Медведь для Маши

Глава 1

Вот что я делаю не так? Почему у меня всё через то место, на котором сидят? Три месяца эту банду пас, ночами не спал, информаторы проверенные были. И всё это только я мог бездарно профукать. В голове всплывают более крепкие и неприличные выражения.

- Эй, Потапыч, ты чего? – Напарник смотрит участливо. Знаю, что сейчас начнёт убеждать меня, что я не мог предвидеть всего. Но его утешительные речи меня не успокоят, и совесть мою не уймут.

Целая деревня сгорела! Десятки жизней оборвались из-за тех выродков, а я только и могу, что приехать и посмотреть на пепелище. Не дожал, не вытянул, где-то прокололся, раз они заподозрили неладное. Одним словом, облажался.

- Мих, ну ты же не гадалка, чтобы будущее предвидеть, - предпринимает ещё одну попытку Руслан.

- Угу, - отвечаю в своей манере, сворачивая на неприметную лесную дорогу. Зарево от затухающего пожара до сих пор за пять километров видно.

Если бы не труднодоступная местность и отсутствие средств связи у местного населения… возможно, пожарные успели доехать, чтобы спасти хотя бы кого-то.

Когда мы с Русом подъехали к небольшому поселению на двадцать домов, от него уже осталось лишь пепелище. Деревянные срубы сгорели быстро, хороня в своём чреве жильцов. Целые семьи! Старики, малые дети… никого эти сволочи не пощадили. Человеческие жизни не значили ничего для тех мразей. Внутри такая ярость клокочет, что окажись эти твари рядом, разорвал бы голыми руками. Деньги, деньги, деньги…

Всё ради этих грёбаных цветных бумажек! Как мне жить теперь с этим? Как простить себя за то, что не успел, не спас?

Смотрю на обугленные остова домов, а в груди пожар не меньше. Моя работа подразумевает некий цинизм и толстокожесть, но нет их. Не смог с годами выработать. Каждую человеческую трагедию через себя пропускаю, каждую боль, как свою чувствую. Бабка моя любила повторять, что негоже мне идти в профессии, где нужно жизни человеческие спасать. Угроблю я себя – слишком уж мягкосердечный. И нет бы послушать, но захотелось по отцовским стопам, чтобы не зря всё…

- Почему кинологов не привезли? – Интересуюсь у начальника. Даже Самсонов лично приехал. Как же! Вопиющий случай.

- А толку? Они сказали, что пожар все запахи уничтожит. Бесполезно это. Собаки след не возьмут. Лес почти до реки выгорел. Мы ведь и узнали о трагедии, потому что нам рыбаки местные позвонили. Когда звонок в МЧС поступил, уже прибрежная зона горела. Николаич со мной связался, уже когда на место приехал и увидел, что здесь творится. Лес удалось потушить, но с левого края он до самой реки выгорел. Ветер в ту сторону огонь гнал. А ведь по реке те твари и ушли. Вертушка только завтра сможет окрестности прочесать. Всё рассчитали, гниды.

Молча слушаю капитана, засунув руки в карманы. И тут неожиданно в тёмном лесу, подсвеченном алым заревом пожара, улавливаю шорох. Срываюсь с места и несусь туда. Вдруг ещё не успели сбежать? Не обращаю внимание даже на окрики сослуживцев. На ходу пистолет из кобуры выхватываю и ныряю в тёмную чащу.

Замечаю, метнувшуюся от меня тень.

- Стой! Стой, а то стрелять буду!

Почти нагоняю беглеца и тут понимаю, что это девка. С её головы падает платок, зацепившись за ветку. Она несётся от меня, словно прыткая лань. Понимаю, что не всех пожар сожрал. Выжила! Она теперь может стать свидетелем. Подхватываю платок, запихивая за пазуху.

- Стой, я тебя не трону! – уже другим тоном.

Но она летит стрелой по направлению к небольшому озеру, что находится неподалёку. Выбегает из-под сени деревьев и прямиком на лёд бросается. Морозы стукнули неделю назад. Мало, опасно…

- Стой, дурёха! Провалишься! Я тебе помочь хочу, - делаю осторожный шаг к кромке, пряча пистолет. Если ледяная корка выдержала эту маленькую пташку, то под моим весом точно провалится. – Иди сюда, милая. Не бойся, - говорю, как можно ласковее.

Луна освещает место действия. Всё видно, почти как днём.

Девушка смотрит на меня широко распахнутыми глазами. В них дикий ужас. Да, не внушает моя внешность доверия. Амбал под два метра ростом, бородатый, с суровой мордой. Не зря меня Медведем кличут. Похож. Даже мужики побаиваются, а тут эта пичужка.

- Я из полиции. Защитить тебя хочу.

И тут раздаётся громкий треск, девушка вскидывает руки и безмолвно уходит под лёд.

ВАШУ МАМАШУ!

Матерюсь, на чём свет стоит, когда в озеро бросаюсь. Лёд подо мной сразу проламывается, а стылая вода острыми зубами вгрызается в тело. Это девушку ненадёжная корка выдержала – маленькая, почти, на первый взгляд, невесомая. Особенно по сравнению с моим медвежьим весом. Внешность под стать имени.

Ледяная вода моментально начинает сковывать тело. Судороги по рукам и ногам идут. Полынья вроде и недалеко, но добраться до неё стоит неимоверных усилий. Молюсь, чтобы подводных течений здесь не было. Вроде на озере их не должно быть. Тем более, водоём небольшой. Но мало ли?..

А девушка раз вынырнула, схватила ртом воздух и больше над поверхностью не появлялась. Сколько уже прошло времени?

Добираюсь до полыньи и ныряю. Шарю в кромешной темноте руками. Мне не приходится держаться на плаву – вода лишь до подбородка достаёт, но этой девчонке выше макушки, да ещё и напитавшиеся водой вещи ко дну тянут.

Сердце заходится в бешеном ритме от холода и адреналина. Ещё нырок, и мне удаётся что-то нащупать. От потери чувствительности не могу понять, что именно, но сразу дёргаю на себя и достаю на поверхность практически окоченевшую девчонку. Она судорожно ртом воздух хватает, кашляет и трясётся вся. Прижимаю её к себе и с трудом бреду к берегу. Ледяная вода все силы выкачала.

Девчонка сначала замирает, давая мне возможность нормально двигаться, а затем трепыхаться начинает. И снова не издавая ни единого звука.

