Mein Standartenfuhrer

Глава 1

Сейчас было послеобеденное время — многие люди возвращались с работы, если, конечно, она у них осталась. Другие просто сидели в парке у пруда и смотрели на маленьких уточек, скользящих по воде. Дети бегали рядом, весело и громко крича и играя в какую-то игру. Вокруг было тихо и, главное, спокойно. Казалось, здесь никто не знал войны.

Но война была, страшная война. Каждый день гибли тысячи людей, и неизвестно было, когда это кончится. Война шла четыре года. Четыре года никто не знал покоя. Ни немцы, ни русские. Никто уже не хотел выиграть войну, все просто хотели мира.

Ирма сидела на лавке и смотрела на медленно проплывающих мимо нее уток. Начальство только что передало ей сообщение, что завтра она встретится с их агентом. Но они не уточнили, кто это будет, как он или она выглядит. А ведь это мог или могла быть кто угодно. Может быть, это та женщина в длинном пальто, что сейчас идет куда-то со своим сыном. Может быть, это мужчина в светлом пиджаке, который нес из магазина хлеб в бумажном пакете. Также начальство не уточнило, как и где она встретится с агентом. Сказали лишь, что пароль остается прежним. Все это намного усложняло ситуацию.

На самом деле, Ирма — это псевдоним. Ее настоящее имя — Лена Романова. Она — советская связистка, третий год находящаяся в Германии. Здесь она живет под именем Ирмы Шульц — обычной немки. Работает горничной у адъютанта Гиммлера — оберштурмфюрера [1] Ганца Нойманна. Этот адъютант до ужаса болтлив, так что именно от него сливается вся информация советской разведке.

Вот и сейчас Лена сидела и смотрела на уток, думая о сообщении начальства. Мысли путались, утки, мельтешащие перед глазами, отвлекали. «Интересно, они знают, что сейчас война? — думала девушка, смотря на птиц. — Или для них не существует разделения на мирное и военное время? А вообще, хорошо быть птицей. Захотел — улетел, и нет проблем. Ты свободен, ты волен отправиться куда угодно. Сегодня ты плаваешь в этом маленьком озерце в Берлине, где на тебя в любой момент может упасть бомба, а завтра — где-нибудь в Швейцарии, где нет войны. Наверное, я тоже хотела бы быть птицей».

Неожиданно что-то спугнуло уток, и они улетели. Лена, проводив их взглядом, тяжело вздохнула. Время близится к вечеру, и ей давно пора домой, ведь идти далеко — через весь город. Она могла бы подъехать на трамвае, но ей безумно нравились прогулки по городу. Сейчас было тихо, советские войска еще не добрались до Берлина, остановившись где-то в Венгрии. Берлин очаровывал Лену. Ей казалось, что если бы не война, оставившая много шрамов на прекрасном лице города, то он стал бы для нее самым красивым городом на Земле. Архитектура в готическом стиле восхищала русскую. Ей были совершенно противны новые постройки, но вот старые дома привлекали ее. Она всегда думала, что, если бы не война, то она, наверное, могла бы поселиться в одном из таких милых домиков.

Хотя, за те годы, что она находилась здесь, Берлин сильно изменился. Город приобрел характерные черты нуара — пессимистично настроенные граждане, полные недоверия и разочарования во всем, цинизм, царивший повсюду. С каждым днем по улицам расползалось все больше и больше слухов о том, что был убит кто-то из старших офицеров СС или Вермахта. В лице любого встречного можно было с легкостью прочитать уныние и безнадежность, связанные с скорым, очевидным проигрышем в войне. Сами люди сильно изменились — в них пропала та слепая вера Гитлеру. Если до войны он был обожаем ими, то сейчас его популярность среди народа сильно упала — почти каждый второй задавался вопросом: «Кто же нами руководит? Уж не ведет ли Третий Рейх безумный слепец?» Но, тем не менее, все продолжали делать вид, что все под контролем, все идет так, как и надо, что конец еще не скоро, хотя где-то глубоко в душе сами и понимали, что это самая обыкновенная ложь, которой они сами себя и кормят.

Смотря на безэмоциональные лица прохожих, Лена чувствовала сосущее чувство того, как она скучает по родине. Каждый день она вспоминала Москву и Ростов, в котором родилась и провела свое детство. Она смутно помнила своих родителей — Лидию и Михаила Романовых — их не стало, когда ей было всего лишь девять лет. Тогда Лену взяла к себе ее бабушка и стала воспитывать. Когда началась война, Лене только исполнилось девятнадцать лет. Она помнила, как по радио диктор объявил о начале войны с Германией. Она долго не могла поверить в то, что война началась. Ей все казалось, что это какая-то шутка, и нет никакой войны. Но города разрушались, немцы захватывали все больше территорий, все больше русских людей гибло под градом фашистских снарядов. И Лене надоело бездействовать — она отправилась помогать партизанам, несмотря на мольбы бабушки. Бабушка у нее была одна, и Лена решила во что бы то ни стало защитить ее. Уже в первые три месяца она отличилась, и ее направили в Москву. Там, каким-то немыслимым образом, ей дали поручение и отправили в Германию. И вот, уже третий год она передают информацию в Москву, получая ее от герра Нойманна.

Идя по улице, Лена в который раз удивлялась тому, что ее до сих пор не рассекретили. «А ведь, — думала она, — они уже давным-давно могли вызвать меня на допрос, как это недавно произошло с моей соседкой — фрау Швайгер. Интересно, я бы выдержала допрос или нет? А если бы и выдержала, то отправили бы они меня в лагерь? Я же знаю, они любят просто так отправлять людей в лагеря — так, для профилактики. Или расстрелять. Это они тоже любят».

