Запах свежей краски и лака стоял в воздухе, густой, почти сладкий, будто можно было откусить кусочек и распробовать на вкус. Галерея была пуста — до открытия выставки оставался час, но прожекторы уже горели, выхватывая из вечерней темноты полотна: искажённые лица, комнаты без дверей, тени, тянущиеся к зрителю. Мечта Стивена Кинга.
Алина стояла посреди зала, держа кисть между пальцами, словно сигарету.
Она уже давно не курила, но жест все еще оставался. Это ее немного успокаивало: все стабильно, все как всегда. Взгляд у неё был спокойный, почти холодный.
На её картине — женщина, сидящая у окна, с руками, сплетёнными в узел, у которого не было конца. Из окна на неё смотрит тьма, густая и бездонная.
— “Прекрасно, мрачно и цепляюще”, — сказал за спиной голос.
Она не обернулась.
Это был куратор, Миша. Всегда в форме, всегда с вежливой полуулыбкой.
— Ты опять сделала то, чего никто не ожидает. Ещё мрачнее, чем в прошлый раз. Они думали, что это уже триумф и лучше у тебя не выйдет, но получилось. Людям понравится.
— Конечно, — тихо ответила она. — Людям всегда нравилось видеть свои фобии на холстах, экранах или в фильмах. Это лучше, чем столкнуться с ними лицом к лицу. Он усмехнулся, подошёл ближе.
— Не думал, что можно покрыться мурашками от одной лишь картины. Уж сколько я их видел. Но твою хочется завесить тканью и не поворачиваться к ней спиной. Жутко.
Алина повернула голову.
— Прекрасно. Это то, чего я и добивалась.
Миша засмеялся, но смех прозвучал натянуто.
Он хотел сказать что-то ещё, но промолчал. В зале было тихо, только гудел кондиционер. На мгновение Алине показалось, что звук этот повторяет её собственное дыхание — чуть сбивчивое, как будто помещение стало меньше, чем оно есть на самом деле.
— Ты вообще спишь, Алина? Синяки под глазами у тебя жуткие, как у меня во время зимней сессии, — спросил он после паузы.
Она подняла глаза на потолок, где свет дрожал, словно пульс.
— Иногда. Когда уже совсем валюсь от усталости. Художника кормит вдохновение и работоспособность, и того, и другого у меня в избытке.
Он нахмурился:
— Это из-за тревоги? Всё ещё?
Она кивнула, и разговор оборвался.
__________
В гримёрке галереи пахло пылью и дешёвой косметикой. Тут рисовали себе новые лица приглашенные артисты, иногда на открытие выставок заказывали целые шоу-программы, чтобы сделать выставку еще более динамичной. Алина же предпочитала белые стены, минимум света и тишину. Её картины говорили сами за себя, и другое обрамление им было не нужно.
Алина села перед зеркалом — круглая лампа, как единственная звезда, выжигала глаза. Она провела пальцем по щеке — кожа холодная, сухая и бледная. Карие глаза смотрели устало, а русые волосы были собраны в небрежный хвост. Может, она действительно не спала уже слишком долго. Внутри — звенящая тишина, как после длинного забега.
— У тебя снова этот взгляд, — сказала из-за двери ассистентка Ира, тонкая, взволнованная, вечно извиняющаяся за собственное существование. — Как будто ты где-то не здесь. Миша говорит, что ты как будто летаешь в облаках.
— А где мне еще быть? — спокойно ответила Алина. — Здесь скучно.
Ира засмеялась, но тоже неуверенно.
— Знаешь, психолог был прав, — продолжила Алина, откидываясь на стул. — Он сказал: «Рисуй то, что тебя тревожит». Я стала рисовать — и тревога начала обретать человеческие черты. Видимо, я сделала всё правильно, но не уверена.
Ира хотела что-то сказать, но замолчала, сказав только, что ее ждут в главном зале галереи через сорок минут.
Алина смотрела на своё отражение, на пустые глаза, и думала, что, может быть, стоит куда-нибудь уехать, сменить обстановку или завести курортный роман. Говорят, это помогает отвлечься.