- Прекрати немедленно! – Рычу сквозь зубы, потому что и челюсть от холода свело. Не хочется девушку ещё больше пугать, но непроизвольно получается. Она снова замирает и всхлипывает.

Глава 2

Неужели узнала? Но я ведь её ни разу не видел. Мы к старейшине приходили, беседовали и сразу уезжали. Я бы такую точно запомнил, если бы повстречал. Хотя деревенька маленькая была, она могла меня мельком увидеть.

- Я не из них, - стараюсь говорить успокаивающе, но ничего не выходит из-за того, что зуб на зуб не попадает.

Подбираю оружие, запихиваю в кобуру и всё это, не выпуская девушки из рук. Не хватало мне ещё одного заплыва.

- Я полицейский. Если точнее – следователь. Меня зовут Михаил Потапов. Ты из этой деревни? Как спаслась? Как твоё имя?

Девушка молча дёргается и всхлипывает.

- Эй, я не причиню тебе зла.

Молчит и смотрит затравленно. Неужели онемела из-за стресса? Я слышал о подобных случаях. Снова подхватываю девушку на руки и шагаю обратно.

К деревне выходим довольно быстро, учитывая мои одеревеневшие конечности, и нас тут же окружают мои сослуживцы. Вопросы сыплются один за другим, но девушка лишь испуганно дёргается в моих руках и продолжает молчать.

- Я её к себе заберу, - говорю капитану, когда ажиотаж немного спадает. – Не смог её семью защитить, поэтому ответственность на мне.

- Потапов, девчонку психологу бы показать, медикам. Попытаться допрос провести. Она ведь точно видела выродков, которые деревню спалили. Она свидетель! Может быть, у неё родня где есть…

- Её под защиту надо, - соглашается с капитаном Руслан.

- Я и беру её под защиту. Вы что, не видите, в каком она состоянии? Какой, к чёрту, допрос?! Да эта девчонка столько чужих людей отродясь не видела. Я же вам рассказывал об укладе староверов. Ей в себя прийти нужно для начала. Привезу её в участок, как только пойму, что девушку попустило. А насчёт психолога, полностью согласен. У неё шок. Пусть завтра ко мне приедет, проведёт осмотр.

- Хорошо. В виде исключения, - соглашается начальник и отпускает нас домой.

Усаживаю девушку в машину и сразу врубаю печку. Меня трясёт так, что вести нормально не могу – руль то и дело в сторону выворачивает. Благо дорога дикая, она прощает мои виляния. Девушка сжалась в комочек и даже голову моей курткой накрыла. Никогда на машинах не ездила, и теперь ей очень страшно. И хотел бы оградить от лишнего стресса, но не получится. Придётся ей пройти через новые испытания.

Домой добираемся к полуночи.

- Ты идти сама можешь? Согрелась? – спрашиваю, но снова натыкаюсь на глухую стену. Вздыхаю устало, открываю дверцу и буквально вытаскиваю девчонку на улицу. Она упирается, её колотит, но теперь непонятно от холода или от страха. – Ещё раз повторю на всякий случай, что вреда тебе не причиню. Ты хоть речь мою понимаешь? – интересуюсь.

На этот раз удостаиваюсь кивка. Уже хорошо. Хоть умом с перепуга не тронулась. Более тщательно рассмотреть спасённую удаётся только в подъезде. В машине она всё в куртку куталась, а сейчас вижу, насколько девчонка красивая. Интересно, её уже просватали? У староверов это быстро. А тут такая красавица и явно за двадцать уже перевалило, а на пальце кольца нет. Насколько мне известно у их женщин к этому возрасту уже и по паре детишек бывает.

Ладно, не моё это дело. Ясно одно – теперь у бедняжки никого из близких не осталось, если только нет родни в других селениях. В любом случае узнать это исключительно от неё можно, а она молчит как рыба.

В лифт затащить девушку не получается. Она, как только дверцы распахиваются, шарахается к противоположной стене и отчаянно начинает креститься. Как не пытаюсь объяснить, что такое лифт, ничего не выходит. Упёрлась, глаза огромные и ни в какую. Пришлось подниматься на седьмой этаж пешком.

- Тебе бы горячую ванну не мешало принять, - говорю, как только мы в квартиру заходим. Вижу, что одежда у неё всё ещё сильно мокрая. Да и моя не лучше, но я потерплю. – Чтобы согреться, - поясняю на всякий случай. – Пойдём.

Веду девушку в ванную, наблюдая, как она ошарашенно и растерянно осматривается. Показываю, как воду включить, а потом оставляю одну, чтобы взять полотенце и, хотя бы какую-нибудь сухую одежду. По идее, моя рубашка её чуть ли не до пяток должна укутать.

Когда возвращаюсь с необходимым, понимаю, что девушка заперлась и категорически не хочет мне открывать. Ладно, пусть сама занимается.

- Я вещи возле двери положил, - говорю громко. – Как закончишь, приходи на кухню.

Сам же отправляюсь переодеваться и чай заваривать. Ощущение, что промёрз насквозь. Надеюсь, не заболею. Заварив чай, сел и прислушался. Только сейчас понял, что из ванной не доносится звуков льющейся воды. Напрягся. Вдруг девчонка с собой сделать что удумала, а я и не догадался сразу!

Подхожу к ванной и стучу, ощущая, как внутри потряхивает от напряжения.

- Эй, у тебя там всё нормально?

Тишина.

- Ты хоть знак подай. Постучи два раза, если всё в порядке.

Но стука я не слышу. Полотенце с рубашкой так и лежат в коридоре возле двери. Внутри начинает тревога пружиной разворачиваться. И зачем я её одну оставил? Видел же, в каком девушка состоянии.

- Слушай, если ты мне сейчас не откроешь, я дверь вышибу, - предупреждаю, а сам уже в панику ударяться начинаю. Взял, блин, под защиту.

Выжидаю секунд двадцать и плечом на дверь наваливаюсь. Под моим весом замок сдаётся очень быстро. Вваливаюсь внутрь и вижу, что девушка сидит в пустой ванне, обхватив колени руками и уткнувшись в них лицом, беззвучно плачет. Её трясёт так, что плитка под ванной вибрирует.

- Эй…

Как к ней подход, блин, найти?

- Почему не искупалась? Ты же заболеешь, - не знаю, что ещё сказать. Не умею я с женским полом.

Реакции на меня ноль. И, что делать прикажете?

- Так, давай я тебе помогу, - пытаюсь дотронуться до девушки, но от моего прикосновения она шарахается, как от калёного железа.

