Медовый Месяц

Пролог

Вьюга завывала голодным зверем и неслась по пустынной ледяной дали, поднимая ввысь сонм из бесчисленных снежинок. Вокруг лишь мрак вечной ночи и разлитый в небесах пожар из бирюзово-голубых волн да сполохов — они нависли над головой так низко, что, казалось, достаточно одного неловкого движения, и призрачные огни переметнутся на тебя и обожгут своим холодным пламенем.

Кутаясь в шерстяной платок, девица ступила на кажущийся твёрдым наст... и, испуганно вскрикнув, тут же по колено провалилась в высокий сугроб. Колючие звёздочки ударили по глазам, всё тело заколотило от жуткого мороза, пробирающего до самых костей, но останавливаться сейчас — равносильно смерти.

Она не ведала, где сейчас находится.

Не понимала, каким образом оказалась в этом проклятом Богом месте.

Но точно знала, что ей во что бы то ни стало нужно спасти кого-то родного, близкого, милого сердцу... любимого?

Один осторожный шаг.

Ещё один, совсем маленький.

Сделать третий не было суждено: непослушные ноги окоченели, онемели и тонкие руки, повисшие парой безвольных верёвок. Глупое, слабое, бесполезное тело вмиг обдало смертельным холодом, а очередной порыв стылой вьюги сорвал с неё плат и унёс куда-то далеко. Назойливый рой белых мух облепил со всех сторон, зажужжал над ушами, полез в нос и перекрыл дыхание — в груди почти не осталось места даже для этого беспощадного, посинелого воздуха.

Вдалеке, сквозь беснующиеся перед взором ледяные крупинки, она увидела образ громадного, с гору вышиной, медведя с курчавой золотистой шерстью. Величественный зверь взмахнул когтистой лапой, встревоженно зарычал, словно о чём-то её предупреждая, — и в следующее же мгновение из метели перед ним возникли ещё три животных-великана.

Ярко-зелёная змея обвилась вокруг ног, не давая косолапому пошевелиться, второй медведь — но белого цвета и с менее покатой спиной, — повалил первого наземь, а исполинский чёрный волк с ощетинившейся шерстью напрыгнул на жертву сверху и жадно принялся рвать ещё живую плоть.

Смотреть дальше Услада не смогла и, пересилив себя, закрыла глаза дрожащими не то от озноба, не то от ужаса пальцами. Истошная разноголосица из воя, рычания, шипения, возни и хлюпания крови вскоре смолкла, свист леденящей пурги тоже затих. Вместе с хороводом равнодушных снежинок на бескрайний белый простор опустилась немая скорбь.

В полном безмолвии суровой пустоши осталось лишь одно единственное слово, что сорвалось с уст павшего зверя и отголосками долетело до её ушей.

«Туонела».

Прикорнувшая на своей старенькой телеге девица вздрогнула и проснулась. Никакой гиблой стыни, никакой завирухи, никаких чудовищ — только привычные очам родные места.

«Всего лишь дурной сон!» — отогнав тревожные думы, почесала она занывший от боли затылок и вздохнула: вестимо, на солнце перегрелась, а бабка бы сказала — то полудница по голове стукнула.

Глава 1.1: Велесова Борода

На лазоревом небе не было ни бельма облаков, а ветер нёс с берегов Днепра освежающую прохладу и медвяное ягодное благоухание. Казалось, что совсем недавно окрестности укрывало стёганое одеяло сугробов, сейчас же оно сменилось на тонкую, изумрудного цвета шёлковую шаль, расстеленную посреди заливных лугов.

«Не погода, а благодать, — мечтательно промурлыкала себе под нос Услада и, подмигнув тянущему повозку серому мулу, спросила, — правда же?»

Цветочек, — а именно так звали ушастую животину, — в ответ лишь лениво зевнул. Благодать не сладкая морковка, ей не полакомишься. Значит, и толку никакого от этой вашей благодати нет.

