Маренго

Глава 1. Антон

— Ну и хватит уже об этом думать, — говорит Марина, кладя руку ему на плечо. — В мире миллион шансов; не вышло однажды, выйдет в следующий раз. Нужно сражаться за исполнение мечты. В двадцать лет рано опускать руки.

Антону не нравится ее покровительственный тон, не нравится лежащая на плече рука, не нравятся прописные истины, которые она изрекает словно откровения. Марине двадцать пять, она всю взрослую жизнь сидит на шее у богатого мужа, откуда она что-то может знать о сражениях?

Единственная инициатива, которую проявила Марина Владиславовна Сираканян за те полгода, что они встречались — однажды настояла на оральном сексе в душе. Снулая рыба — называл он ее про себя. В телефоне было записано «Гамлет», но не потому, что Антон от кого-то скрывался. Даже если бы узнал отец, ну что бы он сделал? Отшлепал бы его ремнем?

Что же до рогатого супруга... Муж Марины, Гамлет, последние полгода жил в Москве, расширял бизнес. Марина скучала, тосковала без мужской ласки, Антон тоже скучал — вот так они и нашли друг друга.

— Это не называется «опускать руки», — говорит он, откладывая планшет в сторону. — Это называется «терять крупного заказчика из-за собственной глупости». Разные вещи.

Марина наклоняется, чтобы поцеловать его в щеку, и, на ходу завязывая халат, идет из спальни в кухню. Скоро там начинает шуршать миксер, потом — шкворчать на сковородке бекон, к которому уже скоро присоединяются яйца.

Марина не спрашивает, хочет ли он завтракать, не говорит, что пошла готовить, она просто идет и делает. Наверное, этим она его и привлекла: странным сочетанием полнейшего безволия и уверенности в самых неожиданных ее проявлениях.

Женская натура, противоречивая и странная, во всей ее красе.

Антон переносит папку с рисунками с планшета на компьютер, создает в своем паблике новый альбом, заливает их туда — все семь, ибо по одному выкладывать смысла нет.

«Грехи». Просто и незамысловато, и одновременно настолько пошло, насколько может быть пошлой тема библейских грехов, воплощенных в образах женщин. Серьезно, они хотели оригинальности с техзаданием на две страницы? Никакого бодипозитива, никакой сексуализации Похоти. Он снова взял на себя слишком много, снова выдал больше, чем просили, и вот к чему это привело.

Он выкладывает последний рисунок, сопровождая пост ехидным описанием, которое тут же стирает. Организаторы наверняка заглянут на страницу. Будет слишком по-детски раскритиковать их в пух и прах после неудачи.

— Антош, идем завтракать! – зовет из кухни Марина.

Он глядит на часы: пора ее выпроваживать и садиться за заказ, который нужно сдать к вечеру. Лендинг для магазина детской одежды где-то в Новосибирске (прим. — «landing page», страница сайта, задача которой — удержать клиента, зашедшего на сайт, до момента подписки или покупки). Работы много, будет, чем занять голову, в которой пока гремят громы и сверкают молнии.

«Оверкреативно но не совсем то что мы хотели видеть».

«Оверкреативно», черт бы их побрал. Ни одной запятой в предложении, но «оверкреативно».

— Антош!

Он все-таки дожидается первого комментария: «А ничо так! Особенно мне понравилась Похоть», закрывает ноутбук и идет на кухню. Марина все-таки запахнула халат — свой, она приносила с собой кучу вещей, даже если оставалась всего на одну ночь, — и от вида алого безумия с черным кружевом на роскошном теле неприятные мысли о неудаче начинают снова сменяться гораздо более приятными. Но он только целует Марину в шею, уловив запах духов — чего-то такого же мягкого и ленивого, как она сама, — и, поблагодарив за заботу, садится за стол.

— Мне не трудно, — говорит она, улыбнувшись ему уголком еще чуть припухших после бурной ночи губ. — Хочешь банановое молоко?

— Хочу, — говорит он, не удержавшись от ответной улыбки.

Телефон, с вечера оставленный на кухонной тумбе, фыркает и разражается трелью. Это не может быть лайк или комментарий: Антон запретил присылать такие уведомления. Но это определенно соцсеть.

Запрос в друзья от «Ирина Сабирова». Фамилия кажется незнакомой.

«Привет, Антон! Наткнулась тут на репост на странице Ветрова. Классные рисунки!))) Надеюсь, помнишь меня».

Он открывает ее профиль и, конечно же, сразу узнает. Сабирова по мужу, а раньше была Юдина. Училась в параллельном классе, много раз пересекались в общей компании. Пока Марина делает его любимое банановое молоко, Антон разглядывает фотографии. А она стала ничего. После того, как сняла брекеты, перестала зачесывать челку на глаза и немного похудела...

Он возвращается на страничку профиля и уже хочет нажать на кнопку «Принять заявку», когда замечает в блоке «Друзья» знакомое лицо. Палец как будто сам по себе перемещается на фото, и открывается профиль.

«Галина Голуб». Фото на белом фоне — прямо хоть сейчас на паспорт, мысленно морщится Антон — и темно-серые глаза смотрят строго, но золотисто-каштановые волосы растрепаны, как будто Галя только на секунду заскочила в салон с улицы и даже не расчесалась.

Антон не успевает закрыть страницу: Марина замечает, а когда Марина замечает, она не молчит.

— О, а я знаю эту девочку. Это же Голуб, да?

Глава 2.1 Галя

— Зеленодольск! Стоянка десять минут.

Галя схватила чемодан поудобнее и по узкому проходу направилась к выходу, стараясь никого не задевать. Оказавшаяся перед ней парочка все никак не могла разлепить объятий, и даже когда вагон чуть тряхнуло на последнем перед остановкой моменте движения, они не отпустили друг друга… и чуть не налетели на нее от неожиданности.

— Ой, извините, — бросил парень, даже не оглядываясь.

— Да ничего, — сказала Галя.

Поезд остановился, и пассажиры стали спускаться со ступенек на перрон. Галя вышла третьей или четвертой, остановившись на мгновение, чтобы вдохнуть чистый весенний воздух.

Как же я скучала, Зеленодольск. И вот я дома.

Она поставила чемодан на колесики и побрела в сторону выхода с вокзала. Дядя Сергей должен был ждать с той стороны, на автобусной остановке, и, заметив его «форд», Галя заспешила, приветливо махнув рукой. Вот только уже на походе поняла, что обозналась, и что в «форде» сидит вовсе не дядя Сергей.

Это был его сын Антон.

Она крепче сжала ручку чемодана и сделала вид, что замедлила шаг, потому что зазвонил телефон. Ну, или показалось. Ну, или пришла СМС, которую ждала.

Почему Антон здесь? Почему мама не сказала?