- Слушай, нельзя так, - делаю ещё одну попытку её вразумить. – Ты хоть в сухое переоденься. Не хочешь ванну, пойдём чай пить с вареньем. Тебе согреться надо.

Отмечаю про себя, что она так и сидит в платке. Только обувь сняла, которую на пороге оставлять отказалась. Как будто я её украсть мог.

Глава 3

Девушка мирно спала, свернувшись калачиком в своём импровизированном коконе. Бутерброды стояли нетронутыми, а вот чай она выпила. Забрал тарелку с чашкой и пошёл готовить завтрак. Заодно вытащил вещи из стиральной машинки и развесил сушиться. А пока придётся девчонке, всё же, в моей рубашке пощеголять.

На кухне она появляется совершенно бесшумно. Я поворачиваюсь, чтобы тарелки на стол поставить, а она стоит в дверях по шею в простыню замотанная. На голове неизменный платок, который как-то сама отыскала. Как только со мной взглядом встречается, тут же глаза в пол опускает.

- Ну, как дела? – улыбаюсь приветливо. Стараюсь голосу мягкости придать. – Почему не поела вчера? Хотя я понимаю, после того, что произошло с тобой, у всякого аппетит отобьёт. Давай, значит, завтракать. Мне бы имя твоё узнать. А то «эй» - обращение не очень вежливое и приятное.

Девушка молча жмётся на пороге, так и не решаясь на кухню зайти.

- И как нам с тобой диалог выстраивать? – вздыхаю. – А его ведь как-то надо выстраивать. Иначе совсем нехорошо выходит. Ты писать умеешь? – вижу едва уловимый кивок. – Напишешь мне своё имя?

Снова кивок.

Хватаю блокнот и ручку с холодильника и кладу на стол. Девушка нерешительно подходит и выводит большими красивыми буквами – Мария.

- Маша, значит, - хмыкаю. – Как в сказке почти выходит про Машу и Медведя. Только сказочная Маша побойчее была. Садись завтракать, Мария, - в очередной раз улыбаюсь, перекатывая на языке её имя. Оно мне нравится. – Медведь тебе каши сварил.

Как-то так повелось, что я всегда ел на завтрак овсянку. Бабушка приучила. А как она умерла, не стал традиции изменять – привык за двадцать с лишним лет. Бабуля у меня строгая была, но мудрая и сердечная. А вся эта строгость только для порядку держалась. Пришлось ей одной меня воспитывать. Мама рано умерла, мне тогда всего четыре года было. Сердце. Врачи рожать ей запрещали, но не послушала она. А отец при исполнении погиб в перестрелке, когда мне десять стукнуло. С того момента мы и остались с бабулей одни против целого мира.

- А чего ты рубашку мою не надела? – пытаюсь выстроить своеобразный диалог. – Не понравилась? В простыне же неудобно.

Девушка поджимает губы, а потом пишет на листке: «нельзя».

- Нельзя, значит, - прихожу к выводу, что немота Маши вызвана, скорее всего, не вчерашними событиями. Складывается впечатление, что девушка давно перестала разговаривать.

- Твои вещи ещё не высохли. Ты так и будешь в простыне ходить?

Маша кивает. Замечаю, что к еде она так и не притронулась.

- Чего не ешь? Что-то не так? Не нравится? Это на вид каша не очень, а на вкус, поверь, вполне себе вкусная. Правда-правда. Меня бабушка научила её варить.

Маша пишет очередное слово: «молитва».

- А-а-а, вон оно что. Я должен прочесть перед едой? – вспоминаю, в каком укладе росла девушка.

Она кивает.

- Но я не знаю, как правильно.

Маша смотрит в стол, так и не подняв на меня глаз. Ни разу прямо не посмотрела. Она закусывает губу и вздыхает.

- Ладно, - сдаюсь. – Благослови, господи пищу эту. Так нормально?

Девушка снова кивает и приступает к еде. Ну, слава богу! Лёд тронулся. Хоть от голода под моим присмотром не помрёт. Но ест Маша без особого аппетита. В итоге половина каши остаётся в тарелке.

- Неужели невкусно? – спрашиваю, внимательно наблюдая за девушкой. Она такая румяная, такая красивая.

Маша зябко ёжится и мотает головой. Вот, и что это значит? Вздыхаю и убираю тарелку.

- Сегодня к тебе должен врач прийти. Из полиции, - поясняю. – Он попытается поговорить с тобой и попробует понять, как можно помочь.

Девушка обхватывает себя руками и усердно мотает головой. Из-под платка толстая коса выбивается, ложась ей на плечо. Невольно любуюсь. Знаю, что неправильно это, не должен я так на Машу смотреть, но ничего не могу с собой поделать.

- Не хочешь врача? – понимаю, что одна из причин такого категоричного отказа – это нынешний вид девушки. Она просто стесняется. – Хорошо. Я перенесу на пару дней. Договорились? Вещи твои к этому времени точно высохнут, и я возмещу, то что нечаянно порвал.

На лице девушки расцветает такое горестное выражение, что хочется тут же с места сорваться и прижать её к себе, утешая как ребёнка.

- Ты побудешь пару часов одна? – спрашиваю, гася в себе сиюминутный порыв.

Маша кивает.

- Хорошо. Я в магазин схожу. Не думал, что у меня гости будут. Продукты нужно купить, а то у меня типичная холостяцкая берлога с палкой колбасы в холодильнике. Ты пока отдыхай.

Перед тем как уйти, ещё раз инструктирую Машу по поводу воды. Вдруг ей захочется помыться. Она слушает внимательно, но старается от меня как можно дальше держаться. Не доверяет, боится. По глазам вижу. Неужели по-прежнему считает меня отморозком, как те, что её поселение спалили?

Вздыхаю, одеваюсь и выхожу. По дороге в магазин звоню начальству и обрисовываю общую картину, прошу визит психолога на пару дней отложить. Выслушиваю недовольное бурчание с тонной нравоучений.

- Ты хоть не заболел после вчерашнего заплыва? – интересуется начальник после бурной отповеди. Николаич всегда так. Сначала может всех собак спустить, но потом обязательно заботу и участие проявит. Он как строгий отец для всего отдела.

- Нормально. Организм крепкий.

- А девочка?

- Вроде бы тоже пронесло, - отвечаю.

Как позже оказывается, не пронесло. Придя из магазина, замечаю, что Маша какая-то вялая. Пытаюсь узнать, как она себя чувствует, но девушка лишь пишет: «нормально». В еде снова только ковыряется, так толком ничего и не отправив в желудок.

