Мастер рунного тату

ПРОЛОГ: Пробой

Дым застилал мастерскую, пахло жжёной полынью, медью и болью. Не той простой, физической болью от иглы — эта боль была глубже. Она висела в воздухе, как статическое напряжение перед грозой.

«Дыши, Кай. Не бойся. Страх — это чернила для неудачников».

Голос Учителя, Элиана, был спокоен, как поверхность лесного озера в безветрие. Но Кай, прижатый к кожаной кушетке, чувствовал дрожь в пальцах, сжимавших его плечо. Не от усталости. От восторга.

На груди юноши, под самым сердцем, расцветал узор, которого мир ещё не видел. Не просто руна силы или защиты. Это была схема. Воронка. Идея, родившаяся в бессонные ночи: татуировка, которая не просто проводит магию, а копит её. Капля за каплей, день за днём, превращая носителя в живой резервуар силы.

Игла жужжала, похожая на свирепого металлического шмеля. С каждым проколом Кай чувствовал, как в него вливается не только пигмент — смесь толчёного обсидиана и пыли павших звёзд, — но и холодная, бездушная мощь самого Эфира. Учитель не просто наносил рисунок. Он встраивал в плоть ученика новый закон мироздания.

«Ты чувствуешь? — прошептал Элиан, и в его голосе впервые прозвучала трещина. Голод. — Ты чувствуешь пустоту? Ту самую, что лежит между мирами? Мы не просто заполняем её… мы делаем её частью себя».

Кай попытался кивнуть, но тело не слушалось. В его жилах бежал ледяной огонь. Перед глазами плясали тени будущего: он видел города, парящие на вечной энергии, виде́л болезни, побеждённые одним прикосновением. Он виде́л себя и Учителя, творящих новый мир, где магия служит всем, а не избранным.

Это была красивая ложь. Самая опасная из всех.

Последняя линия сошлась, замкнув контур. В мастерской воцарилась тишина, настолько полная, что слышался звон в ушах. А потом Вязь вздохнула.

От узора ударило слепящее сияние. Воздух затрещал, будто ломался хрусталь. Кай закричал — беззвучно, потому что воздух вырвало из его лёгких. Он не видел, как по стенам поползли паутины трещин, как бутылки с компонентами лопались одна за другой. Он видел только лицо Элиана.

Учитель смотрел не на него. Он смотрел сквозь него. Его глаза, всегда такие пронзительно-умные, были устремлены в некую бесконечную даль, и в них горел тот самый холодный огонь, что теперь жил в груди Кая. В них не было больше ни гордости, ни страха. Было познание. И жажда.

«Да… — прошептал Элиан, и его губы растянулись в улыбке, лишённой всякой человечности. — Вот она… Истинная пустота. И её можно… наполнить».

В тот миг Кай понял страшную вещь. Они не создали резервуар. Они создали пробоину. Дверь. И что-то с той стороны теперь смотрело на них. А Учителю это нравилось.

Сияние погасло так же внезапно, как и вспыхнуло. Осталась лишь изящная, тёмно-серая татуировка на побледневшей коже и вкус пепла на языке. И парализующий ужас, глубокий и тихий, как вода в колодце.

Элиан отложил иглу. Его руки больше не дрожали. «Мы совершили прорыв, мальчик мой. Сегодня мы изменили всё». Он вытер лоб ученика, и прикосновение было ледяным.

Кай не ответил. Он смотрел на потолок, чувствуя, как под его кожей, в только что созданном узоре, медленно пульсирует не его сердце. Что-то чужое. Ненасытное.

Он ещё не знал, что эта пульсация станет первым ударом колокола по целому миру. Что «пустоту» нельзя заполнить — её можно только заменить. И что через двадцать лет ему, постаревшему и разочарованному мастеру, придётся взять в руки иглу с единственной целью — навсегда зашить дверь, которую они тогда открыли.

Но в тот момент он знал лишь одно: самый гениальный узор — это всегда ловушка. Особенно для того, кто его придумал.

А в углу мастерской, в тени, которую не рассеяло даже вспышка магии, стояла маленькая девочка с большими, испуганными глазами. Лира. Она прибежала на шум и видела всё. И этот ужас в глазах отца, и эту чуждую радость в глазах деда-учителя. Она ещё не понимала, но её душа, чистая и незамутнённая магией, уже сжалась в комок. Запомнила.

Этот день станет её первой памятью. И причиной её последней болезни.

ГЛАВА 1: Игла и золото

ГЛАВА 1: Игла и золото

Игла жужжала. Монотонно, почти медитативно, будто металлический шершень, впавший в транс. Этот звук сопровождал Кая почти сорок лет — сначала как фон в мастерской отца, потом как голос собственного ремесла, теперь как белый шум, заглушающий всё остальное. Даже мысли.

— Если вы дёрнетесь ещё раз, маркиз, — голос Кая был плоским, без эмоций, словно он читал список покупок, — «Щит Стоградусного Солнца»[2]

превратится в «Фейерверк для Идиота». Ваша левая подмышка станет эпицентром. Надеюсь, ваш портной шьёт с запасом.

На кушетке вздрогнул и замер маркиз де Ланж[3].

Его кожа, покрытая тонкой плёнкой пота и дорогих масел, побледнела ещё на полтона.

— Вы не можете… это невозможно так точно предсказать, — выдавил он, стараясь сохранить остатки надменности.