Лена очень, очень боялась смерти. Каждый день боялась, что к ней в дом придут люди в серой, мышиного цвета форме и скажут «Фройляйн Шульц, пройдите с нами в машину». После этих слов редко кто возвращался в свой дом. Чаще всего бывало так: подъедет служебная машина, чтобы подвезти человека до работы, и больше не вернется. Был человек, а теперь нету. Вот и Лена боялась, что и за ней приедет такая же служебная машина, у которой был путь в один конец.

Но больше всего на свете Лена боялась потерять своего самого родного человека — бабушку. С тех пор, как девушка уехала из Ростова, она не написала бабушке ни одного письма. Она не просто не могла — по службе не положено. Лишь однажды ее радист Клаус Хоффман (он же Игорь Волков) передал ей, что с ее бабушкой все хорошо. Лена почти четыре года не видела бабушку, пропадая то в партизанских лагерях, то в Германии. Лена боялась, что с бабушкой могло произойти нечто страшное, но продолжала надеяться и верить, что с ней все хорошо.

Завернув за угол, девушка увидела крышу своего дома. Ей осталось пройти всего четыре строения, и она окажется у себя дома. Проходя мимо последнего дома, она ощутила тоску и грусть, которыми от него веяло. Дом выглядел мертвым, пустым; садик был заброшен. Окна дома тупо смотрели на прохожих, не мигая светом в гостиной или кухне. Это был дом фрау Швайгер. «Точнее, — подумала Лена, отворачиваясь, — покойной фрау Швайгер».

Бесшумно закрыв за собой калитку, она прошла к двери и начала рыться в кармане в поисках ключей. Они нашлись почти сразу же. Пройдя в прихожую, девушка сняла пальто и, повесив его на крючок, остановилась. Уже три года она тут живет, а все никак не может привыкнуть к этому дому. Хоть он и был пустым, с минимумом мебели, но он был уютным, теплым и домашним. Но он все равно не нравился ей.

Зайдя на кухню и включив свет, Лена поставила на плиту чайник. Ей хотелось просто сесть у камина и, попивая горячий чай, снова поразмышлять на тему того, кем же окажется агент. Ожидая, когда закипит чайник, она прислонилась к кухонному пеналу. Голову сразу же заполнили мысли об агенте. «Мужчина или женщина? Молодой или пожилой? А вдруг это вообще ребенок? — думала Лена, задумчиво пожевывая губы. — Нет, центр не стал бы рисковать детьми, значит, это будет взрослый человек. Но кто? И где мы встретимся?»

Тишину разорвал внезапный свист закипевшего чайника. Сняв чайник с плиты, Лена налила кипятка в заварной чайничек и стала ждать. И снова мысли об агенте. Слишком много неизвестного. Центр должен был сообщить ей хоть что-нибудь кроме того, что завтра они встретятся.

Налив настоявшегося чая себе в чашку, девушка прошла в гостиную и, устроившись поудобнее в кресле перед горящим камином, вновь стала размышлять об агенте.

Но тут ее мысли прервал внезапный звонок в дверь. «Кого это принесло так поздно?» — подумала Лена, ставя чашку чая на стол и поднимаясь со своего места. Подходя к двери, она надеялась увидеть соседку из дома напротив, которая пришла за солью или еще чем-нибудь. Или же мужчину из соседнего дома, который попросил бы посидеть ее с его маленьким сыном, пока он будет на работе.

Но как только она открыла дверь, Лена сразу же услышала слова, которых она боялась больше всего на свете:

— Фройляйн Шульц, пройдите с нами в машину.

Глава 2

Лена сидела на заднем сидении машины, обхватив свои плечи руками. Сейчас был конец марта, поэтому на улице было еще холодно. А девушка не успела взять пальто — ее просто вывели из дома и усадили в машину.

Она не уследила за тем, как долго они ехали. Когда они подъезжали к штаб-квартире СД, она заметила часы на панели, показывающие почти час ночи. «Интересно, — думала она, — допрос будет сейчас или нет? Вряд ли. Все сейчас по домам разъехались. А если допрос все-таки будет сейчас, что мне делать? И о чем они будут спрашивать? Вдруг они догадались о том, кто я? А вдруг нет, и это простая проверка?»

Как только ее вывели из машины, то сразу же надели наручники на руки и провели в здание. В холл ее провел офицер, который надевал наручники, и, приказав оставаться на месте, ушел. Лена, уже поняв, что наручники ей не снять, на всякий случай продумывала пути отступления. Два солдата у входа, еще двое у лестницы, еще двое возле коридора. Всего их шестеро, у каждого автомат в руках. Нет, отсюда ей самой не сбежать. Следовательно, придется вести себя как надо.

Так она простояла еще около двух минут, а потом за ней пришел — как она сама разглядела на его форме — оберштурмфюрер [1] и повел куда-то по коридору. Коридор был длинный, но пустой. Лишь на поворотах стояли вооруженные офицеры, отдававшие честь сопровождающему Лены.

«Интересно, на допрос меня ведет? — спрашивала себя Лена, глазея по сторонам. — Или посадит в камеру? А если и на допрос, то он будет его проводить, или кто-то другой?»

Лена внимательно рассматривала чуть ли не каждый угол коридора не потому, что ей было просто интересно, а потому что она пыталась запомнить выход. Мало ли какая ситуация будет, и ей придется бежать. И, когда они подошли к лестнице, ведущей вниз, она еще раз прокрутила путь у себя в голове. Направо, прямо, прямо, налево, снова налево, прямо и направо. Все.

