Медиум

Глава 1

Меня снова вызвали на дело. Когда речь идет о преступлениях, которые невозможно объяснить логикой, зовут меня.
Я - Салантаева Мария. Следователь по особо важным делам. В нашем мире медиумы считаются шарлатанами, обманщиками, ловкими манипуляторами человеческих страхов. Но я – не медиум. Я вижу тех, кто застрял между мирами. Души, что не смогли уйти: одержимые местью, оборванные жестокой смертью, прикованные к близким невидимыми узами.
Они приходят ко мне. Шепчут правду, скрытую от глаз живых. Показывают моменты, которые никто не мог увидеть. Их боль становится моей. Их жажда справедливости – моим оружием.
Это требует сил. Истощает, отнимает частицы души. Но если благодаря мне еще одна тайна будет раскрыта, если правда увидит свет, если кто-то получит покой – оно того стоит.
Я Салантаева Мария. И я вижу потусторонний мир.

Отдел особых расследований – так официально называется наше подразделение. Но среди своих мы называем его проще – "Отдел теней".
Сюда попадают дела, от которых отказываются обычные следователи. Те, что невозможно объяснить логикой, где улики противоречат друг другу, где нет очевидного преступника, но есть жертвы. Исчезновения без следа. Убийства, где нет оружия и мотивов. Голоса, что звучат в пустых комнатах.
В моем отделе работают не только лучшие аналитики и криминалисты, но и те, кто умеет видеть мир глубже. Кто чувствует, когда что-то не так, когда под тонким слоем реальности скрывается тьма. Официально нас называют просто профессионалами, неофициально – людьми с "чутьем".
Но я отличаюсь. Я вижу теней не просто метафорически. Я вижу их буквально.
Души мертвых не всегда уходят. Некоторые остаются – одни жаждут мести, другие не могут покинуть этот мир из-за боли и недосказанности, третьи охраняют тех, кого любили при жизни. Они – мои свидетели. Мои информаторы. Они помогают раскрывать то, что скрыто.
Не все в отделе знают, как именно мне удается находить зацепки там, где их не может быть. Но никто не сомневается в результатах.
Мы – последние, кто остается, когда у обычных следователей не остается надежды.
Мы – Отдел теней.

Телефон вибрирует в кармане, вспыхивает экран. Незнакомый номер, но голос до боли знакомый:
— Маша, ну где ты…
Вопрос звучит напряженно, будто человек на том конце провода сдерживает что-то — страх, тревогу, или, может быть, усталость от очередного неразрешимого дела.
— Буду через полчаса, — коротко отвечаю я, уже захлопывая дверь. — Сбрось адрес, я уже выхожу.
Звонок прерывается, а спустя секунду приходит сообщение. Адрес. Я его знаю. Центральный парк, угол старой улицы, где асфальт уже давно потрескался, а фонари мигают, как будто не решаясь потухнуть окончательно.
Закрываю дверь, привычным движением проверяю ключи, перехватываю ремень сумки. В воздухе стоит запах ночи, легкий привкус прохлады и отдаленного дыма. В этом городе всегда есть что-то горящее — будь то костры на окраинах или чья-то жизнь, сожженная до тла.
На стоянке моя машина — темная, как тень, без лишнего блеска. Выезжаю на дорогу, сжимая руль. Впереди ночь, и мне предстоит смотреть в её самую густую, самую пугающую глубину.
В зеркале заднего вида мелькает что-то. Или кто-то.
Моргнув, я смотрю снова. Пусто.
Не в этот раз. Не сейчас.
Включаю фары и выруливаю с парковки. Время разбираться, что ждет меня в этот раз.

Я на месте.
Машина тихо останавливается у обочины. Центральный парк нависает темной громадой, его голые ветви дрожат от ночного ветра, словно вытянутые руки. Лунный свет пробивается сквозь облака, вырисовывая тонкие силуэты деревьев. Воздух здесь пахнет влажной землей и чем-то еще — слабым, едва уловимым запахом тлена.
Я выхожу, закрываю дверцу, и почти сразу слышу:
— Маша, ну наконец-то…
Ко мне быстрым шагом направляется Дмитрий Лазарев, мой напарник, оперативник, с которым мы работаем уже не первый год. Он из тех, кто не верит в мистику, но чертовски уважает результаты. Сейчас его лицо напряжено, взгляд цепляется за меня, будто надеется, что я сразу пойму, с чем мы имеем дело.
— Привет, — я окидываю взглядом место происшествия. — Что у нас тут?
— Ты сама посмотри…
Мы стоим на старой аллее, у фонаря, который то горит, то мерцает, словно нерешительный свидетель произошедшего. Впереди оцепление, несколько человек из криминалистической группы копаются в траве, высвечивая фонариками детали.
И тело.
Оно лежит прямо на середине дорожки. Женщина, на вид лет тридцать. Лицо… нет, его почти нет. Будто что-то — или кто-то — соскоблил кожу, оставив жуткий след. Ни крови, ни следов борьбы. Пальцы напряжены, будто в последнем жесте ужаса.
Но самое странное — вокруг нее на земле нарисован круг, символы, которые я не сразу узнаю. Они выглядят древними, словно вытянутые из забытых языков.
Я чувствую движение. Где-то рядом…
Поворачиваю голову — и вижу.
Чуть дальше, в тени деревьев, стоит она.
Женщина. Или то, что от нее осталось. Полупрозрачная, едва ощутимая, но глаза… Их нет....
Началось.

Делаю медленный вдох.
Она не двигается. Только смотрит.
Полупрозрачная фигура женщины застыла между тенями деревьев, ее силуэт колеблется, как отражение на воде. Глаза — пустые, бездонные, наполненные болью. Она не говорит, но я чувствую, что она здесь не просто так.
— Маша? — голос Лазарева возвращает меня в реальность. — Что-то не так?
Я моргаю и перевожу взгляд на него.
— Всё так. — Не в первый раз мне приходится скрывать, что я вижу то, чего не видят другие.
— Тогда смотри, — он указывает на тело. — Никаких следов борьбы. Судя по первичному осмотру, смерть наступила около четырех часов назад. А теперь самое интересное — у нее в кармане нашли это.
Он протягивает мне маленький сложенный лист бумаги.
Я беру его, разворачиваю — и чувствую, как внутри меня что-то холодеет.
На бумаге написано моё имя.
Салантаева Мария.
Тонким, выведенным аккуратным почерком.
Я сжимаю пальцы, но держу себя в руках.
— Где нашли?
— Внутренний карман куртки. Сложен, будто она сама положила. Ты ее знаешь?
Я снова смотрю на призрачную женщину. Она стоит там же. Ее губы шевелятся, но звука нет.
Я знаю, что, если прислушаюсь, услышу.
Но готова ли я к тому, что она скажет?

Я медлю, чувствуя, как сердце сжимается от дурного предчувствия. Лист бумаги с моим именем будто обжигает пальцы.
— Нет, — отвечаю Лазареву, не отрывая взгляда от призрачной женщины. — Впервые вижу.
Он кивает, принимая мой ответ без лишних вопросов. Но внутри меня все кричит: это не совпадение.
Призрак снова шевелит губами. Я вижу, как ее бледные пальцы дрожат, словно она хочет что-то сказать, но что-то мешает ей.
Слушай.
Я глубоко вдыхаю и отпускаю внутренний барьер, позволяя ее голосу проникнуть в сознание.
"Помоги... Они идут..."
В ушах глухо звенит. Мороз пробегает по коже.
— Черт, Маша, ты побледнела, — Лазарев хмурится, заглядывая мне в лицо. — Что-то не так?
Я заставляю себя сосредоточиться. Они идут.
Кто?
Но прежде чем я успеваю осмыслить услышанное, происходит нечто странное.
Ветер поднимается резко, словно чья-то невидимая рука взметнула воздух. Листва закручивается в вихре, фонарь начинает моргать еще сильнее.
А затем — все резко затихает.
Мертвенная тишина.
Призрачная женщина раскрывает рот в беззвучном крике, а затем — исчезает. Растворяется, как дым, оставляя после себя лишь ледяной след в воздухе.
Где-то вдалеке, среди деревьев, что-то движется.
И я понимаю: она не шутила.
Кто-то действительно идет.

Я резко поворачиваюсь, вглядываясь в темные деревья, где исчезла фигура. Но ничего не видно. Тишина. Ни одного шороха, ни одного движения. Однако я чувствую — что-то надвигается, что-то очень близко.
— Маша, ты что-то знаешь? — голос Лазарева звучит настойчиво, но я не могу отвлечься. Я слышу что-то, словно шаги в самой глубине леса.
— Они здесь, — я произношу это вслух, и сам звук моего голоса пугает меня.
Лазарев окидывает меня пристальным взглядом. — Кто? Ты можешь объяснить?
Я беру его за руку и веду к телу. Мне нужно почувствовать его, понять, что произошло. Это важно.
Заставив себя не обращать внимания на беспокойство в его глазах, я наклоняюсь над жертвой. Женщина была убита, но не обычным способом. Это не просто убийство — это акт сотворения, часть какого-то ритуала. Боль на её лице была не только физической, это была душевная боль. И символы на земле, вокруг неё — они больше, чем просто рисунки. Это магия. Могущественная и древняя.
Я ощущаю, как воздух становится гуще, как что-то невидимое давит на грудь. Я подношу руку к груди, пытаясь отогнать это чувство, но оно лишь усиливается.
— Что ты чувствуешь? — Лазарев снова спрашивает, но уже с явной тревогой в голосе. Он, как всегда, не верит в то, что не может объяснить, но и не задаёт вопросов, когда я остаюсь твердой.
— Здесь что-то есть, — отвечаю я. — И это не закончилось.
Мы оба замолкаем, прислушиваясь. И вдруг из темных деревьев, где только что исчезла женщина, доносятся шаги.
Я поворачиваюсь к Лазареву. Он смотрит на меня с пониманием, но я знаю, что в его глазах также ползет страх.
— Мы не одни, — я говорю это, как факт.

