдельным или фильмом, или серией, – смеётся Алексей. – Ну, а я вот увлёкся.

Понимаю его. Попову скоро 55 исполнится, он человек, как теперь принято говорить, возрастной. Для него всё советское значит близкое, понятное и родное. Вот и ностальгирует, когда смотрит фильмы про ту эпоху. Мне этого не понять. СССР развалился тридцать с лишним лет назад, я те времена не застал. Забавно. Почти не застал. Учитывая, что проваливаюсь регулярно в прошлое и становлюсь Кадыльбеком Агбаевым.

Тут меня накрывает одна мысль. В самом деле! Если я не сумел найти самого Кадыльбека Лукпановича, то, может быть, смогу обнаружить его родственников? Это очень интересно! Я погружаюсь в интернет. Но поиски меня швыряют то в один регион России, то в другой, а иногда и в Казахстан. Там, оказывается, людей с такой фамилией предостаточно. В итоге захожу в тупик. Эх, не повезло. Но где наша не пропадала!

Помнится, я однажды в детстве смотрел по ТВ фильм. Дело было поздней ночью, около часа. Лето, каникулы, заняться нечем. Вот и приклеился к телевизору, поскольку родители запрещали позже 23 часов за компьютером сидеть – «глаза испортишь». Ну, а телек можно. И вот я увидел фильм. Там что-то рассказывалось про парня, который жил в США в XIX веке. То с индейцами воевал, то жил среди них, пока не пришла армия и всех не поубивала. Дальше он познакомился с женщиной из борделя. Она строила ему глазки, пыталась выдать за себя замуж, а он не поддался.

Дальше были ещё какие-то приключения, но я не помнил больше деталей. Ничего в голове не закрепилось. Ни название фильма, ни имена персонажей, ни фамилии актеров – полный ноль. Только два фрагмента. На одном та дама легкого поведения в кружевном белье, на другом армия уничтожает поселение индейцев вместе с женой и детьми главного героя.

Много лет спустя я загорелся вдруг идеей найти и посмотреть тот фильм. Но как, если лишь скудная часть информации в голове? Стал задавать один поисковый запрос за другим. Один нелепее другого. Что-то вроде «женщина из борделя, бывшая учительница» или «армия США убивает индейцев». Сначала выползала какая-то дичь. Но я упрямый. Менял формулировки фраз, пока однажды не ощутил, что близок к разгадке.

Ещё несколько кликов, и поисковая система вывела меня на фильм со странным названием – «Маленький большой человек». В главной роли великолепный актёр Дастин Хоффман. Да, но картина вышла в 1970 году, – я мог смотреть такое старьё?! Скачал её и уже спустя несколько минут понял – да! Это тот самый фильм, который я столько времени искал! И миссис Пендрейк, ту самую женщину из неприличного заведения, сыграла красавица Фэй Данауэй, чьё имя мне тоже запомнилось когда-то! Только я не смог его связать с этой кинолентой, конечно.

Глава 13

Прогулка получилась очень душевная. Правда, продлилась не до самого дома, где жила Ольга. Не доверила мне такую честь, увы. Вместе мы прошли совсем немного, с километр примерно. Потом девушка села на общественный транспорт, – у нас в городе как раз запустили, после многих лет доминирования «маршруток», большие синие автобусы, – и, попрощавшись со мной, уехала. Но я всё равно возвращался домой радостным. Ведь первый шаг сделан! Мы с ней прогулялись, а дальше то ли ещё будет!

В последующие дни, помимо выполнения рабочих обязанностей, я упорно занимался поисками своего прототипа. Хотя это ещё разобраться надо, кто чей прототип, и вообще, правильно ли термин использую. Тогда какой нужен? Альтер эго? Но вроде бы сержант Красной Армии Кадыльбек Агбаев на меня совсем не похож. Я, можно сказать, временно исполняю его обязанности. Стало интересно: а не может случиться так, что он будет вместо меня? «Да ну, глупости, – мотнул я головой, отгоняя мысль. – Иначе бы все уже сказали об этом».

