Между тайгой и смерть - только мы

Глава 1 - 5

Глава 1: Туман Души.

Мата сидела у окна маленького деревянного домика на окраине райцентра. Дом был старый, со стенами, пропитанными дымом от печки и временем, которое здесь будто застыло. Окно выходило прямо на пустынную дорогу, и каждый день оно становилось для неё экраном, на котором разворачивался один и тот же бесцветный фильм.

За стеклом тянулся туман — не лёгкий, серебристый, как в её детстве, когда казалось, что в нём прячутся сказки, а густой, вязкий, словно белая глина, медленно просачивается во все щели мира. Он лежал тяжёлыми слоями на крышах, стелился по земле, затягивал в себя деревья и столбы, так что всё вокруг казалось утопленным в мутной воде. Даже звуки в нём тонули: лай соседской собаки, редкий шум двигателя, голоса прохожих — всё звучало глухо, приглушённо, будто доходило издалека, из другого времени.

Она не видела в этом году привычной осенней красоты Алтая. Не было золотых лиственниц, превращающих горы в живые костры. Не было багряных склонов, которые в солнечные дни сияли так ярко, что больно было смотреть. Не было прозрачных холодных лучей, танцующих на изгибах рек. Вместо этого — только серость, холод и пустота. Туман словно отражал её саму: жизнь без красок, без тепла, без будущего.

Утро и вечер теперь ничем не отличались и Мата ловила себя на мысли, что перестала различать время суток. Всё слилось в один вязкий поток, как вода в болотной лужине, где нет ни начала, ни конца. С каждым днём она всё чаще чувствовала, что сама становится частью этой бесцветной картины.

В груди у неё давно поселилась пустота. Даже дыхание казалось чужим, ненужным. Она жила по инерции, не для себя и не ради чего-то, а лишь потому, что утро всё равно приходит за ночью, и туман всё равно ложится на горы.

На столе перед ней лежала папка с бумагами — её последнее дело. Ошибка, которая стоила ей службы. Всё произошло буднично и бессмысленно: задержание в райцентре, очередной пьяный дебошир с ножом. Никто толком не угрожал, но Мата выстрелила в воздух слишком рано, слишком резко, словно в ней прорвался накопившийся страх. Звук выстрела отразился от стен узкой улицы, прокатился эхом и напугал прохожих сильнее, чем сам пьяница.

Комиссия разбиралась недолго. Бумаги, протоколы, сухие формулировки. «Необоснованное применение оружия». Сухая, холодная строка, похожая на гвоздь, вбитый в крышку её карьеры. Никто не пострадал, но этого оказалось достаточно. Её отстранили «временно». Но именно это слово звучало хуже приговора. В нём не было обещания — только насмешка.Она ненавидела это слово. «Временно» — как будто её жизнь поставили на полку, запылили и забыли. Не «уволена», не «переведена», а именно «временно». Ни обещания, ни надежды. Пауза, которая тянулась, как затянувшийся вдох, от которого уже болели рёбра.

Мата ещё слышала в ушах отрывки комиссионных разговоров.
«Нервозность, склонность к преждевременным действиям…»
«Необоснованное применение оружия…»
«Надо отстранить для проверки психики…»

Они говорили так, словно она была вещью, неисправным механизмом, который надо почистить или вовсе списать.

Она возвращалась мыслями к другим дням службы. Как когда-то могла часами сидеть в засаде в промозглом подъезде, чувствуя, как холод вгрызается в кости, и ждать момента. Как принимала наркомана, у которого под курткой спрятан нож, и пальцы её сами сжимали рукоять пистолета. Тогда она не стреляла — слишком долго думала. Напарник потом сказал ей: «Ты мне чуть жизнь не стоила, если бы он прыгнул первым».

Тогда она винила себя за медлительность. Теперь — за поспешность. Казалось, сама судьба издевалась над ней, меняя местами её ошибки, но неизменно оставляя виновной.