На все четыре стороны света, куда ни посмотри, от мягких прикосновений ветерка волновалось, мерно подрагивало зелёное море разнотравья. Белые ромашки с жёлтыми сердцевинами — для успокоения души и крепкого сна; мелкие, похожие на снежные хлопья соцветия порез-травы (1) — от ран и слабого желудка. Чуть поодаль, покачиваясь на длинном и тонком стебельке, над прочими растениями возвышались крупные мохнатые корзинки адамовой головы (2), в которых копошились трудолюбивые пчёлы, на кромке леса же горели ярко-жёлтые костры лепестков буркунца (3) и звенели лиловые колокольчики.

«Коли в колене боль не унялась, из буркуна подсобит свежая мазь», — вспомнила слова старой бабки-травницы девушка и сладко потянулась. Путь до Житова предстоял неблизкий.

Муравая оболонь между тем сменилась широкими полями, от которых веяло тишиной и горько-сладкой, словно жимолость, грустью. Васильковое небо над жнивьём было безбрежным и особенно далёким, а стайки жаворонков, чьи тени чёрными пятнами скользили по стерне, жалобно кричали о потерянных домах-гнёздах.

Весь урожай ржи убрали уже как седмицу назад, оттого бывшая нива казалась стыдливой девой, которая прикрывала нагие прогалины чернозёма выжжено-жёлтой куцей соломой. Испокон веков по окончании косовицы селяне оставляли на краю поля узкую несжатую полоску ярицы, связанную лентой, веря, что это поможет пашне отдохнуть и принести на следующий год обильный хлебород.

Услада, заметив очередную такую меженку с колосьями, забавно надула щёки: не глупые языческие обычаи приносят много зерна, а пар (4) да ежегодная смена одного жита другим. Именно трёхполье и жирная, плодородная земля и дали деревушке её название, а само Житово прославилось своими полями и амбарами, полными ржи, овса да пшеницы.

И ведь верили односельчане во всякий вздор!

Остановив мула, обладательница тёмно-русой с медовым отливом косы спрыгнула с повозки и достала из дорожной сумки зазубренный серп. С ним, острым ножом, пестиком и ступкой она никогда не расставалась — недаром была ученицей лечеи.

«Нечего добру пропадать, в хозяйстве и с одного колоска можно накормить три ротка, — убеждая в правдивости собственных слов не то себя, не то Цветочка с неодобрительным выражением на длинной морде, пробормотала она. — А то велесова борода, велесова борода... Коли борода есть, то куда остальное-то подевалось?»

Полуослик лишь вдумчиво оглядел хозяйку с головы до пят и, словно издеваясь над ней, издал короткое, нахальное ржание. Оттого желание Услады положить конец страде и пристроить на деревенском гумне последние несжатые колосья распалилось ещё больше, и одним решительным движением она срезала полые стебли, связала той же лентой с поля и бросила получившийся снопик в телегу вместе с подсеком (5). Среди спелых зёрен на долю мгновения вспыхнули озорные золотистые искры, но никакого значения она тому не придала — мало ли, от ослепительного солнца и не такое почудится.

Стерев со лба испарину, девушка вздохнула и посмотрела вперёд: до соломенных мазанок родного села оставалась верста-полторы, а от расположенной на вершине холма житовской церквушки старенький воз отделяло расстояние и того меньше.

И кажется, что у ворот храма кто-то махал ей рукой. Присмотревшись к юноше в длинном льняном стихаре (6), она узнала в нём служившего пономарём Прошку, соседского сына. За год её отсутствия в Житове тот подрос и даже обзавёлся рыжей бородой, из нескладного птенца превратившись в молодого сокола.

— Услада! — выкрикнул Прошка, не обращая внимания на прихожан, несущих освящённые соты из храма на пасеку: сегодня праздновали Медовый Спас. — Усладушка, ты это, али мерещится мне?

— Я, кто же ещё, — она слезла с воза и упёрла руки в бока, с лукавым укором глядя на друга детства. — В отрочестве в любви клялся да замуж звал, а сейчас не узнал?

Рудой служка ничего не ответил и лишь изумлённо раскрыл рот, пристально рассматривая вернувшуюся в родные края подругу. В белоснежной рубахе, червонной плахте (7) и зелёном переднике, с бисерным ожерельем на шее и серёжками в ушах напоминала она больше городскую боярышню, чем деревенскую девку. Всё же год учёбы в столице пошёл на пользу не только её знаниям, но и кошельку вкупе с умением одеваться.