- Машунь, так нельзя, - вздыхаю. – Нужно есть. Я невкусно готовлю? Тебе не нравится или что-то из продуктов нельзя? – бросаю взгляд на овощную запеканку и отбивную.

Маша только головой мотает, снова вводя меня в ступор.

- Может быть сама хочешь что-то приготовить? – интересуюсь.

Глава 4

Как-то вёл я дело о незаконной пересадке органов. И, что самое интересное, врач, который проводил операции, был не в курсе, как к нему попадают человеческие запчасти. Главный хирург в частной клинике, по совместительству учредитель этой самой клиники и не в курсе. Долго мы с этим делом возились, думали, что владельцы уж точно должны знать всё, что происходит у них в учреждении. Шутка ли – десять убийств за три месяца?

Оказалось, что коллега того хирурга без ведома своего компаньона наладил поставки через бандитов, которые не гнушались ничем. По документам всё было чисто. Доноры лично подписывали бумаги о том, что после смерти завещают свои органы для трансплантации. Мало того! Договора были составлены таким образом, что все стрелки указывали на хирурга клиники. Будто он лично занимался их составлением.

Его компаньон был чист как слеза невинной девы. Удалось мне тогда распутать всю преступную схему и сохранить доброе имя Константина Львовича. Мужик был так благодарен, что пообещал в лепёшку расшибиться, если мне помощь вдруг понадобится. Я тогда только сплюнул через левое плечо. Не дай бог, чтобы его услуги пригодились. Но визитку всё же сохранил на всякий случай. Жизнь приучила к тому, что она дама капризная и непредсказуемая.

Кинулся к рабочему столу. Все полезные данные я хранил в верхнем ящике, строго в алфавитном порядке. Эта привычка – следствие специфической работы. Бывает понимаешь, что упустил какую-то важную деталь, не складывается картинка из-за какой-нибудь незначительной мелочи. Вот тогда-то и достаются из закромов все кропотливо собранные данные, раскладываются на столе, вертятся так и эдак, пока озарение не приходит.

Вытащив прямоугольничек с заветным телефоном, набираю номер.

- Да? – раздаётся знакомый голос.

- Следователь Потапов, - представляюсь по привычке.

- Неужели снова что-то стряслось? – напрягается врач.

- Да. Вернее, нет, - никогда не умел складно в устной форме мысли излагать. Отсюда и моя немногословность. Я человек дела, а языком чесать – это бабский удел. Но мне, как всегда, свезло, даже баба досталась неправильная. – Мне ваша помощь нужна, - наконец, позволяю врачу выдохнуть с облегчением.

- Слушаю.

Я коротко обрисовываю суть проблемы.

- Понимаете, что не могу я её в клинику отправить? – заканчиваю.

- Понимаю. Через сорок минут буду у вас, - входит в моё положение Константин Львович.

Когда раздаётся звонок в дверь, Маша уже находится в бессознательном состоянии. И это пугает до усрачки. Благо, Львович уже всякого навидался, и потерей сознания от высокой температуры его не удивить и общего дзена не нарушить.

Он шустро осматривает девушку, делает записи на предоставленном мной листке, потом ставит капельницу и несколько уколов. И всё без суеты, чинно и деловито. А попутно мне рассказывает, насколько сильно я влип на ближайшие две недели.

- Хорошо, что быстро среагировали. У девушки началось воспаление лёгких.

- А как тут не среагировать, если она сознание терять начала? – удивляюсь.

Врач кивает, а потом спрашивает, умею ли я уколы ставить. А я не умею! Да и не представляю, как смогу заставить Машу, добровольно мне свою голую пятую точку подставить. Особенно, учитывая её отношение к современной медицине в принципе.

- Значит, сейчас будете учиться, - продолжает «радовать» меня Константин Львович. – Тем более, пациентка не сможет оказать сопротивления, - посмеивается он. – Во всяком случае, сейчас. Капельницу я сделал, чтобы быстро температуру снизить. Но вы наблюдайте, чтобы отёка лёгких не было. Если начнутся хрипы, сразу звоните мне. Такое случается очень редко, не пугайтесь вы так, - начинает успокаивать меня Львович, видя моё выражение лица. – Дальше уколами будете лечиться и таблетками. Я выпишу рецептик. Два утром и один вечером.

Услышав это, я только застонал.

- Ну-ну, всё не так страшно. Я уверен, что вы найдёте подход к этой прелестной барышне.

- Она воспитывалась в закрытой религиозной общине, где без молитвы даже есть нельзя, а современные медикаменты считаются сатанинской отравой. Думаете, что задача мне по плечу?

- Если эта девушка оказалась в ваших сильных и надёжных руках, значит, по плечу, - подбадривает меня Константин Львович. – Держите. Колите быстро и твёрдо в верхнюю боковую четверть, - врач схематически расчерчивает пятую точку, показывая, куда мне предстоит делать инъекцию. – Да не тряситесь вы так. Колите смелее.

Дрожащими руками ставлю с горем пополам укол.

- Лекарство нужно вводить медленно, чтобы не было так больно, и чтобы избежать образования уплотнений.

Мысленно прикидываю, как буду уговаривать Машу на данную экзекуцию и снова застонать хочется. Не привязывать же её к кровати каждый раз?

- Спасибо, - жму врачу руку. Он оставляет мне рецепт, написанный убористым почерком. – Когда Маша в себя придёт?

- Температура уже начала снижаться. Сейчас организм немного отдохнёт, и прелестная барышня сразу очнётся. Оставляю вас наедине со спящей красавицей. Если понадобится консультация, звоните в любое время дня и ночи. И даже если состояние будет хорошим, то всё равно позвоните через несколько дней и отчитайтесь о её состоянии. А я ещё заскочу. Возможно, удастся вырваться в среду.

Прикинул, что это через четыре дня.

- Ещё раз спасибо, - закрываю дверь за врачом и иду к Маше.

Хоть Львович и сказал, что всё будет хорошо, но всё равно страх изнутри по грудине тараном молотит при виде такой беззащитной, хрупкой фигурки. Пока угроза её здоровью не минует, буду как на иголках.

Маша открывает глаза только через два часа. Я уже хотел снова Константину Львовичу звонить.

- Привет, - улыбаюсь. – Ты как? Что-нибудь болит?

Девушка замирает, а потом отрицательно мотает головой.

- Это хорошо. Но сейчас нам предстоит серьёзный разговор.

