Между нами ночь

Глава 1. Свет чужих окон

Я сидела на полу, прижавшись спиной к холодной стене, и чувствовала, как через пожелтевшие обои просачивается сырость. Она будто специально тянула из меня остатки тепла, пытаясь удержать здесь, в этом гнилом прошлом, которое я так отчаянно хотела покинуть. Подо мной — старый матрас… вернее, то, что от него осталось. Лоскуты поролона, как внутренности убитого зверя, раскиданы на полу. Мать кромсала его так яростно, будто не просто искала деньги, а пыталась убить во мне последнюю надежду, что так её бесила.

Пальцами я механически сжимала рюкзак. Шероховатая ткань, почти жёсткая, с краями, потёртыми от времени. Внутри — остатки моей жизни: свёрнутые джинсы, бельё, старый блокнот и двадцать долларов. Двадцать грёбаных баксов. Я пересчитала их уже раз пятьдесят, будто от этого можно было вырастить ещё доллар, если смотреть достаточно долго.

И всё же… этот рюкзак был тяжелее, чем казалось. Он был набит страхом, который я несла с собой всю жизнь, и надеждой, которая — смешно — всё ещё теплилась во мне.

За стеной сопела мать. Так глубоко, так равномерно, будто это не она всего час назад называла меня неблагодарной сукой. Будто не она швыряла меня на пол и держала за волосы, пока рыскала в матрасе, выдирая из него мои деньги, мечты и последний шанс на нормальную жизнь.

Я часто ловила себя на мысли, что она спит лучше всего именно после того, как сделает мне больно. Как хищник после трапезы. Я слушала её тяжёлое дыхание, а внутри что-то сжималось. В груди, в животе — везде. Сжималось так, что становилось трудно дышать.

Я провела ладонью по щеке. Слеза скатилась раньше, чем я успела заметить. Потом ещё одна. Они падали на колени, впитывались в старые джинсы, оставляя тёмные пятна.

Интересно.

Сегодня всё должно было быть иначе. Я должна была танцевать после вручения аттестатов. Смеяться. Писать Аде, что еду к ней — наконец-то. Мечтала об этом годами: о комнате без запаха сигарет, о чистой кухне, о кровати с мягким матрасом. О том, что буду учиться, работать.

Жить.

Сегодня должна была начаться моя жизнь. А вместо этого она закончилась.

Все годы учёбы, все ночные смены в кафе…

Всё лежало в старом пыльном матрасе.

А теперь там только порезы.

Я смотрела на эти рваные полосы и чувствовала, как что-то внутри меня окончательно ломается. Не кости. Гораздо хуже — какая-то внутренняя ось, которая всегда держала дух в вертикальном положении, несмотря на эту поганую жизнь. Теперь я стала прямо как этот матрас — порезанная и пустая внутри.

Снаружи — летняя ночь. Через грязное окно было видно, как мимо проезжали машины, оставляя полосы света на стене. Мир дышал. Радовался. Люди спешили в кафе, в кино, на свидания. Строили планы на лето, желания, мечты.

Я же устала так, будто прожила несколько жизней, и каждая из них была хуже предыдущей.

Больше всего я устала бояться.

Уставать — нормально. Бояться — смертельно.

И мысль пришла внезапно, как электрический разряд:

Если я останусь — я умру здесь. Не физически. Хуже. Внутри.

Я медленно подняла голову и осмотрела комнату. Обои, пожелтевшие от времени и дыма. Потолок с пятнами от протечки. Книги — потёртые, но единственные настоящие в этой комнате.

Выбрать мечту, выбрать мечту, выбрать…

Себя.

За спиной снова послышался храп матери — низкий, влажный, отвратительный. И эта волна отвращения, страха, злости, обиды — всего — поднялась так резко, что я чуть ли не зарычала в пустоту. Зажмурилась. Прикусила разбитую губу. Попробовала вдохнуть медленно, но получилось рывками.

