Милфа

1

1.

— В этой юбке ноги хер раздвинешь. В следующий раз просто порву её и домой поедешь с голой жопой.

Крепко сжимаю зубы, когда чувствую, как ладонь мужа оглаживает мою задницу и ныряет вниз и глубже, к самой промежности. Комок тут же подкатывает к горлу, и всё, чего мне хочется, буквально до дрожи, это тут же смахнуть с себя невидимый след его прикосновения.

— Рома, — шиплю сквозь зубы, ощущая, как кончики пальцев немеют от напряжения. — Ну не здесь же.

— А в чём проблема, Лиль? — муж выгибает бровь, проходясь по моей груди собственническим взглядом. — Разве плохо, что я хочу свою жену?

— В том, что мы у тебя на работе.

И в том, что ты час назад трахал на этом самом столе свою шлюху-секретаршу.

И да — мне это известно.

Сообщили сердобольные сочувствующие. И даже фото прислали.

Да только опоздали они. Я и так в курсе. Уже неделю как. И Роман тоже в курсе, что я знаю, только это его особо не заботит.

Он так и сказал, что на развод я могу не рассчитывать.

Его заботит репутация хорошего семьянина — примерного мужа и отца, потому что на том посту, который он занимает, это хороший тон. Благополучная картинка.

Поправляю платье и отхожу на пару шагов, наблюдая, как Роман застёгивает голубой китель и проходит в своё кресло, а потом разваливается в нём. Сердце бьётся глухо, будто ему тесно в груди. В горле першит горечь.

— Так что скажешь? — спрашиваю, внимательно глядя на него. Всё, чего я хочу — поскорее уйти отсюда.

— А что тут сказать? — пожимает плечами, равнодушно посмотрев на коробку. — Выбрала и выбрала. Оставляй.

— И это всё? Дома ты это сказать не мог? — складываю руки на груди, но это скорее попытка закрыться, спрятаться от него и его прожигающего взгляда. — Мне обязательно надо было заезжать сюда? Я в пробке минут сорок проторчала.

— А ты разве куда-то опаздывала? — прищуривается, и мне приходится вдохнуть поглубже, чтобы не показать раздражение.

Через два дня мы едем к его матери на юбилей, и мне нужно было выбрать подарок. Я выбрала, сделала заказ, но Роме вдруг понадобилось взглянуть на него, чтобы одобрить.

— Да, мне нужно было заехать на работу, но теперь я не успеваю.

— А вот нехер тебе на той работе делать, Лиля. Я давно говорю, занимайся домом. Лишний раз мужу внимание сможешь уделить.

— Мой муж и так не обделён вниманием, — роняю, не сдержавшись, а он в ответ вскидывает на меня глаза и впивается взглядом, прожигая насквозь.

Вижу, как его лицо мрачнеет, а на скулах дёргаются желваки, но тут в дверь тихо стучат, и через секунду раздаётся сладкий голосок его секретарши, от которого меня передёргивает.

— Роман Сергеевич, там из следственного звонят. По делу Соломовского. Что ответить? — говорит, потом хлопает наращёнными ресницами и блядски облизывает накачанные губы.

— Переведи на меня через минуту, Таня.

Зачем я приезжала? Так и не поняла.

Чтобы встретиться нос к носу с его любовницей?

Чтобы он унизил меня ещё сильнее?

— До вечера, Лиль, — переводит глаза на меня, когда секретарша, мазнув по мне взглядом, прикрывает дверь. — И, будь добра, приготовь ужин. Ты же знаешь, как я не люблю покупную еду.

Поджимаю губы, сухо прощаюсь и иду к выходу. Когда прохожу через приёмную, в спину слышу слащавое “До свидания, Лилия Андреевна”.

— До свидания, Татьяна, — холодно бросаю через плечо этой рисованной кукле и спешу скорее оказаться подальше.

Захожу в лифт и наконец выдыхаю, прикрыв глаза. Пальцы дрожат, и приходится сжать их, воткнув ногти в ладони до боли.

Хочется завыть от безысходности.

Но я не могу. Не могу и слова лишнего сказать. Сын поступает в этом году. Уже документы поданы. Если посмею дёрнуться, Рома сделает так, что Костя не только в Академию внутренних дел не поступит, но и в самое занюханное училище. И плевать Роману, что он его отцом считает.

На улице свежий прохладный воздух ударяет в лицо. Вдыхаю его полной грудью в надежде, что кислород поможет успокоиться. Быстро иду к своей машине и лишь в закрытом пространстве салона наконец немного расслабляюсь, положив ладони на руль.

В груди горит от боли и непонимания.

Почему всё так происходит?

Измена Романа в голове не укладывается…

Как он мог?

Почему он считает, что я должна заткнуться и терпеть его измены?

Почему моя собственная мать думает, что жертвовать таким успешным браком с прокурором из-за глупостей (глупостей?!) — идиотизм?

Да даже мой сын и тот не на моей стороне — я это чувствую. Недавно я в сердцах высказалась, а он вяло ляпнул что-то вроде “не драматизируй, мам”.

2

Ставлю пакеты с продуктами на кухонный стол и прикидываю объём работы. У меня всего два часа.

Дом пуст, тихо, и эта тишина обрушивается, давит. Последнюю неделю, после того, как узнала, что Роман мне изменяет, я словно чужой себя в собственном доме чувствую. Лишней.

Раскидываю пакеты, сортирую покупки. Холодильник презрительно моргает светодиодной лампой, словно укоряя меня за то, что долго тянула.

Овощи — сюда, мясо — туда. Всё по плану. Угодить, чтобы не было лишних поводов для скандала.

Режу овощи. Нож скользит по доске, ровные кусочки падают в миску. С каждой нарезанной морковкой, с каждым движением мои мысли возвращаются к тому, что творится в голове.

Почему я должна вот так?

Снова и снова терпеть?

Лицемерно улыбаться, обслуживать его родственников, пока внутри всё кричит от боли?

И почему я боюсь что-то изменить?

Я же не всегда была такой.

Когда-то у меня была мечта — рисовать, преподавать. Теперь мое великое «творчество» — идеально нарезанный салат и запечённое мясо.

Звоню сыну, уточнить, как у него дела. Спрашиваю, когда он вернётся, а в ответ слышу: «Мам, я остаюсь у друга».

Ещё один вечер без сына. Единственного, что меня держит, чтобы не сорваться.

Я киваю, прощаюсь и бросаю телефон на стол.

Через два часа, когда ужин почти готов, слышу, как к дому подъезжает машина.

Роман.

Сердце в груди гулко отзывается на звук двигателя, хотя каждый раз я надеюсь, что встречу его спокойно.

Хлопает входная дверь, и через минуту мой муж заходит в кухню. От него пахнет дорогим парфюмом и чем-то чужим, едва уловимым, но я слышу. Я стараюсь не смотреть на него, притворяюсь занятой, но его шаги становятся всё ближе.

Роман бросает пальто на спинку стула и идет прямо ко мне. Его руки ложатся на мою талию.

— Всё успела? — Шепчет он, будто ничего не случилось. Словно буквально сегодня не прикасался к другой.

— Успела, — отвечаю спокойно, осторожно поворачиваясь под предлогом, что нужно посмотреть за духовкой. — Как у тебя дела?

— Всё по плану, — говорит он с таким самодовольным видом, что меня снова подташнивает. — Молодец, что справилась. Еще раз доказываешь, что я прав.

— В чём именно? — спрашиваю, почти не глядя на него.

— В том, что тебе не стоит работать. Женщина должна быть дома. Заниматься семьёй и мужем, — его рука ложится на моё бедро и мягко сжимает, а потом медленно ползёт выше. Вздрогнув, я осторожно поворачиваюсь и иду к шкафу.

Кому уж, а точно не моему мужу произносить слово “семья”. От него это звучит слишком грязно.

— Рома, пожалуйста, — говорю спокойно, стараясь скрыть раздражение, когда он не оставляет попыток облапать меня. — Гости скоро будут.

— И что? — Он подходит поближе, его пальцы смыкаются на моём запястье. — Гости подождут.

Звонок в дверь раздаётся так неожиданно, что я вздрагиваю. Отдергиваю руку, поспешно вытираю ее полотенцем.

— Они уже здесь, — бросаю, двигаясь к двери.

— Открой, — командует муж, возвращаясь к столу.

Я открываю дверь, передо мной — высокий, широкоплечий мужчина. В нем сразу видно фамильное сходство с Романом: та же уверенность в каждом движении, та же власть.

— Лиля, привет, — говорит Женя и пожимает мою руку.

— Добрый вечер, — вежливо улыбаюсь, пропуская гостей в дом.

Следом за ним входит другой мужчина. Молодой. Высокий, чуть выше Романа. С точёным лицом, словно вырезанным из камня. Широкие плечи, но не грузные, спортивные, движения плавные, почти ленивые.

— Познакомься, Лиля, это Илья, мой племянник, — голос Романа звучит где-то за моей спиной, и я ловлю себя на том, что застыла. Засмотрелась.

Этот Илья смотрит на меня всего секунду. Его глаза останавливаются на моих губах, на ключицах, чуть ниже. Я это кожей чувствую, которая внезапно вспыхивает, словно обожжённая.

Секунда кажется вечностью.

— Очень приятно, Лилия Андреевна, — говорит он и подает руку. Едва заметная улыбка трогает его губы. Она теплая, даже чуть дерзкая. С идеальными белыми зубами и ямочками на щеках. А рукопожатие — крепкое, горячее.

Почему я вообще это замечаю?

— Лиля, — отвечаю, почему-то чувствуя, что голос звучит чуть тише, чем должен.

— Лиля, — повторяет он, и от этого кажется, что мое имя звучит совсем иначе.

Дыхание сбивается, и я быстро отворачиваюсь, делаю вид, что спешу проверить духовку.

Накатывает странное ощущение, и я не могу его себе объяснить. Необъяснимая сухость во рту появляется.

— Лиля, что с ужином? — слышу голос Романа из гостиной.

— Всё готово, — бросаю, но руки предательски дрожат, когда перекладываю блюда на сервированный стол.

3

Стол накрыт, всё расставлено идеально — как того требует Роман. Он любит, чтобы было красиво, чтобы «гости видели, как я умею». Его слова, не мои. Ещё один пункт в бесконечном списке правил, по которым я должна жить.

Мы садимся за стол. Брат Романа легко поддерживает разговор, шутит, рассказывает что-то о своей работе — он ведёт бизнес. Его голос громкий, уверенный, он заполняет собой всё пространство. Роман охотно отвечает, поддерживает, смеётся — такой радушный хозяин, образец для подражания просто.

А Илья молчит. Он сидит напротив меня, немного откинувшись назад. Один рукой вертит бокал с вином, другой лениво ковыряется в тарелке вилкой. Его взгляд кажется ленивым, как будто ему тут не особенно интересно находиться. Периодически он поднимает на меня глаза, и от его взгляда мне становится не по себе.

Я стараюсь не смотреть на него, пытаюсь сосредоточиться на разговоре мужа и его брата, хотя сама практически не лезу.

— Лиль, салат досоли, совсем безвкусный, — бросает муж бесцеремонно.

Можно было просто попросить соль вообще-то.

Встаю из-за стола, беру салатник и иду в кухню. Хочется просто вывалить туда всю солонку.

— Подогрей мясо, остыло, не будешь же гостя кормить холодным, — прилетает мне, едва я возвращаюсь. — И вина принеси. У нас же есть ещё? То полусладкое, которые мы из Крыма привезли два года назад.

— Есть, — стараюсь ответить ровно. Чувствую, как племянник мужа снова смотрит на меня.

Меня это начинает злить.

