Майор Киборг

1 глава. Наследство

Глава 1. Наследство

Римма отодрала приколоченную к двери усохшую доску. Пошурудила в замке огромным ключом, механизм невнятно пробурчал, клацнул ржавыми зубами, щёлкнул несмазанной челюстью и впустил в дом новую хозяйку. Она пригнулась и вошла в «родовое поместье».
Дом осел, казалось, пол под крупной женщиной качался, как верёвочный мост. Побоявшись, что половицы рухнут вместе с ней в подвал, плюхнулась на скамью, стоявшую при входе. Лавка встретила гостью более радушно, только охнув от неожиданности. Римма включила фонарик на телефоне, скорее по привычке. В комнате с тремя окнами и без того было светло. Вспомнила, что, выходя из дома, не проверила заряд в сотовом. Пятьдесят процентов, нормально. Видела провода, тянущиеся к дому, значит, свет есть. Посмотрела на иконку сотовой сети. То появляющаяся, то исчезающая одна палка. Ядрёна балалайка. И как Серёга меня теперь найдёт в этом Бермудском треугольнике? В правом углу, на полочке, устланной истлевшей тряпицей с остатками кружев по кайме, послышался шорох. Мыши, что ли? А когда-то там прабабка держала иконы.
Полуденное солнце вырвалось из серой ваты туч и воровато заглянуло в старый дом. Римма тут же выключила фонарик, чтоб не разряжать батарею. Как можно осторожнее подкралась к красному углу. Вниз, по стене, сиганул огромный паук, оставляя тонкий серебристый след. Римма пошатнулась, схватившись за стол у окна, проклиная своё пластиковое колено и неповоротливость. В этот момент в дверь три раза стукнули чем-то металлическим.
— Кто там? — Рука дёрнулась к бедру, где привычно находилась кобура. — Тьфу, ты в отпуске, майор Киборг, остынь. — Адреналин погулял в крови и бросил в дрожь. — Кто-о, я спрашиваю? — рявкнула она, чтоб успокоить нервы.
— Ой, это я, местный, стало быть, старожил.
— Что надо? — Римма доковыляла ко входу и распахнула дверь.
— Думал, вандалы всякие ходють, бродють, опять же, мирным людям жить мешають. Всё жёлтые шары ищут. Сдались им энти шары. Это от них я Фёклин дом досками-то заколотил. А вы, стало быть, ейная родня?
— Понятно теперь, где иконы. Стало быть, родня. Правнучка. А в деревне кто-нибудь остался? — Римма оглядела плюгавого старика в длинном поношенном, выцветшем, как и хозяин, плаще.
— А-то, остались. У нас тут места богатые: грибы, опять же, брусника, земляника, вот много морошки, опять же, в этом году. Надо вам за морошкой? Там гиблое место, главное, опять же, обойти, я подскажу. Може, и сам с вами снаряжусь. — Он хитро улыбнулся и потёр рукавом свой длинный в красных прожилках нос, будто хотел чихнуть. Открыл широко рот, зажмурился и резко продолжил: — Так много ягод, опять же, что без машины-то не увезёшь.
— Да я не по этим делам, дед. Мне бы продать халупу. А машина будет, сослуживец попозже приедет.
— Сослуживец — это хорошо. Служивые люди, опять же, очень хорошо. Ну я попозже загляну, поспрашиваю пока, у кого интерес имеется.
Старик исчез среди кустов черноплодки, что разрослись вокруг дома, спрятав покосившееся строение от чужих глаз. У Риммы резко закружилась голова. Как ненавидела она эти приступы. Туман в сознании испарился, она увидела перед собой дорогу, ту, по которой шла сюда от станции. Узнала дерево, обгоревшее во время грозы, загнутое в узел. Отчётливо услышала конское ржание, визг хлыста, незнакомую речь. Навстречу катилась телега. Под уздцы вёл мощного рыжего коня парнишка. В длинной рубахе, расшитой жилетке, широких штанах и лаптях. В телеге сидела девчушка в платье-балахоне и платке, повязанном на шапчонку. «В лаптях он, ядрена балалайка, блин, чё за театральная постанова».
— Свейки, — крикнул белобрысый мальчик, приветственно подняв хлыст, ничуть не удивившись незнакомке.
— Чего? — опешила Римма. — Говори на понятном.
— Пас ка ланкотес?
