Между строк и лжи. Книга 1

ГЛАВА 1

МЕЖДУ СТРОК И ЛЖИ

КНИГА I

ГЛАВА 1

Бостон

октябрь 1908 года

Туман, словно дым от потухших паровозных топок, обволакивал Бостон, превращая переулки в лабиринт теней. Фонари на Корт-стрит едва пробивали пелену, их желтый свет, смешиваясь с запахом гниющих водорослей, ложился на мостовую, как позолота на старинной раме. Вивиан Харпер прижалась к холодной стене аптеки доктора Морриса, казалась частью этого пейзажа — ее зеленое шерстяное платье сливалось с сумраком, а каштановые волосы, выбившиеся из строгого пучка, были влажны от вечерней сырости. Холод пробирался сквозь перчатки с дыркой на указательном пальце — след неравной борьбы с охотничьим псом в подворотне.

За углом, под вывеской склада «Кроули и сыновья», двое мужчин стояли, как фигуры из театра теней. Один, в котелке и пальто с бархатным воротником, жестикулировал тростью с набалдашником в виде змеиной головы. Другой, в кожаной куртке докера, курил трубку, дым от которой смешивался с туманом, создавая призрачные кольца.

— Поставка завтра в третьем доке… Если газеты прознают… — голос в котелке звучал хрипло, будто пересыпан пеплом.

Вивиан прижала к груди блокнот, обтянутый кожей с потертыми уголками. Перьевая ручка, подаренная тетушкой Агатой, замерла в воздухе.

— Мы не мальчишки, чтобы бояться чернильных крыс, — проворчал докер, швырнув окурок под ноги.

Ветер донес запах гавани — соленый, с примесью гниющих водорослей. Вивиан шагнула ближе, и каблук ее ботинка стукнул о булыжник. Звук эхом прокатился по темному переулку.

— Крысы? — котелок резко обернулся, и свет фонаря выхватил его лицо — бледное, с бородкой-эспаньолкой, как у Рузвельта на предвыборных плакатах.

— Харпер, вы охотитесь за сенсациями с грацией фокстерьера, — раздался за спиной голос, от которого по спине побежали мурашки.

Дэш Уиттакер, вынырнувший из темноты как джинн из лампы, напоминал героя дешевых романов из витрины книжной лавки. Его светлые волосы, вечно взъерошенные, напоминали пшеничное поле после урагана, а в серых глазах плескался азарт, словно он только что поставил последний доллар на скачках.

Рубашка из грубого льна, закатанная до локтей, обнажала жилистые руки, контрастировала с жилетом в клетку, где чернильное пятно напоминало очертания Австралии. Расстегнутый на три пуговицы, он свободно болтался на его широких плечах, словно брошенный вызов строгому дресс-коду «Бостон Глоуб».

Он сделал шаг вперед, и луна высветила шрам над бровью — тонкую белую нить, словно поставленную редакторской рукой на полях его биографии. Его трость с набалдашником в виде совы — подарок некой мадам из Скоули-сквер — уперлась в булыжник с легким звоном.

— Вы кое-что забыли в редакции, — Он протянул Вивиан ее любимый карандаш с надкушенным кончиком, который она систематически грызла, размышляя над интригами в статьях. — Уверен, им можно не только писать, но и выколоть глаз любопытному репортеру.

В его ухмылке читалось все: и восхищение ее упрямством, и досада конкурента, и тень чего-то, что он никогда не назовет вслух. Дэш Уиттакер был живым воплощением заголовка на первой полосе — броским, дерзким, и всегда на грани скандала.

— Черт возьми, Дэш! — Вивиан вжалась спиной в промозглую стену аптеки, сжимая блокнот так, будто он мог защитить ее. — Вы решили поиграть в Шерлока Холмса?

В темноте щелкнула зажигалка, и дрожащий огонек на мгновение вырвал его лицо из мрака: насмешливо приподнятые брови, чуть прищуренные серые глаза, полуприкрытые губы, в уголке которых затаилась лениво-хищная улыбка.

— А что, разве не похож? — Он склонил голову набок, разглядывая ее с тем самым ленивым вниманием, с каким игрок оценивает возможные ходы в еще не начавшейся партии. — Зато вы, Харпер, в роли испуганной девицы — зрелище столь редкое, что я даже заинтригован.

