Мертвенно-бледный свет фонарей

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Стивенсон смотрел в окно и наблюдал, как вагоны разрезают своими колесами волны серого ползучего тумана, лязгая, будто каторжники, железными цепями. Иногда ему казалось, что в закрученных вихрях серых клубней виднеются зеленовато - желтые черепа и поднятые вверх костлявые руки с растопыренными пальцами. Туман изменялся, и эти призрачные фигуры тут же исчезали. Дрожали холодные деревья с поблекшей листвой и начинающие облетать острые кусты. Поля были покрыты черно-зеленой мокротой от недавнего дождя.

Поезд шатало из стороны в сторону и напротив, в такт вагону, покачивался немногословный и серьезный молодой человек, одетый как франт. Стивенсон думал о том, сколько же тот выложил за свой новенький кремовый костюм, ведь он, по его словам, был студентом. Пиджак облегал его коренастую фигуру, мускулистую, как у гимнаста, и казалось, вот-вот лопнет на его плечах. В петлице его пиджака пламенела гвоздика. Как он сообщил, поезд мчал его к возлюбленной.

Отчаявшись разговорить молодого человека, Стивенсон, покашливая в платок, занялся газетой. На одной из страниц были поданы новые вести о нашумевшем убийстве в Лондоне. Писалось, что это была, возможно, личная месть. Мелькали рисунки присыпанного черной листвой тела и суровые лица инспекторов Скотленд – ярда.

Стивенсон, не будучи особо падким на такие новости, сразу же перевернул страницу, глянув еще раз на соседа. Молодой человек всматривался наивными голубыми глазами в рваный меловой туман, сквозь который проглядывались желто - зеленоватые постройки. Подъезжали к какой-то станции.

Вокзал оказался пустынным, гулким, словно горное эхо, и поезд простоял недолго. Вот паровоз свистнул, как вдруг они увидели господина, буквально летевшего к поезду. На бегу он вытянул вперед голову с острым носом и был схож с птицей. Полы его черного плаща развевались по ветру, под ними клубился, заворачивался веретеном туман. В руке у него была толстая трость. За ним еле поспевал полноватый носильщик, неся в руке дорожный чемодан.

Вскоре дверцы открылись, и Стивенсон увидел высокого стройного джентльмена, тяжело дышавшего, на ходу снимающего шляпу, обнажившую тронутые сединой слегка вьющиеся волосы. Так в купе появился новый пассажир.

Он представился доктором Габриэлем Джонсоном. Молодой человек у окна тоже назвал свое имя. Его звали Адамом Лэйном. Не желая видимо далее продолжать разговор, Адам тут же извлек из чемодана книгу (судя по обложке – стихов Уитмена) и углубился в чтение, сохраняя мечтательное выражение лица.

На какое-то время в воздухе повисло молчание, нарушаемое лишь стуком и лязгом вагона.

Стивенсон закрылся газетой, пытаясь углубиться в мир новостей. Но угол газеты предательски загибался, в поле зрения его то и дело попадал доктор. Стивенсон видел его глаза - выцветшие, с голубоватым оттенком и красными полосками. Иногда они словно покрывались пленкой. Казалось, что этот человек плохо провел последнюю ночь, возможно - страдает бессонницей. Взгляд его кружил по вагону, останавливался то на Стивенсоне, то на юном Адаме Лэйне. В руке подрагивала трость с большим набалдашником. Видно, как он нервничал, как будто не мог найти себе места.

Наконец, поймав взгляд Стивенсона, он, кашлянув, сказал какие-то мелочи о поезде, станции и осведомился о цели его путешествия. Речь доктора была то нарочито медлительной, то немного печальной, то слегка лукавой.

Стивенсон, будучи человеком несколько щепетильным в знакомствах, но, как литератор, все же любопытным, изволил ему ответить.

Оказывается, они ехали в один и тот же город, но путь Стивенсона лежал дальше, в почтовом экипаже, а доктор должен был остановиться в этом городке.

- Там жил мой брат, - пояснил он. - Его уже нет на этом грешном свете, он промотал все имущество, играя в карты, но я помню его, когда-то славного малого. Он похоронен на местном кладбище, и я собираюсь посетить его могилу.

Доктор говорил тихим и ласковым голосом, его седые брови, закрученные вверх, подрагивали.

Стивенсон рассказал о своих родственниках в Шотландии, которых хотел навестить. Время от времени они прерывали беседу и смотрели в окно, на мокрые зеленые холмы и большие синие и холодные чаши озер.

***

Последняя станция на пути показалась островком цивилизации среди диких лесов, гор с гладкими вершинами и глубоких ущелий. Дальше Стивенсону предстояло ехать с почтовым экипажем в полдень следующего дня.

Уже немного стемнело, когда их на перроне встретил человек с фонарем в руке. Он объяснил, что послан встретить пассажиров, а фонари разбили местные мальчишки.

Доктор Джонсон рассеянно что-то проворчал, прихватив свои вещи, подошел к кэбу, кучер которого мирно дремал. Тут он, обернувшись, на мгновение застыл, разведя в растерянности руки, открыв рот, словно хотел что-то сказать, но потом взял себя в руки.

Стивенсон устремился за ним, как нежный женский голос заставил обернуться.

