Между светом и тьмой. Легенда о ловце душ

Глава 1. Сказки на ночь

Город Вальдхейм, столица королевства Альгард, возвышался на крутом холме на берегу моря. Он будто вырастал прямо из земли, сливаясь с ней в единое целое. Город окружали древние неприступные стены, покрытые глубокими трещинами, словно морщинами, которые оставило на камне безжалостное время. В этих щербатых изломах проступали отголоски прошлого: звон мечей, беззаботный детский смех и шум прибоя в беспокойные ночи. Башни города величественно вздымались к небу, молча и зорко охраняя городской сон. В часы заката их темные силуэты прорезали алое небо, а острые тени зубцов причудливыми узорами ложились на землю. Узкие улочки, мощенные булыжником, хранили воспоминания обо всем, что происходило здесь: о купцах, торопящихся на рынок, босоногих мальчишках, бегающих наперегонки, и стражниках, бдительно несущих дозор. По вечерам из окон домов струился теплый свет очагов, дымок поднимался вверх, теряясь среди звезд, а аромат свежего хлеба мягко смешивался с солоноватым на вкус морским ветром.

Однако за этим уютом скрывались тайны. Мрачные и страшные. О них не говорили вслух, а тихо шептали доверчивому слушателю, передавали из уст в уста, из поколения в поколение. Они таились в тенях горящих факелов, в глубоких подземельях внутри замка.

Эти тайны жили и в сердце короля Всеволода, правителя Альгарда. Иногда они вспыхивали в его взгляде — холодные, жесткие, словно искры, высекаемые из камня и готовые сжечь все вокруг. Но подданные короля не могли догадаться о них. Высокий и широкоплечий, Всеволод одним своим видом внушал уважение. Серебристые волосы свободно ниспадали на спину, а глубокие, словно синее море, глаза были полны решимости. Бордовый плащ с изысканными золотыми узорами мягко колыхался при ходьбе, а рубины и сапфиры, которыми была украшена корона, переливались в отблесках света. Но за этой суровой мощью таилось нечто теплое и живое — глубокая, нежная любовь к дочери, принцессе Диане.

Дочь была его светом во тьме, его маленькой принцессой, в которой он души не чаял. Ее черные волосы мягко вились в кудри, а голубые глаза сияли любовью и добротой. Диана носила светлые льняные платья простого кроя и от этого казалась хрупкой, будто лесная фея, заблудившаяся среди стен замка.

После смерти королевы Эльзы Всеволод стал для Дианы всем — защитником, рассказчиком историй, щитом, который прогонял страхи ночи. Каждый вечер он приходил к ней и приносил с собой очередную книгу, а для себя — минутный покой в сердце.

В тот вечер король шел в спальню к своей дочери и раздумывал о том, как быстро она выросла с тех пор, как Эльза покинула их. Всеволод как обычно вошел в комнату: плащ шуршал за спиной, шаги гулко звучали в тишине. Спальня Дианы была уголком света и тепла в суровом дворце. Стены в тонах заката — розовые и золотые — мягко светились в отблесках свечей, кровать стояла у окна, и на тяжелом балдахине плясали тени. Камин потрескивал, наполняя комнату запахом дров. На полу лежал толстый ковер, а на столике у кровати — детские сокровища: книги, куклы, деревянные солдатики. На стене висел портрет королевы. С улыбкой и легкой грустью в глазах с него смотрела Эльза. Внизу на комоде были разложены ее любимые вещи: цепочка с медальоном и музыкальная шкатулка, которая играла любимую мелодию Эльзы.

Диана уже лежала в кровати, укрытая одеялом до подбородка. Король остановился и посмотрел на нее. «Как же она похожа на мать», — в очередной раз подумал он.

Глаза Дианы блестели в полумраке, полные ожидания и желания услышать очередную историю. Всеволод улыбнулся — тепло, как умел улыбаться только для нее, поправил балдахин и сел в кресло возле кровати.

— Расскажу тебе старую легенду, моя Диана, — сказал он, убрав прядь черных волос с ее лба.

Огромные голубые глаза дочери с интересом смотрели на него, и их взгляд, казалось, проникал в самую душу короля.

— О чем она, отец? — шепнула Диана, нежно погрузившись в объятия подушек.

— О короле, что сражался с тьмой, — ответил он, и в его голосе мелькнул глухой отголосок тех событий, словно он сам был их свидетелем.