Рассмеялся, благо в кабинете никого не было: представляю себе лицо Рияны Рахимовны, если бы на моём месте оказался простой колхозник, который компьютеры в глаза не видел, поскольку их в его время просто не существовало! Вызывает она его к себе, вопросы задаёт, а у него глаза стали по-европейски огромными: «Где я?! Что со мной?!» Вспомнил, как сам очнулся в военной реальности 1942 года, и расхохотался ещё громче. Всё-таки хорошо, что я попадаю в прошлое, а не наоборот! Бедолагу Кадыльбека, наверное, в психушку бы отправили. Уж точно человек из далекого советского прошлого в нашей обстановке с ума сойдет. Ни Сталина тебе, ни советской власти… Страшно представить!

Успокоившись, я вернулся к поискам бойца РККА Агбаева. Нет, всё-таки очень интересно: чем же он занимался после войны? Спустя несколько часов упорных поисков, из-за которых я даже не пошёл на обед, случайно наткнулся на упоминание одной статьи. Называлась она «Маленький большой человек». О ней говорилось, что там рассказывается о судьбе фронтовика, орденоносца К.Л. Агбаева. У меня жар по телу пробежал. Неужели простое совпадение?! Да быть того не может!

Стал искать дальше, но информация оказалась крайне скудной. Зато какой! В статье говорилось, что жил-был в Камызяке такой человек – К.Л. Агбаев. Работал он в колхозе имени Ленина, был бригадиром. Прошёл всю войну, с 1942 по 1945 годы. На этом данные обрывались.

– Эй! – воскликнул я на весь кабинет. – А дальше?!

– Чего дальше? – это Алексей Попов спросил, входя.

Я прояснил, что ищу одного человека. Мол, есть упоминание статьи из газеты «Городские известия», но самого номера, равно как и материала, в интернете нет.

– А ты чего хотел? – усмехнулся коллега. – Советские газеты…

– В том и дело, что она не советская, вполне современная. Только сайта нет. И вообще, закрылась лет десять назад.

– А, ну это бывает, – пожал плечами Алексей. – Знаешь, куда тебе надо? В областную библиотеку. Насколько я знаю, все издания, которые когда-либо печатались в нашем регионе, были обязаны по одному номеру отправлять в её хранилище. На всякий случай, что ли. Вот там наверняка и найдешь свои «Городские известия».

– Спасибо! – воскликнул я. С трудом досидел до конца рабочего дня, а потом помчался в библиотеку. Благо, работает она до семи часов. Значит, у меня ещё есть время, чтобы успеть. Примчался, быстро заполнил бланк регистрации и бегом в отдел периодики. Там большущий бумажный каталог – карточки в ящиках. Пока листал, пока заказ делал… Рабочий день в библиотеке подошёл к концу. Пришлось мне несолоно хлебавши возвращаться домой.

Думал посидеть, как обычно, кино посмотреть, но внезапно раздался звонок. Смартфон завибрировал. Глянув на экран, я обомлел: Ольга! Никогда раньше не звонила мне, и тут вдруг… С большим волнением я нажал кнопку «принять вызов».

– Да, я слушаю?

– Костя, привет, – сказала девушка. – Не спишь?

– Так ведь рано ещё… – растерянно произнёс я. Всякий раз, когда мне приходится с ней общаться, чувствую большую робость. Что такое, в самом деле! Видимо, симпатия к ней так действует на мой разум. Если образно, то заставляет его трепетать.

Ольга рассмеялась в трубку.

– Прости, не подумала. Хочешь прогуляться? Погода стоит чудесная.

– Конечно! – выпалил я, чем заставил девушку снова хихикнуть.

– Тогда встречаемся через час на набережной, у светомузыкального фонтана. Успеешь?

– Да! – выпалил я.

– До встречи.

После разговора рванул в ванную – бриться. Сегодня утром пришёл на работу со вчерашней щетиной. Все равно начальница уехала в командировку, а её заму до моего внешнего вида дела нет. Но перед Ольгой не хотелось выглядеть австралопитеком. Потому тщательно выскоблил физиономию, намазал гелем после бритья, вызвал такси, сказал родителям, что буду до полуночи и поехал на встречу. Или свидание? Мне очень хотелось верить в это!

Ольга стояла у парапета и смотрела на ночную реку. Волга… Наша главная красавица. Здесь, напротив главной городской набережной, недавно названной Петровской (тут несколько лет назад поставили памятник Петру Первому, отсюда и название), она особенно широка. Примерно километр. На той стороне видны огни порта, а самое красивое в другом – там запад, туда заходит солнце. Теперь оно почти скрылось за домами правого берега, и выглядело так, словно горизонт изнутри осветили алыми прожекторами.

