Мое взрослое лето

ПРОЛОГ

В салоне автомобиля ярко пахло порохом, свежей кровью, черносмородиновым алкоголем. И над всем царил аромат Кензо.

– Поставит братва тебя на перо, лепила, как пить дать, – прохрипел раненый.

По подбородку его текла кровавая слюна. Капала на малиновый пиджак. Толстенная золотая цепь опасно врезалась в шею.

– Ну, что поделаешь, – философски заметил врач, разрезая ткань на левом рукаве ножом-бабочкой, – двум смертям не бывать, а одной… ну ты сам знаешь, Арчеда.

– И все равно будешь лечить? – усмехнулся вор. Кровь быстро отливала от его грубого лица.

– Лечить – не моя работа, но до больнички доедешь, – лепила усмехнулся не хуже, – и давление заодно снимем. Кровопусканием.

– Что значит “на перо”? на нож, так ведь? – я не верила своим ушам, – дядя Миша, он ведь обязан тебя спасти, Кир – доктор, он клятву давал.

– Мало ли, кто чего кому давал, – хохотнул вор в законе Миша Арчеда. Закашлял, задохнулся и отключился.

– Ловко ты его в несознанку отправила, детка, – улыбнулся Кирсанов и подмигнул, – сейчас мы его оживим.

Он вытащил из своей сумки белый ящик с инструментами и перевязочный пакет. Я таких штук и не видывала никогда, хотя проработала целое лето в станичном фельдшерском пункте. Кир надел полупрозрачный зеленый халат и с ловкостью факира, разрезал шкуру человека и вытащил пулю из левого предплечья. Раненый застонал, кровь послушно прекращалась под руками чудо-доктора.

– Мерс жалко, весь в кровище уделали, – говорил он, делая перевязку, – а ты, я замечаю, крови не боишься, малышка?

– Нет, – ответила я.

Мужчина пришел в себя. Зашипел и заматерился.

– Легче на поворотах, больной, – ухмыльнулся Кир, – с нами дамы.

Вор рассказал вкратце, что он думает о дамах. Потом о лепилах-убийцах, которые режут наживую деловых людей.

– Ладно пылить, Арчеда, никто тебя убивать не собирается. Сейчас в Скорую доставим, и ты всех нас переживешь. Садись за руль, хорошая моя, – велел Кирсанов, – погнали к хирургам на стол.

– А водитель?

Я не то чтобы боялась, но вид мертвого человека, упавшего лицом в рулевое колесо, как-то не воодушевлял.

– Наповал? – не открывая глаз, проговорил вор.

– Да, – я ответила.

– Выкинь его на дорогу, девочка. Менты найдут, сразу поймут что-почем.

Я послушалась. Стараясь не смотреть убитому в лицо, я с неимоверным усилием вытащила мертвое тело и аккуратно положила на дорогу. Стекленеющие глаза смотрели в черное ночное небо.

За те двадцать минут, пока мы возились, ни одна машина не проехала мимо.

Кирсанов сел за руль своего «альфа ромео». Поехал по направлению к трассе. Я на мерседесе Арчеды старалась не отставать.

– Что вы здесь делали? – раздался с заднего сиденья голос вора, – и не вздумай мне врать, казачка.

– Мы были в гостях, – я не видела повода скрывать, – праздновали чей-то день рождения на чьей-то даче, потом домой поехали. Завернули за поворот, а тут вы стоите. Двери открыты. Ключ в замке зажигания.

– Кто первый в машину полез?

– Я, – не моргнув глазом, соврала я. Сама от себя не ожидала.

– Дипломат был?

– Я не видела. Не было, наверное.

Дядя Миша не стал ничего больше выяснять. Может быть, потерял сознание.

Идущее впереди «альфа ромео» моргнуло поворотником. Кирсанов мгновенно выскочил на трассу и сразу втопил за сто кэмэ. Черная машина исчезла в потоке на счет раз. Забыл про меня?

Я отстала безнадежно.

– А его правда могут убить, дядя Миша? За что?