Как только они прошли два лестничных марша, русская поняла, что допроса сейчас никакого не будет — ее ведут в камеру. А это значит, что ей придется просидеть несколько часов, а то и всю ночь в холодной камере без еды, воды и сна. А такой расклад событий ей не очень-то и нравился.

Дверь камеры закрылась, с Лены сняли наручники и оставили в темноте и одиночестве, наедине со своими мыслями. Устроившись как можно удобнее на койке и поджав под себя ноги, она принялась снова размышлять об агенте.

«Завтра, — думала она, — а точнее, сегодня мы должны были встретиться. Что же теперь? Отпустят ли меня сразу после допроса, и я успею встретиться с агентом или нет? А вдруг встреча все-таки не состоится? Что тогда делать? Сообщить начальству и ждать ответа? А вдруг это что-то важное? Главное — допрос. Значит, мне нужно следить за тем, что я говорю. Иначе я могу не то, что пропустить встречу с агентом, но и вообще не выйти отсюда».

И девушка начала настраивать себя. Она постоянно мысленно повторяла себе, что она — Ирма Шульц, немка, евреев в роду у нее нет, родственников тоже нет, кроме двоюродной тетки, которая живет в Швейцарии. К войне она отношения никакого не имеет, работает горничной у адъютанта Гиммлера.

«Стоп! — в мыслях воскликнула она. — Вот оно что. Я же в прислуге у адъютанта Гиммлера — вот поэтому меня и привезли на допрос. Ну, слава Богу! Значит, ничего серьезного не произойдет. Это обычная процедура для всех, кто работает на сотрудников СС и СД. Значит, к обеду я уже буду на воле».

Сама того не заметив, Лена уснула. Поначалу ей не снилось ничего, а потом начал мучить кошмар. Ей всегда снился один и тот же сон.

Зима. Она стоит посреди заснеженного поля. Вдалеке виднеются белоснежные шапки гор. В радиусе нескольких километров ничего нет: ни деревьев, ни кустов — ничего. Тут с ней что-то происходит, и она начинает бежать. И бежит не куда-то, а к горам — ей кажется, что там она сможет найти укрытие.

С каждым шагом идти становится все труднее — нога утопает в сугробе уже выше колена. Она замерзает, ведь на ней только рубашка и юбка. В сапоги набился снег, который, тая, стекает и неприятно чавкает у ступней. Волосы, намокнув от пота, почти сразу же замерзают, покрываясь небольшим слоем снега.

И тут она падает. У нее нет сил больше идти. Она не знает, как долго она шла, много ли она прошла. Но вершины гор все еще далеко. А сил нет.

Уже не чувствуя рук и ног, она утыкается лицом в снег, глотая горячие слезы. Она не хочет умирать, она ведь так молода. Снег неприятно колет лицо, но она терпит. Из груди вырывается удушающий кашель. Холодный воздух, как только она приоткрывает рот, обжигает все внутри. Закусывая до крови губу, она понимает, что это конец.

Но тут она чувствует прикосновение теплых рук к себе. Сначала они берут ее за плечи, а затем поднимают на ноги. Но у нее нет сил держаться на ногах, и она падает на колени. И снова прикосновение этих теплых рук — ее берут на руки, закутав во что-то теплое и мягкое. И такой же теплый и мягкий, как эта шинель или куртка, в которую ее любезно закутали, голос шепчет ей на ухо о том, что все будет хорошо.

Тут сон прерывается — кто-то тормошит Лену за плечо. Она, проснувшись, сонно щурится, пытаясь разглядеть того, кто был перед ней. Это тот самый солдат, что вел ее сюда. Он, снова надев на нее наручники, вывел из камеры и повел наверх. «Ну, — думала Лена, поднимаясь наверх, — теперь-то уж точно на допрос».

И точно — они свернули в один из небольших узких коридоров, и ее проводили в небольшую комнатку, где стояли только два стула и стол, на котором были графин с водой и два стакана. Русскую усадили на один из стульев, но наручников не сняли.

Пока никого не было в помещении, кроме самой Лены, она начала осматриваться. Комнатка как комнатка, ничего такого. Но она-то знала, что за стеной сидит человек, который не только записывает допрос на диктофон, но и прослушивает его. «Только не скажи чего-нибудь лишнего», — попросила Лена саму себя.

Спустя пару минут в комнату зашел мужчина в серой форме и с повязкой на рукаве. Немолодой, высокий, широк в плечах, в нем чувствуется военная выправка. У него мужественное, волевое лицо, нос с горбинкой и пронзительные глаза зеленого цвета. Черные короткостриженые волосы аккуратно зачесаны назад. Лена даже могла бы сказать, что он был приятен ей, если бы не его надменное выражение лица.

— Фройлян Шульц? — спросил он, присаживаясь напротив Лены. Она кивнула. — Могу я называть вас просто Ирма?

— Вы можете называть меня так, как вам будет угодно, — произнесла девушка. Мужчина хмыкнул и закинул ногу за ногу.

Воцарилось молчание. Лена смотрела в пол, все еще прокручивая варианты ответов на возможные вопросы, а сотрудник СД прожигал девушку взглядом. Он только что узнал, что ее доставили сюда ночью, и был несказанно рад этому. Все те, кого доставляли сюда ночью, лишая тем самым нормального сна, очень быстро сдавались. «Значит, — думал он, — сдастся и она».

— Вы голодны? — спросил он. — Может, приказать, чтобы вам принесли еды?

