Мотылек над жемчужным пламенем

Глава #0

Любовь – это бред,
Где да значит нет.
Дыши и думай через нос,
Целуй мой пистолет.
И если я смогу, то не усну…

© Глеб Самойлов.

Я убил свою мать кипятильником.

Эту прибаутку приходится рассказывать каждому, кто вздумал подружиться со мной. Скромное заявление безотказно действует на людей – они крутят пальцем у виска и пропадают с горизонта. Болваны даже не догадываются, что тем самым я спасаю им жизнь.

В свои семнадцать я добился полного презрения со стороны общества и с гордостью ношу повешенные им ярлыки:

СОЦИОПАТ.

ОДИНОЧКА.

САДИСТ.

МРАЗЬ.

Последний мне вручила мамаша одноклассницы, которую я цинично спустил с лестницы. Девчонка получила перелом ключицы и сотрясение мозга, после чего она пролежала месяц в больнице и пропустила юбилей бабули, на котором та скончалась. Казалось бы, я сделал ей одолжение, ведь не каждый пожелает смотреть на труп с праздничным колпаком на голове, да с кремовыми усами вокруг бездвижного рта, но девчонка решила иначе. Заявление в полицию, жалоба директору, громкий пост на страничке «ВКонтакте» и негодование общественности – все это, собственно, и спровоцировало мое исключение из школы, а ведь до выпуска оставалось жалких полгода.

Впрочем, я был рад расстаться с классом дегенератов, где каждый парень считал себя крутым рэпером или блогером, а вот о занятиях проституцией девчонки трепаться не любили. Каждая из них знала, что нужно быть максимально аккуратной, что если она предложит свои услуги не тому, какой-нибудь предвзятой мрази, то рискует быть спущенной с лестницы.

Да, я был рад расстаться с классом дегенератов, но лишь одна мысль о том, что теперь придется заново выстраивать толстую стену, которая отгородит меня от новых одноклассников, невероятно выматывала. Я потратил целых десять лет, чтобы нынешняя стала непробиваемой. Год за годом я складывал ее по кирпичикам, кропотливо промазывал каждый шов, но все рухнуло.

Меня ждала новая школа.

Я живу в аварийной хрущевке с отцом алкоголиком и не могу отказаться от учебы, так как в школе выдают талончики на бесплатную еду, если ты малоимущий или твой отец – алкоголик. Я подхожу сразу по двум пунктам, но талончики от этого не удвоились, что сильно удручает. Одной котлетой сыт не будешь, поэтому после школы я подрабатываю грузчиком на местном рынке, и тем самым могу позволить себе плотный ужин. Безумно жаль, что в школьной столовой не готовят шаверму.

У меня нет друзей. Нет девушки. Нет того, кто мог бы поинтересоваться о моих делах и здоровье. Но у меня есть секрет. О нем знают те, кто продает мне повод обзавестись этим секретом. Продавцы поводов еще те молчуны, поэтому я не волнуюсь. Но если мой секрет все же узнают, я буду только рад.

Это станет пожизненной гарантией моего неприкосновенного одиночества.

Мне нельзя заводить друга, товарища и даже хомячка, потому что мое присутствие погубит их. Мне нельзя любить и быть любимым. Мне проще не существовать, ведь я бесполезен для этого мира. От дырявого пакета пользы больше, чем от меня. Даже мой отец, Анатолий Звягин, неосознанно повышает рейтинг алкозависимых в стране, а я ничего не делаю. Я бесполезно прожигаю дни и храню свой маленький секрет.

Завтра меня ждет новая школа, но не новая жизнь. Не изменится ровным счетом ничего: я буду ловить на себе косые взгляды, буду слышать шепот за спиной, буду чувствовать их страх, может быть кого-нибудь побью, и меня снова исключат. Быть может всякое. Но одно знаю точно: что вчера, сегодня и завтра я буду под секретом.

Глава #1. Варя

Последняя неделя перед зимними каникулами – отличное время, чтобы расслабиться и не переживать о четвертных оценках, потому что все внимание учителей упадет на должников и прогульщиков, но все же мне неспокойно.

Пора бы начать пить антидепрессанты, что так хвалит моя мать.

До начала урока еще тридцать минут, а я уже успела разложить принадлежности, поставить число на полях и переписать тему с доски. Приходить в школу значительно раньше остальных меня вынудили мои же одноклассники. Второй в класс зайдет учитель, я буду не одна, а значит они побоятся дать мне пинка для скорости или же кинуть несколько язвительных фразочек в спину.

Так сложилось, что я белая ворона в классе. В попытке остаться незамеченной я привлекаю только большее внимание. Парадокс, но это так. И дело не в детском хобби коллекционировать значки на булавке, отчего мой рюкзак усеян цветными кругляшками с изображениями звезд кино и различными именами, и даже не в привычке улыбаться каждому встречному, пусть он только что толкнул тебя в стену и обозвал плохим словом, а в том, что я не такая.

Вместо того чтобы кичиться новыми часами от «Apple», я лениво вожу ручкой по корочке тетради, погруженная в собственные размышления. Когда мои одноклассники болеют с похмелья после шумной вечеринки, я болею новой книгой и пью успокоительные, когда погибает полюбившийся герой. Их волнуют лишние килограммы и количество лайков на фото. Меня волнует беспокойное море и пурпурный закат, что так не любит задерживаться. Они сидят на правильном питании и мечтают встретить благополучного жениха. Я сутками сижу за компьютером и мечтаю о личном сборнике стихов.

Да, я пишу. Много. Часто. Постоянно. Мне нравится подбирать метафоры, придумывать рифмы, превращать предложения в красивую песню и мысленно засыпать под собственную колыбельную. И все бы ничего, только подобное увлечение не котируются в нынешнее время.

– Что это? Черновик любовных писем? Серьезно?

– Гляньте, наша Варя снова соплей на бумагу напускала!

– Тарасова, будь другом, напиши стишок моей девчонке, якобы от меня, а я попрошу не цеплять тебя недельку.

– Дура, лучше займись своей прической и переоденься. Выглядишь жалко.