Дух выходит из темноты, но её контуры не ясны, как если бы сама темнота объяла её фигуру. Я чувствую, как воздух становится тяжелым, словно вся энергия собирается в одном месте. Сердце начинает биться быстрее.
— Ты... — голос духа прорывается в тишину, пронзительный и одновременно эхом отголосков прошлого. — Ты пришла.
Я не могу понять, к кому относится этот призыв. К кому — ко мне? Ко всем живым? Или ко всем тем, кто пытается разгадать тайны этого мира?
Лазарев делает шаг назад, его лицо искажено смущением и страхом. Он не знает, что с этим делать, и его руки нервно перебирают пистолет в кобуре. Но я чувствую, что оружие здесь бесполезно. Мы не имеем власти над тем, что не живое, что выходит за пределы физического мира.
— Кто ты? — я задаю вопрос, но уже знаю ответ. Вопрос лишь рвется наружу, чтобы подтвердить то, что я и так ощущаю.
— Я была одной из них... — голос из тени звучит с ледяной тоской. — Теперь я — пустота. Моя жизнь стала частью их плана. Они идут, чтобы забрать твою душу...
Я замираю. Каждое слово, как тяжёлый камень на сердце.
— Кто "они"? — я сжимаю кулаки, пытаясь собрать в себе силы.
Тень качает головой, её форма всё более расплывчата, словно она не хочет или не может рассказать всё.
— Те, кто бездушны... Тот, кто находит слабых... Они... Они идут, чтобы отнять твою сущность. Не откладывай, не теряй времени... — голос начинает исчезать, как и сама фигура. — Уходи, пока не поздно...
И вдруг, как будто ответив на её последние слова, ночной воздух становится холодным, как лед. Деревья начинают шевелиться, будто невидимые руки тянут их, и земля начинает слегка дрожать. Ветер набирает силу, тянет меня в сторону. Тень исчезает в темноте.
— Маша... — Лазарев подходит ближе, его голос полон тревоги, но он боится что-то сказать. — Что это было?
Я ничего не отвечаю, потому что сама не знаю. Одно я понимаю точно: я только что получила предупреждение. И если те, кто идут, действительно придут, я не смогу остановить их одна.
Моя душа уже почувствовала их присутствие.

Молчание, которое повисло после исчезновения тени, нарушает новый, низкий шепот. Этот голос женщины, что лежит на земле, но теперь он звучит неотступно, неуловимо. Я оглядываюсь и вижу, как её изуродованное тело словно начинает жить своей отдельной жизнью.
Её глаза... их нет. Место, где когда-то были глаза, теперь — два темных углубления, словно пустые воронки, поглощающие свет. А её губы — разорваны, будто кто-то вырвал их в ужасном искажении. Этот человек не просто умер. Она погибала, страдала до самой смерти.
Я чувствую, как волосы на затылке встают дыбом, а дыхание становится тяжелым, словно этот ужасный образ забирает силы. Это не просто мука, это несправедливость, которая оставила свой след в мире, и теперь она требует ответа.
Её лицо — сплошное уродство. Кожа обвисла, словно старая ткань, но несмотря на всё это, я вижу, как она пытается говорить. Из её горла не выходит ни звука, но я ощущаю, как её душа обращается ко мне.
— Ты... ты увидела, — её слова, как порыв ветра, едва уловимы, но они проникают в меня с каждой секундой. — Они сделали это со мной.
Я не могу оторвать взгляд от её лица. Изуродованные черты, без глаз, без языка... Она пыталась говорить, пыталась кричать, но ей отрезали пальцы на руках, вырвали её мужество и человеческое достоинство. Я вижу, как на её изуродованных руках выступает кровь, хотя она уже мертва. Как будто всё это происходит прямо сейчас. Как будто она ещё чувствует.
— Они... они делают это с каждым... с каждым, кто им мешает. Кто знает их секреты. Кто не дает им уйти в тень. Они обречены, как и я.
Я сжимаю кулаки, пытаясь не дать себе сломаться под тяжестью её страха и боли. Не могу. Мне нужно узнать больше.
— Кто они? Кто это сделал с тобой?
В её глазных впадинах появляется слабый отблеск, будто свет возвращается, но затем исчезает. И она снова начинает шептать.
— Те, кто жаждет тьмы. Те, кто вытягивает жизнь из того, кто слишком много знает. Они... они живут в мире между мирами. Я... я была не единственной. Я была предупреждением. Но ты... ты должна выжить. Ты должна остановить их. Иначе...
Её голос срывается, и тело начинает исчезать, как дым, ускользая в ночной туман.
Я стою, не в силах пошевелиться. Чувствую, как холод проникает в мою душу. В пустоте остаются только её слова, её мучения, её последняя просьба.
Я знаю одно точно: эта ночь только начинается. И я не могу позволить этим существам — этим монстрам — забрать ещё одну душу.

Я делаю шаг назад, переводя дыхание.
Тело уже осмотрено судмедэкспертом — это видно по сдвинутой одежде, стерильным перчаткам, небрежно брошенным рядом, и следам инструментов на коже. Запах химии слегка перебивает запах тлена, но не скрывает ужаса происходящего.
Лазарев стоит рядом, поглядывая на меня с привычной смесью настороженности и любопытства. Он не спрашивает, потому что знает — я скажу, когда буду готова.
— Причина смерти? — наконец, нарушаю тишину.
Откуда-то из темноты раздаётся голос эксперта:
— Полное истощение организма. Сердце остановилось от страха или боли. Ни одной сломанной кости, но вот пальцы… — он качает головой. — Судя по всему, их отрезали уже после смерти.
Я чувствую, как холод пробирается к самым костям.
— Глаза и язык?
— Вырваны при жизни. — Он смотрит на меня долгим взглядом. — Она была в сознании, когда это случилось.
Я крепче сжимаю пальцы.
— Она не просто умерла. Её использовали.
Лазарев отводит взгляд, судмедэксперт устало кивает. Я же снова смотрю в сторону деревьев, где исчез призрак.
"Они идут."
Что, если это не просто слова? Что, если эта смерть — не последняя?
— Лазарев, — я поворачиваюсь к нему, и он сразу напрягается, зная, что сейчас будет что-то серьёзное. — Нам нужен список всех пропавших за последние три месяца. И не просто пропавших, а тех, кто связан с чем-то странным.
— Ты думаешь, что… — он не договаривает.
— Я думаю, что мы опоздали. Они уже начали.

Я вдыхаю холодный ночной воздух и поворачиваюсь к духу. Она всё ещё здесь — блеклая, дрожащая тень над своим собственным телом. Легкий ветерок проносится сквозь неё, размывая контуры, но она остаётся, цепляясь за этот мир.
Я делаю шаг ближе и тихо спрашиваю:
— Как тебя зовут?
Призрачные губы дрожат. Тишина висит в воздухе, словно даже ночь задержала дыхание в ожидании. И вот…
— Светлана… Миронкина…
Её голос словно приглушённый, доносится издалека, как эхо, затерянное во времени.
В этот момент я ощущаю, как ледяная дрожь пробегает по спине. Я медленно поворачиваюсь к Лазареву.
— Тело, которое мы нашли, принадлежит Светлане Миронкиной.
Лазарев приподнимает бровь, скрещивает руки на груди, а затем — критически качает головой.
— Я не знаю, Маша, откуда ты сразу знаешь имена жертв, — он скептически смотрит на меня. — Но документов у неё не было. Мы сможем это проверить только тогда, когда найдём родственников.
Я вновь поворачиваюсь к Светлане. Её силуэт колеблется, будто тлеющий огонь, готовый погаснуть. Она не сможет оставаться здесь долго.
— Светлана, — я говорю осторожно, словно боясь нарушить этот хрупкий момент. — Скажите адрес, чтобы мы могли предупредить ваших близких.
Призрак замирает.
Я чувствую, как между нами тянется нить — тонкая, напряжённая.
И в следующий миг она шепчет.
Адрес.
Я слышу каждое слово, словно оно отзывается внутри меня. Лазарев всё ещё смотрит на меня, ожидая, что я скажу.
Но в тот момент, когда я открываю рот, ночь вздрогнула.
Вдали, за деревьями, что-то зашуршало.
И у меня появилось ужасное предчувствие, что кто-то ещё нас слышит.

Глава 2

Лазарев замечает, как я напрягаюсь, и тоже начинает осматриваться.
— Что такое? — его голос звучит глухо, но он уже готов достать оружие.
Я смотрю на Светлану. Её призрачное тело дёргается, будто она чувствует что-то невидимое нам.
— Они рядом… — её голос дрожит.
Из-за деревьев доносится шорох. Он тихий, почти незаметный, но неестественный. Будто кто-то или что-то движется по земле, но не оставляет следов.
— Маша? — Лазарев уже кладёт руку на кобуру.
Я шепчу:
— Не двигайся.
Всё вокруг замирает.
Воздух густеет, становится давящим, как перед грозой. В груди нарастает тяжесть, и я чувствую чужой взгляд.
— Кто-то пришёл за мной… — Светлана делает шаг назад.
И тут из тьмы тянется рука.
Длинная, иссохшая, почти нечеловеческая. Она хватается за её тень, пытаясь утянуть её обратно в бездну.
Светлана вскрикивает.
Я не думаю. Я действую.
Бросаюсь вперёд, протягивая руку к её призраку, ощущая жгучий холод.
— Нет! Ты останешься здесь!
Но нечто уже тянет её обратно.
Лазарев не видит того, что вижу я. Но он слышит её крик и инстинктивно направляет пистолет в темноту.
— Чёрт… что происходит?!
Я собираю всю свою силу.
— Отойди от неё! — мой голос звучит, как приказ, наполненный той энергией, что всегда таилась внутри меня.
Темнота дрожит.
Рука, схватившая Светлану, внезапно отпускает.
Раздаётся неестественный вой, и нечто исчезает в ночи.
Я падаю на колени, тяжело дыша.
Светлана всё ещё здесь. Но едва держится.
— Они придут снова… — шепчет она.
Я знаю.
И мне нужно понять, кто они такие — пока не стало слишком поздно.