Глава 5

Маша

Мне хочется кричать, топать ногами и бить посуду, но я молчу. Крик давно стал для меня недосягаемой роскошью, а устраивать истерики и идти наперекор родительскому решению, и подавно большой грех.

Надо бы радоваться и благодарить бога и батюшку за шанс стать женой и матерью, но не получается. Горечь обиды изнутри всю душу разъедает. Они сосватали меня за Гришку! За этого рыжего, конопатого, лопоухого и нескладного юношу, который вдобавок и младше меня на четыре года!

Как представлю, что вся деревня будет меня видеть в свадебном одеянии рядом с ним, завыть белугой хочется. А ещё и детей от него рожать! Они же такими же конопатыми и лопоухими будут! А если девочкам черты отца достанутся? Разве сможем мы им потом хороших парней сосватать? Вон, Гришкины родители рады-радёхоньки, что хоть кто-то на их сыночка позарился. Пусть и от безысходности, от невестиного недостатка, зато какая красавица женой их пугала станет.

Тут же себя одёргиваю и начинаю молитву читать. Гордыня – это страшный грех! Надо с благодарностью принимать свою судьбу. Бог терпел и нам велел. Родители мои уже отчаялись немую дочь замуж выдать. Многие в нашей деревне думают, что это кара господня на меня и мою семью обрушилась.

Онемела в семь лет, да так и не заговорила. И без толку родители всех уверяли, что это случайность, сильный испуг. Волка я тогда в лесу увидела. Далеко от дома отошла по глупости, и хищник на меня выскочил. Я помнила, что отец сказывал тихо себя вести, когда на зверя дикого наткнёшься. Вот я и замолчала.

Стояла столбом ни жива, ни мертва от страха и только господу молилась, чтобы он меня спас.

Я ведь от рождения бойкой девчонкой была, говорушкой, непоседой. В разные неприятности влипала с завидным постоянством. А сейчас стояла и молила про себя о спасении, обещая, что больше ни слова не скажу, если жива останусь. Ведь и батюшка меня всё время попрекал длинным языком.

«Жена должна быть кроткой и молчаливой, должна мужчину слушаться, а ты как бесёнок маленький. Кто тебя замуж возьмёт?»

Что если батюшка прав, и моя разговорчивость от лукавого? И господь решил избавить родителей от такой напасти?

Я закрыла глаза, ожидая страшного. Волк уже на меня шёл, скаля зубастую пасть. Но тут прогремел выстрел. Оказывается, неподалёку, на моё счастье, охотники были. Господь спас меня, и я стала нести, данный ему обет.

Родители долго вымаливали мой недуг, а потом сдались, решив, что на всё воля божья. А как стукнуло мне семнадцать лет и пришло время мне жениха подбирать, никто не изъявил желания. И в восемнадцать никто не явился, и в девятнадцать, и в двадцать.

Я так надеялась, что Иван сватов пришлёт, всё время на него украдкой поглядывала, но ему нашли невесту в другом селении. А потом и Коля женился, и Саша, и Вася…

И из других деревень в наш дом сватов не спешили засылать. А меж тем время младшей сестры подошло. Нехорошо, когда меньшая раньше старшей замуж выходит. А женихи уже стали порог обивать. Настёна тоже красоткой выдалась – всем на зависть, парням на усладу. И всё остальное в ней ладно было. Не невеста – загляденье. А тут я бельмом на глазу у семьи и всей деревни. Вот и пошёл батюшка на такой шаг от отчаяния.

В селении давненько говаривали, что ни одна девка за Гришку по доброй воле не пойдёт. Коли у меня голос был бы, и я б не пошла. Но немота дала ответ вместо меня. Вот и решили две семьи породниться, избавившись каждая от своей ноши.

Гришка и рад-радёхонек. Никакие проклятия его не пугают. А мне хоть в болоте топись, как представлю, что с ним надо спать ложиться да по утрам миловаться. Как эта картинка перед глазами всплывает, сразу беспросветная тоска накатывает.

И аккурат в день сватовства решаю я сбежать, чтобы хоть ещё на денёк свою участь отсрочить. Невмоготу мне было, хотя и корила себя, и призывала к смирению. Но всё пустое.

Слёзы с самого утра душили, а родители думали, что я от радости реву. А я даже написать о своих страданиях не решалась, чтобы их не расстраивать, да на гнев батюшки не нарываться. Могла ведь указать, что не хочу за Гришку замуж, но так и не посмела супротив господа да отца своего пойти. Знала, какой это грех и позор.

Да не удержалась всё-таки, убежала в лес. Хотя до самого вечера уговаривала себя покориться. А как сбежала, так меня такое чувство стыда и раскаяния накрыло, что невмоготу было домой возвращаться и родителям в глаза смотреть.

Представляла, как им из-за меня краснеть пришлось, как Настёне тошно из-за такой сестры нерадивой да невдалой, и слёзы сами собой из глаз градом на мёрзлую землю катились.

Проревела до самого вечера, а когда собралась с духом, чтобы домой идти да родителям на глаза показаться, услышала, что в селении что-то неладное творится стало. До меня долетали крики, выстрелы и рёв моторов. А потом лес заревом огненным полыхнул.

Очень страшно было, но я пробралась к околице незаметной тропкой и за кустами притаилась. Видела, как страшные мужчины, что не однажды к нам в поселение хаживали, поджигают дома с людьми, запертыми внутри.

Мне кричать хотелось, броситься к своим, но я только наблюдала за зверством, происходящим в эту минуту передо мной. Я чувствовала ещё тогда, когда эти люди к нам с миром приходили, что страшнее дикого зверя они. Опаснее, беспощаднее. Да и батюшка это понимал…но просили они у нас невозможного – укрыть беглых заключённых, чтобы потом их переправить вниз по реке. Лодки у нас имелись, сноровка и знание диких мест.

Говорили, что денег дадут очень много. А на что нам деньги? Мы всегда к ним относились как к фантикам от конфет.

Но эти люди были настойчивыми. Они стали приходить чуть ли не каждый день. Сначала торговались, а потом к угрозам перешли. Но никто не верил, что они решатся на подобное зверство.

Как же хочется сейчас кинуться к своему дому, но я словно в землю вросла. Ненавидела себя за трусость, взывала к господу в безутешной безмолвной молитве, слыша крики своих родных. Но всё было тщетно. Огонь безжалостно пожирал всё, что мне было дорого, а я смотрела и поверить не могла, что это всё наяву происходит.