А уж большие выразительные очи орехового цвета и манкие червонные уста были при Усладе всегда. Прошка, правда, и сам не заметил, как взор его с губ переместился несколько ниже и разглядывал уже ту девичью часть, что знатно прибавилась в размерах за то время, что они не виделись: из двух мелких плодов дички перси прелестницы превратились в сладкие налитые яблочки.

Глава 1.2: Велесова Борода

К Медовому Спасу село готовилось заранее, день этот был долгожданным для всех от мала до велика. Вместе с ним починался Успенский пост, а попы святили воду и в колодцах, и в речках с прудами, где мужики купали скот для избавления от болезней, пока крестьянские жёны готовили из созревших маковых зёрнышек с мёдом булочки да коврижки.

И, конечно, сама золотая сласть, — не зря праздник посвящался именно ей. С раннего утра пчеловоды выбирали на пасеке самый богатый улей, осеняли его крестным знамением и, выломав соты, несли их в храм, на освящение. После обедни часть мёда оставалась в церкви — то доля дьячья, часть раздавалась сирым да нищим, остальные же хрупкие шестиугольники относили назад, в пчельник. То была доля ребячья, для детишек и молодёжи.

Услада не помнила, когда в последний раз по-настоящему веселилась со сверстниками: лет с восьми ей было отраднее в окружении бабки-травницы с долгими рассказами о чудесных свойствах разных кореньев и былинок. С того самого дня, как отдал душу Богу её младший братишка, совсем младенец, решила она сделаться врачевательницей и спасать страждущих.

С того мига словно за одну ночь девица и повзрослела.

Дай, Господи, хозяину многия лета,
Многия лета — долгие годы!
А и долго ему жить — Спаса не гневить,
Спаса не гневить, Божьих пчёл водить,
Божьих пчёл водить, ярый воск топить —
Богу на свечку, хозяину на прибыль,
Дому на приращение,
Малым детушкам на утешение.
Дай, Господи, хозяину отца-мать кормить,
Отца-мать кормить, малых детушек растить,
Уму-разуму учить!
Дай, Господи, хозяину со своей хозяюшкой
Сладко есть, сладко пить,
А и того слаще на белом свете жить!
Дай, Господи, хозяину многия лета!

Подростки и совсем малышня уже голосили песенки на пасеке и, собравшись в круг, ждали своего угощения. Дородный Микола, здешний ульевод, внимательно обвёл взором усталых серых глаз всех желающих отведать медку и показал перстом на всполошившуюся от такого внимания лечею.

— Ба! — рассмеялся мужичок и ухмыльнулся. — Неужто Услада в родные края воротилась? Раз так, то с именем твоим и положено первой попробовать пчелиного урожая. Держите, — пасечник протянул ей да Прошке переливающиеся медным и золотым блеском полупрозрачные соты, после чего прикрикнул на остальную детвору. — Цыц! Вы, шкодники, коли не научитесь себя вести, последними получите сласти!

От пряного аромата восковых шестиугольников у девицы закружилась голова, в которой из старой памяти всплыли отголосками слова бабушки: кто первым медок освящённый употребит, у того непременно сбудется сокровенное желание.

Услада, с ранних лет впитав от бабки знания о травах да обучившись лечебной науке от наставницы-врачевательницы, не слишком-то полагалась на всевозможные обряды, будь они пережитками языческих времён или же церковными обычаями. В конце концов, однажды заказав молитвы за здравие больного дитятки или же всучив пару монет катающим яйца ворожеям, потом отчаявшиеся матери всё равно приходили в лавку знахарки за снадобьями, чей горький вкус спасал куда лучше сладких обещаний выздоровления.

Как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай.

Впрочем... что, если один-единственный раз это сработает?

Разломав узорчатую пластинку надвое, она вручила одну половинку медовых сот Прошке, другую же стала жевать сама. От сочной, приторной сладости у неё защекотало в горле; девушка закрыла глаза и мысленно озвучила своё заветное желание.

«Не хочу в Житове обабиться... Взамен этого алчу мир повидать да людям помогать... И молодца ладного, широкоплечего, белокурого, весёлого да такого, чтоб на всю жизнь любовь!»