Галя бы пошла пешком эти три километра до дома, она бы плюнула на тяжелый чемодан и расстояние. Хотя, погодите-ка, он ведь может ждать не ее?

— Ты, похоже, решила, что я тебя буду ждать до вечера.

Нет, все не могло быть так легко. Он вышел из машины — темные волосы, как обычно, растрепаны, карие глаза прищурены и смотрят колюче — и забрал у нее чемодан, так явно стараясь не коснуться, что это было даже смешно.

— Садись, — резко, словно выплевывая слова. — И пристегнись сразу, чтобы я не напоминал дважды.

— Я и без напоминаний пристегнусь, — сказала она, открывая дверь.

— Не уверен. Проверять не собираюсь.

Галя уселась в машину, с трудом удержавшись от желания хлопнуть дверью. Адреналин кипел, сердце колотилось, как ненормальное, в горле стоял ком.

Спокойно, Галюня, тут ехать всего ничего, — сказала она себе, пристегивая ремень безопасности и откидываясь на сиденье. — Ты же взрослая, вдохни, выдохни, и так тысячу двести раз, а потом тебе станет легче.

В салоне пахло табаком и неизменной «елочкой», свисающей с зеркала заднего вида. Они выехали к переезду и остановились, дожидаясь, пока мимо проползет товарняк, бесконечно длинный и неторопливый, везущий уголь и нефть куда-то на юг.

Галя считала вагоны: пять, десять, пятьсот восемь... Ей казалось, цистерны никогда не кончатся, и она уже вечность сидит здесь, рядом с человеком, который, судя по выражению лица, отдал бы все, чтобы находиться где-то в другом месте.

Желательно за пару тысяч километров от нее.

Но почему тогда за ней приехал он? Мама говорила, что договорилась с дядей Сергеем, и Галя еще вчера уточнила у нее, что договоренность осталась в силе. А сегодня на месте водителя сидел Антон. И он не расскажет ей, если она не спросит.

И даже если спросит, тоже.

— Почему приехал ты?

Все женщины семейства Голуб не умели держать язык за зубами.

Антон ничего не ответил, и только пальцы сжались на руле, и молчание в салоне машины как будто стало еще гуще и тяжелее.

— Тебе так трудно мне объяснить?

Он молчал.

— Я все равно спрошу у мамы, когда приеду.

— Тогда зачем ты спрашиваешь у меня?

Затем, что когда-то ты отвечал мне.

Галя отвернулась к окну и снова стала считать вагоны. Миллион. Двести миллионов один...

— Смотрите, смотрите, мальчик летит!

Галя перевела взгляд от поезда к тротуару, идущему параллельно дороге, и увидела группку бегущих к закрытому переезду детей. Один из них, мальчик лет десяти, периодически подскакивал и отрывался от земли, словно спружинивший мячик. Две секунды полета над самой землей — и ноги мальчишки снова касались земли, и он бежал и подпрыгивал снова, довольный собой и окрыленный поддержкой визжащих от удовольствия сверстников, бегущих рядом.

Левитация. Первая категория, определенно. Галя улыбнулась, когда мальчик ухватил за руку свою подружку в цветастом комбинезоне и попытался оторвать от земли и ее.

— Лечу-лечу! – запищала она, и вокруг тоже закричали «лети, лети!», и даже взрослые, терпеливо дожидающиеся у переезда, пока пройдет поезд, не могли не заулыбаться этой детской радости.

— Как весело.

Улыбка сошла с ее лица.

— И что он будет делать с этой способностью? Выступать в цирке?

— Она еще может развиться, — сказала Галя.

— До «тройки». Достаточно, чтобы перепрыгивать по две ступеньки разом. Будет на две минуты быстрее приходить домой.

Она сжала зубы.

Глава 2.2 Галя

Галя знала Антона с детства. Школьная учительница, Лидия Федоровна, приверженец правила «мальчик-девочка» за партами, посадила их вместе первого сентября первого учебного года.

Антон, молчаливый вихрастый мальчик в клетчатой рубашке, тогда не понравился Гале. Он постоянно рисовал что-то в альбоме, который с собой носил, но что именно — не знал никто, пока однажды уже зимой толстяк Васька Леонидов не выхватил альбом у него из рук и не стал со смехом бегать по классу, показывая всем рисунки. Его смех затих, когда он разглядел, что именно рисует на переменках сосредоточенный Лавров. Парту, на которую приземлился альбом, окружили, и пока Антон яростно и молча пытался вырваться из рук удерживающего его здоровяка Виталика Ветрова, один за другим пролистали весь альбом. Васька тогда присвистнул и обернулся к Ветрову, качая головой.

— Отпусти его. Лаврушка, а можешь мне еще одну такую машину нарисовать?

— Нет, — отрезал Антон, забирая альбом и усаживаясь за свою парту. — Я рисую только, что хочу сам.

Он поймал Галин взгляд: она тоже краем глаза увидела рисунки и была просто восхищена, и нахмурился еще больше.

— И тебе, Голубь, рисовать ничего не буду.

— А я и не просила, — сказала она, отворачиваясь и отчего-то обижаясь.

Вовсе и не хотелось, честное слово.

Но когда через несколько дней он пододвинул к ней сложенный вдвое лист бумаги, на котором был изображен словно бы небрежно, но очень точно нарисованный голубь, она расплылась в широченной улыбке.

— Это мне?

— Нет, Ваське Леонидову, — сказал он, и она поспешно забрала рисунок и сказала «спасибо», боясь, что Антон передумает.

Какое-то время после этого Антона в школе звали Малевичем, в глаза и уважительно, и несмотря на свою кажущуюся неприветливость, он вскоре оброс компанией друзей, которую уважали все ровесники. Даже местные двоечники, уже с пятого класса бегавшие курить в школьный сад и чесавшие кулаки обо все, что подвернется, не рисковали связываться с компанией Малевича, потому что знали: Антон бьется не на жизнь, а насмерть. Его трудно было вывести из себя, но еще труднее — заставить остановиться.

Антон хорошо рисовал, бегал быстрее всех на физкультуре и не давал в обиду самых слабых девчонок, включая Галю, и уже к окончанию начальной школы побывал на дне рождения каждой из девочек своего класса, тоже включая Галю.

Мама говорила о нем «загадочный Антон» и качала головой, когда он заходил за Галей по пути в школу.

— Всегда такой сосредоточенный и насупленный, как будто его кто обидел, но разговаривает очень вежливо, прямо по-взрослому. Галюнь, он не обижает тебя?

— Нет, — улыбалась Галя. — Антон добрый, мам. Он нам рисунки рисует.

— Рисунки? — удивлялась мама. — Вот уж не подумала бы. А что рисует?

