Мой хан. Покорюсь тебе

Пролог

Пролог

– В отделение реанимации никого не пускаем. Пациентка Карамова Яна введена в искусственную кому. Прогнозы по состоянию пациентки и длительности комы врачи сообщат ближайшим родственникам. Пожалуйста, освободите помещение. Вы ничем не можете помочь…

Коридор больницы, хоть и был местом, где надо соблюдать тишину, заполнил тихий монотонный гул.

– Бедная Яночка…

– Зачем, куда в ночи она мчалась по трассе в такую погоду??? Она же домой собиралась, ее муж ждал…

– Всего 42 года…

– Она выживет, должна выжить… Яна… вчера была такая веселая. Мы все домой собирались, а она еще хотела повеселиться, пообщаться. Как будто чувствовала… что последний раз… – шепот прерывался слезами и всхлипами.

Кто-то шикал на такие слова, убеждая, что все будет хорошо:

– Яна сильная. Во всей кафедре, да что там, во всех кафедрах нашего института нет женщины сильнее, чем Яна Эльдаровна. Все будет хорошо… хорошо…

Толпа постепенно расходилась. Только одну женщину пустили посмотреть на пациентку, которую привезли данной ночью – матери. Семидесятилетняя женщина бессильно трогала пальчики дочери, гладила ладонь. Крупные слезы катились, когда взгляд непроизвольно останавливался на обезображенном лице, синяках и кровоподтеках. Но Яна Эльдаровна была не сказочной девушкой, чтобы проснуться, почувствовав соленые капли и еле заметный поцелуй матери на своей ладони. Она была сильной женщиной, умевшей все взвалить на свои плечи и тащить эту ношу годами. Только предательство она не умела ни прощать, ни справляться с этой болью.

– Я прошу… Всевышний, не забирай ее у меня, забери меня, я уже пожила. Оставь ее… Я прошу тебя… Всех Богов молю, весь свой род молю, дайте моей девочке пожить. Вы же сильные, вы же древние, степные волки, гроза Европы, за весь род буду молиться до конца дней своих, за всех вас буду молиться каждый день, только дайте моей девочке, моей Яночке, моей Янсылу встать на ноги, – молитва-причитание женщины никто не слышал, только губы шевелились.

– Пойдемте, – мягко помогла ей выйти из палаты медицинская сестра. Пусть ваша дочь отдохнет. Доктора сделают все, что в их силах.

***

Дорогие читатели!

Я рада видеть вас на страницах своего нового романа."Мой хан. Покорюсь тебе"

"Приподними маску варвара – ты увидишь там силу, страсть и заботу.

Позволь ему дать тебе это".

Аннотация

Все банально и больно. Корпоратив на свежем воздухе. Дождь, начавшийся не вовремя и я, не вовремя вернувшаяся домой. Чужие туфли в коридоре, смутно знакомая блузка на спинке стула и две фигуры, вольготно раскинувшиеся на нашей кровати: фигура мужа и моей вчерашней студентки.

А потом… все перемешалось: дождь со слезами, звон в ушах с визгом тормозов, дикая боль с невероятным спокойствием, что дарило тихое мерное завывания степного ветра. Только вот покой тоже был временным. Что несут с собой всадники, которые, кажется, мчатся прямо на меня? Что несет с собой странный плач и запах крови, которые урывками доносит равнодушный степной ветер?

На страницах этой книги вас ждут:

# попаданка из 40+ в 18+

# из цивилизованного XXI века в племена кочевников

# от мужа-предателя к самому Хану

# суровый хан и сильная героиня

# любовь посреди степи

Добро пожаловать в новую фэнтези-историю!

Я буду рада, если вы будете зажигать звездочки, добавлять книгу в библиотеку, чтобы не потерять ее и делиться мыслями и эмоциями в комментариях. Я очень бы хотела пройти этот путь героини вместе с вами!

Глава 1. Как улетает душа… или не улетает

Это странное чувство – заземление, замедление, просветление… Оно приходит так резко, переворачивает твою жизнь с ног на голову. Нужно что-то такое… тяжелое, больное, чтобы вот так за несколько мгновений изменилось восприятие реальности.