Подобные высказывания я слышу через день, стоит мне только открыть свой черновой блокнотик. И пусть на обложке красуется Britney Spears с выколотыми глазами и подрисованной до колен грудью, внутренности моего тайничка давно обросли перламутровыми ромашками и нежными вьюнками.

Там мои мысли. Моя правда. Мои желания. Там вся я. Свободная и открытая.

Стрелка часов встает на восемь, а учительский стол до сих пор пустует. Весьма печально, потому что в кабинет вваливается толпа орущих одноклассников – 11 «Б» всегда отличался животными повадками. Они с грохотом кидают свои сумки на парты, елозят стульями по полу, ругаются матом, а я улыбаюсь. От них пахнет табаком и мятной жвачкой, перегаром и сладким парфюмом, а я все улыбаюсь. Они считают меня тронутой и неприкрыто ненавидят, а я все равно продолжаю улыбаться.

– Всем по местам! – гремит классная, проходя в кабинет. У нее новое платье-рубашка, но старая прическа. Недавно ее бросил муж, поэтому из макияжа на лице женщины только мешки под глазами. – Тишина, одиннадцатый «Б»!

Ее не слышат. Она им не указ. Она пустое место.

В доску летит бутерброд, что так старательно прятал от стервятников Сысоев – староста класса, но так и не сумел уберечь. Ломтик хлеба падает на пол, а вот молочная колбаса задерживается на доске между темой урока и неразобранным предложением, но в итоге тоже шмякается на пол.

Дерзкая выходка выводит учителя из себя.

– Заткнулись все! – она ударяет указкой по столу и краснеет в лице.

Глотая смешки, ученики рассаживаются по местам, а я улыбаюсь.

– Каникулы еще не начались, – злостно подмечает учитель. – Мне ничего не стоит переставить часы пересдачи на праздники.

Ей ничего не стоит – еще бы! Ее бросил муж, детей нет, а старая кошка Маргоша не самая лучшая компания за новогодним столом, да и шерсти много. Хотя на ее месте я не была бы столь консервативна. Как же это здорово, что я не на ее месте.

– Познакомьтесь, это Витя Звягин. Он будет учиться с вами, – смягчившись, говорит Мария Анатольевна. – Очень надеюсь на ваше гостеприимство.

Класс утихает. Все мы смотрим на дверной проем – там никого.

– Витя? – недоумевает учитель, и тогда черный ботинок касается порога.

Новичок неохотно передвигает ногами, но так и не доходит до учительского стола, он останавливается. Даже на фоне аспидно-серой доски он выделяется черным пятном. А его руки, они белоснежные. Ненормально красивые.

Кто начинает шептаться, кто-то оценивать его обувь, кто-то возвращается в телефонную игру, а я перестаю улыбаться. Кому только в голову взбрело перевестись в выпускном классе, да в середине года?

– Думаю, программа не сильно разнится, – говорит Мария Анатольевна. – На чем вы остановились в прошлой школе? Тропы? Синтаксис?

Звягин Витя смотрит в пол. Молчит. Я не вижу его лица, потому что он спрятался его под плотным черным капюшоном. Он прячет себя сознательно, отчего разжигает во мне большее любопытство. Его губы сложены в тонкую полоску. Он не здесь. Не с нами. Но где? Там интересно?

– Две серебряные по математике? – вслух удивляется классная, держа в руках характеристику парня. – Похвально. Ты будешь первым и единственным медалистом класса. Олимпиада региональная?

Он молчит. Смотрит в пол и молчит. Мне жутко хочется узнать цвет его глаз. Какой он? Агатовый? Кофейный? Янтарь?

Его игнор бьет обухом по самолюбию Марии.

– Не потерплю головных уборов в своем присутствии, – замечает она. – Можно попросить тебя?

– Я здесь гость, не нужно петиций, – неожиданно отвечает парень и нервно срывает капюшон. Поднимает светловолосую голову. Смотрит сквозь. Редко дышит.

Льдинки. Его глаза – мутные льдинки.

Глава #2. Витя

Как же все бесит! Как же бесит, а!

Новая школа, новые тупые одноклассники, а еще эта девчонка… Зачем она смотрела на меня? Зачем, твою мать, она так смотрела? Она что-то знает?

После уроков я не спешу домой. Мне нужно встретиться с Герой. Срочно встретиться. У Геры есть то, что мне нужно. У него этого валом. Гера мне не друг и даже не приятель, но он делает все, чтобы я был счастлив. Наши встречи кратковременны, но нередки. Я не люблю Геру, скорее всем сердцем ненавижу, но он делает все, чтобы я снова был счастлив.

– О, Витяня, давненько не виделись, – лживо подмечает Георгий и протягивает мне костлявую руку. – Как жизнь молодая?

От него воняет ацетоном и жареной рыбой. Мне он мерзок, и дело не в амбре.

– Спасибо, хорошо. С каждым днем кончается, – без энтузиазма отвечаю я.

Тонкие губы парня натягиваются. С красных ноздрей хлещет пар.

– А ты как всегда, само очарование. Нравится быть пасмурным?

– Да я бы рад очароваться, только нечем, – посмотрев по сторонам, я наклоняюсь к уху парня. – Выручай, Гера, в понедельник рассчитаюсь.

Наше рукопожатие моментально разъединяется.

– Так дело не пойдет, – трясет он головешкой. – Шиш тебе. Я не кредитую, забыл? Должников земля не любит, а ты люби себя, Витя.

Гребаный Аристотель. Так и вижу его мудрость на надгробной плите, лет так через десять. Сдохнет от большой любви к себе, определенно.

– Так ты не поможешь мне? – спрашиваю с возмущением, на что тот иронично поджимает губы. Он издевается, это видно без лупы.

Во мне снова все кипит. Я смотрю на серое существо и ищу причины не ломать его изящные колени. Через скрип зубов мне удается взять себя в руки.

– Братан, ты ведь знаешь, я не левый какой-то. Рынок пустой. Работа только в конце недели появится. Я все отдам.

Гера истерически смеется. Он явно не нуждается в зубах.

– Говорю же, отдам, – не унимаюсь я. – В понедельник, не позже. Я хоть раз тебя подводил? Ты можешь мне верить.