Глава 6

Маша

Я стояла и шевельнуться боялась. Понимала, что если он меня увидит, то почти наверняка убьёт. Я хоть и немая, но далеко не дура. Знаю, что свидетелей в живых не оставляют. А я видела, как он приходил с теми страшными людьми. А если этот мужчина и с полицией связан, то мне точно не жить.

Я пыталась слиться с местностью, даже дышала через раз, но в итоге не смогла выдержать напряжения. Дёрнулась резко, когда крыша моего дома обрушилась с жутким треском.

И он увидел, и я побежала. Откуда только силы взялись? Неслась так, что ног под собой не чувствовала. Мужчина пытался остановить, убедить, что не тронет. Но нет ему веры! Лучше умереть, чем к такому в лапы попасть.

Я осознанно на лёд выскочила. Знала, что он ещё тонкий, непрочный, но рассчитывала, что меня он сможет выдержать. Обернулась, чтобы только убедиться, что этот огромный мужик не бросился за мной. На мгновение лишь замедлилась, но этого хватило, чтобы лёд не выдержал.

Отец всегда учил, что нельзя останавливаться, оказавшись на непрочной ледяной корке. Нужно двигаться, а ещё лучше – лечь и ползти, чтобы нагрузка на большую площадь распределилась. Но страх и пережитое помутили разум, заставив на мгновение забыть научения батюшки.

Лёд утробно заворчал, как будто проснулся дикий зверь, почуяв добычу. Потом россыпью трещин пошёл и за секунду проглотил меня, только облизнувшись ледяными брызгами воды.

Холод сразу сковал разгорячённое после пробежки тело, судороги свели руки и ноги. Я пыталась грести, но сил хватило только на то, чтобы один раз вынырнуть и воздуха глотнуть. А потом я смирилась с неизбежным. Лучше так, чем попасть в лапы к беспощадному, страшному зверю. Просто нужно немного потерпеть, и я встречусь с родителями и сестрёнкой.

Лёгкие раздирает от боли, но это продолжится недолго, а потом не будет страха, терзаний и чувства вины. Всё уйдёт и наступит благодать.

Но господь не захотел принять меня в свои тёплые, любящие объятия. Он не хочет избавить меня от страданий, отдавая в руки этому страшному мужчине. Хочется молить о пощаде, но я снова молчу и чувствую, будто в транс впала. Только ртом воздух хватаю, который дерёт горло и обжигает лёгкие.

В себя прихожу через несколько минут и понимаю, что мужчина меня почти до берега уже донёс. Пытаюсь вырваться, но огромные ручищи держат, словно железные тиски. Мужчина снова пытается успокоить, а у меня в голове возникает мысль о том, что если бы он хотел убить, то ему стоило просто подождать, пока я сама захлебнусь. Но нет, этот человек, в руках которого я словно невесомая пушинка, кутает меня в свою куртку и платок, потом прижимает к себе и несёт на руках к селению.

Не угрожает, не мучит и после пытается помочь. Только не знаю, зачем ему это. Сейчас у меня плохо получается думать. В глазах картинка то и дело чёткость теряет, а на тело накатывает неимоверная слабость. Я замёрзла, устала, а душа на осколки разлетелась – ни собрать, ни склеить. Хочется забыться и уснуть, а проснувшись осознать, что это было всего лишь ночным кошмаром. Матушка и батюшка живы и журят за то, что своеволие допустила в угоду своей гордыни.

Я бы сейчас с радостью порку ивовыми прутьями выдержала и суточную молитву в углу на коленях, на соли. Приняла бы наказание с радостью, лишь бы всё оказалось страшным сном и не более.

Но огромный мужчина куда-то ведёт меня, а потом буквально силой в бесовскую машину запихивает. Я зажмуриваюсь от страха. Время всё идёт, а кошмар не заканчивается.

Украдкой начинаю взгляды на мужчину кидать, чтобы понять, чего мне ожидать от него. Рассматриваю большие руки, сжимающие руль. Они бугрятся мускулами. Я таких рук ни у одного мужчины из нашего селения не видела. А этот, если захочет, двумя пальцами меня пополам переломает и не заметит.

Мы очень долго куда-то едем, в машине уже жарко становится, но я всё никак согреться не могу. Мокрые вещи прилипли к телу, но все неприятные ощущения как-то отстранённо воспринимаются. Перед глазами горящие дома родного селения, лица матушки, батюшки и сестры.

Как я ей завидовала, ведь Настёнку видный парень засватать хотел.

А теперь осталась только я. Одна одинёшенька в этом огромном, непонятном и страшном мире. А ещё мужчина этот. Михаил, кажется. Он новое испытание для меня приготовил. Хочет, чтобы я в бесовскую коробку по доброй воле зашла. Остаётся только господа молить, чтобы сжалился, пощадил и уберёг.

На инстинктах действую, хотя сама недавно смерти у всевышнего просила, чтобы к любимым отправиться. Большой грех это, но я снова смалодушничала. Видимо, не зря боженька меня наказывает. Испорченная я насквозь.

После моего яростного сопротивления Михаил прекращает попытки затянуть меня в лифт, кажется, и мы долго поднимаемся по лестнице. Я еле-еле ноги переставляю. Сил нет совершенно, а ещё и мокрая одежда к земле тянет.

Мужчина приводит меня в свою квартиру и настаивает на том, чтобы я приняла горячую ванну. Но я не хочу ничего. Только побыть в одиночестве, выплакать своё горе, и чтобы никто не трогал. Закрываюсь в ванной и погружаюсь в свою боль. С головой в неё ныряю. Именно она вместо воды окутывает моё тело, разливается по венам кипятком вместо крови, скручивает все внутренности до горячих спазмов. Тяжело дышать, невыносимо осознавать случившееся.

Мне кажется, что время остановилось, и я замерла вместе с ним, застряла в мгновении безысходности. Из болезненного небытия меня выдёргивает Михаил, ворвавшись в ванну диким неуправляемым зверем. Настоящий разъярённый медведь. Он меня пугает своей массивностью. Я ему не доверяю, ведь он приходил с теми людьми и наверняка знал, что они задумали.

А теперь хочет хорошим казаться? Заботу проявляет, чтобы свою вину передо мной загладить? Такое невозможно искупить! Никогда…

Этот медведь пытается уговорить меня раздеться, чтобы не заболела, но я всё воспринимаю, словно через туман, да и плевать мне на болезнь. А вот когда он начинает меня из ванны вытаскивать, пугаюсь не на шутку. Восприятие реальности обостряется, пробуждая инстинкт самосохранения.

