Пролог 1
Они явились на закате.
Сначала грохнула дубовая парадная дверь, да так, что затрясся обеденный стол. Фарфоровая чашечка, стоявшая перед Настей, жалобно звякнула. Но сестрёнка не подала виду, что напугалась. Лишь шумно вдохнула и выдохнула, а затем запахнула посильнее пуховую шаль на пышной груди. Так, чтобы едва шея торчала.
И правильно. Нечего этим пялиться и думать всякую срамоту.
Саша же не тронулась с места. Отчаяние снова навалилось удушливой волной, в глазах пощипывало. Удивительное дело, она и думать забыла о том, что когда-то умела плакать. Три года ведь ни-ни – с тех пор как умерли родители.
С тех пор, как погиб Теодор.
А теперь у неё снова отнимают близкого человека. Даром, что тогда это сделали проклятые чернокнижники, а сейчас просто чужаки из диких лесов. Первые шли убивать, вторые... Ох, даже подумать страшно! Бедная, бедная Настя! Наивное дитя, возжелавшее собственной свободой купить им с дядькой хоть немного благополучной жизни.
Хотя, это ей, Александре, он дядя, а Насте-то отец. Самая близкая кровь, какой бы сволочью ни был. Саша невольно покосилась в угол, где под кружевным навесом лежал, разинув рот, Авдей Игнатьевич. Слюна стекала из уголка рта по всклоченной бороде, настолько крепким был сон. Охнула – банка проклятого услада-зелья стояла рядом на столике. Какой позор, Боже милостивый, какой позор перед людьми!..
И тут же себя одёрнула. Эти – не люди. От человека у них только внешний вид, речь да повадки. И - как знать? – может, только здесь, в славном столичном Николасбурге они и сохраняли людской облик, хотя в любой толпе их не приметил бы только слепец. Шумные, горластые, вечно гогочущие, рассматривавшие хорошеньких девиц с жадным любопытством.
А те, дурёхи, и рады отвечать взаимностью – мужики у этих красивые, видные. «Порода в них присутствует», как говорил доктор Веласиус. Все, как один, огромадные, мышцастые, даром что обжоры - даже на званых обедах у государя-императора налегали на мясное и молочное, а уж сладкое любили пуще жизни. Лежал как-то у Веласиуса в больнице один, в крыле для раненых, так ему отдельную палату выкупили, самую богатую. А служки его все пироговые да кондитерские в окрестностях подчистую выгребли.
И сам, говорят, жрал в четыре горла, и лекарей угощал, и остальных не обделил, включая поломоек. Те вообще дурные – Саша слыхала, как они перешептывались, сожалея том, что щедрый и хлебосольный гость задержался всего на десять деньков. Кому-то из сестёр милосердия, говорили, даже серебряный рубль за заботу оставил, сунув в подол платья. Спасибо, хоть не в вырез на груди! И без того любому понятно, за какую такую «заботу», не входившую в общую систему ухода за ранеными, расплатились с бесстыжей бабой...
От мрачных мыслей её отвлёк громкий звон и топот – званые, но нежеланные гости преодолели первые три этажа и теперь поднимались на четвёртый, где они и жили семейством в комнате под самым потолком. В тесной клетушке, продуваемой всеми на свете ветрами.
«Ничего, зато заразы никакой не будет, ты ж сама говорила, что проветривание – важнее всего, - утешала в дни безденежья и отчаяния Настя. – Дров на зиму хватит, если только на ночь и с утра топить. Одежка какая-никакая есть, одеяла тоже. Лишь бы папенька не буйствовал, а то без «услады» у него голова дюже болит...»
Старые перила, которые хозяин доходного дома обещал починить уж который месяц, дребезжали в такт чужой ходьбе. А затем дверь в комнатушку распахнулась, отлетев к стене, словно от удара, и вошли пятеро.
Так близко видеть этих Саше ещё не приходилось. И впрямь здоровые, широкоплечие, в меховых коротких тулупах мехом внутрь. Простого покроя, подобный носил торговец Фаддей, снабжавший их дом дровами. Вот только не было у Фаддея ни богатой вышивки по рукавам, ни собольей оторочки на высоком воротнике, ни серебряных крючков-застёжек. Молодчик, стоявший впереди, даже не снял меховой шапки, наплевав на нормы учтивого поведения. Лишь потопал ногами, сбивая снег с сапог на брошенный у порога половичок. Обвёл окружающее пространство надменным взглядом неестественно-рыжих для человека глаз.
- Час от часу не легче, - пробасил он. – В предыдущих трущобах была распутная девка, от которой немытым мужичьём несло за версту. А тут всё провоняло зельем, от которого ходят чумными и довольными, а потом дохнут в собственных испражнениях... Люди в попытке приблизить собственный бесславный конец достигают явных успехов! Надеюсь, невеста на этой дряни не сидит?
Ни мускула не дрогнуло на лице Насти. Она лишь поклонилась ещё ниже.
- Здравия вам, милостивый господин берендей, - тихонечко шепнула она – похоже, голос всё-таки подсел со страху. – Это мой отец... он тяжко болен после матушкиной смерти, ничего иного не помогает. Лекари сие средство прописали...
- А он и рад стараться, за троих, похоже, потребляет, - нехорошо прищурился мужик, поглядывая на Авдея Игнатьевича, который даже не почуял, пребывая в беспробудном сне, что в жилище заявились чужие. – Смотрите, девки, если вдруг узнаем, что вы эту дрянь тоже жрёте или нюхаете, или втираете куда...
Происходящее и без того казалось Саше чудовищным ночным кошмаром, которому не видать конца и края. Но сейчас она едва не задохнулась от ярости. Нееет, унижать себя и двоюродную сестру, невинную и скромную девицу, никогда не пробовавшую даже вина, она не позволит никому! А уж тем более – зарвавшемуся дикарю из леса, вся польза от которого лишь в том, что берендеев народ владел источниками живой воды, позволявшей укреплять тело и продлевать жизнь едва ли не на двойной срок.
Пролог 1.2
Дзынь! Фарфоровая чашечка на столике разлетелась на мелкие кусочки. Скрипнула и захлопнулась дверь за спинами гостей. У стоявшего впереди слетела с головы шапка – такой порыв ветра вдруг прокатился по комнате. На полках в шкафчике задребезжала посуда.
- Сса-шк-ка, пас-с-скуда, я т-тебе! Не с-с-смей в дому чернокнижьем баловаться! – вдруг прогнусавил с койки дядька. Затем всхрапнул и перевернулся на другой бок, как ни в чём не бывало.
Сашу трясло - от шока и одновременно от злости. Настя кинулась к сестре, обняла, будто пытаясь защитить.
- Чтоб мне провалиться! – ошарашенно моргнул молодчик. Спесивое выражение с его лица как корова языком слизнула. – Ведьма! Час от часу не легче! В ближайшей родне возможной невесты мужик, плотно сидящий на ядовитом зелье, и поганая ворожея!
Тут уже и Настя подала голос.
- Не возводите напраслину, господин хороший. Сестра моя – лекарка с дипломом, а что себя не сдержала, так это потому...
- Потому что не могла больше слушать оскорбления, рождённые на пустом месте, - и из-за спины молодого вышел мужик постарше. В густой рыжеватой бороде блестела седина, глаза – ясные, орехово-карие - смотрели на сестёр пристально, но без суровости. И тулуп на нём был из самой дорогой светлой овчины, вдобавок подбитый иноземным сукном. – Помолчи уже, Радим. А лучше – скажи спасибо, что барышня тебе за скотское поведение не залепила колдунством каким-нибудь прямо в лобешник.
Он, не чинясь, отодвинул молодчика в сторону и шагнул в середину комнаты.
- Здравия вам и вашему дому, девоньки, - он стянул меховую шапку и чуть склонил голову. В длинном хвосте волос, уходившем за воротник тулупа, седины оказалось гораздо больше. – Звать меня Ждан Будимирович, происхожу я из рода берендеев, но вы это уж и так знаете. В вашем мире я... ну, что-то вроде отвечающего за договорные связи с людьми. А нынче по воле правителя самолично проверяю кандидаток, чтобы не допустить всяческих нарушений. Не сердитесь на Радима, он не со зла. У него просто с колдунами-закромешниками свои счёты...
- У меня, как ни странно, тоже, - чуть поколебавшись, ответила Саша, и тут же снова нахмурилась. – Однако ж на людей не кидаемся, тем более, в их собственном доме.
- Как вернёмся – на колени в угол его поставлю, на горох, - и седой мужик вдруг ей подмигнул. И она почувствовала, как уголки рта невольно дрогнули, потянувшись вверх. Тут же прикусила нижнюю губу. Кому она собралась улыбаться, этим? Не дождутся!
Ждан Будимирович, не дождавшись в ответ ни малейшего проявления благожелательности, едва слышно вздохнул.
- Ладно. Пора приступать к проверке. Знаешь, что надо делать? – посмотрел он на Настю.
Та, поняв, что старшую сестру обижать не будут, отлипла от Саши.
- Знаю, господин Ждан, - с почтением склонила она голову.
- А вот не надо в мой адрес этих всех господинов, - фыркнул тот в ответ. – Господинчики во дворцах сидят, чаи с кофеями дуют. А мы при надобности и по оврагам да буеракам на пузе ползаем, вражин подлых ищем...
Он махнул рукой и снова вздохнул.
- В общем, стой смирно и ничего не бойся, лады?
Настя сняла пуховый платок, повесила на спинку стула. Сложила руки на груди, спрятав ладони. Саша понимала, почему – чтобы не выдать волнение дрожащими пальцами. Она и сама стараясь держать спину прямо, хотя от переживаний бросило в жар, аж нижняя сорочка под платьем намокла.
Берендей отступил в середину комнаты и мотнул головой из стороны в сторону, словно дикий зверь, что вышел из речки и теперь пытается отряхнуться, разбрызгивая капли воды.
Хотя... почему как? Тело его на краткий миг будто подёрнулось пеленой, а затем потянулось вширь и ввысь. Ещё миг – и вместо пожилого мужика в тулупе встал бурый медведь. Выше человека головы на три, а уж вширь такой, что и кузнецу Ванятке, жившему по соседству, его тушу даже обеими ручищами не обхватить.
Саша стиснула зубы, чтобы те предательски не стучали. Замерли и остальные берендеи, только глядели на происходящее с жадным любопытством.
Зверь опустился на четыре лапы, потянул носом, принюхиваясь. Неодобрительно фыркнул – в комнате недавно жгли зачарованные угольки, позволяющие избавиться от тараканов, которых в этом году не брали даже начавшиеся раньше времени морозы. Затем поковылял к Насте, качая сытыми боками. Мышцы так и ходили под богатой тёмно-рыжей шубой. Подошёл, вытянул морду, подслеповато моргнул в свете керосиновой лампы, стоявшей рядом на тумбочке
Настя не двинулась с места. Лишь закусила нижнюю губу, а затем без заминки и колебаний протянула ладонь к медвежьей носопырке. Животное ткнулось ей в руку, грузно осело на пол, положило лапы на колени (ну совсем как человек!) и прикрыло глаза.
Пролог 1.3
«Всё-таки удивительно, как им кости при обороте не ломает? И мышцы целыми остаются», - запоздало изумилась Саша.
Да, берендеи становились медведями, а затем снова людьми безо всяких выкрутасов из побасёнок, которые нянька Груня ей, ещё сопливой малявке, рассказывала перед сном. Мол, ходят по белу свету не простые люди, а оборотуны, могут превращаться в диких зверей. Одни – по собственной воле, другие – из-за проклятия какого, может, бабе глазливой дорогу в чём-то перешли, всякое бывает. И корёжит их при обороте страшно: кости выламывает, кишки перемешивает в нутре...
Саша, когда подросла, только посмеивалась над наивными нянькиными россказнями. Но тихонечко, про себя. Старую Груню она обожала всем сердцем и не хотела чинить обиды человеку, любившему её просто так, по факту существования. Однако верить в такую ерунду ей, Санечке Усольцевой – одной из лучших в своём выпуске Николасбургского училища для магически одарённых медикусов – было бы делом вовсе позорным.
С малолетства Саша жалела всех – и коня из полицейского участка в Староместном околотке, охромевшего после нападения на седока разбойной банды, и начавшего слепнуть раньше времени дворника Тимофеича, и прачек, у которых от таскания тяжёлых корзин с бельём ныла спина. Помогала всем, по мере сил, особенно когда на столичных Испытаниях, которые проходили бесплатно все желающие, выяснилось, что есть в ней драгоценный Божий дар – чародейская Искра. Единственной во всем семействе повезло.
Матушка лишь охала:
- Александра, ну нельзя же так! Выгоришь, просадишь дар попусту! Ты ведь ещё не обученная!
А Саша не понимала – как это попусту? Вон как Гнедко после её ласковых ручек резво побежал! Дворня так не бегала, конечно, просто плакала, кто-то и навзрыд. Прозревший дворник всё пытался при следующих встречах поцеловать ей ладошку, называя ангелом небесным, посланным свыше для исцеления грешных душ. А она хихикала – мужик высокий, сама Санечка ему и до груди не достаёт, а бородища у него аж до пупа, изрядно щекотучая!
А потом отца ранили. Как обычно: внезапный разрыв межмировой материи. Чудища, что вдруг полезли во все стороны из щели, растянувшейся аккурат над серединой Ершистого переулка, где стоял самый большой в северной части Николасбурга сиротский дом. Детей спасли всех. Взрослых...
Именно в те дни, наполненные ароматом йодистых бинтов, хлороформа и отцовыми стонами (заклятие обезболивания на него воздействовало плохо), Саша и решила: «Вырасту - стану помощницей маг-лекаря в Императорском военном госпитале! Обычным женщинам дорога только в сёстры милосердия или акушерки, а чародейкам – куда захотят, глупо этим не воспользоваться. Буду учиться усерднее всех и однажды придумаю заклятие или зелье, что заживляет самые страшные раны в считанные часы!»
И пусть глупые люди смеются, мол, понятно, почему юная девица подалась на службу в место, где много мужчин, и молодых, и старых - замуж захотела. Или и вовсе любовника ищет. Война-то ни бедных, ни состоятельных не щадит. И любой мужчина проникнется симпатией к ангелочку, что ухаживает за его ранами, читает письма от родных, кормит и поит.
Решительно наплевать – ведь отец её всесторонне поддержал. Сам воспитывал и знал: дочь его умна и порядочна, задурить какому-нибудь ловеласу голову себе ни за что не даст. И достойное дело семьи – военная служба – будет продолжено. Не дал Бог сына, только дочь, зато храбростью и разумностью и мужикам не уступает. Сызмальства не нарядные тряпки с бусами на уме, а учебники и прочие книжки. Правда, денег на них уходило столько же, сколько на бабьи цацки, но солидности – не в пример больше.
Потом был приём у государя-императора Николая – лучших студиозусов столицы, сдавших все дисциплины на высшие отметки, он награждал дипломом самолично. Золотая лента на груди. Выпускной бал, первое по-настоящему нарядное платье в её жизни – и сияющие от восторга глаза Теодора. «Станете моей супругой, Александра Игоревна?» Она верила ему больше, чем самой себе. Он обещал, что всегда будет рядом.
И не сдержал обещания.
«Ну почему, счастье моё? Зачем ты полез туда?.. Как же глупо-глупо-глупо!»
Горло вновь перехватило от невысказанной боли.
- Эт-та что з-за... – вдруг снова послышалось от стены. Настин папаша сидел на кровати неопрятным кулем, вытаращив сонные мутные глаза. – В-вы к-какого чёрта явились, в-вы... кто? И откуда тут... скотина? К-как вы п-подняли её к нам?
Радим метнулся к нему. Саша и моргнуть не успела, а тот уже стоял над дядькой, удерживая его пятернёй за горло.
- Ещё хоть одно слово в том же духе, блевотный ты сукин сын, и я тебе эту посудину с гнусным зельем прямо в глотку затолкаю. Понял меня?
Тот лишь промычал, судорожно кивая. Берендей толкнул его назад на постель, отчего доски под периной жалобно заскрипели. Сам же отошёл в сторону и принялся с остервенением вытирать ладонь о край тулупа – прихватил-таки за слюнявую бороду. И Саша невольно усмехнулась. Докатился дядюшка до ручки, ничего не скажешь. Даже эти им – потным и неопрятным - брезгуют.
Медведь шевельнул ухом раз, другой и открыл глаза. Настя по-прежнему не двигалась, только на лбу выступила испарина. Но вот зверь дружелюбно ткнул сестрёнку носом в ладонь, и у Саши перехватило дыхание.
Пролог 1.4
Она до последнего надеялась, что нет, ничего не выйдет, что Настю, её нежную и робкую Настеньку забракуют по какой-либо причине. Она ведь болела воспалением лёгких в детстве, вдруг остались последствия? А порой, когда по весне с небес сыпало колким дождём вперемешку со снегом, и конные экипажи развозили на улицах Николасбурга страшную грязь вперемешку с навозом, тёрла виски и жаловалась на головную боль. Ведь не нужна никому из этих болезная невеста. Помрёт родами или просто не сможет зачать.
Медведь обернулся к остальным и заурчал. Те переглянулись с довольными усмешками, и Саша поняла – не настолько сестрёнка болезная, чтобы от неё отстали. Заявку на отбор ещё осенью подала. Задаток, который потратили на запас дров на всю зиму, получила. Пришло время платить по счетам.
Кажется, она слишком громко выдохнула сквозь стиснутые зубы – орехово-рыжие глаза зверя уставились прямо на неё. Миг, другой – и медведь вдруг закряхтел, тихонько и очень-очень жалобно. Мужики у дверей дрогнули и напряглись, Радим схватился за рукоять короткого клинка, что висел под тулупом на поясе.
- Дядька Ждан, что стряс...
А Ждан Будимирович уже стоял перед ними в человеческом обличии. Растерянный, неулыбчивый. Он одним жестом остановил спутников, что готовы были кинуться к нему. И Саша вновь изумилась – во взгляде, устремлённом на неё, явственно читалось смятение.
- Девонька, - и голос его внезапно дрогнул, - кто ж тебя... так? Да какой же нелюдь с тобой это сотворил?!
Нутро опалило жаром стыда и злости. Им-то какое дело?! Но Саша, похоже, очень устала. Потому как вместо очередной колкости вдруг выдала тихонько.
- Это я сама... Выгорела. Прикрывала наш проулок от чёрного мора после прихода закромешников и разрыва материи. Надорвалась, силёнок не хватило.
И опустила глаза. Не нужна ей их мнимая сердобольность!
- Ждан Будимирыч, с невестой-то что? – очень кстати подал голос Радим.
- С невестой всё ладно, - Саша, старательно разглядывавшая сор и сухую грязь на выщербленном полу (дядька опять не переменил обувь при входе с улицы), могла поклясться, что седой берендей улыбнулся. – Славная девчушка, беспорочная, сердечко мягкое, как булка с сахаром. Ни следов хмеля, ни табака в крови и жилах. И даже нецелованная, так?
- Так, гос... Ждан Будимирович, - кротко отозвалась Настя. – Меня матушка в строгости воспитывала. А сестра всю жизнь примером была и остаётся.
Саша едва сдержалась, чтобы не усмехнуться. Хорош пример – обнищавшая дворянка, состоящая на службе в госпитале для людей из простонародья!
Но Ждан Будимирович лишь довольно крякнул в ответ.
- Первые девицы за сегодняшний день с годными понятиями о чести и достоинстве, - и тут же подобрался, заговорил громко и отчётливо. – Послезавтра на рассвете будь с вещами на вокзале. Бери с собой самую малость, у нас и приоденут, и приобуют, и бабьих цацек отсыплют, коли понадобится. И даже если испытания до конца не пройдёшь – полученное останется при тебе.
Он кивнул остальным, указывая на выход. И лишь когда те исчезли за дверью и громко потопали по лестнице вниз, обернулся.
- Ах, да. Найди себе в сопровождающие тётку побойчее, все расходы и жалованье ей – с нашей стороны. Можно вдову или просто одинокую. Лишь бы скромно себя вела, хмельное да трубочное зелье не употребляла. И не белоручка! В испытаниях всякое может случиться, помощь человека, которому доверяешь, непременно нужна.
**
Дорогие читатели, добро пожаловать в новую историю :) Она уже написана, идёт только выкладка.
С 10 по 14 ноября проды дважды в сутки, потом один раз ежедневно.
Глава 1.1
От Малашки Пыжиной пахло потом, квашеной капустой и табаком. Но доктор Веласиус не кривился, даже когда заглядывал ей в широко раскрытый рот. Хотя Саша помнила ещё с прошлого дежурства, что там не хватает минимум половины зубов, а остальные в весьма неприглядном состоянии.
- Маланья, курево надо бы тебе забыть, как страшный сон, иначе и последние зубы растеряешь, - сказал, наконец, доктор, вытаскивая из её рта деревянную палочку.
Малашка захлопнула рот, брезгливо почмокала толстыми губами.
- Вы мне это в каждый приход говорите, батюшка дохтур! Не могу я, душа просит. Один хрен помирать нам всем, и курящим, и праведникам. Можно подумать, мне на том свете с Боженькой целоваться придется. А черти в аду, небось, и не к такому привыкшие.
И она хрипло засмеялась. Здоровенные титьки, лежащие на выпирающем от постоянных родов пузе, заколыхались под рубахой.
- Вы бы лучше дали чего-нибудь, чтобы голова апосля вишнёвой наливки не болела, чем пасть мне кажду неделю разглядывать, будто я под язык золотой червонец спрятала. Нету тама болячек никаких.
- Зато у плотника Киверца есть, - доктор многозначительно поднял брови. – А он клялся и божился, что его аж трое привечало в вашем околотке по ночам – ты, Агафья из прядильного цеха и продажная девица Неонилла из весёлого дома на Скопцевых Углах...