Телефон зазвонил, как всегда — не вовремя. Когда Алина пыталась привести свои волосы хоть в какой-нибудь порядок.
На экране: Мама.
— Привет, — сказала Алина, переводя взгляд в пустое окно.
— Алина, ты где? Опять в галерее? Ты же обещала больше не делать свои выставки ночными! — голос матери был мягкий, но требовательный.
— Не могу. Было только такое свободное время.
— Врешь. Я же знаю, что для тебя они бы освободили любое время, стоит тебе лишь попросить об этом. Бедный Миша уже не знает, что сделать, чтобы ты не дергала его в ночь. У него семья есть, между прочим.
— Это был его выбор со мной работать.
Молчание. Потом мать вздохнула.
— Ты была другой, знаешь? Мягче, светлее чтоли, общаться с тобой было легче. А сейчас тебе как-будто вообще все равно на все. Теперь только мрак, страх и тени тебя волнуют.
— Раньше я притворялась, — спокойно сказала Алина. — Теперь просто рисую честно. Что на душе, то и на холсте.
Мать снова вздохнула — устало, как человек, который больше не знает, что сказать.
— Доченька, ты хотя бы попробуй поспать. Или ко мне приезжай, может в родительском доме ты расслабишься, ванну примешь, покушаем что-то вкусное. Как уехала, совсем к матери не заезжаешь. А я тут одна.
— Знаю, — ответила Алина. — В этом и был смысл, чтобы дать каждой из нас свое личное пространство.
Она положила телефон на стол.
В отражении в окне что-то шевельнулось, но когда она повернулась — только её собственное лицо.
__________
За полчаса до открытия галерея наполнилась голосами, шагами, смехом.
Алина стояла у стены с бокалом минералки и наблюдала, как люди останавливаются перед её работами.
Они шептались, восхищались, морщились.
Один мужчина сказал: «Беспокойно. Как будто что-то вот-вот случится».
Она улыбнулась — впервые за день.
Да, вот-вот.
В туалете галереи стояла тишина. Белая плитка, белый свет, слишком яркий, чтобы спрятаться. Алина подошла к зеркалу, включила воду. Опять сбежала. Вроде и радует, что ее картины вызывают такой резонанс, но так много людей словно смотрят к ней в душу. Видят ее страхи и тревоги. Тыкают пальцем в картины, словно в кривые зеркала, как бы говоря соседу: «Глянь, какая страшная». Алинины картины мало кто покупал, но были и такие ценители. Нужно смыть краску — чёрную, как чернила, прилипшую к коже. Опять дорисовывала детали картины в галерее. Многие считали это перформансом, хотя по факту она просто не могла не закончить картину, если считала, что каких-то штрихов не хватает для полноты эффекта.
Вода текла мутная, будто с мелом.
Асфальт блестел под дождём, как зеркало.
Алина ехала медленно — дворники ритмично скользили по лобовому, отбрасывая воду в стороны. Фары редких встречных машин превращались в короткие вспышки, будто кто-то снимал её на камеру. На трассе — уже никого. Только она, дорога и шум.
После выставки ей хотелось тишины. Миша предлагал подвезти — вежливо, настойчиво, как всегда.
Она отказалась, как и всегда. Ей нужно было побыть одной. Подышать. И просто ехать вперёд, пока мысли не перестанут звучать громче дождя. Алина любила это ночное время, когда улицы становились тише и пустыннее, мигали вывески ночных заведений и только изредка проезжали машины. Днём бы Алина ни за что не села за руль, слишком ей было сложно в таком большом трафике, который был уже частью городской жизни в крупном мегаполисе. Раньше она пользовалась метро, но потом поняла, что и метро вызывает в ней тревогу — машина была безопасным местом, где всё было предсказуемо и именно так, как хотелось. Для нее это было передвижным островком безопасности.
Руки на руле дрожали. Пальцы не слушались.
В груди — глухая тяжесть, знакомая, словно и плакать хочется, а не получается.
Тело давно требовало сна, но разум держался, цеплялся за дорогу, за шум, за дождь — за всё, что может доказать, что она ещё бодрствует.