В этот момент завибрировал телефон. Римма вернулась в реальность. Прорвался Сергей. Забыв о пластике, заменяющем коленную чашечку, майор Киборг подорвалась к двери. Пол хрустел, чавкал и содрогался. Нагнулась, вынырнула через кособокий проём на ступеньку.
— Алло, алло, чих-пых тебя в рот, ты должен был часа два как приехать. Алло, я, чего, а-а? Я... — Здоровая нога с треском провалилась между сгнившими досками крыльца. — Твою ж мать, а-а-у-э, не выйде-ет теперь цветочек аленький. — Римма взвыла, мысленно кляня бабку Фёклу, пытаясь выбраться. От боли опять помутнело в глазах. Как в калейдоскопе завертелись мухи перед глазами, осела на ступени, инстинктивно нащупывая почву под застрявшей ногой. Та беспомощно болталась. Огрызок доски зазубринами впился в плоть, порвав спортивные штаны.
Римма чувствовала неотвратимый «приход». Она знала, стоило ей хоть немного понервничать — это начиналось снова. Приступ тошноты, головокружение, и картинка реальной жизни выключилась, словно кто-то невидимый имел пульт, управляющий её сознанием, и сейчас щёлкал каналами в голове. Щёлк. Лесная дорога. Щёлк. Холмы, присыпанные свежей землёй пополам с песком на опушке среди корявых сосен. Щёлк. По лесу шли мужчина и женщина, странно одетые, по моде шестидесятых годов. У дамы в жёлтом коротком плаще высокий начёс, возвышающийся стогом над головой. Мужчина в зелёном нейлоновом костюме с лампасами, Римма узнала любимый костюм отца, румынский. Он носил его не снимая до пенсии. На голове вязаная тюбетейка. Оба в резиновых сапогах. Следом за ними кружились вихрем золотистые огни, сбиваясь в стаю и рассыпаясь на мириады светлячков. Обернитесь! Обернитесь! Хочу видеть лица! Ну! Щёлк. В голове сумрак. Римма силилась разглядеть, куда идёт пара. Дачные домики. Синий... Синий дом, сарай, синяя машина? Что это? Морг. Больница? Щёлк. На двери появился рот, который отчётливо произнёс: «Двадцать девять могил. Ищи синий дом. Первомай. В подвале тыквенные семечки. Десять лет перерыв. И опять могилы». Дверь замолчала. Завибрировал телефон, снова прервав её видения звонком.
— Серёга! Спасай! — выкрикнула Римма.
— Я, судя по карте, где-то рядом. Опять?
— Опять...

Римма начинала выходить из себя, упёрлась здоровой ногой в порожек, схватилась за косяк и потянула застрявшую. Не смогла высвободиться. Боль прожгла, словно паяльником. Видимо, подвернула лодыжку, опять! Накрапывал дождь. «Хорошо, хоть навес над крыльцом не дырявый», — вспомнила она баб Фёклу добрым словом.
Чтобы отвлечься от панических мыслей и не упустить главную, достала блокнот из нагрудного кармана. На неё пялился, ухмыляясь, кот Базилио, и подмигивала лиса Алиса. Вот-вот выпрыгнут с картинки и запоют: «А поле-е-е чуде-е-ес... В стране дураков». Приехала «коттедж» продавать, дура. В ухо тут же прошамкал Базилио: «...Крекс-пекс-фекс. Не прячьте ваши денежки по банкам и углам. И в полночь ваши денежки заройте в землю там…» Заройте денежки. Там. Что там за холмы? Мальчик с девочкой, одежда. Хм. Вообще не наша. Так, думай, майор, думай, так, крекс, блин, пекс, фекс. Клад? Ну не, слишком просто. Баба в жёлтом плаще. Тут рядом уже Московская область. Я в Смоленской. Что здесь было? Ноут бы сюда.
Боль отступила, мандраж прошёл. Панические атаки всегда исчезали, как только она с головой ныряла в работу. Смоленская область входила в литовское государство. Эх, или как там? М-м, княжество! Хорошо учили в школе, ядрёна балалайка. Так, думай, думай. Римма вгрызлась в версию, которая становилась стройнее. Порывшись в кармане ветровки, выудила шариковую ручку. У парня был говор, похож на прибалтийский. Дверь, твою мать, что ты мне хотела сказать? Кто услышит, подумает — психи на выгуле. Римма хихикнула и записала: «Тыквенные семечки. Смоленск. Двадцать девять могил. Десять лет перерыва». Точно, прабабка часто оговаривалась, Смялинис называла Смоленск, а Римма подшучивала да подтрунивала над заговаривающейся беззубой Фёклой. Гордо величавшей себя литвинкой. Кто такие литвины, маленькой Римме было невдомёк. Где этот обалдуй с энциклопедическими знаниями? И как его занесло в судебно-медицинскую экспертизу?