Ночами Мата не спала. Сидела на кухне с остывающим чаем, слушала, как за стенами капает вода из старого крана, и видела перед глазами два разных мира. В одном — она снова задерживает, бежит за кем-то по узким улочкам, кричит «Стоять!», чувствует адреналин и остроту жизни. В другом — кабинет комиссии, сухие глаза чиновников, бумаги, штампы. И чувство, будто ей перекрыли воздух.

Однажды она попыталась взять в руки табельный пистолет, который ей пока не отобрали. Долго сидела, вертя его на ладони, как игрушку. Металл был холодный, тугой, будто сопротивлялся её пальцам. Она вскинула его, прицелилась в пустую стену — и впервые поняла, что это не оружие, а зеркало. Оно отражало её собственную пустоту.

С тех пор она убирала пистолет подальше, глубже в шкаф, где его не видно. Но знала: не от оружия она прячется, а от самой себя.

За стеной послышался скрип половиц, и тихий голос позвал её по имени:
— Мата…

Она обернулась. В дверях стоял её брат, Эмил. Высокий, плечистый, с тёмными волосами, вечно растрёпанными, словно он только что вернулся из леса. Его фигура будто заполняла всё пространство комнаты, но взгляд был мягким, тёплым — тот самый, что всегда тревожил её больше всего, потому что он видел её насквозь.

— Ты опять сидишь одна, — сказал он, входя ближе. Его ладонь легла на её плечо, тёплая, живая. И именно это тепло резануло сильнее всего — напомнило, как холодна она сама.
— Сколько ты ещё будешь себя мучить?

— А что мне остаётся? — её голос звучал так, будто каждое слово давалось с трудом. — Я пустое место.

Эмил присел рядом, всматриваясь в её глаза.
— Тогда поехали в горы. На орехи. Помнишь, как в детстве? Там, в тайге, всё другое. Там можно… дышать.

Она горько усмехнулась:
— В тайге? Осенью? Ты думаешь, там я вдруг снова стану живой?

Он покачал головой.
— Нет. Но если ты не выйдешь из этого дома, то умрёшь ещё до зимы.

Спорить с ним не было смысла. Он всегда умел выдернуть её из самого дна — хотя бы ненадолго. Она вспомнила, как это было в детстве. Мать приходила с работы уставшая, с руками в муке или запахом молока от фермы, садилась на табурет у окна и на минуту будто забывала обо всём. Тогда Эмил всегда тянул её за руку: «Пойдём, Мата, пойдём к реке». Он никогда не ждал разрешения, просто уводил её — и она шла.

Глава 6: Деревня Без Солнца.

Мата открыла глаза медленно, словно через толщу воды. Первое, что она почувствовала — запах. Горький, смолистый, насыщенный дымом от костров и сушёных трав. Он въедался в лёгкие так глубоко, что казалось, будто она проспала целую зиму в этой хижине и только теперь вернулась к дыханию.

Зрение приходило с трудом. Сначала — пятна, серые и красные. Потом — очертания стен, сложенных из чёрного бруса, потемневшего от времени и копоти. В углу висели связки трав, корни и кости мелких зверей. Где-то над головой потрескивал огонь в глиняной печи.

Она попыталась приподняться, но тело отозвалось тяжестью, руки дрожали. Грудь сжало от слабости. Сколько она спала? Час? День? Ночь? В памяти путались обрывки: лес, корни дерева, шаги, как чьи-то сильные руки поднимали её, и голоса, перешёптывающиеся сквозь туман. Потом — провал.

Теперь её встретила тишина. Но тишина была странной: не пустой, а наполненной невидимыми движениями, будто стены слушали её дыхание.

Мата снова закрыла глаза, и на этот раз услышала звуки снаружи. Где-то далеко кричали вороны. Ветер гнал дым по узким тропам. И главное — глухой ритм бубнов. Медленный, мерный, будто шаги великана по земле.

Сердце её дрогнуло, и она прикусила губу. Это был не сон. Она не у себя дома. Не в лагере.