На радио кто-то монотонно читал сводку погоды.
Потом — помехи, короткий писк.
И вдруг голос, ровный, без эмоций: — …Алина Верес… оставайтесь на линии.
Она машинально потянулась к кнопке громкости.
Станция сменилась, пошла реклама. Показалось.
Дворники скрипнули громче, и в зеркале заднего вида на секунду вспыхнуло лицо.
Неясное. Как отблеск фары.
Она замерла, снова посмотрела — пусто.
Лишь дождь, тянущийся за машиной сплошным серым полотном.
Алина вдохнула глубже, с усилием. Три секунды вдох, четыре — выдох. Дурацкий квадрат дыхания.
Так учила психотерапевт. Всего лишь усталость. Просто доехать до дома.
__________
Квартира встретила её привычной тишиной.
Старый лофт, открытые кирпичные стены, большие окна во всю стену.
Город под ней светился россыпью огней — жёлтые, красные, синие.
Когда-то она любила этот вид. Теперь он напоминал огромный аквариум, в котором плавают люди вместо рыб.
— Гав, — позвала она.
Из темноты коридора вышла кошка. Старая, толстая, с одним ухом чуть надорванным.
Промурлыкала, требовательно ткнулась лбом в её ногу.
— Ну, здравствуй, чудище, — устало улыбнулась Алина.
Имя кошки родилось давно — когда ей было восемнадцать и она впервые осталась одна.
Она тогда смотрела старый мультик по ТВ и подумала, что котенок по имени “Гав” — это иронично.
Кошка потерлась о её руку, потом пошла на кухню — туда, где всегда стоит миска.
Алина налила воды в чайник, включила плиту.
Металл тихо зазвенел от жара.
В такие вечера она старалась не думать. Просто делать привычное.
Пока вода закипала, она включила ноутбук.
Набрала в поиске: «спокойный отдых», «горы», «санаторий». Прокрутила десятки сайтов.
Почти всё выглядело одинаково: сосны, рассвет, люди, занимающиеся йогой. Но одно фото зацепило: городок в долине, маленький отель у подножия гор. Она там была когда-то, с отцом. Ей стало немного теплее. Поехать туда. Просто уехать. Сделать перерыв. Не ради вдохновения, не ради новой выставки — просто чтобы выспаться, стоит попытаться.
Вода закипела.
Алина заварила ромашковый чай, добавила ложку мёда. На полке — пузырёк с каплями для сна. Она выпила дозу, как сказал врач, по инструкции. Потом наполнила ванну — привычный ритуал. Пена, пар, запах мыла. Она сидела в воде с закрытыми глазами, считала удары сердца. Сон — это не отдых, это экзамен. Каждый вечер — проверка: получится ли уснуть или опять будет выматывающая бессоница, когда и уснуть не можешь, но и занять себя делом не получается. Раньше Алина ходила в круглосуточный зал, но он закрылся и перестал быть частью этого ритуала.
После ванны — крем, пижама, чай. Кошка уже устроилась на подушке, дышала спокойно.
Алина выключила свет и открыла окно. Комната наполнилась звуками города: машины, далёкий поезд, дождь по стеклу. Она слушала и старалась не думать.
Мозг продолжал работать. Всплывали обрывки разговоров, лица зрителей, голос матери по телефону: «Поспи хоть немного, Алин». Она перевернулась на другой бок. Сон не приходил.
Может, порисовать? Мысль потянулась, как нить. Но она оттолкнула её. Нет. Сегодня — просто сон.
Алина повернулась к окну. Город светился ровно, будто не дышал. Тогда она встала и включила маленькую настольную лампу, и комната стала чуть светлее. Тело постепенно стало тяжёлым.
Мысли замедлились. Кошка тихо мяукнула во сне — коротко, почти по-человечески.
Алина улыбнулась. Последнее, что она подумала: завтра куплю билет.
Потом — тишина.
Ни дождя, ни города.
Только ровное дыхание. Настольная лампа выключилась.
____________________
Кому знакомо такое чувство бессоницы? На плоды моего отсутствия сна вы сейчас смотрите и даже читаете