Неподалеку стояла необыкновенно смуглая для этих широт молоденькая девушка с глубокими очень выразительными темно-карими глазами, очень пронзительными по взгляду, на фоне темно-бронзового оттенка лица. Тело девушки, будто рельефно вырезанное искусным небесным мастером, говорило о необыкновенном темпераменте, который она пыталась сдерживать и скрывать, но который выплескивался наружу, словно огонь из жерла вулкана.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Адам и Маргарет летали, словно птицы между деревьями, смеясь, ловили друг друга руками, попадая в объятия и вновь вырываясь, шелестя медью и золотом опавших листьев. Наконец Адам у ствола старого бука сумел поймать сильными руками и крепко прижать свою подругу. Она еще вырывалась, подобно дикой горной кошке, а потом затихла укрощенным зверьком, и старый заросший парк был свидетелем, как встретились их губы, а тела, пронзенные сладкой истомой, слились воедино, наполнившись энергией и силой.

Маргарет держала его лицо в своих ладошках, гладила непослушную прядь волос, жарко целовала в щеки, ставшие пурпурными, а потом тихо спросила:

- Адам, ты мой? Ну, признайся, ты только мой? Если ты принадлежишь еще кому-то, если предаешь меня с другой, вот возьму ружье и пристрелю... О, ты не знаешь, как я хорошо стреляю. Я ведь охотница – бах!

И она игриво, со смехом, тыкала в него острым концом шпильки. Он, шутя, отобрал ее, погладил волосы девушки:

- Ну, что ты. Конечно только твой! Я ведь люблю тебя, и ты – весь мой мир, моя страсть, мое чудо... Самое главное чудо в жизни!

И он поцеловал ее пламенно и твердо, и она охватила тонкими трепетными руками его голову, задержала ее, продолжая музыку поцелуя.

Когда Маргарет оторвалась от его губ, вздыхая, поправляя выбившиеся из-под шляпки волосы, то реальный мир вернулся к ней - она услышала шелест опадающей листвы и крики грачей на соборной башне. Взгляд скользнул вверх – на нее глядели любопытными глазами свежие звезды, и Маргарет вспомнила о времени. Адам освободил руку, нырнувшую тут же в карман. Он достал карманные часы, стрелки которых сверкнули в лунно-серебристых лучах.

В шоколадных глазах девушки блеснула, колыхнувшись, легкая волна:

- Вечер кончается – скоро ночь. И нам надо будет расставаться. А так не хочется! Мне так нравится с тобою, Адам!

Адам, держа крепко в объятиях свою возлюбленную, произнес, ласково глядя ей в глаза:

- Ночи тоже проходят, жизнь перелистнет страничку, и ближе к обеду мы вновь будем вместе...

Маргарет сказала жалобно:

- Но мне так не хочется, чтобы ты уходил...

Адам еще крепче прижал к себе девушку, словно самую главную драгоценность, и, помолчав, добавил:

- Если я опоздаю, хозяин отеля не пустит меня в комнату... Тебе хорошо, твой дом в любое время примет тебя... Как здорово уметь распоряжаться собой и своим временем.

Маргарет кивнула:

- Да, я могу приходить поздно. В крайнем случае, меня встретит верный мне слуга и впустит через заднюю дверь. Но ведь еще немножко времени есть у нас?

Глаза Адама вдруг загорелись:

- Слушай, а коли так – пойдем к развалинам здешнего монастыря. Помнишь, ты хотела прогуляться туда, где жил старый монах, который был самым неистовым аскетом в этих местах?

Они сразу же одним порывом, как будто приняв быстрое решение, направились по темной, мощенной камнем дороге к седым развалинам, которые возвышались над деревьями вдалеке на фоне глубокого темно-синего неба. Уже стемнело настолько, что окружавшие предметы расплывались, становились большими и таинственными. Поздний вечер постепенно переходил в глухую и таинственную ночь, но идти было недалеко - серые стены заброшенного, наполовину рухнувшего в заболоченную речку собора уже виднелись серо-зеленой громадой в вечерних сумерках. Сизая полоса тумана начала медленно ползти им навстречу, когда они, весело переговариваясь, останавливаясь для сиюминутного поцелуя, вышли за пределы мерцающих фонарей, достигнув высокой ограды. Каменная стена завершалась вверху железной решеткой. Густо росшие деревья были похожи на старинные арабские шатры.

Кладбищенская калитка, закрывавшая путь в царство упокоения мертвых была заперта, но Маргарет уверенно тянула Адама за руку к одному знакомому ей месту.

Здесь огромное дерево, упавшее после лютой зимней бури, повредило решетку, поэтому путники через пролом очутились среди мертвых развалин.

Церковная башня высилась над ними и казалась призраком. Внутри ограды было кладбище, и памятники его возвышались в тумане, как привидения.

Старые монастырские стены были сплошь увиты плющом, который ловко взбирался до самой крыши. Эти древние стены защитили путников от поднявшегося ветра. Встретили их лишь шуршащие у стен мелкие твари, пыль и запах тления.

- Вот здесь он жил и молился в последние годы, - сказала Маргарет, глядя во мрак кельи. Звук ее голоса, внезапно отделившись, полетел среди обветшалых каменных стен.

– Жаль, что у нас с тобой нет ни фонаря, ни свечи. Говорят, он был очень грешен, потому и молился, - тихо произнесла она, оглядываясь.

- В чем же состояли его грехи? Грехи монаха?

Маргарет вздохнула, крепче прижавшись к Адаму. Ей вдруг стало зябко.

- О, это был необычный человек. Он умел удивительно говорить, да так, что птицы слетались к нему, пчелы летели, забыв о сладких кувшинках цветов. Конечно, он привлекал людей. И вот стало известно, что он полюбил мирскую женщину. Это была падшая женщина, продававшая свое тело на панели. Говорят, от нее он подхватил дурную болезнь и понял, что это наказание божье. Пытался ее лечить и обратить к богу.