Сколько ему? Двадцать? Двадцать пять? Неужели к этому возрасту не научился хотя бы какому-то этикету?

Нельзя так пялиться на малознакомых людей в упор.

Я встаю, иду, делаю. Всё молча. Знаю, что если отвечу, Роман или передёрнет мои слова так, что я окажусь виноватой, или просто унизит при гостях.

— Спасибо, дорогая, — бросает он после очередного похода на кухню. Слова произносятся пусто, как пластиковая обёртка: форма есть, содержания — нет.

Илья снова смотрит. Его глаза внимательно следят за каждым моим движением, будто он читает меня, видит больше, чем я хочу показать. Я чувствую, как под этим взглядом кожа начинает покаливать мелкими иголками.

Почему он так смотрит?

Почему я это замечаю?

Стараюсь убедить себя, что это всего лишь вежливое внимание. Он впервые в нашем доме.

Но внутри щекочет странное ощущение.

Роман громко смеётся над шуткой Евгения, потом переводит взгляд на меня.

— Лиля, присядь, наконец, а то скачешь туда-сюда.

Я сажусь, но чувствую себя неловко. Разговор снова скатывается в их дела, о чем-то, что мне неинтересно и непонятно. Сижу молча, почти не трогая еду, мысленно перебирая, что ещё нужно сделать перед сном.

Илья что-то спрашивает у Романа, тихо и спокойно. Голос у него низкий, чуть хриплый. Я прослушала, о чём шла речь, но ощущения, что он сказал это специально, чтобы привлечь моё внимание. Я поднимаю глаза, и наши взгляды снова встречаются.

В этот раз я не отвожу глаза сразу. Дышать становится тяжело, воздух будто становится густым. Он наклоняет голову чуть вбок, как будто изучает, но это не кажется нахальным. Скорее… цепляющим.

— Я, пожалуй, пойду. Устала сегодня.

Роман только кивает, даже не смотрит. Я поднимаюсь и, наконец, ухожу.

В ванной раздеваюсь и встаю под душ. Горячая вода обжигает кожу. Прикрываю глаза, от боли шипеть хочется, но кажется, будто эти жалящие струи — единственное настоящее, единственно откровенное, что у меня осталось. Честная боль.

Выхожу из душа, закутываюсь в полотенце, потом быстро надеваю ночную сорочку и ложусь в постель. Пишу Косте, спрашиваю, как он, но в ответ получаю лишь короткое “Ок”.

Ладно. Всем нам было восемнадцать. Хорошо вообще, что ответил.

Откладываю телефон, беру книгу, но читать не получается. Буквы расплываются перед глазами, мысли скользят. Всё внутри словно натянутая струна.

Слышу шаги Романа в коридоре. Быстро захлопываю книгу, гашу ночник и сворачиваюсь под одеялом. Когда он входит в спальню, я уже лежу, закрыв глаза, делаю вид, что сплю.

Муж бросает что-то на стул, потом идет в ванную. Я чувствую, как напрягается каждая мышца. Но он возвращается и ничего не говорит. Просто ложится рядом.

Дышу медленно, ровно. От Романа несёт алкоголем, и я молюсь, чтобы он просто лёг и уснул.

Но, кажется, моим надеждам сбыться не суждено.

4

Он поворачивается ко мне, и я слышу въедливый запах алкоголя. К горлу комок подкатывает. Тихо лежу с закрытыми глазами, надеясь, что он увидит, что я сплю, и тоже уснёт.

Но спустя секунду ощущаю прикосновение его пальцев сразу к промежности.

Вспыхивает желание вот так и остаться лежать без движений, сцепив зубы, может, тогда он всё же отвалит.

Но Рома трогает меня под бельём и я рефлекторно сжимаюсь вся. Горло пережимает, в груди сдавливает.

— Лиль, ты чего такая холодная? — Шепчет и его вторая рука ложится мне на бедро, слишком тяжёлая и слишком властная.

— Я устала, Рома, — говорю тихо, не открывая глаз.

— Устала? — Он смеётся, низко, неприятно. — А что же ты такого делала, а, Лиль? Сервиз купила и утку пожарила в духовке? Что на меня времени и сил не хватит?

Я вздрагиваю, когда его ладонь медленно скользит вверх по моей ноге, задирая сорочку выше. Всё внутри сжимается от отвращения.

Не хочу. Не могу.

Но слова застревают где-то в горле. Я просто лежу, не двигаясь, надеясь, что он остановится.

Но Рома не останавливается.

Он придвигается ближе и вжимается в меня всем телом. И речи никакой не идёт о прилюдии. Он просто отодвигает в стороны полоску моих трусиков и втискивается одним грубым толчком в моё тело.

Сжимаю зубы и зажмуриваюсь, вцепившись пальцами в подушку, пока Рома удовлетворяет свою похоть.

Отвратно. Противно. Мерзко мне.

Его блядский член сегодня был в другой.

И от этого, мне кажется, меня вот-вот вырвет прямо во время процесса.

Лежу и считаю секунды в ожидании, когда всё кончится. Когда он перестанет вбиваться в моё тело, удовлетворяя свою пьяную похоть, и оставит меня в покое.

— Хоть бы немного задом пошевелила, — хрипло бормочет, застывая после несколько рваных болезненных толчков. — Лежишь, как бревно, Лиль. И сухая пиздец. Купи смазку, что ли.

— Как скажешь, — отвечаю, не разжимая зубов.

После всё кажется как в тумане. Я лежу неподвижно, глядя в потолок, тяжело возвращая себе дыхание, а он уже уснул рядом, довольный. Я чувствую его запах, его прикосновения — всё это липнет ко мне, будто грязь, которую нельзя стереть.

Поднимаюсь с кровати. Ноги дрожат, но я заставляю себя выйти из комнаты и дойти до ванной. Не хочу в ту, которая в спальне, хочу оказаться как можно дальше. В тишине и одиночестве.

Включаю воду, горячую, почти обжигающую. Смываю с себя всё, что могу.

Вода с пеной стекает по телу, но ощущение чужой кожи, его силы — сохраняется. Мне противно до тошноты. Слёзы текут сами собой, их уже не остановить. Не знаю, сколько я стою там, под этими струями воды, но, кажется, что бесконечно.

Когда, наконец, выключаю душ, вытираюсь полотенцем и натягиваю халат, то выхожу в коридор и проваливаюсь в тишину дома. Она стоит недвижимая, окутывает вакуумом.

Здесь только я.

И… ещё он.

В полутьме коридора я замечаю силуэт.

Илья.

Он стоит, опершись на стену, и смотрит на меня. Его взгляд острый, как нож, он скользит по мне медленно, цепляясь за каждый изгиб.

Моё сердце замирает. Халат чуть сползает с плеча, и я торопливо поправляю его, чувствуя, как воздух вдруг становится тяжёлым и густым, словно туман наполняет коридор.

— Всё в порядке? — его голос звучит низко, тихо, почти шёпотом.

Я не отвечаю. Просто киваю и отворачиваюсь.

Возвращаюсь в спальню, но пока иду, кажется, будто кожа воспламеняется. Маленькие волоски на шее встают дыбом. Я чувствую этот взгляд на себе, он провожает меня до самого поворота за угол.

Забираюсь под одеяло, сворачиваюсь в клубок, натягивая его до подбородка. Всё тело дрожит. Я не могу понять, что со мной.

Почему взгляд этого парня так ударил по нервам? Почему в этих глазах я увидела то, что расшевелило во мне странное, почти болезненное чувство?

Как будто он знает, что сейчас муж меня почти принудил.

Как будто знает, насколько мне тошно теперь.

Пытаюсь отогнать это от себя. Закрываю глаза, но передо мной снова он. Этот взгляд, этот силуэт. Тишина дома больше не кажется мне безопасной. Она тянет, как омут, туда, в коридор, и я не знаю, как из этого странного ощущения теперь выбраться.

5

Кафе шумное, оживлённое, запах кофе и выпечки окутывает всё вокруг. Мы с девочками сидим за угловым столиком у окна. Зашли после работы ненадолго. Карина, как всегда, в центре внимания, её смех разлетается по залу, привлекая взгляды.

— Лиль, я не могу с тебя! — восклицает она, указывая на мой аккуратный латте без сахара. — Ты же так всю жизнь проживёшь в режиме “минимум”. Ты хоть что-то себе позволяешь?

Я улыбаюсь, но её слова неприятно царапают. Карина любит делать акценты на своей «свободе», своей «дерзости», и меня это иногда выбивает.

— У Лили есть семья, Карин, — отвечает за меня Ольга, пока Карина откидывается назад и закатывает глаза. — Не у всех же на уме только развлечения.

— А что плохого в развлечениях? — мгновенно парирует Карина, поправляя яркую блузку. — Я что, не заслужила? Девочки, вот честно, мне плевать на возраст. Настоящая женщина должна уметь наслаждаться жизнью.

— Наслаждаться — это одно, а вести себя так, будто тебе снова двадцать, — совсем другое, — усмехается Оля, отпивая из своей чашки.

Карина делает вид, что не слышит, её взгляд уже устремлён на соседний столик. Там сидит группа молодых парней. Им не больше двадцати пяти, весёлые, раскованные. Громко смеются, обсуждают что-то, разбрызгивая вокруг свою беззаботную энергию.

Карина сразу начинает говорить громче, делая всё, чтобы привлечь внимание:

— Вот, девочки, скажите мне, разве я не настоящая милфа?

Оля прыскает в кофе, я смущённо отвожу глаза, а Карина продолжает:
— Ну, посмотрите на них! Молодёжь. Жизнерадостные, красивые, полные энергии! Вот с такими и надо!

— Карина, — смеётся Оля, качая головой. — Ты бы хоть притормозила. Муж у тебя дома, между прочим.

— Муж — это муж, — отмахивается Карина, демонстративно поправляя волосы, так что те красиво ложатся на плечи. — А я ещё хоть куда! Ты посмотри на меня! Я готова зажигать. Разве я не секси?

— Что вообще значит милфа? — спрашиваю, подперев подбородок рукой. — Это же что-то пошлое, да?

— Сама ты пошлая, — закатывает глаза Карина. — Это дословно расшифровывается как “Mother I'd like to fuck”. Мамаша, которую я бы трахнул.

— Я знаю английский, Карин, — качаю головой и смеюсь.

— Но вообще-то, сейчас это слово уже воспринимается иначе.

— И как? — вскидывает брови Галина.

— Сексапильная красоточка за тридцать, — манерно ведёт плечом Карина. — Как я, например. Ну и все мы, по сути.

Она обводит взглядом наш столик, будто ищет подтверждения, но не дожидается ответа.
— Настоящая женщина должна знать себе цену, девочки. Мы не только для кастрюль рождены.

— Карин, ну ты и актриса, — смеётся Оля, но её смех добрый, не насмешливый.

Все смеются. Даже официантка, проходя мимо, улыбается. Я улыбаюсь тоже, но внутри чувствую странное напряжение.

— Лиль, ты чего? — Карина вдруг замечает моё молчание. — Согласна со мной?

— С чем именно? — стараюсь говорить ровно, отпивая кофе, чтобы скрыть смущение.

— Что быть женщиной — значит не только варить борщи, но и быть желанной. Слышишь? Желанной!

Слова Карины будто ударяют куда-то в самое уязвимое место. Я не знаю, что ответить. Всё, чего я хочу — чтобы этот разговор закончился.

Карина переключается на парней, бросает на них игривый взгляд, и я снова ощущаю странное беспокойство. Перед глазами вдруг всплывает другой образ. Другие глаза.

Илья.