- Вот подлец! На меня-то чего напраслину возводить? – сердито всплеснула ручищами Малашка, но заплывшие глазки её нехорошо забегали.
Доктор помолчал, глядя в окно. Саша невольно залюбовалась его узким точёным профилем, походившим на тот, что чеканили на древних монетах. Любовалась, конечно, безо всякого постыдного умысла – Якову Меркурьевичу было хорошо за пятьдесят, его старший сын приходился ей ровесником. Просто здесь, в самом паскудном отделении госпиталя, любоваться больше не на что.
А хотелось, до отчаяния хотелось! Красивых людей вокруг. Подтянутых, с ясным взглядом, одетых не вычурно, строго и при этом нарядно. Уютных гостиных с диванами, покрытыми зелёным бархатом. Маленьких чашечек на столе, из иноземного фарфора, такого хрупкого, что нельзя было его хватать всей пятернёй без риска раздавить меж пальцев и порезаться. Расписанных эмалью и золотом, каждая посудина всего на несколько глотков.
Но чтобы при этом стояла на столе пышная кулебяка, от которой исходит тёплый добрый дух, баранки с сахаром и тмином, шоколадные конфеты. И какао, да непременно ван-гуттеновское. Другого маменька не признавала. Теодор – тоже.
И чтобы снег падал с небес хлопьями размером с детскую ладошку. Покрывая деревья, что стояли по обочинам растрескавшейся мостовой, грязь и лошадиный навоз. Укутывая крыши бедняцких кварталов, бань, кожевенных мастерских, от которых и днём, и ночью несло вонючими красителями. Если не скрывая совсем, то хотя бы приукрашивая суровую реальность.
Но нет, уже который день на головы прохожим и извозчикам сыпалась ледяная крупка. Даже чародеи из Погодного бюро разводили руками – такая в нынешнем году аномалия. Слишком много магии разлито в воздухе, слишком много её тратится на подчинение природных стихий и заделывание прорех в межмировой материи. И не тратить нельзя – лезет и лезет с Той стороны всякая нечисть. А за ней и чёрный мор, и холера, и огнёвка, и иная дрянь...
И только срамные болезни прекрасно распространялись сам по себе. Исключительно из-за человеческой похоти, помноженной на скудоумие.
- Зараза, что у Киверца нашли, однажды выкосила весь соседний континент за четверть века, - сказал доктор Веласиус, по-прежнему глядя в окно. – Но тогда люди ещё не умели пробуждать и поддерживать в себе Искру. А значит, не знали ни защитных амулетов, ни пилюль с камедью, ни киноварной микстуры. А тех, кто выживал, поражала спинная сухотка. Дело твоё, Маланья, ты женщина взрослая, сама решаешь, как тебе жить. Но у тебя муж и дети. Едите вы из одной посуды, вытираетесь одним рушником. А если супружник узнает, то...
- Не узнает, батюшка дохтур! – побледневшая баба помотала головой, отчего платок сполз вниз, открывая жидкую косицу, скрученную на затылке. – Брешет Густавка, зуб даю! Он же чухонец, они все врать горазды, такая уж натура подлая! Спать не ляжет, пока на честного человека напраслины не возведёт!
А затем подумала немного и добавила упавшим голосом.
- Но ежели вы считаете, что микстурка ента ваша для укрепления здоровьичка поможет, так давайте! И сама попью, и домашним в щи подмешаю... Не вру, ей-Божечки!
- Считаю, - после минутной заминки ответил доктор Веласиус. – Всем по чайной ложке в утренний чай, натощак. Можно с мёдом, иначе горькое, дети пить не будут.
И он извлёк из ящичка под столешницей флакон тёмного стекла с притёртой пробкой.
- Повеселили, батюшка дохтур! - хрипло рассмеялась Малашка. – Это баре чаи с кофеями по утрам гоняют. А нам некогда. Без выкрутасов выпьют, а ежели плеваться удумают – ложкой по лбу, и вся недолга. Мне некогда с ними цацкаться, с обормотами, работу работаю!
Баба проворно сгребла выданный флакон, сунула его в вырез рубахи, аккурат промеж грудей, и пояснила.
- Чтобы не увидал никто, а то народишко-то у нас поганый, у себя в углу пёрднет кто, так к обедне уже весь город будет судачить, мол, корова дристливая весь город пере...
- Достаточно, - не выдержала Саша. – Маланья, ты на работу вроде бы спешила?
**
Дорогие читатели, я очень рада вашим добрым словам и тому, что история вас заинтересовала :)
Я очень люблю нашу этнографию и стараюсь показать быт людей таким, какой он был - конечно, с учётом поправки на жанр фэнтези. История здесь альтернативная хотя бы из-за магии и оборотней, но подобное могло случиться в любом медучреждении "для бедноты", особенно в деревнях. И поговорка про корову действительно существовала. Дальше будут ещё - тоже достоверные.
Ещё хотела напомнить, что я в первую очередь бумажный автор и пишу как для бумажных книг. Поэтому, если вас смущает что привычные проды на 5-6 тысяч знаков в моих историях могут быть бессобытийными (как здесь. например) - просто чутка подождите, история большая, она набирает ход, и каждый элемент потом сыграет на сюжет)) Потому и проды пока дважды в день.
Глава 1.2
Баба одарила её странным взглядом. В котором читались попеременно и зависть к ухоженному чистенькому платью, пусть из недорогого, но всё же тёплого сукна, и брезгливая жалость – на кой ляд переводить такую ткань на тощие мослы?
Саша прекрасно знает, о чём судачат их посетители. Что помощница доктора Веласиуса до сих пор ведёт себя так, будто сила ещё при ней и служба в лучшем военном госпитале – тоже. И надо бы гонор поуменьшить, потому как ничего с тех пор у неё не осталось – ни семьи, ни жениха, ни денег, ни крыши над головой, ни здоровья. Сама у мужа покойной ныне тётки обитает.
И магии в ней ни на медный грош - без чародейских амулетов-накопителей разве что зуб больной заговорит да простенький перелом срастит. А значит, и нечего перед другими нос задирать, иначе пусть не жалуется, когда по нему щёлкают.
Вот и сейчас Малашка вдруг расплылась в щербатой улыбке.
- Барынька, знаешь какую поговорку с утра услыхала? Живот чуть со смеху не надорвала! Мужний хрен до колен, а ей всё мало, давай свежий, хоть медвежий!
И загоготала, широко разинув рот.
К чести Саши, она смогла сдержаться. Хотя сказанное словно ударило её под дых.
Знают. Каждая хромая собака в околотке теперь про сестрёнку и берендеев отбор невест знает... В их же доходном доме жила треть здешних служек да поломоек. Неудивительно, что слухи о приходе вчерашних гостей разлетелись со скоростью горошины, пущенной из дудки мальчишкой-сорванцом в чьей-то неудачливый лоб.
Поэтому Саша просто отвернулась в сторону и сделала вид, что не расслышала. Про себя надеясь, что скудный дневной свет, сочившийся сквозь заметённые снегом окна, скроет её щёки, вспыхнувшие от стыда и обиды.
И лишь когда баба вышла, оставив после себя запах табачища и пота, бессильно уронила лицо в ладони.
- Не могу больше.
- Терпи, милая, - доктор очень деликатно погладил её по плечу. – Такова наша служба. Хочешь – ещё микстуры у аптекарей закажи на следующее дежурство и иди домой.
- Я не понимаю, Яков Меркурьевич! – рыкнула со злости она, не поднимая головы. – Вы на каждую такую Маланью тратите неслыханное количество денег, которые можно было бы пустить на лечение детских хворей! У этой, простите великодушно, кобылы только одна болезнь - зудящий передок! В этот раз плотник Киверц, в прошлый – лавочник Семёнов... И остальные такие же! Нет тут нормальных людей!
- Есть, Сашенька, - мягко возразил доктор. – И не только свои я трачу, благодетели помогают. А зачем... хороший вопрос. Наверное, просто не желаю, чтобы в городе вспыхнул очаг хвори, с которой мы не справимся. Нам холеры с прошлого года хватает. Слышала, селяне в Рассказовке медикуса до полусмерти избили якобы за то, что он порошками своими холеру не лечил, а ещё и чуму вдобавок распространял среди жителей? Ну так представь, что будет, если в столице франц-венерия вдобавок голову подымет.
Он тяжко вздохнул.
- День ото дня разрывов больше и больше, сама знаешь. Идут упыри да прочие чудища, следом поднимаются заложные покойники из могил. Народ до трясучки боится чёрного мора. Городовые с жандармерией и императорской гвардией и без того не справляются с правопорядком. Не хочется добавлять им новых проблем. А население... будем надеяться, когда-то поумнеет и возьмёт на себя ответственность в том числе и за зуд в причинном месте.
- То есть, никогда.
- Я всё же надеюсь на лучшее, Сашенька. А теперь собирай флаконы и иди к аптекарям. Потом домой. Тебе ж ещё с сестрой попрощаться нужно.
Зря напомнил – грудь снова будто пронзило стрелой. А только ведь выдохнула после сказанного паскудной Малашкой!
Берендеи не пускали к себе чужих. Девушки, прошедшие отбор невест, оставались в их краях навсегда. Виделись с близкими изредка и лишь на нейтральной территории – в постоялых дворах близ заповедных лесов или в специально арендованных избах. И ни они, ни те, кто возвращался ни с чем, ничего не могли рассказать о проведённом времени в таинственной Росслави – княжестве медведей-оборотунов.
Молчали и купцы, регулярно бывавшие в Росслави по торговым делам. Неведомое науке чародейство искажало им память, едва они покидали пределы княжества.
Справедливости ради, девки, побывавшие в медвежьем углу, выглядели здоровыми и румяными, а ещё привозили родне дары, среди которых было всё, от шуб и бус до тканей на платья с рубахами. Неудивительно, что городская беднота наперебой пыталась пристроить на отбор своих дочерей. Выйдет замуж – и станет помогать семье, пусть и при редких встречах.
Негодящей невеста окажется – тоже хорошо, полученный сундук с одёжой да тканями отлично подойдёт в качестве приданого для другого жениха. А что злые языки болтали, мол, некоторые кандидатки назад не девицами возвращались – так среди голи перекатной девичество и за достоинство-то не считалось. Как раз наоборот – проку с него? А ласковая да сметливая баба и состоятельного купчика в койку залучить к себе сможет, пусть на месячишко-другой, всё ж семейству прибавка.
Оттого Саше и противны были люди с самых низов, не желавшие ничего в жизни изменить собственным трудом, продававшие девчонок за золото косматым оборотунам. И неудивительно - дед её вышел из городовых, стал начальником управления, отец пошёл в Чудищный приказ, где боролись с поганью, лезущей из прорех в межмировой ткани. За тамошнюю службу и получил дворянское звание. Да, их не приняли бы в высоких, приближённых к императору кругах, но никто из семьи Усольцевых туда и не стремился. Главное – в люди выбились, дочка образована и без куска хлеба не останется, вдобавок с чародейским даром.
Глава 1.3
А вот поди ж ты – увидел парень юную Сашеньку Усольцеву на рождественской благотворительной ярмарке, где воспитанницы училища продавали рукоделие в помощь сиротскому дому, и влюбился накрепко. Таскал ей лилии да крокусы с дорогущего цветочного рынка у подножья Университетского холма. Навещал, когда она изредка простывала, сидел у постели ровный и подтянутый, закованный, как в доспехи, в узкую парчовую тужурку с воротником до самого горла. Держал её за руку, и только, большего себе не позволял. Стыдно признаться, но даже инициатором их близости стала она, Саша. Ещё и до свадьбы! Что на неё тогда нашло, что заставило позабыть о правилах приличия – сама не знает.
Вдобавок её не покидало ощущение, что Теодор просто уступил. Потому что сам много раз говорил, что плотские утехи не главное в отношениях. Важнее всего – родство душ и стремлений, единое мнение по всем вопросам.
И она соглашалась. Как можно было не согласиться? Ведь любила его пуще жизни – такого умного и красивого, словно сошедшего с полотен художника Золотой эры. Высокий лоб, огромные светлые глаза, узкие черты лица, длинные кудрявые волосы, перехваченные лентой на затылке с нарочитой небрежностью – Саша могла любоваться им без устали. Он снимал специально для их встреч и занятий дорогущие нумера близ центральной площади. Жить вместе они до свадьбы по понятным причинам не могли, но родители с обеих сторон не препятствовали ни развитию их отношений, ни помолвке. Если о чём-то и догадывались, то молчали.
Саша часами могла сидеть в кресле, наблюдая за любимым. Как ходит, как ест, как корпит над учебниками, пробуя новые заклинания. Самой большой радостью было помогать ему в тренировках с человеческим нутром. Она охотно давала прикасаться к себе чутким пальцам, изучавшим потоки колдовской силы, что текли в её теле, и расстраивало её лишь одно – что в любви таким же нежным он не был. «Стесняется, - думала она, – мы ведь ещё не женаты. Для науки-то все мы храбрые, и перевязок не боимся, и крови, и гнили. После свадьбы непременно осмелеет!»
А потом случился май, очередной разрыв ткани мироздания. Куча нечисти на улицах Николасбурга – и пришедший за ними чёрный мор, от которого люди умирали быстро и в муках, прямо на глазах у близких и родных. Проклятая зараза впервые начала страшную жатву одномоментно с приходом умертвий и кровососов.
В одну ночь погибли десятки сильных колдунов, что служили государю-императору верой и правдой. Тела их, обезображенные, обглоданные и выпитые чудищами досуха, нашли утром. Саша пыталась прикрыть своим даром не только их околоток на тридцать домов, но и всю северную часть города. Защитить от чёрного мора крохотный домишко на две-три комнаты умел колдун любой специализации, даже самый хиленький. Но она-то лучшая лекарка на своём потоке, в ней силы больше, чем у иных опытных чародеев!
Ей повезло – потеряла сознание перед тем, как распрощаться с жизнью от остановки сердца. А ещё Теодор запретил ей в тот день выходить из дому, поэтому колдовала она в помещении за дубовыми дверями, за закрытыми ставнями. До неё ни один кровосос просто не добрался.
Теодор же с остальными пошёл туда, в самую гущу.
Никто из них живым не вернулся. И ни одного уцелевшего тела так и не нашли. От Теодора осталась кисть левой руки. И кровь, много крови. Саша, как ополоумевшая, ползала по развалинам – на место, где происходила бойня, рухнули в ту ночь сразу два каменных здания, что стояли по обеим сторонам улиц. Очевидцы потом рассказывали – выла в голос, вцепившись в найденную конечность.
А затем снова рухнула, едва ли не замертво. И очнулась лишь к концу лета – в императорском госпитале для покалеченных чародеев. Тогда же и узнала две вещи: в Николасбурге половину мая и весь июнь бушевал чёрный мор, унёсший жизни трёх тысяч человек.
Пронумерованные в столбик имена и фамилии на сухой жёлтой бумаге отчёта императорской канцелярии, что ходил ходуном в её трясущихся руках. За каждой безликой циферкой – чьи-то близкие, друзья или любимые. Саша насчитала десяток своих – родители, нянька Груня, что жила в поместье и после того, как воспитанница стала взрослой («Вот твоих деток, Санечка, выращу, а там и на покой», - любила шутить она), дворник Тимофеич, которому на старости лет некуда было идти, и он так и оставался у доброго хозяина: жил у тёплой печи в кухне да тешил дворню развесёлыми сказками, ну и валенки латал. «С меня хоть какая-никакая польза имеется, не зря хлеб ем», - всё повторял он, сидя у окна с шилом и дратвой в руках и подслеповато щурясь на солнечный свет. Повариха с детьми. Конюх Ивашка.
Остальные разбежались из столицы, бросив поместье с распахнутыми воротами. Самое дорогое вынесли банды мародёров, с которыми не успевала справиться полиция. Увели лошадей, утащили в вышитых скатертях фарфоровую посуду, рылись в матушкиных сорочках и платьях. Даже оконными стёклами и дубовыми дверями не побрезговали.
Остатки поместья вместе с землёй ушли с молотка – в оплату за её лечение. Неудивительно, цена их была невелика – служивым Чудищного приказа на лапу брать было негде и не за что, да и брезговал отец взяточничеством. Потому и жили сытно да радостно, но и без особого лоска. Зато два месяца пребывания в лучшем столичном госпитале любому бы обошлось в целое состояние.
Последней соломинкой, едва не переломившей ей хребет, как тому хрестоматийному верблюду, стало скорбное откровение маг-лекарей: чародейская сила Саши в ту ночь выгорела едва ли не дотла.
- Некоторые крохи мы вам восстановили, хоть как-то себя прокормите, - говорил ей старший медикус Анатолий, виновато пряча глаза. – Зуб залечить или воспаление небольшое снять – запросто сможете. Но часами латать раны, особенно боевые, больше не получится. Простите, Александра Игоревна. Мы сделали всё, что могли. Искра в вас едва трепещет, и природная сила проходит через ваше тело сплошным потоком, не накапливаясь. Ещё не придумано от такой напасти ни зелий, ни заклинаний...
Глава 1.4
Настя с сестрой, едва вставшей на ноги, целыми днями пропадали на кладбище: сажали цветы, полировали кресты до блеска. Как будто залитые слезами трогательные незабудки на могилках могли вернуть родных хотя бы на сутки.
А потом началась новая жизнь. Проклятая новая жизнь, от которой иногда хотелось спрятать голову под подушку, словно малое дитя, и кричать – от обиды, гнева и страха. От умной девочки, которая вела себя, словно истинная дворянка и всегда умела держать чувства в узде, осталась выгоревшая дотла баба – во всех смыслах выгоревшая...
...Саше сделалось дурно. Ноги подкосились, и она тяжело осела на обшарпанную лавку, стоявшую в коридоре госпиталя – аккурат у кабинета для лечения срамных болезней. Здесь Яков Меркурьевич принимал самолично, не подпуская и близко никого из женщин в рабочие часы. И правильно делал, ибо клиентура приходила самая разная, порой из дворянских родов. Не дай Бог, разболтает какая-нибудь глупая бабёшка из поломоек, кто сюда таскается за микстурами, проблем не оберёшься!
Но сейчас дверь была открыта нараспашку, у порога растекалась лужа с хлопьями мыльной пены, от которой валил пар. Внутри кабинета раздавался деловитый и проворный «шурх-шурх» тряпкой по полу, вымощенному мрамором, и тоненькое пение: Оленька Бежина, соседка по доходному дому, мыла полы. Саша самолично сюда её устроила: отец девицы сгорел в одночасье от того же мора, а мать-золотошвейка от горя плакала так много и долго, что едва не ослепла, и работать полноценно больше не смогла. Измученная Оля, у которой подрастали ещё два младших братишки, готова была идти в весёлый дом, ибо никуда девицу её возраста и красоты без рекомендаций не брали. А потом, заработав семье пропитание, удавиться от позора.
Саша вмешалась, обругала девчонку на чём свет стоит за малодушие, а затем долго слушала горестные всхлипывания: «Ну вот что прикажете делать, Лександра Игоревна, коли матушку боль мучает, да с каждым днём всё хуже, Стенька в зиму босой, а Николашке и штанишки пошить не из чего, всё на лечение батькино ушло... На подённый труд меня брать не хотят, на рынок тоже – слабая шибко, в прислуги – тем более, боятся, что хозяина непременно соблазню...»
Тогда Саше стало очень стыдно. Как ни крути, ей повезло больше – у неё было ремесло, которое прокормит всегда и везде. Крохи дара ведь при ней, на кусок чёрного хлеба да на капусту в щи всегда заработает. И заботиться о малых да немощных не надо.
Вот и устроила Оленьку мыть полы в госпитале. Денег за подобный труд давали поменьше, чем в борделе, но зато без поганых последствий, без риска для жизни и здоровья. И без позора на всю ивановскую.
Совестливая Оля платила благодетельнице той же монетой – забегала в гости, приносила горячий хлеб и рассыпной чай в свёртке из серой бумаги, помогала с уборкой, когда дядька буйствовал, бил посуду и ломал мебель. Неистово молилась, чтобы Бог послал Авдею Игнатьевичу разума – ведь стыдобища какая, две незамужние девицы честно служат, одна в библиотеке, вторая в госпитале, деньги грошик к грошику откладывают на пропитание, на дрова да одежду по сезону, а тот, кто должен их беречь и любить, большую часть заработанного спускает на услада-зелье.
«Может, потому и подалась Настя на медвежий отбор невест, ничего мне не сказав, просто перед фактом поставила, - крутились в голове мрачные тяжёлые думки. – Поняла, что там хоть сытая будет да в тепле. А что с оборотуном койку делить да детей от него рожать – так они хотя бы внешне хороши и не вонючие. И зелье да хмель, люди говорят, не употребляют сверх меры, а тут мало ли, какой мужчина в женихи попадётся... На лбу ведь об их недостатках не написано.
Но выйдет Настя замуж – и мне придётся в одиночку с этой рожей слюнявой годы коротать. А когда от услада-зелья ноги отнимутся – и ухаживать. Мыть, обстирывать да кормить».
Её аж передёрнуло. Ни за что на свете! Лучше уж тут поселится, готова койку поставить хоть в коридоре или в каморке со швабрами. Леший с ними, с купленными дровами. Ей собраться – только подпоясаться. Один салоп меховой остался, пара платьев, да сколько-то исподнего белья. Остальное или обветшало совсем, или дядька взял втихушку да перекупам сбыл. Котишку полосатую с улицы как-то приютила, и та сбежала, не выдержав бесконечных криков да топанья. Мальчишки дворовые её порой замечали в окрестностях, но поймать так и не сумели. Может, и к лучшему. Куда её нести, снова в этот ад в каморке под самой крышей?
- Вы кто?! – вдруг ахнула за стенкой Оля, громко и испуганно. Звякнула дужка металлического ведра, раздался плеск.
- Ннне ш-ш-уми, милая, - раздался в ответ заплетающийся мужской голос. Саша с тревогой вскочила с лавки.