— Ах, оставьте эти ваши шуточки, Уиттакер, — пробормотала Вивиан, сердито его оглядывая. — Что вы здесь делаете?

— Тоже самое я хотел спросить у вас: с каких пор порядочные журналистки предпочитают встречать рассвет не в теплой редакции, а в холодных доках?

— В отличие от вас, я здесь по делу.

— По делу? — он фыркнул. — Ваше «дело» сейчас выбежит из той двери с револьвером. И, поверьте, ему совершенно безразлично, как вы собирались озаглавить свою новую статью.

Грохот сорвавшейся с петель двери разрезал тишину.

— Бежим, — Дэш резко схватил ее за руку. Его шершавые, пахнущие типографской краской пальцы обожгли кожу, как раскаленный свинец линотипа.

Чугунная лестница, ведущая на крышу старого табачного магазина, скрипела под их ногами, будто протестуя против этой безумной затеи. Ржавые перила оставляли на ладонях Вивиан красноватые следы, а ветер, пахнущий соленой гаванью и дымом фабричных труб, рвал с ее шляпки вуаль, запутываясь в спутанных каштановых прядях. Вокруг валялись ящики с выцветшими этикетками «Virginia Tobacco», их деревянные бока, потрескавшиеся от времени, источали горьковатый аромат махорки, смешанный с морской солью. Над головой скрипел флюгер в форме ангела с облупившейся позолотой — его крылья, изогнутые порывами ветра, словно указывали на небо, где кружились чайки, их пронзительные крики сливались с отдаленным стуком молотков из доков. Где-то внизу, у причала, мальчишки в залатанных штанах гоняли кожаный мяч, их крики — «Эй, передай сюда!» — сливались с гудками пароходов и звоном трамвайных колокольчиков.

ГЛАВА 2

ГЛАВА 2

Утренний Бостон пробуждался лениво, но с той неумолимой силой, что движет старый паровоз, тяжело выпуская клубы пара. Грохот колес экипажей сотрясал мостовые, их эхо проносилось вдоль узких улочек, где разносчики с хриплыми голосами выкрикивали заголовки газет, словно зазывалы на ярмарке жизни. Воздух был насыщен запахами: теплый, румяный хлеб из пекарни на углу смешивался с горьким дымом фабричных труб, который поднимался к небу, будто несмелая молитва грешников, надеющихся на прощение.

Вивиан Харпер, прижимая к груди потрепанный блокнот, неслась по кипящим жизнью улицам Бостона, словно ветер гнал осенний лист. Каштановые волосы, обычно собранные в небрежный узел, из которого то и дело выбивались непокорные пряди, сейчас растрепались от быстрого бега, обрамляя ее бледное, взволнованное лицо. Темные кожаные ботинки, видавшие виды и покрытые пылью бесчисленных городских дорог, почти не касались мостовой. Она лавировала в этой человеческой реке — между спешащими клерками, нарядными дамами и мальчишками-газетчиками, горланившими заголовки. На углу Корнхилл, словно маленький петух, взобравшийся на забор, горланил один из них, выкрикивая новость, что будоражила воображение:

— Скандал в городской администрации! Подробности – в вечернем выпуске «Глоуб»!

В редакции «Бостон Глоуб», как всегда по утрам, царил настоящий хаос, словно стихия, вышедшая из берегов. Бумаги, словно стаи испуганных птиц, метались в руках репортеров. Тяжелые печатные станки, словно неуклюжие механические чудовища, грохотали, изрыгая свежие страницы новостей. В воздухе, густом и насыщенном, витал пьянящий запах типографской краски, смешанный с крепким ароматом кофе, который рекой лился в глотки уставших журналистов. За своими столами, заваленными бумагами и рукописями, уже вовсю кипела работа: репортеры старательно заполняли колонки свежими городскими новостями, словно ткачи, плетущие гобелен бостонской жизни.

Вивиан проскользнула между столами, уклонившись от небрежно брошенного свернутого номера газеты, который пролетел в опасной близости от ее головы. Она кивнула нескольким коллегам, чьи лица были сосредоточены и серьезны, и поспешила в конференц-зал, где ее ждала неминуемая встреча с главным редактором.