***
— Отдыхаешь, доча? Опять же, отдыхать в доме получше! Да и темнеть скоро будет. Электричеству вырубили уж год как. Свечу тебе принёс. — Дед в выцветшем плаще вырос как гриб из-под земли. — Я тебе так скажу, ты лучшее из дому не выходь, жёлтые шары безобидные для местных. А ты чужачка. Почем зря че приваживать темень. Откуда та темень, мне немыслимо. Но шо нечистое то дело — зуб положу. — Дед сдвинул набекрень суконную шапчонку, нахлобученную будто на чучело, и по-рачьи уставился на ногу Риммы. Та, вспомнив, что в тисках, напыжилась:
— Помогите, там у дома грабли видела. Может, поддеть доски — вот тут, самой никак.
— Ой, девка, вот я старый дурень, опять же, надо Глашу позвать, подсобить.
— Какую на хрен Глашу? — взревела Римма. — Нога немеет.
— Так целителка, самое то, опять же, — насупился старик обиженно. Но за граблями пошёл, сгорбившись. Приподнял инструмент, в руках остался черенок.
— Беда дело, Фёкла что могла путное оставить после себя, одна поруха, ох-ох. Стар я, помощник никудышный. Опять же, темень, — дед вполоборота попятился к калитке, — а свечу возьми. Второпях вернулся, поставил оплавленный огарок в алюминиевой закопчённой кружке. Крикнул из-за забора:
— Глашу упрошу, она подсобит.
Старик зашуршал полами плаща и исчез среди деревьев.

2 глава. Следствие вели...

Глава 2. Следствие вели…

— Ты замечала, Римуш, что во всех архивах одинаковый запах?
— А ты замечал, Павлинский, когда ты меня называешь на армянский манер, я зеленею? — Римма сделала трудный шаг вниз с последней ступеньки, Сергей предусмотрительно отскочил от тяжёлой руки подруги, предвидя толчок в спину или шлепок по голове. Ведь он шёл первый по лестнице в подвал, которая освещалась брызжущим лучом из треснувшего плафона над дверью в архив.
А подругу и её дурной нрав, привыкнуть к которому он смог не сразу, знал хорошо. Жалел и понимал. После аварии она стала другой, грузной, несговорчивой, странной и... грубой, но от этого не менее любимой. Хотя Римму его любовь никак не тревожила, он был скорее корешем, братаном, удобным человеком, вот и крутила как хотела. Он думал, что это единственная женская черта, оставшаяся при ней. Крутить мужиками по своему желанию и настроению. Но Сергей никогда не злился. И мечтал, что однажды подвернётся случай, произойдёт чудо, и она его заметит. С другого ракурса. Хотя он считал без ложной скромности: все ракурсы у него хороши. И Фирочка из центрального архива это не раз говорила, в комнатушке, использующейся сотрудниками как столовая. Иногда даже кричала на продавленном старом диванчике, как он хорош. Но Сергей любил не Фирочку и не Лизу из прозекторской, и не начальника отдела кадров из ГУВД. Статный, всегда приятно пахнущий, в идеально выглаженных вещах из химчистки, отполированных до блеска полуботинках (другую обувь он не признавал), он любил Римушу. Сослуживцы подтрунивали иногда, мол, с киборгом спать, надо машинного масла запастись для смазки, или советовали вместо цветов купить новые запчасти. Сергей, пресекая шуточки, радовался, что работал судмедэкспертом в другом отделе и районе и по службе с Риммой не пересекался.
В архивах и правда стоял специфический запах. Стойкий. Не меняющийся при смене локаций и помещений. Римма всегда думала — так пахнет история. Прогоркло, с землистой ноткой, как смердит на похоронах, с нотками мускуса и дешёвого кофе, а ещё история пахнет сажей, так вонял блокадный хлеб, и так тянет от старых газет.