Диана кивнула, обняла край одеяла и приготовилась слушать. Всеволод откинулся в кресле и начал рассказ. Его голос стал глубоким и пугающим, словно эхо далекого прошлого.

— Давным-давно, когда мир был еще юн, а звезды горели ярче, чем сейчас, на землю пришла тьма. Имя ей Арт, Владыка Смерти. Он был создан великим Эоном первым из восьми богов. После исчезновения Эона Арт почувствовал себя преданным и брошенным, и его сердце перестало чувствовать жалость, он отвернулся от света. В гневе он поклялся уничтожить все живое — леса, реки, людей, зверей. Бог смерти бросил клич, и темные твари поднялись за ним. Тьма уничтожала все живое на своем пути, оставляя лишь пепел. Мир был обречен. Небо закрыли черные тучи, повсюду сверкали молнии. Земля дрожала, будто оплакивала свою скорую гибель.

Диана сжалась под одеялом, глаза ее расширились.

— Как страшно… — шепнула она, но в голосе мелькнуло любопытство: — А что было дальше, отец?

— Дальше настали ужасные и темные дни, — продолжил Всеволод, наклоняясь ближе, чтобы свет камина падал на его лицо. — Но даже в таком мраке нашелся свет. Жил тогда герой, избранный светлыми богами. И это был король Алекс. Высокий и сильный, он встал перед Артом, как скала перед волной. Его меч, напитанный силой света, разгонял тьму, а в сердце горела вера. Люди смотрели на него с надеждой, в то время как вокруг все уничтожалось и рушилось.

— Он пошел против Арта? — спросила Диана, ее пальцы крепко сжали одеяло.

— Да, — кивнул Всеволод. — Со своими воинами света он столкнулся с ордами тьмы на равнине, позже названной Полем Пепла. Доспехи звенели от ударов, мечи лязгали, людские крики смешивались с воем ветра. Тучи скрывали звезды, а земля стала красная от крови. Алекс шагал вперед, и его клинок рассекал мрак. Пробившись через тьму, он встретился с Артом лицом к лицу.

Диана приподнялась, ее глаза горели любопытством.

Глава 2. Уроки о богах

Библиотека Вальдхейма располагалась в самом сердце дворца и, словно старый друг, была полна тайн и воспоминаний. Она казалась дверью в другой мир — мир, где время застыло в пожелтевших страницах, а мудрость дремала, ожидая своего часа, пока кто-нибудь ее не разбудит. Высокие стеллажи из темного дуба, потемневшего от веков, тянулись к сводчатому потолку, словно деревья в густом лесу знаний. Полки со временем слегка прогнулись под весом книг, будто устали держать на себе столько легенд и историй. Резные края стеллажей — завитки, листья, тонкие линии — казались застывшими во времени, как будто мастера, что их вырезали, вложили в них частичку своей души. Полумрак зала мягко разгоняли свечи в бронзовых канделябрах — их пламя дрожало, отбрасывая теплые тени на стены. Там висели портреты древних философов и ученых, королей: строгие лица, вырезанные в дереве, в золотых рамах, смотрели вниз, будто спрашивали: «Зачем ты здесь? Что ищешь?» Их взгляд был тяжелым, но не злым — скорее, любопытным, как у старших, которые знают больше, чем говорят.

Воздух в библиотеке был густым, словно его можно было потрогать — пахло старой кожей переплетов, сухой пылью, что оседала на книгах, и чуть-чуть дымом от камина, пылавшего в конце зала. Огонь в нем потрескивал и бросал золотые блики на парчовые кресла у очага. Их обивка, мягкая и чуть выцветшая, была покрыта узорами, похожими на старинные гобелены, и казалось, что переплетенные нити в них шептались о забытых битвах, лесных духах и далеких временах.

В одном из кресел, уютно поджав под себя ноги, сидела принцесса Диана. Ее длинные волосы, черные, как сама ночь, струились по плечам, касались спинки кресла, мягкие и живые. Огромные голубые глаза горели любопытством, ловили свет свечей, будто маленькие озера, встречающие рассвет. На ней было простое легкое платье из белого льна, почти невесомое, как утренний туман над рекой, — оно делало ее еще нежнее, еще чище. Она была как цветок, который только раскрылся. Напротив сидел Андрей — седовласый священник с добрыми, но острыми глазами, в которых светилась вера, настоящая, глубокая. Его старая и выцветшая ряса была аккуратно заштопана, но выглядела простой и опрятной. В руках он держал книгу — толстый фолиант с потертой обложкой, пахнущий временем. Эти страницы хранили историю богов, их победы и их учения. Рядом на столе лежал маленький деревянный медальон, старый и потемневший от времени, с вырезанным солнцем — символом Люминора. Андрей никогда не расставался с ним.