Он понимающе кивает, соглашается, а потом вцепляется острыми пальцами в мой затылок, притягивает к себе и едко, как змей, шепчет:

– Послушай, Витя, это тебе не конфетная лавочка, а я не волшебница. Зато гоблинов тут валом. Размотают так, что мама родная не узнает, – процедил он и набрал побольше воздуха. – Ты подумай, прежде чем скандал устраивать, а лучше «спасибо» скажи, что мы с тобой нянькаемся. Вы малолетки вообще отбитые. Только и рискуй с вами. А если ты, щенок, еще раз гавкнешь, я сам лично на тебя намордник надену, понял меня?

Как же он меня бесит.

Перед глазами бетонная стена, уклеенная ободранными объявлениями и громкая фраза о силе духа, а рядом плакат о ничтожности жизни. На плакате том парень плачет над разбитым смартфоном – автор явно ничего не смыслит в ничтожности.

– Да не рычи ты! Понял все! – я грубо отталкиваю его от себя.

– Манеры, – усмехается он, поглаживая грудь.

Перед тем как уйти , я нарочно плюнул мерзавцу в ноги, чтобы хоть как-то облегчить прилив ярости. Гера неприкосновенен, и прекрасно об этом знает, только поэтому гаденыш позволяет себе вредничать. Но порой все меняется: кто-то встает на ноги, кто-то в прыжке ломает эти ноги, кто-то вовсе их лишается. Пусть помнит об этом гнида.

Как же меня все бесит! Бесит Гера! Бесит пустота! Бесит то, что она смотрела на меня! Что она знает?

Несмотря на гололед под ногами, я стремительно ускорял шаг. Если уж Гера не смог мне помочь, то родная комнатушка и стопка СD-дисков с любимой музыкой точно успокоят. Есть такие стены, что не давят, они укрывают, а мне срочно нужно укрыться. Затаиться. Спрятаться от этого мира, которому я не мил. Впрочем, наши чувства взаимны, поэтому я ускоряюсь.

Образовавшаяся на пути компания из двух парней и одной девчонки, на высоченных каблуках, как на ходулях, была дерзко раздвинута.

– Эй, гремлин, смотри куда прешь! – кинул один из них в спину.

Останавливаюсь. Закрываю глаза и протяжно выдыхаю, тем временем они продолжают кидать словесные камни:

– Чучело деревенское! Наверное, на электричку опаздывает!

– Ага, точно! Ты только посмотри в каких он лохмотьях! На базаре, видать, отоваривался! Езжай туда, откуда приехал, деревенщина!

Распахнув глаза, я подтянул бегунок на молнии до упора и поправил капюшон. Я сделал это неспроста – дал время исчезнуть искрам, что так игриво расплясались перед глазами. Танец был что надо. Зажигательный.

Развернувшись, я попер на неприятелей, но когда один из них выставил вперед кулаки, то тут же осекся.

– Офигеть, это что…кулаки? – испугался я. – Ты показываешь мне кулаки, парень? Это они?!

Явно недоумевая, борец затряс дурацкой шапкой с бубоном на нитке.

– Не бей меня, пожалуйста! Не бей! – умолял я, пряча лицо руками. – Боже, ты так меня пугаешь! Убери эти огромные кулаки!

Моя реакция заметно их воодушевила. Всех троих. Девчонка начала смелее разжевывать жвачку, а подбородки парней вздернулись.

– Я не буду тебя трогать, придурок, - скривился боксер и гордо отряхнул ладони. – Делать мне больше нечего, как об тебя мараться.

Друзья поддержали его смешками, а я решил остаться самим собой. Выпрямившись из унизительной позы, я как следует проработал шею, а потом вцепился в горло самого говорливого и буквально просверлил своим носом его нос.

Все моментально заткнулись.

– Не хочешь мараться, воробушек? – подразнил я, состроив сочувствующее лицо. – Испачкаться боишься?

Парень всячески скрывал свой испуг, но уже обмяк в моих руках.

– А вот я свинья та еще…

После этих слов я несколько раз ударил по его носу и трясущийся челюсти. Хлынувшая алая кровь измарала мои руки. Удовольствие наступило мгновенно.

– Эй, ты что натворил, придурок? Ты сломал ему нос!

Сильнее сжав кулак я наблюдал, как трескается на костяшках застывшая кровь.

– Говорил же, что люблю мараться, – прошептал я и повторил удар.

Глава #3. Варя

Недавно в одном женском журнале я прочитала, для того чтобы перестать себя стесняться и прибавить себе уверенности, нужно ходить по квартире обнаженной и привыкать к собственному телу, а лучше находить в нем явные плюсы. Едва ли я могу расхаживать нагой по квартире, где живут мои родители и маленькая сестра, поэтому приходится раскрывать халат перед зеркалом, словно ты домашний эксгибиционист, и прищурившись, искать эти чертовы плюсы. Они настолько малы, что практически неуловимы. Однако, бледная кожа и тонкая талия высоко котировалась в XII веке, но почему сегодня всех впечатляют объемы?

Так вышло, что густой золотистой шевелюрой мама наградила только младшенькую, а мне подарила грязноватый цвет волос и цинично отобрала грудь. Зато отец поделился худобой и невзрачными ореховыми глазами. Ненормально большими глазами. На фоне тонких скул они кажутся просто огромными. От бабушки я унаследовала сутулую осанку, а дедушка поскупился на презенты, что невероятно радовало, ведь он страдал косоглазием. В общем и целом, я представляю собой неказистую худышку, которой чужды слова «шопинг» и «мода».

– Варя! – кричит шестилетняя Аришка, и я моментально укутываюсь в халат. – Варька, я тебе сейчас такое покажу!

Сестренка вбегает в комнату и тычет в меня разноцветным куском пластилина.

– Красиво?

Дабы развить моторику Арины, мама скупает резиновую глину коробками, что несомненно является глупостью, ведь ребенок совершенно здоров.

– Что это? – спрашиваю я, потуже затягивая пояс. – Планета Земля?

Она смеется в ладошку.

– Нет. Это твоя голова. Мама говорит, что у тебя она пластилиновая. Смотри, я даже твои волосы в нее закатала.

Внимательно разглядев безобразную подделку, я тяжело вздыхаю.