Знакомый архивариус Фирочки, белозубый и беловолосый, как старый король эльфов, Аркадий Натанович загодя выложил копии газет за нужный период. И ждал гостей в отсеке, напоминающем гальюн на шхуне, сидя на низенькой тахте. Отчего казалось, что он сидит на нужнике. Римма поздоровалась, не преминув хохотнуть в кулак. Его эльфийское величество большим и указательным пальцем провёл по козлиной бороде, тоже белой, поплевал на ладонь и пригладил свалившуюся на ухо упрямую прядь. Прихлопнул к макушке. Оттопырив мизинец, манерно отпил из костяной кружечки растворимый кофе и указал рукой на пачки бумаг.
— Всё, что просили, милостивые господа! Низкий поклон при встрече Фирочке. Только ради неё, кх-кх-ым, так заморочился. Напряжение дикое доставил помощнику. Всё это искать, сканировать, ксерокопировать. Уф, ой-вэй.
Тут уже Сергей хмыкнул в кулак, едва сдерживая смех. Римма без реверансов устало уселась за стол на единственный стул перед кипой документов. Включила светильник. Не обращая внимания на старого эльфа, деловито указала кивком другу, чтоб тот сел рядом. Сергей повертел головой в поисках подходящего предмета мебели, не обнаружив, остался стоять. ⠀
Римма впилась глазами в текст на бумаге. Сергей понял важность найденной информации и тут же навис над документами рядом. Боясь дышать, чтоб не вызывать раздражение подруги.
«18 сентября 1967 года в частном секторе на окраине города Д. разыгралась кровавая драма. У себя на даче были жестоко убиты первый секретарь горкома партии В. Н. Шепелев вместе с женой О. П. Шепелевой. Было проведено расследование. Вместе с Шепелевым на даче проживал шестнадцатилетний Прохоров, приходящийся Шепелеву двоюродным братом. Прохоров с рождения был признан умственно отсталым, но Шепелев благодаря связям не сдал его в соответствующее учреждение. Фактически брат выполнял роль прислуги и следил за дачей в отсутствие хозяина. Было установлено, что в тот роковой вечер Прохоров дождался, когда заснут хозяева, взял топор из кладовки, поднялся к ним на второй этаж и зарубил мужа с женой. Шепелев был убит во сне первым же ударом в лоб, чуть позже убийца расправился с супругой, повредив лезвием топора ей артерию на шее. После зверского убийства Прохоров отправился спать на первый этаж. Утром на дачу прибыл шофёр Шепелева. Он обнаружил тела убитых и вызвал милицию. Убийца скрыться не пытался и был задержан на месте».
— Вот тебе и цветочек аленький. — Римма стукнула кулаком по столу от возбуждения.
— Ничего не понимаю. — Сергей осел и распластался на каменном полу старого архива, вытянув ноги. — Это ж что за зверёныш такой?
— Ты так ничего и не понял? Это дело вёл мой отец! Он утверждал, что эту парочку убил не родственник. Мне бабка рассказывала, а ей её мать. И фотки эти она долго хранила из газет неслучайно. И смерть отца уже кажется вовсе неслучайной, спустя годы, когда он решился опять документы поднять. Смекаешь? Дело нечисто!
— Взяли не того?
— Именно! Нам нужен Прохоров.
***
В ответе на запрос по делу Прохорова, как и ожидала Римма, значилось: предполагаемый убийца был признан виновным и отправлен в психиатрическую больницу на принудительное лечение. Они с Сергеем прикинули, что «злодей» вполне себе может быть жив. Как и те, кто в то время работал в больнице. Но это направление расследования она решила отложить на потом. Её как женщину, видящую чуть больше остальных, волновали детали из ночного сна.
Не выходила из мыслей синяя дверь, причём говорящая. Она всплывала в видениях призраком и тут же исчезала или видоизменялась. Но всё чаще разговаривала с ней чётче и внятнее, без намёков. В последнем «приходе» дверь указала направление расследования. Дом, где произошло убийство. Римма понимала — отпуск подходит к концу, одной не справиться. А доверять расследование посторонним — попахивает соседством с Прохоровым. Если он ещё жив. И если он «не излечился», в чём майор Киборг нисколечко не сомневалась. Тот, кто держит до сих пор руку на пульсе этой мутной истории, — сделает так, чтобы старик никогда не заговорил.
Римма набрала из города помощнику.
— Зотов, что там на повестке?
— Товарищ майор, я уже потерял вас, тут на ваше имя в отдел письмо. Звоню, звоню, всё вне доступа.