Этот тёмный, обжигающий взгляд. Как тогда, в коридоре. Вспоминаю, как он скользил по мне, будто видел всё. Насквозь. Снова чувствую этот жар, этот странный ток, пробегающий по телу.

— Лиль, ты вообще нас слушаешь? — Карина хлопает меня по руке.

— Да-да, конечно, — отзываюсь быстро, но голос звучит чуть глуше, чем я бы хотела. Севший как-будто.

— Ну с тобой всё ясно, — смеётся Карина. — Ты у нас самая правильная. Но когда-нибудь, Лиль, ты захочешь вырваться. И вспомнишь, что я была права. Что мир не заключён в твоём прокуроре.

Она шутит, но её слова снова ударяют неожиданно больно. Я отводжу взгляд, утыкаясь в пустую чашку.

— Девочки, я, пожалуй, пойду, — говорю через минуту, натягивая привычную улыбку. — Уже поздно, и мне нужно домой.

— Ну, конечно, — Карина громко вздыхает, но её тон тёплый. — Давай-давай, миссис Совершенство, не забудь, что у тебя есть подруги.

Я быстро выхожу из кафе, чувствуя, как вечерний воздух касается лица. Голова тяжёлая, как будто эти разговоры что-то разбудили внутри меня.

«Настоящая женщина должна быть желанной».

Карина смеётся над своими словами, но почему я не могу выкинуть их из головы? И почему перед глазами снова мелькает этот взгляд?

Иду быстрее, стараясь отогнать мысли. Но они цепляются за меня, как густая паутина, и я понимаю, что забыть их будет гораздо сложнее, чем мне кажется.

6

Дом встречает меня тишиной. Закрываю за собой дверь, скидываю пальто, ставлю сумки с продуктами на кухонный стол. Пусто, тихо — хоть это радует.

Включаю свет, ставлю воду на плиту и начинаю разбирать пакет.

Евгений и Илья остались ещё на ночь. Это почему-то тяготит сильнее, чем сама мысль о том, что придется снова выслушивать саркастические замечания Романа.

Сегодняшние слова Карины улеглись внутри странным горчащим осадком. С одной стороны смешно было, как она перед молодыми парнями выпендривалась, но с другой…

Мои мысли, словно заколдованные, возвращаются ко вчерашнему вечеру. К этому приглушенному твердому “Лиля”, к лёгкому рукопожатию.

Глупо как.

Почему я испытываю такой дискомфорт?

Я трясу голову, пытаясь отогнать наваждение. Чувствую, как внутри растёт напряжение, от которого некуда деться. Мне нужно сосредоточиться.

Режу овощи, стараясь не смотреть в окно. Нож медленно скользит по доске, мысли идут кругами. Всё это раздражает. Я хочу, чтобы они уехали. Чтобы дом снова стал только моим.

— Привет, — раздаётся низкий голосом за спиной, и я вздрагиваю.

Резко оборачиваюсь, нож остается в руке. На пороге кухни стоит Илья. Высокий, уверенный, спокойный.

Взгляд прямой, даже слишком.

Нельзя так смотреть на чужих людей. Нельзя!

Это нервирует. Заставляет испытывать повышенную потребность в кислороде.

— Я думала, ты с Романом и твоим отцом будете позже, — говорю, стараясь сохранить ровный голос, но пальцы сжимают нож сильнее, чем нужно. Такое ощущение, что я.. боюсь его.

— Я ездил к приятелю. Раньше освободился, — отвечает он, заходя в кухню.

Я надеюсь, что он просто зашёл поздороваться и сейчас уйдёт. Но парень проходит мимо стола и останавливается прямо рядом со мной.

У меня внезапно кружится голова, а во рту пересыхает. Я начинаю слышать шум собственной крови в ушах. Пульс нарастает так стремительно, что кажется, я просто сейчас упаду.

Бред какой-то…

Собственная реакция пугает. Может, я просто переутомилась сегодня?

— Можно? — спрашивает, кивнув на ломтик огурца на разделочной доске.

— Конечно, — автоматически произношу, но внутри всё напрягается до предела.

Илья смотрит на меня, не отводя глаз. Его взгляд цепкий, прямой, и я чувствую, как кожа на моих руках покрывается мурашками.

Он берёт кусок огурца и откусывает, всё ещё продолжая пристально смотреть на меня, а потом разваливается на стуле рядом.

— У вас красивый дом, — говорит буднично. — Ты сама тут всё обустраивала?

— Мы с Романом, — отвечаю, стараясь снова сосредоточиться на нарезке огурцов.

— У тебя хороший вкус. Здесь уютно, — продолжает, и я слышу, как он передвигает стул поближе к столу.

Я не смотрю на него. Не могу. Стараюсь удерживать внимание на доске и ноже, но пальцы дрожат.

Ощущение, что воздух в кухне становится густым. Мне кажется, что у меня на всём теле кожа горит. Пылает.

— Ты всегда готовишь сама? — спрашивает он, и в его голосе слышится что-то, что заставляет меня снова напрячься. Хотя куда уже больше.

— Чаще всего. А что? — коротко говорю, стараясь не смотреть в его сторону.

— Просто интересно. Сейчас столько всяких сервисов доставки готовой еды, а ты ведь работаешь. Ещё и готовишь. Вкусно кстати.

— Роману нравится домашняя еда.

— А тебе? Тоже нравится готовить для него?

Да что он себе позволяет?

Вопрос ведь звучит… двояко!

Или мне кажется?

Боже, я какая-то ненормальная. Моя реакция на этого сопляка ненормальная. Совершенно!

Ещё и Карина со своими… милфа, блин, смотри на неё.

В горле пересыхает, я пытаюсь сглотнуть, но внезапно нож выскальзывает из пальцев. Я только стою и смотрю, как алая кровь часто-часто капает на белый мраморный пол.

Боль приходит не сразу, но крови вот уже и маленькая лужица. Яркая и контрастная.

— Чёрт, — шепчу, отпуская нож.

Илья поднимается мгновенно. Быстро берет со стола бумажное полотенце, подходит ближе.

— Дай руку.

Он аккуратно оборачивает мою руку полотенцем, прижимая его к порезу. Прикосновение теплое, и от него по телу пробегает странный ток.

Я не думаю о боли. Все мои ощущения сконцентрированы на том месте, где наша кожа соприкасается.

Сконцентрированы и выкручены на максимум.

— Ничего страшного, — говорит он, заглядывая мне в глаза.

Я ловлю его взгляд и замираю. Воздух вибрирует. Дышать нечем.

В этот момент я слышу, как открывается входная дверь. Возвращаются Роман и Евгений.

7

Вечер тянется медленно, как густой липкий сироп. Ужин давно закончился, гости разошлись по комнатам, дом заполнился тишиной. Я стою на балконе, облокотившись на холодные перила. Ночной воздух свежий, почти прохладный, и я глубоко вдыхаю, пытаясь успокоиться.

Костя сегодня опять нагрубил. А я всего лишь спросила, почему он пропустил последние две тренировки по самбо. В ответ получила короткую экспрессивную лекцию о нарушении границ, непомерном давлении и пожелание заняться своими делами.

Сыну, конечно, исполнилось восемнадцать, совсем недавно, но получать вот такое на простую заботу обидно. В последнее время меня не покидает ощущение, что мы всё больше и больше отдаляемся друг от друга.

Я смотрю в эту темноту, будто надеюсь, что она заберёт меня, укроет от всего, что давит. Но ничего не меняется.

Шаги за спиной — тихие, но я сразу их узнаю. Замираю, хотя знала, что он придёт.

— Здесь прохладно, — раздаётся низкий голос Романа.

Я не отвечаю, продолжаю смотреть вперед. Его руки ложатся мне на плечи. Их тяжесть кажется непомерной. Я чувствую, как муж медленно наклоняется ближе, дыхание касается моей шеи.

— Почему ты ушла так рано? — спрашивает он, и его голос звучит мягко, но в нем слышится нотка недовольства. — Только не говори снова, что устала.

— Устала, — коротко отвечаю, надеясь, что это завершит разговор.

— От посиделок в кафе с подругами? — он усмехается, чуть сжимая мои плечи, но я очень остро чувствую претензию в его голосе.

— Встреча продлилась пятнадцать минут, — отвечаю ровно, пытаясь обойти острый край. Ни спорить, ни выяснять отношения у меня нет желания.

— Мне не нравятся твои подруги, — пальцы Романа мягко ныряют мне в волосы, но тон его голоса не даёт обмануться. — Особенно эта шлюховатая рыжая. Я слышал, её периодически ебут вдвоём братья Логиновы.

Он говорит это так мерзко, что у меня волна колючих противных мурашек по спине пробегает.

— Это её дело, — отвечаю, пожав плечами, и едва не охаю, когда Роман, схватив меня за руку, резко разворачивает к себе лицом.

— Лиля, я не хочу, чтобы ты якшалась с этой шалавой.

— Мы работаем за соседними столами, предлагаешь мне игнорировать её? — шиплю, высвобождая руку. — Давай, Рома, я сама разберусь, с кем мне якшаться? — последнее слово выделяю, повторяя его же тон, но понимаю, что мне стоило бы притормозить, потому что в глазах у мужа проскакивает недобрый огонёк.

— Я тебе уже говорил, — отвечает тихо, но я вижу, что у него зубы сжаты, а на скулах желваки проступили. — Нахер твою ебучую работу. Тебе денег мало, Лиля?

— Общения, — смотрю ему прямо в глаза. — Я тебе не затворница, ясно?

— С кем общения? — кривится брезгливо. — С этими шлюхами типа этой бляди Карины?

Это просто какое-то бессмысленное хождение по кругу. Сколько можно?

— Хватит, Рома, — снова отворачиваюсь, в надежде, что муж поймёт, что я разговаривать не хочу и уйдёт спать. — Мы уже говорили об этом.

Но он не уходит. Стоит сзади несколько секунд молча и неподвижно, а потом его руки ложатся на перила рядом со мной с обеих сторон и спиваются пальцами в лакированное дерево. Внутри всё сжимается в тугой комок, когда слышу звук расстёгивающейся молнии, а потом чувствую резкий рывок вверх подола моей сорочки.

— Рома, не сейчас, — пытаюсь отстраниться, но он крепче обхватывает меня, прижимая собой к перилам.

— Почему? — его голос звучит жётско. — Ты, Лиль, за встречами со своими подругами-блядями совсем забыла, что у тебя есть муж.

Его прикосновения становятся настойчивее, он тянет меня ближе, не оставляя выбора. Расставляет ноги шире и утыкается в меня головкой члена. Я стою неподвижно, как статуя, что позволяет ему взять на себя то, что он считает своим правом.

Я ничего не чувствую, кроме глухого отвращения, которое растёт с каждым толчком. Каждый его жест оставляет следы, которые невозможно стереть.

Когда всё заканчивается, он довольно поправляет рубашку, бросая как ни в чём не бывало:

— Завтра у меня сложный день. Уеду рано. Женьку и Илью сама проводишь.

Я ничего не отвечаю. Только киваю и жду, пока он скорее свалит, оставив меня одну.

Запахнув халат плотнее, я иду в ванную. Закрываюсь и целых два раза проверяю замок зачем-то.

Включаю воду погорячее и приваливаюсь к ещё не прогретому стеклу душевой кабины.

Горячие упругие струи ласкают тело, и я закрываю глаза, наслаждаясь. Это единственное, что дарит удовольствие моему телу.

С Ромой я уже лет пять не кончаю. Лишь лежу и мечтаю, что он быстрее закончит и ляжет спать. А последние разы, как узнала об измене, и вовсе кажется, будто меня вывернет прямо во время процесса.

