Малифисента

Малифисента

Пролог

Ло не уверен, когда именно в тесных стенах корабля возникла весьма странная, определенно занимательная аномалия, вынудившая его открыть книги, к которым он бы ранее не притронулся. Аномалия, склоняющая поверить в то, во что верить Ло не должен, но мог бы предположить. Мог бы просто свалить ее проявления на скуку, на разгулявшееся под толщей морской воды воображение.
      Потому что неведение угнетало.
      Оно злило. Не пугало, нет. Просто вынуждало ощущать легкий дискомфорт на территории субмарины. Там, где его ощущать Ло априори был не должен. И все же ощущал, скрипя зубами в не менее раздражающем бессилии.
      Этот досадный факт игнорировать не получалось, грозя нежелательными последствиями и перестановкой приоритетов. К примеру, паранойей, внесением поправок в планы на будущее, чего дальновидный капитан отнюдь делать не планировал и планировать не собирался.
      Тогда, в первый раз, он решил, что видит яркий, слишком реалистичный сон, обычно не видя снов вообще. Или же видел, за редким исключением, застаревшие кошмары, уже давно не приносившие той боли и кислого привкуса во рту, как ранее. Обрывки воспоминаний прошлого, представляющие собой бессвязный бред, довольно туманные и тусклые, словно сшитые из кусочков порванных, перемешанных в кучу газет. К утру же Ло зачастую даже не всегда помнил, что именно ему снилось. Однако не теперь; сорванная во сне травинка никуда не исчезла, мирно покоясь в кулаке. Такая же зеленая и свежая, вполне настоящая на ощупь.
      Ло проверил потом под микроскопом — не поддельная. Обыкновенная трава: клеточное строение, зеленые пластиды. На субмарине, глубоко под водой. А в воздухе витал уже знакомый запах чая с бузиной и дурманяще-сладкий запах нарцисса; удивительная закономерность в пустой, залитой мягким мраком каюте, доступа куда не имел никто, кроме самого Ло. И сегодня в этой чудной гамме ароматов последний явно преобладал. Должно ли это настораживать, пират думал, ответов, разумеется, не находя.
      Сон повторялся с гибкой периодичностью. Иногда снился две ночи к ряду, а иногда приходил лишь несколько месяцев спустя. В конечном итоге Ло начал привыкать, хотя нельзя сказать, что подобной перспективе безмерно радовался. Напротив — возвращаться в не менее странное место, на сон совершенно не похожее, радости вносило ровно на ноль.
      Перед тем как погрузиться в темноту, пират так же явственно ощущал в комнате запахи чая с бузиной и нарцисса, только в тот единственный раз они казались не едва различимыми, а пьянящими и успокаивающими. Будто состязались между собой, пытаясь заглушить аромат оппонента собственным. Затем Ло уже открывал глаза, глядя в синее-синее небо, ощущал под ладонями вместо мятой простыни щекотавшую кожу траву, одетый в снятые перед сном реглан, брюки и любимую, оставленную на столе шапку.
      Сама сонливость, ласково мазнувшая по векам, стоило его затылку коснуться подушки, испарилась. Внезапно и бесповоротно. Тело казалось вполне отдохнувшим, зашитая накануне рана не зудела, а слабо мучившая до селе головная боль, утихла. Какое-то время Ло лежал на этой траве не шевелясь, прислушиваясь к себе, к новым ощущениям, к звукам, напоминавших звуки леса, в тщетной попытке различить грань между пресловутым сном и реальностью. Не находил, пытался снова, перебирая пальцами травинки и… проснулся. Еще более внезапно.
      Пробуждение торжественно ознаменовала темнота каюты, шум моторов, тиканье часов. Вернувшаяся головная боль, зуд зашитой раны и все те же запахи. Только теперь бузина побеждала нарцисс.
      Позже пират понял, что запахи ощущает только он один; Бепо на заданный однажды логичный вопрос старательно и долго тянул носом воздух, принюхивался, почти зарываясь мордой в реглан, добросовестно облазил вдоль и поперек субмарину, проверил все углы и щели, какие нашел, однако, в конце виновато потупился — бузиной и цветами на корабле не пахло. Ни для кого. Шачи с Пеном столь же добросовестно повторили ритуал, а остальные подчиненные с неделю, подражая медведю, продолжали принюхиваться в присутствии капитана с искренним желанием помочь — тщетно. И ни одна известная Ло книга ответа на поднадоевшую вскоре аномалию не давала. Оставалось тянуться к книгам чужим, с абсурдным для него содержимым — сказкам, мистике, легендам. Потому как медицина так же, ожидаемо, оказалась в обременявшем его вопросе бесполезной. Однако спустя пять снов решение нашлось простейшее: не закрывать глаз там, не спешить проснуться в каюте, а поднять голову. Встать и посмотреть вокруг.