В этот кабинет – единственный во всём госпитале - вела ещё одна дверь, прямо с улицы. На ночь здесь устанавливали сторожевое заклятие, чтобы грабители не влезли в поисках ценных вещей. Тут одних приборов заморских на тыщи денег!
А днём через неё входили те, кто по понятным причинам не хотел светить лицом перед другими пациентами.
- Якова Меркурьевича вам позвать? – пискнула тоненько Оля. В дверном проёме качнулись её застиранные юбки – девица пятилась спиной к выходу.
- Н-не надо, - выдал с заминкой невидимый пока посетитель. – Такая ты славная, такая миленькая. Стой, давай поговорим...
Саша быстрым шагом обогнула мыльную лужу и вступила в кабинет.
Здесь всё сверкало чистотой, от намытых до блеска оконных стёкол до пола, на котором таяли мокрые следы. Подоспела Саша вовремя – к юной и хорошенькой, как куколка, Оленьке уже тянул лапищи обер-полицмейстер столичной городовой службы Савелий Горохов. Пальцы его тряслись, как у больного падучей, мутные глаза нехорошо поблёскивали.
Глава 1.5
Саше бы пропустить злые слова мимо ушей. Мало ли разношерстного люда в их госпиталь захаживает? И пьяных, и буйных, и с кровавым кашлем, и с гниющими ранами по всему телу. Не зря ведь и санитарная служба сюда активно народишко направляет для исцеления, а заодно и для контроля. Вдруг заразу какую в толпу в базарный день понесут?
Но накопившаяся усталость, отчаяние и глухая обида, которую не понимал даже деликатный Яков Меркурьевич, окончательно порушили её выдержку, которая и без того едва держалась лишь на убеждениях. Ведь дворяне, пусть и не потомственные, всегда держат себя в руках. Лекари – тем более...
И шкафы с медицинскими трактатами и записями, стоявшие вдоль стен, едва заметно дрогнули раз, потом ещё и ещё. Следом задребезжали окна.
- Вы... подлец, - начала она, задыхаясь от ярости. – Хамово отродье, позорящее честь мундира, призванное защищать слабых да безвинных, а вместо этого распускающее руки в сторону благовоспитанных девиц...
Она сделала шаг вперёд. Подол её платья затрепетал, полотнище затрещало, словно паруса, поймавшие попутный вечер.
В коридоре раздались тревожные голоса, но Сашу сейчас не остановило бы и парализующее заклятие в лоб.
- Я в отставке, потому что выгорела, спасая город от чёрного мора и нашествия закромешников! А звание в своё время мне присвоил сам государь-император, и не вам, штабной крысе, подвергать каким-либо сомнениям его решение!
Савелий попятился, испуганно моргая подпухшими веками. Кажется, он начал узнавать девицу, которой нагрубил. Обижать дочку одного из ныне покойных начальников Чудищного приказа – себе дороже. Пусть и чин самого Савелия не в пример выше, но народ защитников от нечистой погани едва ли не боготворил. А ну как пронюхает кто о его недостойном поведении? Так и до государя-императора дойдёт...
В комнату вбежал доктор Веласиус, на ходу засучивая рукава халата, надетого прямо на белейшую шёлковую рубаху. И тогда произошло неожиданное – полицмейстер отшатнулся назад, зацепился пяткой за стоявший посреди кабинета ящик для обуви (обычно он скромно тулился в углу, но сегодня Оленька вымывала грязь отовсюду и сдвинула его в сторону) и с воплем опрокинулся на спину.
Дальше всё завертелось, как в диковинной подзорной трубе с цветными стекляшками, предназначенной детишкам для увеселений.
Вот воющий в голос Савелий сидит в мягком кресле, держась за макушку – отрезвляющая микстура Якова Меркурьевича была выше всяческих похвал. Жаль, действовала она исключительно в тандеме с головной болью.
Вот поломойки, испуганно шепчущиеся в коридоре:
- Барынька-то наша полицмейстера чуть не угробила. Как кинулася на него вдруг, ну словно собака цепная!
- Посодют теперь...
- А неча обижать ентих, как их... стражников пра-во-по-ряд-ка, во! Ишь, чо удумала, порчу на них наводить поганую!
- Так она ж хворая, пострадала в битве с нечистями, у ней и сил-то калдунских маненечко осталось.
- Так на порчу много надо, что ли? Она на той неделе как на Анфиску зыркнула недовольно, мол, плохо окна помыла, так Анфиску тем же днём жоних еёйный бросил!
- Она вчерась, люди бают, тоже бушевала, когда оборотуны в гости пожаловали, за сестрицей младшей... Несдержанная стала совсем. А ещё благородное происхождение имеет!
- Да какое благородное? Отец-то сам в знатные люди выбился в год, когда старый государь-император помер...
Саша слушала их речи как сквозь вату. Голова кружилась, в горле пересохло. В глазах стояли слёзы, вот-вот грозящие пролиться – второй раз за сутки. Совсем нервы ни к чёрту...
Затем Оленька увела её в одну из лабораторий, сама сбегала на кухню за кипятком и заваркой, а вдобавок к ним раздобыла где-то два куска колотого сахара.
- Глотните, Лександра Игоревна, легче станет, - шептала она, поглаживая благодетельницу по плечу. – И сахарку берите, а то знаю я вас, небось, с утра опять не емши... В чём только душенька держится, милая вы моя! А на злоязыких внимания не обращайте, посудачат да перестанут...
Саша послушно глотала предложенный чай. Сладкий и терпкий, он и впрямь помог немного разогнать туман в голове. Но стало лишь хуже – до неё только теперь начало доходить, что же она натворила.
К моменту, когда вошёл уставший и взлохмаченный Яков Меркурьевич, она успела поразмыслить обо всём, даже о самом страшном. Уже и житьё с Настиным папашей в одной комнате пугало не так, как тюремные застенки. Денег на защитника в судебных вопросах у неё нет, помочь некому. А у Савелия богатств прикоплено с избытком, ибо брал он на лапу немеряно. Про то каждая блоха в Николасбурге знала, но обвинения никто ему не предъявлял. Не иначе, покровители за спиной стояли. Да такие, что одинокой выгоревшей чародейке с ними вовек не справиться.
- На сегодня я уладил вопрос, - тяжело дыша, сказал доктор Веласиус, присаживаясь на столешницу рядом со свежевымытыми колбами. – У Савелия обычная почесуха от неуёмного употребления табака, но лечить буду как заразное и срамное, ибо слухи о его дурном поведении перешли уже все разумные пределы. Он у меня месяца три в люди не выйдет, таракан мерзопакостный! Вдобавок он принял какую-то контрабандную дрянь прямо на службе. Якобы из-за волнения, но переборщил, оттого и глаза мутные, и язык заплетается. Ему трепаться о произошедшем совсем не с руки.
Глава 2
Рассветный вокзал встретил их людским гомоном, пением птиц, обосновавшихся под крышей, и зычными голосами лотошников, которые сновали между теми, кто встречал и провожал, предлагая ватрушки с творогом и чай. Саша поёжилась, кутаясь в салоп – широченный, на подкладке из ваты и сатина, он практически не грел. Мало того, что сам покрой позволял вольготно гулять под ним всем ветрам, так ещё и не по размеру.
Да уж, осунулась она за три года. Никого на свете не красят горе и нужда.
Как назло, в дверях образовался затор – взмокшие и красные от натуги носильщики протаскивали внутрь тележку с огромными баулами и пожитками. Рядом с надменным лицом стояла младшая дочь фабриканта Барановского, высокая и пухлая Андромеда. Вокруг вились сразу три бабы в новёхоньких ситцевых платьях: поправляли на груди госпожи жемчуга в три ряда, совали под нос надушенные платки. А та стояла с кислой миной, показывая всему миру, как тошно ей здесь находиться, среди пыли, грязи и немытых простолюдинов.
Из другой двери, что работала на выход, шагнул вертлявый служка с такими пышными усами, что они прикрывали половину щеки.
- Барышня, господа оборотуны билеты чужим не дают-с, вас лично просят явиться.
Андромеда надулась ещё пуще. Затем скользнула взглядом по ожидавшим своей очереди Саше с Настей и с презрительной гримасой закатила глаза.
О спесивом характере девицы был наслышан весь Николасбург. Неудивительно, что вокруг ошивались лишь охотники за приданым. А берендеи сами богаче иных королей, целебной водой да древесиной со всеми государствами торгуют.
И Саше в очередной раз стало стыдно за свой неказистый вид. За старый и уже потёртый на руках салоп, за меховую муфточку, не подходящую к одежде ни по цвету, ни по виду. Да и внешность оставляла желать лучшего. Сестрёнка-то у неё хорошенькая: густая русая коса ниже пояса, глаза зелёные, лукавые, телом ни худа, ни толста, но во всех нужных местах округлая. И вид с самого детства умудрилась сохранять невинный-невинный. Её хотелось защищать и оберегать всем мужчинам в округе от мала до велика. Даже мальчишки-хулиганы, жившие неподалёку от их двора, её никогда не дразнили.
А сама Саша всю жизнь в приличном обществе среди тонких и белёсых дам, изводивших себя питьём уксуса и прочей дряни, выглядела словно уличная гадалка. Волосы тоже густые, но чёрные, как перья грача. Глазищи цыганские - огромные, пронзительные и холодные. Порой безграмотные и малоумные бабы, пришедшие в госпиталь доктора Веласиуса, при встрече с ней украдкой плевали через левое плечо – а ну как посмотрит и порчу наведёт?
И фигура... не за что ухватиться, как однажды обидно заметил нетрезвый посетитель. Тогда Яков Меркурьевич его за поганые речи погнал из кабинета, но Саша всё равно ходила расстроенная до самого вечера.
Только Теодор обожал её такой, какая есть. И она практически смирилась с тем, что нового жениха у неё никогда не будет. Да и на кой ляд он нужен, если сердце до сих пор кровоточит от тоски по скоропостижно ушедшему любимому?
«Видел бы он сейчас, как низко я пала», - с печалью думала Саша, заходя, наконец, в двери вокзала. Андромеда с няньками ушла далеко вперёд, носильщики складывали баулы в высоченную кучу у рыжей кирпичной стены. В одном из узлов, похоже, была снедь в дорогу – на ткани набрякали прямо на глазах жирные пятна, в воздухе витал аромат печёной курицы. Вокруг сновала разношёрстная и пёстрая толпа, от пузатых богатеев в нарядных зипунах до скромных мальчишек-носильщиков, облачённых порой лишь в дырявые кацавейки.
Настя же не обращала на сестрину печаль никакого внимания, шагая между брошенными на пол потёртыми кожаными саквояжами. Лицо её сияло от восторга и предвкушения – она никогда ещё не выезжала за пределы столицы, и к путешествию относилась, по мнению старшей сестры, очень легкомысленно.
Но Саша, конечно, не стала ничего высказывать – зачем расстраивать и её, и себя? Уж поводов для переживаний им наверняка хватит с избытком.
Они шли к комнате для отдыха состоятельных путешественников, где берендеи выдавали потенциальным невестам и сопровождающим лицам билеты и провиант в дорогу. Ехать-то часов шесть, не меньше, и это только до конечной станции, до входа в лесную чащу. А сколько ещё потом добираться – одному Богу известно.
- Снова ты, - неприятно сощурился Радим вместо приветствия, когда она открыла дверку.
- Снова я, - спокойно согласилась она. – Имею право. Я барышне Анастасии Сувориной двоюродная сестра. И уж защитить её от любых напастей смогу. Как раз по совету Ждана Будимировича – заклинанием в лобешник.
- У нас в городище злая ворожба запрещена, нарушителей отправляют в холодный поруб, - поднял брови берендей.
- Значит, возьму с собой салоп. А сестру я на чужого человека не брошу, тем более, с вами, - Саша подумала и мстительно добавила. – Может, вы там её сожрёте.
Жёлто-рыжие глаза оборотуна опасно блеснули, но тут подал голос ещё один берендей, помоложе, сидевший на ящике в углу.
– Отчепись от девиц, Радим. Ты всю дорогу сам не свой, не иначе как злишься, что уже женат, и невесты человеческой тебе не достанется, - и он ухмыльнулся. – А дядька Ждан ещё позавчера сетовал, мол, хорошо бы и чародейку с младшей сестрой забрать, а то позорище какое, геройская покалеченная девица прозябает в нищете. У нас, мол, хоть отъестся, а то худая – в чём только душа держится?
Глава 3.1
Для невест и их помощниц берендеи выкупили целый вагон второго класса – с удобными сиденьями, оббитыми серым сукном.
Сами же обосновались в первом классе, чем изрядно возмутили Андромеду Барановскую и ещё с пяток дочерей богатых лавочников. Они бесцеремонно прогнали с купленного места молчаливую рыженькую девицу, ехавшую с двумя младшими братьями, уселись на несколько лавок, стоявших через проход, и начали шуршать веерами и пышными юбками из тафты и шёлка. А ещё - громко перешёптываться, обсуждая нахальство оборотунов, посмевших не предоставить барышням их сословия лучшие в поезде места, и своих попутчиц, которые не вышли ни происхождением, ни тугой мошной папеньки.
Рыженькая девушка увела ревущих мальцов к невестам попроще, в самый конец вагона. Тамошняя публика оказалась гораздо добрее, и вот уже мальчуганы обгрызали по очереди здоровенного леденцового петушка на палочке, которым угостила их пожилая тётка с рябым и некрасивым, но очень добрым лицом.
- С дочкой сама поехала, няньку-то взять неоткуда и не на что, - простодушно рассказывала она соседкам, сидевшим напротив. – Может, господа оборотуны меня на службу какую пристроят, позволят остаться на подольше. Говорят, они челядь свою сытно кормят и платьем оделяют от щедрот. А у нас никуда не берут. Ещё и издеваются, мол, ты старуха, помрёшь у нас, потом жандармы замучают проверками...
Саша молчала, уставившись в окно. За стеклом, мутным от грязи, белели равнины с вкраплениями чёрных изб. Будто кто швырнул горсть угольков, и они рассыпались по снежной целине абы как, где кучно легли, где попарно, а где и поодиночке. И над ними – пасмурное небо, затянутое свинцово-серыми тучами. Тоскливо, куда взгляд не кинь.
«Рождество же через два месяца», - вспомнила она и пригорюнилась. Родители любили этот праздник, и она тоже.
До сих пор помнила, как матушка водила её к заутрене, где пахло воском и дымной сладостью. Как пел хор в самом большом столичном храме, как крестились узловатыми от тяжёлой работы пальцами богомолицы, старенькие, сухонькие и согнутые к земле. Нянька Груня говорила, что это грехи их так к земле пригибают, но Саша не верила. Отец ведь рассказывал, что среди городских купцов полно обманщиков да жуликов, и что-то никто из них к земле не гнётся. Как раз наоборот – пуза себе отрастили, аж согнуться невмочь. Так и ходили, задрав голову к небесам и выпятив животы, подвязанные богатыми алыми кушаками.
А потом Саша выросла, отучилась на медикуса и поняла окончательно, что пригибает людей к земле тяжёлый труд, нужда и горе, никак не грехи. И с печалью узнала, что в Николасбурге женщине не найти хорошей работы, если она не умеет хоть немного читать и писать. Угробит здоровье в холодных и пыльных фабричных застенках, изойдёт чахоткой или ещё какой дрянью, не дожив и до сорока лет.
И ей вдруг очень захотелось, чтобы дочка несчастной женщины всё-таки вышла замуж в берендеевом краю. Мать свою она точно не бросит, будет та век доживать в тепле и сытости, даже если и не разрешат ей остаться в Росслави.
А здесь, если муж попадётся такой же, из трущоб, лишний рот станет семье обузой. Особенно когда его обладательница не сможет трудиться и приносить в дом хоть какие-то гроши.
«Наверняка Ждан Будимирович не в первый раз везёт с собой городскую бедноту, раз так обо мне распереживался, - продолжала она размышлять. – И баб этих навидался с горочкой. Они ж почти ежегодно невест в Николасбурге и окрестных деревнях набирают. А в этот раз прямо много, в той комнатушке без малого пять десятков свёртков с едой на столе лежало. Даже если по одному невесте и сопровождающей тётке, уже получается двадцать пять. И наверняка мы не первыми пришли, часть уже пораздавали...»
Настя сидела напротив через столик, и нежное её личико тоже было омрачено нелёгкими думами.
- Санечка, как думаешь, когда испытания начнутся? – вдруг тихонько спросила она. – Наверняка на рукоделия смотреть будут, я шить умею, а остальное – не очень... Если надо петь-плясать, я ещё худо-бедно справлюсь. А вдруг им богатые невесты нужны?
- Дадут отдохнуть, наверное, с дороги хоть денька два-три. А насчёт богатства... Тогда остальных бы не взяли, - Саша мотнула головой в сторону девиц в конце вагона. – А ограничились бы этими... курицами разряженными.
- Бесстыжие, - Настя гневно надула щёки. – Мы здесь все равны, а они смотрят на других, словно на чернь, и ведут себя также! Небось, и среди оборотунов начнут павами похаживать, притворяться, а сами козни будут строить, соперниц позорить.
- Видать, поэтому Ждан Будимирович и велел взять с собой тётку побойчее, чтобы защищали хоть как-нибудь претенденток на руку и сердце богатого жениха. Но девица, которую они прогнали, едет одна и с малыми...
- Она исключение, я слышала, как берендеи говорили, мол, совсем в людской столице дела плохи, девки уже на коленях умоляют их взять. В противном случае, если в весёлый дом не хочешь, хоть с голоду помирай. И, мол, дядька Ждан совсем уж сердцем размяк, забрал в этот раз девку без няньки, зато с малолетними братьями. И добро бы тоже девчонки были, невестами бы стали со временем, а то ж пареньки, толку с них никакого. Разве что на конюшню служить отправить, как подрастут чутка...
- Знаешь, лучше на конюшне, чем на красильной фабрике. С лошадью подружиться можно, если животное любишь, оно это почувствует непременно. А с владельцем фабрики не договоришься ни о чём, он о прибыли думает, им плевать на работников, - Саша поджала губы. - Один помрёт, не дотянув до совершеннолетия, так не беда – за забором на его место десяток стоит. А городская беднота ещё нарожает. Сколько мы их таких лечили в госпитале, все с хроническим кашлем уже к восемнадцати годам.
Глава 3.2
Саша подскочила с места, будто неведомый злодей ткнул ей шилом в зад. Добежав до женщины, торопливо опустилась перед ней на колени и вжала пальцы в место ближе к пупку, шепча заклятие.
Вблизи от вошедшей ещё и дурно пахло – старой слежалой одеждой с чужого плеча, в которой много работали, а потом бросали валяться в пыли. Зато дитя изнутри тут же приветственно толкнулось пяткой Саше в ладонь. И она с облегчением выдохнула, а затем забормотала успокаивающе.
- Тише, тише. Что бы у тебя ни было, ребёнок жив. Где болит, ну? Скажи мне.
- Везде, - со слезами забубнила та, цепляясь Саше в ладонь. – Дохтур городской сказал, не доношу до срока, скину, ежели поеду. А как не поехать, коли мамке в деревне плохо, колода на неё рухнула и обе ноги придавила, не ходит теперь...
- Да если бы и скинула, невелика беда, - раздался с начала вагона ядовитый голосок Андромеды Барановской. – Отец говорит, они все заразные, и зараза та детям передаётся, отчего они больными да уродами растут. Другого родит, дурное дело нехитрое.
- Не надо ей другого рожать. Вона какая страшная, на неё и так, небось, с пьяных глаз позарились, - скривилась её товарка в дорогом салопе, подбитом бархатом и горностаевым мехом. – А эта перед ней, как перед Божьей матерью – на колени...
Женщина беззвучно заплакала, утирая слёзы краем платка. Лицо её раскраснелось и сделалось ещё некрасивее. Саша едва успела подняться на ноги, как с места вскочила та самая рыженькая девица.
- А вам, барышни, срамно должно быть! - выкрикнула она, дрожа от ярости. – Ладно меня с места погнали, я не гордая, хотя все мы перед господами оборотунами равны, все кандидатки, но отказывать в помощи больным да бедным – нельзя! И судить, кому надобно родить, а кому нет – не ваше дело! Не примеряйте на себя роль Господа, не берите грех на душу!
Барышни разом выпучились, а затем позеленели от злости, отчего стали похожи на жаб. Но промолчали – спорить с «простячкой» было ниже их достоинства.
- А ты, Устя, тоже шибко не лезь, - вдруг отозвалась соседка рыженькой. – Барышни правы. Грязь с неё кусками так и валится, небось, неряха, каких мир не видывал, а ты её жалеешь. А ежели она нас тут всех вдобавок перезаражает?
- Нет сил у меня постираться, болит нутро уж который день, - едва выдавила из себя плачущая баба, но Саша не дала ей договорить.
- Ответственно заявляю, как дипломированная лекарка, - повысила она голос, да так, чтобы слышно было и в противоположном конце вагона, - что следы оспы не более заразны, чем чужая спесь и кичливость. А, хотя, погодите! Кичливость заразнее, половина вагона уже ею охвачена, как я погляжу.
- Лекарка, - воскликнула с издёвкой Андромеда Барановская. – Понаберут с улицы проходимок, а они потом нас то ли лечат, то ли калечат...
- Уводи её отсюда, раз ты лекарка, - замахала руками её служанка, дородная баба с бисерными бусами на пышной груди. – Али не видишь, знатные особы страдают?! Поплохеет кому из них, так и помочь будет некому, ты вся об эту оборванку испачкалась!
На этот раз Саша не стала сдерживаться. Совершенно осознанно щёлкнула пальцами, активируя бытовое заклятие, позволяющее потушить свечи в комнате, не вставая с постели. Даже её крохотных силёнок хватило, чтобы от резкого дуновения ветерка затрепетали юбки у барышень, зазвенела посуда на их столике, а девицы попроще хором вскрикнули от испуга. Только нищенка лишь вздрогнула, но прижалась к Саше ещё крепче.