— Могу, — Кай даже не поднял глаз от работы. Его пальцы, покрытые старыми чернильными пятнами и тончайшими шрамами, двигались с автоматической точностью. — Потому что я рассчитываю каждую линию. Ваш страх — переменная в уравнении. Сейчас она растёт. Замрите.

Он провёл иглой по уже почти законченному контуру на ребре клиента. Чернила — густая субстанция цвета расплавленного золота с вкраплениями красного пигмента — вплетались в кожу, мгновенно впитываясь и застывая в сложнейшем геометрическом узоре. Это и правда была одна из сильнейших защитных Вязей: при активации она создавала на секунду температурный барьер до ста градусов, превращая летящие стрелы в пепел, а мечи — в раскалённые плети. Красиво, дорого, смертоносно. Совершенно бесполезно в повседневной жизни маркиза, который больше всего рисковал, перебирая херес после ужина.

Каю было всё равно. Раньше — было. Раньше каждый заказ был вызовом, искусством, почти священнодействием. Теперь это был просто процесс. Алгоритм. Пришёл чванливый дурак с мешком золота, получил иллюзию неуязвимости. Никто из них никогда не активировал Вязь на полную силу. Никто даже не понимал, как это работает. Они покупали статус. Он продавал узоры.

«Отец, — всплыло в голове не к месту, — говорил, что вяжем судьбы. Я вяжу чехлы для их тщеславия».

— Готово, — Кай отложил инструмент. Игла, сделанная из сплава лунного серебра и вулканического стекла, мягко щёлкнула о бронзовый поднос. — Не мочить сутки. Не чесать трое. Активация — жест ладонью от сердца, как я показывал. Мысленный образ — щит. Если представите себе, скажем, пирог со щитом, последствия… творческие.

Маркиз осторожно приподнялся, разглядывая своё бок в огромном зеркале. Вязь сверкала, как инкрустация. Идеально ровные линии, безупречные переходы.

— Хм… Допустимо, — кивнул он, уже восстанавливая напускное величие. — Гроссмейстер Альдорис делал моему брату «Панцирь Горгоны». Говорил, там на три руны сложнее.

Кай уже мыл руки в фаянсовой чаше с розмариновой водой. Не оборачиваясь, сказал:

— У Альдориса клиент твоего брата через месяц попал под обвал в каменоломне. «Панцирь» активировался от падения камня размером с кулак. Сам клиент задохнулся под тонной породы, но узор на спине остался цел. Прекрасная работа, да.

Наступила тишина, которую маркиз, кажется, не знал, как заполнить. Он поспешно одевался, золото звенело в кошельке — оплата по факту, без торга. Кай не торговался. Его цена была как закон природы.

Проводив клиента до двери, Кай замер на пороге мастерской, глядя в сгущающиеся сумерки. Улицы Квартала Мастеров опустевали. Где-то вдарил колокол башни Гильдии — час закрытия рынков. Сюда, на самую вершину города, запахи навоза и дешёвого вина с нижних террас почти не долетали. Только запах дождя на камнях и вечная, едва уловимая гарь из Труб Кузницы Духов, где плавили магические кристаллы.

Он собирался закрыться, когда увидел мальчишку. Тот бежал вверх по крутой мостовой, спотыкаясь, лицо раскраснелось от усилия.

— Мастер Кай! Мастер!

Кай узнал его. Гонёнок из аптеки у Подножья, где он брал редкие травы для Лиры. Сердце, которое Кай считал давно покрытым коркой цинизма, сделало резкий, болезненный толчок где-то под рёбрами. Там, где под его собственной кожей лежал старый, блеклый шрам первой и самой важной Вязи.

— Что? — голос сорвался, выдал его.

Мальчик, задыхаясь, сунул ему в руку свёрнутый в трубочку лист дешёвой бумаги.

— От аптекаря Генри… Он сказал бежать, не останавливаясь. Вашей дочери… — мальчик переводил дух, — ей стало хуже после полудня. Приступ. Он дал ей настой ксантуса, но… он говорит, это ненадолго. Нужно что-то сильнее. Или…

Мальчик не договорил. Не нужно было.

Кай развернул записку. Чёткий, сухой почерк Генри: «Лирархия. Кашель с кристаллическим осадком. Температура не сбивается. Стадия ускорилась. Мои ресурсы исчерпаны. Нужны „Слёзы Феникса“ или аналог. Срочно. Прости».

Слово «прости» было написано с таким нажимом, что бумага порвалась.

Мир вокруг не поплыл, не изменился. Каменная плита под ногами осталась твёрдой, фонарь над дверью — тусклым. Но для Кая всё вдруг стало нереальным, как плохой сон. Лирархия. Магический склероз. Болезнь, при которой тело, неспособное проводить магию, начинает откладывать её излишки в тканях, кристаллизуя их изнутри. Медленное, мучительное удушье. И он знал её причину. Зна́комый, проклятый вкус пепла во рту — из прошлого, из пролога.

Он машинально сунул мальчишке серебряную монету, даже не глядя, и захлопнул тяжелую дубовую дверь. Замок щёлкнул с тихим, окончательным звуком.

Мастерская погрузилась в тишину. Полки с флаконами, банками, свитками, инструменты, разложенные с хирургической точностью — всё это вдруг показалось ему чужим. Ненужным хламом. Играми в величие, пока его дочь, его Лира, в комнате наверху, кашляла кристаллами.

Он прислонился лбом к прохладному дереву двери. Глаза были сухими. Слёзы кончились года назад, когда он осознал диагноз. Осталась только пустота. Та самая, о которой говорил Элиан. Та самая, которую они с Учителем так легкомысленно пытались заполнить.