Лена отрицательно покачала головой. Хотя на самом деле она была голодна. Со вчерашнего вечера она не брала в рот ни крошки. Да и графин с водой манил к себе, но она терпела. Она знала все эти их штучки — сначала тебе дают плотно поесть, а потом тебе приходится сдавать всех и вся. Нет уж, она на эту удочку не попадется.

— Вы догадываетесь, зачем вас сюда привели? — спросил оберштурмбаннфюрер [2] (Лена сумела разглядеть это на его форме).

— Нет, — она качнула головой.

— Ну, хорошо. — Мужчина подвинулся ближе и, сложив руки на столе, уставился на русскую. — Может, поговорим о ситуации в мире? Что вы думаете о войне? Кто ее выиграет?

Лена знала и об этом приеме. Скажешь, что выиграет СССР — сразу этим подпишешь себе смертный приговор; скажешь, что Германия — тоже. Они знают, что все, сидящие до нее на этом самом стуле, отвечали, что победит Германия, только ради того, чтоб спасти свои жизни.

— Мне все равно, — Лена пожала плечами.

— То есть, — он сцепил руки в замок, — как это? Объяснитесь.

— Так, — вздохнула она, — мне все равно. Я устала от войны. Я хочу увидеть мирное небо над головой. Я не хочу бояться, что на меня в любой момент может упасть какой-нибудь снаряд. Я хочу мира.

— То есть, вы пацифистка?

— Можно сказать и так.

Лена увидела, как изменилось лицо оберштурмбаннфюрера. Ее ответ ему явно не понравился. Правильно ли она сделала, что дала такой ответ? Может, стоило ответить по-другому?

— Вы хотите, чтобы победу одержали Советы? — спросил он. Голос у него изменился. В нем больше не было притворной лести.

— Нет.

— То есть вы хотите победы Германии? — он наклонился чуть ближе.

— Нет. Я просто хочу мира.

Заметив, как дрогнула верхняя губа мужчины, Лена поняла, что он разозлен. И это явно не предвещало ничего хорошего для нее.

— Вы не хотите мне ничего рассказать? — он встал со своего места и, подойдя к двери, повернулся спиной к Лене.

Лена задумчиво закусила губу. Что ей сейчас делать? Она может спасти свою шкуру, сочинив какую-нибудь историю про одного из своих соседей. А что, сейчас она скажет, что, допустим, соседка ее работает на СССР радисткой. Пока СД будут ловить соседку и устраивать ей долгие допросы, она, Лена, успеет убежать из Германии. Но она не может так поступить. Она поставит под удар не только соседку, но и родню, которая наверняка у нее была. Нельзя так делать. Поэтому придется искать другой выход.

— Ирма Шульц, — начала девушка, — родилась в Лейпциге, Германия. Окончила школу с отличием, затем пошла на работу в хлебную лавку. После уехала. Сейчас живу в Берлине, здесь же работаю горничной у герра Нойманна…

— Хватит! — рявкнул мужчина, подлетев к ней и громко стукнув кулаком по столу. — Это я и так знаю. Вот только правда ли это?

Лена молчала, смотря в глаза оберштурмабаннфюреру. Ей было до ужаса страшно, но она смотрела. Что сейчас произойдет?

— Говори правду! — закричал он, снова ударяя кулаком по столу. Глаза мужчины налились кровью, в них заполыхал какой-то недобрый огонь. Казалось, еще пару секунд и он кинется ее душить.

— Я говорю правду, — тихо произнесла Лена.

Мужчина тяжело задышал, не отрывая взгляда от девушки. На его скулах играли желваки, а сам он со злостью сжимал челюсти. Обойдя стол, он почти вплотную прислонился к ней. Лена не решалась повернуться к нему лицом, поэтому продолжала смотреть на пустой соседний стул.

И тут резкая боль обожгла ее щеку. Затем другую. И снова боль в правой щеке. Оберштурмбаннфюрер со всей силы отвешивал ей пощечины. Последний раз он ударил с такой силой, что Лена, не удержавшись на месте, слетела со стула, оцарапав при этом щеку об угол стола.

Тут распахнулась дверь комнаты, и внутрь кто-то вошел. Со своего места Лена увидела лишь до блеска начищенные высокие сапоги, остановившиеся возле стола. Сапоги оберштурмбаннфюрера дрогнули — он, наверное, вытянулся и, выкрикнув «Хайль Гитлер!», протянул руку в партийном приветствии вошедшему.

— Эрдман, покиньте помещение, — послышался новый для Лены голос.

— Я веду допрос, — ответил ему оберштурмабаннфюрер.

— Я его продолжу, — вошедший прошел к двери и, открыв ее, жестом пригласил Эрдмана выйти. Тот молча вышел, и за ним сразу же захлопнулась толстая железная дверь.

Лена все еще не решалась подняться — продолжала лежать, упершись щекой о бетонный пол, и смотреть на сапоги. Да и в наручниках у нее это получилось бы с трудом.

Тут девушка почувствовала, как крепкие мужские ладони ухватили ее под руки и помогли подняться. Усадив на стул, мужчина отошел от нее и присел на край стола. Лена сразу же принялась рассматривать его.

Он мало чем отличался от первого, разве что выглядел несколько моложе, а глаза были не зеленые, а нежного василькового цвета. И смотрели нежно, но в то же время строго. А еще у него было другое звание. Он — штандартенфюрер [3].

— Может, воды? — спросил мужчина, кивнув головой в сторону графина. Хоть Лена и отрицательно покачала головой, он все равно налил воды и подвинул стакан к ней. — Пейте, не бойтесь.

Лена приняла стакан и начала медленно пить. «С чего бы такая доброта? — думала она. — Или в СД новые порядки? Неужели теперь нельзя применять силу на допросах? Да ну нет, бред какой-то».

