Молчи о нашей тайне

Пролог

с похорон на брачный стол

пошел пирог поминный

СОНЯ

декабрь 1995 года

Двадцать пятое декабря. Папа заплатил приличную сумму, чтобы в ЗАГСе на Английской набережной нашли ближайшее окно для пышной регистрации. Играть свадьбы накануне Нового года никто не хотел, дату назначили быстро. Пока все покупали осыпающиеся ёлки на базарах и составляли списки продуктов на праздничный стол, мы планировали банкет и выбирали украшения для зала, отметая блестящую мишуру и елочные игрушки.

Низ светлых расклешённых джинсов покрылся грязной крапинкой зимней слякоти. Сигарета дымилась, никотин разъедал лёгкие и оставался горечью на языке. Мужчина в грязном пальто, просунув голову в узкое окошка ларька, хрипло просил водки. Мне хотелось выхватить бутылку из его дрожащих рук и отравиться дешёвым горьким метанолом.

Мокрый снег оседал в волосах пушистыми хлопьями. Я бы могла упасть в сугроб и снежинки припорошили бы меня мягким одеялом, под покровом которого не сложно уйти в вечный холодный сон. Но дома ждали подруги, мама и последний вечер в статусе невесты.

Папа любил цитировать Воланда. «Бойся своих желаний — они имеют свойства сбываться», — елейным тоном шептал он мне на ухо, а сильные пальцы опасно давили на сонную артерию.

Он исполнял все мои желания. Он же превращал их в кошмар.

Снег, налипший на тяжёлые ботинки, отвалился от каждого шага и оставлял на лужицы на ступеньках парадной. Я обошла дом трижды — ещё один круг и меня бы потеряли. Через силу я вернулась в квартиру, перестав оттягивать неизбежное. В прихожей мама уже натягивала шубу.

— Мы тебя потеряли, — она тяжело вздохнула и потянулась к моему лицу, но я отвернулась. — Ты где была так долго? Ларёк в двух шагах.

Три сигареты пропитали волосы и одежду едким табачным дымом. Мама наверняка чувствовала исходивший от меня аромат пепельницы, но лишних вопросов не задавала. Иногда её тактичность и безмолвное понимание вызывали тошноту.

— Воздухом дышала, — соврала я, повесив влажный от мокрого снега пуховик на крючок. — Настраивалась перед завтрашним днем.

— Явилась, не запылилась, — Лизка высунулась из кухни, тряхнув мелкими соломенными кудряшками. — Мы без тебя уже всё вино приговорили. Будешь шампанское?

— Буду, — согласилась я, наплевав на запрет мешать алкоголь с таблетками. — Где Геля?

— Поехала за платьем. Зачем вы вообще оставили его у швеи? — Тонкие пальцы Лизы с трудом раскручивали толстое проволочное мюзле. Мне казалась, что я слышу скрип её суставов. — Завтра большой день. Ну, ты чего повесила нос?

Пробка с хлопком вылетела из бутылки, я вздрогнула, а Лиза, ругаясь, дёрнулась к раковине. Шампанское пенилось на поверхности стола. Завтра на свадьбе прозвучат такие же залпы, но я хотела оказаться в объятиях Ильи, минуя ЗАГС, ресторан, дурацкое выпускание голубей на счастье и пьяные тосты с пожеланиями долгих лет совместной жизни.

— Не повесила, — Лиза плеснула шампанское в кружку с отколовшейся ручкой, и я сделала глоток. Горький брют осел на языке, пузырьки защекотали горло. — Завтра мы с Ильей поженимся. Я же три года этого хотела.

Балконная дверь хлопнула. Мама часто выходила подышать, ей становилось душно то ли от витающей в воздухе пыли, то ли от болезненной памяти. Жилплощадь досталась нам в наследство от бабушки. Она умерла пять лет назад, и здесь больше никто не обитал.

— А выглядишь так, будто тебя на расстрел ведут, — Лиза не унималась, её голубые глаза уже блестели от выпитого. — Илюша твой золото, а не мужчина. Вот завтра распишитесь, заживёте…

— Отец настаивает на том, чтобы мы переехали и жили с ним и мамой, — оборвала я Лизу также резко, как опускается топор на шею глупой невинной курицы. — Ничего не изменится. Только теперь Илья тоже будет страдать в золотой клетке. Зря я затеяла эту свадьбу.

Ещё год назад я не могла представить, что произнесу эти слова. Зря я затеяла эту свадьбу. Свадьбу, которую я ждала три года. Мы добивались благословения отца, вымаливали такое простое право узаконить отношения и жить вместе. Папа не хотел отпускать меня из-под душащего крыла контроля и больной заботы. Он исполнил моё желание, но быстро превратил его в кошмар — в душащей, дробящей шейные позвонки хватке буду жить не только я, но и Илья.