- Знатная особа в этом вагоне только одна, и это я. Так что сделайте милость, попросите своих барышень замолчать. А то не ровен час и до государя-императора дойдёт, как дочки торгашей и лавочников ведут себя при дворянке, награжденной за доблестную лекарскую службу медалью святой Евгении!
Никогда она не любила хвастаться ни происхождением, ни наградами. Тем более, полученными за дело, с которым она не справилась. Не закрыла, не защитила город от чёрного мора...
Но беременная баба с трудом держалась на ногах, и нужно срочно решать – или высадить её на ближайшей станции (и, скорее всего, оставить без какой-либо поддержки, ибо лекарей для самого бедного люда вне столицы и с огнём не сыщешь) или искать помощи у берендеев. И лучше бы эти чванливые персоны не мешались под рукой.
Решение пришло в один момент.
- Пойдём-ка, милая, к господам оборотунам, попросим содействия. Уж глоточка живой воды не пожалеют, я думаю. А там и до дому доедешь потихонечку... Лекарь хоть какой-то в вашей деревне есть? Или повитуха?
Обессиленная женщина только закивала в ответ. Настя подскочила с другого бока, взяла несчастную под руку.
- Там ещё детвора в вагоне нашем плакала, животики у них болели, никак от голода. Сами с мамкой едут к деду на поминки, на билеты деньги в долг взяли, - едва слышно шепнула оборванка. – Я им остатки своего хлебушка отдала, но на всех не хватило...
- Ну ты даёшь, подруга, - покачала головой рыжая Устя. – А о своём дитятке подумать ума тоже не хватило? Голодная мать ему разве подспорье в деле появления на свет?
Баба оттопырила нижнюю губу, словно сама была ребёнком, желающим заплакать, и Саша поняла, что ей не больше двадцати лет. Просто от болезни да предродовой опухлости выглядит старше.
- Так жалко детушек, плачут же. Я сразу о своём подумала, как он также будет плакать...
Глава 3.3
И, недолго думая, распахнула перед остолбеневшими сёстрами дверь. Оттуда пахнуло нежнейшими ароматами лимона и мяты, и у Саши рот мгновенно наполнился слюной. Дальше они увидели ковры, что устилали весь пол в вагоне, золочёные ручки на дверях в купе и картины на стенах. Негромко играла музыка.
- Чего замерли? - подмигнула им оборванка. – Пошли за мной!
И зашагала своими латанными валенками по чистейшему ковровому ворсу. Саша с Настей с испуганным оханьем кинулись за ней: неужто полоумная?! Берендеи явно не обрадуются тому, что они привели в их временное пристанище грязную и сошедшую с ума бабу!
А та уже тянула на себя ручку второго по счёту купе. Миг – и дверь с дребезжанием открылась.
Сёстры замерли на пороге, увидев два уютнейших дивана, оббитых зелёным бархатом, что стояли друг напротив друга, и добротный резной стол между ними. На нём стоял медный таз с водой, рядом лежали стопка полотенец и щётка для волос. Стены изнутри были обшиты красным деревом. На одном из диванов валялось широкое домашнее платье с пышными рукавами и вырезом, практически полностью открывавшим плечи.
- Ох, матушка моя, как же всё чешется и воняет! И впрямь сейчас рожу, если не сниму это с себя! – оборванка торопливо скинула дырявую кацавейку в угол.
Следом полетели платок и рваная блуза. Женщина дёрнула завязки на талии, юбка съехала вниз, открывая живот – огромный, с пупком, что выпирал сквозь тонюсенькое кружево дамских панталон из лавки мадам Пан-Ореховой – модистки, которая обшивала самую богатую николасбургскую знать. Округлая грудь топорщила ткань сорочки – шёлковой и тоже очень дорогой, Саша, даже живя при училище и получая от родителей деньги на своё содержание, могла покупать подобные вещи лишь раз в год, к именинам.
А бывшая нищенка уже обтирала лицо смоченным в тазу полотенцем. Затем обернулась на сестёр. Ни следа оспин, щёки румяные, губы полные и яркие, как вишенки. Брови и ресницы оказались не блёклыми серыми, а тёмно-русыми, того же цвета, что и толстая коса, скрученная на затылке.
- Ну чего вы, лапушки? – ласково взглянула она. – Садитесь, гостьями будете. Помогите только платье надеть да валенки стянуть. Я сама-то уж месяц как совсем наклониться не могу, сами понимаете...
И охнула, а затем рассмеялась.
- Я такая бестолковая, даже не представилась! Меня Дарьей звать. Помогайте же, ну? Я сразу нянюшку кликну, она нам чаю с пряниками принесёт.
Оторопевшим сёстрам осталось только послушаться. Но едва они закончили облачать новую знакомицу в платье – очень уютное и мягкое, самое то для её положения – как в дверь торопливо постучали.
- Дарьюшка, ты как? – раздался снаружи тревожный голос Ждана Будимировича.
- Хорошо, дядька Ждан! – крикнула та. – Заходи!
И со вздохом облегчения плюхнулась на один из диванов.
Берендей торопливо вошёл, оглядел собравшихся.
- От я так и думал, что это вы всю кашу заварили! – довольно крякнул он. А затем присел рядом с Дарьей и без обиняков сгрёб её в охапку.
- Чтоб я ещё раз тебя, трясогузку, послушал! Места себе не находил – вдруг обидит кто? Я ж себе не прощу этого потом, да и муженёк твой меня проклянёт, и правильно сделает...
- Ну дядька Ждан! – Дарья капризно надула губы. – Мы ж с Яромиром обо всём договорились заранее, он потому меня и отпустил! А так в важном деле помогла, хоть что-то полезное с меня вышло...
- Не нукай, хитрованка! Я уж без малого семь десятков лет дядька Ждан! А тебе благополучно от бремени разрешиться надо, а не скакать по вагонам в мужицких валенках! А ежели споткнулась бы где да упала?
- Ничего, наскакала же вам достойное испытание невест, - с улыбкой отозвалась Дарья, а затем звонко чмокнула его в щёку. – Не ворчи, всё к лучшему. Нам бы позавтракать, все ж голодные с рассвета...
- Распоряжусь немедля, чтобы вам раньше сюда подавали, - кивнул берендей и с кряхтением начал привставать с дивана.
А Саша так и замерла, раскрыв рот.
- Погодите, так это что... невест испытывали? Сейчас? Мы же едва от столицы отъехали, первая остановка всего через двадцать минут!
- А чего время зря терять? – Ждан Будимирович глянул на неё с лукавой улыбкой, отчего в уголках медово-рыжих глаз появились морщинки. – Нам абы кто в заповедных краях не нужен. Так чего их трясти шесть часов в дороге? Сразу и распрощаемся за первым поворотом. Выдадим по цацке золотой за хлопоты, и будет с них. А начнут кочевряжиться – вообще ничего не получат, кроме жалобы родителям на недостойное поведение. А вы с сестрицей умнички, лучше всех себя повели. Считай, и прошли обе.
- Да я же не... – Саша вдруг смутилась. – Я так, заместо тётки-помощницы.
Но старик ничего не ответил, лишь усмехнулся собственным мыслям. Зато заговорила Настя.
- Ждан Будимирович, а кто ещё первое испытание прошёл?
- Устинья, которая с братишками едет, - берендей слова довольно приосанился. – Вот как чуял, что надо её брать, какие бы там недовольные рожи остальные не корчили. Дальше близнята с Чухонской слободки – худенькие такие, маленькие, как отроковицы. Щекастенькая девка со швейной фабрики на Трёх углах – запамятовал, как её звать. Ну и ещё...
Глава 3.4
Через половину часа Саша лениво гоняла серебряной ложечкой остатки сырника по тарелке, изукрашенной алыми бутонами, похожими на птичьи клювики. Как и было обещано, нянюшка Дарьи принесла им чаю с пряниками – уже потом, после розовых и полупрозрачных от тонкости нарезки ломтиков буженины, яиц всмятку, солёных с хреном и укропом груздей, свежей и ещё хрустящей белой булки с ароматным сливочным маслом, осетровой икры и ещё целого ряда других кушаний.
От волнения и восторга, что царил у обеих сестёр в душе после справедливого решения берендеев, они объелись так, что даже дышали с трудом. По-хорошему, тарелку отставить бы в сторону, но Саша, экономившая последние три года решительно на всём и давно не пробовавшая столь вкусной пищи, просто не могла этого сделать.
Поэтому молча наблюдала сквозь стекло, как вокзальные служащие крутятся около растерянных и заплаканных купчих, что застыли возле груды баулов и саквояжей, брошенных прямо на перроне. Как кусает губы соседка рыжей Устиньи, обозвавшая Дарью неряхой, как смотрит в землю, внимая сердитым причитаниям своей тётки. Из вагона речей не слыхать, но по движению губ и выражению лица всё ясно. Как гневно топает ножкой «знатная особа» Андромеда Барановская, но напрасно – никому до её возмущений нет дела. Сама во всём виновата. Получила шиш на палочке вместо богатого жениха или хотя бы сундука с дорогими подарками, даже золотой побрякушки не заслужила. А папенька дома, поди, за уши оттаскает. Не посмотрит, что вымахала дылда ростом выше него.
В коридоре тоже царила кутерьма. То и дело из-за запертой двери купе доносились восхищённые аханья кандидаток, которых с почётом провожали к новым местам, басовитое воркование кого-то из молодых оборотунов и вторившие им попискивания мальцов – братиков Устиньи. Саша тихонько улыбнулась. Небось, такой красоты, как здесь, мальчишки за свою коротенькую жизнь и в глаза не видали!
А скоро столы им накроют, да с белыми кружевными скатертями, да с булками с вареньем, с пряниками, с кофе и какао...
- Надеюсь, Устинья пройдёт отбор, - сказала она вслух. – Хорошая девка, жалко её. Ещё и малых кормить надо.
- Если не получится, я её на службу к себе возьму, - пообещала Дарья, вытирая салфеткой рот. – Дядька Ждан чует хороших людей, абы кого не приглашает, ещё и с нарушением правил. Меня вообще по малолетству купил, и ничего, выросла, замуж вышла...
– Как купил? – обомлела Настя. – Уже сколько лет холопов от барского произвола освободили? Вольными людьми никто не торгует, за это тюремный срок полагается!
– Так у родителя купил, не у барина, – пояснила Дарья, будто рассказывала о совершенно пустяковой безделице, не стоящей внимания. – Я милостыню просила на углу у оперетты – девчонок малых оттуда не гоняли, а состоятельных дам много, кто булочку пожалует, а кто и конфет... А в тот день ко мне вдруг богато одетый мужик подошёл. Как же я струхнула! Мальчишки, с которыми в люди ходили, рассказывали про таких всякое срамное. А он ещё смотрел так... оценивающе. А потом буркнул: «Пальтишко бы тебе новое справить, неужто родители не видят, что это мало?» А я в смех: «Дяденька, ну вы чего? Папка все деньги на самогонку забирает, нету у него на пальтишко. И мамки у меня нету, от чахотки померла. А без самогонки папке никак не можно, он тогда дерётся, а пьяный спать быстро упадёт и за ремень не хватается». У него сразу так лицо вытянулось, вот как у тебя сейчас, Настенька. «А ну, - говорит, - пошли!» Ну и дал папаше кошель с червонцами за меня. И пообещал ещё, что на лучший самогон хватит до самой смерти. Так оно потом и получилось, папаша на вырученные деньги в три горла пил, а как кончились – от горячки помер... А Ждан Будимирович меня отвёл в лавку за пальтишком, а потом целый кулёк пряников у торговки купил, я их за один присест с голодухи съела, и потом всю дорогу до Росслави животом маялась. А там как раз очередной отбор невест был, и в итоге мною едущих в поезде кандидаток испытывали, случайно вышло. Вот кто с блюющим да ревущим пятилетним дитём возился без брезгливости, те и остались.
Дарья расхохоталась, да так, что аж закашлялась. Сёстры кинулись стучать ей по спине, насилу уняли. Но беременную болтушку это ни капли не испугало, наоборот – она глотнула воды и продолжила рассказ.
– Как приехали, дядька Ждан меня своему младшему брату и отдал, у него пятеро сыновей, а девчонки – ни одной. Я так его и звала – батька Волот, а потом просто батька... Любили меня без удержу, кроме самого младшего, Яромирки. Он на год старше всего был, вот нас и определили вместе грамоте учиться. А я как давай быстрее него читать и писать, и учителя меня ему в пример всё время ставили. Он обижался и за косы меня исподтишка дёргал, а я мстила – улучу момент, подкрадусь, кулачком промеж лопаток хрясь! – и бегом. Он за мной вприпрыжку, да так и не догнал ни разу. Но попыток не оставлял. Так и росли, друг за другом бегая. Ну и вот... добегались однажды, – и Дарья с фырканьем погладила выступающий живот.
– А сейчас не бьёт? – с опаской спросила Настя.
– Шутишь? – Дарья округлила глаза. – Пылинки сдувает! У медвежьего народа вообще женщин трогать запрещено. Даже тех, кто тебя, хмельного, из кабака со скалкой на пороге встречает. С мальчишками иначе, их всех драться учат. И на ристалищах, конечно, всяко бывает. Но чтобы дома колотили, как папаша мой родной – да ни в жисть.
Поезд давно уже тронулся в путь, за окошком царили белая пустота и безмолвие. И ни одной избы до самого горизонта, только хилые берёзовые перелески торчали из мокрых проталин, словно волосы из гигантского родимого пятна. Саша слушала нехитрые рассказы Дарьи о том, как жилось ей в трущобах Николасбурга, а потом в Росслави среди оборотунов – и подмечала, что новая знакомица ничего по-настоящему интересного не выдаёт.
Глава 4.1
- Барышня, миленькая, ну вставайте же! – кто-то ласково, но настойчиво тряс Сашу за плечо.
Она с трудом разлепила тяжёлые веки. Над ней стояла нянька Дарьи, низкорослая женщина в ситцевом платье. На покатых плечиках её лежал пуховый платок.
- Умаялись совсем, барышня, сон вас сморил сразу апосля завтрака! – качала она головой. – Дарьюшка вас будить не велела, мол, вы лекарка, почти не отдыхаете по долгу службы... А здоровьичко-то беречь надо! Как же вы других лечить будете, коли сами ослабнете?
Глаза у тётки тоже были рыжевато-жёлтыми, как и волосы. Пахло от её рук уютно - сдобными булками.
- Вот у вас в Росслави и отосплюсь, - отшутилась Саша, приподнимаясь. Чья-то добрая душа сунула ей под голову крохотную подушечку, а ноги укрыла стеганым одеялом. – А сестрёнка моя где?
- Отлучилась... по дамским надобностям, - тётка выразительно подвигала бровями. – Сейчас явится. Ужо приехали, надобно выходить поскорее.
И тут же наябедничала со вздохом.
- Дарьюшка последние четверть часа так и провела, стоя у окошечка в коридоре. По мужу соскучилась, сердешная. Едва первая наружу не полетела, хорошо, Ждан Будимирович удержал. Куды ей скакать-то теперь? Всю жизнь пропрыгала на одной ножке, егоза, а теперь привыкнуть не может, что надобно себя поберечь...
Дверь распахнулась, и купе сразу наполнилось шумом и гамом из коридора – засидевшиеся невесты тоже торопились наружу. Поезд тем и хорош, что в нём уютно спать: едешь, а тебя покачивает – туда-сюда, туда-сюда...
Но, как ни крути, по твёрдой земле ходить всяко лучше.
- Санечка, какая ж ты сонная! – улыбнулась стоявшая на пороге Настя. Прибранная, умытая, со свежепереплетённой косой. – Давай собираться скорее!
Саша лишь кивнула в ответ, подавляя зевоту. Как жаль, что сама не успела умыться с дороги! Ну ничего, Дарья говорила, что всех после заселения непременно отведут хотя бы в баньку. Париться Саша не особо любила, от жары ей частенько становилось дурно. Но теплой водой с головы до ног облиться вволю – милое дело! Забыла уж те времена, когда дома могла ополоснуться не спеша, а не над тазом воды, пока Настин папаша совершает вечерние променады.
Она успела лишь пересобрать пучок волос на затылке, надвинуть шляпку ближе ко лбу, чтобы кружевная вуалетка прикрыла хоть немного её заспанное лицо, натянуть перчатки, расправить юбку и застегнуть меховой салоп. Затем подхватила саквояж с вещами и направилась к выходу, стараясь поспевать за сестрой.
Остальные невесты уже спустились вниз, на выметенный до идеальной чистоты перрон. Доски казались отполированными, ни единой соринки, ни единого клочка бумаги. И это в селе, что стояло последним у заповедного леса, где жили берендеи.
Саша с удивлением огляделась вокруг: вот здание вокзала, в паре шагов всего, одноэтажное и деревянное, но тоже чистейшее. На окнах деревянные узорчатые наличники, стены законопачены и покрыты то ли смолой, то ли воском. В Николасбурге деревянное жильё постоянно страдало от сырости и плесени, и хозяева выкручивались как могли, к примеру, промазывали стены смесью из мышьяка, меди и хрома. Но вред жильцам от вдыхания ядовитых испарений наносился немалый. А тут, куда взгляд не кинь, всё природное.
Потому и пахло от железной дороги гарью и креозотом, а от вокзала – хвоей и деревянной стружкой. И второй запах усиливался с каждым их шагом к распахнутым воротам, за которыми – Саша видела уже отсюда – толпились нарядные торговки с пирогами да леденцовыми петушками на палочке, извозчики и прочий люд, среди которого толклись и пассажиры, ехавшие в последних вагонах. И гомон над этим всем стоял преизрядный!
- Варенье, варенье, брусничка на меду, лечит любые хвори!
- Пирожки с капустой, с ягодой, с припёком, сама бы съела, да деньги нужны!
- ...никак не можно за два грошика до Сарани довезти, там десяток вёрст по буеракам, побойся Бога!..
- А у Дёгтихи с Малых Коньков лучший самогон на всём здешнем рынке, дерёт горло так, что любая застуда вмиг проходит...
- Помогитееее, кошель срезалииии!
- Р-р-р-разойдись! Пустите пр-р-редставителя власти, подлецы, а не то... Милости прошу, господа оборотуны!
Сопровождавшие невест берендеи вместе с красномордым городовым проворно сдвинули толпу в стороны, чтобы девицы, и без того озиравшиеся по сторонам с открытыми ртами, не попали в бойкие руки лотошниц и не утратили сбережения, на которые запросто могли бы позариться карманники. Невесты с тётками рванули сквозь людскую кучу-малу почти бегом, вцепившись в сумки и баулы.
Путь их лежал вдоль длинной кованой ограды к нескольким узорчатым возкам, запряжённым сытенькими мохнатыми лошадками. Около одного из них стояла Дарья в светлой шубке, подбитой алым сукном, русая коса торчала из-под беленькой меховой шапочки. Сейчас она замерла в объятиях молодого широкоплечего мужчины в коротеньком тулупе до середины бедра. А тот притягивал её к себе и целовал в губы – горячо, пылко, не оглядываясь на прохожих. Так, как только мог целовать влюблённый и сгорающий от страсти жених свою юную невесту.
Саша едва не споткнулась на ровном месте. Хорошо, что остальные замедлили ход после пробега по торговой площади и шли, не оглядываясь.
- Уму непостижимо, - выдохнула она возмущённо. – Среди бела дня, да при всех...
Глава 4.2
Она перевела дух после гневной тирады и уже тихонечко добавила.
- Я вот думаю теперь: не потому ли нам правила приличия навязывают по каждой мелочи, вроде надевания перчаток и платьев в зависимости от времени суток, чтобы мы думали лишь о том, как не ошибиться и как их соблюсти – и не замечали, что живём на самом деле хуже оборотунов из леса? Думаешь, много в Росслави пьяниц да потребляющих всякую дрянь, как отец?
Саша неопределённо пожала плечами, но сестрёнке её ответ и не требовался.
- У них срамят даже за тихое пьянство в одиночестве, Дарья рассказывала, пока ты спала. Хочешь принять чего увеселительного – иди в кабак, где найдутся и закуска, от которой быстро не пьянеешь, и собеседники. И домочадцы будут знать, где ты. На праздниках пьют да пляшут, как водится, но и праздники те не каждую неделю. А чтобы дома напиваться и валяться, ещё и регулярно – на такое и жена обидеться может, и к родителям вернуться. И за это её не осудят. А у нас что скажут? Терпи, такая твоя доля? А я не хочу такой доли, Сашка. Не-хо-чу!
И Настя сердито топнула ножкой, спугнув стайку воробьёв, облепивших кусты ольшанника, что росли неподалёку.
Саша качнула головой – давай, мол, шибче, хватит болтать, и так последними телепаемся. Но от сестрёнкиных слов стало грустно. И хочется возразить, что дядьке Ждану легко быть добрым, когда денег куры не клюют и должность при здешнем правителе важная...
Но сколько при дворе государя-императора важных людей? Она же помнила на том, первом и последнем балу, что от золочёных позументов да орденов рябило в глазах: господа слетелись поглазеть на «молодую кровь», как мухи на мёд.
А замуж в тот день позвали только её – жених, который давно собирался это сделать. Остальные высматривали выпускниц попригляднее да с хорошими манерами, чтобы предложить им роль содержанок. Кто из дворцовых завсегдатаев женится на девочках, которые были дворянками в третьем, а то и во втором поколении? Чьи родители получили свой статус за заслуги перед Отечеством, а сами вышли из низов?
И никто бы из них, находясь в здравом уме, не подобрал с улицы маленькую оборванку и не ввёл в семью на правах дочери или внучки. Не выдал бы замуж за родную кровь. А тут племянник должностного лица, курирующего внешнеполитические связи, взял за себя бесприданную сироту, дочку забулдыги – и никто его наследства не лишил, не изгнал из семьи.