Тем временем штандартенфюрер достал из внутреннего кармана пиджака портсигар, оттуда — сигарету и закурил. Лена отметила, что курил он красиво. Вообще, она не любила курящих людей. Но сейчас залюбовалась на то, как мужчина держал сигарету, как затягивался и как выпускал дым из носа. Как она сама себе призналась в мыслях, это было высокохудожественное курение.

— Зачем вы остановили допрос? — спросила Лена после продолжительного молчания.

— Я не переношу такого обращения с женщинами, кем бы они ни были, — отвечая на вопрос девушки, мужчина чуть улыбнулся. — Штандартенфюрер СД Томас Шнайдер, — представился он, выпустив дым через нос.

— Мое имя вы и так знаете, — Лена пожала плечами. — Значит, вы считаете, что я могу быть предателем родины?

Томас хмыкнул. Не нравилась Лене его доброта, ой как не нравилась. «Не могут они быть такими добрыми, тем более на допросах, — размышляла она, смотря в глаза мужчине. — Тут что-то не так. Или это очередной их прием. „Хороший эсэсовец — плохой эсэсовец“? Ну-ну, я не куплюсь на это. И да, очень интересно — он же явно моложе предыдущего… Разве так бывает?».

— Все может быть, — вздохнул он. — Итак, продолжим допрос, — он стряхнул пепел в пепельницу, которую Лена ранее не заметила. — Вы пацифистка, не так ли?

— На этот вопрос я уже отвечала герру Эрдману, — произнесла она.

— А вы наглая девушка, — усмехнулся Томас. — Или это страх?

— Может, и страх.

— Вы не уверены или боитесь отвечать?

Лена промолчала, отвернувшись. Сейчас она смотрела на стену, лениво разглядывая мелкую сеточку трещин, расползшихся по краске. «Это уже не допрос, — думала она. — Он не должен задавать мне таких вопросов. Или должен?» Лена была уверена, что сейчас вся эта его доброта сойдет на нет, и он перейдет к настоящему допросу — с пытками, кровью и криками.

«Он пользуется своей красотой, — подумала Лена, заметив на себе очередной любопытный взгляд Томаса. — Интересно, а когда он решает судьбы людей, заявляя о том, являются те предателями родины или нет, он им так же, как мне, улыбается? Хотелось бы посмотреть на то, как он проводит пытки. Он и там также мило улыбается? Или его отправляют только вытаскивать информацию из молоденьких девушек?»

— Будем играть в молчанку? — он затушил сигарету. Лена продолжала упорно молчать. — Ну и ладно, — пожав плечами, мужчина встал со стола и вышел за дверь. Через пару секунд вернулся в сопровождении солдата.

— Вы отпускаете меня? — изумилась Лена.

— Нет, — Томас отошел к двери, пока солдат, подняв со стула девушку, проводил ее к двери. — Вам придется посидеть в камере еще некоторое время — мы еще не все проверили.

— То есть как это — не все проверили? — девушка затормозила у двери, вцепившись пальцами в дверной косяк.

— Ну, — штандартенфюрер наклонился к ней. Лица были в такой близости, что казалось, что их разделяет всего пару миллиметров (а может, так и было). — У каждого из нас свои секреты.

Солдат вытолкал Лену из комнаты и повел по коридору. Шнайдер шел позади них. Когда они повернули за угол, то встретились с уже знакомым Лене Эрдманом.

— Девушку больше не трогать, — бросил штандартенфюрер тому.

— Но… — начал было Эрдман.

— Никаких «но»!

Обернувшись на пару секунд, Лена увидела озлобленное выражение лица Эрдмана и довольное выражение лица ухмыляющегося Томаса. «Он явно ему не очень-то нравится», — пронеслось у девушки в голове, когда она снова стала смотреть вперед.

Проводив Лену до камеры и убедившись, что она надежно заперта, Томас ушел вместе с солдатом. Хоть наручники сняли… Ее снова оставили в этой холодной камере наедине с мыслями. И снова она начинала думать о том, что же будет со встречей. «Успею ли я встретиться с ним? И где? Все зависит сейчас только от самой меня, — думала она, задумчиво глядя в потолок. — Если я буду отвечать как надо, то Шнайдер отпустит меня. Чертов красавчик… Как его вообще взяли на эту службу? Хотя, он их лучшее оружие против молоденьких девушек. Наверное, ни одна не устоит. Так, стоп. Хватит думать о нем! У тебя, Лена, есть задание поважнее».

Но как ни старалась Лена отогнать от себя мысли об штандартенфюрере Шнайдере и начать думать о встрече с агентом, в голову все равно прокрадывалась мыслишка о Томасе. Она никак не могла выгнать его образ у себя из головы. И даже сейчас, когда она закрыла глаза, в памяти всплывало насмешливое выражение его васильковых глаз.

«Э, нет, подруга, остановись! — оборвала саму себя она. — Не вздумай в него влюбляться! Еще тебе эсэсовца не хватало. Влюбишься в него и сразу можешь забыть о возвращении в Москву. Не забивай себе им голову. Забудь, Лена, забудь!»

Лена обхватила свои плечи руками. В камере (а она находилась в подвальном помещении) было до ужаса холодно. Единственное, о чем сейчас мечтала Лена, так это теплый плед. Или куртка. Да хоть что-нибудь, во что можно закутаться.

И тут она услышала, как загрохотала дверь в конце коридора. Через пару секунд перед решеткой остановился солдат. Он просунул через решетку кусок хлеба, флягу с водой, а также что-то непонятное, что Лена сразу и не разглядела. Когда он ушел, она встала и подошла к решетке. В этот момент она поверила, что желания действительно сбываются — на полу рядом с едой лежал плед.