Глава 14

Наверное, я веду себя с ней неправильно. Обычно как делают? Сначала прогулка. Потом ресторан. Дальше «поехали ко мне», и в роли «моей хаты» выступает съемная квартира. Ну, и всё. Как пойдет. Или с этой встречаться некоторое время, выясняя, годится ли она на роль верной жены или подружки. Или расставаться и начинать новый роман. Чёрт! Вот знаю всё это, но не могу. С Ольгой не могу, и точка.

То есть я не уверен, согласилась бы она после ресторана или кафе поехать со мной «на хату». Возможно, что и нет. Беда другая: я не способен предложить ей подобное. Всё потому, что она… возвышенная. Искренняя, честная. Не похожая на остальных. Такая, ради которой хочется сделать нечто особенное. Красивое, умное, смелое. Не с моста в Волгу сигануть, конечно. А что-то… сам не знаю. Потому и робею рядом с ней. А Ольге наверняка моё поведение кажется глупым. Ведь подумать только: на свидание она меня пригласила! Должен был сам!

Ни слова укора в мой адрес не прозвучало в тот вечер. Прогулялись по набережной. Съели по мороженому и разошлись. Я проводил её – снова! – до остановки общественного транспорта, а потом стоял и смотрел, как автобус с ней медленно ползёт по улице и исчезает за поворотом. Почему-то хотелось бежать следом и кричать: «Ольга! Стой! Давай поедем вместе!» Даже потёр щёки, чтобы прийти в себя. Романтик, блин! Что же ты ничего не сказал, пока вы гуляли? Наверняка она теперь подумает, будто ты, Константин, лопух. То ли глупый, то ли трус. То ли всё сразу. Эх!

После нашей встречи решил прогуляться домой пешком. Далековато, километров пять топать. Да ещё поздно: пока гуляли, на город опустилась ночь. Но мне хотелось развеяться. Слишком уж накалилось моё сердце, пока с Ольгой прогуливались. Да и кто будет себя чувствовать иначе рядом с красивой девушкой, которая очень нравится?! Посмотрел бы я на способного сохранять хладнокровие в такой ситуации. Импотент, наверное.

Пока шёл, всё думал. То об Ольге, то о фронте. Как там Василий? И что происходит вообще, когда я перемещаюсь во времени и пространстве? Меня заменяет тот самый Кадыльбек? И когда Вася говорит ему то, что известно нам обоим, его новый напарник только руками разводит и плечами пожимает, мол, я вообще не в курсе, о чём ты? Нет, так быть не должно. Это как-то… нелогично, что ли. Нет, ну правда? Как это всё работает? Мне даже захотелось пообщаться на данную тему с каким-нибудь физиком. Только передумал. Он, если выслушает меня, сразу позвонит в психушку. Сообщит, что пришёл к нему парень, который возомнил себя сержантом Красной Армии в 1943 году.

Нет уж, спасибо, я пас. Некоторое время назад побывал у психиатра на приёме, когда комиссию в военкомате проходил. Неприятное ощущение. Смотрит доктор на тебя так, словно у тебя уже подтвержденный диагноз – «псих» – имеется. Вопросы разные задаёт, что-то помечает в блокноте. Меня спросил, к примеру: «В деревне загорелось два дома. Тут же приехали наряд полиции и бригада «Скорой помощи». Как вы считаете, какой дом будут тушить первым? Дом богатого или дом бедного?»

Я растерялся, естественно. Откуда мне знать?! Стал рассуждать о том, что нет разницы, богатого дом горит или бедного. Нужно ликвидировать пожар в первую очередь тот, который в большей степени угрожает перекинуться на соседние дома. Тут психиатр прищурился и сказал гробовым тоном: «Неправильно». Я похолодел. «Почему?» – говорю. «Потому что приехали полицейские и медики, а огонь должны тушить пожарные», – сказал он. Я кисло улыбнулся. Хорошо, всё-таки написал он на справке «ГОДЕН», а иначе кто знает? Может, пришлось бы обследование проходить.