В конференц-зале всегда царил особый, ни с чем не сравнимый полумрак, даже когда солнце щедро заливало улицы города. Тяжелые портьеры, казалось, впитывали свет, оставляя лишь слабые отблески на полированной поверхности стола и бронзовых пресс-папье. В этом полумраке лица сотрудников редакции казались еще более бледными и озабоченными, будто каждый из них нес на своих плечах груз неразрешимых проблем.

В центре комнаты, словно властитель, восседал Джонатан Грэм за своим огромным дубовым столом, отполированным до блеска поколениями журналистов. Высокий, широкоплечий, с мощной фигурой, он напоминал старого дуба, устоявшего перед множеством бурь. Его густые темные волосы, тронутые серебром седины, свидетельствовали о годах, проведенных в беспощадной борьбе за правду и сенсации. На его лице, обычно омраченном недовольством, словно тенью, читалась вечная усталость и скепсис, и казалось, что одним лишь своим взглядом он мог лишить человека всякой уверенности в себе, превратив его в жалкого просителя. И все же, под этой маской суровости, Вивиан знала, скрывалось уважение к ее смелости и упорству, даже если она раз за разом доводила его до белого каления своими дерзкими выходками и неугомонным стремлением докопаться до истины.

В этот самый момент, когда Вивиан вошла в зал, он уже листал утренние выпуски газет, его тяжелые пальцы скользили по страницам, словно оценивая работу своих подчиненных. Его глаза, проницательные и острые, как у старого ястреба, выискивали ошибки и неточности. Он готовился раздавать поручения на день, словно генерал, планирующий наступление, и Вивиан знала, что ей придется выдержать его пристальный взгляд и ответить на его каверзные вопросы. Она чувствовала, как внутри нее нарастает волнение, смешанное с предвкушением предстоящей битвы за право рассказать свою историю. Она была готова к этому, как всегда, с горящим сердцем и блокнотом, полным идей.

— Итак, господа, — произнес Грэм властным голосом, в котором звучала легкая усталость. — Какие новости принес нам день?

Журналисты, словно стая взбудораженных птиц, начали выкрикивать темы, каждая из которых, казалось, несла в себе отголоски бушующей эпохи: политические интриги, словно змеи, обвивающие правительственные коридоры; забастовки, как грозные тучи, нависшие над городом; и новые постановления мэрии, подобные капризам деспотичного монарха.

— Кто осмелится взяться за дело о пожаре на заводе «Кросби»? — продолжал редактор, перебирая бумаги на своем столе, словно гадая на кофейной гуще. — Ходят слухи, что владелец, этот скользкий тип, скрывает истинные масштабы убытков, словно прячет краденное золото.

— Брайант справится с этим, — отозвалась Мэри Хеншоу, единственная женщина в криминальном отделе, чья хватка была не менее цепкой, чем у самого бульдога. Она умела обращаться с фактами так же искусно, как с упрямыми свидетелями, выуживая из них правду словно драгоценные камни из груды песка.

Редактор кивнул, словно ставя невидимую галочку в своем списке, и перевел взгляд на Вивиан, чья хрупкая фигура всегда выделялась на фоне более ярких коллег.

— Харпер, что у вас на сегодня? Или, может быть, возьмете колонку о новом благотворительном приюте? Что-нибудь легкое, чтобы разбавить мрачную картину наших дней.

Вивиан едва успела приоткрыть рот, чтобы ответить, как в воздухе разлился знакомый, приторно-сладкий голос Дженны Моррис, словно капля яда в бочке меда.

ГЛАВА 3

ГЛАВА 3

Бостон тонул в молочной дымке тумана, скользившего по улицам, как призрачный змей. Газовые фонари отбрасывали дрожащий свет на мокрую мостовую, по которой осторожно шла Вивиан Харпер, кутаясь в темный плащ. Она старалась держаться ближе к стенам, избегая редких прохожих и цепких взглядов тех, кто не спал в этот поздний час. Грязные переулки дышали смесью запахов — прогорклого масла, рома, дешевого табака и сырости, застрявшей в щелях мостовой. Гнилые доски тротуаров скрипели под ногами, словно шептали предостережения, но Вивиан шагала дальше — к зданию с красными занавесками, ярким пятном выделявшемуся среди грязных стен.