Закутавшись в плед и забрав хлеб, Лена вернулась на койку. «Кто это сделал? — подумала она, надкусывая край мягкого хлеба. — Кому могу прийти в голову принести плед в камеру к, возможно, предательнице? Этому самому солдату? Нет, он бы ни за что не сделал что-либо не по приказу начальства. Кто же? Эрдман? Ха, как бы ни так. Он скорее удавился бы, чем отдал приказ принести мне плед. Шнайдер? А вот этот вполне мог. Только зачем это ему? Хотя, он бы тоже вряд ли сделал это. Ну на что ему забота о такой, как я? Странно все это…»

Лена не знала, сколько она просидела в камере, но когда снова загремела стальная дверь в конце коридора, то к этому моменту хлеб был съеден, а фляга наполовину опустела. В коридоре послышались тяжелые шаги, и спустя пару секунд за прутьями решетки девушка увидела Шнайдера. Он молча открыл замок и, распахнув дверь, жестом пригласил русскую выйти.

— Я свободна? — спросила она, вставая со своего места.

— Да, — кивнул он. — Мы поговорили с… — тут Лена не расслышала фамилию, которую назвал мужчина, — и решили, что только зря держим вас здесь.

— Теперь я вне подозрений? — Лена остановилась рядом с Томасом и посмотрела ему в глаза.

— Безусловно, — на его лице снова заиграла та самая усмешка.

Штандартенфюрер проводил Лену до самого выхода, так что ей не пришлось напрягать память и вспоминать, куда именно сворачивать — направо или налево после лестницы.

Выйдя из здания, Лена остановилась на лестнице и, закрыв глаза, глубоко вздохнула. Пахло бензином, сигаретным дымом и тюльпанами, которые на углу улицы продавала женщина. Почему-то Лена решила, что именно такой запах имеет свобода.

— Вас подвезти? — раздался голос Томаса справа от девушки. Она открыла глаза и увидела, как совсем рядом с ней стоял штандартенфюрер и выкуривал очередную сигарету.

— Нет, спасибо, — она продолжила спускаться вниз, — как-нибудь сама доберусь.

— Уверены? — Шнайдер остался стоять на своем месте. — Может, вас проводить?

— Нет, не стоит, — Лена остановилась на последней ступеньке и развернулась лицом к мужчине. — Лучше подскажите, какой сегодня день?

— Вторник, — ответил тот, — а что?

— Нет, ничего. Спасибо, — и заспешила прочь от здания.

«Отлично, — думала она, почти переходя на спортивную ходьбу, — сегодня еще вторник — тот самый день, когда я должна встретиться с агентом. Я успеваю! Вот только где мы встретимся? К Клаусу идти сейчас нельзя — за мной могут следить. Тогда куда? Может, походить по парку? Нет, это вызовет подозрения, если будет слежка. Пойду домой, да. Надеюсь, агент придет туда».

Дойдя до остановки, Лена села в первый трамвай, который ехал как раз до ее дома. В трамвае она все также думала о встрече с агентом и о штандартенфюрере. Он никак не хотел покидать ее бедной головушки. «Уж слишком он был любезен со мной, — смотря в окно, размышляла она, — даже слишком любезен. Проводить или подвезти предложил. Нет, тут точно что-то не то».

Добравшись домой, Лена первым делом приняла ванную, а потом, отварив себе какао, уселась с чашкой у камина. День подходил к концу, самое страшное осталось позади. Осталось теперь дождаться агента…

Глава 3

Сегодня было пасмурное утро. Густой туман лениво растекался по улицам, заключая в свои мягкие объятия дома. Люди спешили на работу. Многие, включая Лену, толпились на остановке, ожидая трамвай.

Ей нужно было на работу, ведь вчера она не пришла из-за допроса. «Интересно, — думала она, заходя в трамвай, — Нойманн заметил мое отсутствие? Может, его вчера не было? Буду надеяться на это. А если он был дома, то что мне ему сказать? Не могу же я рассказать ему о допросе. Если расскажу, то потеряю не только работу у Нойманна. Но на это плевать. Важно то, что я не смогу информировать наших. Нужно придумать что-то. Есть! Скажу, что вчера плохо себя чувствовала. Надеюсь, он поверит в это».

Повернувшись лицом к стеклу, Лена начала размышлять о том, что же пошло не так. Агент вчера не пришел. Неужели она его пропустила из-за допроса? Может, она зря сидела дома? Ей наверняка следовало все-таки пройтись по парку. Почему-то она была уверена, что они должны были встретиться именно там. «А может, — промелькнуло в ее голове, — это у начальства что-то пошло не так, поэтому встреча не состоялась? Надо будет потом зайти к Клаусу».

Выйдя на нужной ей остановке, девушка остановилась. Дом был на противоположной стороне. На самом деле, ей очень не хотелось туда возвращаться. Она ненавидела Нойманна так же, как он ненавидел русских и евреев. Ее бесило его противное крысиное лицо. Почти каждый день, когда она видела в доме Нойманна, ей хотелось размозжить ему голову кухонным ножом, ей хотелось «нечаянно» опрокинуть на него чайник с кипятком. Но она ничего не могла поделать, иначе бы она потеряла такого важного информатора, которого в детстве не научили держать язык за зубами.

Единственное, что ей нравилось в нем, так это то, что Нойманн, на удивление, был с ней добр. Он всего пару раз повышал на нее голос, выплачивал деньги в срок, не задерживал ее. И, что ей еще больше нравилось, он не приставал к ней. Она не знала, была ли у него раньше семья, потому что теперь он жил один.