– Будет, как я захочу. Или Бор решит, – очень тихо проговорил вор, – если я кони двину, моя братва лепилу приговорит. А выживу, тогда Бор парня твоего не помилует.

– А Кац? – я спросила просто так, на удачу.

Дорога занимала все мое внимание. Машины неслись, как угорелые. Свет фар лупил по глазам. Я никогда в жизни не передвигалась со скоростью выше пятидесяти километров в час. Да еще ночью.

– А ты и Каца знаешь? – удивился после длинной паузы раненый.

Я кивнула.

– Ну-ну.

Возникла пауза. Я начала переживать: не помер ли мой собеседник и земляк.

– Нравится тебе лепила? Давай признавайся, соседка? – вдруг произнес он.

– Нравится, – высказалась я, вздохнула, – я ему не нравлюсь.

– Ну это поправимо.

Я отважилась на мгновение оторвать взгляд от дороги, посмотрела в зеркало заднего вида. Очень бледное лицо качалось в такт движению автомобиля. В паре сантиметров от виска мужчины на подголовнике темнело крохотное отверстие.

– Ты везучий, дядя Миша. Стрелок промазал самую малость, – высказалась я, – не надо ничего поправлять, пожалуйста.

– Ты скорость держи, казачка, – хрипло заметил хозяин мерса.

ГЛАВА 1. От станицы до столицы

С погодой везло. Конец июня стоял теплый, щедрый на дожди. Степь цвела ярким разнотравьем. Ласковый восточный ветер тыкался щенком под коленки и шептал запахом тюльпанов:

– Беги, девочка…

Седьмой час утра. По дороге меня обогнал рейсовый икарус. Я помахала шоферу рукой. Он кивнул, узнавая. Я прибавила шагу. Хотя прекрасно знала, что времени хватает. А водитель еще заедет домой позавтракать. Но бежать хотелось. С горки вниз, мимо белой стены Храма Воскресения Христова, к площади и стоянке автобуса. Просто бежать вперед.

– ЗдорОво ночевала, красавица! Кудай-то ты с утра да пораньше?

– Слава богу! ЗдорОво ночевал, казак?

Со мной поравнялся Федька Табунщиков. Верхом на вороном своем жеребце. Босиком и в черных штанах с красными лампасами. Мой однофамилец и дальний родственник. Настолько дальний, что надумал свататься ко мне этой осенью. Я попробовала пропустить его вопрос мимо ушей.

– Слава богу, лапушка! Почему с рюкзаком?

Вот привязался! Всем должна я докладывать, куда еду, зачем.

– Еду в Ленинград.

– Зачем?

– Глаза на рынке продавать.

– Да знаю я! В университет надумала. Говорю тебе, замуж за меня выходи, Владка! Поженимся осенью, я тебе дом над Доном построю! Хошь, рядом с Обителью. Ты же туда со своей бабкой по воскресеньям ходишь, а еще комсомолка!

– Нет, Табунщиков. Не уговаривай и не надейся. И я не комсомолка, не выдумывай.

– А ты оставайся, Владочка. А то не вернешься назад, что я делать стану?

– А ты в Дон кидайся. Только смотри, с высокого берега прыгай, и головой вперед старайся.

– Не жалеешь ты меня, не любишь, а я только о тебе и думаю. Руку вон правую до мозолей об себя стер.

– Об Танюху Краснянскую ты себя стер.

– Врут бабы! Наговаривают на казака, ведьмы старые…

Мы привычно препирались. Вороной фыркал и мотал красивой тяжелой башкой. Я посмотрела на парня внимательно. Все же уезжаю за полторы тысячи верст. А вдруг и вправду не вернусь?

Солнце со спины подсвечивало плечистую сильную фигуру. Из-под фуражки выбивался черный чуб. У нас в семье все чернявые. Только я да бабушка блондинки. Пахло табаком, мужским потом, седельной кожей. И конем, понятное дело. Щетина на щеках мужчины грозила прерасти в бороду.

Федька поймал мой взгляд.