Тут же Услада поморщилась, то ли от собственных грёз, то ли от невзначай коснувшегося её руки кончиками пальцев Прохора. Стеснительный рыжий парнишка, виновато улыбнувшись, сам принялся лакомиться сладким угощением и отвёл взгляд от подруги.

От предложения проводить её до порога девица отказалась и отправила пономаря обратно в храм. Пусть Прошка и был хорошим, отзывчивым хлопцем, понапрасну тешить юношу надеждами ей не хотелось, да и видела в рудом алтарнике она скорее брата и товарища, нежели суженого.

Обсосав остатки мёда из филигранной ячейки, бывшая ученица врачевательницы медленно зашагала к отчему дому. Она миновала играющих ребятишек, прошла мимо милующихся на завалинке влюблённых, посмотрела на старенькую яблоню, — даже там ворковала, прижавшись одна к другой, пара неразлучных горлиц.

Сердце отчего-то защемило от одиночества.

В столице она так и не завела подруг, Рябина тоже отказывалась обучать своему ремеслу больше одной девицы за раз, поэтому кроме как с парой шапочных знакомых и посетителями лавки Услада даже разговоров не вела. Порой единственным собеседником становился верный Цветочек, но и его длинные уши время от времени, казалось, сворачивались в трубочку. Неровен час, и после ещё нескольких жалоб на жизнь, обращённых к мулу, тот либо сбежит, либо сам обучится человеческой речи, чтобы бросить в ответ короткое и усталое «хватит».

Усладин Травник 1

Глава 2.1: Скотий Бог

Либо мёд на пасеке у Миколы изрядно забродил, либо полуденное солнце как следует ударило ей по маковке, иначе быть такого не могло! Услада сначала потёрла глаза, затем потрясла головой, после и вовсе плеснула на себя воды из ведра, однако видение никуда не исчезло.

Настоящая?!

Решительно раздвинув руками солому, девица увидела в горе из высохших стеблей сладко сопящего молодца лет двадцати, не больше. Широкие соболиные брови то и дело подрагивали во сне, а на кончике чуть вздёрнутого носа почему-то сидел одинокий шмель. Житовчанка раздражённо вздохнула и отшвырнула в сторону ещё несколько пучков, однако в следующий миг её щеки покраснели, а сама она остолбенела.

Незваный гость был совершенно голым.

Кучка сена обнажала широкую, могучую грудь, сплошь поросшую курчавым светлым волосом, дорожка из них уходила ниже и скрывалась где-то под остатками стога. От незнакомца исходил одновременно звериный и сладко-ягодный чарующий запах, а статное, ладно сложенное тело пугало своей медвежьей мощью... и вместе с тем отвести от него взгляд Услада почему-то была не в силах.

Захмелевший проезжий торговец? Кто-то из родичей односельчан? Или пробравшийся в хлев тать?

— Просыпайся! — собрав волю в кулак, выкрикнула лечея и, схватив хлопца за бороду, с силой дёрнула за неё... и ошарашенно поглядела на оставшиеся в ладони ржаные зёрна.

В ответ тот лишь заворочался и пробормотал под нос что-то невнятное.

— Вставай же!

Как бы громко она не голосила, это не помогало: парень будто бы впал в спячку и не желал выходить оттуда несмотря на горланящую в уши Усладу. Тогда девица зачерпнула немного воды из корытца и плеснула ей на лицо бородатому соне.

Получилось!

От неожиданности издав гортанный рёв, незнакомец вскочил на ноги, и когда сухие стебли и листья наконец-то упали на земляной пол, девушка и сама вскрикнула, отпрянула... но всё же повернула голову обратно.

Высокий, почти в три аршина ростом, с могучими руками и выступающими изгибами ключиц, он стоял совсем нагой, прикрывая срам толстым снопиком ярицы. В рассеянном свете, что лился из-за приоткрытой щербатой двери сарая, сама кожа его, казалось, источала мягкое молочное сияние.