Тело Светланы Миронкиной грузят в машину. Металлические носилки скрипят, и этот звук неприятно отдаётся в ушах. Судмедэксперт переговаривается с помощниками, записывает последние данные.
Я стою рядом с Лазаревым, скрестив руки на груди, наблюдаю, как машина медленно отъезжает. В воздухе всё ещё чувствуется нечто— неуловимое, как след от дыма, тлеющее где-то на грани моего восприятия.
Лазарев вздыхает и, наконец, смотрит на меня:
— Так что? Едем?
Я молча киваю.
Машина несётся по ночным улицам.
Город погружён в полусон. Фонари мерцают, рисуя длинные тени на мокром асфальте. По обе стороны от нас мелькают окна тёмных квартир, редкие фигуры прохожих растворяются в темноте, исчезая за углами домов.
Лазарев ведёт, постукивая пальцами по рулю, украдкой бросая на меня взгляды. Я чувствую это, но не реагирую. В голове до сих пор звучит голос Светланы:
"Они придут снова..."
— Маша. — Он нарушает тишину. — Ты же понимаешь, что этот адрес ещё ничего не значит?
Я молчу.
— Может, её родственники и не знают, что с ней случилось. Может, это вообще не её дом.
— Может, — киваю я, но голос у меня холодный.
Я чувствую, что мы едем не просто так.
И через несколько минут убеждаюсь в этом.
Дом Светланы Миронкиной.
Небольшая двухэтажка, спрятавшаяся в тени деревьев. Тёмные окна, ни одного проблеска света.
Лазарев останавливает машину у ворот. Я открываю дверь и выхожу, чувствуя, как внутри что-то напрягается.
— Тихо тут, — бурчит Лазарев, вставая рядом. — Как будто никого нет.
Но я уже знаю, что это не так.
Я чувствую присутствие.

Дом Светланы Миронкиной.
Тёмный, безжизненный. Окна похожи на пустые глазницы, чернота за ними кажется слишком глубокой. Лазарев осторожно толкает калитку — та скрипит, будто предупреждает нас.
— Люблю такие моменты, — ворчит он, оглядываясь. — Мрак, тишина, ощущение, что тебя сейчас кто-то сожрёт.
Я его почти не слушаю.
Шаг за шагом мы подходим к двери. Замок целый, но я чувствую, что внутри что-то не так.
Лазарев вытаскивает пистолет.
— Попробуем постучать по-хорошему?
Я киваю.
Он дважды стучит костяшками пальцев. Звук отдаётся глухим эхом, и снова тишина.
— Светлана Миронкина здесь жила? — громко говорит он, но ответа нет.
Я кладу ладонь на дверь. Холодная.
Лазарев фыркает, убирает пистолет, достаёт отмычки.
— Ладно, раз по-хорошему не хотят…
Но в этот момент дверь медленно распахивается сама.
Я и Лазарев замираем.
— Ну, зашибись, — шепчет он.
Тьма внутри кажется густой, почти живой.
Я делаю шаг внутрь.
Лазарев идёт за мной, держа пистолет наготове.
В доме жутко тихо.
Только один звук нарушает эту тишину.
Где-то в глубине дома капает вода.
Кап… кап… кап…
Я прислушиваюсь.
И вдруг понимаю — это не вода.

В доме было ещё одно тело.
Я почувствовала это ещё до того, как его увидела.
Воздух был тяжёлым, наполненным чем-то… неправильным.
Лазарев шёл впереди, освещая путь фонариком, но даже его привычная бравада исчезла.
— Боже… — его голос стал хриплым.
В глубине коридора, на полу гостиной, лежало тело.
Женщина. Не Светлана.
Но похожая.
Тот же возраст, тот же типаж. Тёмные волосы, светлая кожа, страх, застывший на лице.
Но самое жуткое — она лежала точно так же, как Светлана.
Как будто кто-то повторил ритуал.
— Маша, это уже… — Лазарев не договорил.
Я сделала шаг ближе.
Кап… кап… кап…
Это её кровь.
Капает с пальцев.
Я всматриваюсь в её лицо и чувствую, как внутри всё сжимается.
Она недавно умерла.
Но главное не это.
Главное — в воздухе ещё есть след её души.
Она где-то здесь.
Я закрываю глаза, вбирая в себя тьму комнаты, слушая её.
И тогда чувствую это.
Позади нас…
Кто-то стоит.

Тишина разорвалась шёпотом.
— Они смотрят…
Я замерла.
Лазарев тоже что-то почувствовал, потому что его рука сжалась на рукояти пистолета.
Мёртвая заговорила.
Я медленно подняла взгляд.
Её губы двигались. Неровно. Дёргано.
Как будто кто-то заставлял её говорить.
— Они смотрят… Они знают, что вы здесь…
Лазарев выругался, попятился назад.
— Чёрт, Маша…
Но я уже не слышала его.
Я смотрела в глаза мёртвой — в пустые, стеклянные глаза, из которых уже ушла жизнь, но в которых всё ещё жило что-то чужое.
— Кто они? — мой голос прозвучал тихо, но твёрдо.
Её губы дрогнули.
Она пыталась сказать ещё что-то.
Но вдруг её тело дёрнулось.
Судорога, почти ненатуральная. Как будто невидимые пальцы схватили её за горло.
— Н-н-е… см…
Резкий хлопок — словно удар по воздуху.
И в следующее мгновение её голова запрокинулась назад, рот раскрылся в беззвучном крике…
…И из её рта вылился чёрный дым.
Лазарев выстрелил.
Но пуля ушла в пустоту.
А я поняла, что пришли не мы.
Нас ждали.

Чёрный дым вырывался изо рта мёртвой, извиваясь, словно живой. Он поднимался к потолку, растекаясь по комнате тёмными щупальцами, и я знала — это не просто остаток души.
Это нечто другое.
Нечто чуждое.
Лазарев дёрнулся, держа пистолет наготове.
— Маша, что за херня?!
Я не ответила.
Я чувствовала, как в этом дыме бьётся ненависть. Как будто оно видело нас. Узнавало.
И не собиралось отпускать.
Женщина на полу вдруг резко выгнулась, её тело зашаталось, а губы снова зашевелились.
Но это уже не она говорила.
— Ты зря сюда пришла…
Голос был не её. Глухой. Скрежещущий.
От этого звука по спине пробежал холод.
Я не отводила взгляда.
— Кто ты?
Мёртвая улыбнулась.
— Та, что ждёт тебя в темноте.
И в этот миг свет в доме погас.
Лазарев выругался, вскидывая фонарик. Луч дрожал, выхватывая из темноты мебель, стены, застывшее в неестественной позе тело.
А дым начал двигаться.
Ко мне.
— Беги! — крикнула я.
Но было поздно.
Тьма обрушилась на нас.

Я не помню, что происходило в той тьме. Всё было как в кошмаре: меня толкали, били, пытались вырвать волосы, а вокруг звучал невыносимый грохот голосов, которые кричали, что-то пытались мне рассказать. Но я ничего не слышала, не могла понять. Это было как оглушительная буря, которая не прекращалась. Я не могла вынести всего этого и, как в последней попытке сохранить хоть что-то своё, зарыла уши руками. Вдруг почувствовала, как из носа пошла кровь. Но это было лишь на мгновение, а затем наступила тишина. И я очнулась. Лазарев стоял рядом, без слов, просто обнял меня, и в его объятиях всё стихло.

Новая мертвая подошла и заговорила. Её голос был странным, неестественным, словно не принадлежал живому существу. Он проникал в меня, как холодный ветер, заставляя кожу покрываться мурашками. Я не могла понять, откуда она пришла, или была ли она когда-то живой, но в её словах была такая сила, что невозможно было отвернуться.
— Ты не одна, — сказала она, её взгляд был пустым, но в нем скрывалась неизведанная боль. — Мы все здесь, мы все ждали тебя.
Её слова заставили меня задрожать. "Мы все здесь…" Кто они? Что она имеет в виду? Молча она протянула руку, и холод коснулся моего лица. Как бы я не пыталась отстраниться, мне не удавалось вырваться из её влияния.
— Ты тоже... скоро станешь одной из нас, — произнесла она, и её глаза загорелись тусклым светом, будто отголосками давно погашенной звезды.
Я ощутила, как у меня в груди сжалось что-то холодное, невыносимое.

Пока я приходила в себя, Лазарев был наготове. Он стоял с телефоном в руке, его лицо было напряжено, глаза сосредоточены, словно он заранее знал, что происходящее за гранью обычного. Он вызвал следующую оперативную группу и приказал провести судебно-медицинскую экспертизу, потому что была найдена ещё одна жертва...
Тело не было настолько искажено, как у предыдущей жертвы, но в нем чувствовалась какая-то непостижимая тень, что-то зловещее, как если бы сама смерть оставила на нем отпечаток. Оно лежало неподвижно, словно замерзшее во времени, но этот холод был не естественным. Это была смерть, не похожая на привычную — слишком ровная, слишком... выверенная. Такое ощущение, будто её искусственно вызвали, с намерением, которое никто не мог понять. Даже воздух вокруг казался более плотным, наполненным тревогой, как если бы он сам знал, что что-то здесь не так.
Я стояла, вглядываясь в это тело, и меня охватило ощущение, что я была на грани чего-то страшного. Эта смерть не была случайной, она несла в себе скрытое послание, и Лазарев это знал.

— Кто ты? — спросила я мертвую, чувствуя, как напряжение сжимает моё дыхание.
Женщина передо мной, её лицо все еще сохраняло следы смертельной боли, молча смотрела мне в глаза. Слова, что она произнесла, звучали странно, как отголоски того, что не должно было быть произнесено.
— Я Елена Марьева, — сказала она тихо, её голос был едва различим, как если бы она говорила сквозь туман. — Я не знаю, как я здесь оказалась. Я вчера возвращалась домой… и просто дальше почувствовала, как кто-то ударил меня по голове. Я какое-то время сидела с завязанными глазами и руками. А потом мне было очень больно. Мне что-то вводили под кожу... Я помню, как… по-моему, это был ток. Меня почему-то пытали током.
Она сделала паузу, и её взгляд стал более туманным, как будто она пыталась собраться с мыслями, что-то вспомнить, но память не давала ей покоя.
— А, да ещё... — она задрожала, и я увидела, как её рука коснулась губ, — посмотрите, у меня во рту там записка. Записка для медиума. У меня во рту... И почему у меня нет языка, я не помню.
Её слова начали расплываться в воздухе, и я почувствовала, как всё вокруг начинает изменяться. В её глазах читалась какая-то тень, что-то такое, что нельзя было понять, но можно было почувствовать. Как бы её душа не пыталась освободиться, она медленно начала растворяться, словно её тело стало частью воздуха.
Сначала это был легкий вихрь, невидимый глазу, но с каждым мгновением её очертания становились менее ясными. Легкий холодный ветер развевал её прозрачное тело, пока она не исчезла полностью, как если бы никогда и не существовала. Оставался лишь её голос, умирающий в тишине.
И с этим исчезновением я поняла, что то, что мы переживали, было лишь частью более страшной игры, скрытой от нас.