— И хрен с ним с письмом. Ты мне нужен. А то цветочек каменный у мастера не выходит. — Римма услышала, как Зотов поперхнулся в трубку, прокашлялся, давясь от смеха, и продолжил:
— Ну, э-э, кха-кхе, м-м, как бы это...
— Ты чё там, опять в сортире? — перебила Римма, хотя уже привыкла к придурковатой реакции лейтенанта на все её заезженные шуточки «кому за сорок».
— Как бы это, половину слов не разобрать на конверте. Ну это, я не вскрывал...
— Продолжай, чё телишься, знаю же — вскрыл, озабоченный мой. Что там?
— Ну озабоченный это, мягко говоря, про другое.
— Мягко говоря, лейтенант, это вообще не про тебя…
— Я попытался дешифровать.
— Ну не томи, поручик, с корабля на бал, бляха-Цокотуха, дешифровщик нашёлся... — Секунду прослушав в трубке смешки, хотела уже матюгнуться, но Зотов упредил:
— На смеси жемайтского диалекта, белорусского, русского.
— Чего-о? — Римма шумно выдохнула. Зотов выждал.
— Я отправил на экспертизу в почерковедческий отдел, ну это, взял на себя, так сказать...
— Чую, на моё место метишь, взял он на себя, давай уже, ближе к телу. — Римма даже не замечала, что строчит как из пулемёта жаргонизмами — смесью слов из фени и рабочих шуточек. Она — дочь мента, внучка энкавэдэшника, правнучка городового. Иначе она даже думать не могла, не то что разговаривать.
— И знакомому историку показал.
— Соловей, лето кончилось, осень, хорош петь, ну-у-у...
— Писала женщина, по фразеологическим… Хм…
— Ты щас выдержал паузу, чтоб меня к когтю прижать, типа Киборг щас должна спросить, че это, да?
— Нет, к-хм, ну это... В общем, так писали в четырнадцатом-семнадцатом веках. Очень грамотные люди. На территории княжества Литовского. А тогда в него входили кое-какие и наши территории.
— То есть ты хочешь сказать, что бумага была написана в средние века? Её ты, конечно, не отдал на экспертизу? Отпечатки там проверить? Уже сам всё заляпал, верно понимаю?
В трубке повисло молчание.
— Письмо кому-то адресовано, Пинкертон долбаный?
— Да. Вам. Без фамилии. И приписано: «Из дома Фёклы по отцу Тимофеевой».
— А штампики-то, штампики глянь?! На конверте.
— А-а-у-э, нет их.
— В конверте чё есть ещё, клювом поводи?
— Да, нашёл! Шелуха как от тыквенных семечек, что ли.
— Ладно, приеду, вручу тебе медаль с закруткой на спине. Похоже, вырисовывается цветочек аленький. Отправь на химико-биологическую, скажи, срочно. Я приказала.
***
Римма заскочила домой перед возвращением в деревню. Заварила в керамическом чайнике лавандовый чай, вышла с чашкой на застеклённую лоджию. Оттолкнула пластиковую створку и вдохнула вечерний переспелый воздух. С двадцать пятого этажа были видны лишь макушки малоэтажек и россыпь домиков частного сектора, будто Творец раскидал зерно для небесных курей. Брызнуло гуашью аметистового колёра светило по крышам, выстрелило сквозь угрюмые тучи цветом физалиса, погладило нежно лучом щёку Риммы, скользнув по стеклу, исчезло. Отправилось на ночной покой. И тут же из-за туч показалась седая луна. Римма допила чай, закрыла окно и достала колоду карт.
Пыхтела и коптила свечка, одна за другой выпадали карты: Звезда, Луна, Отшельник. И так раз за разом. Метафорические показывали ту же картинку. Римма злилась, потому что не могла найти ответ. Женщина со способностями что-то скрывает, но кто она? Кто она? Римма отложила карты, поблагодарив. И встала в позу столбового стояния. Лучший способ концентрации и расслабления одновременно, по мнению Риммы.
Эта практика когда-то подняла её с койки, когда врачи предвещали инвалидность. Сначала, казалось, по коже лица побежали муравьи, щекоча лапками. После лёгкого головокружения рассеялся шум в ушах, приятное тепло разлилось в груди, а живот затрепетал. Туман в голове испарился и отчётливо появился образ девушки в длинном расшитом платье. В лесу. Слышно незнакомую речь. Эхом ржание коня. Римма почувствовала запах трав. Ты кто? Обернись! Повернись, я приказываю. Молю, посмотри на меня! Девушка, словно услышав, медленно повернула голову. Ну здравствуй! Чуйка не подвела! Это ведь ты была на телеге. Ты! Куда же ты направлялась? И кто мальчишка?
