Мир мечты.

Глава 1.

Глава 1.

Мир, в котором всё должно быть по её

Степана Леонидовна Разина всегда входила в любую комнату так, будто это была её территория. Будь то кабинет директора хлебозавода, где она когда-то стучала каблуком и поднимала телефонную трубку с командным «Алло!», или собственная кухня, где каждая кастрюля знала своё место. Она привыкла к тому, что люди при ней ссутулятся, а предметы — сами становятся на положенные позиции.

Ей было пятьдесят пять, и возраст этот носился ею, как орден. На висках — короткая стрижка «под пикси», точная, как армейский устав; волосы с рыжеватым тоном, но всегда с проблеском искусственной краски — она ни за что не позволила бы седине показаться на публике. Маникюр — обязательно красный, ногти ровные, отполированные до блеска. Фигура — тяжеловатая, полная, но с такой прямой спиной, что казалась статной: бывшая комсомолка умела держать стойку так, будто сейчас на трибуну поднимется и речь начнёт.

В молодости Степана Леонидовна слыла красавицей. Высокая, румяная, с горящими глазами, которые могли и влюбить, и испепелить. Муж её, Николай, тогда студент-экономист, видел в ней «сильную женщину нового времени». Первые годы брака казались сказкой: стройка дома, общие мечты, сын родился — Андрей. Она была счастлива, но… недолго.

Счастье у неё всегда ломалось о её собственный характер. Николай то и дело напоминал: «Стёпа, дай мне самому решить». Она фыркала: «Тебе? Решить? Да ты и шагу без меня не сделаешь». Ссоры становились громче, паузы — длиннее. В один день он просто собрал чемодан и ушёл. «К тишине», как он сказал. С тех пор в доме воцарился её железный порядок и бесконечные разговоры с самой собой.

Сына она растила одна. Андрей был её гордостью и слабостью. Она могла сорваться на крик, могла отругать за двойку или за грязные ботинки, но втайне она обожала его до слёз. «Мой мальчик, моя кровь», — думала она по ночам, укрывая его одеялом. Впрочем, любовь у неё всегда выражалась в приказах: «Садись! Делай! Не спорь!» Он привык, подчинялся, но в его взгляде росла какая-то тихая тоска.

И вот теперь Андрей вырос. Нашёл себе жену.

Невестка Наталья — вот уж кость в горле. Молодая, стройная, с длинными волосами, улыбчивая. С виду — золотая девочка, на деле — хитрая, как лиса. Делает вид, что уважает, а сама всё по-своему. Хуже всего, что сын рядом с ней стал огрызаться! Мог сказать матери: «Мам, не надо так». Неужели это не Наталькина работа?

Вечером, за день до юбилея, Степана Леонидовна сидела в своей квартире и методично перебирала воспоминания. У неё всегда была привычка: перед важным событием словно перечитывать свою жизнь. Вот она, двадцатилетняя, с красным галстуком на груди, орёт лозунги на митинге. Вот тридцатилетняя — с кипой бумаг в отделе кадров, раздаёт приказы. Вот сорокалетняя — директор завода, стоит у конвейера, запах свежего хлеба, и вокруг — десятки рабочих, которые стараются лишний раз не встретиться с её взглядом. Всё по её слову. Всё под её контролем.

И только дома — пустота. Комната, где стена напротив кровати обвешана коврами, шкаф забит книгами, многие из которых она даже не открывала, — зато красиво, респектабельно. Она любила антикварные тома: не за содержание, а за вид. Чтобы гости заходили и ахали: «Вот это библиотека!» Ей нравилось чувствовать себя хранительницей культуры.

Но сегодня, когда она поправляла юбку перед зеркалом, тоска кольнула неожиданно сильно. «Вот и всё, Стёпа, — сказала она себе мысленно. — Пятьдесят пять. Мужа нет, друзья разошлись, сын с женой — своей жизнью живёт. Осталась одна с этими книгами».

И вот тут в голове зазвенело, будто кто-то тихо прошептал: а что если мир был бы таким, как ты хочешь?

Степана Леонидовна выпрямилась, встряхнула плечами.

— Ещё чего, — сказала вслух. — Мир уже и так по-моему вертится.

Но в душе что-то дрогнуло.

Гости начали стекаться как вода в воронку — по одному, с шумом на лестничной площадке, с запахами духов и табака, с пакетами и коробками, свёрнутыми в блестящую фольгу. В прихожей теснились сапоги и туфли, шелестели пуховики, чья-то чёрная шапка смешно уцепилась за вешалку. Степана Леонидовна вышла встречать — подбородок выше, плечи расправлены, взгляд тот самый: «Радоваться будете — по команде».