Я не хочу его. Не хочу! Но он не понимает отказа. Считает себя в праве своём. Вот только я уже и забыла, когда он в принципе пытался мне доставить удовольствие. Мне, а не себе. А если и были какие-то слабые попытки, то они скорее раздражали и приносили дискомфорт.

“Лиль, ты хоть что-то себе позволяешь? Как можно жить без удовольствий?!” — разносится в голове голос Карины.

8

Дорога к родителям всегда казалась мне утомительной. Эти полтора часа пути по извилистой трассе будто отражают моё собственное состояние: бесконечные повороты, спуски и подъёмы.

Но сегодня я еду туда с другой целью — не просто увидеть их, а попытаться поговорить, найти поддержку, которой сейчас мне так остро не хватает.

Дом родителей — небольшая кирпичная постройка с цветами на клумбе у входа. Живут они в маленьком городке, в котором всего три школы и те небольшие, многоэтажек немного, зато частный сектор большой со своим южным колоритом. Всё так мило и спокойно, словно время здесь остановилось.

Мама встречает меня у двери, тепло улыбается, обнимает, но в её взгляде читается что-то тревожное.

— Лилечка, ты как? Ты выглядишь уставшей, — говорит она, провожая меня на кухню.

— Всё нормально, мам, — машинально отвечаю, хотя внутри всё переворачивается.

Папа сидит за столом с планшетом в руках. Он как на пенсию вышел, любит много читать. Только ещё года три-четыре назад в руках была чаще газета или бумажная книга.

Отец улыбается, кивает мне, но, как обычно, возвращается к своему чтению. Мама ставит на стол сырники, которые испекла к моему приезду, и варенье, я мою руки и, сняв с плиты уже свистящий чайник, разливаю кипяток в кружки.

— Как вы, мам? — спрашиваю, пока мама достаёт вилки и салфетки.

— Да как обычно, дочь, — пожимает она плечами. — Вчера кто-то залез в мой палисадник и две розы сломал, представляешь? Так бы до самых морозов стояли.

— Бессовестные, — поддерживает её отец.

— Может, собака соседская? — предполагаю, обхватив холодными пальцами чашку.

— Да кто его знает, — отмахивается мама.

Она снимает фартух, мы садимся пить чай, и я решаюсь.

— Мам, пап, я хотела поговорить, — начинаю осторожно, чувствуя, как в груди нарастает тяжесть.

— Конечно, — говорит мама, придвигая к себе ближе чашку.

Я делаю вдох, пытаясь найти слова. В горле саднит неприятная горечь.

— У меня... сложности с Романом, — произношу, чуть откашлявшись. — Всё как-то рушится. Он давит на меня, хочет, чтобы я бросила работу. А я просто... не могу так больше.

Мама нахмуривается и поджимает губы, её взгляд становится укоризненным, а в кухне как-будто становится ощутимо прохладнее.

— Лиль, ну ты же понимаешь, у тебя такая семья, такой муж. Он занимает хорошую должность, вас все уважают. Разве это не счастье?

— Мама, я не чувствую себя счастливой, — слова вырываются почти шёпотом, но в них вся моя боль, что саднит за грудиной.

Конечно, я не буду им рассказывать о своём отвращении к мужу в постели, о том, как он совсем не считается с тем, хочу ли я близости или нет.

— Ты просто слишком много думаешь, — встревает папа, откладывая планшет. — Все эти модные психотерапевты вливают в головы непонятно что. Того и гляди, что все вдруг не в ресурсах и с нарушенными границами. Ещё и родителей все винят. Лиля, тебе надо быть терпимее. В жизни всякое бывает.

— Пап, я не о том. Он контролирует всё, что я делаю. Его не устраивают мои подруги, с которыми я общаюсь, — сжимаю пальцы и неосознанно хрущу ими. — Я не могу нормально дышать в этом браке.

Мама качает головой, будто не верит моим словам.

— Лиля, ну что ты такое говоришь? Роман ведь не пьёт, работает, семью обеспечивает. У тебя есть всё, о чём многие только мечтают. А ты... ищешь проблемы там, где их нет.

Я чувствую, как в груди всё сжимается. Их слова ударяют больнее, чем мне казалось возможным.

— Вы не понимаете, — говорю, отодвигая чашку. — Я думала, вы сможете меня понять... поддержать как-то.

— Лиля, мы тебя любим, но ты должна быть мудрой, — продолжает мама. — Семья — это не только любовь. Это работа, компромиссы. Где-то промолчать можно, где-то не зацикливаться.

— Ты, дочь, Роману благодарна должна быть, — качает головой отец. — Ты вспомни лучше, как на тебя смотрели все, когда ты Костика родила. Нам с матерью тогда глаза было деть некуда. Едва школу закончила, ни мужа, ни даже парня… А Роман — уважаемый человек. Он принял чужого ребёнка. Обеспечивал всю жизнь и тебя, и его. Надо уметь быть благодарной, Лиля.

Я встаю из-за стола, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. Все почти шестнадцать лет брака с Ромой родители тыкали мне этим. Даже сам Роман ни разу не заикнулся по этому поводу, зато мать и отец не упускали возможности напомнить.

Будто боялись, что Агаев вернёт меня им обратно.

И как же тогда в глаза соседям смотреть? Коллегам?

Мда…

— Спасибо, — говорю коротко. — Я поняла.

Мама что-то ещё говорит вслед, но я уже ничего не слышу. Забираю с вешалки пальто, проверяю на месте ли в кармане ключи от машины, и ухожу, коротко попрощавшись.

На обратной дороге меня не отпускает тяжесть в груди. Как будто всё вокруг рушится, а я остаюсь одна, без опоры, без точки отсчёта. Сын в силу возраста ничего не понимает и не поймёт, даже если попытаюсь объяснить. Он считает Рому отцом и души в нём не чает. Родители, вопреки моим надеждам, остались на том же, что и всегда. Мне кажется, даже расскажи я им о том, что у Ромы любовница, они всё равно будут просить потерпеть и быть мудрой.

9

Он выходит из машины, закрывая дверь с лёгким хлопком, и его взгляд сразу находит меня.

— У вас тут проблемы? — спрашивает Илья с той же наглой полуулыбкой, от которой у меня внутри всё напрягается.

Я обратила внимание дома, какой он высокий и крепкий, но сейчас это как-то так явно бросается в глаза. Кожаная куртка наброшена прямо на футболку, хотя на улице уже ноябрь и довольно холодно.

— Ты? — только и могу выдавить, стоя на месте, словно приросшая к земле. Оказаться с ним тут, в полутьме, на пустой трассе ещё более нервно, чем тогда в закрытом пространстве кухни.

— А кого ты ждала? — бросает он, подходя ближе. — Извини, но придётся довольствоваться мной. Парни из сервиса заняты, а непроверенных я бы не рискнул вызывать. Девушка одна посреди тёмной пустынной трассы — кто знает, что там на уме у кого может быть.

Я не нахожу слов. Только чувствую, как по спине пробегает холодок, а внутри всё сжимается в тугой узел.

Потому что… потому что, судя по его взгляду, у него на уме тоже может быть что угодно. И от этого у меня в коленках слабость появляется…

Илья проходит мимо меня, обходит машину, открывает капот. Всё так буднично, словно для него спасать женщин на заглохших машинах — обычное дело. Хотя, я-то не знаю…

Глубоко вдыхаю, стараясь сделать это максимально незаметно, и пытаюсь говорить спокойно.

— Ты... разбираешься в машинах? — встаю рядом и обхватываю себя за плечи. На улице не так уж и тепло, и по плечам бегут мурашки. Только вот щёки почему-то начинают пылать.

— Нет, конечно, — ухмыляется он, наклоняясь к капоту. — Но кто-то же должен был приехать.

Прикалывается?

Я молча наблюдаю, как он осматривает двигатель, подсвечивая фонариком. Те, кто не разбирается, вряд ли будут смотреть так внимательно, потому что ведь надо понимать, что ищешь. Илья же смотрит явно не для того, чтобы показаться сведущим.

Он молчит, что-то трогает под капотом, нажимает. А я просто стою рядом. Зависаю на его руках и никак не могу себя заставить отвести взгляд. Пальцы у Ильи длинные, ровные, костяшки чуть выпуклые, как у тех, кто часто тренируется, боксируя грушу. Запястья широкие, правое перехвачено красным кожаным шнурком с золотистой застёжкой, на левом смарт часы.

Ему не нужно ничего говорить, но его присутствие заполняет весь воздух вокруг, и мне приходится дышать чуть глубже.

— Ты всегда так напряжена? — голос парня звучит неожиданно мягко.

— Я не напряжена, — бросаю в ответ слишком резко. Какой-то частью мозга я понимаю, что в тоне он позволяет себе больше, чем должен позволять при разговоре с женой его дяди, но почему-то меня это не возмущает в той степени, в которой должно было бы.

Он поднимает голову, его глаза цепляют мой взгляд, будто насквозь видят. Илья смотрит секунду, потом прищуривается и усмехается.

— Конечно, не напряжена, — отвечает он медленно, почти лениво. — Ты ведь мастер скрывать свои эмоции.

От его слов внутри будто что-то взрывается. Я отворачиваюсь, чтобы не смотреть на него, но чувствую, как его взгляд всё ещё обжигает, как сверлит между лопатками.

— Ладно, здесь нужен эвакуатор, — говорит он, закрывая капот. — Я вызову и отвезу тебя домой.

— Не надо. Я справлюсь, — морожу глупость, не сразу понимая это. На трассе я тут, что ли, эвакуатор ждать собралась? Но представить себя сейчас рядом с Ильёй в ограниченном пространстве салона его машины — страшно. Сразу приступ паники подступает.

— Лиля, — он поворачивается ко мне, его тон становится жёстче. — Садись в машину. Это не просьба.

Я смотрю на него, и внутри снова тот самый комок образуется. Словно он уже решил за меня, что делать. И самое странное — я не могу ему сопротивляться.

— Сумку заберу только, — разрываю зрительный контакт. Это мне сейчас крайне необходимо — хоть маленькая передышка.

Забираю из своей машины вещи и запираю замок, потом сажусь в его машину, Илья закрывает за мной дверь. Когда он садится за руль, я понимаю, что воздух в салоне накаляется моментально.

И почему я не села хотя бы сзади?

Блин, я как малолетка какая-то, не иначе.

Давай, Лиля, в обморок ещё возле этого пиздюка грохнись.

— Тебе лучше расслабиться, — говорит он, заводя двигатель, а я снова не могу отвести взгляд от его рук, которыми он расслабленно держит руль. — Попробуй хоть ненадолго. Это, в конце концов, лишь поездка.

У меня возникает стойкое ощущение, что у него в голосе сквозит явный подтекст. Тонкая ирония с намёком. Возникает острое желание резко ему ответить, чтобы не мнил себе лишнего, но… я не решаюсь. Пристёгиваю ремень и вцепляюсь в него пальцами, стараясь не дышать глубоко окутывающим меня ароматом парфюма Ильи.

И теперь надо постараться спокойно доехать до дома. Всего каких-то минут сорок. Держись, Лиля, держись.

10

Ехать с Ильёй в машине — это словно сидеть на краю пропасти, свесив ноги. Каждый звук двигателя, каждый поворот, каждый его взгляд будто усиливают ощущение напряжения.

Я не знаю, что делать с собой. Обычно мои руки ледяные, но сейчас кончики пальцев будто горят. Тёплая волна пробегает по телу, кровь пульсирует быстрее.

Молчу. Просто смотрю в окно, стараясь не замечать, как он иногда бросает на меня короткие взгляды. Словно проверяет, здесь ли я, не растаяла ли в темноте салона.