– Я побреюсь, лапушка. Обязательно. Не уезжай! Приходи лучше вечером целоваться, а?

Хороший он парень, но болваааан!

Икарус уже стоял на площади, первая дверь открыта. Я, не оборачиваясь, махнула рукой верховому. Сегодня утром из станицы уезжала только я одна.

Я давно никуда не ездила на поезде. Лет десять, если не больше.

К родне в Ростов и Ворошиловград мы с бабушкой добирались на автобусе. На день Победы нас от школы возили в Волгоград. Опять-таки на автобусе. Экскурсия почему-то всегда была одна и та же, к дому героя Павлова и в Панораму. Но учителя и школьники привыкли и радостно потом бегали в областном центре по магазинам. В них ничего не было, кроме консервов и конфет. Не шоколадных, разумеется, их, поди, и в самой Москве днем с огнем не найдешь. Мы с бабушкой любим карамель. Вот ее в большом гастрономе под братским названием “Минск” всегда хватало. Я покупала самую разную, давно распробованную и с незнакомыми названиями. Потом бабушка перемешивала конфеты в большой керамической вазе. Я всегда брала наугад, не глядя. Иногда тайком загадывала желания. Сбудется-не-сбудется. Вот такая моя личная примета.

Сегодня утром я по-привычке сунула руку в волшебную конфетницу. Три штучки на дне. И я точно знала, что это лимонные леденцы. Увы. Погадать не вышло. Я взяла две. Все же я в дорогу отправляюсь. Одну оставила бабушке.

У входа в плацкартный вагон стояла проводница в красном берете. Я протянула ей заветную картонку билета. Она оглядела меня с ног до головы тяжелым взглядом из-под набрякших невыспавшихся век. Потом посмотрела на билет, словно в первый раз увидела.

– Ты где его купила? – до меня долетел запах. Как выражается наша соседка Любаха “со вчерысь”.

– В Суровикино.

– Ты одна?

– Одна.

– Лет скока?

– Девятнадцать, – я не понимала, если честно, смысла допроса при посадке на поезд Волгоград-Ленинград.

– В сторонку пока отойди, – тетя в форме показала себе за спину.

Мимо нас проходили люди с вещами, коробками, котомками. Показался полный одышливый мужчина в железнодорожной форме.

– Начальник! Вот ты тока погляди! Что прикажешь делать? – проводница негромко, но язвительно обратилась в тостому дядьке, тыкая с мою сторону красным флажком.

– А чо? – тот сделал непонимающее лицо.

– Через плечо! Куда мне ее девать-то?

– У тебя ж напарника нет? Вот в своем купе и запри, – начальник поезда старательно делал вид, что торопится. Проводница зацепила его за рукав. – Катерина, отпусти меня на волю!

ГЛАВА 2. Северная столица

Серый каменный город встречал дождем. Я вытащила из рюкзака куртку и надела.

– Это хорошая примета здесь, – ответил моим мыслям Миша Арчеда.

Я обернулась. Вся его гоп-команда небрито-заспанно-помято шевелилась в полупустой плацкарте. Нормальные пассажиры еще накануне рассовались по остальному составу.

– Я говорю, когда Питер встречает дождем – это к удаче, – повторил мужчина.

Надел под свой малиновый пиджак белую новую майку, но треники оставил. Наверное, в столицах мода такая.

– Тогда здесь живут сплошь удачливые люди, – я улыбнулась, – дождь тут идет всегда.

Миша кивнул. В сотый раз оглядел меня с ног до головы.

– Меня машина встречает. Давай подвезу.

– Не надо.

Поезд втянулся в коридор платформы.

– Мне не далеко. Я пешком дойду.

Молчаливая и строгая Катерина стояла на выходе, как постовой на часах.

– Прощайте, теть Кать, будьте здоровы, – я немножко наклонила голову, прощаясь. Как учила бабушка.

– Проваливай, – хмуро ответила проводница.

Я видела потом, как она крестит меня вслед.