– Чудно. Положи это на стол. После школы я решу, куда ее определить.

Счастливая Аришка скачет к письменному столу, а я влезаю в приготовленные с вечера вещи. Бежевые колготки в снежинку и болотного цвета платье – не фонтан прикид, но максимально удобный. Мои зимние валенки на шнуровке отлично дополнят скучный образ, а цветастый шарф его разбавит.

Сегодня я решаю оставить волосы распущенными и не мучаю их тугой резинкой. Из макияжа на мне гигиеническая помада. Из украшений – рюкзак.

– Ты написала стишок для меня? – спрашивает Арина, листая мой блокнотик.

Я ревниво вырываю его из рук сестренки и прячу в рюкзаке, между учебником химии и дневником, чтобы не помялся.

– Извини, малыш, но последнее время я не могу писать. Нет вдохновения.

– Это потому что тебе надо влюбится, – неожиданно заявляет она. – Я вот когда в Гришку Семенова влюбляюсь, то сразу же танцевать хочу и рисовать.

Мне смешно и завидно. Аришка с ног до головы покрыта зеленкой, так как недавно подхватила ветрянку, но все равно чувствует себя принцессой. Девчонка смотрит на свое отражение с неподдельным восхищением, пусть и напоминает жабу. Мне есть чему у нее поучиться. Определенно.

– Пожалуйста, влюбляйся в своего Гришку реже, чем пять раз в месяц, – улыбаясь, прошу я. – Ты изрисовала все мои учебники, а мне их еще в библиотеку сдавать.

– Договорились. Но с тебя стишок.

Я пытаюсь быстро проскочить мимо кухни и незаметно покинуть квартиру, но профессиональный взор моей мамы улавливает любое движение, пусть даже это микроскопическая пылинка в воздухе. Иногда ее назойливость пугает.

– Куда это ты? – возмущается она. – А завтрак?

Моя рука ложится на сердце.

– Я не голодна, мам. Честно. Прости, опаздываю.

– Глупости, – не сдается она. – До начала уроков еще целых полтора часа. Зачем ты всегда выходишь так рано? Ты что-то скрываешь?

– Я? Нет, конечно.

Блондинистая женщина в дверном проеме смотрит вынуждающим взглядом, нервно трясет ногой, отчего мне приходится сдаться. Я бросаю рюкзак на стойку с обувью и лениво волочусь на кухню. На глаза сразу же попадается тарелка с жирными сырниками и шматок пожелтевшей сметаны.

Гадость.

– Доброе утро, дочка.

Здесь папа, он пьет чай, читает газету и успевает слушать новости – дает фору Цезарю, а мама насильно усаживает меня на стул и открыто оценивает мой внешний вид. Ненавижу, когда она так делает. Это невероятно напрягает. Бесит. Убивает.

Сырник встает поперек горла и буквально душит. Я закашливаюсь.

– Это тебе, – мама бросает на стол небольшой ежедневник. На нем рисованная девчонка, она прячется под зонтом от огромных алых капель.

– Что это?

– Менструальный блокнот, – невозмутимо заявляет она, и я снова давлюсь, а вот отец настойчивее утыкается в газету.

– Мама!

– А что тут такого? Тебе пора следить за своим циклом. Ты вообще собираешься вести половую жизнь? Давно пора.

Я краснею. Злюсь. Неспроста я ненавижу семейные завтраки, обеды и ужины – эти трапезы ненароком отбивают аппетит. То мы обсуждаем мою нерестующую грудь, то некачественно бритые ноги, а то и вовсе – менструацию!

Гадость.

Моя мать – представитель крупной косметической фирмы, посему стремление к красоте – ее главная задача. И если Ариша с успехом взбирается по выстроенной мамой эстетической лестницы, то я – полнейшее ее разочарование. Впрочем, как и отец. Михаил Тарасов более консервативен, он редактор газетных статей, что объясняет мое влечение к литературе. Родители стали встречаться еще в студенческие годы, и я сильно сомневаюсь, что мама могла обратить внимание на папу в нынешнее время. У нее идеальная укладка, маникюр и толстый органайзер расписанный на три года вперед. У отца виднеются пролысины, зафиксирована начальная стадия артрита и протертое трико с обвисшими коленками. Весьма экстравагантная парочка получилась.

– Я все! Спасибо! – я нервно подрываюсь из-за стола, но мама уже завелась.

– Не нужно обижаться, Варя. Это нормально. Я хочу, чтобы моя дочь начала становиться девушкой, а не занималась детской ерундой. Только глянь, что ты носишь. Бабские тряпки. А волосы? Они совершенно не ухожены. Ты целыми днями просиживаешь дома. Где твои друзья? Где Света Верещагина? Вы так хорошо с ней общались.

Глава #4. Витя

Перед тем как начать умываться, я задернул ванну плотной водонепроницаемой шторкой. Теперь мне улыбается уродливый слон с дырявыми ушами, которому пришлось повидать многое. То, от чего недурно ослепнуть.

Мама. Ванна. Шум воды.

Но на самом деле беда была более весомой и заключалась вовсе не в ванне. В свои семнадцать я был зависим. Это было невыносимо, отвратно и крайне удручало. Я ненавидел свою зависимость, как когда-то правду о своей болезни. Я не мог разобраться с зависимостью, не мог побить ее или спустить с лестницы и не знал, как с ней бороться. У меня получалось расставаться с ней на время, но всего лишь на время. Наступало серое утро, наполненное вонью окурков и запахом выпитого алкоголя, что помогал мне забыться, и зависимость снова возвращалась. Я закрывался в комнате, курил до тошноты, насиловал книги, жрал пачками снотворное, но всегда оставался зависимым. Все это было, есть и будет всегда.

Шум воды. Ванна. Яркий свет.

На сливной бачок я поставил пепельницу, рядом положил сигареты и спички, снял окровавленный бинт с костяшек, поджег его и бросил в раковину. Несколько минут я завороженно смотрел на разноцветное пламя, которое красиво и жадно пожирало кусок марли. Сейчас мне казалось, что это самое прекрасное зрелище, которое мне только доводилось наблюдать. Подкурив сигарету, я затянулся. Ванная комната, что минутой ранее казалась комнатой пыток, теперь озарилась чем-то прекрасным. Теплым и светлым. Моя подсознательная ванна наполнилась спокойствием и умиротворением. На мгновение в голове промелькнула мысль, что у меня есть шанс стать нормальным.