То, что скорость бешеная, я замечаю лишь случайно зацепившись взглядом на спидометр. Как я не заметила, что мы несёмся под сто девяносто?

— Можешь, пожалуйста, чуть сбросить скорость? — прошу, обхватив себя за плечи, потому что они покрываются мурашками.

— Боишься? — бросает на меня короткий взгляд, в котором в полутьме салона дают отблеск огни приборной панели, но выглядит, будто это всполох в самих его глазах.

— Это слишком опасно, — сжимаю свои плечи крепче, вонзая ногти в кожу.

— А может, то, что надо? — вдруг подмигивает, ещё больше сбивая меня с толку, но всё же сбрасывает скорость немного, не дожидаясь моего ответа.

Когда цифры падают до ста тридцати, я немного расслабляюсь. Продолжаю следить за лентой дороги, которая пропадает под капотом машины Ильи.

— Слушаю, — раздаётся голос парня, и я вижу, как он берёт телефон и отвечает на звонок. — Да, сейчас буду.

Слова цепляются за слух, и я удивлённо смотрю на него. Мы ведь ещё не доехали до дома.

— У меня есть дела по работе, — говорит мне, отвечая на немой вопрос. — Это по пути. Много времени не займёт.

По пути? Это странно, но я киваю. Что ещё я могу сделать? Отказаться? Потребовать отвезти меня домой?

Он и так выручил меня, хотя был совсем не обязан.

Мы уже подъезжаем к городу, но Илья сворачивает на объездную. Значит, эта его работа в другом районе, видимо, и не хочет тащиться по пробкам.

Мы въезжаем в город с другой стороны, едем недолго, а когда машина останавливается, я смотрю в окно и не верю своим глазам.

Перед нами клуб с яркой неоновой вывеской "БиZон". Свет мигает, музыка глухо доносится даже сюда, на парковку. У входа стоит несколько человек. Народу мало, но оно и неудивительно, времени ведь ещё не так много. Такие места заполняются людьми ближе к позднему вечеру.

— Серьёзно? — спрашиваю, оборачиваясь к нему. — Ты работаешь в клубе?

— Типа того, но не совсем, — бросает и выходит из машины.

Он обходит автомобиль и открывает мою дверь. Наклоняется чуть ближе, его лицо освещает мигающий свет.

— Идём.

— Я подожду здесь, — отвечаю, но голос звучит неуверенно.

Илья хмурится, его тон становится серьёзнее:

— Это парковка ночного клуба, Лиля. Здесь не стоит оставлять девушку одну в машине. Даже если ещё не очень поздно.

Его слова смущают, но они же и обжигают. Я чувствую, как по телу пробегает волна жара. Глупо, нелепо, но я выхожу из машины.

— Это ненадолго? — спрашиваю в призрачной надежде, что он изменит планы.

— Десять минут, — отвечает Илья, но его взгляд даёт понять: он решает, сколько это займёт. А мне придётся подстроиться.

Мы заходим в клуб, и звук тут же накрывает меня волной. Громкая музыка, свет, который режет глаза. Воздух плотный, пропитанный каким-то особым запахом. Это место чужое, неправильное для меня, но Илья движется здесь легко, словно он тут хозяин.

Я иду за ним, чувствуя, как всё внутри будто выкручено на максимум. Кажется, даже музыка не может быть настолько громкой, насколько громко сейчас звучат мои собственные мысли.

Я никогда не бывала в таких местах. Забеременела Костей рано, родила, едва школу окончив. Потом встретила Романа, который взял меня под крыло, и у меня потекла жизнь жены и матери. Я бывала в дорогих ресторанах, на приёмах, на званых ужинах у обеспеченных людей, но не в ночных клубах. Эта сторона жизни прошла мимо. И не то, что я об этом в принципе сожалела… скорее даже не задумывалась.

— Зачем мы здесь? Чем именно ты занимаешься? — спрашиваю, пока идём, но он только оборачивается, бросая:

— Подожди минуту, и всё узнаешь.

Илья толкает дверь из большого зала, и мы оказываемся в довольно узком, освещённом дневными лампами, коридоре. Наверное, тут звукоизоляция, потому что музыка из основного зала слышится куда тише.

Мы поднимаемся на второй этаж, снова идём по коридору, и потом входим в довольно просторное помещение. Даже сложно сразу понять его предназначение. Возможно, студия какая-то — здесь стоят столы, на полу и на столах какие-то коробки, большие бобины с проводами

— Привет, брат, — к нам навстречу идёт высокий темноволосый парень, раскрывая объятия. У окна я вижу ещё двоих.

— Привет, Игнат, — они крепко жмут друг другу руки. Кажется, они приятели, учитывая такое тёплое приветствие.

— Ты не один, смотрю, — этот Игнат переводит на меня взгляд, и мне вдруг хочется поёжиться от того, как он смотрит — колко, остро, прожигающе. Мороз по коже. Накатывает непреодолимое желание встать за спину Ильи.

11

Илья и Игнат идут вперед по комнате, оставляя меня немного позади. Я молча следую за ними, стараясь не выдавать своей растерянности.

В центре помещения стоит большой стол, на котором разложены какие-то устройства и много проводов. На одной из них много разных кнопок, переключателей, ручек, рядом ноутбук. Я понятия не имею, для чего это всё, но вижу, как Илья моментально сосредотачивается.

Он молча подходит к столу, пробегает взглядом по панели, потом начинает что-то включать. Светодиоды загораются горящими огнями, издают короткий резкий звук, а потом — тихий ритм. Илья внимательно смотрит в экран ноутбука, что-то там делает, потом снова возвращается к установке. Его руки двигаются быстро, с завораживающей уверенностью.

Музыка заполняет помещение мягко и постепенно, наращивая громкость и ритм. Чёткий бит, низкий бас плавно меняются на более плавные и снова возвращаются к исходным под пальцами Ильи.

Я не отрываю от его действий взгляда. Подумать только, что здесь такого? Но для меня это как наблюдение за магией. Илья не просто что-то включает — он оживляет эту машину. Его движения чёткие, отточенные, выверенные, как у хирурга. И всё же в них чувствуется творчество — он ведёт диалог с этой установкой, создавая музыку.

— Секс, — одобрительно кивает он, глядя на Игната. — Этот микш просто секс, Игнат. Народ будет кончать при первых же битах.

Он говорит это не мне, а этому парню, но я вздрагиваю от такой пошлости, а по коже ползут странные мурашки. Наверное, будь это в другой обстановке, я бы возмутилась столь откровенной беспардонности и хамству. Я, как-никак, взрослая женщина, хотелось бы уважения какого-то, пусть эти слова и не обращены ко мне, но всё же. Но сейчас я… я не то чтобы не возмущаюсь, я ещё и чувствую, как мои щёки вспыхивают. И… не от возмущения.

— Они будут кончать только от твоего имени на баннере, Агай, — ухмыляется Игнат. — Ты порвёшь мой клуб, и это будет охуенно. Жду завтра, брат.

Я стояла до этого молча, но внезапно решаюсь спросить:

— Ты диджей?

Он едва слышно смеется, не поднимая голову, и коротко отвечает:

— Да.

— Детка, он не просто диджей, — вклинивается Игнат, наклоняясь к столу и кидая на меня взгляд, от которого я невольно напрягаюсь. — Он один из лучших в стране, ты не в курсе? Завтра он будет играть у нас на новой офигенной установке.

Игнат смотрит на меня с ухмылкой, наслаждается моей растерянностью. Я отвожу взгляд, чувствуя, как внутри поднимается какая-то странная волна. Неловкость. Удивление. И какой-то глухой укол.

Лучший диджей. Завтра он будет играть здесь.

Это совсем другой мир. То, чего я никогда не знала. Творческий, незабываемый, смелый. Для меня такие вещи всегда существовали где-то далеко, в сериалах или книгах. Моя жизнь — совсем другая. Я замужем за прокурором. Человеком, который видит мир в чёрно-белых тонах закона и порядка.

До этого — в весьма консервативной семье, где отец считал косметику признаком распущенности, а мать, что девушке носить брюки не женственно.

А здесь? Здесь музыка. Свет. Всполохи. Свобода.

Я вспоминаю, как когда-то сама мечтала о творчестве. Как сидела в своей маленькой комнате в доме родителей и писала картины маслом. Как перемешивала краски на палитре, слушала шуршание кисти по холсту. Именно в те минуты я почувствовала себя живой.

Но после рождения Кости всё изменилось. Я слишком была занята, слишком ответственна за роль матери, тем более, что и дня не проходило, чтобы родители не напомнили мне, что я “принесла в подоле”. Потом появился Роман, и всё, что я когда-то любила, ушло на второй план. Я не помню, когда в последний раз держала кисть в руках. Может быть, лет восемнадцать назад.

И сейчас, глядя на Илью, на его уверенность, его погруженность в музыку, я чувствую, как что-то болезненно колет в груди. Словно напоминание о том, что я утратила.

— А тебе это интересно? — вдруг спрашивает Илья, поднимая на меня взгляд. Его глаза снова обжигают своим вниманием.

— Я... не сталкивалась с таким никогда, — отвечаю честно, чувствуя, как мой голос звучит чуть тише, чем я хотела. — Не бывала в клубах.

— Значит, всё ещё впереди, — бросает он, чуть усмехнувшись, и возвращается к панели.

Эти слова цепляют за душу. Всё ещё впереди? Мне почти тридцать шесть. Клуб, который я могу себе позволить — это какое-нибудь йога-сообщество, где учат дышать маткой, носить юбки и вдохновлять мужа.

Внезапно дверь распахивается и в комнату влетает девушка.

Она почти обнажена, но наготу её скрывает рисунок, нанесённый на всё тело. Красивый, разноцветный боди-арт, делающий из неё яркую, пёструю бабочку.

— Игнат! — истерично заявляет она. — Инга — ебанутая! Художник уже уехал, а эта овца плеснула в меня водой! Посмотри! Что теперь делать?! У нас два часа до шоу!

— Заглохни, — грубо обрывает её Игнат, его тон заставляет и меня поёжиться. — Ты же знаешь, что я, блядь, терпеть не могу, когда ты верещишь, Диана.

— Так что мне делать? — девчонка притихает, но я вижу, как дрожат её губы. У меня всё потекло.

Она демонстрирует другой бок, где красивый рисунок превратился в кляксы и смазался в грязные подтёки.

12

— Краски есть, — кивает девушка.

— Тогда неси, чего стоишь, — рявкает хозяин клуба, и девушка моментально исчезает.

Я же растерянно смотрю на Илью.

Если честно, сама от себя такого предложения не ожидала. Мне же домой надо вообще-то. Роман вот-вот с работы вернётся, и Костя тоже, наверное, голодный.

Как будто вырвалось. Само дёрнуло. Хотя спонтанными решениями я обычно не отличаюсь.

— Ты рисуешь? — спрашивает Илья, но не могу сказать, что в его голосе ярко звучит удивление.

— Ну… вообще нет, уже давно в руки кисть не брала. Но когда-то рисовала, вдруг получится помочь.

— Получится, конечно, — говорит так, будто я глупость сморозила. — Это же как езда на велосипеде или игра на гитаре — раз научился и потом всегда умеешь.

Если бы.

Внезапно внутри закрадывается страх — а вдруг я сейчас действительно не смогу помочь? Опозориться перед племянником мужа совсем не хочется. Настолько, что я начинаю нервничать.

Девушка возвращается буквально через пару минут.

— Вот, — говорит она и ставит на стол небольшой ящик с акриловыми красками для росписи по коже и ткани, брезентовый пенал с кистями, стакан с водой и плоскую пластмассовую палитру.