— Ой, Степана Леонидовна, цветёте! — воскликнула худенькая соседка с третьего, в кремовом платье.
— И вы ничего, — отмерила хозяйка, обведя взглядом складочки на талии соседки с таким видом, будто кастетом поправила.

Кухня жила отдельной жизнью: там шипели сковороды, сопела кофеварка, скрипели крышки контейнеров. Невестка, аккуратно поджав губы, раскладывала тарелки, и каждый её жест говорил «я стараюсь». Степана незаметно проходила мимо и подправляла: то вилки перевернёт зубцами внутрь, то салат передвинет на «почётное место». Невестка ловила эти движения боковым зрением и вздрагивала, как кот, которому наступили на хвост глазами.

— Андрей, — позвала Степана, — почему у свечей фитили обрезаны не на одну длину?
— Мам, это… — начал он и тут же захлопнул рот под материнским взглядом. — Сейчас исправлю.

Гости заполняли комнату слоями: первый — самые близкие, второй — дальние, третий — те, кто пришёл из чувства долга. Никто не решался занять диван, пока хозяйка не кивнула. Она кивнула — и все, словно дирижёр палочку взмахнул, сели, расправили салфетки, заулыбались.

Тосты пошли ровными волнами. «За здоровье!», «За долгие годы!», «Чтобы всё по-твоему!». Последняя фраза особенно гудела в ушах: «по-твоему». Она улыбалась уголком губ, словно слышала подтверждение собственной теории мироустройства.

Наталья мелькала между гостями, подливала компот тем, кто сегодня «за рулём», меняла тарелки под горячее, ловко снимала с запеканки фольгу, чтобы пар взлетел красиво. Платье у неё было неброское — серо-голубое, с узкой тёмной лентой на талии. «Умная дрянь, — подумала Степана. — Даже платье выбрала, чтобы не выделяться. Видно, учится…»

На кухонном подоконнике стояли консервы, собственноручно закатанные когда-то Степаной: огурцы, помидоры, янтарные дольки варенья. Эти банки пахли прошлой уверенностью: когда всё понятно, расписано, закрыто крышкой. Она провела ладонью по холодному стеклу одной из банок — успокаивающий жест.

Глава 2.

Глава 2.

Роза со штырями

Сначала был запах. Не больничный спирт, не вчерашний майонезный салат и не лак для волос, а свежая роса — как будто кто-то только что отжал рассвет и разлил по воздуху. Потом — шёпот лепестков, тёплых и упругих, скользящих по щеке. И жаркое щекотание на лопатках — там, где у нормальных людей ничего нет.

— Так, — сказала Степана Леонидовна, не открывая глаз. — Кто включил кондиционер на «весна»?

Лепестки улыбнулись, да-да, именно так: они шевельнулись хихикающе, и в это хихиканье вмешался тонкий перезвон — будто бокалом провели по кромке. Она распахнула глаза.

Мир был круглым, как чаша. Высоченные лепестки розы, прозрачные на свет, держали куполом небо. Сквозь карминовый просвет светило солнце — густое, как мёд. На внутренней поверхности лепестков тонко проползали капли — каждой хотелось дать имя. Внизу, под шуршащим розовым дном, блестела вода, и весь цветок, оказывается, плавал в небольшом озере, гладком, как полированный камень. По краям озера — луга, за лугами — лес, и над всем — такая яркость красок, что глаз поначалу отказывался верить.

— Кино «в панораме», — обронила Степана и осторожно пошевелилась. Что-то за спиной мягко пошуршало. И снова щекотно. И как будто — расправилось.

Она очень медленно оглянулась через плечо. За спиной раскрылась пара крыльев: не бархатных плащей, не картонных реквизитов детсадовского утренника, а настоящих — полупрозрачных, с тончайшими прожилками, перламутровых, переливающихся голубым и розовым, как рябь на мыльном пузыре. Края крыльев хищно поблёскивали, как у новенького ножа.

— Так, — произнесла она с глубинным, многолетним начальственным спокойствием. — Этого я не заказывала.

Голос в этом мире звенел чуть-чуть серебристо, словно каждая фраза проходила через крошечные колокольчики. Степана откинула с лба… волосы. И тут выяснилось второе.