— Принцесса, — начал он, слегка наклонив голову, как делал всегда, чтобы показать уважение, — сегодня я расскажу вам о богах, которые держат в своих руках судьбу мира и жизни людей. Они — как свет и тьма, как дыхание и тишина, как равновесие, что не дает нам всем рухнуть.

Диана кивнула, ее пальцы невольно вцепились в подлокотники кресла — не от страха, а от предвкушения. Она обожала эти уроки, любила слушать истории, полные загадок и чудес. В них мир раскрывался перед ней.

Андрей распахнул книгу, и шорох страниц слился с треском дров в камине, как тихая мелодия.

— Первым идет Люминор, бог света, — сказал священник, и его голос стал мягче, словно он вспоминал кого-то близкого и родного. — Он приносит тепло, надежду, освещает дорогу тем, кто потерялся в темноте. Его рисуют высоким мужчиной в белых одеждах, что сияют, как снег под солнцем в морозный день. Волосы у него золотые, струятся, как лучи полудня, а в руках — сияющий меч с чистым кристаллом света, что разрывает мрак, как рассвет. Его символ — солнце, круглое, живое, вечное.

Диана закрыла глаза, и перед ней возник Люминор — величественный, добрый, окруженный светом, который обнимает, как теплое одеяло. Ей вспомнился отец в те моменты, когда он рассказывал сказки у камина, тогда свет в его глазах был таким же живым, таким же теплым, как лучи этого бога. Ее губы дрогнули в легкой, почти детской улыбке.

— Он добрый? — спросила Диана тихо, будто боялась спугнуть этот образ.

— Да, — кивнул Андрей, глядя на нее с теплом. — Но его доброта — это не слабость, а сила, которая несет веру и смелость.

Он перевернул страницу, и его палец пробежал по строчкам, выцветшим, но все еще читаемым.

— Потом — Аэлис, богиня жизни, — продолжил священник, и в его голосе зазвучала нежность. — Она царит над природой, лечит раны, оберегает все, что дышит и растет. Ее платье соткано из листьев и цветов, зеленое, как лес после дождя, пахнущее травой и землей. Волосы длинные, переплетенные с виноградными лозами и диким плющом, живые, как сама весна. В руках — чаша с водой, она возвращает жизнь даже сухой ветке. Ее символ — древо, корни которого уходят глубоко в землю, а ветви тянутся к небу.

Диана представила Аэлис — босую, среди цветущих полей, с птицами, что кружат над ней, и бабочками, которые садятся на ее руки. Ее сердце забилось чуть быстрее — от этой картины стало тепло, как от солнца весной.

— Она красивая, — прошептала Диана, почти не замечая, что сказала это вслух.

— Как сама жизнь, со всеми ее красками, — улыбнулся Андрей, и морщинки вокруг его глаз стали глубже.

Он замолчал на миг, будто подбирал слова, и продолжил:

— И еще Валериус, бог мудрости. Он хранит знания, оберегает тех, кто ищет правду. Его видят старцем в длинной мантии, серой, как туман над рекой утром. В одной руке — книга, полная тайн и секретов мироздания, а в другой — перо, что пишет судьбу мира. Глаза его глубокие, будто видят настоящее и будущее. Его символ — книга, раскрытая, живая, зовущая.

Диана выпрямилась, ее глаза загорелись. Валериус казался ей родным — будто это сам отец Андрей, хранитель того, что она любила: историй, книг, вопросов о матери, на которые так хочется найти ответы.

— Но свет невозможен без тьмы, — продолжил он тихо. — Есть и те, кто правит мраком. Арт, бог смерти, повелитель теней. Он несет конец всему — людям, зверям, даже лучи света исчезают в его присутствии. Его доспехи черные, как ночь без звезд, глушат свет, а в руке — Ловец Душ, меч, что забирает души и прячет их в своей пустоте. Его символ — череп, белый, холодный, как могила.