— Всякое, — пожимала Галя плечами. — Другие планеты, сказочных животных, птиц. Ире Юдиной такую жар-птицу нарисовал на ее день рождения! Очень красивая. А мне пообещал замок и дракона.

Мама просила показать рисунки, удивлялась и качала головой.

В шестом классе Антон притащил в школу книжку Дугласа Адамса «Автостопом по Галактике» — ему понравилось название, и он потом сказал Гале с сожалением, что думал, что это и правда путеводитель для тех, кто путешествует по Вселенной. Они доросли до этой книги не сразу, но когда доросли, были от нее в восторге.

«Сверхразумный оттенок цвета маренго, это вообще как?! — поражалась Галя авторской фантазии. — Антон, маренго — это ведь какой-то синий, да? Морской?»

Они шли домой после шести уроков во вторую смену, и было темно той темнотой, которая сопровождает безлунные ночи и небеса, готовые пролиться первым снегом.

«Галь, ну какой морской? — сказал Антон возмущенно. — Это, вообще-то...»

И запнулся и покраснел так, что это стало видно в темноте.

«Ну, вообще да, это цвет темной морской волны».

Галя фыркнула.

«Серо-черный, короче. И не фыркай!.. Кстати, ты знаешь, что Маренго звали лошадь Наполеона?»

Она вместе с другими девочками часто просматривала его альбом на переменах, восторгаясь рисунками и втайне даже немножко завидуя тому, как удается ему схватить в образах что-то этакое, что заставляло их словно оживать. Вот птица — даже не рисунок, а так, набросок, и все же кажется, тронь ее, и она клюнет тебя в палец, а потом расправит крылья и взлетит. А этот поджавший хвост пес блестит черным глазом так жалобно, что даже сердце в груди замирает, и хочется попросить художника дорисовать для него заботливого хозяина и теплую конуру.

Отец подарил Антону графический планшет на день рождения, за неделю до Галиной вспышки. Что он рисовал там потом, когда их жизни уже разделились на до и после, она не знала.

***

Антон остановил машину возле ее дома, и Галя выбралась из салона в холодную северную весну. Начало марта, и это сегодня тепло, а завтра по прогнозу обещали минус сорок два и сильный снег. В Ноябрьске, впрочем, едва ли будет теплее. Да и в Тюмени тоже: Фаина сказала, и у них обещают морозы и метель.

Глава 3.1 Антон

Он вовсе не наивный мальчик, каким хотела бы его видеть Марина. Вовсе не самоуверенный художник-фрилансер, который даже не может нарисовать семь смертных грехов без того, чтобы безбожно — ирония! — не переврать все пожелания заказчика. Он просто мыслит не так, как они: иначе, по-другому, творчески.

Галя понимала.

Марина не поняла.

Антон открывает окно с пассажирской стороны, но вовсе не для того, чтобы проводить Галю взглядом или окликнуть. Просто не хочет чувствовать ее запаха: легкого горьковатого аромата духов, которые она оставила после себя.

Раньше Галя не любила духи. Раньше она не пряталась в шапку до самых бровей, не сжимала губы так крепко, что их почти не было видно, и не отстранялась от прикосновений, как случайных, так и намеренных. Она так старалась не задеть его даже кончиком ногтя, когда отдавала чемодан, что он даже не разозлился.

Как он мог забыть? Галя Голуб теперь не выносит, когда до нее дотрагиваются, так же, как и ее сестра. Правда, Фаина Голуб не пытается притворяться, а носит перчатки, чтобы ее нежелание видел весь мир.

Галя же только делает вид, что она — такая же, как все.

Антон едва ли задумывается о том, что делает: возвращается к вокзалу, проезжает через переезд, выезжает на трассу по заснеженной дороге, ведущей из города на север. Машину отца убрали, следов крови на снегу уже не видно, но незаметное глазу, почти неощутимое поле — след смерти эмпата, который останется здесь на несколько недель — еще здесь.

Пассажирка, которая ехала с отцом, умела передавать эмоции. Когда такой человек гибнет, эти эмоции выплескиваются из его тела в микровзрыве, оставляя после себя отпечаток агонии, который тем сильнее, чем сильнее способности того, кто погиб.

Тонева, погибшая, была «единичкой». Ее смерть Антон ощущает как покалывание на коже, неприятное, но не болезненное и не вызывающее желания упасть на колени и завыть. Когда в позапрошлом году умерла от рака одноклассница Антона, Вера Клименко, из-за эмпатии к ее могиле нельзя было подойти на расстояние десятка шагов.

Антон читал о таких местах еще до Вспышки. Они назывались геопатогенными зонами, проклятыми местами, дьявольскими местами. Там неприятно было находиться, оттуда возвращались с головной болью и желанием что-нибудь сделать с собой и другими. Теперь же у этих зон было научное объяснение. Или псевдонаучное, потому что откуда бы им взяться до Вспышки, когда способностей не было ни у кого?

Антон слышит позади себя приглушенный стук двери и оборачивается. Из здания заправки, а точнее, из магазинчика при ней, выходит заправщик дядя Борис, потягивается, громко и без стеснения зевает и сплевывает на снег.

— Что, — спрашивает он Антона, даже не глядя в его сторону. — Тянет тебя сюда?

Дяде Борису сорок пять, но он выглядит на шестьдесят. Он страшно близорук, но не носит очки, и лет двадцать вообще не поднимал головы от бутылки, и он наверняка даже не понимает, с кем говорит.

— С чего бы меня сюда тянуло? — спрашивает Антон.

Дядя Борис лезет в карман за сигаретами, спохватывается, убирает сигареты обратно.

— А, — говорит он, — это ты. Я подумал, Тонев опять приехал.

Антон поднимает воротник куртки, пытаясь спрятаться от поднявшегося вдруг ветра. Ему не любопытно, но он все равно спрашивает:

— Тонев? Приезжает сюда?

— Раза три приехал, — сообщает дядя Борис. — Ему к похоронам готовиться надо, а он здесь ошивается. Нервирует. Меня и покупателей нервирует. Стоит вот прямо на том месте, где ты, разглядывает снег, ходит кругами, что-то бормочет себе под нос. Это все из-за ауры этой. Она его сюда тянет. — Дядя Борис пожимает плечами. — Ему к похоронам готовиться надо.

Он сегодня явно с похмелья: нос красный, глаза слезятся, руки дрожат и то и дело тянутся к карману с какой-то безликой пачкой сигарет. Вчера была тоже его смена, и вчера, когда Антон приехал на место аварии с эвакуатором, чтобы забрать разбитую машину отца, дядя Борис тоже был тут, и бродил вокруг, все спрашивая: «Мужики, ну что? Ну что, мужики?» — как будто надеялся, что ему вдруг скажут, что пациент скорее жив, чем мертв, и машина, «Лада Калина», на которой отец таксовал, подлежит восстановлению.