Стрижка «боевой каской» осталась в прошлом. На голове торчала модная пикси — да так ловко выстриженная, что любая городская парикмахерша нервно сняла бы фартук. Прядки с однажды ненавидимым мелированием — нежно-голубые и бледно-розовые —, как назло, идеально шли к глазам, делая их ярче. Щёки, правда, были всё ещё румяно-полненькие, подбородок упрям — лицо в целом «весёлое, но не сдающееся». И на этом лице вспухала реакция: брови вверх, губы в нитку, глаза округлились до формулировки «не может быть».

— Вы серьёзно? — спросила она у неба. — Розовая феечка? Я, значит, пятьдесят пять лет держала планку, а теперь… пикси и радуга на спине?

Небо деликатно поморгало ласточками. Озеро шевельнулось.

— Как говорила гражданка Скарлетт О’Хара, «подумаю об этом завтра», — сказала Степана. — Но сначала — выбираться отсюда.

Цветок послушно распахнулся, как лифт на первом этаже. Её выгрузило на гладкую, прохладную поверхность воды — и она не утонула: вода держала, как пружинный матрас. Крылья сами себя подогнали, и Степана, нелепо поджимая ноги, поплыла к берегу. Каждый взмах отдавался в лопатках лёгкой сладкой болью — как будто семьдесят лет не работали мышцы, а вдруг пришлось.

— Ничего, — буркнула она. — «Лёд тронулся, господа присяжные заседатели».

На берегу трава была бархатная, как ковёр из детских сказок, но без песка в зубах. В воздухе висел запах мёда и зелёных яблок, где-то рядом журчал ручей. Пчёлы летали осторожно, как дисциплинированные труженицы, не нарушающие регламент.

— Снимите, пожалуйста, с меня это, — сказала Степана, указав на крылья. — Я вам не Дед Мороз, чтобы с бубенцами.

— Что, простите? — отозвался чей-то голос — молодой, вежливый, с чуть насмешливой ноткой.

Из-за высокой травы вышло существо среднего роста в плаще цвета молодой травы. На ушах — серьги-капли, на голове — венчик из полевых цветов. Лицо — хитрое, глаза — как мокрый янтарь. В руках — то ли планшет, то ли табличка из молочного стекла, на которой светились строки.

— Добро пожаловать, новорождённая, — произнёс он церемонно. — Мир Мечты рад приветствовать тебя при распускании.

— Я не новорождённая, — сказала Степана, поправив юбку. Она с удивлением обнаружила, что на ней коротенькая, но плотная юбочка цвета молодого листа и блузка, переливающаяся как перламутр. — Я — человек с трудовым стажем и выслугой лет. И зовут меня Степана Леонидовна Разина.

— В этом мире тебе нужно имя, данное цветком, — мягко заметил он. — Ты распустилась в розе, а розы — с характером. Значит, будешь… Розалинда. Фамилию оставляй, если она тебе в радость.

— Буду Разина, — отозвалась она. — Розалинда… — скривилась. — Ну, хоть не Розочка.

— В документах — Розалинда Разина, — удовлетворённо кивнул провожатый и ткнул стилусом в табличку. — Я куратор первичного расправления крыльев. Можно на «ты», но если хочешь «вы» — мы люди дисциплинированные. Меня зовут Тирс. Из вас выйдет отличная фея-исполнительница желаний, чувствую прямо острые шипы.

— Я чихаю на слово «фея», — сказала Розина. — В буквальном смысле чихаю — на собак. Надеюсь, вы тут не разводите щенков?

Тирс расплылся в улыбке.

— Кто же разводит щенков? Тут их загадывают.

— Потрясающе, — бесстрастно оценила она. — Значит, я — человек, который при жизни никому не подчинялся, теперь буду исполнять то, что взбредёт в голову… гм… детворе?

— Сначала — да, — любезно подтверждил он. — У каждой души — свои стадии. «Первый круг» — смирение мечты: ты учишься исполнять желания этого мира, чтобы перестать путать «правильно» с «по-моему». Дальше — больше. Но не спеши, у нас вечность, а у тебя — сильный ветер в характере. Пойдём.

Они двинулись вдоль воды. Впереди в просвете деревьев показалась дорога — не мостовая и не асфальт, а что-то из гибкой светящейся ткани, как лунная тропа. Она легко пружинила под ногами, и идти по ней было чертовски удобно — простите: волшебно удобно.

Лес был не детской открыткой, а живой: мхи, как крошечные леса, на них — капли с отражённым миром, в отдалении — белые стволы, узкие как свечи. Где-то в кронах шептались птицы, и их речь была не пением, а именно беседой — со смыслом, хотя смысл пока ускользал, как запах свежей булки за закрытой дверью.