Римма почувствовала, как под жирком, где-то в подвздошье её рыхлого, при ближайшем рассмотрении напоминающего пареную репу живота зажгло. В ушах зазвенело, будто приближается тройка коней с бубенчиками. Хлопок в ушах такой, если бы соседский мальчишка из двести тринадцатой квартиры решил бы подшутить над ней, у уха рванув хлопушку. Помутнение, поплыли жёлтые круги. Лимонные, мандариновые, цвета спелого авокадо, апельсиновые, тыквенные пузыри. И друг за другом лопались, словно мыльные. Под ложечкой засосало. Выделилась слюна. Римма знала — это после прихода отходняк. Отходняк. Да. Иначе не назвать, наверное, он такой у алкашей.
Женщина осторожно распрямилась и потянулась, мысленно попрощавшись с видениями, пытаясь зафиксировать в памяти детали. В такие моменты она радовалась, что завязала с холотропным дыханием. Те приходы были сродни наркоманским, изучила тему досконально в больнице после сильных обезболов. И ускользала в холотропной практике нить расследования, приходили люди из прошлых поколений, сбивали с толку своими действиями, и Римма путалась, кто свои, кто чужие, так, поболтать пришли. Но встреча с «иноагентами» всегда была яркой по ощущениям, и эта тонкая, хлипкая грань, когда ты между жизнью и смертью. Иногда в реальность возвращаться не хотелось. Этим практика опасна. Были не вернувшиеся. И майор Киборг прекратила, ведь сидит, не дремлет внутри боец, которому надо спасти планету. После каждого закрытого дела Римма говорила себе: «Всё, хватит! Пенсия, санаторий, имеешь право! Последний злодей, и на покой». И в тот же день. Если не час. Появлялся новый холодный.

3 глава. Убийца на свободе

Глава 3. Убийца на свободе

Такси подкралось к рядку ив, между которыми мелькнула дорожка. Римма рассчиталась с водителем и шмыгнула на аллею. Вскоре показался облупленный профильный забор с табличкой «Психоневрологическая больница с интенсивным наблюдением».
Калитку открыл охранник, при предъявлении «корочек» он мгновенно потерял интерес к посетителю и указал на главный административный корпус. По щебёнчатой тропинке она направилась к кивающему козырьком приземистому зданию из серого кирпича. Охранник успел доложить, её уже встречал на полуобвалившемся крыльце главврач больницы, склонив голову в поклоне, будто не из полиции прибыли, а сама Королева английская из Букингемского дворца. Поприветствовав, сразу провёл посетительницу в кабинет.
Навстречу с застывшей улыбкой по коридору прошёл худосочный человек, сходу не скажешь — женщина или мужчина, огромные штаны и растянутый свитер болтались на теле. Стеклянным взглядом он проводил майора, та почувствовала опасность, и по спине промчался холодок от взгляда сумасшедшего.
— Этот на поправку уже, свободное перемещение.
— Меня интересует Прохоров Андрей Борисович, поступить должен был к вам в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году.
— Хм-м, задачка. — Круги под глазами врача, словно тёмные патчи, стали ещё более ярко выраженными. Он задумался и, извинившись, вышел.
Римма уселась за стол, поглядывая во двор из окна. Наблюдать за психами на прогулке ей не доставляло удовольствия, она отвернулась и, глядя на маятник в настенных часах, впала в транс. Так-так-так… Снова пришла с разговором синяя дверь.
— Да, сохранилось кое-что, — выдернул резким появлением из транса доктор. — Знаете ли, бывший главврач учреждения не сдавал вещи пациентов и не выкидывал. Утверждал, что они помогают в научных исследованиях. От Прохорова осталась школьная тетрадь в клеточку. Я бы назвал это записками сумасшедшего, но, когда пришёл на смену Дмитрию Петровичу, он попросил сохранить её. Был уверен, что когда-нибудь за тетрадочкой придут.
— Почему? — Римма, сидя за столом, подалась вперёд. — Ваш предшественник что-то ещё сообщил?