Как видно, стресс сказался на обете трезвости дяди Бориса не лучшим образом, и вчера он напился. Но ему было можно пить даже на работе: это была зеленодольская дыра, откуда уехали после Вспышки все мало-мальски приличные люди. Здесь остались только неудачники и «нули» вроде Антона, но Антон работать на автозаправке за ту зарплату, которую предлагал ее хозяин, Эльдар Тхостов, не собирался. Он зарабатывал в Интернете за неделю столько, сколько Тхостов платил за месяц. У него был талант, который не зависел от Венеры в Близнецах и категории способностей, и дом, который он любил и откуда не собирался уезжать.

— Ты-то на похороны пойдешь?

Антон уже открывает дверцу машины, когда вопрос застает его врасплох.

— А мне надо?

Дядя Борис пожимает плечами.

— Ну, это же вроде как твой отец...

— Мой отец не умер! — обрывает Антон и садится в машину.

Он замечает, уже отъезжая, как дядя Борис подходит к месту аварии, но вдруг разворачивается и резко, почти бегом направляется в магазин.

Глава 3.2 Антон

Неля примчалась из Губкинского на такси. Антон едва успевает открыть ей дверь: она вихрем влетает в дом с чемоданом в руке, швыряет его, не глядя, на пол, и разворачивается обратно, готовая лететь, бежать, ехать к отцу прямо сейчас.

— Нель, время посещений закончилось, нас не пустят.

— Пусть только попробуют! — Ее карие глаза сверкают, от слез или от злости, Антон не знает. — По закону не имеют права не пускать!

— Нель, очнись, половина девятого вечера. Мы пойдем завтра, успокойся.

Он закрывает дверь и прислоняется к ней спиной, и Неля, схватившись за голову и дергая себя за длинные каштановые волосы, начинает расхаживать перед ним туда-сюда, как солдат по плацу.

— Да не могу я сидеть дома! — взрывается она через две минуты. — Тош, я хочу его увидеть!

— В баре есть виски, — говорит Антон спокойно. — В холодильнике — ужин, в твоей комнате на кресле — чистое постельное белье.

Она останавливается и смотрит на него, пристально и, пожалуй, слишком внимательно. Как старшая сестра, пытающаяся понять, что натворил ее младший братец.

Неле тридцать, почти тридцать один, и она слишком хорошо его знает. С рождения, с тех самых пор, как взяла на руки нечто закатывающееся диким ревом всякий раз, как его кладут в кроватку, и затихающее только на руках.

«Ты бы знал, какой ты был кошмар, — говорила она Антону на каждый его день рождения. — Мама однажды поставила жариться картошку и уснула с тобой на руках и у нас едва дом не сгорел. Ты орал и днем, и ночью».

«Можно подумать, ты была спокойная».

«Ой, я была спокойная как танк, — гордо замечала Неля. — Положите меня в кроватку, дайте игрушку — и я час или два могла прекрасно себя развлекать. Но вам же, Антон Сергеич, постоянно было нужно внимание».

Неля знала его даже лучше, чем мама. Это Неля заметила, что ему нравится рисовать, и потащила его к местному художнику, Федору Игнатовичу Солнышкину, который расписывал все зеленодольские детские сады и школы и рисовал декорации ко всем местным театральным постановкам. Солнышкин позволял Антону писать настоящими красками на настоящем холсте и хвалил и ругал его не больше, но и не меньше, чем положено.

«Нет уж, молодой человек, вы свои экспрессионистские замашки оставьте. Давайте-ка сначала освоим базовые техники».

Федор Игнатович умер в день Вспышки. Версии были разные. Говорили, что в нем тоже проснулась способность, и что его старый семидесятилетний мозг просто не выдержал. Единственная дочь Солнышкина, веснушчатая Ярослава, наведалась полгода спустя к Лавровым домой и предложила Антону в дар стопку чистых альбомов, холсты, краски и кисти, карандаши и мольберт.

— Все отцовское, — сказала она немного ошарашенной таким подарком матери Антона, когда они сидели в кухне и пили чай, читая договор дарения, который Ярослава принесла с собой. — Пусть не все новое, но всем еще можно пользоваться. Папа ведь очень любил вашего мальчика, Светлана Игоревна, мне очень-очень много о нем рассказывал. И я не хочу отдавать все это кому-то чужому, понимаете?

Ярослава поглядела на Антона серьезными серо-голубыми глазами, такими же проницательными, как глаза ее отца.

— Что скажешь, Антоша? — Но она уже знала ответ.

— Да, что скажешь, Антон? — спросила его мать, пододвигая к себе договор.

— Я возьму. Спасибо, — буркнул он, пытаясь не показать, как неожиданно тронут.

Ярослава кивнула, расплылась в довольной улыбке и похлопала мать Антона по руке.

— Ну, вот и договорились. Думаю, папа бы одобрил. Сейчас скажу Кириллу, принесет из машины мольберт. — Она поглядела на часы. — О, он уже не Кирилл. Максим.

Тогда еще парень, а позже муж Ярославы был местной версией Билли Миллигана, человеком с пятью личностями в голове, так что ни Антон, ни его мать реплике не удивились.

Иногда Антону казалось, что в их городе уже давно нет ни одного человека без «особенностей». Ну, разве что, его семья, точнее, то, что от нее осталось...

— Что сказали врачи? — спрашивает Неля, отвлекая Антона от мыслей.

— Чем дольше он без сознания, тем хуже прогноз, — повторяет он то, что сказали. — Следующие двое суток — критические.

Неля пинает чемодан в сторону от вешалки и все-таки начинает раздеваться. Ее губы закушены, глаза чуть темнее обычного — верный признак напряженной умственной деятельности.

— Что хилеры?

— Нель, какие хилеры, кто сюда поедет?

Неля стаскивает шубу, подает Антону, не прекращая размышлять.

— А его нельзя перевезти?

— В Уренгой за триста километров? Или в Ноябрьск за двести? — ворчливо отвечает он, озвучивая то, что обдумал за это время сотню раз. — Ему нужна «пятерка» как минимум, но врачи сказали, что до тех пор, пока он не придет в себя, оценить объем повреждений они не могут. А «пятерки» лечат только людей в сознании.

— Да, — нетерпеливо говорит она, — я знаю. Ты ужинал?

— Нет.

— Поешь со мной? — Неля все-таки пристально вглядывается в его лицо. — Тош, ты мне все рассказал, ничего не утаил?

Глава 4.1 Галя

На следующий день на Зеленодольск обрушилась обещанная метель. Ветер свистел в проводах, снег моментально замел дорожку от крыльца к калитке, и папа несколько раз выходил чистить снег. Галя позвонила Фаине, рассказать ей новости о дяде Сергее, и та была огорчена не меньше, хотя сначала при упоминании фамилии Антона скривилась, как будто съела лимон. Галя постаралась этого не заметить.