Но только на мгновение. На смену радости пришли жуткие воспоминания: ванна, мама, истошная мольба.

Руки затряслись. Сигарета упала на пол и обожгла ногу. Чтобы избавиться от надоедливых вспышек, я открываю кран и подставляю голову под напор ледяной воды. Затылок немеет, но я не сдаюсь. Нельзя. Еще рано.

Мама. Ванна. Нагреватель. Крик.

Всякий раз после очередной «завязки», после долгой депрессии и ломок, я возвращаюсь в детство, в те счастливые деньки, где мать трезва и, уложив мою голову на колени, поет красивые песни. До слез грустные, но красивые. Ее холодные руки гладят меня по спине и чешут макушку. Там хорошо. Спокойно.

Но сейчас меня возвращает в другое детство. Я закрываю глаза и вижу череду уродливых картинок, которые подобно пулям дробят мой череп.

Мама. Нагреватель. Дикий крик.

От водной процедуры меня отвлекает отец. Он долбится в дверь. Дерзко. С вызовом. Он вынуждает.

Нельзя. Еще рано.

Я включаю игнор, но когда дверь обещает слететь с петель, нервно выдвигаю засов и готовлюсь избить злостного нарушителя моего покоя.

– Соскучился по гипсу?! – рычу я, когда показывается испуганная голова старика. – Я начну с рук и переключусь на ноги, понял?

– Успокойся, – еле внятно выговаривает помятый отец и показывает на входную дверь. – К тебе пришли там. Выйди.

Что?

Отодвинув мерзкое существо, я толкаю ладонью дверь, и та полностью отворяется. Наступает тишина. Мое тело деревенеет, и только скатывающиеся по телу капли воды возвращает какую-либо чувствительность.

Какого хрена?

На пороге моей убитой квартиры стоит она. Ее взгляд перепуган, дурацкая шапка сдвинута набок, девчонка пытается улыбнуться, но выходит жалко.

Что она тут делает? Как нашла?

– Привет. Я принесла тебе список заданий, – неуверенно бормочет она. – Извини, что не предупредила, но ты не отвечал и…

Какого хрена?!

Она смотрит только на меня. Ни на беспорядок, ни на пьяного отца, ни на пакет с мусором у нее под ногами, только на меня.

Что она тут делает? Чего хочет? Она что-то знает?

– Витя? – пищит девчонка. – Меня попросили передать…

Как мягко она произнесла мое имя. Совсем как мама, когда пробуждала ото сна. Совсем как мама, когда попросила нагреть ванну.

– … я подумала, что ты приболел.

Что она мямлит?

Вернувшись в реальность, я резко срываюсь с места. Влетаю в тапочки, набрасываю куртку на влажное тело, беру пищалку за шкварник и выталкиваю в подъезд.

– Что ты делаешь? – возмущается она.

Боится, но не показывает виду. Что ж, это дело легко поправимое.

Мне не составляет большого труда оттолкнут ее подальше, а потом вцепиться в куртку и приподнять над лестничным проемом.

– Перестань! Что ты творишь?!

Она что-то бормочет, но я ее не слышу. Я смотрю сквозь нее. Смотрю на лестницу. Она высокая. Интересно, она сломает себе шею? Или только ключицу? Я должен знать наверняка, пока еще не отпустил. Хочу увидеть ее полет.

– Очнись! – меня остужает слабая пощечина. – Да что с тобой такое?

Наши взгляды встречаются. Впервые, кажется. Я прерываю дыхание.

Большие ореховые глаза. Бледные губы. Вздернутый нос. Чумазая щека. Скорее всего это варенье. Она что, улыбается? Улыбается сквозь страх? Теперь я не хочу скидывать ее с лестницы. Я хочу кое-что похуже.

– Отпусти меня, придурок! – запыхавшись, брыкается она. – Я всего лишь принесла домашнее задание!

– А я сказал тебе, что болен! – кричу я, вернувшись в реальность.

Она практически плачет, но продолжает улыбаться.

– Ты не говорил! Ты ничего мне не ответил!

– А ты сама не видишь?! – вырывается у меня.

Она затыкается. Моргает. Дышит. Моргает. Смотрит.

Почему она так смотрит на меня? Почему так смотрит?

– Просто дай мне уйти, – заикается она. – Дай уйти и все.

Русые пряди прилипли к ее взволнованному лицу. В глазах пляшут испуганные мотыльки. Мне хочется ее поджечь, как ту марлю. Уверен, пламя получится восхитительным. Мне хочется спрятаться от нее, как от той ванны. Уверен, она тоже этого хочет.

– Витя, пожалуйста…

Выдохнув, медленно ставлю ее на ноги.

Шатаюсь. Дышу. Кажется, немного стыжусь. Хотя нет. Это не стыд, что-то другое. Ухожу и демонстративно хлопаю дверью.

Глава #5. Варя

Глава#5. Варя

Я ядом капаю на раны,

А боль ревниво в вечной памяти храню.

Мне легче очертить фатальные изъяны,

Чем разукрасить черноту души твоей.

Мне легче разбудить покойника,

Чем увидеть страх в твоих фарфоровых глазах.

А ведь душа навеки беспокойная,

Умыта горечью, истерзана, она в колючих швах.

Последний учебный день второй четверти. Последний урок. География. Самостоятельная работа. За окном снег валит хлопьями, он буквально укутал деревья в белоснежные одеяния, а густой туман превратил середину дня в наступающий вечер. Отличная вдохновляющая погода.

В классе так тихо, что слышны щелчки тока в лампах. Олег Петрович задумчиво листает каталог с женской парфюмерией – выбирает подарок жене. Одноклассники нависли над своими тетрадями, старательно делая вид, что разбираются в широтах и меридианах, но на самом деле отсчитывают секунды до конца урока, ибо совсем скоро их ждет долгожданная свобода. Я же нахожусь в своем маленьком мире, где нет места веселью, но есть ямб и хорей, душа и рифма. Здесь невероятно уютно, но резко распахнувшаяся дверь, заставляет меня вернуться в реальность.