«Роза и Лилия» — название ласково перетекало с губ клиентов, но в этой обители греха обсуждали вовсе не только женские прелести. Здесь, за стаканом янтарного виски, решались судьбы городских сделок, разрабатывались схемы и заключались договоренности, о которых не напишут в газетах.

Вивиан сжала в кармане слишком ценный блокнот, в котором прятались имена и цифры, способные разрушить чью-то карьеру. Она натянула капюшон глубже. Если ее заметят, последствия будут плачевными.

За массивной дверью, окованной медными гвоздями, ей ударил в нос густой запах дешевых духов, табака и пряностей. Где-то в глубине здания смеялась женщина, звенели бокалы, кто-то небрежно перебирал клавиши расстроенного пианино. Люстры «Розы и Лилии» отливали бронзой, словно застывшие капли коньяка. Витражные окна, изображавшие нимф в виноградных лозах, бросали на стены сине-зеленые блики, превращая гостей в призраков. Воздух был густ от запахов жасминовых духов, сигарного дыма и чего-то кисловатого — страха, замаскированного под смех.

Вивиан шагнула в коридор, невольно сморщившись от смеси жасминовых духов и коньячного дыма, пропитавшей темные обшарпанные стены. Половицы под ее ногами издевательски скрипнули, но гул голосов заглушил предательский звук. Она двигалась медленно, стараясь не смотреть по сторонам. Ее цель была впереди.

За тяжелыми бархатными портьерами звучали приглушенные голоса. Один из них — низкий, напряженный:

— Вы понимаете, если это всплывет, последствия будут катастрофическими? — Голос дрожал, словно его обладатель находился на краю пропасти. — Я не могу позволить себе подобного риска!

Вивиан застыла. Сенатор Рэндольф. Его голос она узнала сразу. Человек, чей облик всегда был безупречен, а репутация — кристально чиста.

Но другой голос…

Низкий, ленивый, с оттенком холодной насмешки.

— Риск? — протянул он, растягивая слово, будто пробуя его на вкус. — О, сенатор, риск — это то, на чем строится этот город. Вопрос только в том, кто окажется умнее.

Вивиан задержала дыхание, прижимаясь к стене. Ей надо было слышать больше.

— Разумеется, — голос сенатора Рэндольфа дрогнул, но он быстро взял себя в руки. Он провел пальцами по безупречно завязанному галстуку и добавил, сдерживая раздражение: — Но если слухи просочатся…

— Они не просочатся. — Второй мужчина говорил спокойно, даже лениво, но в этом спокойствии таилась угроза. Он чуть откинулся назад, и огонек сигары на мгновение осветил его длинные пальцы. — Разве что кто-то проявит неосторожность.

Вивиан затаила дыхание. Кажется, ее сердце стучало так громко, что мужчины могли бы услышать.

Она слегка вытянулась, встав на цыпочки, пытаясь заглянуть сквозь узкую щель между портьерами. В полумраке дрожащих свечей вырисовывались силуэты нескольких мужчин, сидящих вокруг низкого стола. Ближе всех к ней находился один — высокий, безупречно одетый джентльмен. Даже в тусклом свете было видно, как ткань его костюма ложится безукоризненно, выдавая пошив, который могут позволить себе только избранные. В руке он небрежно держал сигару, и тонкие струйки дыма поднимались вверх, исчезая в полумраке. Его лицо скрывала тень, но темные волосы и уверенная, почти лениво-хищная манера держаться говорили о человеке, привыкшем диктовать условия.

Сенатор, напротив, выглядел нервным. Он сжал платок в дрожащей руке, вытирая лоб, а второй рукой цепко держался за стакан с виски, словно янтарная жидкость могла дать ему уверенность.

Внезапно джентльмен с сигарой повернул голову.

— А вот это уже интересно… — протянул он, медленно вставая с кресла.

Вивиан едва успела отшатнуться. Сердце заколотилось в груди.

«Неужели он меня заметил?» — промелькнуло в голове.

Она осторожно попятилась, но в спешке задела локтем тяжелый бронзовый подсвечник, стоящий у стены. Свеча покачнулась, пламя дрогнуло.