— Да ты что, мама сказала, я сама в шоке. Так жалко. — Она помялась. — Мама и папа спрашивали про тебя. Папа сказал, ты не звонила им с конца декабря.

— Ага. — Фаина отвела взгляд. — Позвоню.

Галя решила было не настаивать, но потом все-таки не выдержала:

— Ты позвони. Мама же волнуется.

— Да. Позвоню, Галь. Позвоню завтра вот, поздравлю с праздником. — Фаине явно не хотелось говорить о родителях, и Галя перевела разговор на более безопасные темы.

Она бы никогда не подумала, что будет стесняться говорить с сестрой о семье. Что будет чувствовать себя неловко, просто обсуждая с Фаиной домашние дела: мама все экспериментирует с хлебопечкой, которую купила недавно, папа устает на работе, а недавно у него опять обострился радикулит, и маме в отсутствие Гали пришлось делать уколы. Папа смеялся и говорил, что слышал, как в его «мягком месте» хрустит, когда мама втыкает иглу. Мама делала вид, что обижается и говорила, что больше никогда не будет его лечить.

Но Галя знала, что мама лукавит. Она всегда боялась уколов, но когда Галя поступила в медицинский колледж, буквально упросила ее научить. У папы тогда начало скакать давление из-за нагрузки на работе: резко сократили рабочих в «кэрээске» (прим. — речь идет об организациях, занимающихся капитальным ремонтом нефтяных скважин, сокращенно КРС), и папе пришлось трудиться и за себя, и за мастера, и за того парня, то бишь за операторов. К счастью, в том году по какому-то тендеру их маленькую организацию продали большой, и папа стал заниматься только своей работой.

Ей пришлось держать мамину руку, когда та делала свой первый укол, и папа посмеивался и говорил: «Не промахнись, мать, оставишь меня без ноги», пока Галя рассказывала маме, куда можно делать инъекцию, а куда нельзя. Но вскоре мама наловчилась.

И еще не так давно они с Фаиной бы тоже посмеялись по-доброму над их храброй трусливой мамой, но где-то с год назад Галя заметила, что что-то между сестрой и родителями не так.

Она обратила внимание во время зимних каникул. Фаина не прилетела домой на четвертое ноября — сказала, очень трудные занятия, и строгие преподаватели, — но приехала на Новый год, уставшая, довольная собой и экзаменами, которые почти все сдала на «отлично».

— Только у Вагнера «четверка», по праву. Ну ничего, это не профильная, на диплом не повлияет, — сказала она, когда они ехали с вокзала домой.

— И как он тебе? — Гале было любопытно.

— Поначалу непривычно, — призналась Фаина, потерев друг о друга, видимо, озябшие с мороза ладони. — Открываешь учебник, а его автор стоит перед тобой... А у тебя как учеба?

— Поначалу непривычно, — призналась Галя с улыбкой, и сестра тоже улыбнулась. — Особенно в морге.

— Ой нет, не рассказывай! – торопливо попросила Фаина.

— Да нечего рассказывать, — пожала Галя плечами. — Мы там были всего два раза. Мы же не институт. Зато в больнице практики много, и я теперь умею с закрытыми глазами накладывать электроды для ЭКГ.

— А я знаю совершенно точно, что мой телекинез — это еще цветочки в сравнении с тем, что есть у других, — сказала Фаина мрачновато. — Моя одногруппница сожгла дом своего парня пирокинезом, когда они поссорились, представляешь?

— Ничего себе! — ахнула Галя. — Кого-то зацепило?

— Нет, но, ясное дело, парень к ней не вернулся...

Мама в тот день накрыла на стол, и папа по-семейному налил всем по пять капель, но разговор, который в другое время бы не утихал, все не клеился. Мама казалась обиженной, когда Фаина едва притронулась к курице и сразу после ужина ушла к себе в комнату, сказав, что устала. Галя была удивлена, но папа как будто ничего не заметил.

Фаина пробыла совсем недолго, и в следующий раз приехала домой уже летом, в середине июня, и на этот раз все было даже более странно, чем зимой. Она говорила с папой и мамой, смеялась и шутила, но Галя чувствовала во всем этом какую-то игру... и что было совсем непонятно, кажется, ее правила знал и папа.

Похоже, между Фаиной и папой что-то произошло, что-то, что отдалило их друг от друга, но Галя, от природы не любопытная, хоть и переживающая за семью, которая для нее всегда стояла на первом месте, не решилась расспрашивать ни одного, ни другую.

Она злилась на себя за то, что тоже приняла эти правила и этой зимой, когда Фаина приехала снова, делала вид, что ничего не замечает, но ей просто не хватало силы духа подойти к сестре и спросить открыто.

О том, чтобы поговорить с папой, Галя и не думала. О том, чтобы задать ему вопрос о чем-то, что касалось только его и Фаины? Нет, никогда.

Папа и Фаина обязательно разберутся. Папа любит ее, а она его, и что бы ни случилось, ведь они — одна семья. Семья — самое важное, что есть в жизни, единственное, за что стоит бороться и ради чего стоит идти на компромиссы.

Глава 4.2 Галя

— Ой!

— Ой! — сказали они почти одновременно и одновременно же улыбнулись друг другу, настолько в унисон это прозвучало.

— Простите, — сказала Галя, прижимаясь к рядам, чтобы освободить проход. — Тут так тихо, что я решила, что никого нет. Даже не подумала притормозить на повороте.

— Аналогично, — сказал парень, все еще улыбаясь, и она отметила про себя, что улыбка у него теплая и приятная, а глаза — светло-зеленые, как молодые листочки на весенних деревьях. — Безлюдно и тихо, прямо как в фильмах про постапокалипсис. И вы подкрались так бесшумно, как заправский ходячий мертвец.

Ее еще никто не сравнивал с ходячим мертвецом. Галя обдумала сравнение.

— Мне кажется, наоборот, мертвецы очень шумные, — сказала она рассудительно. — Идут, волоча ноги и свесив головы набок, и делают так: х-х-х-х...

Парень тоже свесил голову набок, глядя на Галю внимательно и с любопытством.

— Сделайте еще раз.

Но теперь она смутилась и покачала головой. Неожиданно парень торопливо перевесил корзинку на другой локоть и протянул Гале руку.

— Позвольте представиться: Эдуард. Можно просто Эдик.

— Галя, — сказала она, отвечая на рукопожатие.

— Приятно познакомиться. — В кармане у Эдика, почти оборвав его на полуслове, зазвонил телефон. Он схватился за него, мгновенно растеряв улыбку и беззаботный вид, и широкими шагами рванул мимо Гали по проходу, махнув на прощание. — Хорошего дня!