— У нас опять объявился маньяк, — произнес Лазарев, его голос звучал твердо, но в нем сквозила усталость, которую не скрыть. Он осмотрел тело, словно анализируя каждую деталь, как опытный охотник, проверяющий следы добычи. — Так как следов явного изнасилования или сексуальных пыток я не вижу, это маньяк на какой-то… либо религиозной, либо психической почве. Мы с этим будем разбираться дальше, подносим экспертизу. Женщины явно связаны между собой, потому что тело одной было найдено в доме другой. Всё остальное мы будем знать по прошествии времени, когда будут готовы результаты.
Он замолчал на мгновение, переведя взгляд на меня, как бы собираясь с мыслями.
— А сейчас давай выйдем, нужно выпить кофе, сесть и записать все данные. Или хотя бы найти какие-то документы. Пускай занимается группа, которая сейчас подъедет, а потом мы будем все вместе анализировать. Пойдем, Маша. Мне нужен кофе.
Его слова прозвучали спокойно, но было очевидно, что он уже давно не чувствует того облегчения, которое приносит ясность. Он знал, что вся эта пауза — лишь передышка, и что впереди будет ещё много работы. Мы направились к выходу, и я почувствовала, как его руки, крепко сжимающие сумку с документами, выдают внутреннее напряжение. Задачи становились всё более сложными, а время — всё более ограниченным. Но сейчас ему действительно нужен был кофе, чтобы хоть на мгновение остановиться и прийти в себя.

Глава 3

Что мы имеем?
Две жертвы. Обе — женщины. Елена Марьева и Светлана Миронкина. Убиты.
Смерть второй женщины была осуществлена с особой жестокостью, такой, которая оставляет не только следы на теле, но и на душе. Это не просто убийство, а акт, в котором каждое движение было полотно из боли и отчаяния.
И вот, группа подъехала. Машины замедлили ход, и в воздухе повисла мгновенная тишина, перед тем как шаги первых оперативников зазвучали на фоне удаляющихся моторных звуков. Они начали работать сразу, спокойно и профессионально, но в их взглядах был след тревоги, того, что этот случай отличается от всех других.
Лазарев бросил быстрый взгляд на меня и кивнул, словно подтверждая, что все шло по плану, но в его глазах читалась усталость. Все было связано. И каждое новое открытие только усложняло картину. Мы встали рядом, наблюдая, как группа начинает разбирать место преступления.

— Дима, здесь записка для Маши, — сказал седой медик-эксперт, его голос был тихим, но в нем звучала какая-то скрытая тревога, как если бы он сам не мог поверить в то, что только что обнаружил. Он осторожно поднял руку, в которой держал тонкую, немного изорванную бумагу, и вытянул её изо рта одной из жертв.
Его лицо оставалось спокойным, но я могла заметить, как он чуть напрягся, словно пытаясь не дать волю своим собственным эмоциям, которые могли бы помешать работе. В руках старого медика записка казалась какой-то мрачной деталью в этом кошмаре, словно тот самый последующий шаг в деле, которого все так боялись.
Он аккуратно положил её на стол, словно боясь повредить, а затем взглянул на меня. В его взгляде читалась усталость, но и настороженность. Это была не просто записка. Это было сообщение, оставленное кем-то, для кого-то. Для меня.

Он развернул записку, и её края зашуршали, как будто сопротивляясь, но медик держал её с такой осторожностью, как если бы она могла стать последним ключом к разгадке. Я подошла ближе, почувствовав, как воздух стал плотнее, а напряжение повисло в каждой части комнаты.
На белой бумаге были написаны всего три слова. Три слова, которые изменили всё.
"Ты следующая, Маша."
Я замерла, чувствуя, как холод пробежал по спине, а сердце сжалось в груди. Эти слова звучали как приговор, как предупреждение, и я не могла понять, откуда они пришли и что они означают. Кто это оставил? Почему я?
Медик, увидев мою реакцию, замолчал и тихо убрал записку, но я знала, что теперь всё изменилось. Мы не просто расследовали убийства. Теперь я была частью этого кошмара.

Девять утра, начало рабочего дня, но с меня уже выжили все соки. Я ощущала, как усталость медленно пропитывает каждую клеточку тела, но не было времени думать об этом. Мы приехали в бюро расследований. В воздухе витала тяжесть, которую трудно было игнорировать — следы ночной работы, переживания, та несомненная тревога, что не покидала. И вот мы здесь, в этом стерильно чистом и холодном помещении, где каждый шаг кажется важным, каждое слово — значимым.
Нужно было доложить начальству. Докладывать сухо и без эмоций, чтобы не дать волну сомнений и вопросов. Уже на входе я увидела их лица — лица, которые привыкли к быстрой реакции, которые требовали немедленных ответов. В их глазах было заметно не только профессиональное любопытство, но и напряжение. Понимали, что мы находимся на грани чего-то серьезного, опасного и темного.
Мы с Лазаревым подошли к столу, и я начала говорить, кратко, но ясно. Отчёт по найденным уликам, упоминания о жертвах, и, конечно, те три зловещие слова в последней записке, которые теперь гнались за мной. Но каждый шаг мы делали в молчании, как если бы слова были слишком тяжелыми.
Теперь оставалось только ждать результаты, анализировать все улики и распутывать этот клубок. Но с каждым моментом я чувствовала, как тайна затягивает всё туже. Мы не просто расследовали убийства — мы сталкивались с чем-то большим, что не поддавалось объяснению.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только звуками клавиш и шорохом бумаги. Начальство слушало внимательно, их выражения были напряжёнными, их глаза следили за каждым нашим словом. Я могла ощущать, как их мысли скользят поверх отчёта, пытаясь найти за ним нечто большее, нечто скрытое, что мы могли упустить.
После того как я закончила, Лазарев продолжил, дополняя меня. Он не спешил, тщательно выбирал слова, как будто знал, что каждое из них важно. Мы оба старались не выдать ни малейшего беспокойства, но в воздухе висела неопределенность. Было ощущение, что все мы понимаем: расследование перешло в другую фазу, и нам предстоит столкнуться с чем-то более опасным, чем просто рядовые преступления.
Прошло несколько минут молчания, пока начальство не заговорило. В их голосах слышалась не только профессиональная обеспокоенность, но и что-то большее — предчувствие того, что мы находимся на грани открытия, которое может изменить всё.
— Нужно ускорить анализ, — сказал один из них, мужчина средних лет с холодным взглядом. — И будьте готовы к тому, что всё будет гораздо сложнее, чем мы думали.
Эти слова висели в воздухе, как невыносимая тяжесть. У нас не было времени на паузы. Мы должны были действовать быстро. Всё, что нам оставалось — это ждать результатов и надеяться, что найденные улики смогут направить нас в правильную сторону. Но при этом внутри меня что-то подсказывало: всё будет далеко не так, как мы себе представляли.
Мы вышли из кабинета, и я почувствовала, как в животе сжалось, оставляя лишь ту непередаваемую тревогу, которая преследовала меня всё утро.

— Маша, как ты думаешь, что он хочет от тебя? — голос Лазарева звучал сдержанно, но в нем читалась напряженность, что-то скрытое, чего он не мог сказать вслух. Он смотрел на меня, его взгляд глубокий и проницательный, словно пытаясь разгадать каждую мысль, что скрывалась за моими глазами.
— Я понимаю, что ты можешь видеть многие моменты, — продолжил он, его слова были осторожными, но в них была безмолвная поддержка, как если бы он надеялся, что я пойму его беспокойство. — Теоретически, мы никак не можем доказать то, что ты видишь, и ты общаешься с духами. Это наша внутренняя тайна, внутреннее расследование, которое помогает нам выйти на новый уровень. Но нам нужно сделать что-то, чтобы раскрыть все эти следы преступлений, чтобы наказать убийцу этих женщин.
Он сделал паузу, глаза его сузились, и в них промелькнула решимость.
— И мне кажется, что на этом он не остановится. Он будет передавать или послание, или пытаться задеть тебя. Он не сдастся так просто.
Я чувствовала, как его слова затрагивают меня, и в какой-то момент я поняла, что этот разговор был не о простом расследовании. Это было о том, что я стала частью чего-то большего, темного и незавершенного.
— Давай договоримся, — продолжил он, его тон стал мягче, но в нем звучала та самая непередаваемая настойчивость. — Твой телефон всегда заряжен, ты всегда на связи. Возле твоего дома будет дежурить патрульная машина, и всегда горит свет на кухне. Если что-то случается, ты свет выключаешь. Мы понимаем, что что-то произошло.
Это было не только о моей безопасности, но и о нашей взаимной готовности бороться с тем, что нам не под силу понять сейчас до конца. Я кивнула, хотя внутри меня всё сжалось от того, что нам предстоит столкнуться с этим злом лицом к лицу.

Результаты вскрытия пришли вскоре после того, как мы вернулись в офис. Лазарев первым распечатал отчёт, и его лицо, прежде спокойное, изменилось. Он бросил быстрый взгляд на бумаги и слегка нахмурился.
— Это… — он замолчал на мгновение, как если бы не знал, с чего начать. — У обеих жертв обнаружены следы воздействия электрического тока. Это подтверждает наши подозрения. Однако, есть и нечто странное. Каждая из женщин, до того как умереть, находилась в полном сознании, не было признаков наркотических веществ в их организме. Они испытывали сильную боль, но при этом оставались сознательными.
Я почувствовала, как в воздухе снова повисла тревога. Эти жертвы не были случайными. Кто-то контролировал их страдания, кто-то хотел, чтобы они чувствовали каждое мгновение боли.
— Но вот что странно, — продолжил Лазарев, переворачивая страницы отчёта. — Одна из женщин имела на себе следы от верёвок, как если бы она была привязана к какому-то предмету. И что самое странное — в её теле были следы воздействия на нервную систему, скорее всего, с помощью тока, который воздействовал на головной мозг. Как будто её сознание пытались подавить, а потом вернуть.
Я чувствовала, как холод скользит по спине, и мысли заполняют голову. Всё это было частью чего-то гораздо большего, чем просто убийства. Всё указывало на то, что убийца не просто был маньяком. Он играл в игру, в которой он был тем, кто контролировал. И всё, что мне нужно было сделать — это понять его следующий ход.