— Кто здесь?! — резкий голос вспорол воздух.

Вивиан развернулась и бросилась прочь, не дожидаясь, пока тяжелые шаги ворвутся в коридор. Подол ее платья цеплялся за ноги, каблуки гулко стучали по старому паркету, но она бежала, не оглядываясь.

Темные коридоры «Розы и Лилии» были похожи на лабиринт из шепотов, теней и запретных сделок, но Вивиан знала одно: если ее схватят — пощады не будет. Но в последний момент перед ней распахнулась дверь. На пороге, словно зловещее предзнаменование, стояла женщина средних лет в роскошном бордовом платье. Глубокие складки тяжелого шелка переливались в свете газовых ламп, а на груди тускло поблескивала брошь в виде розы, инкрустированная рубинами.

ГЛАВА 4

ГЛАВА 4

Вивиан неслышно повернула ключ в замке, стараясь не разбудить тишину Маунт-Вернон-стрит, нарушаемую лишь размеренным тиканьем часов в соседнем доме. Дубовая дверь с трудом поддалась, издав глухой протестующий скрип, и Вивиан, дрожа от холода, ступила в прихожую, куда вместе с ней ворвался пропитавшийся запахом угля и сырой земли холодный бостонский воздух. Фонари, бросавшие дрожащий свет на мостовую, казались сегодня особенно назойливыми, выставляя напоказ растрепанные волосы и подол платья, испачканный грязью. Платье пахло табаком дешевых сигарет и приторными, почти удушающими духами – тяжелый, типичный для борделя, аромат, который она только что покинула. Пряди каштановых волос, обычно аккуратно собранные в незатейливый пучок, выбились, словно непокорные бунтарки, обрамляя усталое лицо, тронутое легким румянцем азарта.

Дом тетушки Агаты встретил Вивиан мрачным безмолвием. Он дремал в ночном сумраке, пропитанном запахом лаванды и воска, словно старый аристократ, закутавшийся в покрытое пылью величие.

Тяжелый воздух, напитанный воспоминаниями, застоялся здесь, будто дом давно привык копить в себе секреты своих обитателей. Где-то вдалеке гулко тикали часы, чье размеренное дыхание было единственным живым звуком в этом царстве прошлого. В вестибюле, где пожелтевший портрет прадеда в мундире Союза следил за каждым ее шагом, тишина была густой, вязкой, как патока, и от каждого ее движения она, казалось, становилась еще плотнее. Камин в гостиной, украшенный резными грифонами, уже не пылал — лишь тлеющие угольки бросали дрожащие блики на лица в овальных золоченых рамах, которые были развешаны вдоль стен.

Вивиан, крадучись, словно провинившаяся кошка, ступила на ковер прихожей, стараясь не издать ни звука. Ночная сырость промочила ее ботинки насквозь, и каждый шаг отдавался предательским шуршанием, грозящим разбудить бдительное око тетушки Агаты. Она надеялась проскользнуть незамеченной, раствориться в полумраке верхних этажей, но тень на тяжелых, бархатных портьерах гостиной дрогнула, выдавая чье-то присутствие.

— Как трогательно, Вивиан, что ты все же вспомнила о существовании родного дома, — голос Агаты, резкий и сухой, как шелест осенних листьев, полоснул тишину. Он был пропитан презрением, тщательно скрытым под маской вежливого удивления – оружие, которое Агата оттачивала годами.

Вивиан замерла, словно загнанный зверь, почувствовав на себе острый взгляд тетушки. Агата восседала в вольтеровском кресле, подобно королеве на троне. Ее высокая, прямая спина выдавала железную волю, а тонкие, аристократичные пальцы сжимали край шерстяного пледа цвета слоновой кости. На пледе вышитая витиеватая монограмма «E.S.» - безмолвное напоминание о покойном муже, Эдвине, чью память Агата чтила с фанатичным упорством.

Тусклый свет керосиновой лампы, стоявшей на столике рядом с чайным сервизом «Meissen», выхватывал из темноты строгие черты ее лица. Морщины вокруг тонких, поджатых губ казались трещинами на безупречной фарфоровой маске, выдавая годы подавленных эмоций и невысказанных обид. В комнате отчетливо ощущался слабый аромат лавандовых саше, искусно спрятанных в недрах комодов и секретера – единственная уступка Агаты чувственности, но тщательно выверенная и дозированная.