Я не хочу жить её жизнью. Не хочу стать ею. Не хочу однажды проснуться и понять, что прожила жизнь зря.

Я поднялась на ноги. Нестабильно, словно маленький ребёнок. Взяла рюкзак, поправила лямку. Ещё раз прошлась взглядом по комнате.

— Это не мой дом… — прошептала в пустоту. — Это просто место, где я стала сильнее.

И, может быть, впервые в жизни, я не врала себе.

Я подошла к двери. Рука легла на холодную металлическую ручку. Казалось, что дверь стала тяжелее, чем раньше, будто дом пытался удержать меня в последний раз.

— Пожалуйста… — выдыхаю одними губами. — Дай мне ещё один шанс. Я сделаю всё правильно. Прошу…

Смешно просить. Некого.

Но иногда молитва — это не слова к Богу. Это способ поверить в себя, когда всем вокруг плевать.

Я нажала на ручку. Дверь заскрипела, будто возмущаясь. Я выглянула в коридор — тёмный, пахнущий сыростью и дешёвым освежителем. Половицы скрипели под ногами, пока я осторожно кралась мимо комнаты матери.

Шаг.
Ещё один.
Ещё.

Щелчок.

Дверь закрылась за моей спиной, и впервые за долгие годы я услышала своё сердце.

Я спустилась по лестнице и вышла на улицу. Воздух пах свежестью, нагретым асфальтом и ночной свободой. Волосы щекотал лёгкий ветер. Где-то вдали смеялись подростки. Жизнь дышала. И я — впервые — тоже.

Я бежала.

Из ада. Из прошлого. Из детства, которое никогда не было детством.

И пусть впереди ждала пустота и неизвестность, но хуже того, что я оставила позади, уже точно не будет.

Я сделала шаг. Один-единственный. Но он изменил всё.

Так началась моя ночь. Моя свобода. Моя новая жизнь.

Глава 2. Пепел на ладони

Если бы кто-то спросил меня о детстве, я бы, наверное, соврала. Сказала бы что-нибудь безобидное: мол, росла в старой квартире, мама много работала, денег было мало, но мы держались. Люди любят такие истории — они звучат правильно, чисто, почти трогательно.

Но правда — грязная. И пахнет она так же.

Я никогда не видела своего отца. Никогда. Ни фотографий, ни писем, ни даже имени. Мать сожгла всё, что от него осталось, когда была особенно пьяной. Тогда я ещё была маленькой, лет пять. Я стояла в дверях кухни и смотрела, как в раковине горят бумажные клочки. Они вспыхивали жёлтым, потом красным, потом превращались в тёмный пепел.

Мать только хмыкала:

— Зачем оно тебе? Он не хотел детей и бросил меня одну с тобой на руках. Это он виноват в том, что мы живём в таком дерьме.

Мы жили в социальной квартире на пятом этаже. Старый дом, обшарпанные стены, кухня два на два, где зимой было холоднее, чем на улице. Обои местами отваливались, пахло сыростью и чем-то металлическим. Полы скрипели, как будто жаловались на каждое моё движение. У нас почти ничего не было — два матраса на полу, один стол, две тарелки, ложка и кружка, но я привыкла не жаловаться. А кому? Мать слушала только бутылку и своих ухажёров.

Когда мне исполнилось десять, она начала пропадать неделями. Просто исчезала. Иногда на три дня. Иногда на пять. Иногда больше. Я просыпалась утром, шла на кухню — пусто. Ни еды, ни записки. Только грязная посуда и запах дешёвого алкоголя.

Я быстро поняла: если не начну работать — умру от голода.

Так я стала мыть посуду в кафе на углу. Маленькое захолустное место, где всегда пахло жареным маслом и старым кофе. Я драила тарелки до поздней ночи, пока руки не краснели от горячей воды. Мне платили гроши, но этих грошей хватало на хлеб, молоко, кашу и пару яблок на неделю.