— Он часто разговаривал с Прохоровым, говорил, занятный собеседник. Но чаще говорили о старшем брате. Тот был на нём буквально помешан. У шизофреников, знаете ли, ярко выражен синдром мании преследования. Прохоров был уверен, что брат желает его смерти, потому что он много видел. Знал. Я считаю, что это психоз. Но доктор оказался прав в одном. — Врач, покопавшись в сейфе за спиной среди папок, выудил замызганную тетрадь и положил перед следователем. — Где-то в девяностых годах сюда на лечение поступил некий бывший уфолог. Он видел жёлтые шары, эти же шары в каком-то лесу видел и Прохоров. Это их и сблизило. Масляков, м-м, минуточку, сейчас вспомню, или Маслов. Уфолог гонялся за ними повсюду, природа их появления ему казалась вовсе не мистическим явлением. Утверждал, что это духи-проводники в другое время. — Психотерапевт был очень серьёзен.
Римма подумала, что сотрудники психушки сами отчасти сумасшедшие. Другим здесь не выдержать.
— О, вспомнил. — Лицо доктора вспотело, покрылось бордовыми пятнами, глаза лихорадочно заблестели. — Маслаев, м-м-м, — поднял палец, — шизофрения по маниакально-депрессивному типу. Маслаев, кстати, научил друга грамоте. Это заняло годы, но у Маслаева из-за специфики болезни был большой запас терпения. Прохоров изучил алфавит и смог писать простые слова — вот, на первых страницах видны его потуги.
Римма взяла тетрадь и открыла сразу в середине.
— А скажите, Прохоров умер своей смертью? В больнице?
— Почему умер? Я это сказал? — Доктор опустил очки на кончик пористого носа. — Его здоровья хватит на нас с вами, всех переживёт. Прохоров был выписан из больницы ввиду того, что болезнь регрессировала в достаточной степени, чтобы больной не представлял угрозы для себя и общества. А тетрадочку оставил на хранение. Но… маленькое примечание, несколько листов он всё же вырвал. А здесь, сами видите… — Римма равнодушно полистала взад-вперёд, просмотрев содержимое: каракули, бессвязные словосочетания и неологизмы. — Слышал от Маслаева, которого ученик продолжал навещать до его кончины, Прохоров отослал копии записей по почте в ГУВД г. Д. с припиской «секретно и важно». На удивление, там приняли, к-хм, «секретную» корреспонденцию как положено и отправили в архив. Это всё со слов Маслаева. Он уже был стариком, заговаривался, я не очень-то ему верил.
— Спасибо вам, помогли. Скажите, а велика вероятность, что у вас хранится адрес пациента, который здесь лечился почти пятьдесят лет назад? Ведь в деле должны быть все данные? — Майор Лебедева уже выстроила в голове определённую цепочку, ведущую к преступнику, оставалась маленькая деталь — жёлтые шары. Уточнила про адрес, лишь чтобы проверить свою версию.
— Ваш вопрос меня поставил в неудобное положение. — Доктор прошёл по вытянутому кабинету с тёмно-синими, переходящими в зелёный стенами к окну. Почему-то будто с опаской выглянул в окно. Повернулся к Римме с выражением лица, сменившим предыдущее, словно до этого своего движения он ходил в маске, а теперь её снял.
В его мимике майор Лебедева прочла шипучую смесь эмоций: от ликования до детского удивления, толику укоризны в сдвинутых бровях и лихорадочный блеск в глазах. Такой блеск последний раз она видела на допросе. Во взгляде му... гражданина, человеком его назвать она не смогла бы, расправившегося со своей соседкой. Он её сперва задушил. Потом откромсал голову маникюрными ножничками. На расчленение ушло больше недели. Замотал жертву в ковер. А сверху присобачил голову, рот бедняги забил астрами. На которые у пи... был устойчивый поллиноз. А соседка любила астры. И каждый раз их высаживала под окном после уничтожения злобливым соседом.
Римма придирчиво осмотрела врача психушки с ног до головы. Хоть ты тресни, даже с опытом и годами, не научилась вычислять маньяков. Холодный, звериный, лихорадочный блеск в глазах — лишь киношный штамп. Но то, что доктор не в себе, — считывалось.
Римма привстала, ожидая от собеседника любой реакции. Автоматически рука потянулась к кобуре, которую она успешно оставила в сейфе, как и пистолет. На столе под бумагами нащупала ручку и плотно сжала в кулаке. Доктор прошёлся до двери, не глядя на майора, открывая и закрывая дверцы стеллажа. Выдохнул. Успокоился.