А ещё смотрит на меня с такой надеждой, будто я её последний шанс. Наверное, так оно и есть, видимо, это выступление очень важно для неё.

Чувствую, как ладони становятся влажными, а пальцы дрожат едва заметно, но достаточно, чтобы я это почувствовала. Всё, что стоит на столе, выглядит настолько привычно, но одновременно чуждо, что я уже начинаю сильно сомневаться в этой затее.

Я беру одну из кистей, прохожусь по ее щетине пальцами. Когда-то этот жест был автоматическим, сейчас же я делаю это почти благоговейно. Смешиваю первую краску, пытаюсь подобрать нужный оттенок, прикладываю кисть к палитре.

Рядом девушка стоит напряжённо, её руки скрещены на груди, локти приподняты, чтобы не мешать, взгляд цепляется за меня.

И не только она. Я чувствую на себе и остальные взгляды. Любопытный Игната.

И Ильи. Другой. Острый. Тревожащий. И я пытаюсь сейчас заставить себя не анализировать его.

Глубоко вдыхаю и делаю первый мазок.

Тёплая кожа девушки под кистью немного прогибается, и я сосредотачиваюсь, пытаясь сделать линию ровной. Руки дрожат меньше, чем я ожидала.

— Порядок? — слышу голос Ильи. Он звучит слишком близко. Неожиданно близко. Настолько, что я задерживаю дыхание, чтобы не вдохнуть его запах и не потерять ориентацию в пространстве окончательно.

Я не поднимаю голову. Если я посмотрю на него сейчас, я точно всё испорчу.

— Да, — отвечаю коротко, сосредотачиваясь на следующей линии.

Работа идет медленно, но с каждым мазком я начинаю чувствовать лучше то, что делаю. Линии становятся чётче, цвета ложатся ровнее. Это чувство... Оно такое новое и знакомое одновременно.

Кажется, будто мои нервы оголены. Но внезапно это ощущается не так, словно мне дышать нечем, а наоборот. Тело вибрирует. Кожа становится чувствительной, в груди что-то приятно щекочет.

Я чувствую, как дышу глубже. Легче. В последний раз я почувствовала себя так, наверное, в тот момент, когда впервые взяла кисть в руки. Это волнует. Даже пугает.

Краска ложится ровно, переход с уже положенного рисунка почти не заметен. Девушка смотрит на меня с таким выражением, будто я творю чудо.

Я заканчиваю последний мазок, отодвигаюсь и осматриваю работу. Получилось... красиво. Даже я не ожидала, что получится сделать это настолько хорошо.

— Вау, — шепчет девушка, глядя на себя в зеркало, и вдруг разворачивается и целует меня в щёку. — Спасибо вам огромное! Вы просто спасли меня!

— Не за что, — отвечаю, но внутри что-то шевелится от ее искренней благодарности.

Игнат подходит ближе, осматривает работу, одобряюще кивает.

— Хорошо. Очень хорошо.

Я благодарно улыбаюсь и киваю, вытирая пальцы лоскутом ткани от краски. Чувствую, как щёки теплеют, а внутри распирает от удовольствия.

И не в том дело, что меня похвалил какой-то парень, а просто… даже не знаю. В пальцах тепло вибрирует. И даже жаль снова убирать кисти в пенал.

Я поднимаю глаза на Илью, и в этот момент он тоже смотрит на меня. Его взгляд проникает так глубоко, что мне становится не по себе. Я быстро отвожу глаза, несколько раз моргнув.

— Поехали, — говорит он спокойно.

Мы выходим из клуба, и воздух снаружи кажется прохладным после густой атмосферы внутри. Илья молчит всю дорогу до машины, и я этому рада. Молчу и я.

Когда мы садимся в машину, я снова вспоминаю этот знакомый аромат его парфюма. Салон наполнен его присутствием, и я стараюсь не дышать глубоко.

Путь до дома кажется тянущимся бесконечно. Он ничего не говорит, но его молчание не угнетает. Напротив, я чувствую себя как-то странно спокойно. Кажется, что он нарочно дает мне возможность побыть наедине со своими ощущениями.

13

Илья

Она выходит из машины и захлопывает дверь. Быстрым шагом идёт к калитке своего дома, не оборачиваясь. Её движения быстрые, она торопится, но плечи заметно напряжены, спина неестественно выпрямлена. Так же, как в первый момент, когда я её увидел. А я сижу за рулём, смотрю на неё, пока её силуэт не исчезает за дверью.

Воздух в салоне пропитан ее запахом. Тёплый, чуть сладковатый аромат, который до этого был едва уловимым, теперь кажется ярким.

Поворачиваю голову, и мой взгляд падает на сиденье. Она забыла свой шарф. Оставила в спешке.

Улыбаюсь, тянусь и беру его в руку. Тонкая светлая ткань мягко ложится на пальцы, и я невольно сжимаю крепче. Подношу его к лицу и глубоко вдыхаю.

Он пахнет ею. Её духами, её кожей. Этот запах срабатывает как будто бензина в тлеющий огонь плеснули — меня моментально торкает. В штанах становится тесно, в груди вибрирует.

Я откидываюсь на спинку сиденья, сжимая шарф в руке, и думаю о ней.

Она охрененная. Невероятно сексуальная, очень красивая. Полные аккуратные губы, мягкий взгляд, тонкие красивые запястья — это бросилось в глаза в первое же мгновение знакомства.

А потом я услышал её запах.

Меня размазало мгновенно.

Женщину, которая так пахнет, хочется сразу раздеть.

Ее муж — придурок. Это очевидно. Каким нужно быть идиотом, чтобы не замечать такую ​​женщину рядом? Я не знаю их семейных деталей, но что-то в ее взгляде, в том, как она замыкается, говорит мне больше, чем ее слова.

Она слишком красива, чтобы так выглядеть — будто несёт в себе груз, который ей не под силу.

Степфордская жена, запертая за высоким забором требований и правил.

Она несчастна. Надо быть идиотом, чтобы этого не понять.

Я видел, как её руки дрожали, когда она рисовала. И всё же Лиля будто ожила, когда взяла кисть в руки. В ней появилось что-то настоящее.

Это бесит. Почему он не замечает? Её муж.

Тогда за столом хотелось упороть ему прямо в рожу, когда он стал отдавать ей приказы, будто прислуге. Кривил пьяной мордой, намеренно подчёркивая, что он такой весь из себя хозяин.

Противно было.

Я бросаю шарф на сиденье, резко разворачиваю машину и газую, чтобы сбить напряг от этих мыслей. Гул мотора и рывок — вперед, то, что мне сейчас нужно.

Еду к отцу. Утром приехала его жена, она меня и мою мать не сильно жалует, так что триггерить не буду. Он как раз написал, что сейчас в сервисе.

Отец давно завязал с государственными делами и ушёл в бизнес. Решил расширять свою сеть автосервисов и тут, на юге страны. Выкупил несколько загибающихся точек и сейчас как раз осматривает одну из них.

Подъезжаю, глушу двигатель и выхожу из машины. Осматриваю обшарпанное здание с дебильными граффити. Скоро здесь будет фирменная точка.

— Илья? Ты же сказал, что сегодня занят, — отец выходит навстречу. Он в рабочей одежде, руки перепачканы. Работать самому у него уж точно нужды нет, но это его кайф и релакс.

— Да решил глянуть, где ты тут закопался, — пожимаем друг другу руки и идём в здание.

Внутри, конечно, бардак. Подъёмники ржавые, смотровые ямы в хлам. Грязно. Но неожиданно вкусно пахнет кофе.

— Разгребаешься? — осматриваюсь. Рабочие приводят в порядок сервис, а отец ведёт меня к столу с разбросанными по нему бумагами.

— Ага. Вера сегодня не в духе, желания ехать на квартиру вообще по нулям. А ты что? Лилю отвёз домой?

— Отвёз, — киваю.

— Кофе хочешь? — протягивает мне бумажный стакан. — Как раз заказал, когда ты позвонил.

Беру стакан и делаю глоток.

— Пап, — говорю, глядя на него через край стакана, — ты говорил, что дядя Рома женат давно. Что знаешь о его жене?

Отец прищуривается, явно удивлённый моим интересом.

— Лиля? А что? — его тон настороженный, но пока спокойный.

— Просто интересуюсь, — бросаю я, чуть пожимая плечами. — Красивая женщина.

— Да, красивая, — соглашается он, но в его голосе слышится что-то, что мне не нравится. — Но на этом её заслуги заканчиваются. Роман — человек серьёзный, дал ей всё, что у неё есть.

Я молчу, стараясь не выдавать раздражения. Этот взгляд, этот тон — всё это подтверждает мои догадки. Никто из семьи, похоже, не видит в ней настоящего человека.

— А сама она чем занимается? — продолжаю спокойно, но внутри всё кипит.

— Роман говорил, что она работает где-то в рекламном агентстве то ли бухгалтером, то ли секретарём. Должна вот-вот уволиться — он настоял, чтобы она оставалась дома. Это правильно, так и должно быть.

«Правильно».

Меня передёргивает от этого слова.

— Ладно, понял, — говорю, вставая. — Спасибо, что уделил время.

Отец внимательно смотрит на меня, но ничего не говорит. Ему мой интерес к жене брата явно не нравится, но это его проблемы. Ему во мне много чего не нравится, как и мне в нём, но как-то же живём.

14

Лиля

Едва вхожу в дом, чувствую, как моментально снова возникает стеснение в груди. Настроение падает ниже нуля, и всё, чего мне хочется, это остаться с собой наедине, чтобы сохранить хотя бы остатки того чувства, которое окутало меня в клубе Игната, пока я держала в руках кисти.

Но вместо этого оно разбивается на осколки под недовольным взглядом мужа.

— У меня машина сломалась, и я…

— Я в курсе. Машина уже во дворе. А вот ты где была?

— Женя попросил Илью помочь мне, — говорю ровно. На мужа смотреть не хочу, поэтому опускаю глаза на свои руки и начинаю снимать кольца и часы. — А ему надо было заехать на работу. Не командовать же мне чужим временем. И так спасибо за помощь, а то бы кто знает сколько сидела бы на трассе в темноте в ожидании эвакуатора.

— И быстрее бы оказалась дома.

— Ты серьёзно, Ром? — вскидываю глаза на мужа резко. — Мне нужно было сидеть там на дороге одной? Я, между прочим, звонила тебе не раз. Но у тебя не было связи. Где ты был?

— А где я был, Лиль? — зло прищуривается, встряхивая газету. — На работе. Деньги зарабатывал. Не для номинальной галочки, а реальные, для семьи. И что я вижу вечером, придя домой уставший? Жены дома нет. Ещё и претензии о том, что я в рабочее время посмел не ответить!

Он всё, как и всегда, переворачивает. Извращает, выставляя меня виноватой.

— Рома… — прикрываю глаза и считаю про себя до пяти. Просто хочу уйти, чтобы этот разговор закончился.

Роман хмурится, и я чувствую, как напряжение растекается по комнате, словно плотный, удушающий туман. Я стою неподвижно, вцепившись в снятые кольца, а он смотрит на меня, как на провинившуюся. Я старательно не поднимаю глаза, чтобы не пересекаться с ним взглядом, и слышу, как он негромко цокает языком, подтверждая свои претензии.

— Слишком поздно разъезжаешь, Лиля, — бросает, проходя к креслу, и в его голосе уже не раздражение, а что-то более опасное. Предупреждение о последствиях, которые мне не понравятся. — Я надеюсь, ты понимаешь, как это выглядит?

Всё по кругу. Будто ему это удовольствие доставляет.

Совершенно не хочу продолжать этот разговор.