— Хорошего дня! — сказала она вслед.

Она забыла об этом знакомстве сразу же, как Эдик-Эдуард исчез из виду. Взяла немного конфет, бросила в корзинку уже на пути к выходу плитку молочного шоколада, чтобы пополнить запас.

Там лежали еще две, но перестраховаться никогда не мешало.

Мама перестала сокрушаться по поводу количества сладкого, которое носила с собой в сумке младшая дочь, совсем недавно, когда Галя — после практики по физиологии, на которой и сама все наконец-то до конца поняла — объяснила, в чем причина.

Экстрасенсорными, или, как уже одиннадцать лет подряд говорили, психопрактическими способностями наделяли людей скопления особых клеток в мозгу. Клетки Телле назывались они по имени первооткрывателя, и чем крупнее были эти скопления, тем сильнее была категория способностей, которые они даровали.

У Гали была пятая категория, и способности были сильными, но дело было даже не в этом. Она была некробиопсихологом — человеком, чей мозг умел настраиваться на частоту другого мозга и напрямую взаимодействовать с бессознательной частью человеческой психики. Она могла заглянуть в голову спящего и увидеть его сны. Она могла пробраться через лабиринты подавленных воспоминаний и узнать обо всех детских травмах, непрощенных обидах и комплексах вины. Она могла отыскать заблудившееся в темноте сознание человека, погруженного в кому, и вывести его оттуда — вернуть на свет.

Для того чтобы это делать, мозгу требовалось очень много сил.

Нашему мозгу и так нужна глюкоза, чтобы работать, объясняла Галя маме, но мозг некробиопсихолога потребляет ее столько, что во время сеанса может резко понизиться сахар крови — наступает гипогликемия. И тогда начинают трястись руки, подгибаются коленки, а потом — бац, и земля уходит из-под ног. Галя не падала в обморок на практике, потому что была предусмотрительной и носила с собой сладости, но одна девочка с ее курса постоянно забывала — и пару раз сползала со стула на пол прямо посреди занятия.

— А если диабет? — пугалась мама.

— Мам, я ем только перед практикой, — успокаивала Галя, не совсем уверенная в своей способности разъяснить маме еще и суть диабета. — И я же не Фаина. У меня способности контролируются. Я всегда знаю, когда будет и сколько времени займет сеанс.

Да, в этом Гале очень повезло. Она бы и не узнала, какие обрела способности, если бы не ежегодное обследование у психодиагностиков, которое до сих пор проходили все проживавшие в городе на момент Вспышки жители Зеленодольска. Галину способность не нужно было контролировать — наоборот, требовались силы, чтобы ее «включать» и поддерживать. Иногда после сеанса она уставала так, что едва доползала до кровати, а утром обнаруживала, что уснула, даже не раздевшись.

Но дело того стоило.

С самого первого дня Галя знала, что дело того стоило.

Она рассчиталась на кассе картой и, убрав ее в кошелек, вышла из магазина на улицу. Ветер, казалось, стал злее, поднялась поземка, и твердые снежинки хлестали лицо как маленькие осколки стекла. А идти-то на ветер! Галя надвинула на глаза капюшон и остановилась, чтобы надеть варежки, когда ее окликнули со стороны дороги:

— Галя! Садитесь, подброшу до дома.

У тротуара глухо ворчала темная «мазда», и в приоткрывшемся окне виднелись светлые волосы и улыбчивое лицо Эдика.

— Ну давайте, холодно же! — позвал он снова.

— Да мне недалеко, — неуверенно махнула она рукой.

— Ну и что. Галя, не будьте букой, со мной доберетесь быстрей.

Сначала он сравнил ее с ходячим мертвецом, а потом назвал букой.

Галя открыла дверь и забралась — да, пришлось именно забираться — в теплую машину, и Элла Фитцджеральд, будто приветствуя ее, тихонько запела своим волшебным голосом «Gone with the wind».

Глава 5. Антон

Утро кажется ему длиной в вечность и не только из-за того, что Неля очень долго и нудно объясняет кому-то по телефону, какие документы сегодня должны попасть на подпись к генеральному директору. Пока она говорит и одновременно пытается накрасить второй глаз — задача не из легких, учитывая, что сестра, как обычно, размашисто жестикулирует при разговоре и кисточка так и летает в воздухе — Антон ходит по коридору туда-сюда, смотрит на часы и кусает губы от нетерпения.

Уже половина десятого, а значит, обход начался.

До больницы десять минут езды, но непрекращающаяся метель превратит их в двадцать, и если мать не позвонит, пока он дома, значит, звонок застанет их в дороге.

Ему не хочется вести разговор при Неле — будет осуждать, молча, но явно, и, чувствуя это осуждение, Антон не сможет нормально говорить, но звонить сам он не намерен. За последние четыре года он говорил с матерью ровно восемь раз. На ее день рождения и на свой.

И каждый раз она пыталась делать вид, что все нормально и ничего не произошло.

Антон тоже делал вид — ради душевного спокойствия отца. Неля... разговоры Нели с матерью были короткими и заканчивались взрывом, по крайней мере те, которые он застал. Но Антону не верилось, что его старшая сестра вдруг научилась притворяться так же здорово, как научился он.

Она не простила.

Он тоже, но Неля не жила с ними последние годы. Она не видела того, что видел Антон.

Наконец Неля кладет трубку и с бешеной скоростью начинает красить ресницы, как всегда, забавно вытаращив глаза и чуточку приоткрыв рот. Замечает Антона в зеркале и выгибает бровь, замирая на пару секунд, чтобы задать два вопроса:

— Все хорошо? Кто-то звонил?

— Да. — Антон тут же поясняет ответ: — Все хорошо. Никто не звонил, но я тебя жду и... пойду пока гляну, не замело ли выезд.

— Я быстро, — уверяет Неля. — Очень быстро.

Он кивает и быстрым шагом идет к выходу, схватив по дороге ключи от автомобиля и смартфон. Если мать позвонит на домашний, ему лучше этого не слышать. Если позвонит на мобильный — что ж, он готов будет с ней побеседовать, пока Неля не выйдет из дома. Вполне хватит времени, чтобы сказать «Антон, мне так жаль, я могу перевести тебе на карту стопицот миллионов рублей, чтобы ты осознал всю степень моего участия».

Подняв воротник куртки, чтобы закрыть лицо от безостановочно летящих с неба снежных крупинок, Антон добирается до гаража и открывает створки ворот. В салоне машины темно и неуютно холодно, и он торопится поскорее завести двигатель и включить печку.

Телефон безмолвствует. Ну что ж, у нее было время.

На улице минус двадцать пять, но с ветром все тридцать, и машина успела остыть с тех пор, как он прогрел ее утром. Антон то и дело подставляет под струю воздуха из обогревателя ладонь и наконец, за мгновение до того, как дверь открывает ахающая от холода Неля, ладони становится тепло.