— Тетушка, почему вы еще не спите? — Вивиан постаралась придать своему голосу нотки безразличия, небрежно снимая шляпку, но ее руки дрожали, когда она поправила выбившуюся прядь.

Агата скользнула по ней долгим взглядом.

— Как можно спать, когда юная леди шляется по ночному Бостону, словно какая-нибудь… уличная актрисулька? — Агата отставила чашку с остывшим чаем. Звон тонкого фарфора прозвучал в тишине, словно выстрел пистолета, заставляя Вивиан вздрогнуть. — Где ты была, Вивиан? Отвечай!

Вопрос повис в воздухе, тяжелый и невысказанный, смешавшись с запахом гари из камина, где едва тлели угли. Вивиан, расстегивая плащ с подкладкой из кроличьего меха – подарок тетушки, преподнесенный с дежурной учтивостью, – почувствовала, как влажный холод проникает под кожу, сковывая ее, словно ледяные оковы. Она бросила мимолетный взгляд на фарфоровый сервиз: тонкий узор золотых листьев безупречно повторялся на каждой чашке, графине и молочнике – элегантный и безупречный, как и сама Агата. Даже сейчас, в домашнем халате из плотного темно-синего бархата, с волосами, тщательно уложенными в сложную прическу, не допускающую ни единой выбившейся пряди, Агата казалась воплощением незыблемой, надменной власти.

Вивиан сжала в руке перчатки, словно ища в них опору, тщательно подбирая слова.

— В редакции, — ответила она, стараясь говорить, как можно спокойнее, чувствуя, как в горле пересохло. Она прекрасно знала, что сейчас начнется. Ежевечерний допрос о ее «непристойном» образе жизни, о ее «бесстыдном» поведении и о том, как она «позорит имя Харпер».

— В редакции? В таком виде? — Голос Агаты зазвенел, словно натянутая струна. — Ты пахнешь… борделем.

Тетушка медленно встала и шагнула вперед, ее глаза, обычно холодные, теперь вспыхнули едва сдерживаемым гневом.

— Ты забываешь, что живешь не в своем доме, Вивиан. Я дала тебе кров, я терплю твои выходки, но всему есть предел.

Вивиан почувствовала, как ее пальцы сжались в кулак.

— Я всего лишь делаю свою работу.

— Работу? — Агата горько усмехнулась. — Порядочные женщины не работают в газетах, не расследуют преступления и уж тем более не возвращаются под утро в таком виде.

ГЛАВА 5

ГЛАВА 5

Утренний свет скользил по высоким окнам, разбавляя тусклый полумрак редакции бледными полосами, точно следы неуверенных шагов на рассыпанном песке. Воздух был густым, как крепкий кофе, пропитанный запахом промасленной бумаги, табака и чего-то едва уловимо кислого — будто здесь давно забыли распахнуть окна для свежего воздуха.

Вивиан шла по коридору, чувствуя, как под ногами жалобно поскрипывают половицы, и старалась не замечать, как ее сердце отбивает торопливый ритм под туго затянутым корсетом. Ее шаги были легкими, но напряженными — как у актрисы, которая знала, что за кулисами ее уже ждет режиссер с колючими глазами и тетрадью, испещренной замечаниями.

Она ускорила шаг, крепче сжимая в руке свой блокнот — маленький, потрепанный, с уголками, загнутыми от постоянного листания. Кабинет мистера Грэма был в самом конце коридора, за тяжелой дубовой дверью, и оттуда уже доносился его бас, раскатистый, как гром перед бурей.

Она хотела успеть проскользнуть к кабинету мистера Грэма незамеченной, как вдруг из тени архива, где на полках теснились подшивки газет — старые, как чьи-то забытые воспоминания, — раздался голос:

— Харпер, вы когда-нибудь спите?

Дэш прислонился к стене с той ленивой грацией, что так раздражала ее — словно время было его союзником, а не врагом. Свет утреннего солнца ложился на его лицо полосами, рисуя резкие тени на скулах, словно кто-то недовольно размазал по холсту темную краску.