— Я проголодалась, — бросаю и иду в зону кухни.

Роман тихо фыркает. Лицо его мрачнеет, но он ничего не говорит, лишь отмахивается и уходит из комнаты.

Глубоко вздыхаю, стараясь выкинуть из головы его слова. Достаю передник и набрасываю прямо поверх уличной одежды. Мою руки и вдруг задумываюсь, что в последний раз я ела по-настоящему, чтобы получить удовольствие, кажется, лет сто назад. Чтобы действительно хотела есть, а не заталкивала в себя хоть что-то только потому, что надо. Всё в последнее время механически как-то. Но сейчас... сейчас мне хочется.

Я нахожу помидоры, пару яиц, достаю луковицу и начинаю готовить. Разогреваю сковороду, слышу, как масло шипит, когда кладу нарезанные овощи.

Запах жарящихся помидоров наполняет кухню, дразня аппетит.

Бросаю взгляд на часы: поздно, но мне всё равно.

— Хочешь? — обращаюсь к Роману, перекладывая яичницу в тарелку.

Он смотрит на меня так, будто я сделала что-то неподобающее, и хмурит брови.

— Еда в десять вечера? Ты серьезно?

— Ром, это просто яичница.

— С чего это у тебя аппетит проснулся? — в его голосе звучит уже не удивление, а откровенное неодобрение. — Знаешь, мне бы не хотелось, чтобы это вошло у тебя в привычку.

— И что это значит? — я не поворачиваюсь, но мои руки сжимают вилку сильнее, чем нужно.

— Да то и значит, — его голос становится жёстче. — У моего зама, Артюхова, жена — жирная свинья. Жрёт целыми днями. Он с ней ни на одно официальное мероприятие прийти не может. Думаешь, мне хотелось бы увидеть тебя такой?

Я застываю, не знаю, как ответить. Слова застревают в горле, горечь накатывает волной.

— Боже, Рома, это просто яичница! — резко разворачиваюсь, сжимая вилку в руке до белых костяшек. — Я устала и проголодалась. Что здесь, блин, такого?!

В этот момент открывается дверь, и в дом заходит Костя. Он буднично здоровается, бросает сумку и, увидев еду, усаживается за стол.

— Мам, дай и мне тарелку, — говорит сын. — Я голодный как волк.

Роман, раздражённый, швыряет газету на стол и уходит, а я, выдохнув перекладываю половину яичницы в чистую тарелку и ставлю перед Костей. Тот принимается за еду, что-то листая в смартфоне.

— Что у вас тут произошло? — спрашивает как будто для галочки. Мне кажется, если я не отвечу, он и не заметит.

Но я отвечаю. Мне хочется хоть какой-то поддержки от сына. Слово приятное услышать.

— Твой отец переживает, что если я буду есть на ночь, то стану жирной свиньёй. Можно подумать, я каждый вечер наедаюсь до отвала.

Сажусь за стол и наконец принимаюсь за еду. Аппетит уже, конечно, испорчен, но я теперь как минимум на зло Роману поем.

— Знаешь, он прав, — говорит он вдруг, не поднимая голову.

15

Уже почти восемь вечера, но Романа до сих пор нет с работы. Час назад он прислал сообщение, что они с мужчинами с работы решили поехать в сауну. Тяжёлая была неделя, и в пятницу захотелось отдохнуть и расслабиться им.

И я, признаться, даже не знаю, что я сейчас чувствую. Я прекрасно понимаю, что там будут женщины. Обязательно. Готовые поддержать любое предложение.

И что я могу?

Злиться?

Да, злость накатывает, но вместе с ней приходит странное чувство облегчения. Романа нет дома. Он не пристаёт ко мне со своими претензиями, не требует ужина, не командует. Эта тишина… спокойствие… Они почти приятны. Но всё равно тяжело.

Меня снова захлёстывает какая-то безысходность. Я стою у окна кухни и чувствую себя… ненужной. Как будто меня просто выбросили из жизни.

Муж с другой. Сын у друга. А я? Я осталась одна в этом доме, который больше похож на клетку.

Внезапно на столе вибрирует телефон, заставляя вздрогнуть от неожиданности.

Кто вообще может звонить вечером? Сестра в основном шлёт голосовые, а больше… больше мне никто особо не пишет. Не считая мужа с его распоряжениями. Но он сейчас занят.

Хватаю телефон и хмурюсь.

Номер незнакомый.

— Алло? — смахиваю для ответа.

— Лиля? — голос на другом конце дрожит, звучит почти истерично.

— Да, это я, — отвечаю растерянно, не понимая, кто это. Но сердце замирает. Вдруг что-то с Костей? Это всегда для меня самое страшное.

— Это Диана. Из клуба, помните?

— Помню, — отвечаю удивлённо, слегка выдохнув, что это не касается сына.

— Простите, что поздно звоню… но… у нас проблема. Огромная проблема.

— Что случилось? — напряжение в ее голосе передаётся мне, и я сажусь на ближайший стул.

— Сегодня в клубе крупная тусовка, серьёзная развлекательная программа. И наш художник не приехал. Он заболел или что-то ещё, я не знаю. Мы не можем с ним связаться. А у нас шоу через два часа, — быстро говорит она. — Вы… Вы могли бы приехать?

— Что? — я замолкаю, не верю своим ушам.

— Пожалуйста, Лиля, нам больше некому помочь. Вы же спасли меня тогда…

— Подожди, это… это невозможно. Уже поздно. И… — слова застревают в горле. Я хочу объяснить, почему ещё я вынуждена отказать, но вдруг понимаю, как именно это прозвучит вслух.

— Прошу вас! — она почти умоляет. — У нас пять танцовщиц, и их всех надо расписать. Если мы не выступим сегодня, Игнат нас просто уволит.

— Диана…

Я замолкаю, прикидывая: пять девушек — одна я. Времени много уйдёт.

А если Роман вернётся? А как я вообще могу поехать в такое место так поздно?

Нет-нет, бредовая идея. Это чревато сильным скандалом дома.

Стою с телефоном в руках напротив большого зеркала на стене.

Смотрю на себя.

Какая же я… жалкая.

Я устала быть мебелью. Устала быть чем-то, что можно просто оставить в доме, выключив свет.

И я, чёрт возьми, хочу пойти туда и сделать это! Для себя!

Снова взять в руки кисть и почувствовать хотя бы призрачный отблеск удовольствия.

Глубоко вдыхаю и принимаю решение.

— Хорошо, — говорю наконец. — Я приеду.

— Спасибо, Лиля! Спасибо тебе большое! — Диана всхлипывает от облегчения. — Тут всё есть.

— Я вызову такси.

Я скидываю звонок и иду в спальню за одеждой. Чувствую, как сердце в груди взволнованно трепещет. Пальцы чуть покалывает, ладони хочется вытереть о домашнее платье.

Это рискованно, но я ведь ничего плохого не собираюсь делать!

По крайнем мере, это совсем не то же самое, что бухать сейчас в бане со шлюхами, как некоторые.

Я быстро собираюсь. Натягиваю джинсы, которые так редко ношу, лёгкий свитер. Вытаскиваю из шкафа старую шкатулку, в которой лежит моя палитра и несколько кистей. Даже не знаю, зачем я их перевезла из родительского дома и столько лет хранила.

Такси приезжает быстрее, чем я ожидала, и я выхожу из дома, чувствуя, как холодный вечерний воздух окутывает меня, пробирая через тонкое пальто.

Но мне всё равно сейчас. Я чувствую, как во мне пульсирует адреналин. Кому-то такой поступок совсем не покажется странным, но не для меня. Я не езжу поздними вечерами в ночные клубы расписывать красками обнажённые тела танцовщиц.

Не ездила.

А сегодня поеду.

И да, для меня это реальный адреналин.

Я не знаю, зачем я это делаю. Но одно я знаю точно — сегодня я сделаю что-то для себя. Что-то настоящее. Что-то, что, может, наконец вернёт мне ощущение жизни. Хотя бы немного. Даже не взирая на последствия.

16

Выхожу из такси и на пару секунд думаю, что, возможно, согласиться было не лучшей идеей. После тишины и полутьмы моего пустого дома шум толпы у клуба и мерцание огней, кажется, глушат сразу все мои органы чувств.

Крепче сжимаю ручку своей сумки и иду ко входу, решив обратиться к охраннику.

Я прохожу мимо толпы, замечая, что у некоторых тоже расписаны лица, на ком-то элементы костюмов, маски. На баннере над входом атмосферная надпись “Welcome to hell”*, от которой мурашки бегут по спине.

Сегодня в клубе тематическая вечеринка к Хэллоуину. Если честно, даже предположить не могла, что молодёжь так активно вовлекается в такое. Когда мне было семнадцать, маскарады считались чем-то скорее совсем детским.

Охранник с головы до ног внимательно осматривает меня, и я сразу чувствую себя не на месте. По дресс коду тоже, судя по всему, не подхожу.

— Простите, я… — начинаю и понимаю, что голос звучит слишком тихо. Сжимаю пальцы на ремешке и увереннее добавляю: — Я здесь по просьбе Дианы. Танцовщицы. Их художник не приехал и попросили меня.

Охранник, массивный, крупный мужчина с гладко выбритой головой, кивает и говорит в сторону другому мужчине что-то. Через минуту мне машут рукой, приглашая войти.

Внутри атмосфера ещё более хаотичная, чем на улице. Музыка звучит громко, отдавая гулом внутри. Воздух тяжёлый, плотный. Через стеклянные двери холла видно, что в зале много людей. Танцпол забит.

Диана ждёт меня на лестнице. Она выглядит взволнованной, но, увидев меня, едва не подпрыгивает от радости.

— О, Лиля! — Она бросается ко мне, хватает за руки. — Ты пришла! Спасибочки-спасибочки!

— Где ваши девушки? — спрашиваю, не тратя времени, чувствуя, как адреналин в крови начинает бурлить.

— Здесь! Пойдём!

Диана держит меня за руку и ведет через коридоры клуба в небольшую комнату. Внутри пахнет косметикой и лаком для волос. На открытых рейлах висят ряды костюмов, на полках возле зеркал с лампами разбросаны украшения, кисти для макияжа, шпильки для волос, на полу в одном месте рассыпаны блёстки.

Возле стола столпились девчонки, которые тут же внимательно смотрят на меня, когда мы с Дианой входим.

— А вот и Лиля, — объявляет Диана. — Она нас спасёт!

Я ставлю сумку на стол и достаю кисти, палитру. Диана приносит мне банку с водой и уже знакомую коробку с красками.

В голове уже мелькают идеи и образы.

— Так, девочки, кто первый? — спрашиваю, надевая передник, который успела прихватить дома из кухни. — И коротко мне опишите, что за номер и что вы хотите видеть. Какие вообще образы создаём.

Самая худенькая из них, девушка с короткими чёрными волосами, встаёт и первой подходит ко мне.

— У нас кошачьи мотивы, но с уклоном в что-то пугающее, в мистику. Не милашки, — говорит она. — Чтобы в общую тему тусовки.

Я оглядываю ее, пытаясь представить себе образ.

— Ты будешь… кошкой. Лунной кошкой, — произношу, уже размешивая серебристую краску. — Клыки сделаем поярче, глаза подведём алым.

Она улыбается и раздевается, оставляя на себе только белые хлопковые трусики без швов, а я беру кисть и делаю первый мазок.

Краска ложится гладко, линии становятся всё изящнее, я погружаюсь в процесс, забывая обо всём вокруг. Мир будто перестаёт существовать, сужаясь до того, что я делаю в моменте. Это пропитывает меня насквозь. В каждую клеточку тела проникает.