Витязь манил к себе каждым мелким, тугим завитком волос и всем огромным телом разом, а в золотисто-медовых глазах его подобно звёздам поблёскивали янтарные искры. Острыми когтями в сердце Услады впился страх того, что не владеет она собой и готова уже сделать всё за один только колдовской ласковый взгляд витязя; избавиться от этих тисков она смогла лишь до боли, до крови прикусив полную нижнюю губу.

Ворожба какая-то, ни дать ни взять!

— Как зовут тебя... и что ты забыл в хлеву моих родителей? — девица вцепилась в шершавый черенок вил, выставив на незнакомца острые изогнутые зубцы, и угрожающе сверкнула очами. — Говори подоброву да поздорову, а не то получишь у меня!

— Велесова борода, велесова борода... — задумчивым низким голосом проговорил парень, многозначительно посмотрел себе промеж ног и пожал плечами. — Коли борода есть, то куда остальное-то подевалось? А вон оно!

От этих хорошо знакомых слов, ранее произнесённых ей самой по пути в село, Услада вздрогнула и ткнула воздух перед здоровенным детиной своим оружием, чтобы тот и думать не смел о том, чтобы обнажить прикрытое той самой велесовой бородой с житовского поля место.

Тать медленно сделал шаг ей навстречу и, нагнувшись, втянул ноздрями запах девичьих волос. На лице его тотчас же расплылась какая-то блаженная, совершенно глупая и беззлобная, улыбка.

— Райский сок от ночной росы, той, что пчёлы-труженицы собирают с цветов благоухания после денницы, — бородач мечтательно закатил глаза и облизнулся. — Его духом сочишься ты, чаровница.

— У нас его называют просто мёдом. Райский сок ночной росы, это надо же придумать такое! — нахмурилась девушка и ткнула указательным пальцем свободной длани в его широкую грудь. — Пройдохи таких речей сладких не говорят... и на местного невежду ты не похож. Купец заезжий или дружинник?

От предположения собеседницы ухмылка незнакомца сделалась ещё шире, и среди ровных рядов привычных зубов в ней блеснули две пары длинных, слегка загнутых назад клыков. Обычный страх вмиг сменился на жуткие предположения и покалывающие кожу ледяные иголки, а по спине пробежали мурашки и холодные капли пота.

Резкое движение — и вилы, которыми она сделала выпад, чтобы заколоть чудище, сломались напополам. Сделал это... незнакомец, да ещё и голыми руками!

— Дух... нечистый, — голос Услады задрожал и превратился в тонкий, едва различимый шёпот, сама же она вжалась в бревенчатую стену хлева и ощутила, как предательски подгибаются колени. — Бб-бес... окаянный...

Пролепетав эти слова, травница медленно потянулась к висящему на тонкой бескровной шее деревянному крестику и явила колдуну распятие, способное отогнать прочь любых чертей да упырей. Действия девицы на миг застали его врасплох, но, взглянув на символ веры, «колдун» рухнул ниц и принялся быстро-быстро, словно бесноватый, трясти кудрявой головой…

Глава 2.2: Скотий Бог

Как только тень от распятия упала на красивое лицо клыкастого незнакомца, он закатил свои светло-карие глаза так, что те сделались совершенно белыми, улыбка же превратилась в пугающую гримасу. Услада невольно стала бормотать под нос молитву, ещё крепче сжимая в трепетной руке крестик.

А затем обладатель золотистых волос, волнами ниспадающих на плечи, заливисто захохотал. Смех его, журчащий весенним ручейком и соловьиной трелью, был совершенно обезоруживающим и непосредственным... оттого неуместными, чуждыми казались торчащие изо рта сверкающие клыки.

— Ты чего смеёшься, дух нечистый?! — всполошённая, девушка протянула символ веры настолько высоко, насколько могла; сейчас он почти упирался в самодовольную морду молодца. — Изыди, бесовское отродье! Преклонись перед знаком Господним!

«Бес» в ответ лишь многозначительно поднял брови и пожал плечами, после чего бережно отвёл в сторону тонкую Усладину десницу. Её хозяйка озадаченно захлопала ресницами, не понимая, это вера её недостаточно сильна или же стоящая напротив детина — вовсе не дьявольский приспешник?