– Можно? – равнодушно интересуется Звягин, облокотившись о дверной косяк.

Его появление становиться неприятной неожиданностью, ведь я понадеялась не лицезреть его больше. Никогда. Впрочем, удивилась не только я.

– А вы у нас…? – спрашивает географ, поправив толстые очки.

– У вас? – слабо усмехается новичок. – У меня к вам аналогичный вопрос, ведь вы не представились.

Учитель ахнул, а я еще раз убедилась в его отвратительности. Ведь ясно как день, что парень нарочно плывет против течения. Его закинуло не в тот жизненный пруд, и он не скрывает своего недовольства. Все его манеры вызывающи, а повадки – хамские. И если я смирилась со своей участью быть не такой, то он упрямится. Но ради чего? Из вредности? Кому и что он доказывает?

После последней нашей встречи, я однозначно убедилась в нежелании этого человека контактировать с кем-либо и в его неадекватности. В нем много злобы, которая буквально переполняет его. Очевидно всему этому есть причины, но я не хочу их узнавать. Не хочу даже думать об этом и искать ему оправдание.

– Так можно или нет? – нервничает Звягин. – Неужели, так сложно ответить?

– Я прошу вас, молодой человек, не важничать, – агрессивно взбодрился географ. – Вы новенький? Почему отсутствовали?

Звягин закидывает руку на плечо, будто эти два вопроса невероятно его вымотали, и закатывает глаза.

– Слушай, до конца урока жалких двадцать минут. Разве ты хочешь, чтобы мы потратили их на бессмысленную болтовню? Думаю, нет. Просто разреши мне пройти в класс, занять свое место и сделать вид, что мне до чертиков интересен твой предмет. Как тебе такой вариант?

Олег Петрович подавился воздухом, чем напомнил мне Марию Анатольевну, которая уже получила возможность быть оскорблённой, а вот я и еще большая часть одноклассников отреагировали на это с меньшим удивлением. К таким повадкам привыкнуть сложно, но их возможно предугадать.

– Пошел вон! – орет учитель. – Чтоб я тебя здесь больше не видел, щенок!

Витя резко отталкивается от косяка.

– Так бы сразу, – вздыхает он и, перед тем как уйти, поднимает руку. – Будь здоров! – хлопает дверью и уходит.

– Я обращусь к директору! Так и знай, хам!

Из меня невольно вырывается смешок, на что оборачивается Верещагина. Она смотрит то на меня, то на мои принадлежности – с подозрением ищет причину моего веселья, но не находит его и возвращается к самостоятельной работе.

Меня не позабавил новичок, совсем нет, мой смех был скорее истерическим. Его способность вызывать у людей отвращение была феноменальной. Блестящий талант. В этом деле он даже меня переплюнул.

Но что с тобой парень? Откуда вся эта чернота?

Еще раз ловлю себя на мысли, что мне это не интересно. Больше нет.

***

Школу я покинула с невероятным облегчением. Снег не думал заканчиваться, но было довольно тепло. Я уже предвкушала аромат чая с малиновым вареньем и недельное затворничество, как вдруг меня заставили отложить свои планы.

Свернув за угол школы, я наткнулась на Светку Верещагину и еще двое парней с параллельного класса. Они подпирали ворота, до верхов заснеженного, малого футбольного пола. Мне не понравились их взгляды. Слишком озабоченно они отнеслись к моему появлению, отчего я прибавила шаг.

Нет. Мои каникулы не должны начаться с потасовки. От моей уютной комнаты меня отделяет пара километров, и я должна преодолеть этот путь не тронутой.

Я затылком почувствовала слежку, а когда Верещагина приказала мне остановиться – побежала. Адреналин вдарил в голову. Мысли смешались. Непослушные ноги несли меня вперед, не дав шанса обдумать маршрут. В конечном итоге я уткнулась в западню из ряда бесхозных гаражей, которые находились за школой.

Прекрасно.

Первой меня догнала Светка, а потом и парни подоспели. По их лицам я поняла, что унизительной лекцией мы не обойдемся. Там было что-то посерьезнее. Так странно это все – заочно чувствовать вину за то, чего не существует.

– Тебе хана, Тарасова, – злостно предупреждает Светка, снимая варежки.

Довольно многообещающее начало. Впрочем, этого и следовало ожидать.

– За что?! – возмущаюсь я. – Что не так?!

– Ты мне волосы испортила, тварь!

– Да о чем ты?!

Она демонстрирует обрезанную каштановую прядь, перепачканную тягучей субстанцией.

– Я нашла в них жвачку! Я убью тебя за это!

Меня ударяет несправедливость.

– С чего ты взяла, что это я?!

– Больше некому! Я видела, как ты хихикала на уроке!

Прежде чем что-либо сделать – хорошо подумай. Так говорят? Что ж, в моем случае карается даже улыбка. Впервые меня затошнило от собственной слабости. Из меня сделали мишень для издевательств, будто магнитом я притягиваю неприятности, но это только моя вина. Вместо того, чтобы дать отпор, я улыбаюсь. Этот мир бьет меня по лбу грязной половой тряпкой, а я улыбаюсь. Хватит.

Глава #6. Витя

А мечта не нова,
Чтоб до неба трава.
Будь свободна душа,
Но меня не лишай
Легких крыльев,
Ведь кажется мне, будто я...

© Египтянин – группа «Пикник»

– Вот, держи, Витек. Хорошая работа, – хвалит меня старший грузчик и протягивает две зеленые купюры. – Надеюсь, тебе хватит.

После нескольких часов изнурительной работы, я буквально валюсь с ног и с трудом верю в происходящее.

– Серьезно? Двушка? – приятно удивляюсь и не сразу решаюсь взять деньги, ведь мои руки выпачканы в смоле. – Но за что, Кирилл? Я толком ничего не сделал.

– Сегодня праздник. Тебе положено. Работа будет не скоро, так что проведи каникулы с пользой, – наставляет он, перед тем как уехать. – И с наступающим. Береги себя, малой.