— Звонила мама. — Неля поправляет на коленях дубленку и укладывает на них свою кожаную белую сумку. — После обеда прилетает в Ноябрьск, рейсом из Внуково, просила встретить. Я сказала, что ты встретишь.

— Ушам своим не верю, — говорит Антон, трогаясь с места и отворачиваясь от нее, чтобы поглядеть в боковое зеркало. — «Ты»?

Неля дожидается, пока он выведет машину на дорогу и через wi-fi закроет ворота гаража. Она заговаривает, только когда они выворачивают с их улицы на проспект — длинный, бесконечно длинный проспект, который будто разрезает яблоко города на две неровных половинки — и говорит:

— Ты.

Антон молчит, и тогда Неля говорит еще:

— Тош.

— Тебе все равно придется с ней встретиться, когда я ее привезу, — говорит он, удерживая свой голос таким плоско-ровным, что по нему можно ехать на машине, как по самому лучшему автобану. Но с Нелей лучше не пытаться, иначе она вспылит.

— Она поселится в гостинице.

Они оба знают, что этого не будет, потому что тогда весь город будет говорить. Весь город — все шесть с небольшим тысяч населения, все родственники, знакомые, друзья и друзья друзей осудят Антона Лаврова за то, что он не позволил своей матери жить с ним под одной крышей в доме, который когда-то был и ее.

— Нель, — говорит он. — Сейчас не время. Во сколько прилетает самолет?

— В пять тридцать, — неохотно отвечает она и все-таки сдается. — Нам надо будет выехать пораньше, дороги наверняка занесло...

***

Хоть он и готовил себя к чему-то такому все это долгое утро, вид отца Антона потрясает. Одно дело — представлять лежащее под белыми простынями тело с отцовским лицом, и совсем другое — смотреть, видеть, осязать его и понимать, что это реальность. Что глаза отца закрыты не потому, что он спит, а эта торчащая изо рта трубка на самом деле пробралась глубоко в его трахею и помогает ему дышать.

Он замечает, что Неля оглядывается на другие кровати, будто чтобы дать себе время осознать происходящее, и тоже отводит взгляд от отца и осматривается вокруг. Реанимационное отделение городской больницы сегодня заполнено до отказа: две пожилых женщины, одинаково вяло ворочающихся под тонкими больничными одеялами, молодой мужчина с забинтованной головой — он кажется Антону знакомым — и еще один мужчина средних лет, на тумбочке возле которого сухонькая пожилая медсестра устанавливает портативный аппарат для снятия ЭКГ.

Глава 6.1 Галя

Галя почти знала, что скажет ей Антон, когда позвонит.

— Не смей приближаться к моему отцу, — и он положил трубку, прежде чем она сумел сказать хоть слово объяснения. Ну еще бы. Он наверняка жутко разозлился, когда узнал, что она хочет навестить дядю Сергея в больнице.

Галя же после звонка еще долго ходила из угла в угол, по-детски грызла ноготь на мизинце, думала, поглядывала на кухню, где шипела сковородка и гремела посудой мама.

— Мам, — наконец решилась она.

Мама повернулась от плиты, где переворачивала биточки, когда Галя переступила порог.

— Может, ты позвонишь Лавровым? Поговоришь с Антоном, чтобы он разрешил мне сходить в больницу. Он тебе точно не откажет.

Но мама покачала головой уже при первых Галиных словах.

— Галюнь, нет, я не буду никуда звонить. — Галя понурилась. — Ну сама посуди, зачем? Вы ведь с Антоном давно не общаетесь и давно не ладите. Ну позвоню я, ну будет нам обоим от разговора неловко, ну залезу людям в глаза, а ведь им и так непросто сейчас. Им сейчас не до чужих, уж это точно. Не до тебя.

— Ты ведь не думаешь, что я это потому, что мне хочется какой-то практики или чего-то в таком роде, — озвучила Галя то, что наверняка думал Антон.

— Ну что ты, — сказала мама ласково. — Я знаю, что ты у меня добрая и отзывчивая девочка, и дядя Сергей — хороший человек. Но это их семья, Галюнь, не наша... Они ведь знают, кто ты.

Галя сжала губы при этом «кто ты», но кивнула.

— Значит, если понадобится, они тебя сами найдут. А сама ты не навязывайся, не надо. Некрасиво это, как ни крути.

Гале не понравился разговор, но другого быть и не могло. Мама знала все. И про их дружбу, и про ссору, и про остальное. Она Антону давно уже не сочувствовала и его не любила.

Как и Фаина... да, Галя знала точно, что ее старшая сестра Антона ненавидела от всего сердца, и было, за что.

Сколько раз она оттирала плевки с Галиного портфеля — пусть не сам Антон, так его друзья считали своим прямым долгом «облегчить душу» на сумки и учебники тех, кто обрел способности.

Сколько раз ловила Галю в коридоре и отряхивала со спины мел и отлепляла приклеенную скотчем табличку «пни меня» или «у меня не все дома».

Сколько раз отпирала темную, пахнущую пылью кладовку, где уборщики хранили ведра и тряпки, и выводила оттуда заплаканную, умирающую от страха, стучащую зубами Галю — и ведра и тряпки летали по кладовке и гремели на весь этаж, когда Фаина выходила из себя, а ее телекинез выходил из-под контроля.

Антон знал, что Галя боится темноты.

Она боялась ее еще до того, как проснулись способности, а потом и вовсе. Он знал об этом, потому что она открыла ему эту тайну сама — и потом использовал этот страх против Гали так часто, как только мог.

Как будто хотел показать своим друзьям, что ненавидит психопрактиков так же сильно, как они, и не делает исключения даже для бывших друзей.

Но Галя тоже умела показывать друзьям, что они бывшие. Однажды, после долгой ночи, в которой ей приснился сон о прошлом: она, Антон, чей-то день рождения и воздушные шары, за один из которых они зацепились вдвоем и, смеясь, куда-то полетели, она собрала все рисунки, которые он для нее нарисовал, запаковала их в большой конверт и отправила на адрес Лавровых по почте.

Галя пожалела об этом сразу же, как вернулась домой, и еще несколько дней бродила кругами возле телефона, уверенная, что Антон позвонит и что-то скажет. Но звонка все не было. А потом началась учеба, она уехала в Ноябрьск, и время пролетело, утянув сожаление за собой.

И ведь все изменил один день. Нет, два, потому что если бы не было первого дня, наверное, совсем по-другому бы случился и второй, но все вышло, как вышло...