Глава 1

Подняться во сне и сесть ему удалось лишь с пятой попытки пятого сна, с момента принятого решения. Было не тяжело. Было просто… своеобразно, хотя в случае с Ло, своеобразность являла собою понятие растяжимое. Мешал то ли страх, то ли тревога увидеть нечто, к чему мужчина еще не готов. Ни морально, ни физически. Это сковывало, мешало двигаться. Синее небо, после недель во мраке коридоров субмарины, било по глазам своей чистотой и яркостью, тело немело, словно кто-то невидимый садился на грудь, дыша в лицо теплом, но не позволял приподняться. Отпускал, конечно, спустя время, мазнув дыханием щеки, а потом Ло просыпался, заходясь в кашле, если комната пахла нарциссом, и, мягко выдыхая, если пахла бузиной.
      Он не знал, что ему принесет удача, к чему приведут и чем закончатся задуманные манипуляции. Однако желание исследовать, понять то, чего понять, по известным причинам, он не мог ранее — подкупало. Вынуждало прилагать больше усилий. Искать ответы тщательней, а также принимать больше решений. Для кого-то абсурдных. Не менее странных, чем возникшая ситуация со снами; субмарина не всплывала вторую неделю, команда обеспокоенно косилась в сторону капитана, с сочувствием замечая темнеющие под глазами круги. Стоически отмалчивалась и терпела хмурый взгляд из-под козырька мохнатой шапки, испепеливший бы на месте любого, имей Ло в арсенале подобные умения.
      Перед пятой попыткой Трафальгар бодрствовал почти трое суток, отмахиваясь от увещеваний Бепо отдохнуть. Воцарившаяся на корабле атмосфера напрягала, факт существования аномалии, необъяснимого феномена, злил и раздражал сильней. Стальные стены сужались, коридоры становились тесней, вынуждая пирата чувствовать себя запертой в ловушке крысой. Которой почему-то быть запертой нравилось. Которая вдруг осознала, что бежать с корабля не желает и все глубже погружалась на дно вместе с окутывающей ее темнотой, плескавшейся живой смолой по всем углам.
      Крыс Ло не любил. Зато верил в собственные знания, верил в умения, навыки и в то, что нет ничего необъяснимого в принципе. Однако, перерытая библиотека свидетельствовала об обратном; книги, содержащие мифы и легенды мира, библиотеку поддержали отсутствием нужной информации. А потому усиливалось гадкое ощущение неминуемой опасности, приглушаемое запахами цветов и бузины, традиционно чередующихся ото дня ко дню. Пускай, взяться этой опасности было неоткуда: штормов в море не предвещалось, запасов хватит на неделю с лишним, выдержки капитана — ровно на столько же. Смущало только упомянутое отсутствие каких-либо зацепок касательно источника аномалии — все-таки это пока не Гранд Лайн — и голодное желание сорвать на ком-нибудь злость за это самое отсутствие. Невозможность взмахнуть мечом на всю его великолепную длину, снести чью-то голову с плеч или поковыряться в чьих-то кишках скальпелем. Ради науки, разумеется. А не из-за садистских замашек капитана, пребывавшего, казалось, уже на грани.
      Неладное он заподозрил ближе к пятому сну, когда поймал себя на мысли, что всплывать на поверхность отчего-то хотелось все меньше, а команда не роптала, не пыталась возражать и вообще вела себя слишком спокойно для людей, столько времени не видевших солнца. Все перечисленное создавало иллюзию обмана, фальши. Новоявленное спокойствие распространялось по субмарине со скоростью чумы. Поэтому, прежде чем погрузится в сон, Ло прихватил с собой нодати; уж если оттуда можно перетаскивать травинки, а отсюда одежду, не надетую перед сном, то оружие должно переместиться следом, обеспечив хоть какую-то защиту от возможной неведомой херни, когда он перестанет изображать бревно, а поднимется, чтобы убить любого, кого увидит. И убил бы.
      Любой, к сожалению, пред желтые очи Ло не являлся.
      Явился Бепо, тогда весьма удивив: он дождался капитана у каюты, пряча за спиной нехитрый презент, а на немой вопрос и красноречиво выгнутую бровь сунул в татуированные руки пакет с термосом и бутербродами.
      — Ну? — вопросил Ло, подношение, разумеется принимая. Впрочем, без особого энтузиазма.
      — Чай, — ответил медведь, на мгновение замешкавшись. Потоптался у двери, смешно переваливаясь с лапы на лапу. Нервно потискал ворот комбинезона, потупив взгляд.
      — С бузиной, — добавил он, уже пятясь в пол-оборота, словно боясь получить термосом в нос с размаха. — Я читал, она полезна. Для здоровья.
      А затем скрылся за углом, оставив Ло у каюты сверлить взглядом дырку в горячем термосе. Вспоминать, откуда, помимо преследовавшего с начала аномалии запаха, у них на корабле бузина.
      Которая теперь в чае.
      Бузина. С чаем. Запах аномалии, щекотавший ноздри приятным ароматом, но почти без аромата нарцисса, сегодня едва ощущавшегося. В чай Бепо, судя по вкусу, добавил ложку меда, тщательно перемешав; Ло сделал осторожный глоток уже в комнате, сидя на кровати. Бутерброды отложил на стол. А после, опустошив термос наполовину, с готовностью улегся поудобней, обнимая покрепче любимый меч. Приятное тепло разлилось по телу слабой волной до самых пят. Глаза сомкнулись сразу, стоило затылку коснуться подушки, и засыпая, где-то там, на краю сознания, Ло услышал чей-то далекий, незнакомый голос, который вряд ли узнал, если бы услышал в реальности. Голос звучал незнакомо, тихо, напоминая плавно льющуюся мелодию флейты. Убаюкивал. Потом ладони вновь защекотала поросль свежей травы…