Полог за её спиной шевельнулся, и в хижину вошёл Айдар. Он двигался тихо, но в нём ощущалась сила, как в тугой тетиве. В руках он держал глиняную чашу, от которой поднимался пар.

Он поставил её на низкий столик, а потом присел на корточки рядом с Матой. Его лицо освещал рыжеватый свет печи: резкие скулы, тёмные глаза, в которых отражалось пламя.

— Ты очнулась, — сказал он, и голос его прозвучал спокойно, но под этой спокойной поверхностью чувствовалось напряжение.

Мата попыталась заговорить, но горло пересохло. Она лишь прошептала:
— Сколько… я спала?

Айдар слегка склонил голову.
— Долго. Солнце уже уходит. Ты пролежала почти сутки.

Она резко вдохнула. Сутки. Значит, всё это время её брат… её брат был один. В лесу. Может быть, в лапах зверя. Мысль обожгла её, и она попыталась сесть. Но тело не слушалось, и Айдар удержал её лёгким, но твёрдым движением руки.

— Не спеши. Лес взял у тебя силы.

— Где Эмил? — выдохнула она, вцепившись в край шкуры. — Ты видел его?

Айдар не отвёл взгляда, но и не ответил сразу. Внутри Маты всё сжалось — молчание было страшнее, чем слова. Наконец он сказал:
— Твоего брата я не видел. Но следы ведут глубже. За пределы, куда редко ходим даже мы.

Он замолчал, и в хижине остался только треск печи. Мата почувствовала, как холод проходит по её коже. Она хотела спросить ещё, но Айдар встал, подошёл к пологу и выглянул наружу.

Снаружи гул бубнов становился всё громче. Красные огни костров отбрасывали тени, и казалось, что сама деревня жила своей тайной жизнью.

Айдар вернулся, сел напротив и заговорил низко, будто сам себе:
— Они думают, что твоя дорога уже выбрана. Что лес привёл тебя сюда не случайно.

Мата нахмурилась.
— Кто «они»?

Айдар усмехнулся уголком губ, но без веселья.
— Шаманы. Старики. — ты должна прийти.

Её пробрало дрожью. Она вспомнила того странного человека на дороге, шамана с глазами, в которых отражался зверь. Его слова: «В лесу ищут тебя».

Она покачала головой, словно отгоняя липкие мысли.
— Я пришла не за этим. Я пришла за братом.

Айдар наклонился вперёд. Его взгляд был острым, почти хищным.
— Тогда тебе придётся идти туда, куда никто не идёт. Но сначала — отдохни.

Он протянул ей чашу. Тепло травяного настоя согрело ладони Маты. Она подняла глаза — снаружи костры полыхали ярче, тени шаманов метались по стенам. Казалось, весь мир готовился к чему-то, чего она ещё не понимала.

А время шло к вечеру. Сутки ушли в лес вместе с её братом.

Когда силы вернулись к ней настолько, что она смогла подняться на ноги, Айдар приоткрыл полог и коротко кивнул в сторону выхода:
— Выйди. Посмотри сама.

Мата шагнула наружу — и её словно ударило в лицо дыхание деревни. Воздух был тяжелее, чем в тайге, пропитан дымом костров, смолой и сушёной рыбой. Сумрак сгустился, и сквозь него яркими вспышками пробивался огонь — десятки костров, расставленных среди кривых изб и навесов.

Деревня была не похожа на привычные алтайские сёла. Здесь всё выглядело так, будто построено не ради удобства, а ради выживания и ритуалов. Дома были низкими, словно прижатыми к земле, крыши укрыты дерном и ветками, чтобы сливаться с тайгой. У некоторых стен торчали кости — медвежьи черепа, оленьи рога, как обереги или предупреждения. Между жилищами протянулись узкие тропинки, усыпанные хвоей.

Люди двигались бесшумно, будто и сами были частью этого леса. Женщины с длинными косами развешивали сушёные травы, дети носили воду из ручья в корытах, старики сидели у костров и глухо били в бубны. Мужчины возвращались с охоты — в руках у одного свисала шкура косули, другой тащил связку рыбы. Никто не говорил громко, слова были редки и коротки, зато взгляды — долгие и тяжёлые.