Глава 7

Маша

Я смотрю на кашу и не знаю, как объяснить, что не положено есть, не прочитав молитву. Но, слава богу, Михаил сам находит решение проблемы. Он интересуется, умею ли я писать, и мне только кивнуть остаётся. Раньше мы с родителями так и общались. Я везде с собой листок бумаги с карандашом носила. А когда из дома убежала, то взять их с собой забыла. Не думала, что с кем-то контактировать придётся.

Михаил протягивает мне блокнот, и я пишу своё имя. А потом и о молитве перед едой сообщаю. Женщина может сама пищу благословить, только в том случае, если мужчины рядом нет. А если есть, то только он должен это делать. Таков божий закон.

Михаил совершенно не умеет молиться, но всё же находит нужные слова. И каша оказывается на удивление вкусной, но у меня абсолютно нет аппетита. Через силу заталкиваю в себя несколько ложек, потому что, в противном случае боюсь, что Михаил сам силком меня накормит.

А потом он ещё раз экскурсию по квартире проводит и уходит. Наконец я остаюсь одна.

Брожу по его жилищу, рассматривая обстановку, и не понимаю, как можно так жить. Квартира холодная и неприветливая. Просто четыре стены, мебель и тряпки на окнах. Даже маленького цветочка на подоконнике нет. Тоскливо и неуютно.

Стою у окна, рассматривая улицу внизу. Люди, словно муравьи – снуют туда-сюда, торопятся куда-то, бегут, не поднимая головы, чтобы посмотреть на небо. А оно красивое…сейчас налитое свинцом, грозное, тяжёлое. Небеса сыплют на людей мелкий снежок, меланхолично заметая улицы.

Мама всегда в честь первого снега пироги с грибами пекла. Обхватываю себя руками, ощущая, как всё тело холодом сковывает. Возникает чувство, что я стала героиней волшебной сказки, превратившись в Снежную Королеву. Нам редко читали в детстве и то, только что батюшка одобрит. На полке стояла пара книг со сказками. Снежная королева была одной из самых любимых.

Меня бьёт крупная дрожь, а глаза вновь наполняются слезами. Забираюсь под одеяло, сворачиваюсь клубочком, но всё никак не могу согреться. Острые льдинки впиваются в кожу, но она почему-то не превращается в ледяной кокон, а напротив – огнём горит. Понимаю, что заболела. И дышать постепенно становится всё труднее. Внутри грудной клетки будто что-то простреливает.

К моменту возвращения Михаила сил уже совершенно не остаётся. Даже руку поднять не получается. Кажется, что она неимоверной тяжестью налита. Что я сама превратилась в нечто тяжёлое, пригвождённое к кровати. Встревоженное лицо мужчины начинает расплываться перед глазами. Я какое-то время ещё пытаюсь проморгаться, но быстро сдаюсь. Сил нет даже на это.

И постепенно совсем уплываю в липкую темноту. Мне то жарко, то холодно. Я пытаюсь скинуть с себя неприятные путы, но не выходит. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем снова открываю глаза и осмысленно смотрю на Михаила. Сейчас его лицо вижу чётко и знобит меня уже меньше.

- Привет, - улыбается. – Ты как? Что-нибудь болит?

Внимательно прислушиваюсь к себе и отрицательно качаю головой. На удивление это действие даётся мне довольно легко.

- Это хорошо. Но сейчас нам предстоит серьёзный разговор.

И после этого Михаил рассказывает мне о заболевании, о том, что приходил врач и назначил лекарства, и о том, что теперь ему придётся быть моим медбратом, чтобы меня не госпитализировали. А я должна слушаться и не сопротивляться лечению.

Рассказ Михаила приводит меня в ужас. Мало того, что я понимаю, как проходил осмотр, так и ещё и осознание греховности происходящего приходит.

Остервенело мотаю головой, показывая, что не разрешу к себе притрагиваться. Никаких иголок, воткнутых в своё тело, не потерплю.

- Маша, это необходимо. Я же объясняю, что если ты откажешься, то тебя госпитализируют, привяжут к кровати и точно не спросят согласия и уговаривать не будут. Я не хочу заставлять тебя силой. Для меня самого это стресс. Я никогда уколов не делал и боюсь тебе боль причинить. А если ещё и насильно это делать придётся, то совсем нехорошо выходит. Ты подумай. И таблетки врач прописал. Не заставляй меня их силком тебе в горло запихивать.

Задыхаюсь от страха, возмущения и стыда, вцепляясь в одеяло, которое натянула до самого подбородка.

- Сейчас, - говорит Михаил и уходит. А возвращается с блокнотом и ручкой. – Ты хочешь мне что-то сказать?

Хватаю бумагу и вывожу дрожащими руками:

«Грех!»

- Не грех это, - вздыхает Михаил.

«От нечистого!» - вывожу и смотрю яростно на мужчину.

- И что мне с тобой делать? Я не хочу, чтобы тебе ещё хуже было. У меня ответственность за тебя. Если ты не согласишься на лечение, то придётся отправить тебя в больницу. Маш!

Мотаю головой и закрываюсь одеялом полностью, отворачиваясь к стене. Слышу тяжёлый вздох Михаила и его шаги. Он покинул комнату. И только я немного расслабилась, как он вернулся с тарелкой супа.

- Тебе поесть надо. Молитву над едой я прочёл. Садись и бери ложку.

Смотрю на суп, принюхиваюсь и отодвигаю тарелку.

- Что опять не так? – вздыхает Михаил.

«Пост!» - пишу на листке.

- В жопу! – срывается он, заставляя меня вздрогнуть и попытаться отползти подальше. – Ещё мне этого только не хватало! Ты заболела и тебе необходимо нормально питаться, а не травой этой. В бульоне есть природный антибиотик. Считай это народным средством лечения. Так что, бери ложку в руки и вперёд!

Упрямо сжимаю губы и мотаю головой.

- Ладно, придётся по плохому.

Михаил ставит тарелку на тумбочку, а потом садится рядом со мной на кровать и одним чётким, быстрым движением пересаживает меня на свои колени. Пытаюсь вырваться, но куда там! Он скручивает меня по рукам и ногам, плотно заматывая в одеяло, как маленькую.

- А теперь рот открывай, если не хочешь, чтобы я ещё и клизмы тебе делал.

У меня глаза на лоб лезут.

- А как ты думала? – усмехается этот огромный бородач, подсаживаясь ближе к столу. – Открывай рот.