Лазарев продолжил, и его голос стал более напряжённым, когда он перевернул последнюю страницу отчёта:
— Язык у обеих был отрезан, — произнес он тихо, как если бы эти слова сами по себе уже несли в себе весь ужас происходящего. — Это не случайность. Убийца целенаправленно лишал их возможности говорить. Это не просто жестокость — это послание. Похоже, он хотел, чтобы они молчали, чтобы они не могли рассказать о том, что с ними происходило.
Я почувствовала, как мне стало тяжело дышать. Я не могла сразу найти слов. Отрезать язык — это не просто акт насилия. Это было как удаление самой сути человеческого существования. Они не могли кричать, не могли звать на помощь. Они стали молчаливыми свидетелями, лишёнными возможности даже передать свой ужас.
Лазарев продолжал, его взгляд был сосредоточенным, но в нём можно было заметить тень беспокойства:
— Это не просто преступление. Это послание, которое убийца передаёт не только нам, но и жертвам. Он делает всё возможное, чтобы они не могли рассказать. Чтобы они не могли предупредить других. И мне кажется, он будет продолжать. Это не закончится на этих двух.
Я закрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями, и почувствовала, как этот новый кошмар накрывает меня. Всё становилось яснее. Убийца не просто убивал. Он пытался стереть их с памяти. Заставить их молчать. И теперь было ясно: я могла быть следующим объектом. Молчание — это его оружие. И если я не смогу остановить его, он продолжит.

Лазарев перевернул ещё одну страницу отчёта, его лицо стало ещё более мрачным.
— Светлана Миронкина… её лицо было изуродовано, — сказал он с тяжёлым вздохом. — Она была буквально обезображена. Глаза выколоты. Это... это не просто жестокость. Это акт уничтожения личности. Этот человек не только лишал её голоса, он хотел стереть её лицо, чтобы не осталось ни единого следа, ничего, что могло бы напомнить о её жизни.
Мои пальцы ощутили лёгкую дрожь, когда я представила это. Лицо, которое было основой её идентичности, теперь было иссечено, превращённое в нечто чуждое, лишённое человеческого облика. Выколотые глаза... она не могла видеть, не могла понять, что происходит с ней в последние моменты жизни.
— Убийца хочет показать, что способен на всё. Это его способ стереть память о своих жертвах. Он не только убивает, он пытается уничтожить их сущность, их присутствие в этом мире. Это акт вседозволенности и власти.
Я ощущала, как в груди сдавливает боль, как эти картины, жестокие и лишённые смысла, не отпускали меня. Это было больше, чем просто убийство. Это было как уничтожение души, оставленной без следа, без голоса, без лица.

Лазарев сделал очередной тяжёлый вздох, прежде чем продолжить, переворачивая страницу отчёта с явным напряжением на лице.
— В голове у другой жертвы — Елены Марьевы, — сказал он, — обнаружены гвозди, которые вошли через затылок. Пронзили её прямо в мозг. Это... это не просто пытка. Это демонстрация силы. Она не просто умерла от удара или какого-то прямого воздействия. Это было планомерное, мучительное, сознательное разрушение её тела.
Я замерла. Представив себе эти картины, я почувствовала, как сердце сжалось в груди. Гвозди… через затылок. Это было жестокое и холодное послание. Страшное и отвратительное. Зачем это было сделано? Он не просто убивал, он хотел оставить свой след в каждом органе, в каждой клетке. Убийца был не только безжалостен, он был изощрённым в своём жестоком искусстве уничтожения.
— И это тоже послание, — продолжил Лазарев, его голос стал ещё более угрюмым. — Он играет с нами. Он хочет, чтобы мы ощущали это в каждой детали. Это не просто убийства, это издевательства над человеческим телом, над самой сущностью жертв. Он не просто их убивает. Он забирает у них всё — их голос, их лицо, их сознание. И теперь он берет их целиком, разрушая каждый элемент их существования.
Я закрыла глаза, чувствуя, как волна ужаса и беспомощности охватывает меня. Это было больше, чем мы могли себе представить. Убийца не останавливался, он всё глубже и глубже погружал нас в кошмар, в который мы попадали с каждым шагом расследования. И всё, что я могла теперь думать, это: когда и как он сделает следующий ход?

Глава 4

Шеф зашёл в комнату, его шаги были уверенные, но с какой-то тяжёлой тенью беспокойства. Его лицо было сосредоточенным, но я почувствовала, как в его взгляде проскользнула неизбежная тревога, когда он произнёс эти слова.
— Обнаружена ещё одна жертва. — Его голос был холодным и строгим— Её тело сложено по частям в виде ромашки.
Я замерла, не сразу осознав, что он сказал. В голове мгновенно выстроилась картина, словно я увидела её в каких-то самых ужасных кошмарах. Тело, разорванное, изуродованное, разложенное так, чтобы создать нечто столь ужасающед прекрасное в своей жестокости — ромашку. Каждая её часть, каждый элемент, символизирующий нечто целое, но в то же время разорванное и растерзанное, всё для того, чтобы показать контроль и силу.
Я почувствовала, как воздух в комнате стал тяжёлым, давящим, как будто он не мог выдержать этих слов.
— Это зрелище… как он это сделал? — спросил Лазарев, явно ошеломлённый. Его рука сжала отчёт, но глаза не отрывались от шефа. В его взгляде было то же самое — растерянность и ужас от того, как глубоко это преступление затягивает нас.
Шеф посмотрел на нас обоих, и в его голосе прозвучала невысказанная боль, когда он продолжил:
— Это не просто акт жестокости, это демонстрация. Он строит какой-то символ, какую-то картину. И каждое тело, каждое её разорванное части, расположенные так, чтобы они все могли быть частью целого, — это его способ сказать нам, что он контролирует. Он — художник, а жертвы — его материал.
Я ощутила, как меня охватывает холод, как эта страшная картина, словно живое воспоминание, врезается в сознание. Это было не просто убийство. Это было произведение искусства, созданное для того, чтобы шокировать, унизить, захватить наши души.
— Нам нужно срочно на место преступления, — сказал шеф.

Приехав на место, мы сразу увидели, как полицейские огородили территорию, их чёрные фургоны стояли вдоль улицы, а сама зона преступления была окружена металлическими ограждениями, сдерживающими любопытных зевак. Было заметно, как люди толпятся у баррикад, некоторые из них пытаются пробиться поближе, но их отталкивают, не давая пройти. Рядом с ограждением стояли камеры журналистов, их объективы охватывали каждый угол, фиксируя каждую деталь, каждый момент. Куда без них? Шум их разговоров и звонки микрофонов словно сливались в один бесконечный поток, нарушая тишину, которой здесь, похоже, никто не мог насладиться.
Мы вошли в огромное заброшенное здание, и сразу почувствовали его тяжёлую атмосферу. Прохладный воздух, слегка заплесневевший от времени, наполнял пространство, как если бы само здание хранило в себе следы прежних дней. Потолок был низким, а стены покрыты слоем пыли, словно не видевшие света многие годы. Окна были заколочены, а те, что не были, покрылись пыльным туманом. В каждом шаге ощущался эхо тишины, которая царила здесь давно, но теперь казалась мёртвой и угрожающей.
Стены здания, обшарпанные и потрескавшиеся, свидетельствовали о том, что здесь когда-то был кипящий жизнью мир, но теперь всё выглядело словно забытое. Каждая комната, в которую мы заходили, оставляла странное чувство изоляции, как если бы этот уголок мира не существовал для остального населения. В воздухе витал запах ржавчины и влажности, а тусклый свет едва пробивался через окна, создавая странные тени, которые, казалось, танцевали по полу.
Мы шли по узким коридорам, и каждый шаг, каждое скрипение пола под ногами усиливали напряжение. Я чувствовала, как пространство сжимается вокруг нас, как будто оно было живым, и наблюдало за нами. Мы приблизились к тому месту, где находилась жертва, и с каждым шагом давление на грудь становилось всё сильнее.

Я увидела, как на полу, среди мрачных и заброшенных стен, лежали разорванные части тела, аккуратно сложенные в форму ромашки. Каждая часть была на своём месте, как будто убийца старался выстроить нечто совершенно извращённо симметричное. Это не было случайным, не было актом ярости. Все было тщательно продумано, словно в нём была своя логика, свой смысл.
Руки и ноги были разложены и расчленены так,чтоб каждое звено было на своём месте, словно лепестки цветка, только что оторванного от стебля.
Тело было разделено по частям, но не было ни крови, ни следов борьбы. Всё было аккуратно, расчленённо, но с таким ощущением неестественного порядка, что это напоминало сцены из какого-то кошмара, где логика не имеет ничего общего с реальностью.
Голова была в центре. Из глаз жертвы торчали прутья с насаженными глазными яблоками.
Запах гниющей плоти заполнил воздух, но его как будто не было, так как страшная картина притягивала внимание, полностью захватывая восприятие. Тени на стенах от тусклого света ламп только усугубляли это жуткое чувство, создавая иллюзию движения. Я почувствовала, как сердце замерло, как внутри всё сжалось. Не могли ли они, эти части тела, быть просто частью какого-то кошмарного произведения искусства, в котором боли и страха было больше, чем у обычного человека?
Вижу, как Лазарев, сжимая кулаки, останавливается рядом. Его лицо, как обычно, сохраняет невозмутимость, но я замечаю в его глазах — что-то темное, что появляется, когда человек сталкивается с тем, что не может объяснить словами.
— Он специально выбрал это место, — его голос звучит сдавленно, почти как эхо. — Это не просто заброшка, это место, которое могло хранить такие воспоминания. Страх, одиночество, забвение. Он хотел, чтобы эти женщины стали частью чего-то гораздо большего, чем просто трупы.
Я не могла оторвать взгляд от этой картины.