Мата чувствовала их на себе. Она знала этот взгляд: так смотрят на чужака, который нарушил порядок. В нём не было ни злобы, ни жалости — только холодное отчуждение.

Айдар шёл рядом, не оборачиваясь, и его присутствие словно ограждало её от прямого шёпота. Но шёпот всё равно был. Стоило им пройти мимо группы женщин, как одна тихо произнесла что-то. Другая ответила, и обе переглянулись. Дети при виде Маты прятались за матерями, словно боялись её прикосновения.

Мата стиснула зубы. Всё это было чужое — и слишком плотное, липкое, как сам туман. Она чувствовала, что здесь её никто не примет. Да и не нужно. Ей не было дела до их взглядов, до их шёпота. Всё, что занимало её мысли, — где брат? Жив ли он? Ещё можно ли успеть?

Они вышли на широкую площадку, где костры стояли кругом. В центре возвышался столб, обмотанный полосами ткани и верёвками с костяными подвесками. Ветер шевелил их, и они звенели, как голоса невидимых духов. Вокруг костров сидели шаманы — не менее десятка. Их лица были испещрены морщинами, глаза светились в огне так, что трудно было понять, старики ли это или маски зверей.

Глава 7: Бубны И Кости.

Днём всё здесь казалось вялым, безмолвным, как застывшая вода. Но стоило небу окраситься в грязно-алый цвет, как воздух загустел, костры разгорались ярче, а люди начали двигаться быстро и слаженно. Женщины в длинных тёмных одеждах приносили сухие ветки, старики выкладывали из камней круги, дети — молча, сосредоточенно — складывали в охапки травы и бросали их в огонь. Всё было похоже не на обычные заботы, а на подготовку к чему-то большему.

Мата стояла у входа в хижину и смотрела, как меняется эта странная деревня. В груди у неё росло тревожное чувство: это был вовсе не быт, это было ожидание. Чего — она не знала, но нутром понимала: к этому её тоже готовят.

Айдар появился из тумана, будто сам был его частью. Его шаги были тихими, но в каждом движении ощущалась собранность. Лицо — суровое, почти каменное. Но глаза выдавали напряжение, которого он не мог скрыть.

— Пора, — сказал он, остановившись у хижины.

Мата нахмурилась.
— Куда?

Он посмотрел на костры и только кивнул туда.

— Ты можешь говорить яснее? — её голос прозвучал раздражённо. — Или все здесь разговаривают полусловами?

Айдар вздохнул, как человек, которому не хочется объяснять, но всё же нужно.
— Ночь — не время для прямых слов. — Он на миг задержал на ней взгляд. — Мы идём туда, где узнают, кто ты.

— Что значит «узнают»? — Мата остановилась, не двигаясь с места. — Ты снова загадками.

— Я не могу сказать больше, — тихо произнёс он. — Не мне решать.

Мата ощутила, как в груди поднялся гнев.
— Ты хоть понимаешь, что я чувствую себя пленницей? Я не просила в ваши игры.

Айдар резко обернулся к ней. Его лицо оставалось неподвижным, но в глазах мелькнул огонь.
— Это не игры, — сказал он глухо. — И не мы тебя выбрали.

Эти слова прозвучали так, что Мата на мгновение растерялась. Но он больше ничего не добавил и пошёл вперёд.

Она двинулась за ним. Люди расступались перед ними, и перешёптывания тянулись за ними тенью. Мата не понимала слов, но ощущала смысл — там было ожидание и страх.

— Они меня боятся, — шёпотом сказала Мата, догоняя Айдара.

Он покачал головой.
— Они боятся того, что рядом с тобой.

— Ты опять… — она зло прикусила губу. — Скажи нормально!

Айдар резко остановился и посмотрел ей прямо в глаза. Его голос был твёрдым и резким:
— Нормально сказать нельзя. Есть слова, которые убивают раньше, чем они сказаны.

