Мертвенно-красный

Глава 1. Зоя

Многие ли из вас могут похвастаться тем, что считают день собственной смерти лучшим в своей жизни? Вряд ли, ведь большинство людей после кончины не могут вымолвить и слова. Но я нарушу эту негласную традицию, ведь смерть для меня стала самым желанным даром.

Я лежу на спине, вперив бездумный взгляд в пожелтевший от старости потолок. Поверхность его испещрена множеством мелких трещин и пятнышек, которые я за многие годы изучила вдоль и поперек, составляя из них в своем воображении сотни различных образов. Вот лицо старухи, с укором смотрящей на меня сверху вниз точно так же, как её крючковатый нос, но, если чуть сместить фокус влево - картина перед глазами переменяется, словно по волшебству, перетекая в изображение оскалившейся собаки с длинными торчащими в стороны ушами. Даже спустя семь лет, что я прикована к постели в этой самой комнате с отклеивающимися обоями с выцветшим на солнце рисунком, мне все еще удается находить нечто новое на этом своеобразном холсте. Автор этого полотна - само время, скоротечное и неумолимое, представляется мне искусным творцом. Только такой может создавать нечто настолько многогранное и замысловатое из чего-то настолько примитивного. Жаль, что из меня у времени получилось изваять только убожество, неспособное убрать за собой дерьмо.

Из радиоприемника звучит незнакомая мне композиция, то и дело перебиваемая скрипучими помехами, но я не вслушиваюсь, погруженная в собственные мысли. Первые годы после того, как я переломила шею, убегая от разъяренного соседского быка, я только и делала, что жалела себя и скорбела о потере всякого будущего. Спустя какое-то время на это не осталось сил, сожалеть я перестала. Как перестала и проявлять хоть какой-то интерес к жизни. Слышу за закрытой рассохшейся дверью скрип половиц - наверное, это идёт мама. Она распахивает дверь с излишним усилием и, чуть качнувшись в сторону, подходит ко мне. Её затуманенные темные глаза с тоской осматривают меня, а на лбу дряблая кожа с россыпью пигментных пятен собирается множеством морщинок.

Наверняка она до сих пор не может простить себе того, что заметила моё отсутствие в тот день только к ночи, когда я уже больше шести часов пролежала во влажной от дождя траве в поле, сорвав голос от криков, пока моя мать заливала в себя самогон. Ещё немного, и я бы захлебнулась в грязной луже, не в силах перевернуться на спину. Я часто думаю о том, что так было бы куда лучше, чем это влачение жалкого существования, лишь отдаленно отличающегося от жизни в роли растения. Мама оглаживает грубой иссохшей ладонью мой череп, короткая щетина моих бритых рыжих волос шуршит под её рукой. До того рокового дня я всегда носила длинную косу, собранную из огненных густых и кучерявых локонов, но довольно быстро мать поняла, что ухаживать за такими волосами в моем состоянии - не самая лучшая идея. Так что, когда мои кудри свалялись в зловонный колтун, она без тени сомнений взяла в руки машинку. Впрочем, в тот момент меня это уже мало волновало. Мама склоняется ко мне, прикрывая глаза, и резкий запах алкоголя ударяет мне в нос. От этого к моему горлу подкатывает тошнота, но я сдерживаю позыв. Если к вони, стоящей в моей комнате, добавится кислый запах рвоты - станет совсем невыносимо.

- Сейчас, Зоечка, я проверю, - судя по неприлично растягивающимся словам, она пьяна вусмерть.

Пьет мама с тех самых пор, как разродилась мною, так и не сумев смириться со смертью моего отца на войне в 1944 году. Что ж, я даже завидую ей, если бы меня не воротило от запаха спиртного с самого детства - я бы тоже с удовольствием запила. Может, тогда бы моё ослабшее сердце остановилось намного раньше.

Мама, насколько это возможно в её состоянии, аккуратно стягивает с меня одеяло. Запах фекалий усиливается, я морщу нос, но стыда не испытываю. Уже нет.

- Пора поменять, доченька, - она с усилием переворачивает меня на бок, меняет наполненное судно и вытягивает из-под меня грязные тряпки, заменяя их на стираные.

Впрочем, вряд ли выстирать их вообще представляется возможным. Как и драные простыни, пропитанные выделениями из моих пролежней, которые мама обильно смазывает какой-то пахучей мазью.

Времена, когда мне хотелось отмыться от этой вони, давно прошли. Сейчас же я была уверена в том, что зловоние въелось в мою кожу настолько глубоко, что я стала с ним единым целым. Кажется, если распилить мою грудную клетку и растащить в стороны изломанные ребра, даже из моего нутра будет доносится этот смрад: грязное тело, настоявшийся пот, гниющая заживо плоть и испражнения. Вонь в моем сознании уже давно стала неотделима от меня самой. Настолько, что я почти перестала её замечать. Хорошо, что паралич всего тела ниже шеи хотя бы дает мне возможность почти ничего не чувствовать. Ни хождение в туалет под себя, ни боли. Одному Богу, если Он и существует, известно, как мне удалось прожить столько лет в подобном состоянии, и почему инфекции не убили меня намного раньше. Мама всегда говорила, что я боец. Только вот в моем положении это было, скорее, проклятием, нежели даром. Зачем-то мой организм отчаянно борется за жизнь, будто тех страданий, что мне уже довелось пережить, недостаточно.

Мой взгляд устремляется в наполовину занавешенное старой пожелтевшей тюлью окно. Совершенно точно вокруг меня почти всё имеет этот гадкий оттенок, предвещающий скорую смерть и истление. На улице смеркается, и мама включает напольный торшер, чтобы мрак не поглотил мою комнату. Почему-то сегодня вид качающихся на ветру голых веток рябины навевает мне страх, в районе пищевода неприятно сводит от легкой тревоги. Сквозь щели просачивается холодный ветер, едва слышно посвистывая. Наш деревенский дом медленно рассыпается на части – его время тоже не пощадило, но на совесть растопленная печь не даст нам замерзнуть.

- Поверни меня в другую сторону, - осипшим от слабости связок и постоянного молчания голосом прошу я.

Лежать на спине сегодня больше нельзя, иначе пролежни на ней станут ещё глубже. Что ж, на двери и ободравшихся обоях тоже довольно много витиеватых узоров из трещин и пятен. Ещё недавно в правом верхнем углу, на стыке стены с потолком, появилась новая паутина. Интересно, её хозяин ещё здесь или не выдержал смрада и поспешил ретироваться? Ловить тут практически нечего: рой мух, слетающийся сюда на запах фекалий и гнили, постепенно исчез с наступлением холодов.