— Вспомнил! — Он торжествующе поднял палец.
— Уф. Я уж думала, пригласить кого, плохо человеку. — Римма хмыкнула в кулак. Забыв, что из него топорщится ручка. Уже со сломанным корпусом. Она поспешно её отложила. — Так что вы вспомнили?
— Где-то сохранились его рисунки. Очень качественные, надо заметить. О-о, пойдёмте. — Доктор указал на дверь. — Прошу, — пропустил гостью вперёд, — сейчас налево, мимо столовой, в конце коридора холл, там столик с шахматами, и над ним. Сами, собственно, увидите.
Римма напряглась, но виду не подала.
Дошли до аппендикса в конце коридорной кишки. Он освещался лишь сквозь квадратики решётки и листву деревьев скудными солнечными лучами. В углу между сутулым стеллажом с книгами и шваброй в эмалированном ведре прикорнул столик с облупленным лаком. Ножки его были привинчены к полу болтами. Римма сразу вспомнила допросную в отделе. На столике покоилась запылившаяся шахматная коробка.
Она вопросительно посмотрела на довольного собой доктора с застывшей между седыми усами и козлиной бородой улыбкой. Он взглядом учителя указал на стену. Римма почувствовала боль в ноге, состоявшей сплошь из железа и шарниров. Сморщилась. У кого-то травмированные конечности болели на погоду, у неё — от удивления. Всегда! Организм, побывавший на краю жизни, больше не был способен удивляться. Для него это всегда было как шок на повторе. Кровь внутри будто густела, тело костенело, а нога адски горела и ныла одновременно. Но Римма со временем научилась жить, не удивляясь ничему. Но не в этот раз. Прочла мантру на этот случай, лично сконструированную из молитв, междометий, песенных куплетов. И более пристально вгляделась в картину на стене, с которой не сводил глаз главврач.
На полотне в рамке явно гуашью изобразили пару. Идущую по лесу, взявшись за руки. За ними дом с синей дверью. А перед ними золочёные шары. Они были так детально прорисованы, эти шары-огни, что Римма могла поклясться: внутри каждого видны глаза. Не одного и того же человека. Разных.
— Что это за?.. — только и выдавила она.
— Картина! — констатировал факт доктор, удивляясь её вопросу.
— И без вас знаю, что на ней? Я уже догадалась, кто автор. Он как-то трактовал писанину?
— А как же. Это души невинно убитых.
— Кем?
— Ну эти вопросы вы должны задавать не мне. К-хм. Это больше по вашей части. И, как вам сказать, он художник с больным воображением, он так видел. — Глаза мужчины поблёкли. Он будто сдулся. — Что ж, надеюсь, был вам полезен?
— Более чем. Я это забираю. — Римма сняла картину со стены.
Врач пожал плечами.
— А, кстати, адрес Прохорова запишите. Запамятовал, уверен, у вас прекрасная память и считывается сразу — вы незаурядная личность. Господину Прохорову повезло. Вы!.. — Доктор всадил очки в глазницы и вперился как ящерица сквозь линзы на Римму. Не моргая. Волосы на затылке зашевелились, хотя она была не из пугливых.
Путь её в органах был долгий. Послужила и кинологом в начале карьеры, и в группе захвата, потом учёба, оперотдел, снова учёба. Отдел убийств. Римма при своих исходных данных: трудолюбии, целеустремлённости и отсутствию семьи, детей могла сделать карьеру. Легко могла бы сидеть в главке с погонами генеральши. Но звания её интересовали мало, как и деньги. Она никогда не думала о насущном, где жить, что есть. Главное — методично раскрыть очередное дело с минимумом затраченного времени и энергии. Головоломки — её страсть.
Для считывания психологических портретов и общения с неприятными особями у неё в отделе была барышня. Подружка, бывшая сокурсница Зотова из академии. Толковая девица, но этот ярко-алый маникюр, напоминающий по цвету артериальную кровь. Бр-р. Римма мотнула головой, зафиксировав цепочку мыслей. Остановилась на крови. Связь. Родство.
Забыв попрощаться и не дав закончить мысль лекарю душ, она устремилась, припадая на покалеченную ногу, в кабинет врача. Схватила тетрадь, картину запихнула под широкую кожаную куртку. «Благо "оверсайз", под неё при желании можно было и Павлинского запихнуть», — подумала Римма, вызывая такси.