И он снова пошёл вперёд, будто разговор был окончен.

Мата сжала кулаки. Внутри её клокотал протест: всё в этой деревне было против неё — взгляды, молчание, этот липкий шёпот. Но больше всего злило, что единственный человек, кто мог объяснить происходящее, упорно прятал слова.

Они вышли к поляне, скрытой среди кедров. Здесь стояли костры, выложенные в круг, а в центре высился каменный столб, покрытый резными знаками. Казалось, линии светились от пламени и шевелились, будто сами готовились к чему-то.

Айдар остановился.
— Здесь начнётся, — сказал он тихо.

— Что именно? — Мата шагнула ближе, голос её дрожал от злости и страха.

Он ответил не сразу, будто выбирая слова.
— То, что всегда начинается для тех, кто приходит сюда.

Она хотела закричать на него, заставить говорить ясно, но в его глазах было столько напряжения и… тревоги, что слова застряли в её горле.

Айдар отвёл взгляд.
— Просто слушай. Не смотри глазами. Слушай.

И пошёл к огню, оставив её среди костров и чужих глаз.

Огонь полыхал так, будто его кормили не деревом, а самой плотью ночи. Пламя било вверх, освещая резные камни и лица шаманов, которые двигались вокруг в ритме ударов бубнов. Их одежды сшиты были из звериных шкур и грубой ткани, украшенные костями и амулетами. Каждое движение казалось не танцем, а частью древнего языка, который мог понять только лес.

Мата стояла на краю круга, и каждый удар бубна отзывался в её груди, будто сердце пыталось подстроиться под чужой ритм. Она чувствовала, как ноги подкашиваются, но заставляла себя стоять. Холод земли под босыми ступнями пробирал до костей, дым от костров жёг глаза, а запах трав кружил голову — горький, едкий, словно напоминание о чём-то забытом.

Айдар стоял рядом. Он не участвовал в танце, но его лицо было каменным, а взгляд прикован к огню. В каждом его движении ощущалась собранность, как у воина перед боем. Только раз он посмотрел на неё и тихо произнёс, так чтобы услышала лишь она:
— Держись.

— Для чего всё это? — шёпотом спросила Мата, но он уже отвернулся, будто сам боялся лишних слов.

Шаманы кружились вокруг каменного столба. Их голоса сливались в гортанный напев, то низкий, то пронзительный, будто сами горы отзывались эхом. Женщины бросали в огонь охапки сухих трав, и пламя вспыхивало зелёным и синим светом. Казалось, ночь дышала вместе с ними.

Мата чувствовала себя чужой. Каждый взгляд, скользнувший по ней, был как нож — не злой, но острый, оценивающий. Она не понимала слов их песнопений, но смысл доходил до неё на уровне кожи: её испытывают.

Ей хотелось бежать, но тело не слушалось. Удар бубна бил по нервам, и каждое биение казалось шагом по невидимой тропе.

— Почему я здесь? — её голос дрогнул, но Айдар всё же ответил.
— Потому что лес должен знать тебя.

— Что значит «знать»? — в глазах её мелькнуло отчаяние.

Он долго молчал. Потом сказал глухо:
— Лес забирает тех, кого не узнаёт.

Сердце у неё ухнуло вниз. Она хотела спросить ещё, но слова утонули в гуле бубнов.

В этот миг один из старейшин поднял руки к небу, и всё вокруг замерло. Танец оборвался, костры будто пригнулись, пламя стало ниже, но ярче. Наступила тишина, густая и плотная. Даже ветер исчез.

Все глаза обратились к Матe.

Она ощутила, как внутри всё сжалось. Сотни взглядов пронзали её, и в каждом было нечто большее, чем простое любопытство. Будто её душа лежала на ладони.

Айдар шагнул ближе, встал сбоку, но чуть позади. Его голос прозвучал тихо, но твёрдо:
— Не показывай страх. Они почувствуют.