И видно же, что Дарья счастлива, вон как жмётся к его плечу, прячет нос в богатом меховом вороте. Сейчас Яромир прекратил её целовать и теперь просто держал в объятиях, мягко покачивая из стороны в сторону. Вдруг он поднял голову, взглянул на Сашу, и лицо его – приятное, румяное, окаймлённое снизу едва заметной рыжеватой бородкой – расплылось в улыбке. Он что-то сказал Дарье на ухо, та обернулась и призывно замахала рукой.
- Рад знакомству, барышни, - склонил голову Яромир, едва они с Настей подошли к их возку. Голос у него оказался низковатым, глубоким, как у взрослого мужика. – Дашенька рассказала мне, как вы её от стаи кринолиновых ворон отбивали. Примите мою искреннюю благодарность.
- Садитесь к нам! – предложила Дарья с улыбкой. – У нас в возке жаровни под каждой лавкой и одеяла меховые! Ехать, конечно, недолго, но всё равно по пути можно озябнуть. У нас-то по погоде уж полноценная зима, сугробы кое-где в человеческий рост…
- Благодарим за приглашение, - кивнула Саша и тут же спохватилась. – Недолго? Но ведь Росславь в самой глуши! Ну, у нас так говорят...
Яромир с Дарьей хитро переглянулись.
- Посадим вас тогда лицом к лошадям и к лесу, чтобы обзор был лучше. Сами всё увидите.
Через несколько минут тронулись в путь – поклажи у оставшихся кандидаток оказалось всего ничего. Саша видела, как в соседнем возке кутаются в огромный меховой тулуп два братика рыжей Устиньи. Чья-то щедрая берендеева рука вдобавок оделила их кульком кренделей с торжища у вокзала, и теперь мальцы жевали лакомство, укладкой вытирая пальцы о тёплую овчину, пока старшая сестра не видит.
- Как думаешь, Ратмир Михалыч нас встретит? – вдруг спросила мужа Дарья.
- А кому ж ещё? Надо ворота в Белой стене открыть.
- И то верно. Как же жаль, что он невесту себе до сих пор не сыскал...
- А он и не хочет, - Яромир пожал плечами. – Ему и так кучеряво живётся, любая баба за ним поскачет, только помани.
- Я бы не поскакала, - тут же вздёрнула нос Дарья. – Он так порой с собеседником общается, что непонятно, смеётся или нет. И смотрит с ехидством.
- А это дядька Ждан его разбаловал, сама ж знаешь, по какой причине. Кого бы ещё так надолго в Николасбург жить отпустили? Вроде как учился заграничным наукам, однако служки при княжьем дворе шепчутся, что столичные кокетки чуть ли не в очереди стояли, чтобы в его постели оказаться. А он ещё и кочевряжился, паразит, эта нехороша, и та тоже...
- А тебе завидно, что ли? – Дарья зафыркала, прикрываясь рукавицей, расшитой бисером.
- Ничо не завидно, - молодой муж её надул губы. – Мне никого, кроме тебя, не надо! А Ратмир ведёт себя... как человек, вот чего! Бессовестно! А в его статусе нельзя, он хранитель Каменной матери...
- Ну вот она его и пожурит, если понадобится, - Дарья покосилась на сестёр, старательно делавших вид, что любуются окрестностями. – Яромир, ты гостий смутил наших, ещё и обидел, небось.
Глава 4.3
В здешних краях зима уже накрыла белым одеялом поля и деревни, вытрясла над лесом пуховые подушки, и привычно лысые берёзы стояли нарядные, будто барышни в горностаевых шубках.
Едва выехали за пределы села, как лошади прибавили ходу – дорога широкая, хорошо подмёрзшая. Да и сами лошадки, крепенькие, сытые, явно застоявшиеся в тёплых конюшнях, ещё у вокзала мотали мордами и тоненько взвизгивали, поторапливая хозяев и гостей. А теперь мчались вскачь, и бубенчики на упряжи и дуге коренника не умолкали ни на мир, оглашая окрестности весёлым перезвоном.
- Хорошая примета! – громко сказал Яромир, стараясь перекричать нехитрую мелодию. – Наши предки считали, что колокольный звон свадебных троек отпугивает любые порчи, наведённые чернокнижниками! А мы как раз невест везём!
Он перемигнулся с ямщиком, таким же рыжим плечистым детиной, но в одежде попроще, а затем чуть привстал с лавки и засвистел с переливами, сунув два пальца в рот. Коренной жеребец сердито заржал в ответ и зарысил в полную силу, пристяжные понеслись галопом. Саша едва не охнула – совсем чокнулся?! Куда разгонять сани с женщиной на сносях?! Но Дарья радостно визжала, хлопая в ладоши, и висевшая в воздухе снежная пыль оседала на вороте шубки, на носу и щеках, делая её похожей на сказочную деву-Снегурочку.
Их возок шёл первым в веренице, и потому сёстры раньше всех заметили снежно-белое марево, что растянулось на всю дорогу, преграждая путь. Выглядело оно странным – словно лютый буран разыгрался в отдельно взятом пространстве, огороженном непонятной магией. Вокруг солнце, небеса, едва подёрнутые морозной дымкой, лес, где берёзы можно сосчитать на версту вперёд – и рядом непроглядная пелена, в которой не разглядеть собственной руки. Разве что поднести прямо к носу.
- Берегись! – ахнула Саша, но Яромир даже оборачиваться не стал. Вместо этого прокричал в ответ.
- Держитесь крепче и ничего не бойтесь!
Миг – и сани влетели в белую мглу, что поглотила с головой и лошадей, и седоков. И не стали ни красок, ни звуков. Исчезли вещи, лавки, Дарья с Яромиром. Саша ощущала лишь приятную теплоту под седалищем (не соврали насчёт жаровни-то!) да гулкое биение сердца в собственной груди. Или это от волнения кровь в жилах разыгралась? Да чувствовала дрожащие пальцы Насти, что вцепились ей в локоть.
Сколько они так летели в беззвучной пустоте, словно сотканной из клочьев непроглядного тумана – одному Богу известно. Но вдруг марево впереди колыхнулось, схлынуло в стороны – и возок дрогнул, словно бы съехал на дорогу с пухлого мягкого сугроба.
А следом по глазам ударил яркий солнечный свет, да такой, что Саша невольно зажмурилась. Через миг в уши ввинтился многоголосый детский визг – не крики напуганной до смерти ребятни, а восторженные вопли. Она открыла глаза, пытаясь проморгаться от выступивших слёз – и ахнула.
Снег. Много снега, высоченные сугробы. За ними встали рядами ели и сосны, подпирающие облака. Сквозь разлапистые их ветви виднелось небо, отливающее переливчато-синим, как на зачарованной картинке. Аж не верилось, что подобное существует на самом деле.
«Небеса, вовек не знавшие ядовитого дыма фабричных труб», - поняла Саша.
Затем опустила взгляд на дорогу – ровную, гладкую, плотно укатанную и такой ширины, которой Саше не доводилось видеть и в центре столицы. Там народ порой опасливо прижимался к стенам зданий, когда по середине ехала конка или два экипажа навстречу друг другу. А тут по обочинам спокойно брели люди – точнее, оборотни в человеческом обличии. И не налегке: кто тащил за собой небольшие санки с поклажей, кто просто шёл пешком, но тоже с какой-либо ношей. Румяная баба с расписным коромыслом на крепких плечах чуть посторонилась, заслышав звон бубенцов, и прислонила ладонь ко лбу, пытаясь рассмотреть гостей.
Саша тоже оглядывалась по сторонам, и изумление её росло с каждой минутой. Видно же, что одни работяги вокруг. И при этом ни одного хмурого насупленного лица с навек застывшей печатью скорби и усталости от тяжёлого труда. У всех, до единого, облегчённые тулупы разной длины, да на стриженном меху, чтобы удобнее было двигаться. А из-под тёплых суконных портов и шерстяных юбок у прохожих торчали не лапти какие-нибудь, наспех привязанные к грязным онучам, а добротные валенки и кожаные сапоги!
- А где лапотники? – не выдержала она. – Согнали с центральной дороги, чтобы впечатление гостям не портить?
- Скажете тоже, - Яромир обиженно хмыкнул. – Ваши женщины в лаптях ходят порой летом, по старой привычке, и то не все. А если вы про нищету, у нас её нет. Берендеи не потерпят правителя, при котором народ работает на износ и при этом едва сводит концы с концами. У нас лодыри разве что нуждаются. И тех родня рано или поздно к делу какому-никакому пристроит, на кусок хлеба с маслом хватит.
Тройка как раз вылетела из-за поворота и помчалась по берегу полноводной, но очень тихой реки, местами покрытой тоненьким ледком. И Саша поняла, откуда доносился детский визг - на противоположной стороне десятка три разновозрастных ребятишек катались с высоченной горки.
Нет, не только ребятишек! На самой вершине стояла доска с полозьями, которой управлял коренастый молодчик. Впереди между раздвинутых ног у него сидела одна девушка в цветастом полушалке и заячьей шубке, подпоясанной алым кушаком, позади за плечи ухватилась другая, не менее нарядная. Троица с воплями ухнула с горки вниз, Саше показалось, что санки на миг взмыли в воздух. А затем стукнулись о землю и снова помчались вперёд быстрее ветра.
Глава 4.4
Щёки махом вспыхнули – такие ли вопросы следует задавать хозяевам вежливой гостье?
- Нет, конечно, мы ж дикари и зверьё. Пенькам в лесу молимся, в берлогах обитаем, блох на шкуре всю зиму пересчитываем. Так про наш народ в людской столице говорят? - весело оскалился Яромир, затем уж нормальным тоном добавил. –– Если мы оборотуны, так сразу нехристи, что ли? Вы ж образованная, раз дворянка. Сами подумайте: мы на Руси седьмой век живём. Как же нам в единого бога не верить, если даже у вас колдуны уверовали и на службе у государства лет двести как состоят?
- Не все состоят, - с грустью вздохнула Саша. – Есть мы, кто людям помогает, а если закромешники, которые душу Пеклу отдали, сами же знаете.
- Знаю, - кивнул Яромир. – Но ещё лет триста назад вашего брата-колдуна на Руси не шибко жаловали. И не смотрели, кто людишек лечит, а кто калечит – всех скопом в холодный поруб, если поймают. И хорошо, что времена нынче другие.
- Хорошо, конечно, – согласилась Саша. - Но… как же тогда с именами? Ручаюсь, что Яромира в святцах нет, как и Ждана, и других…
- А у берендеев по два имени. Одно при крещении в храме даётся и второе – родителями, от первопредков. Но зовёмся тем, которое больше нравится. Всё равно батюшки, что в храме нашем служат, стараются, чтобы имена эти похоже звучали. К примеру, Мишату при крещении нарекут Михаилом… Ничего, барышня, привыкнете. Даже замечать разницу со временем перестанете.
- Я будто в музей старинного зодчества приехала! – прошептала Настя, привстав с лавки, чтобы оглядеть получше открывшийся вид. Тройка как раз перешла на ровный спокойный шаг.
- Рад, что вам нравится, – подмигнул ей Яромир. – У нас ничуть не хуже, чем в Николасбурге, сами скоро увидите.
- А крепостная стена где? Или хоть какая-то защита от захватчиков?
- Так мы через неё только что проехали. Без княжеского дозволения ни одна живая душа с большой земли сюда не попадёт. Будет просто плутать по нескончаемому лесу, пока не устанет. Заслон нас будто в коконе держит. А Белые Врата открываются лишь для званых гостей, и то не круглосуточно... Да потом у Ратмира Михалыча спросите или ещё у кого из службы внутренних территорий! Я сам не до конца понимаю, как эта ворожба работает, тяму не хватает.
И Яромир смущённо почесал затылок, пряча глаза. Дарья тут же ободряюще чмокнула его в щёку, будто предугадывая перемену настроения, и Саша тихонечко вздохнула. Подобное трепетное отношение друг к другу в браке она видела лишь раз в жизни – у отца с мамой.
И впервые к тоске по скоропостижно умершим родителям вдруг примешалось новое чувство – тихая радость. От того, что подобные пары ещё существуют, а значит, мир с его грязью, нищетой, срамными болезнями, торговлей детьми и прочей мерзостью не совсем безнадёжен.
Конечно, маломальский частокол вокруг городища имелся. Невысокий - против вооружённой до зубов армии не оборонит, а вот загулявшая от хозяев скотина через него точно не проберётся. Здесь пришлось уступить дорогу возку с дядькой Жданом, Радимом и ещё двумя оборотунами. Они проскочили в открывшиеся ворота первыми, чтобы убрать с проезда любопытствующих зевак.
Посмотреть на санный поезд с невестами явилось много народу. Тоже хорошо одетого - у Саши зарябило в глазах от узорчатых платков и разноцветных пуховых шалей, от шапок, подбитых белкой да куницей, а кое-где даже соболем, от тулупов и зипунов, расшитых где-то сукном, а где-то даже и бархатом. Права была Настя – как в музее, только уже народного искусства.
Не было на лицах собравшихся и привычной в столице надменности – мол, своих девок девать некуда, а тут чужие явились, женихов сманивать! Наоборот, смотрели открыто и приветливо, а если и перешёптывались, обсуждая прибывших, то по-доброму. Саша явственно услышала, как стоящая неподалёку дородная тётка жалостливо пискнула на ухо соседке: «Худесенькие какие, особенно вон та высокая да чернявенькая, на ней одёжа болтается. Скажу Гордею Велесовичу, чтобы кормил их посытнее да пожирнее!»
И на этот раз чужое непрошенное доброхотство её ни капли не обидело. Потому как понимала, что тёткино сочувствие совершенно искреннее.
Она опёрлась на чью-то протянутую руку и сошла с возка на землю. Огляделась по сторонам, ища глазами дядьку Ждана. Как ни крути, один-единственный знакомец, которому не плевать на её судьбу. Яромир с Дарьей-то сейчас наверняка уйдут домой, женщине в положении необходим отдых. Её и так наверняка растрясло по дороге, и помощь лекарки может понадобиться. Что, если предложить свои услуги, безвозмездно? Осмотреть пациентку и дать советы по сохранению здоровья матери и ребёнка она может и с оставшимися крохами магии. Вдруг получится и знакомство свести поближе?
Дядька Ждан обнаружился на крыльце ближайшего терема. Он вглядывался в толпу по другой стороне улицы, не обращая внимания на невест. Ищет кого-то?
- Ратмир Михалыч идёт! Ратмир Михалыч! – вдруг зашушукались за спиной бабы.
И Саша тоже увидела.
Он медленно шёл сквозь толпу, словно ледокол на огромной застывшей реке, и люди с поклонами давали ему дорогу. Не юнец, но и не старик – взрослый мужчина в самом расцвете жизненных сил, он казался выше любого из присутствующих минимум на половину головы. Плечи его были такой ширины, что на каждом с лёгкостью разместилась бы любая из невест, оттопырь он локоть чуть в сторону.
Одежда... Саша даже не разглядела её подробно. Вроде тоже короткий тулуп, под которым виднелись светлая рубаха и воинский пояс с клинками.
Глава 5.1
Дом, в котором их с сестрёнкой разместили, напоминал сказочный терем. Снаружи весь узорчатый, козырёк, стреха, наличники на окнах – словно музейные экспонаты. Стоишь и вглядываешься в диковинных зверей и птиц, невольно открыв рот.
- Глянь, Санечка, птица Алконост над верхним окошком! – замерла Настя у самого крыльца. – Какая красивая!
- Это которая с женской грудью?
- И с руками. А ещё есть Сирин, у неё ни рук, ни груди, лицо печальное и поёт она песни, предвещающие всякое нехорошее...
Настя задумчиво почесала нос, а затем рассмеялась.
- Хотя, если бы мне древние боги не отсыпали ни титек, ни рук, одни крылья, я бы тоже предвещала людям всяческую гадость – просто из вредности.
Внутри дома царил уютный полумрак. Из сеней, пропахших свежими дровами, сёстры шагнули в просторную комнату, по размерам больше напоминавшую залу. Огромная, недавно побелённая печь в углу, сонно поющий огонь за раскалённой заслонкой, от которой несло жаром во все стороны – не берись и даже не подходи, если не умеешь! У противоположной стены на второй этаж тянулась массивная деревянная лестница из тёмного дуба.
Всё вокруг казалось монументальным и вечным, незыблемым – и лестница, и стол, и огромные скамьи. И здесь же тёплая печь, ковры на полу, приглушавшие шаги... В сумме оно настраивало на уютный лад и давало ощущение дома – того, где ты долгожданный гость. Где сами стены защитят тебя от любых невзгод и напастей.
Разместиться им помогала девушка, отдалённо походившая на саму Сашу – тоже черноволосая, худенькая и ясноглазая. Только росточку в ней было - Насте по плечо, а Саше и вовсе по грудь. И взгляд доброжелательный и ласковый. То ли вымуштровали их тут всех, чтобы и слова дерзкого гостьям пикнуть не могли, то ли и впрямь характер такой. И звали её приятно, хоть и непривычно для столичного слуха – Виринея.
- Ты будто из древних легенд с таким именем вышла, - восхитилась Настя, усаживаясь за стол, на котором уже пыхтел потихонечку небольшой самовар.
- Можете звать меня Неей или просто Нейкой, - рассмеялась девица. - А у нас тут всё будто из древних легенд! Берендеи – они как репки, если уж вросли в землю, так лучше их не трогать и не шевелить ни в какую сторону. Хорошо – и хвала Каменной матушке, завтра будет ещё лучше. Так и живут, столетиями ничего не меняется. Вы же видели – оружие только холодное, клинки всех мастей. И княжье войско дружиной называется, и по её же принципу создано… Если бы не Ратмир Михалыч, до сих пор бы и воду из колодцев таскали на себе!
- А теперь он один за всех вас таскает? – не удержалась от ехидства Саша. – С его ростом и силищей неудивительно.
Виринея не обиделась, наоборот, уже расхохоталась во всё горло. И смех у неё оказался настолько заразительным, что и обе сестры прыснули следом.
- Ой, как пошутите, барышни, так хоть стой, хоть падай! Нет, он же учёный человек у нас... ну, в смысле, берендей. В вашей столице жил подолгу, нанимал за большую мзду преподавателей из академий всяческих, чтобы уроки с ним проводили – как это? – девчонка наморщила лоб. – О! Ин-ди-ви-ду-аль-но! В одно рыло, получается. А потом у нас это всё приспособил. Старики ворчали поначалу, а потом всем шибко понравилось. А уж простой народ его уважает донельзя. Раньше служки-то коромыслами да вёдрами воду таскали, а теперь вон чего.
Виринея открыла неприметную дверку, за которой обнаружилась облицованная мрамором ванная комната. И здесь было теплее, чем во всём доме. Вдоль правой стены шли трубы, спускаясь к широкой чугунной ванне на изогнутых ножках. Большой, в ней вольготно разместились бы не только любая из невест, но и вышеупомянутый Ратмир Михалыч.
- Вот тут, барышни, краник в одну сторону повернёте, и горячая вода польётся, в другую – холодная. Водопровод оно называется, вспомнила! Пока не во всех домах есть, но рано или поздно и до самых окраин дойдёт.
- Мы знаем, что это, - поспешила заверить Саша. – А обогрев воды за счёт чего происходит? В столице такое разве что во дворце государя-императора имеется.
- А это Ратмир Михалыч в каждом околотке велел по десятку подземных печей соорудить, с них тепло к воде и идёт. Что-то с ними ворожит по-своему, по-учёному, я в этом не понимаю ничегошеньки, - девчонка тут же смутилась, и Саша решила не донимать её расспросами.
Мягко говоря, она была удивлена. Ехали в глушь к диким зверям и всерьёз боялись, что жить придется в землянках, а то и в пещерах. А попали в цивилизацию, которой не каждый богатый дом Николасбурга мог похвастаться!
После ванной Виринея повела их на второй этаж и показала комнаты с кроватями шириной с половину кабинета Якова Меркурьевича и дамскими туалетными столиками, которым позавидовала бы любая столичная кокетка. А вот одежда в шкафах была под стать той, что носил здешний люд – и вроде ткани богатые, да покрой самый простой, даже где-то деревенский. Ни тебе фестончиков на рукавах и по подолу, ни турнюров, придающих женскому силуэту характерные объёмы в задней части.
Но Саша рассудила так: им с сестрой всё равно не привыкать к модам, что менялись в Николасбурге едва ли не каждый год – просто из-за нехватки денег. Было у неё с собой одно нарядное платье, уцелевшее после прошлой жизни, так его здесь и носить негде. А у берендеев одежды простые, зато вышивка дорогая даже на нижних льняных рубахах. И на платьях из украшательств – костяные пуговки да кружева, никаких металлических пластин и проклятого китового уса. И пуховые платки с шалями – не серого и белого цветов, которые вязали мастерицы в большом мире, а розовые, лиловые, зелёные, как едва проклюнувшаяся из земли трава...
Глава 5.2
А после осмотра дома обеих уже ждал накрытый стол с тёплой кулебякой – точно такой, о которой Саша мечтала ещё вчера, с пряниками да творожными ватрушками, и с чаем, который упоительно пах мятой и чабрецом. Затем их с Настей увели в баню на заднем дворе, где крепко сбитые и рукастые девки с медно-рыжими глазами и волосами напарили обеих до такой степени, что тело ощущалось совсем невесомым.
Правда, Саша чутка напряглась, увидев, как девки косятся на неё, а потом переглядываются и хихикают – думала, насмехаются над её излишней худобой. Но затем одна из них спросила, краснея, словно маков цвет.
- Барышня, а зачем вы у себя в столицах волосья на теле дерёте? Это ж срам какой! И холодно зимой, поди, особливо в междуножье...
- Не холодно, - отсмеявшись, заверила их Саша. – И тело пахнет меньше. Но в столице не все этим занимаются, только те, кто на медикусов учился. Мы важность гигиены усваиваем, как слова ежевечерней молитвы – накрепко.