Душа бедной девушки, едва различимая в тусклом свете, скулила возле угла, словно заточённая в этом месте, забытая и брошенная. Она была едва видимой, её очертания неясны, но я ощущала её присутствие — боль, страдание, невыносимую тоску. Ее фигура была прозрачной, как дымка, но при этом она излучала такую глубокую печаль, что сердце сжималось от сострадания.
Я сделала шаг вперёд, приближаясь к этой слабой тени, и на мгновение почувствовала, как холод проникает в душу. Бедная девушка была не просто привязана к этому месту — она была частью его, частью своей боли, не в силах найти покой. И тогда, как по зову, я тихо прошептала:
- Кто ты?
— Анна Красилова. Я умерла в день своего рождения… Меня убили.....
Ее образ стал чётче, и я увидела её лицо. Оно было искажено мучениями, но всё же отражало молодость и красоту, которая была отнята так жестоко. Душа начала свой рассказ, её голос был слабым, едва различимым, как порыв ветра, но в нём была горечь и невыразимая боль.
— Я не могу поверить, — её слова звучали как шёпот. — Я была с друзьями, мы отмечали мой день рождения клубе. Я была счастлива. Всё было так… как в жизни, как в мечтах. Мы смеялись, пили, танцевали. А потом… Я шла домой, как всегда. Я рядом живу. Но я не успела дойти. Кто-то схватил меня… Он ударил меня по голове. Я помню, как мир погас, и я оказалась здесь. Всё стало мрак... и ужас. Я не успела даже понять, что произошло. Вся моя жизнь пролетела перед глазами, но я не могла ничего сделать. Я так… так сильно хотела жить.
Её слова были срывающимися, почти неслышными, но я чувствовала каждое из них, как боль, которая разрывает душу. Она стояла, не зная, как уйти, как покинуть этот мир, как найти свой путь. Её дух был привязан к этим стенам, к этим ужасным воспоминаниям, не желая исчезнуть, пока не расскажет свою историю. Её смерть была несправедливой, внезапной, и она так и не узнала, кто отнял у неё будущее.
Анна закрыла глаза, её тело, если можно было назвать это телом, задрожало.
— Я не хочу, чтобы меня забыли, — прошептала она, её голос срывался на слезах, невидимых для нас, но ощущаемых всей её сущностью. — Я хочу, чтобы кто-то узнал, что я существовала… что я была живой.
Я почувствовала, как её душа тянется ко мне, как ищет поддержки и понимания. Она не могла уйти, пока её убийца оставался безнаказанным.

Когда все фотографии были сделаны, улики собраны, а тело наконец-то забрали, остатки её присутствия в этом месте становились всё более ощутимыми, как слабое эхо, не способное покинуть этот мир. Мы стояли в тени, под тяжёлым молчанием, охваченные тем, что нам только что пришлось увидеть. Но душа Анны не оставляла меня, её жалобный, но почти незаметный шёпот продолжал звучать в воздухе.
Её образ снова затрепетал, будто стараясь собрать силы, чтобы рассказать то, что оставалось за пределами реальности, то, что не успело выйти в этот мир до конца. Она начала говорить, её голос был теперь более отчётливым, словно она начинала понимать, что её слова имеют значение, и кто-то их слышит.
— Я не могла кричать, — её голос был таким слабым, что казался частью самого воздуха, проникающим в сознание, — меня будто кто-то сковал, когда я пришла в себя. Сначала я думала, что просто потеряла сознание. Но когда я открыла глаза, мне показалось, что всё вокруг стало каким-то искажённым. Я не могла двигаться, не могла говорить. Он был рядом… я видела его тень, слышала, как он шепчет. Я пыталась закричать, но не могла. Он что-то делал со мной, что-то… отвратительное.
Анна замолчала на мгновение, словно пытаясь собрать свои воспоминания, чтобы не забыть ничего важного, чтобы её история осталась неистовой, как последний крик, который так и не был услышан. Она продолжала, её слова шли всё глубже, погружая нас в ужасы, которые она пережила.
— Когда он был рядом, я почувствовала боль… ужасную боль, которая заставила меня терять сознание, как только я пыталась проснуться. Потом… что-то тянуло меня, будто я не была живой, а была… частью чего-то другого. Он что-то вставлял в моё тело, что-то жгло. Я не знала, что это было. Я пыталась понять, почему это происходило, но у меня не было сил.
Её слова начинали звучать всё более осознанно, будто она пробивалась через свой страх, через её непонимание того, что происходило. Это была не просто смерть. Это было мучительное уничтожение всего её бытия, ломка её существования по кусочкам.
— А потом… я почувствовала, как что-то разрывает меня внутри. Не могла понять, живу ли я, или это был уже конец. В тот момент, когда я подумала, что всё прошло, я ощутила его — он держал меня, смотрел на меня с этим холодным взглядом. Он сказал: "Ты будешь помнить это, потому что ты мне принадлежишь".
Я вздрогнула, слыша эти слова, которые срезали мне сердце. Эта фраза была как заклинание, как что-то, что оставалось с ней даже после смерти. Она не была просто жертвой, она была частью чего-то большего, и её мучения были сознательным актом уничтожения её воли и самой сущности.
— И тогда… я поняла, что не уйду. Я не смогу. Я буду здесь, пока не расскажу свою историю.
Её слова всё больше поглощали пространство вокруг, как туман, который нельзя отогнать. Душа Анны была обречена на вечное возвращение, пока убийца оставался на свободе, и пока кто-то не услышит её молчаливый крик.

Я почувствовала, как холод пробежал по моей спине, как нечто тёмное, невидимое, накрыло меня своим присутствием. Душа Анны продолжала говорить, её слова становились всё более странными, словно она сама становилась частью чего-то, что я не могла понять.
— Он всё говорил, что ты любишь цветы… а он... любит ромашки. Это подарок для тебя, Маша, — шептала она, её голос казался едва слышным, но каждое слово проникало в меня как холодный нож. — Я — это подарок для тебя… Я — этот цветок…
Мои пальцы сжались в кулаки, и я едва заметила, как холодный пот выступает на лбу. Я не могла в это поверить. Это было слишком страшно, слишком загадочно, чтобы сразу понять. Она говорила о себе как о цветке, как о каком-то символе, который только что был уничтожен, но всё равно оставался живым. Ромашка... Символ наивности, простоты, но в этом контексте он стал чем-то гораздо более пугающим, почти зловещим.
Словно этого было мало, Анна продолжила:
— Он сказал, что ромашки — это твой выбор. А ты будешь носить этот цветок в памяти… и я буду с тобой, всегда. Ты... ты не сможешь забыть меня. Я — твоя тень.
В её голосе было что-то жуткое, как если бы она сама стала частью этой картины, частью того, что нельзя избежать. Я вздрогнула, и всё тело словно сжалось от непонимания и страха. Как могло быть так, что я оказалась в этом сюжете? Почему меня он так привязал к себе? И что значат эти слова?
Свет в комнате затмился, и мгновение позже я почувствовала, как тьма накрывает меня. Мне казалось, что весь воздух в помещении стал вязким, как если бы я погружалась в нечто тяжёлое и чуждое. Душа Анны исчезла, но оставила в воздухе след — тяжёлый, как железо, ощущаемый даже через мгновение после её исчезновения.
Я закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться, но сердце не отпускало от этой мысли. Почему? Почему теперь он направил всё это на меня? И что мне делать с этим знанием?
— Мы должны раскрыть это, — прошептала я себе под нос, решив, что не оставлю это дело незавершённым.

Я не помню, как оказалась в машине. В голове было пусто, как будто все события последних часов слились в одно бесформенное облако. Мозг не успевал обрабатывать происходящее, и я сидела, погружённая в тишину, не понимая, где я и что со мной. Только когда мы подъехали к дому, шеф приказал меня привезти и убедиться, что я отдохну, что я смогу привести себя в порядок. Я не протестовала, не возражала — просто поддалась этому решению, не в силах думать о чём-то ещё.
Очнулась я окончательно, когда оказалась на своей кухне. Тот холодный, пустой мир, который преследовал меня в последние часы, начал отступать, и я вернулась к реальности. Но всё равно ощущала, как нечто невидимое держит меня за плечо, как напоминание о том, что произошло. Я села за стол, и только тогда заметила, что Лазарев и моя коллега Марина Юрцова сидят рядом, неспешно попивая кофе. Они вели разговор, но мне потребовалось несколько секунд, чтобы врубиться в происходящее.
Лазарев, как всегда, выглядел уверенно, но его взгляд был сосредоточен, каким-то напряжённым. Он был поглощён мыслью о чём-то, что я не могла понять. Марина, с её спокойной уверенностью и лёгким, умиротворённым взглядом, казалась гораздо более собранной, чем я чувствовала себя в этот момент. Она отпивала из чашки, иногда кидая взгляд на меня, как будто следила за моим состоянием. В её глазах было нечто такое, что напоминало заботу, но одновременно и оценку — как если бы она пыталась понять, что происходит с моим разумом.
Я попыталась подняться, но мои ноги были как будто из липкого песка, не давая двигаться. Как только я сглотнула, ощущение пустоты медленно начало исчезать, и я снова могла смотреть на них, прислушиваться к разговору.
— Маша, — Лазарев проговорил моё имя тихо, но твёрдо, — ты должна немного передохнуть. Ты должна быть в форме, чтобы продолжать расследование. Мы не можем позволить, чтобы этот психопат продолжал свою игру.
Я кивнула, но понимала, что слова эти не совсем входили в моё восприятие. Они звучали как что-то далёкое, что я должна была принять, но в душе была пустота, не позволяющая мне полностью воспринять их как истину.
Марина, заметив мою реакцию, положила чашку и мягко сказала:
— Ты устала. Мы все понимаем, но тебе нужно не только отдыхать, тебе нужно вернуться в реальность. Это важно.
Я посмотрела на них обоих, осознавая, что хотя они и пытались поддержать меня, но истина оставалась за пределами их слов. Мои мысли всё ещё были запутаны, и тень произошедшего не отпускала меня.
— Я знаю, — ответила я, но голос мой был слабым и неуверенным. — Я просто... не могу понять, что он от меня хочет. Всё слишком странно.
Лазарев вновь взглянул на меня, и его взгляд был проницательным, словно он пытался увидеть, что происходит за пределами моих слов.
— Он не остановится, — сказал он, не скрывая своей решимости. — Но и мы тоже...

На следующий день, сидя в кабинете с отчетом судмедэкспертизы, я ощутила тяжесть в воздухе. Листая документы, я пыталась собраться с мыслями, но тяжёлое ощущение не покидало меня. Шум за окном, разговоры коллег, всё это было словно в тени. В голове эхом отдавались те слова Анны, её шёпот, и я не могла избавиться от мысли, что всё это было частью чего-то гораздо большего, чем просто расследование.
Доклад судмедэксперта был сухим, точным, но от этого не становился менее страшным. Анна Красилова — её тело было распилено, части тела аккуратно разложены, как будто создатель этой жуткой картины стремился к некой извращённой гармонии. Это все было ужасным. Но зловещим было то, что в её глаза были вставлены прутья с глазами Светланы, первой жертвы. И у всех жертв - отрезан язык. Этот ужасающий знак заставил меня на мгновение остановиться, глаза замерли на этом пункте отчёта. Вижу, как шеф подвигает стул поближе, его взгляд сосредоточен, как всегда, но в его глазах читается нервозность. Что-то в этом сообщении сразу не сходилось.
— Глаза, — произнес он, медленно и чётко, — принадлежали первой жертве. Это не ошибка, не совпадение. Это… знак.
Моё сердце забилось быстрее, и я почувствовала, как холод пробежал по спине. В моей голове всё склеивалось в одну картину, ту самую, в которой я не могла найти ни одного чёткого объяснения, а только пустоту, неумолимо растущую в тени. Я закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться.
— Это не случайно, — шептал Лазарев, разглядывая страницы отчёта. — Он оставляет следы, знаки. Этот маньяк играет с нами.
Глаза, чьи-то чужие, разрушающие и переплетённые с теми, кого он уже убил. Этот символ, возможно, знак, что он оставляет в своем пути. Я знала, что он не просто убийца. Это было что-то более сложное, как бесконечная игра разума, где его ходам невозможно предсказать.
Шеф взглянул на меня:
— Смотри в оба, Маша. Этот психопат не остановится. Он хочет, чтобы ты раскрыла его. Он контролирует это расследование. И ты — его ключ.
Я кивнула, хотя внутри чувствовала, как страх перекрывает рассудок. Кажется, этот случай стал чем-то личным. Тёмные мысли, как вязкие сети, замкнулись вокруг меня. Я не могла позволить себе быть слабой. Этот маньяк не даст мне покоя, пока я не разгадаю все его жестокие, кровавые загадки.