Лена, как она обычно это и делала, зашла через дверь в кухне. У плиты уже стояла кухарка Эмма — полноватая пожилая женщина. Она лопаткой переворачивала яичницу на шипящей сковородке.

— Хозяин дома? — спросила Лена, надевая передник.

— Да, — кивнула та. — Сказал передать тебе, чтоб ты зашла, когда придешь.

Лена уже поспешила выйти из кухни, но ее остановила Эмма. Вручив ей поднос с тарелкой яичницы и чашкой горячего кофе, она отправила ее на второй этаж.

Лена очень мало знала об Эмме. Не столько знала, сколько догадывалась о том, что та была верна фюреру и Рейху всей душой и телом, несмотря на то, что шла весна сорок пятого года и исход почти был решен. Они почти не общались, только перебрасывались парой фраз на кухне. Девушка ей не доверяла. Она догадывалась, что сболтни она лишнего, и Эмма сразу же доложит об этом хозяину. А если доложит, то, все, можно даже не собирать вещи — на расстрел повезут так, в чем была.

Остановившись у двери кабинета, Лена еще раз прокрутила у себя в голове объяснение тому, почему ее вчера не было на работе. Переложив поднос в одну руку, она поправила передник и уверенно постучала. В ответ изнутри раздалось «Входи».

Она прошла в кабинет, закрыла за собой дверь и, подойдя к столу, поставила на него поднос. Ноймана не было видно из-за утренней газеты, которую он читал.

— Почему тебя вчера не было? — раздался голос из-за газеты. Нойманн всегда обращался к ней на «ты».

— Извините, мне нездоровилось, — ответила Лена, отходя к двери.

Номайнн промолчал, лишь перелистнул страницу. Лена стояла на месте, ожидая дальнейших указаний. Хотя, будь ее воля, она бы схватила эту самую чашку горячего кофе и выплеснула ему ее на лицо.

— Ты знаешь свои обязанности, — произнес он, все также не отрываясь от чтения. — Приступай.

— Да, герр Нойманн, — Лена кивнула.

— И, вот еще что, — он опустил газету, внимательно посмотрел на девушку.

За все годы, что она работала у него, Лена так и не смогла привыкнуть к его внешности. Неприятное лицо, землистая кожа, желтоватые из-за дешевого табака зубы, чуть близорукие серые глаза. За последние полгода залысины на его лбу только заметнее увеличились в размерах.

— Сегодня я попрошу тебя задержаться до вечера, — продолжал он. — Ко мне придут, так что мне нужно, чтобы кто-то смог помочь Эмме.

Лена, кивнув, вышла, тихо закрыв за собой дверь. Ее обязанности: застелить постель, убраться в доме, постирать белье — она ненавидела это. Каждый раз, застилая его постель, она мечтала насыпать ему туда кнопок. Каждый раз, относя ему утренний кофе, она мечтала насыпать ему туда мышьяка. Она мечтала о смерти Нойманна, но при этом понимала, что сама она никогда такого не сделает. Она не умеет убивать людей.

Вымыв полы во всем доме, Лена принялась развешивать на заднем дворе белье после стирки. Прицепляя прищепкой вторую простынь, она услышала громкое двухголосное партийное приветствие, раздававшееся с переднего двора. Лена сразу узнала голос Нойманна, у которого была плохая привычка — он любил говорить слишком громко. Голос же его собеседника был девушке неизвестен.

Развесив на заднем дворе постиранное постельное белье, надев чистый передник и аккуратно подобрав волосы, Лена впервые за день на пару минут присела отдохнуть на кухне. Она весь день выполняла свою, так называемую, работу и безумно устала и рада была сейчас же уйти домой. Но нет, ей еще нужно дождаться, когда Эмма приготовит ужин, чтобы отнести его Нойманну. Поэтому она отправилась в столовую сервировать стол.

— …они захватили всю территорию Германии к западу от Рейна и форсировали Рейн, — слышала Лена из гостиной голос гостя Нойманна. — Наши войска потерпели тяжёлые поражения в Арденнской и Маас-Рейнской операциях. Слышал, Гитлер был очень недоволен, когда узнал, что они отступают. Он был в ярости. Слышал, он наорал на Гиммлера и Бормана. Да…

Лена навострила уши, продолжая раскладывать приборы. «Как вообще Нойманна могли взять на службу? — думала она. — Он же находка для врага. Даже выпытывать у него ничего не надо — он треплет языком направо и налево. Хотя, его друг не лучше — рассказывает о таком в незнакомом доме».

— Да, сам видел, — Нойманн усмехнулся. — Знаешь, что он хочет предпринять? Он собирается дать приказ, чтоб к началу апреля советских войск не было в районе Ремагена.

Судя по запаху, доносившемуся с кухни, ужин будет совсем скоро. Лена как раз уже заканчивала со столом. Каждый раз, вот так подслушивая разговоры Нойманна с кем-либо, она радовалась той удаче, благодаря которой она получила работу именно у него. «Уже завтра штаб получит новости. Это прекрасно. Надеюсь, с Клаусом все хорошо, и сообщение будет передано» — уходя на кухню, думала она.