— Похож я на образину? — спросил незваный гость, бесстыдно покрутившись перед ней и сверкнув парой упругих ягодиц. — Отчего-то мне казалось, что черти выглядят совсем по-другому. Да и хвоста с рогами я не вижу.

— Разные они, — стыдливо опустила очи Услада, мысленно благодаря высшие силы за то, что срам наглый собеседник по-прежнему прикрывал снопиком. — Говорят, огненные змеи в ладных молодцев оборачиваются да ночами навещают вдов и женщин, потерявших возлюбленных... Правда, к нетронутым девам они не являются.

— Я, стало быть, ладный молодец? — гордо вздёрнул нос клыкастый и тут же посмотрел на неё масляными глазами, расплывшись в нахальной ухмылке. — А ты — дева до сих пор?

— Вовсе не такой уж ладный, — буркнула в ответ ученица лечеи, сознательно пропуская вторую часть вопроса.

— Но и не такой уж и страшный, правда?

— Ты зубы мне не заговаривай! Скажи лучше, кто такой и что в хлеву моём забыл?

— Это ты мне?

— А кому же ещё! — совсем закипела от гнева раздражённая выходками нагого татя девушка.

— Мало ли, вон, Цветочек тут, — показал он свободной рукой на равнодушно жевавшего сено в стойле мула и мотнул белокурой головой вправо. — И Бжижек тоже.

— Бжи... кто?

— Шмель, друг мой. Летает и делает бж-бж-бж, вот я его так и нарёк, Бжижек.

— И откуда ты знаешь мула по имени? — только сейчас осознала Услада и оторопела того больше.

«Неужто нечистый дух может и чужой разум читать, и со зверьми да букашками общаться?»

— Ты его так сама называла. Там, в повозке, по дороге в деревушку... — хлопец, которому надоело стоять и прикрываться, с ребячьим восторгом плюхнулся в стог сена и взял один длинный стебелёк с колоском на конце в зубы. — Какая же у тебя шерсть красивая!

Услада, коса которая и впрямь отливала лисьей рыжиной из-за запутавшихся там солнечных зайчиков, совсем утомилась и присела напротив беззастенчивого охламона. Девушка провела пальцами по ленте на краешке причёски и задумчиво глянула на собеседника. Нет, ей не мерещилось, рядом по-прежнему был некто бессовестный, нагой и с клыками в придачу!

— Это не шерсть, — цокнула она. — Во-ло-сы.

От произнесённых речей юношу вмиг перекосило: лицо сделалось острым в чертах и обзавелось хищным оскалом, в карих глазах пламенем вспыхнули медово-янтарные языки, а мелкие волосы на руках и завитушки на груди встали дыбом, словно на дворе была лютая стужа, а не конец лета.

— Никогда... не говори... — произошедшее почему-то разом стёрло с бородача всё былое балагурство и лёгкость. — Это слово.

— Значит, нечистому духу от волос дурно становится... — уловив слабость здоровяка, торжествующе выдала Услада: тот снова изогнулся коромыслом и стиснул зубы. — Коли не хочешь, чтобы я повторяла это до самого заката, открой свою сущность, бес.

Взор его окончательно переменился и стал отрешённым, потухшим и... печальным? Скорее не от угроз пигалицы, сверлящей его недоверчивым взглядом, а от того, что люди подобным образом обращаются с ним.

— Подай мне вон ту вещицу, — равнодушно показал он на висящего над порогом «скотьего бога».

Ученица врачевательницы, козочкой метнувшись к засушенной медвежьей лапе, брезгливо сняла ту с гвоздя и протянула незваному гостю. Молодец повертел оберег в руках, сомневаясь, стоит ли оно того, но медленно сорвавшиеся с губ девушки звуки заставили его обречённо кивнуть.

— Во...

Раздувшимися ноздрями незнакомец втянул запах мохнатой пятерни. Звериного духа в ней почти не осталось, зато вдоволь пропиталась она людским потом вместе с травянистым, пряно-пыльным оттенком сена и тёплым, слегка влажным деревом да коровяком.

Медведь выветрился, остался лишь хлев.

— Ло...