Глава 3. Моргас

Запретная Земля раскинулась в самом сердце мира, где жизнь давно уступила место пустоте и отчаянию. Здесь, среди черных каменных пустошей, ветер выл, как хор проклятых душ, разнося эхо их страданий по бесплодной равнине. Сквозь трещины в земле пробивались тонкие струйки дыма, а острые, как клыки, скалы торчали из почвы, словно кости давно умершего чудовища. В центре этого царства мрака возвышался вулкан — пылающий исполин, чья вершина извергала багровое сияние, освещая ночное небо зловещими отблесками. Раскаленные реки лавы текли по его склонам, подобно венам преисподней, шипя и испуская клубы черного пара, что поднимались к небесам, скрывая звезды. Это был дом Моргаса, бога хаоса, место, куда не ступала нога смертного, если только его сердце не познало бездну отчаяния и разрушения.

Граница между миром людей и владениями Моргаса была незримой, но ощутимой — воздух здесь дрожал, как натянутая струна. У каждого, кто подходил к этой черте, волосы вставали дыбом, а в груди зарождалось чувство, будто что-то древнее и хищное следит из темноты. Лишь те, кто был отмечен хаосом, могли пересечь эту черту, но даже они нередко возвращались с помутненным разумом, потеряв себя под гнетом необузданной силы, что царила здесь.

Замок Моргаса, высеченный прямо в жерле вулкана, поднимался над равниной, окруженный клубами дыма и пепла, словно воплощенный кошмар, вырвавшийся из глубин сознания. Его стены из черного камня, испещренные рунами, что светились тусклым багровым светом, не поддавались законам природы — они перетекали, менялись под взглядом наблюдателя. То гладкие, как стекло, они вдруг покрывались трещинами, из которых сочилась лава, то превращались в вихри огня, чтобы через миг вновь застыть в холодной неподвижности, насмехаясь над разумом. Башни замка терялись в дымной мгле, их очертания дрожали, как мираж в пустыне, а зубчатые стены венчали факелы с холодным синим пламенем. Этот огонь не грел — он шипел, излучая нечеловеческий шепот, и менял цвета, отражая настроение своего хозяина: от синего к алому, а затем к черному, как сама бездна.

Внутри замка тоже царил хаос, но не бессмысленный, а живой, осмысленный, будто созданный гениальным безумцем. Коридоры извивались, подобно змеям, меняя направление, скрывая выходы и заманивая в бесконечные залы, где время теряло значение. Полы то и дело проваливались в пустоту с глухим ревом лавы, стены шептали безумные откровения, сливающиеся с далекими криками, а воздух дрожал от напряжения. Великий зал украшали картины, чьи сюжеты оживали перед глазами: города рушились в огне, звезды падали с небес, а фигуры людей и богов кричали в агонии, их вопли эхом отдавались в сознании тех, кто осмеливался взглянуть на них. Холсты дрожали, краски текли, словно кровь, создавая иллюзию, что хаос живет непосредственно в этих стенах.

В центре этой обители безумия находился тронный зал. Трон Моргаса, выкованный из костей — человеческих, звериных, божественных, — пульсировал, как живое сердце, испуская холодный свет, что обжигал взгляд. В трещинах костей слышались слабые стоны, будто души, из которых он был соткан, все еще цеплялись за остатки существования. Моргас восседал на этом мрачном престоле. Его облик был переменчивым, как тени, отбрасываемые пламенем. Он то принимал облик старца с длинной седой бородой и глазами, полными коварной мудрости, то безжалостного воина, чья броня из тьмы дымилась, как угли, а в руках сверкал клинок, выкованный из хаоса. Миг — и он превращался в демона с крыльями из черного огня, чьи алые глаза пронзали душу, оставляя в ней лишь пустоту. Но неизменным оставался его взгляд — острый, как лезвие, полный необузданной силы и жажды разрушения. Когда он менял форму, стены зала дрожали, синий огонь факелов взмывал к потолку, а тени извивались, словно танцуя под его волю.