Балконная дверь хлопнула — мама вернулась в квартиру и, громко шаркая тапочками, зашла на кухню, накидывая мне на плечи шаль. Из щелей в оконных рамах тянуло холодом, я не заметила, как кожа покрылась мурашками.

— А если отменить? — Лизок наклонилась ко мне, обдав сладковатым винным дыханием. — Типа, сбежавшая невеста?

— Поздно. Гости ждут торжества, а папа быстро меня найдёт.

Хлопья мокрого снега разбивались о стекло и таяли, оставаясь мелкими каплями на окне. Из комнаты доносился механический стук часов. Мы завели два будильника на шесть утра, шумное движение стрелок маленькими шажками приближало меня к завтрашнему дню. Легкие болезненно сдавливало тревогой, и мне казалось, что я не усну — буду пялиться в потолок до тех пор, пока механический звон не огласит спальню.

Шампанское перестало горчить, я сделала еще глоток, а следом за ним — еще, и даже не заметила, как допила бокал. Лизок оперативно плеснула мне ещё, и я достала из сумки блистер с таблетками. Мама перехватила меня за локоть — хотела остановить, но не успела, в желудке уже забурлила смесь антидепрессантов и игристого. Скоро накатит сонливость и придёт липкий сон — приятно мало, но лучше, чем изнуряющая бессонница.

Часть 1

Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти, —
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.

А. Ахматова, 1915 год.

— Когда вы последний раз видели своего отца?

В тусклом свете настольной лампы её глаза блестели от невыплаканных слёз. Уставший следователь с нескрываемым раздражением ждал ответа — явно не рассчитывал провести ночь в отделе, опрашивая многочисленных свидетелей. Обычное убийство могло пождать до утра — когда страну штормит, никого не удивляет очередной трупу в подворотне или парадной. Но новое дело назойливой трелью домашнего телефона потребовало особой срочности.

На свадьбе дочери убили бизнесмена Романа Преображенского. Владелец заводов и пароходов, с яростью коршуна захватывающий точки под новые автосалоны и мастерские, был найден мёртвым на задворках ресторана. От точно выстрела в голову не спасли ни свой ЧОП, ни власть, ни деньги.

Он не случайный прохожий, которого ударили заточкой в живот с целью ограбления, и не наркоман, словивший передозировку в подворотне, — такие люди не умирают без причины.

— Он говорил тост, поздравлял нас… А потом все танцевали… Я-я не знаю, ничего не знаю! Там было очень много людей…

Дочь убитого, Соня, рассеяно перебирала шлейф свадебного платья, не замечая, что тот пропитался кровью и окрашивал тонкие пальцы в алый цвет. Следователю было всё равно. Убитые горем мужья, жёны, родители и дети — он видел их каждый день и не мог позволить себе сочувствия к каждому. Жирная шариковая ручка скользила по рыхлой серой бумаге, равнодушно фиксируя показания.

В расхлябанную дверь настойчиво постучали, нетерпеливый визитёр не дожидался разрешения войти. В сером костюме, с увядшей бутоньеркой и зализанными волосами, он напрашивался на вывод — жених.

— Простите, не могли бы вы отпустить мою жену? Ей сейчас и так нелегко, а вы её вопросами мучаете.

Следователь кинул оценивающий взгляд на невесту. Светлые глаза остекленели от ужаса, тонкие губы дрожали, словно она хотела что-то сказать, но не могла вымолвить ни слова, кожа обескровлено побелела и слилась с платьем. От неё уже ничего не добиться.

— Софья Романовна, вы свободны, — следователь сделал последнюю запись на листке и указал ручкой на жениха. — А вы останьтесь, пожалуйста.

Жених помог новоиспечённой супруге дойти до двери, придерживая за плечи и тихо что-то нашёптывая. С ней он был мягок, но стоило двери закрыться, как он решительно уселся на хлипкий стул и с готовностью посмотрел на следователя.

— Покровский Илья Александрович, верно?

— Верно.

— Тогда приступим.

Глава 1

СОНЯ

Шум бежавшей по трубам воды заполнял всё пространство маленького обшарпанного туалета. От едкого запаха морского бриза в горле засел тошнотворный ком, но я упрямо разглядывала тест на беременность, будто пристальный взгляд мог проявить желанную вторую полоску. Грудь сдавливало тисками, в висках пульсировало от одной мысли: «Опять не получилось»; к горлу подкатила тошнота, скромный обед в виде пустого супа с разварившейся картошкой легко вышел наружу. Лицо обожгло жаром, я приложила ледяную ладонь к щеке, и мне показалось, что до меаня добралась лихорадка, безжалостно ударяя температурой.

— Сонь? Соня! — я вздрогнула от того, как тихо Илья постучался в хлипкую дверь. — У тебя всё хорошо?