Глава 3.

Глава 3.

Подсолнух и кокон

Аудитория «Подсолнух» оказалась именно тем, что обещало название: огромное пространство под крышей гигантского цветка. Стебель толщиной с башню держал купол, лепестки которого светились золотым изнутри. В середине висел круглый шар, похожий на солнечный диск, но мягкий — не слепил, а грел. По стенам-лепесткам бегали солнечные зайчики, и казалось, что само помещение подшучивает: то моргнёт, то блеснёт, то подмигнёт.

— Ну да, — пробормотала Розина, — театр юного зрителя. Только без билетов.

Скамейки для «учеников» были живыми: широкие листья подсолнуха выгибались дугой, пружинили под тяжестью и чуть обнимали с боков, будто кресло-реклайнер. Розина выбрала крайнее место — привычка контролировать выход, вдруг эвакуация. Крылья, правда, пришлось расправить: лист капризничал, если их зажимали.

Рядом плюхнулась соседка — пышнотелая, с ярко-голубыми волосами, собранными в тугой пучок, из которого торчали упрямые прядки. Лицо круглое, глаза насмешливые, губы всегда на полпути к ухмылке.

— Лиля, — представилась она бодро. — Магия воды. А у тебя?

— Разина. Розалинда. Магия огня, — сухо отозвалась Степана. — Будем знакомы.

— Огонь и вода рядом? — Лиля прыснула. — Смешно. Надо предупредить пожарных и рыбнадзор.

— Я сама пожарный, — отрезала Розина. — И рыбнадзор в придачу.

Скамейки оживились хихиканьем: новички уже вовсю слушали их пикировку.

На «сцену» вышла наставница — госпожа Листвица. Высокая, худая, в зелёном платье, усеянном живыми листьями. Движения точные, голос — мягкий, но властный, как шёлк, который режет лучше ножа.

— Приветствую вас, первокрылые, — сказала она, и слова её легли ровным ковром на поляну. — Вы прошли пробуждение. Теперь ваша задача — научиться управлять собой, своей магией и, главное, своим сердцем.

— Сердце — не прибор учёта тепла, — пробормотала Розина. — Управлять… попробуйте.

Листвица будто услышала, но только улыбнулась.

Урок первый: слушание

— У каждого желания есть три голоса, — объяснила наставница. — Первый — то, что человек говорит. Второй — то, что он умалчивает. Третий — то, что он сам от себя прячет. Услышать все три — значит понять.

— А если я не хочу понимать? — уточнила Розина.

— Тогда желание не выполнится, — спокойно ответила Листвица. — И мир останется таким же глухим, как был.

— Хм, — сказала Розина. — У меня на заводе все тоже самое было. Только называлось «совещание в кабинете директора».

Смех прошёл по рядам. Лиля прыснула особенно громко и едва не свалилась с листа.

Урок второй: магия

На середину вышли трое учеников. Один должен был «позвать дождь», другой — «разжечь костёр», третий — «поднять ветер». Магия вырывалась рывками: то огонь подпалил кому-то юбку, то дождь вылился на головы всем подряд. Ветер вообще сорвал со стенки целый лист и понёс его по кругу, как бумажный самолётик.

— Это цирк, а не урок, — заметила Розина. — Но весело.

— Твой выход, — неожиданно сказала Листвица. — Огонь.

— Всегда пожалуйста, — хмыкнула она и шагнула вперёд.

Стоило ей раскрыть ладонь, как на ней вспыхнул огненный шар — густой, оранжево-золотой, с язычками пламени, которые шептали. Жар тронул лицо, волосы отозвались, будто сами были из пламени.

— О, Господи, — пробормотала Розина, — теперь я — факел Олимпиады.

Она швырнула шар вверх, и тот разлетелся на десятки искр, осыпавших зал золотым дождём. Зрители ахнули. Лиля зааплодировала, не скрывая восторга.

— Контролируй, — заметила Листвица. — У тебя сила прямая, но норовит жечь всё подряд. Огонь должен греть, а не палить.

— На хлебозаводе тоже так говорили, — вздохнула Розина. — «Печь должна печь, а не гореть».

Урок третий: подготовка к кокону

— Каждая душа, пройдя испытания первых дней, должна войти в стадию сна, — сказала Листвица. — Кокон — это не наказание. Это рост. В нём вы сбрасываете старое и пробуждаетесь новыми.