Кирилл старше меня всего на три года, но товарища во мне так и не разглядел.

– Спасибо, Кирюх! Добра тебе!

Скидываю рабочую форму и торопливо покидаю стены склада.

Солнце практически село. Люди суетливо носятся по улице, жадно скупая алкоголь и импортные мандарины. Прилавки рынка украшены разноцветными гирляндами и поздравительными плакатами. На них до тошноты улыбчивые старики в красных шубах, которые обещают горы счастья в предстоящем году, но что-то мне подсказывает, что они нагло лукавят. Если кого и ждет счастье, но только не меня.

Сжав зарплату в кулак, я спешу навестить Геру, но в какой-то момент останавливаюсь, будто невидимая рука потянула за шиворот. Странное чувство селится в груди и на дает сделать шаг туда, где я забуду обо всем. Гера поможет забыться, но – нет. Тихий отголосок детства требует праздника, о котором я мечтал когда-то. Мне противны эти мысли, противны чувства, но от них не спрятаться. Это так глупо.

Кажется, моя черная душа дала трещину…

Переборов смертельное желание, я заскакиваю в первый попавшийся ларек. Там покупаю оливье в контейнере, «Птичье молоко», что так любит мой отец, коньяк, сок и бутылку шампанского. Сегодня мне хочется забыть о зависимости, обо всех проблемах, семейных обидах и хоть разок окунуться в иную атмосферу.

Да, моя черная душа дала трещину…

Вбегаю на третий этаж своей замызганной хрущевки и упрямо бью ногами по двери, так как руки заняты пакетами. Старушка дверь обтянута бордовым дерматином и хаотично пробита бытовыми кнопками, но все равно кажется мне красивой, ведь ее украшала моя покойная мать. А вот рванные дыры оставил отец, когда нелепо перепутал ключи с топором.

– Батя! – кричу я. – Открывай, козел! Хватит спать!

За спиной слышится скрежет советского замка. На лестничную площадку выходит соседку.

– Не кричи, Витя, – взволнованно шепчет она. – Увезли папу. Нет его.

В этот момент я почувствовал себя пятилетним Витей, которому вручили долгожданный подарок, но у желаемого красивой была только обертка, а вот внутренности отдавали горечью и болью.

– Что? – медленно оборачиваюсь я. – Как нет? Что несешь, баб Даш?

Бабулька машет руками, а трясется ее обвисший подбородок.

– В больницу его увезли. Часа два назад. Горят – инсульт.

Теперь затрясся я.

– В какую больницу, баб Даш?

– В нашу. Городскую, – она кладет ладонь мне на грудь. – Но ты не иди туда, Витя. Не надо. Пусть Толика недельку под капельницами подержат. Глядишь, отойдет. Да и сам отдохнешь. Погуляешь. Что тебе с ним пьяным возиться?

Я крепче сжимаю лямки пакетов. Морщусь, словно получил пощечину.

– И действительно… Пусть полежит недельку. С наступающим, баб Даш.

– И тебя, сынок. Береги себя.

Поберег, если бы умел. Если бы знал как…

Домой я зашел, когда на часах уже стукнуло половина девятого. Бросил пакеты в пороге. Осмотрелся. В квартире стоял тяжелый запах табака и застоявшейся сырости. Все вещи были на своих местах – беспорядочно валялись по дому. И даже отсутствие отца не развеяло угнетенную обстановку.

Щель души моей намертво сошлась.

Я был подавлен. Мне нужен был кто-то… Тот, с кем я мог бы просто поговорить, рассказать свою тайну, открыть секрет и не услышать осуждения. Смешно, ведь таких людей попросту не существует. У меня нет друзей и еще не родился тот, кого не покоробит моя тайна. Она отвернет любого.

Одиночество. Оно душило. Брало за глотку и выдавливало гланды.

Ну почему я не выбрал Геру? Какого хера я не выбрал Геру?

Беру пакет с выпивкой и иду в спальню мамы, но перед этим взламываю заржавевшую щеколду. Здесь ничего не изменилось: серое фото на комоде, из книжек торчащий гербарий, махровый халат на спинке стула, отпечатки пальцев на зеркале, сухая диффенбахия и даже след от головы на ватной подушке. Складывается ощущение, будто она всего лишь вышла ненадолго и вот-вот вернется. Но это самообман.

Сажусь на скрипучую кровать. Кладу мандаринку возле старого фото, где та еще улыбается. Отпиваю горький коньяк. Морщусь.

– С наступающим, мам…

Несколько минут завороженно смотрю на фото и снова морщусь, только уже от рези в глазах. Нет ничего хуже, чем вспоминать тот проклятый день. Однако, я не вспоминаю. Эта кричащая картинка постоянно стоит перед глазами, как преследующий и непоправимый факт.

Мама. Крик: «Прощай, сынок!»

В голову бьет, но недостаточно. Пью коньяк. Запиваю шампанским. Еще. И еще. Ложу голову на подушку. Пытаюсь думать о чем-нибудь хорошем, но это в априори невозможно. Мысли, как черные раскаленные стрелы вонзаются в мозг, забирая возможность делать ровные вздохи.

Крик. Мама. Ток.

За выпивкой время летит незаметно, прошло уже больше часа, но я все равно не чувствую должного облегчения. Мне плохо. Выламывает кости. Дурно так, что кожа буквально кричит. Закрываю глаза и возвращаюсь в тот проклятый день.

Тогда ей снова стало плохо. Она попросила набрать ванну.

«Бедный мой мальчик» - повторяла она тогда, а не понимал в чем соль.

Я часто чувствовал себя плохо, недомогание было моим привычным состоянием. Мне изредка давали какие-то таблетки, а я не знал от чего меня лечат. С возрастом ко мне постепенно приходило осознание, что я медленно разрушаюсь. Мое тело буквально рассыпалось, болели органы, но в период ремиссии я стремительно восстанавливался и забывал о проблеме. Так повторялось ежегодно – это стало чем-то нормальным. Я жил по графику бешеной шкалы. То взлетал, то падал. То жил, то существовал. То любил свою мать, то желал ей смерти.