— Да, — мой голос внезапно осип и дрогнул плаксивой интонацией. Разгорячённую кожу защипало от солёных слезинок, и я быстро вытерла их рукавом свитера. — Всё хорошо, Илюш. Сейчас выйду.

Я слышала, как он неловко переминался у двери — в повисшей тишине даже слабый хруст старых половиц казался громким объявлением присутствия. Он уже наверняка всё понял. Не было ни объятий, ни счастливого визга, только немое оттягивание неизбежного — принятия очередной неудачи. Захлопнув крышку унитаза, я выкинула тест урну и прикрыла глаза. Затылок больно ударился о дверь, в голове заныло, лязг хлипкой щеколды засел в ушах звоном.

Я глубоко вдохнула и, собравшись с силами, открыл дверь. Илья едва успел отпрыгнуть — точно стоял прямо под дверью и пытался прислушаться к каждому шороху. Его светлые глаза уже тронула смесь тревоги и разочарования, и я не могла вынести его пристальный взгляд.

— Нет?

— Нет.

Я глупо пялилась на его предплечье — на рукаве красной домашней рубашки осталось яркое пятно от зелёной краски, и только разглядывание неловкого мазка удерживало меня от потока слёз. Илюша и призывно раскрыл широкие медвежьи объятия, но я грубовато отпихнула его руку и прошла мимо. С каждым разом его нежность и жалость приносили мне всё меньше утешения. Хотя пожалеть стоило нас обоих: три года бессчётных попыток добиться благословения моего отца выматывали не только меня. Илья просил у моей руки трижды, но ни одно из предложений не устроило папу.

Ребенок — единственный способ заставить его поменять решение. Папа не потащит меня на аборт и не даст опозорить семью внебрачным дитём. Ему придётся меня отпустить.

Стоило постыдиться — наверное, детей стоит рожать из-за любви, а не корыстных целей. Но мне хотелось замуж за Илью, хотелось стать с ним одной семьёй, а семьи рано или поздно обзаводятся детьми. Пусть лучше рано, но с кольцом на пальце и общей крышей над головой, с осуждением отца, но без его гнёта.

— Родная, все получится, — Илья говорил так каждый раз, и со временем его благие теплые утешение начали раздражать.

Он пытался меня успокоить, дать надежду на светлое будущее, но все надежды растворялись в пучине неудачных попыток и безрадостного будущего.

— Год уже не получается! Это тридцатый тест! Ненавижу их! — я резко смахнула со стола коробочку, но Илья и бровью не повёл — поднял ее и выкинул в мусорку. Он ненавидел беспорядок и не воспринимал перепады настроения, а я постоянно учиняла бардак и перескакивала с грусти на радость, с радости на злость.

Он уже не боялся, что я его оттолкну — обнял за плечи, и тяжесть его ладоней отозвалась приятным облегчением, будто до этого я едва держалась на ногах и его руки не дали мне упасть.

— Значит, еще не время, — прошептал он мне на ухо, заправив прядь волос за ухо. — Оно придет, и тогда все получится.

Его рубашка пахла дешёвым порошком. Старая машинка плохо простирывала одежду, но мне нравился этот мыльный аромат, перебивающий горький запах лекарств, которым Илья пропитывался на работе. Уткнувшись в его плечо, я глубоко дышала и прислушивалась к мерному биению его сердца. Глухой стук точно напоминал — он живой, он рядом, а больше мне было и не нужно, всё остальное можно побороть.

Я не заметила, как он усадил меня табуретку. С тонким надрывом засвистел чайник, и Илья поставил передо мной чашку с ароматным ромашковым чаем. Горький вкус застарелой заварки хотелось заесть чем-то сладким, но на столе была лишь полупустая вазочка с самыми дешевыми конфетами для сына. Девяносто пятый Илюшу не баловал, скромный заработок приходилось выгрызать.

— Кажется, у меня температура.

— Перенервничала, — Илья вздохнул и коснулся холодными губами моего лба, кольнул щетиной кожу, и я задрожала в ознобе. — Сонечка, тебе нужно полежать. Я сейчас достану градусник.

Его спина, такая широкая и крепкая, маячила перед глазами, и я сконцентрировалась на выступающих лопатках, только чтобы не думать об одной полоске на тесте. Дверцы кухонных шкафов противно скрипели, пока он искал коробку, полнившуюся лекарствами. Он тащил из больницы всё, что могло пригодиться дома, но я не могла его осудить: во времена, когда не хватает элементарного, хочется запасаться даже йодом и бинтами, если есть такая возможность.

— Не надо, Илюш, просто посиди со мной, пожалуйста.

Как по щелчку, он неаккуратно вернул содержимое домашней аптечки в коробку и присел рядом, погладил по волосам и зарылся носом в макушку. Я прижалась к нему и почувствовала судорожный выдох.

— Ты волнуешься?

— Переживаю за тебя, — он поцеловал меня за ухом, и я вздрогнула. — Ты пила таблетки сегодня?