— Я уже сбросила мужа, работу и пятьдесят пять лет жизни, — сухо сказала Розина. — Что ещё сбрасывать?

— Всё лишнее, — улыбнулась наставница. — Даже твои шипы.

Розина скривилась: «Шипы — это я и есть». Но спорить не стала.

Вечером их повели в Сад Коконов. Там свисали огромные серебристые шелковые капсулы, каждая мягко светилась изнутри, как лампа в тумане. Воздух был густой, пах мёдом и лунным светом. Феи подходили к своим коконам, и те раскрывались, впуская их внутрь.

— Честное слово, — сказала Розина, — будто в ясли записывают. «Группа раннего развития».

— Тебе пелёнки выдать? — подколола Лиля.

— Попробуй, — прищурилась Розина. — Сама в них обратно завернёшься.

Они засмеялись, и смех был неожиданно лёгким.

Кокон распахнулся — мягкий, как облако. Внутри звенела тишина, похожая на колыбельную. Розина села, обняв колени, и впервые за долгие годы не почувствовала нужды командовать. Крылья сложились сами. Глаза закрылись.

Последнее, что она услышала, был голос наставницы:

— Добро пожаловать во вторую стадию, Розалинда. Проснёшься — и мир станет другим.

И кокон сомкнулся, укрыв её от всего.

Солнце в этом мире вставало без привычного рассвета — вдруг и сразу, будто кто-то резко отдёрнул занавес. Свет хлынул золотыми волнами, и лепестки гигантского подсолнуха, служившего крышей над их сегодняшней аудиторией, раскрылись шире, пропуская лучи внутрь. Казалось, что само здание жило и дышало. Лёгкий аромат подсолнечного масла витал в воздухе, и у Розины сразу возникла ехидная мысль: «Ну, всё понятно, к обеду нас поджарят».

Аудитория «Подсолнух» поражала размерами: высоченный стебель, в который вросли лестницы, платформы и мостики, вёл в зал, где лепестки были и стенами, и потолком. Огромный шар, похожий на солнце, висел по центру, светился мягким золотом и согревал не хуже печки. По залу прыгали солнечные зайчики, словно нарочно дразнили новичков.

Розина шла по пружинистому мосту, переступая с ноги на ногу, и думала, что если это обучение, то цирк приехал и клоуны уже здесь. Она поправила на себе коротенькое платьице — местное облачение феечек, — и пробурчала сквозь зубы:

Глава 4.

Глава 4.

Новое лицо в водопаде

Поначалу был сон. Тяжёлый, вязкий, похожий на старую патоку. В этом сне Розина долго пыталась открыть глаза, но веки словно приклеились. Ей снились какие-то обрывки: родной хлебозавод, горящие батоны, смех Натальи-невестки, чей голос звучал, как комментатор в телепередаче «КВН». Иногда сквозь сон мелькали фразы наставницы: «Сбрось старое», «Дыши сердцем», «Прими новое».

И вот однажды она проснулась.

Кокон сам собой раскрылся, шелк с тихим шорохом расползся в стороны, как занавес театра. Свет ударил в лицо, мягкий, золотистый, а воздух пах медом и мокрой травой. Розина моргнула, села и сразу же поняла — что-то не так.

Во-первых, тело. Оно стало лёгким, гибким, совсем не таким, каким она его помнила последние десятки лет. Не было тяжести в коленях, не ныло плечо, где «погода» обычно болела. Она посмотрела на руки — тонкие, белые, пальцы длинные, как у пианистки.

Во-вторых, волосы. Они свисали вниз длинным рыжим водопадом, густым и волнистым. Концы почти касались земли. Когда она дотронулась до них, пальцы обожгло — волосы отзывались жаром, как огонь.

— Господи, — выдохнула Розина. — Да я теперь электрочайник с функцией подсветки.

Она попыталась подняться — и едва не упала от неожиданности. Ноги, стройные и длинные, двигались уверенно, но тело было настолько лёгким, что казалось: её подталкивает ветер. Крылья за спиной трепетали сами собой, ловя солнечные лучи и отбрасывая вокруг радужные отблески.

Первая мысль: «Куда это меня пересадили?» Вторая: «А кто это в зеркале?»

Зеркала поблизости не было, зато неподалёку журчал водопад. Розина шагнула к нему и наклонилась над гладью.

На неё смотрела девушка лет двадцати. Огромные глаза, сияющие — то ли голубые, то ли зелёные, переливались, как стеклянные бусы. Лицо нежное, с мягкими чертами, но в улыбке угадывалась та же ирония, что всегда жила у Степаны Леонидовны. Волосы… о, волосы — огненно-рыжие, струящиеся ниже пояса, блестящие так, будто их только что полировали до зеркального блеска.