На пару минут она присела за столик в кухне и посмотрела в окно. Эмма что-то жарила на сковороде у плиты. Лена, посматривая то на кухарку, то в окно, все думала об агенте. «Почему же он не пришел? Что случилось? — она смотрела на женщину. — Надеюсь, что все хорошо, и встреча не состоялась из-за того, что я слишком долго просидела на допросе, — она отвернулась к окну, смотря на развевающееся на ветру белье. — У меня завтра выходной, так что схожу к Клаусу. Уж он-то точно должен все знать. А если и у Клауса ничего нет? Нет-нет, он выходит на связь со штабом, он должен знать, если… с ним ничего не случилось. Боже, Лена, ну что ты выдумываешь? Что с ним могло случиться? — Эмма поставила на стол поднос и начала заставлять его тарелками с едой. — Вот лучше отнеси Нойманну его ужин».

Быстро отнеся в столовую поднос с ужином и расставив все на столе, Лена позвала мужчин.

— Да-да, — кивнул ей Нойманн, — спасибо.

— Герр оберштурмфюрер, — улыбнулся его гость, увидев Лену, — а это кто?

Лене, которая уперлась взглядом в пол, было слегка неуютно оттого, что она чувствовала на себе взгляд этого мужчины, которым он буквально ощупывал ее. Она надеялась, что Нойманн с ответом не затянет.

— Так, прислуга, — он прошел к столу, даже не посмотрев в сторону девушки.

— М-м, — протянул второй, остановившись в шаге от нее, — вот как. У тебя хороший вкус, друг мой.

— Более того — она чистокровная немка.

Лена, молча слушая их разговор, почувствовала себя каким-то товаром на полке магазина, который разглядывают любопытные покупатели.

— Девочка, — незнакомец ухватил ее шершавыми пальцами за подбородок и заставил посмотреть на себя, — ну что же ты прячешь свое личико… Хороша она, черт возьми, Ганц!

Девушка увидела перед собой невероятно высокого мужчину средних лет — она с трудом доходила ему до плеч. На удивление, у него вполне приятное лицо — в нем не было обычно присущей немцам надменности, — которое портил только шрам. Шрам, от вида которого по ее спине пробежались мурашки, рассекал правую щеку от скулы до подбородка. Но от взгляда мужчины Лене стало не по себе — она явно заинтересовала его.

— Фридрих, отстань от нее и садись за стол, — вздохнул Нойманн.

Фридрих, усмехнувшись, отпустил ее и присел за стол. Лена сразу же скрылась на лестнице, уходя на второй этаж. Это был прекрасный шанс — она спокойно могла полазить в кабинете Нойманна, пока он ужинал со своим другом. За Эмму она тоже не беспокоилась — она слишком занята у плиты.

Раскрыв сейф, который Нойманн частенько забывал запирать, Лена стала изучать бумаги. За все годы, что она работала у него, она успела множество раз проникнуть в его кабинет под видом уборки. Но никаких важных документов она не забирала с собой — это было слишком опасно, — но старалась запомнить их содержимое максимально точно. Вот и сейчас она запоминала даты, числа, подробное описание — все, что могло пригодиться нашим. Закончив, положила бумаги на то место, где они и лежали до ее прихода, и поспешила на кухню.

Мужчины как раз закончили с основными блюдами, а Эмма приготовила десерт. Поправив передник и взяв поднос в руки, Лена пошла в столовую. Расставляя тарелки по столу, она чувствовала на себе заинтересованный взгляд Фридриха, но старалась заставить себя не обращать на это внимания.

Когда же она, чтобы попасть на кухню, обходила стол, держа в руках пустой поднос, то почувствовала, как чужая ладонь коснулась ее юбки, холодные шершавые пальцы мягко скользнули по колену. Лена краем глаза заметила опущенную под стол руку Фридриха, который о чем-то пустом разговаривал с Ганцем. Вздрогнув и судорожно вздохнув, Лена заспешила к кухне.

Поставив на столик пустой поднос, Лена уперлась руками в столешницу. Ее не волновало присутствие Эммы — пусть видит. Главное — отдышаться, прийти в себя. Лена, часто и шумно дыша, пыталась доказать самой себе, что это была лишь случайность.

— Ирма, — девушка встрепенулась, услышав мужской голос. Увидев в проходе Нойманна, успокоилась. — Можешь идти.

— Спасибо, герр Нойманн.

— И, да. Вот еще что. Завтра можешь не приходить.

Лена хотела произнести еще одно «спасибо», но мужчина уже скрылся в столовой, закрыв за собой дверь.

Скинув с себя передник и надев пальто, она буквально выбежала из дома и понеслась к остановке. Ей очень, очень хотелось домой. Она сильно устала не только физически, но и морально. Ей нужен отдых.

Заняв место в трамвае и заплатив за проезд, Лена вновь погрузилась в раздумья. И снова ей в голову настойчиво лезли мысли о Шнайдере. Только теперь она даже не пыталась отогнать их прочь от себя. Вновь и вновь она вспоминала его голубые глаза и теплую улыбку. Вспоминала прикосновение его теплых сильных рук. Вспоминала то, как он курил, выпуская дым из носа. Она не могла усомниться в том, что Томас — самый красивый мужчина, которого ей удалось видеть в своей жизни. В нем были черты какого-то аристократизма.

Чуть не пропустив свою остановку, Лена выскочила из трамвая и направилась в сторону своего дома. Всю дорогу, что она прошла от остановки до дома, в голове ее были его слова: «Я не переношу такого обращения с женщинами, кем бы они ни были». Она не верила в то, что он остановил допрос только из-за этого. Она не верила, что у него просто хорошее воспитание. «Ну не может такого быть, — твердила она себе в мыслях. — Не проводят они так допросы».

Закрыв за собой входную дверь и прислонившись к ней спиной, Лена с ужасом осознала, что не влюбилась в штандартенфюрера СД Томаса Шнайдера, но была близка к этому — она начала питать к нему откровенную симпатию.