Однако даже так в «скотьем боге» должна была остаться, удержаться хоть одна капля необходимой силы. Если жива память рябью на воде как там, на нетронутой меже поля, то нужно лишь найти эту каплю и выжать из сухой, безжизненной лапы.

— ...

Глава 2.3: Скотий Бог

Сахарно-жёлтый рогалик полумесяца щедро лил на окружающие цветочные поляны медовый свет. Тёмно-синяя вышина с рассыпанными по её ткани золотыми стайками звёздных пчёл была точно такой же, как и сотни лет тому назад. Всё те же причудливые узоры сверкающих скоплений, всё та же полупрозрачная пелена из облаков, за которой воткнут в бархатный купол яркий колышек (1), где на привязи пасётся небесный конь...

Зато мир под этим небом разительно переменился, от себя прежнего сохранив лишь пережитки суеверий в виде медвежьих лап в хлеву да перевязанных алой лентой снопов на жнивье. Над спящими мазанками поселения величаво возвышался крест на куполе деревянной церквушки, и был этот символ теперь повсюду: на шее прекрасной девы, испугавшейся его словно какого-то чуда-юда, вдали на противоположном берегу Днепра, где красовались им белокаменные храмы соседнего Витачова (2).

Надо же, для него породившее новую веру чудовищное преступление произошло один вдох, одно движение ресниц назад, а для крестьян этого государства минуло больше тысячи лет, по меркам человеческой жизни — целая вечность.

За зимой, что белой совой хлопает крыльями снегопада, приходит журчащая ручейками весна — рыбёшка с посеребренным хвостом; потом наступает очередь лета, греющего бока на солнце зелёной ящеркой, по следам которой рыжими листьями на хвосте лисьих ветров бежит огнёвка-осень.

Пожалуй, перемены — это сама суть окружающего мира, и без них жить в нём стало бы совершенно скучно и безрадостно. Перемены пришли и в эти края, а значит, ему здесь уже не рады как раньше. Да что там не рады?

Его уже не помнят и не признают.

Лиловые колокольчики, словно уловив горестное настроение, зазвенели протяжную заунывную песнь, от которой на медовую луну захотелось надрывно и душераздирающе выть. Вот только волком он не был и выть не умел, а своим жутким гулким рёвом распугал и потревожил бы голосящих в ночи соловьёв, свою последнюю отраду.

Тоска пронзила его сердце и, свернувшись калачиком в зарослях душистой таволги, молодец заснул, посасывая окончательно принявшие человеческий облик пальцы, словно младенец.

* * * * *

В груди будто что-то разбилось и тысячей мелких, острых осколков растревожило давно поросшие мхом раны, заставив её тонуть в одной за другой волнах горькой кручины. С губ Услады сорвался приглушённый стон, и она с силой вцепилась пальцами в подушку. Снова этот сон, снова бесплодные и промёрзшие земли!

Судорожный плач сотрясал девичье тело от безысходной, беспричинной печали и лютого холода внутри; солёные дорожки слёз текли без остановки, а голову будто стянули железные обручи и колючие терновые лозы. Отчего ей так грустно, так больно?! Словно проживала она, пропускала через себя чужое горе, что становилось её собственным!

Сделав глубокий вдох, на дрожащих ногах травница подошла к открытому окну, чтобы глотнуть живительного свежего воздуха. Ветер снаружи гладил густую зелень старой яблони, ветвями упиравшейся в плетень, а за забором податливо покачивалось от ласк каждого дуновения луговое разнотравье. Среди зелёных стеблей и цветочных лепестков на мгновение ей померещился знакомый образ, устремивший взгляд к полумесяцу, но миг спустя того там уже не оказалось — протерев глаза, Услада горемычно прикусила губу и вернулась в постель, где место тоски заняла усталость.

Обняв подушку, она провалилась в благоухающее ложе из сновидений. От постели несло таволгой — совсем как от лежбища её странного гостя, дремлющего в считанной полуверсте отсюда.

Примечания:

1) Прикол-звездою на Руси называли Полярную звезду, она была колышком, к которой привязывался Небесный Конь — созвездия Большой и Малой Медведиц;

2) Витачов — древний, упоминаемый с X века городок на берегу Днепра. Расположен в 65 км от Киева.