Я почувствовала, как решимость наполняет меня, как напряжение в теле начинает становиться твердой уверенностью. Что-то не давало мне покоя, и я знала, что для того, чтобы понять его, нужно вернуться туда, где началась эта игра. Я не могла просто сидеть и анализировать материалы из кабинета. Мне нужно было быть на тех местах, где пролилась кровь, где жизнь оставила следы.
Я подняла взгляд и встретилась глазами с шефом.
— Мне нужно ещё раз побывать на местах преступления, — сказала я спокойно, но в голосе прозвучала решимость. — Попробую составить портрет маньяка. Возможно, это даст нам больше, чем сухие данные.
Он смотрел на меня с таким выражением, что я почувствовала, как его ум прорабатывает мои слова, взвешивает все риски. Но после небольшой паузы он кивнул.
— Понимаю, Маша. Это твоё дело. Но будь осторожна, пожалуйста. Он не простит нам ошибок.
Я сделала шаг назад, собираясь с мыслями. Моя голова была переполнена ощущениями, мыслями о том, что могло бы помочь, но единственное, что я понимала точно, — это что каждый шаг, каждое движение в этом расследовании теперь стало моим выбором.
Места преступлений. Те самые, где всё начиналось. Я знала, что только на месте могу почувствовать что-то большее, что-то, что не видно в холодных отчетах и снимках. В этих местах я могла бы прочувствовать, увидеть, понять. Здесь, среди разрухи и боли, я могла найти нити, которые приведут к тому, кто всё это творит.
Когда мы подъехали к месту преступления, я ощутила, как напряжение охватывает меня. Снаружи было тихо, почти странно тихо. Я вышла из машины и сделала первый шаг на землю, где когда-то шли последние мгновения жертв. Всё вокруг казалось поглощённым тенью, и небо, затянутое серыми облаками, как будто тоже молчало, переживая за то, что здесь было сделано.
Мои шаги были тихими, почти неслышными, но я ощущала, как каждый из них приближает меня к разгадке. Я стояла среди этого разрушенного мира, пытаясь понять, что он за человек, что заставляет его совершать эти ужасные поступки.
— Это не просто маньяк, — шептала я себе под нос, внимательно осматривая каждый угол. — Это не просто жестокость. Это что-то другое, более глубокое, скрытое за его действиями.

Глава 5

Мне нужна была Анна. Ее присутствие, ее дух, её слова, те, что она шептала мне во время последней встречи. Возможно, она могла бы помочь мне разглядеть то, что я не замечала. Возможно, её душа была единственным связующим звеном, которое способно подсказать, как действовать дальше.
Я закрыла глаза, стоя в тени разрушенного здания, пытаясь сосредоточиться, собрать всё в своем разуме. Я вспомнила её слова, те, что она мне передала в тот момент, когда её душа дрожала и шептала мне о ромашках. Эти цветы, этот знак... Я ощущала, как его символ преследует меня. Он не был случайностью. Он был частью какого-то более страшного замысла, который я должна была разгадать.
Я стояла так, поглощённая своими мыслями, и вдруг почувствовала лёгкое прикосновение, едва заметное, как ветер. Не успела открыть глаза, как услышала её голос. Он был тихий, почти еле слышный, но я знала, что это она.
— Ты пришла, — сказала Анна, её голос был наполнен горечью и бессилием. — Ты не сможешь остановить его, если не поймёшь, что он ищет. Он всегда рядом, и его тень будет следовать за тобой.
Я открыла глаза, но ничего не увидела. Только темные контуры, пустоту, которую оставила её душа. Но её присутствие было ощутимо.
— Что он ищет, Анна? — я спросила в тишине, будто надеясь, что она ответит мне.
Но ответ был не в словах. Вместо этого я почувствовала, как меня охватывает странное ощущение. Тот же холод, что был в её последнем шепоте, что он пытался передать мне. Я знала, что она не могла быть просто беспомощной душой, блуждающей в этом месте. Она была здесь, чтобы помочь мне, чтобы я раскрыла, кто стоит за этой жестокой игрой.
Вдруг, как по инерции, в моем сознании всплыли образы: маньяк, его тёмные глаза, знак ромашки, жертв, их тела, части которых складывались в нечто большее, чем просто насилие. Всё это слилось в одну страшную картину. Он был не просто убийцей. Он был художником, создающим кошмар из страха и боли, и ромашка была его подписью.
Я сделала шаг вперёд, ощущая, как внутреннее напряжение растёт, и в голове снова всплыли слова Анны. Я должна была понять этот знак. Он не был случайностью. Но что он означал? Что он хотел мне сказать?
Я стояла в тени, среди обломков, и, ощущая её дух рядом, понимала одно: я не смогу уйти отсюда, пока не найду ответ.

Её голос, тихий и едва слышный, скользил в тени. Душа Анны, покачиваясь, передавала мне подробности, которые я бы никогда не смогла уловить сама.
Он был в маске, — сказала она, как будто воспоминания о нём вырвались прямо из её души, тяжёлые и острые. — Он скрывал лицо. Даже когда убил меня, маску не снял.
Каждое её слово было словно туман, скрывающий нечто большее, и я ощущала, как это нечто приближается. Словно его тень растягивалась и вокруг меня.
— Голубые глаза, — прошептала она, и в её голосе мелькала память, полная боли. — Высокий, русые короткие волосы. Низкий голос, такой спокойный, ровный, но с каким-то зловещим оттенком.
Я пыталась представить его, его образ становился всё более ярким в моей голове. Высокий, с худощавым телом, — она продолжала, как если бы пыталась сконструировать его лицо для меня. — Тонкие кисти рук, всегда в перчатках. Он менял их часто, как будто не хотел оставить следов. Он был осторожен, но в какой-то момент что-то не сходилось.
Тщательно убрал за собой, — она добавила, и я почувствовала, как её голос обвивает меня, как будто я стояла рядом с ним в ту самую минуту. Он был не просто убийцей. Он был организатором, человеком, который наслаждался тем, что делал, и тщательно планировал каждое действие.
— Он слушал какую-то классическую музыку, — её слова стали тише, почти невесомыми, — когда готовил для тебя сюрприз. Это было частью игры, частью его мира. Всё было идеально выстроено, словно сцена, на которой он был режиссёром.
Я могла представить это место — где-то в темноте, под мерцание старинных нот, он всё подготавливал, спокойно, уверенно, как человек, которому не нужно спешить.
— У него красивая чёрная машина, — продолжила она, и я вновь увидела этот образ. Ярко-чёрный, почти невидимый в ночи, как его тень. — Мерседес.
Моя голова болела от попыток связать все эти элементы в одно целое. Всё было слишком четким, как будто он специально оставлял следы, чтобы я его узнала.
И тогда, её голос затих, но я услышала в его тени последние слова.
— Когда в конце снял перчатки, на среднем пальце была печатка с буквой "Р".
Я почувствовала, как кровь застыла в жилах. Печатка. "Р". Это было больше, чем просто знак. Это была его подпись.

Покидая локацию, мы пытались собрать воедино образ, но получалось слишком все размыто. .
Светлана дополнила картину ...
Когда она начала говорить, её голос, как и у Анны, был приглушённым, словно она была частью того ужаса, который так отчаянно пыталась забыть. Я чувствовала, как её дух стремился передать всё, что могло бы пролить свет на то, кто стоял за этой жестокой игрой.
— Он не был один и был все время в чёрной маске, — сказала Светлана, и её слова прорезали тишину, как острый нож. — Иногда рядом с ним был кто-то. Я не могла точно понять, кто это, но он часто общался с ним, как с партнёром, как с кем-то, кто вёл ту же игру, что и он. Этот человек, его голос я слышала лишь несколько раз, он не говорил много. Но его присутствие было всегда.
Голос с хрипотцой. Речь правильная, грамотная. Судя по терминологии - он врач.
Она сделала паузу, и я почувствовала, как её слова обвивают меня, заставляя тронуть что-то внутри.
— Он был настолько уверен в себе, — продолжила Светлана, — его манеры, его взгляд, даже когда он стоял рядом, мне было страшно смотреть на него. Он знал, что он делает. Он не допускал ни малейшей ошибки.
Каждое её слово окрашивалось в темные оттенки страха и отчаяния, но что-то в её тоне заставляло меня чувствовать, что она хочет, чтобы я поняла не только его поведение, но и его внутреннюю природу.
— Он использовал предметы, — сказала она, и в её голосе было что-то зловещее. — Инструменты, они были как ритуальные. Я видела их, когда он готовился. У него было что-то похожее на скальпель хирурга. И всё происходило так аккуратно, так тщательно. Он с этим не спешил, он наслаждался каждым моментом.
Я почувствовала, как тело охватывает холод, и меня словно затягивает в этот мир.
— Он не только убивал, он создавал. — Светлана продолжила. — Он создавал картины, маленькие произведения искусства из человеческих тел. Это не просто убийства, Маша. Это его ритуал. И он делает это для кого-то. Для себя. Для того, кто рядом с ним. Он слушает музыку, он вырезает, он складывает. Он не убивает, он строит.
Я понимала, что слова Светланы открывали мне новые грани этого ужаса. Этот человек не просто маньяк, он был чем-то больше. Этот ужас был не просто актом насилия, это был мир, который он строил, мир, в котором он был богом.
— Он любит тени и разговаривает с ними, — сказала Светлана, и я почувствовала, как её слова обвивают меня, как если бы это была часть какой-то ужасной загадки, которая только начинала раскрываться. — Его тень всегда была рядом с ним. И он знал, как использовать её.