Вокруг него кружились хаотики — его призрачные слуги, сотканные из теней и дыма. Их присутствие ощущалось как холодный ветер, что пробирает до костей, а в глубине каждого сгустка мерцали крохотные искры, словно угли, готовые разгореться в пожар. Хаотики не имели форм — они были чистой тьмой, сгустками энергии, что текли, как дым, но обладали волей и голодом. Их сила крылась в умении находить изъяны в душах — страх перед смертью у людей, жажду власти у правителей, тоску по ушедшему у тех, у кого были потери. Они не просто шептали и соблазняли, а проникали в разум и душу, цеплялись за слабости, питались ими, пока человек не становился полностью подконтрольным, даже сам того не осознавая. Они могли проникать в умы смертных, нашептывая кошмары, вызывая жуткие видения, от которых кровь стыла в жилах и страх пронзал тело ледяными стрелами.

Хаотики были невидимыми нитями, которыми Моргас тянул за струны человеческих душ, и теперь он готовил их к новому замыслу, шепча приказы, от которых воздух дрожал, как перед бурей.

Тронный зал гудел, отражая мысли Моргаса, смешанные с низким ревом лавы за окном. Он сидел неподвижно, глядя на одну из картин — сцену битвы, где его брат Арт, бог смерти, сражался с королем Алексом. Фигуры на холсте двигались: Арт, в доспехах из ночи, поднимал Ловец Душ, а Алекс, окруженный светом Люминора, отбивался сияющим клинком. Вдруг на картине мелькнул слабый луч света Люминора, золотой и чистый, как тот, о котором рассказывали в Вальдхейме. Моргас сжал кулак, и холст почернел, поглощенный тенями.

— Скоро и ты угаснешь, — прошипел он, чувствуя, как его хаотики уже витают над Вальдхеймом, касаясь снов маленькой принцессы Дианы, шепча ей образы огня и теней. Черный дым меча шептал имена павших, а свет гас под ударами тьмы. Моргас вспоминал тот день — день поражения Арта. Тогда он наблюдал издалека, стоя на вершине этого самого вулкана, уверенный, что брат справится сам. Но зависть, живая и острая, как раскаленный нож, до сих пор жгла его изнутри. Арт был сильнее, его имя гремело громче, его боялись больше — и эта мысль терзала Моргаса, заставляя сомневаться: не ошибся ли он тогда, не вмешиваясь? Не ошибется ли теперь?

Глава 4. Тени на границе

Тронный зал Вальдхейма встретил советников холодным гулом ветра, что рвался в высокие стрельчатые окна. За ними над беспокойным морем сгущались тучи, предвещая бурю. Высокие колонны из серого камня поднимались к сводчатому потолку, их резьба — сцены битв Альгарда с Эрденвальдом — напоминала о старой вражде, что тлела десятилетиями. Воины в доспехах, с мечами и копьями, вырезанные в узорах на камне, словно замерли в вечном противостоянии: их лица были суровы, а тени от факелов делали их почти живыми. Длинный стол из темного дуба, исцарапанный временем и покрытый пятнами от пролитого вина, стоял в центре зала, окруженный тяжелыми креслами с выцветшей обивкой. Факелы на стенах и бронзовые канделябры на столе бросали дрожащий свет, отчего тени извивались по полу, как змеи, готовые ужалить. Воздух был пропитан запахом старого дерева, железа и воска, а где-то вдали, за стенами, слышался слабый вой ветра, будто голоса прошлого шептались о грядущем.

Во главе стола восседал король Всеволод. Его бордовый плащ свисал с широких плеч, а седые волосы, собранные в тугой хвост, блестели в отблесках огня, как серебро. Лицо, изрезанное морщинами, было суровым, но глаза казались рассеянными, будто он смотрел сквозь собравшихся в какую-то невидимую даль. Руки, сжатые на подлокотниках резного трона, слегка дрожали, а пальцы то и дело касались рукояти кинжала на поясе — старый привычный жест теперь выглядел скорее нервным, чем уверенным. Рядом, словно тень, стоял мастер Совикус, худой и прямой, как копье. Его черная мантия шуршала при каждом движении, а ледяной взгляд скользил по лицам советников, острый, как лезвие, и холодный, как зимняя ночь. Тонкие губы кривились в едва заметной усмешке, и казалось, что он знает больше, чем говорит, — или хочет, чтобы все так думали.