      — Если бы ты обошел лес по часовой стрелке к югу, увидел бы не реку, текущую в никуда, а озеро. Озеро лучше реки.
      — Чем же лучше? Не вижу разницы, как и смысла.
      — Вода там чище. Холодней. Из реки ты бы пить не стал — она мутнее. Дно илистое и пахнет не водой. Тиной пахнет. Гниющими растениями. Еще расположение меняет, если против часовой идти на запад. На западе вообще все гораздо печальнее, грязнее. Ни тебе цветочков, ни кустиков. Трава сухая. А небо, небо-то сырое, хмурое…
      — Мне, в перспективе, это мало о чем говорит. Запад, юг… Пространство все равно замкнутое, что та тюрьма.
      — Так тебе неуютно тут? Не нравится?

      Ло не нравилось. Флейта смолкла, стоило ему приподняться. Странный мир внутри сна казался… обычным. Не было ничего, за что цеплялся бы взгляд, а дыхание спирало в зобу в неподдельном изумлении, восхищении или хотя бы трепетном ощущении новизны. Чего-то непознанного, неземного. Не от мира сего. Просто маленькая поляна, белые цветы клевера, примятые трафальгаровской задницей и густой лес вокруг. Въевшийся в ноздри запах нарцисса с бузиной, во рту — вкус выпитого чая. Благо катана тяжелила руку, давая пусть слабое, но не менее ощутимое чувство защищенности. Резала как наяву; Ло проверил сразу, срубив несколько близ растущих кустов. Кусты обижено зашуршали, вполне реалистично шмякнувшись к ногам. Срез ветки на вкус был горьким, как и полагается, кора скрежетала на зубах.
      Триумф от крохотного успеха омрачало только полное отсутствие сил Дьявольского Фрукта; рум возникать отказывался, другие техники — тоже. Пожалуй, единственное обстоятельство, отличавшее его сон от реальности. Другие ощущения, помимо упомянутой новизны, никуда не пропали. Нос ловил запахи леса, кроме уже приевшихся, коже становилось приятно от прохлады весеннего ветра, побледневшие за две недели в замкнутом пространстве щеки ласково целовало солнце. Плясало в темных, нечесаных который день волосах. А по небу медленно плыли облака, роняя на поляну широкую тень. Словом, природа как природа; скучная, обыденная… и, в то же время, непередаваемо другая.

      — Ягоды вкусные. Поешь-поешь, не бойся. Не Персефона ведь. Что? Не знаешь, о ком я? Ах, да. Там, у тебя, легенды отличаются, сказки. Мифы? Расскажи мне о мифах, о сказках. Поведай о своем мире как можно больше… О корабле. Сейчас же бузиной пахнет ярче. Бузина — это хорошо. Вот если бы нарцисс…

      Флейта пела периодически. Ло не понимал слов, отмахивался от назойливой мелодии эфесом меча, прорубаясь сквозь лес. Он изучал его долго ото сна ко сну. Делал в уме пометки, на коре деревьев — зарубки, продвигаясь дальше в чащу, расчищая путь, порой чертыхаясь, если не успевал пригнуться. Тогда ветки били по лицу, оставляя царапины, не заживающие, когда он просыпался, а настырно зудящие, заживающие так же, как заживают обычные раны, полученные в реальности. Реальными казались и листья, камни, цветки и щепки, которые Трафальгар умудрялся сжимать в кулаке, перенося за собой из сна на корабль; микроскоп и прочие исследования не врали. Молекулярный состав ни чем не выдавал обманку.
      Позже, спустя несколько снов, всплыл очередной интересный момент аномалии; предугадать пробуждение Ло едва ли удавалось. Часто он просыпался, поднимая в коротком замахе руку, спотыкаясь о попавший под ноги булыжник, удачно спрятавшийся в высокой траве, выше, чем та на поляне. Однажды чуть не зарубил бедного медведя, когда тот вполз в комнату, обеспокоенный раздающимся изнутри шумом; никак караулил под дверью, обеспокоенный поведением капитана и кровящими царапинами на его теле, об источнике которых Ло предпочел умалчивать. В итоге на потолке остались длинные росчерки от лезвия, испуганный медведь, хватающийся за прорезь в комбинезоне, а на левой ладони Трафальгара набухали, краснея, волдыри — результат контакта с дикой крапивой.
      Флейта с тех пор запела громче.