— Это что ещё за парик? — выдохнула она. — Парикмахер-шутник, сожгу к чёртовой матери!

В ответ отражение улыбнулось так обольстительно, что Розина едва не поперхнулась собственным дыханием.

— Нет, это не я. Это точно не я. Я в таком виде только в рекламе шампуня «Живой огонь» могла бы сниматься!

И тут вода в водопаде издала тихий плеск. Из-за камней выглянула Лиля. Волосы её тоже изменились — стали ещё ярче, голубые, струились мягкими волнами, на голове — венок из светящихся лилий.

— Ну что, подруга? — улыбнулась она. — Добро пожаловать во вторую стадию. Красотка!

— Красотка? — Розина чуть не задохнулась. — Я —? Да я всю жизнь прожила с маникюром «вырви глаз» и стрижкой «под мальчика». А теперь мне эти… швабры на башке подарили. Да я их расчёской замучаю!

Она потянулась к волосам, и тут же палец обожгло.

— Ай! — зашипела Розина. — Да вы что, издеваетесь? Это не волосы, это проводка под напряжением!

Лиля рассмеялась так, что на воде пошли круги.

— Это твоя магия. Волосы у тебя теперь — часть огня. Стричь нельзя.

— Да я на таких волосах собак гоняла бы, — буркнула Розина. — Запутаюсь — и сама себя сожгу.

— Ничего, научишься.

Они вышли к поляне, где уже собирались другие ученики второй стадии. Атмосфера напоминала школу: кто-то хвастался новыми силами, кто-то пытался приручить свои крылья, кто-то просто любовался собой.

Розина огляделась и фыркнула:

— Ну вот, как всегда. Одни — золотые медалисты, другие — тихие двоечники. А я, значит, снова отличница с поведением «удовлетворительно».

К ним подошла наставница. Теперь это была другая — молодая женщина в длинном бирюзовом платье, с глазами цвета неба.

— Я — госпожа Арнис, наставница второй стадии, — сказала она. — Теперь вы не просто феи-исполнители. Вы ученики магии.

И началось.

Первые уроки магии

Им раздали палочки из живого дерева — тонкие, светящиеся, каждая под цвет силы ученика. У Розины палочка пылала алым огнём. Она попробовала взмахнуть — и с первого же раза подожгла собственный край платья.

— Ну вот! — рявкнула она, отшлёпывая себя ладонями. — Сто лет прожила — никогда юбку не поджигала. А тут, понимаешь, высшее образование!

Ученики заржали. Лиля прыснула громче всех.

— Ты хотя бы не залей себя, — огрызнулась Розина. — А то потонешь в собственной луже!

Но уроки продолжались. Они учились создавать огненные сферы, водные ленты, воздушные потоки. Розина вечно комментировала происходящее, вставляла едкие замечания:

— Ну да, магия. А где инструкция на русском языке? И гарантия?
— Вот это у вас ветер! Прямо духовой оркестр.
— О, у неё дождь пошёл! Зонты продаются где?

Новое тело, старый характер

Самое трудное для неё было не магию осваивать, а привыкнуть к телу. Теперь приходилось носить длинные платья. Они обтягивали талию, подчёркивали грудь, и Розина то и дело одёргивала ткань, словно боялась, что кто-то увидит лишнее.

— Господи, — ворчала она. — Всю жизнь ходила в спортивках, и что? Жила! А тут — кружевное шоу «Пусть говорят».

Она спотыкалась о подол, путалась в косах, ругала крылья, которые цеплялись за ветви. Но при всём этом она чувствовала в себе силу, такую, о какой раньше и не мечтала.

Однажды вечером, глядя в зеркало-озеро, Розина тихо сказала себе:

— Ну что, девочка. Жить заново? Поиграем.

И огонь в её волосах вспыхнул ещё ярче.

Дни во второй стадии шли не так, как Розина привыкла. Здесь не было привычного расписания «подъём–завтрак–работа–совещание». Время текло то густо, то жидко, и казалось, что сутки складываются из десятка мелких мгновений, каждое — с уроком или сюрпризом.

На первом же практическом занятии ученикам выдали задания: создать что-то простое и безопасное. Кто-то вызвал светлячков, кто-то заставил траву зазвенеть. Розина, недолго думая, выкинула огненный шар и с чувством рявкнула: