Митька

Митька

Примечание: данный текст является художественным продолжением рассказа "Ерунда". В данном рассказе подробно показаны другие точки зрения.

Однако "Митька" написан как самостоятельное произведение. Читатель, не знакомый с исходным сюжетом, погрузится в целостную историю о кризисе среднего возраста, материнской тоске, жертвенности и самообмане.

Лена слушала лекцию вполуха. Преподаватель что-то бубнил о педагогических принципах, а в окно бил свет уличных фонарей.

Рядом, через проход, сидел Митька. Он, как всегда, был напряжён, будто боялся занять собой слишком много места. Длинный, худющий, в огромном свитере с вытянутыми рукавами, не грязном — просто застиранным, в катушках. Парень яростно строчил что-то в тетради, но по его лицу — прыщикам на бледной коже, по нервному прикусу нижней губы — было видно: ничего не успевает, ничего не понимает.

Митька будто почувствовал её взгляд, смутился, и ручка соскользнула со страницы. Он наклонился, чтобы поднять, и его костлявое плечо дёрнулось под тонкой тканью свитера. Как стропило, подумала Лена. Какой худой.

— Елена Алексеевна, — прошептал он, не поднимая глаз, — вы не поняли, что он про последний тезис сказал?

Она не поняла. И не пыталась. Лена смотрела, как ухо парня под короткими, небрежно подстриженными волосами покраснело от того, что он осмелился к ней обратиться, задать вопрос. Ей стало до тошноты жалко. Не его — а вот этого жеста, этой покрасневшей кожи. Она тихо подвинула к нему свою тетрадь.

— Спиши, — так же тихо сказала. — А то пропустишь ещё.

Он закивал, заторопился, и его длинные пальцы с обкусанными ногтями неуклюже перелистывали страницы. В этом было что-то щемящее.

Лена отвела взгляд к окну. Закат догорал над крышами. Она вдруг с абсолютной ясностью представила Алёшку. Не здесь, не сейчас. Через год. В Москве. Он будет один в огромном чужом городе. В общаге. Тощий, неловкий, с этим самым вот вопросом в глазах, на который никто не захочет ответить. К которому никто не подвинет свою тетрадь. Такая тихая и бессмысленная жалость сжала её сердце.

Митька осторожно вернул тетрадь, кивнув снова. Он не смотрел ей в глаза.

Лена приняла тетрадь, чувствуя под подушечками пальцев шероховатость дешёвой бумаги. В голове стучало одно: "Один. Он просто один". И мир вокруг на секунду стал очень простым и очень жестоким: есть те, у кого есть тёплый дом, муж, ужин на плите, и есть те, кто сидит в душной аудитории, в слишком большом, в слишком старом свитере.

Голос лектора превратился в бубнёж, картинка перед глазами поплыла, всё превратилось в отдалённый шум. Внутри, на месте той холодной жалости, возникло другое чувство — странное, почти физическое. Оно было похоже на желание протянуть руку и поправить воротник, смахнуть несуществующую пылинку с плеча. Очень простое, бытовое.

Пары закончились раньше, последнее занятие отменили. Неожиданный подарок — лишний час свободного времени, который повис в воздухе. Группа быстро разбрелась: кто на автобус, кто в кафе, кто домой.

Лена не спешила. Виктор придёт только через час. Она вышла на крыльцо, достала из сумки пачку сигарет — тонких, ментоловых. Курила она редко, но иногда очень хотелось. Зажигалка щёлкнула раз, другой. Первая затяжка ударила в голову, отозвалась лёгким головокружением. Она прислонилась к колонне, наблюдая, как последние одногруппники растворяются в сумерках.

Рядом, бесшумно, как тень, возник Митька. Он стоял, засунув руки в карманы своих немыслимо широких брюк, и смотрел куда-то мимо неё.

— Спасибо… за тетрадь, — выдавил он, голос был глухой.

Лена повернула к нему голову, губы растянулись в улыбку сами собой, чуть усталой, материнской.

— Что ж ты, Митяй, опять один? — спросила она, и в её тоне не было ни укора, ни кокетства.

Он пожал одним плечом, не вынимая рук.

— Да не с кем особо. Пойду, наверное, в библиотеку. Мне идти-то некуда… — он запнулся, — живу далеко, у чёрта на куличках. До рейсового ещё рано.

Она затушила окурок о бетонную урну. Решение пришло мгновенно, простое и ясное.

— Скучно же в библиотеке одному. Пойдём в кафе, — она кивнула в сторону яркой вывески через дорогу. — Возьмём кофе и пойдём посидим вместе, составлю тебе компанию в храме знаний. — усмехнулась Лена. — Я подожду, пока муж приедет, а ты — свой автобус. Пошли, а то холодно уже стоять.

Митька взглянул на женщину, и в его глазах, обычно потухших, мелькнула надежда.

— Я… я… с деньгами, — пробормотал он, снова потупившись.

— Пустяки, — сказала Лена, уже открывая сумку. — Кто приглашает, тот и оплачивает. — и опять улыбнулась.

Она уже сошла со ступенек, когда Митя, после секундной заминки, засеменил следом. В кафе Лена взяла два кофе "с собой" и шоколадные вафли. Как же Алёшки их любит. Точнее любил, когда они ходили гулять и вот так же заходили в кофейню. Сейчас они почти не видятся.

Библиотечный зал был пуст, тишина густая, пыльная. Они выбрали стол у окна, за которым было видно огни подъезжающих машин. Лена села так, чтобы видеть вход.

Некоторое время они пили молча, только звук приоткрываемой крышки, шуршание упаковки от вафель прерывали тишину.

— Тяжело тебе, наверное, одному, — сказала Лена негромко, прерывая молчание.

Митька лишь кивнул, согнувшись над своим кофе. Его длинные пальцы обхватили стаканчик, пытаясь вобрать в себя весь жар.

— Да… — выдохнул он. — Ничего не получается. Ни с учебой, ни… вообще. Я как пустое место.

Фраза "пустое место" прозвучала с такой обезоруживающей горечью, что Лена почувствовала холодок, неприятный, липкий. Точно такой же, как когда она думала об Алёшке и представляла его в Москве совсем одного.

Лена подвинула свою вафлю к Мите.

— Ешь, — сказала она. И добавила, глядя уже не на него, а в тёмное окно, в котором отражались ряды книжных стеллажей: — Не говори так. Не бывает пустых мест. Бывает… не там поставленная вещь. Вот и всё.