- И мужики тоже? – глаза у девки загорелись. – Поглядеть бы...
- Дура ты, Красавка, - тут же осадила её вторая. – Чего мелешь? Барышни ишшо подумают про нас, что мы непорядошные, а то и вовсе гулёны!
Возвращалась Саша к себе уже по темноте. День выдался утомительным, но настолько прекрасным, что не хотелось его заканчивать. Поэтому она запалила свечку на тумбочке у кровати, облачилась в широченную мягкую рубаху, которую тут носили вместо нижней сорочки, и прилегла почитать перед сном одну из книжек, которые взяла со службы в библиотеке Настя.
Под нежно-розовой обложкой, похожей по цвету на облако сахарной ваты, оказалась такая же сиропно-сладкая история о любви скромной белошвейки и короля небольшого государства. Всю книжку они со вкусом выясняли отношения, в промежутках страдали, что не могут быть вместе, а под конец истории королевский папенька-тиран благополучно помер, и его сынок одним росчерком пера изменил закон, не разрешавший монаршей особе жениться на простолюдинках.
- Выдумают же, - фыркала Саша, переворачивая последнюю страницу. – Кто их в школе учил, писак этих? Никак не можно одним днём изменить целый закон, ещё и единолично, без советников!
Глаза слипались от усталости, и потому она задула свечу, завернулась в одеяло и практически моментально уплыла в объятия Морфея. А вот успокаивающие пилюли, которые прописывал ей доктор Веласиус с той поры, как умерли родители, не выпила – просто забыла.
Неудивительно, что ночью ей снова приснился кошмар, которого она боялась больше всего на свете. Боялась настолько, что не хватало духу даже поделиться с кем-то своим ужасом и попросить помощи. Да и стыдно – добро бы пригрезились ей отцова усадьба, ушедшая с молотка за долги. Или могилы родителей, с которыми она не смогла даже попрощаться.. Или то, что осталось от Теодора – после увиденного она и провалилась в болезнь, из которой её едва вытащили.
Нет, снилось ей то, о чём взрослым людям и поведать неловко.
Огромное ход в подземелье без конца и края, по которому она бежит, не оглядываясь. В руках ничего, кроме фонаря. Пламя колышится из стороны в сторону и вот-вот погаснет. Скудные рваные пятна света пляшут по бугристым стенам. Она бежит вперёд, обливается холодным потом, кашляет от натуги. Лёгкие болят, будто в грудину вонзили нож.
Её бег всегда заканчивается тупиком. Она стремительно оборачивается, вжимаясь в стену спиной, выставляет руки вперёд. И сначала не слышит ничего, кроме своего натужного сиплого дыхания. Но потом...
Шурх-шурх по камням. Скряб-скряб когтями по стенам.
Они идут. Твари, которые погубили Теодора и больше десятка самых сильных чародеев столицы – они идут за ней, за единственной оставшейся в живых, за случайно уцелевшей. Она последняя, и ей неоткуда ждать помощи. Ни единого человека в мире, способного её защитить, не осталось.
- Ты ведь не думала, что с-с-скроеш-ш-шься? – вкрадчиво, по-змеиному, шипит темнота.
Ей некуда деться. Стены сближаются, потолок давит на голову – слишком неторопливо, чтобы подарить ей быструю и милосердную смерть. Нет, мучить её будут долго. Саша всегда просыпается раньше, чем твари выходят из темноты, но отчего-то знает это наверняка.
Гаснет фонарь в её руке, и темнота впереди вспыхивает сотней зелёных голодных глаз.
Они здесь.
И Саша кричит – надрывно, захлёбываясь отчаянием. Падает ничком на землю, разбивает фонарь, острые стеклянные осколки впиваются в плечо, на котором она лежит...
И просыпается, заходясь в кашле.
Она рывком села в незнакомой постели. Щёлкнула пальцами, высекая крохотную искру, запалила свечу и несколько минут пыталась отдышаться.
Затем лекарское взяло верх над простым дуробабьим, и Саша принялась вглядываться в белоснежные подушки с периной, силясь понять, нет ли на них пятен крови. Вдруг у неё чахотка? Мало ли, подхватила от кого-то из нищих посетителей госпиталя, явившихся уже не за лекарством, а просто за облегчением тяжёлого пути к безвременной кончине? Вот уж подарочек будет всей Росслави!
- Санечка, ты чего кашляешь? – заглянула в комнату сестра, уже умытая и причёсанная. – Никак захворала?
- Ничего, - сипло ответила Саша. – Сон дурной приснился, от волнения, наверное.
Глава 5.3
- Я вчера весь день переедала, - тихонько рассмеялась Саша. – И в поезде, и здесь.
- Тоже хорошо, наконец-то поправишься хоть немного, - Настя села рядом и крепко-крепко её обняла. – Вдруг и тебе мужа здесь найдем? Ждан Будимирович заходил с утра, новости приносил и спрашивал о твоем самочувствии. Так что погоди, пристроит ещё за кого-нибудь. Дарья говорила, у него одних племянников больше десятка, если по всем братьям пересчитать. И женаты только половина.
- Не надо меня ни за кого пристраивать, - Саша дёрнула плечом, высвобождаясь из сестриных рук, затем потянулась к щётке для волос, лежащей на тумбе около вчерашней книги. – Здесь у них, конечно, сладко и гладко живётся, да тем и подозрительно. Не бывает всё настолько хорошо. И потом, я давно не девка, и не невинная. Мне двадцать четыре осенью стукнуло, ты забыла? Я перестарок, меня и в столице за какого-нибудь вдовца бы в лучшем случае выдали, и то при наличии приданого. А тут, среди богатеев... Ты лучше скажи, с какими новостями старик-то заходил? Когда следующее испытание?
- Через полмесяца, не раньше. Пока набираемся сил. А заходил с приглашением в княжий терем к полудню, - и Настя зафыркала. – Представляешь, в этот раз невесту себе и сам князь подыскивает.
- Князь? – Саша округлила глаза. – А чего ему, среди берендеевой крови самой распрекрасной не сыскалось? Или среди столичной знати? Тут же одна беднота из рабочих кварталов да нищая интеллигенция в лице нас с тобой. Не верю, что в Николасбурге нет кого лучше. Может, женишок с изъяном серьёзным?
- Не знаю, - пожала плечами сестра. – Сегодня и увидим. В любом случае, отбор будет вестись не как обычно. Как я поняла из рассказов вчерашних девиц из бани, раньше кандидатки просто жили тут несколько месяцев, а берендеи к ним приглядывались, заводили знакомства. Но к браку это не всегда вело, на поведение тоже смотрели...
Щёки её вдруг покраснели.
- Они думают, что в столице бабы гулящие да на деньги падкие. Говорят, некоторые невесты в первые же дни в чужие койки прыгали – в надежде, что на них потом женятся. А получалось наоборот... И в этот раз все проходят испытания до самого конца, потому что именно среди отличившихся князь будет жену выбирать. И Ждан Будимирович мне строго-настрого велел себя блюсти. Мол, у нас тут всяких ухарей хватает, а ты гляди в оба, к себе их не подпускай. Девка ты справная, сердце доброе, но князь в жизни не возьмёт за себя ту, которая койку делила с кем-то ещё.
- Да больно нужен он, тот князь! А если девице другой мужик понравится, что теперь, всё равно соглашаться?
- Вот и я также подумала, - Настя зачем-то воровато огляделась и понизила голос. – Мы его ещё не видели, может, он или старый, или некрасивый, или больной. А блюсти себя я и так намерена. Не нравится мне, что про нас думают всякую срамоту. А сами как вчера пялились, когда мы приехали? Двое молодчиков, стоявших у самых ворот, обсуждали, у кого из кандидаток титьки лучше да зад больше! Ни стыда, ни совести!
- Это верно, - Саша тут же вспомнила пронзительный и откровенный взгляд светловолосого великана Ратмира и поморщилась. – Ну их к лешему всех. Давай собираться потихонечку.
*
Княжеский двор оказался огромным: терем высотой в три этажа и десятки строений поменьше – дом для дружины, конюшня с каретником, сараи, кухня, в открытую дверь которой то и дело выбегали на улицу бабы с котелками в руках – взмокшие, раскрасневшиеся от работы в духоте. И со стороны казалось, что редкий пушистый снежок испарялся, едва успев коснуться встрёпанных волос, торчавших из-под косынок. Где-то на заднем дворе сердито ржали лошади.
Возки с девицами надолго бы задержались, проезжая к крыльцу сквозь снующих туда-сюда служек, но с ними был Ждан Будимирович, и те живо расступились с поклонами в стороны по его гневному окрику. Старый берендей ехал впереди вместе с Яромиром и усиленно «блюл за порядком», за что Саша с Настей были несказанно ему благодарны. Но подозрения их от происходящего только усилились.
- Наш приезд для местного князька – даже не особо важное событие. Иначе встречу бы организовали, как следует, дорожку бы постелили ковровую, девок с хлебом-солью выставили, раз уж так о традициях пекутся, - шепнула Саша сестре на ухо. – А так пешком от ворот быстрее бы дошли. Такое ощущение, что ему жена не нужна на самом деле, а берёт он её только по необходимости. Любую возьмёт, какая попригляднее, а дальше хоть трава не расти.
- Может, он из этих, ну... – щёки Насти снова налились румянцем. – Ну, кому собственные охранники милее самой распрекрасной женщины?
- Вряд ли. Уж в столице точно бы отыскал ту, кто его прикроет. А раз не нашлось никого, то дело совсем серьёзное. Может, он разумом скорбен? Или в зверином обличии людей жрёт? Или и впрямь стар, и девица ему нужна лишь для того, чтобы по ночам обнимала, согревая полумёртвое тело? Делали же так знатные богатеи в древности...
Настя невольно поёжилась.
- Я порой сама даже под теплым одеялом согреться не могу. Будем надеяться, что его княжье благородие нами побрезгует.
Реальность оказалась затейливее любых на свете выдумок.
Нет, берендеев правитель выглядел совершенно здоровым и внешне, и внутренне – Саша даже жалкими остатками чародейской силы смогла бы учуять в человеке сумасшедшинку или неизлечимую хворь. Такие люди со стороны маг-лекарей казались словно поломанными, двигались тяжко и прерывисто, много дёргались – или наоборот, были вялыми и неповоротливыми.
Глава 5.4
Хотя, было, чему удивляться – князю, которому (если верить дядьке Ждану и остальным) позарез требовалась жена, едва стукнуло девятнадцать лет.
И не было в его теле крепости медведя-оборотуна. Да, с оружием он явно обращаться умел, как и носить богатые одежды. Однако княжий венец всё равно смотрелся на нём странно и чужеродно – слишком уж массивный для его изящной, почти подростковой головы.
Неудивительно, что кандидатки на отбор невест пребывали в недоумении – им предлагали состязаться за руку и сердце юнца, которому бы по возрасту учиться в военной академии для дворянских детей. Или у медикусов на факультете, как раз гимназию бы окончил и поступил.
Но нет, он уже правит хоть и небольшим, но всё же княжеством. Отдаёт приказы дружинникам, любой из которых переломит его пополам одним ударом. Как он держит в узде армию, как она слушается его приказов? Неужто более достойного на эту роль не нашлось?
И хуже всего было то, что Саша видела: юный князь умён и сметлив, и прекрасно понимает, о чём думают девки и их сопровождающие. Потому и щёки его подёрнулись смугловатым румянцем, но он держал себя в руках – речь его лилась чётко и уверенно, пальцы, лежащие на узорчатых подлокотниках, были расслаблены.
Приём длился недолго – кандидаток заверили, что берендеев народ несказанно счастлив приветствовать участниц очередного отбора невест, пожелали успехов, деликатно выразили надежду, что все приехавшие найдут себе пару и останутся в этих краях навсегда. Дальше юный князь сослался на занятость и покинул помещение вместе с частью дружины.
Остались только два крепких парня на охране у дверей и въедливая бабка-ключница со стопкой бумаги в руках. Она построила невест в очередь к столику в углу и принялась записывать с каждой мерки для пошива одежды и обуви, попутно читая нотации о правилах приличия.
- Вести перед себя перед его благородием Владияром Михайловичем и остальными как подобает стыдливым девицам! – гнусавила она. – Смеяться должно тихонечко, прикрывая рот ладошкой, а не гоготать, подобно ослице, что объелась забродивших на солнце груш! В харчевни ходить токмо с сопровождающими! Хмельное в рот не брать, срамные частушки во всю глотку не орать, поняли? Даже если будут деньгу предлагать, не смейте позориться! К тому же, вам голос ишшо для испытания понадобится, надрывать его не надо, чай, не на пожаре и не посреди рынка...
Настя заговорщически ткнула сестру локтем в бок и шепнула.
- Похоже, инциденты со срамными песнопениями тут уже были...
- Так брали бы девок поприличнее, вроде Барановской, они за такие постели, на которых мы спали, и споют, и спляшут, как местным господам заблагорассудится, - рассмеялась Саша. Благо, их разговор тонул в общем гуле голосов. – А если хотят доброе сердце с открытой душой, так пусть знают, что ума с воспитанием к ним порой и вовсе не полагается.
- Да ладно, наносное это всё, - отмахнулась Настя. – Научатся потихоньку, девки и вправду хорошие. Заметь, ни у одной глазёнки жадно не заблестели при виде князя, ни одна с ним даже не попыталась кокетничать. Парень-то хороший, не спорю, и партия выгодная со всех сторон. Да только мне его если и хочется обнять, то как младшего братца, взвалившего на себя непосильную ношу. Может, померли родители скоропостижно, а правитель должен быть непременно женат?
- Может, - Саша пожала плечами. – А ещё забавно, что у них тут Михайловичей прорва, заметила?
- Как и у нас Ивановичей – половина доходного дома. Михайлович медведям даже больше подходит. Как и Потапович. Вот будет умора, если и впрямь у них тут половина города с одним отчеством, а половина – с другим! И несколько Будимировичей, дядька Ждан да братья его...
Освободившиеся девицы в приёмной зале князя не задерживались – дядька Ждан перед встречей обмолвился, что к обеду около горки развернётся ярмарка выходного дня, на которой можно купить подешевле всяких лакомств, каких и в столице нет. Неудивительно, что девкам, накануне получившим от берендеев по небольшому, но увесистому кошелёчку с медными и серебряными деньгами, та ярмарка была намного интереснее встречи с князем.
«Всё же какие они ещё дурёхи неразумные», - размышляла Саша, выходя в коридор. Они с Настей оказались последними в очереди, но печалиться по этому поводу не стали – обе видели ярмарки и повеселее, и побогаче. Давно, конечно, в прошлой жизни, когда ещё живы были родители, и необходимость перебиваться с хлеба на воду не висела над их семейством карающим мечом. А теперь деньги лучше отложить в кубышку, потом пригодятся.
Сдавленное разноголосое хихиканье они услышали, ещё не дойдя до поворота к лестнице на нижние этажи. А затем – уже со двора – лязг оружия и задорный мужской гогот, порой перемежавшийся такими словами, которые приличным девицам и знать бы ни к чему.
Настя махом покраснела, как помидор. Саша же только поморщилась – нецензурную брань она слышала ежедневно и в лучшем военном госпитале столицы, и на нынешнем месте службы, где лечили городскую бедноту. Но вояки ругались от невыносимых страданий, в остальное же время терпели – офицерская честь не дозволяла выражаться при дамах. Поэтому их было жалко. А вот нынешних посетителей, вроде Малашки Пыжиной да паскудного Савелия – ни капли.
- Что происходит? – спросила она, выйдя из-за поворота. Невесты вместе с сопровождавшими тётками грудой столпились у распахнутых окон, не обращая внимания на холод, и глазели во двор, давясь хохотом и прикрывая рты – кто краем юбки, кто голой рукой.
Глава 5.5
Они стояли на третьем этаже княжеских хором, что возвышались над землёй на добрые тридцать аршин. Гостевые двери на улицу располагались на восточной стороне, куда вела лестница. Девки же толпились у окошек со стороны, где заходило солнце.
Сейчас оно стояло в зените, заливая лучами утоптанную площадку, кучу стального оружия на телеге возле чёрного входа, брошенные рядом тулупы с рубахами – и толпу здоровенных рыжих парней едва ли не в чём мать родила. Точнее, в одних исподних портках, закатанных сильно выше колена.
- Ну хорошииии! – ахала щекастая девчонка в фабричной кацавейке. – Я таких справных в жизни не видела!
- А ты много мужиков голых видела? – подняла брови одна из худеньких и невысоких близняшек с Чухонской слободы.
- Голых – ни одного. Но пузо шире задницы под одёжей не скроешь, - грубовато, но точно отметила щекастая. – А тут как на званом обеде, прости меня, Господи! Когда надо одно блюдо выбрать, а никак не можно, потому что они все...
Саша не являлась ни ханжой, ни стыдливой девицей – куда, в её возрасте и при лекарском ремесле? Потому и не стояла, хихикая и заливаясь румянцем. Да и с чего бы? В военном госпитале она тоже видала офицеров, которые в императорскую гвардию попали будто прямиком из мастерских для художников и живописцев, где служили натурщиками.
Однако увиденное и впрямь впечатляло. Парни и молодые мужчины, что натирались снегом для пущей бодрости, а затем с азартом сшибались друг с другом в полушутейных поединках, прямо-таки излучали силу и мощь. Ту самую, крепкую, как земля, горячую, как первозданный огонь, от которой каждая женщина в мире однажды на краткий миг переставала дышать. И носителя, пусть он и прошёл по краешку её судьбы, пусть повстречался первый и единственный раз, и то в людской толпе, никогда не забудет. Здоровенные, крепкие, ни одного калеки. Из возможных недостатков разве что шрамы на мощных, как дубовые столбы, торсах и ручищах.
- Это вроде бы княжья младшая дружина, - шепнул кто-то из девиц. – Почти вся неженатая, Ждан Будимирыч сказал!
«А наш пострел везде поспел, даром что возраст быстро бегать не позволяет, - про себя фыркнула Саша. – И насчет поведения благонравного Насте намекнул, и другим про потенциальных женихов рассказал... Не специально ли это всё подстроено? Понятно, что тренировки у бойцов ежедневно проходят, но, чтобы в одно и то же время с приёмом у князя гостей?»
- Ратмир Михалыч, выходи, хватит бока над своими чертежами растить! – вдруг заорал с задором один из бойцов. – Или задницу на обходе границы отморозил? Или передницу?
Двор взорвался ржанием похлеще, чем конюшня, полная жеребцов.
- А может, его приласкал кто из кухонных девок, потому и не выходит? Я бы тоже всех вас променял на одну голую девицу!
- Да сама Иваниха и приласкала! В самом соку баба, дважды ягодка! Сорок пять плюс сорок пять...
- Иди т-ты к козе под хвост, паскудник! – вдруг раздался из окошка на первом этаже сварливый старушечий голос. – Шоб у табе срамной уд отсох и отвалился, а следом и язык, который про менэ таку пакость мелет!
- Ой, - вспыхнувший краской парень прикрыл рот ладонью. – Не сердись, бабушка Калина, я не со зла...
- ...а по врождённому скудоумию, - закончил стоящий на крыльце чёрного входа Ратмир.
Не было только что – и вот он тут, как чёрт из табакерки! Стоит в одной рубахе, даже тулуп не накинул. Увидев светлые волосы, скрученные на затылке в узел, Саша поняла, что они немалой густоты, а длиной до лопаток, если не больше.
Ратмир двинулся к собравшимся, на ходу расстёгивая и скидывая с плеч рубаху. Саша едва не присвистнула изумлённо – вот это громадина! Встань они рядом, она бы едва достала макушкой до его плеча!
А берендей швырнул рубаху на телегу с клинками и одёжей, зачерпнул горсть снега, натёрся ею и медленно пошёл сквозь толпу. Остальные вояки живо расступились в стороны, образуя круг.
Ратмир остановился точнёхонько в центре, с нарочито-скучающим видом оглядел собравшихся, покрутил плечами вправо и влево, разминая мышцы – и лишь потом лениво поинтересовался.
- Кто тут самый нетерпеливый? Кто няньку мою старую поносными словами обзывал?
Языкастый молодчик явно струхнул, но вперёд-таки вышел, и у Саши дрогнуло сердце – этот тоже здоровенный, ниже Ратмира, но руки мощнее, а торс и вовсе как бочонок! Неужто сцепятся по-настоящему? Если да, то лекарям потом работы до праздника Богоявления хватит, одни сломанные носы да челюсти заживлять придётся не меньше двух недель! Тихонько ахнула рядом и щекастая девчонка, зажимая рот рукой.
Однако кулачищами махать бойцы не стали. Вместо этого сомкнулись плечами, будто приклеились друг к другу, а затем с пыхтением начали толкаться. Несколько ударов сердца – и Ратмир не просто сдвинул с места коренастого соперника, но ещё и протащил его по земле не меньше трёх аршин. Парень кряхтел и с усилием упирался ногами, но бесполезно – с таким же успехом он мог бы попытаться остановить съезжавший со скалы валун выше собственного роста.
- Перед Иванихой извинись, как следует! – рыкнул Ратмир, разминая плечо. Затем снова огляделся по сторонам и громко позвал. – Ну, кому ещё неймётся?
Всё же победа далась ему не играючи, не одним движением пальца. Саша невольно задержалась взглядом на груди, едва опушённой светлыми волосками, которая сейчас ходила ходуном – дышал Ратмир прерывисто и глубоко. И со странной досадой признала, что мужик он и впрямь красивый, глаз не оторвать. Если нарисовать его, так и в атлас по анатомии сгодится, и какой-нибудь богатой купчихе для украшения спальни – на стенку повесить и вздыхать украдкой.
Глава 6.1
Возка своего дожидаться сёстры не стали, решили пройтись немного. Тем более, дорогу они запомнили хорошо – с княжеского двора через небольшую площадь, затем на мост и сразу вправо, забирая чуть в лес. Их домина, который обе уже окрестили в разговорах сказочным теремом, стоял едва ли не у самой опушки. Зато до горки, где веселилась ребятня, и ярмарки со сластями – рукой подать.
Но Саше не хотелось ни ярмарки, ни сластей. Вместо этого она охотно исполнила возложенную на неё ответственную задачу – рявкнула на парня с лотком пряников на плече, что попытался завести с Настей знакомство прямо на улице и при этом ласково огладить локоток. Бедолагу как ветром сдуло, даром что ростом и крепостью тела он молодым дружинникам уступал лишь на чуть-чуть.
- Обнаглели совсем, - шипела Саша, сама вцепившись в Настин локоть и волоча её за собой. – В столице, значит, разврат, а тут что?! Да в обжорном ряду приличную девицу никто из торгашей бы не смел хватать за руки и плечи, тётку бы отправили для завлечения покупателей! А тут никому правила вежливости и культурного обращения не писаны!
- Сашка, ты мне руку оторвёшь, - заявила, наконец, сестра, когда они прошли поворот налево и тронулись по заснеженной улочке к дому.
Здесь было тихо и безлюдно, лишь дома с огромными окнами, каждое из которых напоминало картину в резной раме, подмигивали прохожим из-за высоких частоколов. Но впечатления гнетущего такая ограда не производила. Может, потому что на ней повсеместно висели нехитрые, но радующие взгляд украшения из пеньки и еловых шишек, а на некоторых калитках виднелись намалёванные углём рожицы?
- Извини, - Саша выдохнула и разжала пальцы. – Устала я сегодня. Домой хочу, напиться чаю и в кровать. У тебя ж ещё почитать интересного имеется? Кажется, век не отдыхала вот так, с дамскими романом в постели.
- Имеется, - буркнула Настя, надув губы. – Чего ты меня оттащила от этого парня? Я бы сторговалась с ним. Хоть пряниками бы перекусили. Дома и пообедать нечем, а я есть хочу. Во дворе у князя так пахло тушёной говядиной с лучком, что аж в животе бурчало, хорошо, не слышал никто...
- Давай сейчас, как вернёмся, пошарим в подполе. Вдруг там хоть сыр с ветчиной найдутся. Не могут же они оставить невест голодными.
Калитка в их двор была не заперта. Настя огляделась на заснеженные кусты смородины вдоль забора, на тропинку к крыльцу, выложенную ярко-рыжим кирпичом, что смотрелся среди белых снегов задорно и весело, как заезжий гармонист в приюте для немощных. На добротные качели - лавка со спинкой из морёного дуба висела на цепях, каждая из которых была толщиной с Сашино запястье. На «баб с титьками» над окнами, волосы которых в полуденном освещении отливали золотом.
- Переведи дух, Санечка. Смотри, как здесь хорошо. Если замуж не возьмут, то хоть отъедимся, жирок нагуляем, здоровье в порядок приведём.
А затем Настя огляделась по сторонам и воровато прошептала.
- Но знаешь, я бы такими темпами уже и вышла. Как к нашим мужикам присматриваться после того, что мы увидели в княжеском тереме?
- Насть, красивого супружеского тела для счастливого брака маловато, тебе не кажется?
- Кажется. Потому и буду присматриваться к доброму и весёлому нраву, а ещё посмотрю на ум и на то, как женихи относятся к слугам и вообще к окружающим, не тираны ли, не гневливы ли, не жадины... Потому что красавцы и трезвенники в здешних краях примерно все, по этому пункту можно не выбирать, - и сестра засмеялась.
Заметённое крыльцо чуть скрипнуло под их тоненькими ботиночками, снег взметнулся вверх, под длинные юбки – и в голенища. Саша с досадой подумала, что надо бы попросить у берендеев две пары женских валенок, на здешних девицах она видела вполне себе фасонные – с мехом, с вышивкой, со шнуровкой, помогающей обувке сесть по ноге. А худенькие дамские ботики здесь быстро промокнут и придут в негодность, в них и в столице только падать на льду, а не ходить...
Она разулась в сенях, решив, что поставит ботинки ближе к печи на просушку. Прошла на цыпочках по паласу, отметив про себя, что в их отсутствие кто-то чисто вымел полы, и открыла двери в жилые комнаты. В лицо дохнуло запахом хрусткой и горячей хлебной горбушки, которую так приятно намазать взбитым с травами маслицем и употребить в три укуса, не дожидаясь, пока подадут чаю, затем ноздри защекотал кисло-сладкий аромат грушевого варенья и свежего молока.
Это был дух уютного и обжитого дома, в котором никто никогда не ругается, а наоборот, живут мирно и дружно. Саша замерла на пороге, с удовольствием принюхиваясь. Правильно ли они зашли? Настя, прошмыгнувшая у неё под локтем, шагнула к печке – и вдруг завизжала, уронив едва снятый салоп из рук.
От печного устья тоже заорало незнакомым голосом, а затем серая меховая копна, которую Саша приняла поначалу за брошенный кем-то лоскут меховой шкуры, вдруг зашевелилась и... встала на ноги.
- Чаво орёте, свербигузки бестолковые, чаво честных доможилов пугаете?! – рявкнуло неведомое существо размером с кошку, с лопатной бородой и ручками-ножками, походившими на человеческие, только очень короткие. Толстые пальчики сжимали намытую до блеска тарелку, с которой стекала вода. Рядом на полотенце лежали ещё несколько. – Посуду ополоснуть в тишине не даёте!
Первый испуг прошел моментально. Всё-таки не зря Сашенька Усольцева была лучшей на своём потоке и успешно освоила не только лекарское дело, но и базовую ступень специализации маг-бойца с нечистью и нежитью.
Глава 6.2
Она щёлкнула пальцами, и кончики их полыхнули золотыми искрами.
- Да ты помешанная, что ли? – выпучило глаза существо. Тарелка выскользнула из мохнатых ручонок и со звоном разлетелась по полу бело-голубыми осколками. – Какой я потусторонник? Я тутошний, у Владияра Михалыча на службе состою! Не тронь меня, баба зловредная!
Настя едва успела перехватить её под локоть.
- Погоди, это же... Мама дорогая! – и она прижала ладошку ко рту. – Я про них до этого только на службе читала, всяческие воспоминания собирателей фольклора... Сашка, да убери ты искры с пальцев, ты его пугаешь! Это домовой!
- Он самый, - существо моргнуло веками без ресниц, а затем словно подёрнулось пыльной завесой.
Миг – и встал на печной загнетке дедок в красной рубахе, такой же всклокоченный да бородатый, но уже совсем походивший на человека.
– Гордей Велесович я, кухонный смотритель с дивьей стороны! К вашему терему прикреплённый, себе на горе да убытки! Сказали мне, что девки тут живут исхудавшие да столичным житьём-бытьём умученные, особливо старшая, помочь надобно да откормить... а старшая-то вона какая злодейка, и здоровенного берендея, небось, сама умучает, не поморщится! Убери перст, кому говорено?! Или мамка с тятькой не учили, что стыдно им тыкать в людей?
- Ты не человек, а дух, - тут же поправила Саша. – Пусть не потусторонний, но из-за Кромки всё равно вышедший. И я в тебя не тыкаю, а держу на прицеле. Вычудишь чего – и я вмиг заклятием...
- Говорю же, помешанная, - всплеснул руками домовой, нижняя губа его обиженно задрожала. – Вот не зря говорят, бабам образованность токмо вредит! Одна из всей оравы нынешних невест из училища выскочила, и гляньте-ка – умом тронутая совсем! А ну протри зенки свои бесстыжие да глянь, как следует, чего я не человек?! Как есть человек! А что махонький, так для удобству положено!
- Сашка, домовые от первопредков произошли, - напомнила Настя. – От тех, кто в новом жилище первым умер, и был закопан под порог как охранитель... ну, в совсем стародавние времена. Он нам не навредит.
- Ага, если только не надумает душить ночью, - мрачно кивнула Саша, опуская ладонь. – Смотри мне, Гордей Велесович. Я, может, и зловредная баба, как ты сам выразился, да только исключительно по делу. Уж прости, от вашей потусторонней шатии-братии ничего хорошего не видела.
- А ты нас и не могла видеть, мы в ентих ваших столицах и не обитаем, - домовой задрал круглый и широкий нос, похожий на половинку репки. – Неча там делать, народ в нас не верит давно. По окраинам разве что водимся, и то не везде... А был бы у вас на старом жилище домовой, может, и не отощали бы так! Сестрица у тебя худесенька, не чета здешним бабам, а на тебя и глядеть страшно, кожа да кости!
- Ну и не гляди, - обиделась Саша. – Можно подумать, я этой худобе рада.
Ишь ты! Ратмир Михалыч, местный учёный-инженер, боец княжьей дружины и просто красавец, меньше часа назад смотрел на неё и ничего, улыбался довольно. А тут комок пыли из-под печки выполз, бороды не расчесав, а туда же – кожа да кости, видите ли!
Она отошла к рукомойнику, висевшему на стене, и принялась плескать себе водой в разгорячённое лицо. А когда закончила, домовой уже стоял рядом, протягивая белоснежный вышитый рушник, и лицо его было виноватым.
- Ну это, не серчай, - буркнул он, старательно отводя взгляд. – Полаялись, и хватит. Предупредили меня, что хворая ты, потому как геройствовала сверх меры, дабы народ защитить от поганой нечисти. И что магии теперь в тебе – как муки в сусеках у бедняка, по углам пометёшь, и дай боги, чтобы на того колобка хватило.
И прежде, чем Саша открыла рот, чтобы снова возмутиться, сунул рушник ей в руки.
- На-тка вот, оботрись да к столу садись. Хватит ужо, в берендеевом царстве званым гостям никто зла не желает. Видал я бабёшек, подобных тебе - живёте с оглядкой да с оскаленными зубами, потому как бока мягкие, и за них то и дело тяпнуть кто-нить норовит... Но кусают токмо поганцы, а вы со временем на всех без разбору рычать начинаете. Хорошо оно, что ли?
Саша усмехнулась, а потом неожиданно и для самой себя тоже буркнула.
- Плохо.
- Ну так и я о чём? – просветлел лицом домовой. – Садитесь с сестрицей чаёвничать! Пироги с грибами сытные да с брусникой сладкие, с самого княжеского двора присланы, молочко вот токмо с дойки, груши в меду, орехи печёные... Сама не заметишь, как жирок нагуляешь! А там и тебя взамуж пристроим.
- Не надо меня никуда пристраивать, - махом очнулась Саша. – Я сюда не за этим приехала.
- Ну и ладно, - подозрительно легко согласился Гордей Велесович, расправляя мокрый рушник на деревянной перекладине у рукомойника. – Тады просто ешь от пуза. Князем за всё уплочено, можешь не сумлеваться.
**
Напрасно сёстры переживали, что есть им будет в эти дни нечего. Крохотный домовой с именем, которое больше бы подошло богатырю или княжьему наследнику, избавил их от огромной части хлопот по хозяйству.
Под его началом в доме будто бы всё само собой убиралось, готовилось да стиралось. Только исподнее да чулки Саша с Настей застеснялись отдавать, сами полоскали в тазу, стоявшем в ванной комнате. Тем более, в свёртках на верхних полках стоящего здесь же шкапчика нашлись и куски дамского фабричного мыла, такого ароматного, что запах его оставался на волосах до следующего мытья, и притирки для белизны кожи, и – великое дело! – целая бутылка с той самой живой водой, которой оборотуны торговали со всеми государствами.
Глава 6.3
- Пять лет без разрывов материи, да это же неслыханное дело! – шептала в тот вечер Настя, пришедшая проведать сестру перед сном. – Вот бы узнать у этого Ратмира Михайловича, в чем секрет!
- Так он нам и сказал, - саркастически усмехнулась Саша. – Можно, конечно, попытаться свести знакомство, но...
Взгляд берендея, серо-синий, пронзительный, до сих пор заставлял её вздрагивать от одних воспоминаний. Странно он смотрел, задумчиво. Будто оценивал. Ещё и ухмыльнулся, зубы показав. И Саша ломала голову, что бы это значило? Она настолько нехороша внешне, что её пристальные наблюдения за боем в княжьем дворе вызвали у победителя лишь веселье? Или же... наоборот?
О таком варианте Саша старалась даже не думать. Не за тем она здесь. А мужик, похоже, охальник. Сами берендеи девиц ищут скромных да стыдливых, а этот в столице куролесил не один год. Небось, и от афиш с тётками в чулках морду не воротил, и от весёлых домов, где устраивали тайные гулянки офицеры из высшего света – тоже.
Расскажет он ей о защите берендеева княжества, ага, держи карман шире! Скорее рассмеётся в лицо и ляпнет похабщину какую-нибудь.
Поэтому она гнала синеглазого красавца прочь из своей головы, добросовестно глотала пилюли, прописанные Яковом Меркурьевичем для лучшего сна и почти не выходила за пределы двора. Настя удрала кататься с горки на следующее же утро, и с тех пор по светлу прибегала только пообедать.
- Мы с девками остальными зазнакомились, хорошие они, - тараторила она, уписывая густые и наваристые щи, деревянная ложка так и мелькала в её тоненьких пальчиках. – Устя совсем славная, к нам молодчики из дружины подкатили на санях пару часов назад, звали на скоморошье представление, что на центральной площади по вечерам дают. Она взгляд в землю, мол, на подобное с детьми ходить нехорошо, там шутят про непотребства всякие. Молодцы ей – так ты дома мелюзгу оставь, зачем они нужны на гулянке? А Устя в ответ губы надула – а зачем мне та гулянка без братишек нужна? И пошла восвояси, дружинники только глазами ей вслед захлопали.
Сама же Саша вдруг поняла, что устала за эти три года так, что и словами никакими не высказать. И слёзы лила в последние недели перед отъездом просто от бессилия. Сейчас ей плакать вовсе не хотелось: по дому она не тосковала совсем, по доброжелательному Якову Меркурьевичу и помогавшим ей соседям Бежиным – разве что самую малость. И, к стыду своему, даже воспоминания о безвременной кончине родителей и Теодоре пусть и не перестали её печалить насовсем, но словно бы подернулись дымкой, стали размытыми и нечёткими.
И самое бы время упрекнуть себя в чёрствости, но душевных сил не хватало даже на это. Саша просто спала, как байбак в норе, и налегала на ватрушки с творогом, которые стряпал к обеду Гордей Велесович. По вечерам лежала в ванне с горячей водой, а днём в ясную солнечную погоду часами сидела на качелях. Тёплых платков в одежном шкафу нашлась масса, поэтому она куталась по самые уши, натягивала салоп и валенки, принесённые им с сестрой следующим же утром после посещения княжеского терема, выходила во двор, опускалась на нагретые солнцем доски, вкусно пахшие еловыми иголками и стружкой, и смотрела в одну точку, пока не начинали слезиться глаза. Иногда раскачивалась, прислушиваясь к поскрипыванию цепей на металлических скобах и птичьему гвалту в соснах, частоколом обступавших двор с трех сторон.
И вела неспешные беседы за чаем с Гордеем Велесовичем. Тот оказался весьма охочим до болтовни и отвечал если не на все, то на многие её вопросы.
- Почему берендеи в Росслави медвежье обличие не принимают? Ни одного за эти дни увидеть не удалось… Если бы доподлинно не знала, что они оборотуны, в жизни бы не подумала, что они могут становиться животными!
- А зачем? – поднимал лохматые брови домовой. – Раньше-то да, человечишки слабее медведёв были. Иногда дурни ваши пёрли на зверьё с рогатинами, да путали, где настояшшый медведь, а где оборотун. Прапрапрадед Ждана Будимирыча, Услад Копатыч, помнится, однажды, перебрамши хмельного мёду, спал в овраге под кустом, от супружницы прятался. А тут охотники из ближайшей деревушки. Да как ткнут его в бочину, а потом ишшо и по маковке. У него и так с утра башка-то болела не по-доброму совсем, а тут эдакое хамство! Ну, он как встал, как в мужика оборотился да вдарил ближайшего охотника по кумполу той же рогулей, тот едва дурачком не остался! Народ к нему с претензиями на другой день явился, мол, вы клятву былым правителям давали, что людей не обидите, а вы вона чего. А Услад Копатыч только скалится довольно в ответ: так я слово держу. Хотел бы обидеть – засунул бы ему эту рогатину в…
От неожиданно прозвучавшего слова Саша подавилась чаем. Домовой кинулся похлопать её по спине, а потом, когда она перестала кашлять и смеяться, со странным вздохом закончил:
- А таперича в людском обличии проще жить. Сам лапы на улице по грязи и булдыганам не бьёшь, тебя лошадь в санях возит. У людишек наряды красивые, девкам особенно нравится. Пироги с ватрушками в брюхе тише да ласковее перевариваются, нежели мясо сырое. Вот и оборачиваются токмо по нужде. Когда сила зверева выгоднее человечьей хитрости. Да и ум у человечка шибче соображает, а медведь – он и есть медведь. Разум-то и воспоминания сохраняются, да всё равно шут его знает, что звериной ипостаси в этот момент захочется.
Лишь на вторую неделю её пребывания здесь Саша ощутила, как ледяной айсберг в груди потихонечку тает, а голову перестаёт сжимать в невидимых тисках. Нет, до выздоровления определённо было далеко, а уж возвращения чародейской силы и ждать не приходилось. Но всё же – в глухом медвежьем краю она впервые за долгое время ощутила себя живой.
Глава 7.1
Первый выход в здешний свет порадовал её великолепным видом на реку, по льду которой будто расплескали розовое золото, и снегом, огромными хлопьями опускавшимся на щёки и нос – как она и хотела ещё в столице.
Солнце плыло в вышине, неспешно сбрасывая наряды для сна, шитые из тумана и облаков, и с каждой минутой играло лучами всё ярче и ярче. Сёстры брели к горке, а вокруг сновали вездесущие дети – рыжие, как один, и румяные, в опрятной и добротной одежде. На Сашу они посматривали с любопытством и опаской, а вот Настю приветствовали, как добрые знакомые. Сестрёнка по пути на горку обласкала двоих упитанных девчушек, кинувшихся к ней с объятиями, взъерошила волосы заплаканному мальцу, которого держала на руках уставшая молодая мать – тоже человек.
- Зубы режутся и режутся, наказание какое-то, - качала она головой. – Скорее бы Вестяй с рыбного промысла вернулся, я хоть отосплюсь. Уже и няньку нам прислали, и мать мужа пробовала сидеть – бесполезно, рёв до потолка. Не спит без батькиных песен, хоть кол на голове теши!
Саша опешила так, что даже не предложила свою лекарскую помощь. Хотя унять магией зубную боль у нее сил как раз хватало с лихвой.
- У них отцы детей тоже нянчат? – прошептала она вслед отошедшей молодухе. – И по ночам с ними сидят?
- А как же? – Настя даже не поняла, чему она удивляется. – С сыновьями, по их мнению, сам Бог велел. Мальчишек отец сызмальства воспитывает, делам учит всяческим. Да и с девчонками охотно возятся – у них женщин не так много рождается, потому в том числе и к нам за невестами ездят. И девчонка в доме это благо, а не наказание, уж приданым её целое семейство обеспечит при случае, как с Дарьей и вышло. Ты знаешь, что у нее в Росслави свой постоялый двор?
- У кого, у пигалицы, которой только двадцать лет стукнуло?!
- Так делами всеми приказчик заведует. А имущество – её единоличное. Ей вся родня дядьки Ждана сложилась деньгами на обзаведение хозяйства, включая старших приёмных братьев. Она ж одна у них, потому и как сыр в масле каталась. У неё по малолетству и стычки только с Яромиром были, а из чужих не трогал никто. Знали: обидь – и братья тумаков надают.
Горушка оказалась высокой и крутой с одного края. Начало своё она брала среди разлапистых сосен, где сейчас играла в снежки ребятня. Подняться на неё можно было по выдолбленным в жёстком и укатанном снегу ступенькам или чуть забирая вбок, чтобы не тащить салазки на горбу, как это делали некоторые парни, а везти рядом с собой.
Пыхтя, сёстры взобрались на вершину, и Саша сразу же погрозила пальцем сорванцу, который посматривал в их сторону с хитрым видом.
- Кинешь снег – догоню и ухи оборву. Или родителям скажу, что ты невесту себе из ныне прибывших приискал уже, а я и не против. Придётся тебе сестру мою в жёны брать.
Мальчишка, которому явно не стукнуло и двенадцати лет, махом залился краской.
- Никого я не приискал, - заявил он, но так поспешно, что рядом стоявшие товарищи засмеялись, и он смутился ещё больше. – Больно надо мне! Все девки – дуры!
И тут же охнул, получив от стоявшей рядом девицы подзатыльник. Да это же Виринея! Саша и не узнала её в беленькой нарядной шубейке и алом платке с кистями.
- Настя, давно тебя жду, - улыбнулась она. - Перекинуться надо парой слов.
Настя огляделась по сторонам. Ребятня затеяла весёлую возню со снежками, салазки валялись кучей рядом со спуском. Съезжать никто не торопился – молодежи на горке почти и не было, будний день ведь, все на работах или по хозяйству шуршат.
- Санечка, езжай пока, - махнула Настя рукой. – Я тебя догоню, помогу санки наверх затащить.
Может, Саша бы и не поехала одна, подождала, пока девушки обсудят свои дела, да после таких слов у неё аж в носу защипало от расстройства.
- Я что, совсем калека, и сама не могу их поднять? Стой тут, жди меня!
И заторопилась к краю, рывком дёрнув за собой салазки. Те больно ударили её полозьями по ноге, но вместо того, чтобы остановиться, Саша рассердилась ещё пуще. Нет уж, теперь она скатится и удержит сани, просто из принципа!