В тот первый день Антон неожиданно не пришел в школу, и Галя извелась, переживая, что и как, что случилось и не заболел ли он. Она звонила на сотовый — он не взял трубку, она написала СМС — он не ответил, и сердце ее в концу шестого урока сжималось от плохого предчувствия.

Ей было еще больше не по себе, потому что уже две недели как Галя собиралась рассказать Антону свою тайну.

На весеннем периодическом обследовании у нее все-таки обнаружили клетки Телле. Медосмотр с психоскопией проводили с момента общей вспышки каждые полгода, ведь Зеленодольск был в аномальной зоне, и каждый мог оказаться новым психопрактиком вот прямо сейчас. Результаты исследований охранялись законом о конфиденциальности, и если способность была не такая, которая заставляет тебя поджигать предметы поблизости или поднимать над землей предметы силой мысли, то можно было ничего никому и не говорить.

Наверняка были те, кто не говорил.

У Гали обнаружилась способность заглядывать в бессознательное. Высокой, пятой категории — но эта способность сидела глубоко в ее мозге и снаружи никак себя не проявляла. Она могла бы промолчать, если бы захотела, и никто до самого окончания школы об этом бы не узнал.

Она хотела сказать Антону, потому что он был ее друг.

Все майские праздники Галя маялась и едва дождалась, пока снова начнется учеба, и вот она началась, но Антон не пришел в школу. Телефон не отвечал, и Галя решила сама после занятий заглянуть к нему и узнать, в чем дело.

Глава 6.2 Галя

Выходные пролетели мгновенно, будто и не начинались вовсе, и Галя вернулась в Ноябрьск. Лекций становилось все меньше, впереди в расписании все чаще маячили семинары и практики — и к лету практики должны были стать настоящими, полноценными, в больницах.

Нет, конечно, они уже на первом курсе успели побывать в отделениях — но на сестринской практике, а не на ПС (так называли для краткости практику по способностям). Гале легко дались инъекции, она хорошо чувствовала вены и даже пару раз сама, правда, под присмотром процедурной медсестры, поставила пациенту капельницу. Но в основном первокурсницы занимались уходом и помогали санитаркам: помыть лежачего пациента, вынести судно, собрать рвоту на анализ, провести профилактику пролежней, поменять постель.

Никаких подвигов.

Обращаться к медсестрам за чем-то более интересным было бесполезно — их работа заключалась совсем не в том, чтобы развлекать любопытных практиканток. Обращаться к врачам и вовсе запрещалось под страхом смерти. Врач — и это Галя уяснила твердо с самого начала, — находился в больничной иерархии настолько высоко, что заговорить с ним напрямую студентка, да еще первокурсница могла только в одном случае: если пациент умирает, а вокруг в радиусе километра нет ни одной медсестры.

Но Галя не думала, что и тогда бы решилась. Врачи в хирургическом отделении, где она проходила практику, были сплошь пожилые мужчины: холодные, отполированные эмоциональным выгоранием как скальпели, которые они держали твердой рукой.

Галя вздохнула с облегчением, когда та практика закончилась, но это лето она предвкушала: сестринское дело в гинекологии, сестринское дело в педиатрии, в неврологии, в психиатрии и наркологии — ей не придется сидеть на одном месте, она увидит и узнает многое, а главное, она уже что-то умеет и сможет себя проявить.

Не то чтобы она надеялась остаться в Ноябрьске после окончания колледжа и присматривала себе место, но кто знает?

Она помнила о дяде Сергее и одновременно боялась и ждала маминого звонка с новостями в выходные, но совсем забыла об Эдике, с которым обещала встретиться по приезду. И когда он позвонил во вторник на следующей неделе, неожиданно обрадовалась этому звонку и с удовольствием приняла приглашение встретиться в «Траве».

Ей нужно было вырваться из четырех стен студенческого общежития. Она задыхалась.

— Эдуард, вот как. Что-то я раньше не слышала ни о каком Эдуарде, — хитро улыбнулась Лиза, наблюдая за тем, как Галя застегивает пуговицы темно-зеленого платья с рукавом три четверти и небольшим воланом по подолу и поправляет прическу.

Они жили в одной комнате с первого курса и неплохо ладили, если не считать пары размолвок еще в самый первый год из-за очередности уборки и готовки.

Маленькая и пухленькая, обладательница копны коротко стриженых фиолетового цвета волос и огромного гардероба мини-платьев в цветочек, Лиза за полтора года учебы ухитрилась сменить не менее двух десятков парней — и это если считать только тех, о которых Галя знала.

Лиза была эмпатом-сенсором — но не тем, кто чувствовал чужие эмоции, а тем, кто отдавал свои. Секс с ней парни никогда не забывали. Она... с этим было сложнее. Лиза всегда была разборчива в связях и занималась сексом только с незапечатленными психопрактиками. Никаких последствий в виде неразделенной любви, никаких обязательств перед партнером — только удовольствие, опыт и новые ощущения. Она нарушила свое правило только один раз, когда соблазнила и бросила парня, насмехавшегося над ней из-за полноты и манеры одеваться.

Теперь на людях Лиза и этот парень ненавидели друг друга, но раз в пару месяцев, когда напряжение между ними достигало точки кипения... Тогда Галя ночевала в комнате одна, и подруга приходила под утро с улыбкой наевшейся сметаны кошки.

Лиза всегда немножко поддразнивала Галю из-за отсутствия личной жизни, хоть и понимала, и сегодня Галя ее явно удивила. Она даже отложила в сторону ярко-красный лак, которым красила ногти на ногах, даже убрала в сторону телефон, на котором что-то читала.

— Не слышала, потому что мы познакомились недавно, — сказала Галя. — И я даже и не думала, что он позвонит. Думала, забыл.

— Неда-а-авно?.. — протянула Лиза. — Когда успела? И где?

— В Зеленодольске. Он приезжал к нам в командировку.

— Ага! — сказала Лиза, торжествующе ткнув в сторону Гали пальцем. — Психопрактик. Я угадала, да? Кого еще понесет в командировку в аномальную зону?

— Да, он психодиагностик. Шестая категория.

— Сколько лет?

— Двадцать шесть.

— О, — уважительно протянула Лиза. — Взрослый. Смотри, не забудь телефон, и, если что, звони. Я все равно спать не буду, хочу дочитать книжку. Если куда соберусь, напишу. — Она дернула подбородком в сторону тумбочки. — Презервативы нужны? В верхнем ящике, если что.

— Ты такая практичная, — улыбнулась Галя.

— Возьми-возьми. Современная девушка должна быть готова к любой нестандартной ситуации.

И вот, уже сидя напротив Эдика в «Трэвелерс», доедая меренговый рулет и неспешно, маленькими глотками попивая американо, Галя постепенно начинала понимать, что таки да. Современная девушка должна быть готова к любой нестандартной ситуации, особенно если мужчина честен с ней и не намерен играть.