Когда мать возвращалась домой, я всё надеялась, что она спросит:

«Почему ты такая худющая? Давай что-нибудь приготовим вместе?»

Но она спрашивала другое:

— Где деньги? Ты же работаешь, маленькая крыса.

Она забирала почти всё. Отдавала кому-то или пропивала.

Я привыкла прятать мелочь по всему дому. Под обоями. В книге. В старом ботинке. Это была такая игра: найдёт — умрёшь. Не найдёт — проживёшь неделю.

Когда мне стукнуло двенадцать, она впервые ударила меня так, что я упала. Когда мне исполнилось четырнадцать, она начала бить уже по-настоящему, нередко оставляя огромные синяки и даже шрамы.

Но самое страшное случилось тогда, когда я начала взрослеть, когда моё тело стало напоминать тело девушки. Мамины ухажёры — потные, вонючие мужчины с красными лицами и жирными пальцами — стали смотреть на меня иначе. Их взгляды липли к моей груди, к ногам, к губам. Один из них однажды попытался приставить ко мне свой грязный член, пока я спала, но мне удалось сбежать прежде, чем случилось непоправимое.

Мать знала.

И что она сделала?

— Ты сама виновата! — кричала она, вбивая меня ремнём в стену. — Ходишь тут, вертишься! Ты давно мечтаешь увезти у меня мужика, мелкая шлюха!

Я стояла, прижавшись к обоям, что впивались в кожу, и думала: если бы я могла умереть прямо сейчас — я бы сделала это.

Синяки я прятала под одеждой. Шрамы — под улыбкой. Страх — под уроками. В школе я была никому не нужной тенью. Дети сторонились меня — знали, кто моя мать, видели мою одежду, пускали слухи. Учителя меня любили, но их любовь была бесполезной. Она не могла накормить. Не могла защитить.

Я училась, как сумасшедшая. Только это давало мне сил и веру в спасение, ведь если у меня не было нормальной жизни сейчас, я могла хотя бы попытаться сделать всё, чтобы она была счастливой потом.

В пятнадцать я устроилась работать официанткой. Это была лучшая работа в мире, потому что там давали чаевые. Я начала прятать деньги в старом пыльном матрасе, чтобы мать точно не смогла найти их.

Они пахли надеждой, новой жизнью, свободой. Я вложила в них всё:
каждую сплющенную усталостью смену,
каждую ночь, когда засыпала за учебником, каждый обед, который себе не купила.

Каждый раз перед сном я представляла, как после школы уеду отсюда. В другой город. В нормальный университет.

Harrington Institute of Technology, Портленд.

Я нашла его в интернете, когда искала, куда можно поступить с моей любовью к цифрам. Это место выглядело как другой мир. Кампус среди зелёных деревьев, лаборатории, в которых пахло будущим, улыбки студентов, которые были свободны.

Там никто не бил.
Никто не кричал.
Никто не называл тебя мусором.

Тогда я встретила Аду. Обычный форум HIT. Ветка про подготовку к экзаменам. Я просто спросила, как лучше учить механику, а она ответила. Потом ответила ещё раз. И ещё. Она уже училась на первом курсе в HIT, но возраст не помешал нам начать общение.

Каждый день я с упоением ждала окончания уроков, чтобы побежать в библиотеку, зайти в сеть и написать Аде. Она была светом. Она была добротой. Она была тем человеком, который впервые сказал мне:

— У тебя всё получится, малышка! Ты самая умная из всех, кого я знаю!

Иногда я думала, что если бы не Ада, я бы давно сдалась.

Шло время. Я копила деньги. Училась. Работала. Жила между страхом и мечтой. И шаг за шагом приближалась к точке, где моё прошлое должно было закончиться.

Так я думала.

Думала, пока в один вечер, когда я торопилась домой со своим аттестатом в руках и счастьем в душе, мать не вскрыла матрас.

И не уничтожила всё, к чему я так стремилась.

Финал этой главы — тишина.