Он выглядел, как всегда, чертовски самоуверенным — белокурые волосы растрепаны, как будто он только что вышел из боксерского клуба, а не из своей тесной квартирки, где, скорее всего, провел ночь за выпивкой и написанием очередной едкой колонки. В руке он небрежно держал крендель, а в другой — сложенную газету.

— Что вам нужно, Уиттакер? — Вивиан скрестила руки на груди, стараясь сохранить невозмутимый вид.

Он неспешно поднес к губам золотистый крендель, откусил со смаком и начал его пережевывать, словно у него в запасе была целая вечность, словно этот разговор был для него лишь мелким развлечением перед началом рутины. Ну разумеется! Ведь для такого ловкого манипулятора, как Дэш Уиттакер, жизнь была лишь сценой, на которой он гениально разыгрывал свои партии.

— Вопрос, скорее, в том, чего хотите вы, Харпер. Быть может, пикантную новость для утреннего выпуска? Сенсацию, которая заставит содрогнуться чопорный Бостон? Или… — Он сделал томную паузу, изучающе скользнув взглядом по ее лицу, и, небрежно развернув газету, поднял ее так, чтобы она могла увидеть крупный, броский заголовок «Скандал в порту. Кто стоит за махинациями?». Зеленые глаза метнулись к тексту, но она тут же заставила себя вернуть взгляд обратно, прямо на Дэша. — …или, может быть, мужчину с... не самой безупречной репутацией, который тайно возит юных журналисток в злачные места под покровом ночи?

Слова его прозвучали, как хлесткая пощечина, сорвавшаяся с руки разъяренной светской дамы посреди шумного зала. Вивиан почувствовала, как холодный, липкий страх пробежал по спине.

Она знала, что Дэш Уиттакер — лучший журналист в редакции, если дело касалось грязных секретов Бостона, но даже он не мог быть везде. Не мог видеть ее той ночью. Не мог знать, что она…

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — произнесла она довольно сухо, но рука ее, словно помимо воли, сдавила блокнот сильнее, и жесткие уголки пронзительно впились в кожу. Она чувствовала, как ее щеки пылают от злости и унижения.

— О, неужели? — Дэш притворно удивился, а затем растянул губы в самодовольной усмешке, и в ней было что-то опасно-ленивое, словно он смаковал каждое свое слово, превращая его в отравленную стрелу. — Тогда, должно быть, мне померещилось, как вчера ночью у дверей борделя Мадам Роусон в карету садилась прелестная репортерша с такими… — как бы это выразиться? — восхитительными зелеными глазами и острым язычком. Такая… наивная и неопытная, но чертовски настойчивая, как бультерьер, вцепившийся в подол юбки.

На ее точеных скулах заиграли желваки.

— Вы следили за мной?

— Я? Следил? — Дэш разыграл невинность, но дьявольский огонек в глазах выдал его с головой. — Боже упаси! Просто роковое стечение обстоятельств. Профессиональный интерес, не более. Разумеется, я сразу же решил, что вы наведались в столь... пикантное заведение, исключительно в рамках журналистского расследования, для того, чтобы взять интервью у одной из этих бедных падших женщин. О жизни, так сказать, на самом ее дне.

Он подался вперед, понизив голос до приглушенного шепота, и в глубине его серых глаз вспыхнул зловещий блеск — тот самый, благодаря которому его репортажи раскупались, как горячие пирожки.

— Или, быть может… вас туда привел кто-то гораздо более могущественный? Например, некий мистер Николас Сент-Джон?

Имя это прозвучало в тиши кабинета, как револьверный выстрел. Вивиан с трудом заставила себя поднять подбородок и посмотреть ему прямо в глаза.

— Я занимаюсь расследованием, Уиттакер. Это моя работа.

— Разумеется, работа. — Дэш чуть склонил голову набок, и его улыбка стала шире, но вся ее игривость тут же исчезла. — Забавно, однако, что мистер Сент-Джон отнюдь не славится своей любовью к пишущей братии, особенно к тем назойливым дамочкам, которые, словно мухи, лезут туда, куда строго-настрого запрещено совать свой прелестный носик.