Глава 8

Михаил

Неприятно было принуждать Машу, но понял, что по-другому у меня накормить её не получится. Надеюсь, она сделала правильные выводы, и уколы у нас пройдут не в таком стрессе. А их уже скоро делать нужно будет. Бросает в холодный пот при одной мысли.

Я беру инструкцию, оставленную Константином Львовичем, внимательно её перечитываю, потом смешиваю антибиотик с лидокаином, выдавливаю пару таблеток из блистера и обречённо топаю к Маше в спальню. Она делает вид, что спит, хотя я заметил, как девушка вздрогнула, когда я зашёл.

- Ну что, Спящая красавица, давай-ка лечиться, - кладу лекарства на тумбочку. – И я знаю, что ты не спишь.

Маша испуганно распахивает глаза и поджимает губы.

- Переворачивайся на живот. Если не будешь дёргаться, то будет не так больно.

Но девушка упрямо остаётся лежать в прежней позе. Хочется издать страдальческий стон, но я сдерживаюсь. Надеялся, что сегодняшний обед заставит её сделать правильные выводы, но, видимо, ошибся. Упрямая.

- Ещё раз прошу по-хорошему, а потом начинаю применять силу, - угрожаю, но стараюсь голос сделать как можно мягче. – Ложись на живот.

Ничего не происходит. Интересно, она и с родителями такой же упрямицей была? И почему оказалась в лесу совершенно одна?

С тяжёлым вздохом подхожу к кровати, одним ловким движением хватаю её за запястья, заводя руки над головой и заставляя лечь навытяжку, а потом второй рукой переворачиваю её лицом вниз. Слышу, как Маша возмущённо сопит и пытается брыкаться, но тут же пресекаю все попытки вырваться, садясь на неё верхом и зажимая ногами.

- Ты думала, что я просто так сказал, что силу применю? Пора было бы уже понять, что шутить – это не моё. Я пустыми угрозами не разбрасываюсь.

Начинаю задирать подол сарафана, когда впервые слышу Машин голос. Она мычит и всхлипывает, сама, пугаясь произнесённого звука. Даже замирает ненадолго, облегчая мне задачу.

Тянусь к столу, беру шприц и зубами снимаю колпачок. Скольжу взглядом по распластанному телу, понимая, что мысли начинает уводить в сторону от лечения. Сам себе по морде готов дать отрезвляющую оплеуху. Видимо, напарник прав, и мне действительно следует пар спустить, вызвав к себе женщину.

Только не умею я так. Мне гадко от мысли о том, что я буду размениваться на проститутку. А искать порядочную даму просто нет сил и времени. Да и такая женщина будет требовать постоянных отношений, а я не хочу. Я всегда их избегал.

Втягиваю воздух сквозь зубы, сосредотачиваясь и занося руку для укола. А потом шлепком ввожу иглу, как врач учил. Маша вздрагивает, но не производит новых попыток к освобождению. Мне кажется, ей просто страшно, поэтому она затаилась как маленькая беззащитная мышка.

- Не больно? – интересуюсь, вводя лекарство.

Ответа не удостаиваюсь. Маша меня просто решила игнорировать.

Доделываю укол и даю девушке свободу. Она тут же группируется и отворачивается к стене, подтягивая колени к подбородку.

- Теперь таблетки, - «радую» пациентку. - И давай на этот раз самостоятельно? – произношу с мольбой в голосе.

Протягиваю Маше лекарство и стакан воды.

- Пей.

Она со злобой смотрит на меня, потом переводит взгляд на мою ладонь, хватает таблетки и швыряет их в стену. С тяжёлым вздохом поднимаю, отряхиваю и снова протягиваю их ей.

- Что упало у студента - то упало на газетку, - вспоминаю старую шутку, пытаясь разрядить обстановку. По глазам вижу, что Маша понимает смысл, но веселее ей от этого не становится.

- Ещё одна попытка самостоятельного лечения, после чего я лично запихну таблетки тебе в горло. Так кошечек с собачками лечат. К человеку, я думаю, тоже такой способ применим.

По глазам Маши понимаю, что она обещает мне ампутацию пальцев, если только сунуться посмею. Что же, придётся проигнорировать безмолвную угрозу. Только ещё раз киваю на таблетки в открытой ладони, показывая, что сдаваться не намерен.

Маша поджимает губы и берёт, наконец, лекарство. Быстро закидывает таблетки в рот, запивая их водой.

- Рот открой и покажи, что проглотила, - не намерен так легко поверить в то, что удалось уговорить девушку.

Она зло смотрит на меня, но демонстрирует, что таблетки выпила.

- Вот и умница, - киваю удовлетворённо и чуть не пропускаю стакан, летящий мне в голову.

Уворачиваюсь в последнюю секунду. Да эта девушка – настоящая строптивица! И как она умудрилась такой вырасти в столь суровых условиях, где женщины не смеют мужчине и слова поперёк сказать?

Молча поднимаю стакан, издав смешок. Даже не разбился. Интересно, на каком заводе делали?

- Теперь можешь ложиться спать. Утром лечение повторим. Тебе на завтрак какую кашу сварить: овсяную или манную? А может быть, рисовую?

Но меня игнорируют, отворачиваясь к стене и делая вид, что я пустое место.

- Тогда на свой выбор.

Долго не получается заснуть. Лежу, прислушиваясь к звукам в соседней комнате. Кажется, Маша пару раз крадучись, словно воришка в туалет ходила. Даже смешно. Хотя ей, наверное, совсем смеяться не хочется. Маленький запуганный зайчонок. И что мне с ней делать?

А утром наши мучения повторяются. Нет, завтрак Маша съедает без уговоров и насильственных действий с моей стороны. Я прочитал, что антибиотики нельзя принимать с молоком, поэтому добавил в кашу сухие растительные сливки, за которыми сбегал в круглосуточный магазин. А ещё порезал банан, чтобы было не так пресно.

Маша, судя по выражению на лице, мои старания оценила. Рано радуется. Днём её снова ожидает бульон. Нечего тут со своими постами нервы мне выкручивать. Ослабленному организму нужна нормальная пища. И мне всё равно, что там у неё за причины для отказа. Переживёт её бог, если девчонка супа поест.

Да, тяжко нам будет общий язык находить. Я – прагматик и атеист и она – настолько же религиозная.

- Так, а теперь уколы. Утром по назначению два. Подставляй свою пятую точку и без фокусов давай обойдёмся.