Глава #7. Варя

Это были без преувеличения отвратительные каникулы. Мама измотала упреками относительно учебы и взрослыми советами, из-за чего хотелось пустить пулю в висок. Слышать от матери подробности половых отношений сравнимо с каторгой. В голове невольно возникают картинки их супружеской жизни – это мощный выстрел по слабой психике. Ариша неделю не снимала костюм снежинки, даже спала в нем, его блёсточки были везде. Я пила сверкающий чай и чихала волшебной пылью. Намертво войдя в роль атмосферного осадка, она летала по комнатам и падала на меня, как реальный снег на голову. Я люблю свою младшенькую, но порой ее слишком много. Сразу после праздника отец уехал погостить к родственникам, будто заранее предположил домашнюю вакханалию. Я завидовала ему, так как единственным моим собеседником был старый блокнотик.

Да, это были отвратительные каникулы, но самым отвратительным фактом было вернуться в ненавистную школу.

По традиции прихожу за тридцать минут до начала урока. Раскладываюсь. Открываю блокнот и ищу одно, из миллиарда, слово.

Из-за тебя душа пустая, все потому что я…

К моему удивлению вторым в класс входит вовсе не учитель. Мой странный одноклассник ворвался в кабинет с неподдельным энтузиазмом, будто спал и видел, как снова возьмётся за учебник. Его появление заставляет меня напрячься.

Звягин останавливается посередине класса и не торопясь осматривается.

Он что, выбирает себе новое место?

«Первый ряд, шестая парта. Первый ряд, шестая парта, – мысленно молю я. – Мы не желаем видеть друг друга. Сядь как можно дальше. Знаю, так ты и сделаешь».

Однако утешительные прогнозы испаряются без следа. Я чувствую не только нутром, но и всем телом, что у новичка свои планы – он что-то задумал. На его лице едва заметная улыбка. Глаза неестественно сверкают. Он подозрительно весел.

Я целенаправленно утыкаюсь носом в блокнот, старательно игнорируя его присутствие, но тут же подпрыгиваю, когда тот опускается на соседний стул.

– Что…ты делаешь? – заикнувшись, спрашиваю я.

Он смотрит на меня, как на глупейшее создание.

– Занял свободное место. Что-то не так?

Мои глаза пробежались по пустому классу и вернулись к нему.

– Серьезно? Именно это из тридцати возможных?

– Если тебя что-то не устраивает, ты можешь пересесть.

Я изумляюсь. Он смеется. Я отодвигаюсь, он возвращает стул обратно.

– Что ты делаешь?

– Ничего, – безучастно отвечает Звягин.

– Ты ведь сам сказал, что я тебе противна.

– Поверь, с тех пор ничего не изменилось.

Мои щеки больше не вспыхивают от его хамства. Слегка подергивается веко.

– Тогда какой в этом смысл? Пересядь.

Звягин на секунду задумывается.

– Ты так старательно искала общения со мной, и я решил дать тебе шанс, – без стеснения заявляет он, а потом выхватывает мой блокнот и издевательски цитирует: – Из-за тебя душа пустая, все потому что я…тупая!

– Идиот, – бурчу я и возвращаю блокнот на место. – Не смей трогать мои вещи.

– Напишешь мне стих, когда я сдохну? – выпаливает он, качаясь на стуле.

Складывалось ощущение, что я вела диалог с поломанным роботом.

– Ох, а я смотрю ты в настроении… Тебе не идет, если быть откровенной.

– Как тебе эта кофта, но ты ее носишь, – парирует он. – А если быть откровенным, сейчас это неконтролируемое мое состояние.

Я нахожу в себе силы взглянуть на него. Он действительно какой-то странный. Еще причудливее, чем обычно. И это тоже странно, потому что запаха перегара я от него не учуяла. Его мутные глаза блестели по другой причине. Но какой?

– Ты не ответила на мой вопрос, – подмечает он, уже превратив стул в резвый аттракцион.

– Ты ничего не спрашивал.

– Спросил.

– Ты лжешь.

– Нет.

– Что именно?

– Уже забыла?

– Может, хватит?!

– Что именно? – улыбается он, а я выхожу из себя.

На мое счастье в класс заходят одноклассники. В жизни так не радовалась их появлению. Женя Ларкин и Егор Быков – главари класса, здороваются с Виктором дружеским рукопожатием, видимо умение метать кирпичи прибавило ему определенной популярности. Следом заходит Сысоев, а потом и Верещагина, каштановые волосы которой превратились в ярко-рыжий горшок.

– О, а голубки зря время не теряют, – высмеивается она и вешает сумку на стул. – Должна сказать, из вас вышла отличная пара. Психопат и сумасшедшая.

Звягин отвечает ей широкой улыбкой.

– Зачем ты носишь лифчик третьего размера? – с полной серьезностью интересуется он. – Очевидно же, что грудь у тебя куда меньше.

Светка тут же осекается. Ядовитая улыбка спадает с ее лица.

– Откуда тебе знать?

– Я видел твои фото на взрослых сайтах. Их периодически просматривает мой отец. Вот такой старый извращенец мне попался. Но ты не волнуйся, он оставил наивысший отзыв.

По классу пробежались смешки. И даже я почувствовала некое удовлетворение.

– Что ты несешь, болван?

– Признайся, ты устала укладывать в него носки. Так откажись от этой глупой затеи. Перестань носить его… Вообще.

– Заткни свою пасть!

Но Звягин будто бы не слышал.

– Понимаю, когда у всех твоих подруг они трясутся при беге, а у тебя там ветер гуляет, невольно обзаводишься комплексами. Но на кой черт вы парней обманываете? Если я решу переспать с тобой, то перед тем как раздену, смогу обуть целый детский сад. Разве это справедливо? Не думаю.

Одноклассники окончательно сдаются. Прыснув от смеха, я утыкаюсь носом в вязанную кофту, но сразу же затыкаюсь. Как бы то ни было, я являюсь ее подругой по несчастью, только вот до носков еще не додумалась.

– Чего вы ржете, дебилы? – взрывается Света. – Это все ложь!

– Если я ошибаюсь, докажи мне обратное, – издевается Витя. – Я буду не против признать свою вину. Уверен, меня поддержат многие.

Все парни класса требовательно воют, а Верещагина становится пунцовой.