Чуть в стороне, на краешке кресла с потертой парчовой обивкой, сидела Диана. Ее светлое платье выделялось в полумраке зала, как луч света в темном лесу, а длинные черные волосы струились по плечам, касаясь спинки кресла. Голубые глаза блестели смесью тревоги и любопытства, ловили каждое движение, каждый звук. Отец впервые позвал ее на совет, бросив утром короткое: «Пора учиться править», и теперь она чувствовала, как воздух дрожит от напряжения, словно натянутая тетива перед выстрелом. Ее пальцы невольно теребили край платья, мягкий лен успокаивал, но сердце билось быстрее обычного. Она смотрела то на отца, пытаясь понять, что скрывается за его усталым взглядом, то на Совикуса, чья тень казалась длиннее, чем должна быть, — как в тот вечер в коридоре.

Советники заняли свои места, их голоса сливались в низкий гул, пока Всеволод не поднял руку, призывая к тишине. Его жест был резким, но в нем не хватало прежней силы, и это не укрылось от внимательных глаз. У стола собрались четверо — те, чьи слова решали судьбу Альгарда.

Лорд Гарольд, старый военачальник, сидел слева от короля. Его седые волосы торчали из-под потертого шлема, который он никогда не снимал, даже в зале, а лицо, покрытое шрамами, напоминало карту битв. Один глаз был мутным от старой раны, другой сверкал гневом. Его руки дрожали от возраста: одна нервно лежала на столе, а пальцы другой все еще сжимали рукоять меча на поясе — память о днях, когда он рубил воинов Эрденвальда на границе. Его голос, хриплый и громкий, резал тишину, как боевой клич:

— Мы не можем ждать, мой король. Хротгар снова собирает армию у наших земель!

В зале было холодно, несмотря на огонь в камине, и леди Эверина невольно запахнула шаль, словно укрываясь от тяжелых мыслей. Ее серое платье цвета стали было строгим, а на шее висел простой медальон — намек на прошлое, о котором она не говорила. Темные волосы, собранные в пучок, слегка растрепались у виска, выдавая усталость. Пальцы нервно перебирали монеты в потертом кошельке, старом, как ее воспоминания.

Ее голос, обычно твердый, дрогнул:

— Я видела, как матери хоронят сыновей, Гарольд. Наши деревни теряют слишком многих из-за этих проклятых стычек с Эрденвальдом. Каждое сражение забирает не только золото — оно забирает наших людей, наше будущее. Что я скажу своему сыну, если мы не остановимся? — Она подняла на военачальника взгляд, полный тихой мольбы. — Мы должны говорить. Договариваться. Найти путь, который не оставит наших детей в руинах.

Ее глаза скользнули к Всеволоду, умоляя о поддержке, но король, опустив голову, молчал, и ее плечи едва заметно опустились.

Гарольд отвел взгляд, его рука сильнее сжала кубок. Он тоже промолчал, словно слова Эверины задели что-то, о чем он не хотел думать.

Мастер Торвин, ученый и картограф, занял место у края стола. Худой, с длинной бородой, испачканной чернилами, он казался чужим среди воинов и казначеев. Его пальцы нервно теребили свернутые карты, а голос, тихий и слегка дрожащий, был едва слышен в гуле зала:

— Разведчики вернулись с новостями, мой король. Это не просто слухи. — Он развернул карту, испещренную линиями границ и точками старых стычек, — свидетельство десятилетий вражды с Эрденвальдом.

Совикус стоял рядом, скрестив руки, а глаза, узкие и холодные, следили за каждым присутствующим. Он молчал, но его молчание было громче слов — оно давило, заставляло советников ерзать в креслах. Диана заметила, как тень от его фигуры падала на стену, длинная и извивающаяся, хотя свет факелов не мог ее так исказить. Ее сердце сжалось — воспоминание о коридоре всплыло в памяти, как холодный шепот.

Всеволод кивнул Торвину, его голос, низкий и усталый, разорвал тишину:

— Говори, что узнали разведчики.

Он выпрямился в кресле, но движение вышло резким, почти судорожным, и Диана невольно сжала подлокотники своего кресла.

Торвин прокашлялся, его пальцы пробежали по карте, указывая на линию границы между Альгардом и Эрденвальдом — узкую полосу земли, что десятилетиями была полем мелких стычек.

— Хротгар, король Эрденвальда, собирает силы у наших рубежей. Его лагеря растут, как грибы после дождя. Воины из его крепостей, наемники с южных пустошей, даже горные кланы с их волчьими всадниками — все стекаются к границе. Разведчики видели дым от их костров и слышали вой волков по ночам. Это не просто набег, мой король. Это подготовка к войне.