Голос Елены был еле слышен, будто её дух уже угасал, но всё же она хотела сказать последнее, самое важное.
— Он не просто убивал, — её шёпот пронзил меня холодом. — Он изучал.
Я замерла.
— Изучал? — повторила я, и Элена словно кивнула.
— Он знал, где бить, как наносить раны, как долго мы можем оставаться в сознании. Он говорил об этом вслух, даже не для нас, а для себя. Как будто записывал наблюдения в голове. Ему было интересно, сколько может выдержать тело. Он… он проверял границы.
Я сжала кулаки.
— Он был не один, — продолжила она, и мне показалось, что её голос задрожал. — Тот, кто был с ним… не вмешивался, но наблюдал. Я слышала его дыхание. Спокойное, ровное. И ещё… ещё я слышала, как скрипела ручка. Кто-то записывал, Маша.
Я затаила дыхание.
— Что записывал?
— Всё. Реакции. Время. Боль. Каждый мой вздох.
По спине пробежал холод.
— Он знал нас, — сказала Елена после паузы. — Он следил заранее. Я нашла странные записки в своей квартире за день до исчезновения. Кто-то оставил их специально, как будто играл со мной. Я не понимала, что это, но теперь... теперь я уверена — он выбирал нас заранее.
Я стиснула зубы.
— Что ещё ты помнишь?
Елена замолчала, а затем, будто собирая последние силы, прошептала:
— У него была привычка. Когда он заканчивал… он доставал платок, белый, шёлковый, и аккуратно вытирал руки. Словно это был какой-то ритуал очищения. А потом…
Она дрогнула.
— Потом он целовал труп в лоб.
Я почувствовала, как в горле застрял ком.
— Он наслаждался этим, — голос Елены становился тише, она словно таяла в воздухе. — Он не просто убивал, он провожал нас. С любовью.
Я хотела спросить ещё, но её уже не было. Осталась только тишина. И ужасная, давящая мысль.
Этот человек — не просто убийца. Он считает себя кем-то большим. Художником. Исследователем. Создателем.

Я закрыла глаза и глубоко вдохнула, пытаясь избавиться от чувства, будто кто-то только что заглянул мне в душу. Елена ушла, но её слова остались в воздухе, прочно впившись в сознание.
Отчет лежал на столе.... портрета нет....одни мысли...
— Чёртов извращенец, — раздался голос Лазарева, и я вздрогнула. Он всё это время наблюдал за мной, ждал, пока я закончу. — Он играет с тобой, Маша.
Я молча кивнула. Маньяк создавал кошмарный спектакль, где я невольно стала главной зрительницей.
Лазарев скрипнул зубами.
— Записки, наблюдения, музыка, символы, печатка с буквой "Р"... Он слишком умен. Мы имеем дело не с психопатом в традиционном смысле. Это кто-то методичный. Кто-то, кто продумывает всё до мелочей.
— И у него есть сообщник, — напомнила я.
— Или ученик, — Лазарев взглянул на меня мрачно. — Кто-то, кто учится у него.
Эта мысль заставила меня похолодеть. Если убийца кого-то обучает, значит, это не просто серия убийств. Это целая система, которая может продолжаться и дальше.
В коридоре послышались шаги. В кабинет вошёл наш шеф.
— Нашли ещё одну записку, — сказал он, протягивая мне запечатанный пакет.
Я разорвала его, достала маленький клочок бумаги, исписанный аккуратным, выверенным почерком.
«Ты всё ближе. Я чувствую твоё дыхание за своей спиной. Но хватит ли у тебя сил добраться до конца?»
Мои пальцы сжались, смяв тонкий лист.
— Он издевается, — тихо сказала я.
— И провоцирует, — добавил Лазарев.
Я встретилась с ним взглядом.
— Нам нужно найти его первыми.
Шеф кивнул.

Я перечитала записку ещё раз, чувствуя, как от неё веет холодом. Строки, написанные аккуратно и уверенно, словно были приглашением на смертельную игру.
— Ты всё ближе… — повторила я вслух.

Следующие несколько часов мы провели за анализом улик. Судмедэксперты продолжали исследовать тела, оперативники проверяли ближайшие магазины и заправки на предмет камер видеонаблюдения. Вскрытие показало, что все жертвы были под действием неизвестного препарата перед смертью.
— Он их обездвиживал, но не усыплял, — задумчиво сказал судмедэксперт, показывая отчёт. — Доза подобрана так, чтобы парализовать, но оставить в сознании.
Я невольно сжала кулаки.
— Значит, они всё чувствовали… — прошептала Марина Юрцова, моя коллега, и отвела взгляд.
Лазарев покачал головой.
— Чёртов садист.
Я глубоко вдохнула, пытаясь сосредоточиться.
— Есть что-то ещё?
Эксперт кивнул и выложил на стол небольшой пластиковый контейнер.
— Это мы нашли в желудке последней жертвы.
Я нахмурилась и посмотрела внутрь. На дне лежала маленькая костяная фишка с выгравированным символом.
— Это шахматная фигура? — спросила я.
— Пешка, — подтвердил эксперт. — И она сделана не из обычного материала. Это человеческая кость.
Тишина в комнате стала почти осязаемой.
Я почувствовала, как ледяной комок сжимается внутри меня.
— Он играет с нами в шахматы, — тихо сказала я.
Лазарев выругался.
— Если это пешка, значит, есть и другие фигуры.
Я посмотрела на записку, снова прокрутила в голове детали убийств. Всё было слишком продуманным. Слишком искусным.
И я чувствовала, что следующая фигура уже готова выйти на доску.

Мы сидели в оперативном кабинете, склонившись над разложенными на столе уликами, отчетами экспертов и распечатками с записями. Напротив меня сидел криминальный психолог, старший аналитик Кирилл Нестеров. Он медленно перелистывал материалы, подчеркивая важные моменты в блокноте.
— Давайте попробуем сложить картину, — наконец сказал он, отложив ручку.
Я кивнула.
— Мы имеем несколько жертв, между которыми явно прослеживается связь. Женщины, от 25 до 30 лет, внешне похожи — светлая кожа, тёмные волосы, худощавое телосложение, среднего роста. Это указывает на заранее сформированный типаж, предпочтение. Он выбирает их осознанно.
— Он играет с символами, — добавил Лазарев. — Шахматная пешка, ритуалы с телами.
— Верно, — подтвердил Нестеров. — Маньяк не просто убивает — он создаёт некую систему, смысл которой пока нам не до конца понятен. Это говорит о высокой организованности, чёткости мышления. Он методичен, педантичен. Вероятно, обладает высоким интеллектом. Возможно, имеет аналитический склад ума.
— И, судя по всему, он исследует жертв, — вставила я. — Он не просто мучает их, он записывает реакции, изучает процесс.
Нестеров сделал пометку в блокноте.
— Значит, мы имеем дело не с хаотичным убийцей, а с кем-то, кто стремится к контролю. Это может быть человек с медицинским или научным образованием. Возможно, он связан с психологией или криминалистикой. Он слишком хорошо знает, как не оставлять следов.
Я вспомнила слова жертв.
— Он работает в перчатках, но часто их меняет. Одежда дорогая, он следит за собой. Чёрный «Мерседес», печатка с буквой «Р» на среднем пальце.
Нестеров поднял брови.
— Значит, он обеспечен. Не маргинал, не обычный преступник. Вероятно, у него хорошая работа, возможно, даже уважаемая. Такие люди легко скрываются в обществе.
Лазарев хмуро кивнул.
— Он хочет, чтобы Маша шла по следу. Он провоцирует. Это не просто месть или удовлетворение садистских наклонностей. Он хочет внимания.
— Значит, нарцисс, — отметил Нестеров. — Человек с завышенной самооценкой, любящий власть. Он наслаждается превосходством над жертвами. И он играет в долгую.
Я задумалась.
— Тогда вопрос: зачем он выбрал меня?
Нестеров встретился со мной взглядом.
— Возможно, ты его следующая фигура на доске.

Я провела ладонями по лицу, стараясь собраться с мыслями. Если маньяк выбрал меня как часть своей игры, значит, он либо уже давно за мной наблюдает, либо мы каким-то образом пересекались в прошлом.
— Мы должны копнуть глубже, — сказала я, выпрямляясь. — У нас есть типаж, есть детали. Но где связь между жертвами? Почему именно эти женщины?
Нестеров задумался.
— Возможно, место работы, окружение, учебное заведение? Если он подбирает их осознанно, значит, есть общий знаменатель.
Лазарев достал планшет и быстро пробежался по файлам.
— Одна работала в медицинской лаборатории, другая — в архитектурной фирме, третья вообще была преподавателем литературы. Разные сферы.
Я склонилась над документами, вглядываясь в даты, адреса, биографические данные. В какой-то момент взгляд зацепился за одну деталь, и внутри что-то дрогнуло.
— Стоп. Посмотрите на их прописки.
Лазарев нахмурился.
— Все когда-то жили в одном районе…
Нестеров пробежался глазами по списку.
— Это старый квартал на окраине города. Несколько лет назад его снесли под новую застройку.
Я медленно выдохнула.
— Значит, возможно, все они знали друг друга с детства. Или у них было что-то общее в том месте.
Лазарев кивнул, тут же набирая номер отдела аналитики.
— Нужно проверить всех, кто был зарегистрирован в том районе за последние 20 лет. Школы, детские секции, организации. Нам нужен список людей, кто там жил.
Нестеров скрестил руки на груди.
— Если маньяк связан с этим местом, значит, он либо жил там, либо что-то произошло в том районе, что стало для него отправной точкой.
Я почувствовала, как внутри щёлкнула какая-то ментальная шестерёнка.
— Может, мы ищем не просто связь. Может, там произошло что-то настолько сильное, что теперь он хочет отомстить?
В этот момент в кабинет ворвался один из оперативников, лицо его было бледным.
- Маша, — выдавил он. — На этот раз маньяк … оставил послание лично для Вас. Только что, был звонок. Мужчина, низкий голос с хрипотцой попросил передать, что оставил Вам подарок.
Я почувствовала, как ледяной холод пробежал по позвоночнику.
— Где?
— Ваша квартира.
Лазарев выругался, а я медленно встала.
Маньяк сделал свой следующий ход. И теперь игра становилась личной.