Но салазки всё же были слишком тяжёлыми для её измученного долгой болезнью и голодом тела. Саша подтащила их к самому краю, стянула шапку с головы и сунула за пазуху – на всякий случай, чтобы не слетела во время спуска невесть куда. Ищи её потом по всем сугробам! Затем села и начала подгребать ногами, пытаясь оттолкнуться половчее.
Ей почти удалось: края полозьев встали ровнёхонько в две накатанные полосы, зад скамейки задрался, как у норовистого жеребца. Ещё миг, и помчится она с горы быстрее ветра!
Саша в предвкушении набрала в грудь побольше воздуха, чтобы скатиться с визгом, совсем как в детстве – и тут в непокрытую макушку ей влетел жёсткий и отвратительно колючий снежок. Малолетний поганец решил-таки отомстить! Саша с рыком дёрнулась, завращала головой в разные стороны, не выпустив при этом верёвки из рук...
Салазки вильнули влево и действительно помчались быстрее ветра – да только не по укатанному полозьями насту, а через ступеньки и прямиком в лес.
От скорости захватило дух, крик застрял в горле. Саша едва успевала дергать руками с зажатой в них верёвкой, пытаясь выровнять непокорные санки и не врезаться в дерево, которых на пути росла целая прорва. Рывок – и острая ветка пролетела в дюйме над её головой. Снова рывок – корявая сосна с побитым стволом, вокруг которой валялась куча щепок, осталась позади.
Глава 7.2
Благо, лететь было недалеко, а падать – мягко. Саша ласточкой вспорхнула над застрявшими полозьями, не успев даже призвать магию, а затем ничком брякнулась в рыхлый сугроб. Забарахталась, судорожно кашляя – кажется, снег попал даже за пазуху! С трудом перекатилась на бок – и тут чьи-то руки скользнули по рёбрам и до подмышек, обхватили её и рывком подняли в воздух, как будто она ничего не весила.
Саша тряхнула головой, пытаясь избавиться от снега, облепившего глаза, разомкнула мокрые веки – и её вновь, как неделю назад, бросило одновременно и в жар, и в холод. Она висела на вытянутых руках здоровенного мужчины, не касаясь земли даже носками валенок. А тот вертел её из стороны в сторону, словно куклу, пытливо рассматривая неестественно синими для медведя-оборотуна глазами.
- Цела, воронёнок? – спросил Ратмир. Голос его в сумрачном заснеженном царстве у пустой дороги звучал низко, чуть хрипловато и совсем негромко, словно берендей не хотел нарушать здешнюю тишину. – Ничего не болит? Летела ты лихо, как пьяный возница. Думал, все пеньки по пути соберёшь.
Сегодня он был в тулупе из овчины, расстегнутом нараспашку, под которым угадывался тонюсенький суконный зипун и синяя льняная рубаха. Подобным образом одевались мужики в деревнях, но Сашин намётанный глаз прекрасно видел и великолепную отделку меха, и явно дорогую окраску ткани, и золочёные пуговицы на расстёгнутом вороте. И шапка на светлых волосах, сейчас беспорядочно рассыпавшимся по плечам, сидела богатая, тоже из бархата, но подбитого не простенькой белкой или зайцем, а горностаем.
- Ты чего молчишь? Немая, что ли? Или всё же башкой по пути стукнулась?
- Оп-п-пустите меня, - Саша не узнала собственного голоса.
Ратмир хмыкнул, но послушался. Поставил Сашу на землю, бесцеремонно мазнул пятернёй по голове, стряхивая снег. Затем взял шапку, что торчала у неё из-за пазухи и надвинул на макушку. Провёл ладонями, расправляя смятый мех по ушам, и Саша вдруг застыла. Ладони у него были громадные и сила в них чувствовалась неимоверная, чуть стиснет – и лопнет у глупой лекарки черепушка пополам.
И при этом никто никогда к ней не прикасался так бережно и мягко, как этот малознакомый мужчина. А ещё от его рук пахло овчиной, кожаной оплёткой с рукояти ножа – и крепко запаренным дубовым веником. Тёплым банным духом веяло и от самого оборотуна, и Саша отчего-то враз одурела, аж до головокружения.
Так и стояла, открыв рот, и не могла отвести взгляда от золочёного кругляша на нескольких перевитых меж собой кожаных шнурках, что вольготно лежал в ямочке между широких ключиц. От пульсирующей тоненькой жилки на могучей шее, от чуть островатого подбородка, от чудно очерченных губ, растянувшихся в улыбке. Саша увидела едва выпирающие клыки среди ровных и белых зубов, и вздрогнула всем телом, но поздно – шершавые и мозолистые ладони крепко сжали её за голову, а большие пальцы неторопливо заскользили по щекам, и она всхлипнула – такими они были горячими.
Вот когда она поняла, что замёрзла, и не нынешним утром, а давно, очень давно. Холоду этому она не знала названия, но сейчас прочувствовала его от затылка до пяток. А чужие пальцы скользили по её щекам всё смелее, и она век бы так стояла, не шевелясь, и пусть пропадом пропадут и горка, и отбор невест, и Настин папаша, и все житейские неурядицы, до этого мешавшие даже дышать...
Ратмир потянул носом, к чему-то принюхиваясь, и уже не просто улыбнулся, а довольно оскалился. Одна его ладонь скользнула под подбородок, заставляя Сашу послушно запрокинуть голову – и через миг горячий рот приник к её полураскрытым губам.
Волна дрожи прокатилась по Сашиному телу, по спине побежали мурашки. Стало так жарко, что на лбу выступила испарина. Она словно раздвоилась внутри себя, и одна половина готова была запрокинуть голову ещё выше, только бы не упустить ни единого движения жёстких, чуть солоноватых на вкус губ. Вторая же...
- В-в-вы что с-себе позволяете?! – она с визгом отшатнулась и замолотила ладонями по чужой груди.
Берендей и не подумал разжимать лапищи, лишь чутка ослабил хватку.
- Ровно то, о чём ты сама меня молча просила, чернуля, - со смешком шепнул он. – Или ты думала, я не учую, как от тебя пахнет в моём присутствии?
Саша до боли закусила нижнюю губу, ещё влажную от поцелуев. Мороз пощипывал ей рот и щёки, но она не обращала внимания – жар, на этот раз от стыда, плеснул в лицо удушливой волной. Конечно, он же зверь. Загулявшую по весне кошку издалека чуяли коты со всей округи, чем медведи хуже?
- Я не...
- Заливай мне, что ничего такого не хотела, ага, - Ратмир оскалился ещё веселее, продолжая её удерживать за талию. – Такую горячую девицу, как ты, ещё поискать. Держу пари, что сейчас, под десятком своих скучных вдовьих юбок ты вся мокрая от желания...
Она даже не успела понять, как это произошло – рука взметнулась в воздух и отвесила берендею пощёчину. Увы, безуспешную, тот успел выставить ладонь, и Саша хлестнула с размаху по её тыльной стороне. Зато объятия Ратмир разжал, и она отскочила в сторону, тяжело дыша.
- Ополоумела, что ли? - с досадой процедил он. - А если бы я в этот момент локоть задрал или просто перехватил за запястье? Руку бы тебе сломал ненароком...
- Ме-мерзавец, - Сашин голос задрожал от гнева и одновременно от подступивших к горлу слёз. – Скотина самодовольная!
Ярость обжигала горло изнутри, но что могла она, выгоревшая чародейка, противопоставить могучему оборотуну? Это ведь не пьяный Савелий.
Глава 7.3
Напрасно боялась – похоже, берендей решил, что полоумной бабе сам чёрт не брат, потому преследовать не стал. Саша мчалась, судорожно хватая ртом ледяной воздух и проклиная валенки, в которых было тепло гулять, но крайне неудобно бежать.
И когда в боку закололо уже невыносимо, а выступившие от обиды слёзы начали подмерзать на щеках и ресницах, дорога вдруг вильнула вправо, и Саша увидела частокол и терем, из-за которого виднелись окна со знакомыми сисястыми бабами на наличниках. И закричала бы от радости, да дыхания уже не хватало.
Она ввалилась в дом, тяжело опустилась на лавку у стола, даже не раздеваясь. Только скинула шапку и уронила полыхавшее лицо в ладони. Хуже ситуации не придумаешь! Сейчас белобрысый подлец растреплет о ней по всем закоулкам городища, с него станется. А что скажет дядька Ждан, когда узнает? Хороша тётка, должна за невестой приглядывать и честь её блюсти, а сама...
Саша горько всхлипнула, и тут же из-за печки послышалось деликатное шуршание. Домовой вылез на загнетку позёвывая и почёсывая живот.
- Эй, лекарка, ты чаво это? Дышишь, как будто у тебя волчишка зубастый на юбке висит, жизни угрожает... Бежала, что ль?
- Бежала, Гордей Велесович, - Саша снова всхлипнула. – Не от волчишки, а от медведя только. Мужик ко мне лапищи тянул, говорил, что желанием я пахну...
Она ожидала, что домовой разохается, выказывая сочувствие, или начнёт ругаться на невоспитанного поганца, поминая его родню до десятого колена. Но нечистик вдруг довольно заулыбался.
- Нешто наша ледяная королевишна оттаивать начала? Значит, выздоравливать начнёшь ещё быстрее. А речей откровенных не стесняйся, это у вас, у людей, они срамные, а оборотуны сразу чуют, ежели кому-то искренне по нраву пришлись. И чаво тогда вокруг да около ходить, реверансы отвешивать? Так что не боись, не хотел тебе обиды тот мужик. И стыда в этой ситуёвине никакого нетути, ибо запах чует лишь тот, кого девка желает, потому прилюдного позору тебе не будет...
- Это как? Сами же говорили, чтобы кандидатки себя блюли, а оказывается всё просто, обнюхали друг друга и в койку?! – от возмущения Саша едва не пустила голосом «петуха».
- Вот так, - домовой пожал плечами, явно не понимая, чего она бесится. – Кандидатки те, которые вели себя непотребно, шли на это сознательно, с холодным сердцем, секёшь? А ежели двое понравились друг другу – стыда в этом нетути, говорю же. Тем более, взамуж ты не собираисся, сама ж себя пяткой в грудь давеча била. Тебе можно.
Домовой сел с ней рядом на лавку. Утешающе погладил мохнатой ручонкой по колену, стряхивая с юбки налипший снег.
- Ну, скажи хоть, что за мужик. Я туточки про всех знаю, кто чем живёт и дышит. Вдруг он женат, и тогда сразу надо гнать его в шею. Или скупердяй, что и на бусы жемчуговые девице не расщедрится, так и ну его к лешему, придумаем, как отвадить.
- Правда? – обрадовалась Саша. – Помоги, Гордей Велесович, сделай милость! Не нужен он мне даже со всеми сокровищами мира! К тому же, говорят, он похабник и бабник, каких мало. Я ему пощёчину-то залепила, когда целоваться полез, потому и отпустил. Но вдруг злобу затаит?
- Так скажи, кто, и помогу. Чего тарахтишь без умолку?
- А он у вас один такой, других, ему подобных, я в городище не видела. Ратмиром зовут.
Домовой, явно хотевший что-то сказать, вдруг выпучил глаза и заслонил мохнатыми ручонками рот.
- Ратмир Михалыч? – прогудел он сквозь сомкнутые ладошки. – Светловолосый такой, высокий?
Дождавшись Сашиного кивка, домовой побледнел, едва не слившись со скатертью на столе.
- Так ты что, полоумная, старшему братцу нашего пресветлого Владияра Михалыча тогось... по харе съездила?! А потом и речами поносными обругала?
Нет, зря Саша решила, что хуже ситуации не придумать. Мураши побежали по спине целыми табунами.
- Ратмир - старший брат князя? – хрипло сказала она. А затем ляпнула сдуру. – А чего ж он тогда... сам не князь? Он же больше прав на престол имеет...
И сама себя едва не стукнула по лбу. Вот уж впрямь дурища, влипнуть в такую ситуацию – и думать о том, что её совершенно не касается!
Домовой словно прочитал её мысли – моментально вспыхнул от гнева.
- А не твоего бабьего умишка дело, отчего он не на троне, поняла?! У него поважнее дела имеются! Лучше думай, как выкручиваться будешь теперь! – он спрыгнул с лавки и забегал по половицам туда-сюда, воздевая руки к балкам на потолке. – Это ж надо, а? Братцу старшому нашего князюшки по роже дать за то, что он тебе свои симпатии выказал! Да любая девка была бы рада такой чести, поскакала бы тут же к нему в объятия, не задумываясь о правилах приличия!
Саша тоже вскочила на ноги.
- Думай, что несёшь! Пусть тогда и пристаёт к другим девкам, хоть к десятку за раз! У него здоровье, небось, железное, всех облагодетельствовать хватит! А мне подобного счастья и даром не нужно! Я не какая-нибудь там мовёшка...
И Саша ринулась во двор, чтобы не срамиться своей несдержанностью ещё и перед нечистым духом.
Солнце потихонечку начало клониться к закату, но вездесущие воробьишки, облепившие ближайшие деревья, этого не замечали. Они продолжали гомонить, прославляя погожий, пусть и чутка морозный денёк. Саша без сил опустилась на качели и закрыла глаза. Вымокшая «паутинка» неприятно холодила шею.
Глава 7.4
А на берендеево городище тем временем опускался вечер, мороз всё сильнее щипал за нос и щёки, выпотевшая на солнышке смола на сидении качелей застыла янтарными капельками.
«Совсем ведь свежее дерево, ароматное. Похоже, совсем недавно отпилили», - Саша погладила одну из досок озябшими пальцами, словно выспрашивая у неё ответа.
От навалившейся усталости, помноженной на растерянность, не хотелось двигаться. Но она всё же вздрогнула, услышав сбоку тихий шорох. Подняла глаза и увидела около крыльца старуху – крохотную, повыше Гордея Велесовича, но тоже росточком едва ли не больше комнатной собачонки, вставшей на задние лапы. Сморщенную, сухонькую, в простеньких одёжках, покрытых пеплом.
- Ииии, миленькая, вляпалась ты по самые ухи! – затараторила она тоненьким голосочком. – Это ж надо было такое вытворить, с самим князевым братом рассориться! Куды только твои глазыньки глядели? Нешто не поняла, какая он важная птица?
Саше бы возмутиться, но вместо этого слёзы покатились по щекам.
- Не поняла, - прошептала она сдавленным голосом. – Если бы я знала, что так выйдет, в жизни бы сюда не поехала...
- Не надо было, это верно, - покивала бабка, затягивая на седеньких волосах такой же испачканный в золе платочек. – А таперича токмо и остаётся тебе назад в столицу вертаться. Сестрёнке младшой без тебя лучше будет, сама ж понимаешь. Ты ей завидоваешь, небось, она здоровая девка, а ты хворая...
- Что? – Саша аж растерялась. – Ничего я не завидую! Я буду только рада, если Настя замуж по любви выйдет! И пускай за оборотуна. Я всё равно одна буду век коротать, мне никого после смерти жениха не нужно.
А затем прищурилась.
- А вы, бабушка, кто? Гордея Велесовича жена?
- Она самая, - старуха довольно закивала. – Вот я и вижу, что хорошая ты баба, мягкосердечная. Сестрицу свою любишь искренне. Так не губи ей жизнь. Сейчас вас обеих в колодки и в поруб посадят, за оскорбление здешней власти. И чаво делать будете?
- Не знаю, - Саша укусила себя за нижнюю губу, чтобы не зареветь уже в голос.
- Я зато знаю, - бабка живенько взобралась на качели и села рядом. – Бежать тебе надыть, голубка моя. Собирай вещи и в лес, по той же самой тропе. Через малое времечко дойдёшь до развилки с указателями, тама постучишь три раза по буковкам и откроются здешние Врата наружу. Главное – сбеги, а за сестрицу не бойся, без тебя её не обидят. Всё ж невеста, как ни крути.
Ну вот и всё. Отчаяние навалилось на Сашу, не давая дышать. Голова закружилась. Бабка сочувственно поглаживала её по руке, и от этой нехитрой ласки почему-то хотелось выть волком. Неужели всё кончится вот так?
Но ведь правду старуха говорит. Саша для Насти в нынешнее время – обуза. Сестра, которая со временем станет приживалкой в чужом доме, старой девой-неудачницей. И это если сейчас всё обойдётся. Если же нет, и Ратмир затаит обиду на непокорную бабу, то...
- Мне вещи собрать надо, - глухо сказала она.
- Собирай. Гордеюшки дома нетути, побежал с другими доможилами советоваться. Да только ничем они ему не помогут, лишь хуже сделают...
Как во сне, Саша вошла в дом. Гордея Велесовича и впрямь не было, печка успела остыть, на загнетке горкой возвышалась немытая посуда. Она поднялась к себе, абы как покидала вещи в саквояж, переоделась в своё, в городское. Лишь валенки решила оставить – в ботиночках через высоченные сугробы не пробраться. У указателя переобуется. Свечку зажигать не стала, и теперь темнота в углах казалась живой и очень ядовитой. Казалось, присядь и закрой глаза – и лягут пальцы злобных тварей, что прячутся во мраке, на макушку, отнимая последние крохи тепла и разума.
Оставаться здесь ещё хоть на минуточку было выше Сашиных сил, и она торопливо сбежала вниз по лестнице, а затем сразу во двор. Бабка тоже исчезла, но сейчас Саша была этому рада. Ни с кем прощаться ей не хотелось. Настя непременно начнёт отговаривать, проситься с нею – и что им делать вдвоём в большом и враждебном мире? Ладно, она сама, дура, виновата, а сестре за что страдать?
Поэтому Саша открыла калитку, оглядела пустынную улицу, с облегчением выдохнула – никого. Если здесь и впрямь до Белых Врат пешком недалеко, может, и успеет на вечерний поезд до Николасбурга. Переночует в госпитале, ничего страшного. А если Савелий узнает, так невелика беда. Он всего лишь важная полицейская шишка, не брат государя-императора. Потом придумает, как с ним сладить.
**
Дорогие мои, напоминаю, что комментарии для автора - одна из лучших видов поддержки) Можно предположить, что за странная бабка вдруг явилась пред Сашины очи. Да, это тоже фольклорный персонаж, и почему-то в фэнтези птица достаточно редкая, хотя во многих южных (и не только) губерниях её знали.
Конечно, потом всё расскажу, но вдруг у кого есть предположения?)) Или можно хотя бы предположить, несёт ли она в себе угрозу и какую.
Глава 8.1
Она почти бежала, не обращая внимания на тянущую боль в боку, на замёрзшие пальцы, стискивающие ручку саквояжа. Мелькнула запоздалая мысль, что надо бы надеть перчатки, но Саша от неё отмахнулась – некогда возиться, и без того голова кружится. И летела вперёд, словно некая неведомая сила гнала её прочь из берендеева городища.
Но чем дальше она уходила, тем тревожнее становилось на душе. Куда она мчится, зачем? Пальцы совсем окоченели, Саша принялась согревать ладошки дыханием – и поразилась, насколько белыми они казались в надвигавшемся сумраке.
Высоченный лес обступал её со всех сторон. Дорога уходила вперёд, завиваясь лентой между соснами – и вела в кромешную темноту. Ни единого огонька в пределах видимости, только разлапистые ветви тянутся со всех сторон, словно руки неведомых чудовищ. И небо над головой мрачное, беззвёздное, только серые тучи клубятся в вышине, толкаются, грозясь просыпаться вниз горстями ледяной картечи. Саша задрожала, уже не только от холода, но и от ужаса.
- Да что же я творю?! – прошептала она, лязгая зубами. – Куда я иду, в глухую ночь, в непролазный лес с дикими зверями? Да провалилась бы пропадом эта бабка, на кой ляд я её вообще послушала? Будто разум с ней в разговоре отнялся...
В груди тут же кольнула иголочкой вина. Не потому ли и пошла, что бабка была права?
Но сейчас, на солидном расстоянии от здешнего дома – а Саша успела преодолеть пешком не меньше трёх вёрст – возможные последствия необдуманного побега пугали в разы сильнее. Может, княжий брат и сам устыдится собственного поведения, мало ли, какой умный стих на него найдёт. Или не найдёт, но в таком случае ведь можно попросить помощи у Дарьи и Яромира. Оба ведь говорили о нём, как о похабнике и зубоскале, неужто не поймут женщину, которая защитила свою честь, как смогла? Даже домовой сказал, что в её восхищении красивым мужиком ничего постыдного нет, что за подобное тут на смех не подымают. Кто ж виноват, что он по характеру своему не медведь, а самый натуральный козёл?
А здесь её или волки сожрут, или мороз доконает. Хорошо, хватило ума не искать дальше этот треклятый столб с указателями, уже не видно не зги.
Саша на всякий случай подошла к ближайшей сосне, опёрлась на неё спиной для пущего удобства, поставила на оттопыренное колено саквояж и достала из тайного кармашка на подкладке важнейшую для любого носителя Искры заначку – три зачарованных перстенька-накопителя. Носила украшения на руках она редко, ибо колдовать с ними было не слишком удобно. Лишь кольцо, подаренное Теодором на том балу, никогда не снимала...
Но без накопителей ей нынче никак. Использовались они обычно боевыми магами, служившими в армии и полиции. Никогда ведь не знаешь наверняка, какой опасный враг может ждать буквально за поворотом.
И если собственные чародейские силы на исходе, можно воспользоваться заёмными. Их тоже всего ничего, дыру в изломанном и выгоревшем теле заткнуть не выйдет. Но нанести ещё один-два удара, которые могут решить исход битвы в благополучную для носителя артефакта сторону, накопители помогут.
Кольца скользнули на плохо гнущиеся от мороза пальцы, и рукам стало чуть теплее. Саша с облегчением выдохнула – заряда на пару ударов точно хватит. Хотела ведь обновить их перед поездкой, да не успела, решение было принято одним днём...
Ну да ничего. Сейчас главное – выбраться из чащи.
ТЕЛЕГРАМБот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕБольшая библиотека с любыми жанрами и авторами
Большая Библиотека
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2 книги