Каждая из девушек — мой новый холст, и на каждой из них я создаю что-то уникальное. На плечах и руках одной появляется паутина, на другой — огненные языки. Ещё одна становится цветочным кошачьим демоном с яркими листьями и темными лепестками.

В комнате становится жарко, но мне это не мешает. Я чувствую, как с каждым новым мазком внутри меня растёт чувство, что я там, где должна быть. Здесь, с красками и кистями, я становлюсь собой.

Когда заканчиваю, девушки встают и присматриваются к зеркалу, разглядывая себя. Они выглядят восхищёнными, смеются.

— Обалдеть, Лиля! — зачарованно говорит Агния, одна из девушек, разглядывая рисунок на своей груди. — Кайф просто! Ты мастер! Ты обязательно должна остаться и посмотреть наше выступление.

— Спасибо, — улыбаюсь. — Но остаться, наверное, не получится…

И тут дверь в гримёрку распахивается. Внутри влетает Диана, за ней входит… Илья.

Я моментально замираю. Сердце пропускает удар, отдавая странной щекоткой в груди. Я, конечно, знала, что сегодняшнюю программу в клубе ведёт он, но старалась эту мысль в голове своей не раскручивать, чтобы… Чтобы не зациклиться на ней.

— Лиля! — восклицает Диана, явно воодушевлённая. — Ты просто гений! Девочки выглядят потрясающе! Но у нас остался ещё один персонаж.

Я смотрю на нее, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее.

— Кто? — зачем-то спрашиваю, хотя и так понимаю.

Она оборачивается к Илье и хлопает в ладоши:

— Диджей Агай! Ему нужен образ. В тему тусовки.

— Привет, — улыбается он, глядя на меня. Его взгляд цепляет и удерживает мой, и я не могу отвести глаза.

17

Я сижу напротив Ильи, и его уверенный взгляд заставляет меня нервничать ещё сильнее, чем раньше. Он расслабленно садится на стул, словно это для него обычное дело, и кладёт футболку на спинку. В комнате как будто становится ещё жарче, но на самом деле это моя кожа начала гореть. Не только лицо — вся по телу.

На долю секунды я замираю, прежде чем взять кисть в руки. Пальцы дрожат, заставить себя сосредоточиться кажется нереальной задачей.

Сглатываю и пытаюась успокоиться. Я делала это уже несколько раз за сегодняшний вечер. Это всего лишь краски. Всего лишь кожа.

Всего лишь кожа, обтягивающая сильные, крепкие выпуклые мышцы, идеальный пресс, широкие развёрнутые плечи…

Горло пересыхает моментально, а в животе всё сжимается. В последнее мгновение торможу себя, чтобы интуитивно не сжать бёдра.

Боже…

Краски не нужны, чтобы создать из Ильи образ демона.

Потому что ему не нужен образ. Он и есть демон.

— Ну? — произносит приглушённо, слегка выгибая бровь. — Или передумала?

— Нет, — отвечаю слишком резко, почти оттолкнув свою неуверенность. — Просто... размышляю, с чего начать.

Диана улыбается, а потом хлопает в ладоши:

— Ладно, мы с девочками пойдём. Надо прорепетировать перед зеркалами, посмотреть, как двигается рисунок. Вы тут разберётесь. Лиля, он твой.

Её последние слова звучат так, будто за ними скрывается нечто большее — другой смысл, но я стараюсь не обращать внимания. Диана и девчонки выходят, и дверь за ними тихо закрывается, оставляя нас одних в этой душной гримёрной.

— Твой, значит, — усмехается Илья, а его взгляд цепляется за мои губы. И это совсем не помогает мне сосредоточиться.

— Сиди смирно, — бросаю я, делая вид, что его взгляд на меня не действует.

Но, боже, как он действует.

Я кладу палитру на стол, беру кисть и макаю её в чёрную краску. Первый мазок ложится на его грудь. Рисую плавную линию вдоль ключицы, представляя тени, которые должны подчеркнуть его силуэт.

— Ты молчаливая, когда работаешь, — замечает он. Голос низкий, вибрации от его слов будто отзываются у меня под кожей.

— Предпочитаю сосредотачиваться, — отвечаю, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

Провожу ещё одну линию, добавляю штрих на его ребрах. Его кожа тёплая, гладкая, и я чувствую каждый раз, как кисть касается её. Это непросто — удерживать кисть ровно, когда в голове такой вихрь.

— Мне нравится, — вдруг говорит он.

— Что именно?

— Как ты делаешь то, что делаешь. Серьёзно. С душой. — Его голос звучит тепло, и в нём сейчас нет той наглости, которую я ожидала.

Я поднимаю взгляд и встречаюсь с его глазами.

Зря. Там слишком много. Этот взгляд будто притягивает магнитом, обволакивает и заставляет забыть обо всём.

Я не знаю даже, как описать это ощущение… оно как магия. Всё тело ватным становится, а кожа изнутри пылать начинает. Мне кажется, я отчётливо чувствую разряды тока где-то в районе поясницы.

И да, я так же отчётливо понимаю, что я возбуждена.

До предела. До дрожи. До сбоев в сердцебиении.

Так, как, наверное, никогда не была.

Быстро отвожу глаза и возвращаюсь к рисунку. Стискиваю зубы и включаю максимальный самоконтроль, на какой только способна.

Краска ложится всё увереннее. На его груди начинают вырисовываться тени и линии, создающие образ демона с пылающим сердцем. Я добавляю резкие, агрессивные элементы, чтобы подчеркнуть тему. Искры, трещины, языки пламени.

Так увлекаюсь, что когда кистью нужную тень у меня создать не получается, я начинаю тушевать линия пальцами, и лишь в процессе понимаю, что касаюсь другого мужчины.

Касаюсь и чувствую, как покалывает мои пальцы. С них словно вот-вот искры полетят.

И… ох, что же меня сейчас толкает посмотреть ему в глаза?

Потемневший, напряжённый — он обжигает меня в момент, заставляя вздрогнуть всем телом.

Остаётся надеяться, что Илья эту дрожь не заметил…

— Ты настоящая художница, Лиля, — я слышу, чувствую в его голосе искренность, и она пробирает до самого нутра. — Что ты забыла на кухне? В доме этого сноба?

— Нет, — отвечаю тихо. — Просто рисую, чтобы помочь.

— Это ты так себе объясняешь, — говорит он с лёгкой насмешкой.

Я не отвечаю, погружаясь в последние штрихи. Когда заканчиваю, встаю и отступаю на шаг, чтобы оценить результат.

Илья встаёт со стула, медленно разворачивается к зеркалу и внимательно разглядывает себя. Чёрные линии на его груди и плечах переплетаются с огненно-красными и серебристыми оттенками. Демон. Мощный, опасный, слишком живой.

— Это… круто, — говорит он, глядя на меня через зеркало. — Спасибо.

— Не за что, — выдыхаю, и только сейчас понимаю, что почти всё это время задерживала дыхание.

18

— Увидимся, — подмигивает Илья, а я едва выдерживаю, чтобы глаза не опустить.

Чувствую себя зардевшейся малолеткой. Будто мне не тридцать пять, а семнадцать.

Я вижу, как он открывает дверь и исчезает в коридоре. В гримёрной становится как будто… ощутимо пусто. Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю в надежде, что дрожь утихнет, но она не спешит этого делать.

Собираю и мою кисти и палитру, аккуратно убираю их в сумку. Уже давно домой пора. Но… я понимаю, что не могу уйти, ещё раз не увидев его.

Я даже не знаю зачем, но мне это нужно. Может, чтобы удостовериться, что всё это просто работа была, ничего больше. Что это на самом деле не имеет никакого значения.

Я выхожу из гримёрной и направляюсь в зал. Я одета совсем неподходяще для этого места, поэтому ловлю на себе недоумённые взгляды нескольких девушек у входа в зал. И сравнение себя с ними внезапно больно колет.

Вот такими он окружён — яркими, молоденькими, фигуристыми фитоняшками с пухлыми губами и длинными ногами. А я… метр с кепкой и зал дважды в неделю с натяжкой.

О чём я вообще думаю?

ЗАЧЕМ я вообще об этом думаю?

Развернуться бы и быстрее ехать домой. Но… я всё равно прохожу в зал. Толпа внутри плотная, воздух вибрирует от мощных басов. Музыка захватывает сразу, пробирает до самого нутра. Световые эффекты мелькают, разрывая тьму вспышками красного, синего, зелёного.

Илья стоит в центре рубки. Он кажется частью этой музыки, ее создателем и дирижером. Его руки быстро двигаются, смешивая треки, тело ритмично покачивается. Нижняя половина лица закрыта маской, волосы в продуманном беспорядке, на голове горят красным рога. Рисунок на теле идеально дополняет образ.

Весь зал, кажется, в его власти. Люди на танцполе отдают ему всю свою энергию, а он возвращает ее им, многократно увеличивая.

Это не просто музыка. Это магия. И демон с огненным сердцем в груди повелевает всем этим действом.

Я стою в стороне, затаив дыхание. Не могу оторвать взгляд. Он весь в огне прожекторов, в тумане концертного дыма, и у меня просто дух захватывает. Пробирает до дрожи. Его движение, его музыка… Все вокруг живет и дышит в унисон с ним.

Мне хочется подойти поближе, хочется остаться, но я не могу. Вместо этого просто стою и смотрю. Пока он, подняв глаза, неожиданно не ловит мой взгляд.

Хотя нет, мне просто кажется. Зал такой огромный, людей в нём тьма, но ощущение именно такое.

— Агай просто охуенный, — слышу рядом.

Две девушки стоят рядом и так же заворожённо смотрят на Илью. Я вижу, как блестят у них глаза и внезапно испытываю неприятное чувство где-то за грудиной.

— Я бы там в диджейской рубке постояла на коленях сейчас, — хихикает другая.

— Уверена, там уже очередь, Насть, — смеётся её подруга.

— И чё? — хмыкает эта Настя. — Подвинутся. А у меня сегодня на Агая планы. Попрошу Стаса познакомить, они вроде бы как знакомы.

И, откинув уверенным движением волосы за спину, девушка идёт прямо в центр танцпола и начинает танцевать. Она явно привлекает внимание Ильи, безотрывно глядя во время движений на него.

И да, ей есть чем привлекать. Она идеально красива и уверенна в себе.

И молода.

У меня же вдруг внутри всё стягивает в такой противный болезненный узел, что срочно хочется на воздух.

Я выбегаю из клуба и быстро иду к такси. Сердце колотится как бешеное, а воображение рисует пошлые картинки, где эта Настя и…

Не думать! Мне вообще не положено об этом думать!

Я замужняя женщина!

Такси увозит меня домой. Я смотрю в окно, но не вижу ни огня города, ни силуэтов зданий. Мысли путаются, а тело всё ещё откликается на ту вибрацию, что оставила его музыка.

Я злюсь. На себя. На эти чувства, которые я начинаю осознавать. На то, как мое тело реагирует на него. Всё это неправильно. Это глупость. Но почему же тогда у меня горят щеки, почему в груди такая невыносимая тяжесть?

Глубоко вздыхаю и закрываю глаза, пытаясь успокоиться. Это пройдёт. Это должно пройти.

Вхожу в дом и всё накатывает разом. Серая, тяжёлая атмосфера встречает меня с порога. Воздуха будто нет.

В гостиной горит свет, и там сидит Роман. Лицо у него мрачное, взгляд тяжёлый, а в руке… ремень…

— Ты где, сука, была? — спрашивает приглушённо.

Он пьян. В глазах столько ненависти, что меня будто кипятком ошпаривает.

— Я… — пытаюсь объяснить, но горло перехватывает.

— Шлюха.