Мое “недалеко” оказалось почти в часе пути. Невский проспект пестрел мелкими и крупными вывесками и объявлениями, как какой-нибудь Гонконг. Статуи замараны зелеными потеками окислившейся бронзы. У входа в Елисеевский стояла очередь из женщин всех возрастов. Отоваривают талоны на сахар? На муку? На Желябова, за домом Зингера, а ныне Дома Книги, на лавке спали, обнявшись, бомжи. А в остальном, по проспекту шлялись приезжие, бездельники всех мастей, неслись по своим делам студенты и деловито сновали командировочные. Знаменитые питерские старухи несли свою нищету с достоинством фрейлин двора. Хотя, нет, не так. С достоинством делегаток съезда Коминтерна.

Четырнадцатый дом на Мойке. Фасад его выглядел вполне прилично. Бабушка объясняла, что зайти надо со двора, через арку в центре. А там лучше спросить. Почему, интересно? Я прошла вдоль двух зданий, никого не встретила. Нырнула в следующий страшноватый проход под домом. Во втором дворе-колодце имелся даже крошечный скверик. В его центре возвышался на круглом гранитном постаменте мужской бюст, капитально засиженный голубями. По краям стояли три каменных скамьи. Вместо четвертой красовались шеренгой автомобили, один другого лучше. Я угадала только один по круглому шильдику на капоте.

– Вы кого-то ищете? – седой пожилой мужчина смотрел на меня строго. Его плащу и черному берету исполнилось лет сорок, не меньше. И это совершенно не мешало взрослому человеку выглядеть элегантно.

– Мне нужен Кац Лев Аркадьевич, – я не стала скрывать.

– Ты откуда такая? – дед улыбнулся, – синеокая, загорелая.

– С Дона, – я улыбнулась в ответ.

– И как он?

– Бежит.

– А казаки?

– Возрождаются.

– Ну хоть одна хорошая новость с утра, – удовлетворенно кивнул прохожий и показал рукой, – вот эта самая приличная здесь дверь тебе нужна. Там обретается господин Кац. Адвокат и гомофоб.

Последнее слово удивило, но переспрашивать я постеснялась.

Дверь открылась сама, стоило мне потрещать механическим замком. Большой холл. Темнота. Тряпка какая-то. Я наощупь вынырнула на свет.

У застекленных полок с книгами стоял молодой человек и листал журнал.

– Оба-на! Ты кто? – удивился человек.

– Влада, – я назвалась.

Парень рассмеялся почему-то. А я, как та Татьяна, поняла: это Он. Высокий, русоволосый. Серые умные глаза под темными бровями. Нос прямой. Подбородок твердый, а вот губы подвели: мягкие слишком. Податливые.

Есть люди, которые умеют так улыбаться, что словно лампочку включают внутри и зажигают все вокруг. И в ответ им невозможно не улыбнуться. А заодно отправиться следом на край света. Вот такое обаяние.

– А я Влад, представляешь? – он протянул мне руку.

Я завороженно протянула свою. Навстречу.

Тут раздался хлопок и тусклый звон. Словно в стакан уронили резиновую гирю. Парень больно дернул меня за руку, и мы свалились за шкаф.

Трень-трень-трень. Я машинально подсчитала звуки. Пять. И стало тихо. Я хотела поднять голову и выглянуть. Посмотреть, что за ерунда такая.

– Лежи, детка, – раздался шепот, и тяжелая ладонь прижала мою голову к ковру.

– Что это? – я спросила в тон, чувствуя щекой пыльный ворс.

– Калаш.

– Где?

– Не знаю. Я бы стрелял с крыши дома напротив. Или с пожарки. Пожарной лестницы.

– А почему мы шепчемся?

Тупых звуков больше не прилетало. Влад снял руку с моей головы. Быстро перекатился к наружной стене комнаты и встал в проеме между окон. Ни одно стекло разбито не было.

– Ясно, – проговорил он сам себе. Обернулся: – почему шепчемся? Со страху. Я-то точно чуть в штаны не навалил. Глянь, малышка, брюки чистые?