С такими мыслями вернулся домой. Посмотрел на часы: половина двенадцатого. Детское время, в целом. Можно ещё киношку посмотреть. Завтра суббота, так что… Тихо открыл дверь в квартиру, вошёл. Разделся, прошмыгнул на кухню, открыл холодильник, решив сделать себе парочку бутербродов с колбаской – проголодался. Накрошил вкуснятины, чайник включил. Электрический, быстро вскипит. Положил ложку кофе, налил молока и кипятка, сахарком присыпал.

Дверь на кухню открывалась, показалась физиономия отца. Стоит, улыбается.

– Здоров, полуночник! – сказал шепотом. – Как сам?

– Нормально, – ответил я. – Чего не спишь?

– Есть хочу, – сказал папа и хихикнул. – Матушка твоя спит без задних ног, а у меня голод, понимаешь.

– Сейчас сообразим чего-нибудь, – ответил я и принялся добавлять новые бутерброды.

Отец с довольным видом уселся за стол.

– Гулял? – спросил меня.

– Да.

– С девушкой?

– Нет, с парнем.

Брови у папы взметнулись вверх.

– Да шучу! – хихикнул я.

– Так не пугай, – улыбнулся отец. – Нам в семье голубцы не нужны. Разве только в виде капусты с фаршем.

Я коротко рассмеялся. Знаю эту его любовь к названному блюду. Голубцов он может слопать штук десять за раз, если с майонезом.

– С девушкой гулял. Ольгой зовут. Коллега моя.

– И чего у тебя с ней? – спросил отец, смачно жуя бутерброд.

– Сам не знаю, – честно признался я.

– В смысле? – удивился папа. – Чего тут не знать? Нравится – бери. Не нравится – уходи. Всего-то делов!

Я покачал головой.

– Это как-то слишком просто.

– Нет ничего сложного. Вот я, например. Встретил твою маму. Понравилась, аж сердце зашлось. Всё, думаю, моя будет! Стал ухаживать. Она – ни в какую. Ну да, я тогда был нет никто. Ха! Проявил настойчивость. Готово! Моя, и никому не отдам! – отец сказал это, как царь, захвативший новые территории.

Глава 15

На следующий день я снова отправился библиотеку. Пришлось отпроситься у начальницы. Она скуксилась, но отпустила. В читальном зале прождал минут сорок, наверное. Не знал, что у них всё такое допотопное: сначала запрос отправляют на специальном лифте в подвал. Там ищут, но сразу не поднимают, а когда накопится определенное количество нужных читателям книг. Так понимаю, это делается из экономии: чего ради технику гонять ради двух-трёх изданий?

Наконец, после пятого раза, как я подошёл к библиотекарю и спросил, она выдала мне подшивку пожелтевших газет. Я рванул обратно, нашёл нужный номер и, чуть успокоившись, стал читать. Вот эта статья.

«Он вернулся домой, в маленький дом на окраине села Камызяк, летом 1945 года. Повесил на стену офицерский потёртый планшет, в котором бережно хранил свои документы. Убрал в коробку из-под обуви награды. Снял гимнастерку, ремень со звездой, устало стянул пыльные сапоги и превратился в того, кем был три года назад – простого рабочего Лукпана Агбаева, который ушел на фронт в мае 1942 года. Если бы кто спросил его, кем он служил, пока бился с фашистами, ответил бы скромно: «В артиллерии, ездовым». «А, за лошадьми ухаживал», – мог услышать разочарованный возглас. Но если бы кто заглянул в ту коробку с наградами, ахнул бы: не каждый офицер мог гордиться такими.

От мира до войны

Лукпану Чунаевичу Агбаеву с годом рождения не очень повезло. Он появился на свет аккурат в 1914 году, когда Российская империя вступила в последнюю для нее войну – Первую мировую. Но до великих потрясений было еще далеко и во временном смысле, и в географическом: до глубинки, пусть до Астрахани всего-то 40 километров по разбитой грунтовой дороге, новости доходили долго. Потому очень обрадовались в семье муллы Чуная рождению сына. Хотели дать ему хорошее образование: Лукпан учился в медресе, и потому до старости помнил наизусть суры из Корана.

В 1936 году, когда в тамошних краях начался голод, Лукпан Агбаев переехал в Астрахань, устроился работать в трамвайно-троллейбусный парк. Именно оттуда, в мае 1942 года, его призвали на фронт. И снова не сказать, чтобы повезло: попал рядовой Агбаев в 248-ю стрелковую дивизию. Если бы знал ее историю, расстроился. Первое формирование этой дивизии практически полностью полегло в Вяземском котле в октябре 1941 года. Дивизия второго формирования просуществовала еще меньше – с 10 апреля по 30 июня 1942 года. Фактически же она провоевала с 20 по 28 мая 1942 года и погибла в окружении под Харьковом.

Третье формирование 248 стрелковой дивизии (СД) началось 6 сентября 1942 года в поселке Тинаки. Она входила в состав 28-й армии. Соединение формировалось в грозную для страны пору – начались Сталинградская битва и Битва за Кавказ. В этот период Астрахань имела ключевое значение как стратегический узел коммуникаций, через который шел основной грузопоток продукции, производимой на Кавказе.

Сначала рядового Агбаева определили в запасной полк, который формировался в поселке Стрелецкий. Затем на его базе был создан 905 стрелковый полк (СП), а Лукпан Агбаев стал ездовым при расчете 45-мм артиллерийского орудия. Свою роль в этом назначении сыграло то, что еще до войны Лукпан Чунаевич окончил курсы зоотехников. 6 ноября 248 СД вышла по маршруту Тинаки – Красный Худук – пески Давсна, где заняла оборону в резерве 28-й армии.

От Астрахани до Берлина

Свою первую награду – медаль «За отвагу» рядовой Ажбаев получил 5 сентября 1943 года. В эти сентябрьские дни 905 СП сражался у реки Мокрый Еланчик, что в Ростовской области. Полку, преодолевая упорное сопротивление отступающих фашистов, удалось овладеть группой курганов на западном берегу. Например, 2 сентября в «Журнале боевых действий 248 СД» о событиях тех дней написано так: «Противник в 16.00, не выдержав натиска наших частей, с боем отходит в юго-западном направлении».

К сожалению, в архивах нет сведений о том, какой именно храбрый поступок совершил Лукпан Агбаев. Но его смелость вне сомнений: 11 ноября 1943 года он награжден второй медалью «За отвагу». В те дни 248 СД сражалась на рубеже реки Молочная, что в Запорожской области Украины.

Вместе с 248 СД Лукпан Агбаев прошел с боями прошла по всему югу страны: прорывал оборону врага на Миусе, освобождал Сальск, Бамайск, Ростов-на-Дону, Мелитополь, бился с фашистами на реке Миус. Сражался на больших и малых плацдармах, брал Николаевский и Одесский укрепленные районы, форсировал Днестр, участвовал в Ясско-Кишиневской операции.

Особенно 248 СД отличилась в битве за освобождение Одессы. 9 апреля 1944 года шли бои за освобождение города. Особенно ожесточенные в районе станции Одесса-Сортировочная, завода «Большевик», улицы Московской. На утро на следующий день сопротивление немцев было сломано, части дивизии первыми прорвались к центру города. Утром 10 апреля в ознаменование освобождения Одессы от фашистских захватчиков, командир дивизии Николай Захарович Галай установил красный флаг на балконе Оперного театра. Приказом Верховного Главнокомандования 248 СД присвоено почетное наименование «Одесская».

После дивизию вместе с другими соединениями и частями 5-й Ударной армии перебросили в Польшу на 1-й Белорусский фронт. Она сражалась на Магнушевском плацдарме, освобождала Польшу, билась с врагом на Одере. С 16 апреля по 1 мая 1945 года младший сержант Агбаев в составе 905 СП участвовал в битве за Берлин.

45-мм орудие, в расчете которого состоял ездовой Агбаев, уничтожило легкий танк, бронетранспортер, пять пулеметных точек с прислугой, пять гранатометчиков и 30 немецких солдат и офицеров. «Товарищ Агбаев, презирая всякую опасность, - говорится в наградном листе, - скрытно и умело подвозил орудие на огневые позиции. В минуты напряженного боя на улице Инзельштрассе (элитный пригород Берлина, где жил министр пропаганды фашистов Геббельс — прим. ред.) под сильным артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем лично перенес 100 снарядов к орудию, благодаря чему орудие вело беспрерывный огонь. Своим примером мужества и самоотверженности т. Агбаев воодушевлял бойцов». За этот подвиг младший сержант Лукпан Агбаев получил орден Красная Звезда.