По крайней мере у меня так получилось. Сначала боль. Невероятная, почти уносящая сознание куда-то вдаль. Я не могла себе это позволить. Даже если это предсмертная агония, я должна все понимать, видеть, чувствовать, хоть как-то контролировать. Потому что сама-сама-сама, всю жизнь сама. В институт – сама, на квартиру – сама, диссертацию – сама, дочери помочь – сама, утешать Бориса после очередного провала на работе – тоже я. И эти последние мгновения свой жизни мне тоже надо прочувствовать самой. Сквозь боль. Даже сквозь боль.

Только на этот раз «сама» не получалось. Сознание ускользало – и становилось невероятно хорошо и спокойно, а оттого и страшно – и страх возвращал к реальности, напоминая, что жизнь – боль. Боль, растекающаяся по нервным клеткам, овладевающая всеми мускулами одновременно, ударяющая изнутри черепной коробки отбойным молотком.

…Сдаюсь. Не хочу «сама». Пусть воспарю в небо бабочкой или как там душа уносится в небо. Не хочу бороться. Незачем.

Как там человек умирает? Смотрит на небо, облака, мысленно со всеми прощается? Почему у меня не так? Вспомнила, я же вроде как вылетела через лобовое стекло? Видимо, упала в итоге на живот, а не на спину. Поэтому нет неба, есть сырая земля под носом. Ливень же был. Да, ливень! Только почему-то земля не сырая, а сухая. И я лежу, носом ткнутая туда. Сейчас, сейчас, секундочку, соберу себя и осмотрюсь.

Почему врут в книгах? Якобы душа сама взлетает, смотрит там с высоты, с близкими безмолвно прощается. Моя вот не хочет взлетать, и болит еще, зараза. Так не пойдет. Я тоже хочу по-нормальному. Я тоже хочу как другие. Надо повернуться, лечь лицом к небу, прочитать что-то наподобие молитвы и тогда – я надеюсь – все будет. Повернуться удается с трудом и только благодаря силе воли.

Чудо! От дождя нет и следа! Воздух, земля – все сухое. Небо – темное, как преисподняя. Ветер обдувает прохладой. И степь… Бескрайняя степь. Ни намека на автодорогу. А значит, я права, я на пути туда – в вечность. Верно же?

Трогаю руками землю. Всматриваюсь в тьму. Ничего. Сначала ничего. А потом я слышу, как доносится плач женщин, мелькают огни костров. От сладковатого запаха крови, который принес ветер, слегка начинает мутить. Ничего, привыкаю.

Музыка, песни… как будто родные, но давно забытые, похороненные под грузом столетий и тысячелетий. Слова… Они другие. И одновременно родные. Или напев родной? Потому что слов издалека не разобрать. Тем более я не лингвист. Я литературу преподаю. Преподавала.

Прислушиваюсь еще. Вместе с песней стонет ветер, словно сама земля стонет… Слеза скатывается по щеке. Доченька… мама… где они? Знают ли, что со мной? Знаю ли я сама, что со мной?

Слеза… Когда я в последний раз плакала?

Очень давно.

Так бы я сказала, если бы не последняя ночь. Сначала я выгнала эту дрянь из нашей с Борисом кровати, потом высказала ему, все, что думаю. А потом мчалась на авто и плакала. Плакала вместе с дождем.

А здесь нет дождя. Зато есть два странных всадника, которые мчатся прямо на меня. Если бы был один, я бы поняла: например, представила бы, что Азраил по мою душу торопится. Да и не похожи они на помощников Всевышнего. На людей похожи. Агрессивных. Почти варварских. И если до этого я еще пребывала в какой-то прострации, то теперь точно уверена – надо уносить ноги, уходить, уползать. А иначе...

Глава 2. Они – варвары, умеющие нагнать ужас…

Страшно. Тьма обволакивают весь мир. Всполохи огня то там, то тут позволяют выхватить не реальную, а какую-то страшно-фэнтезийную картину мира. Но самым жутким было слышать топот всадников и не мочь двинутся с места. Я и так потревожила все мускулы и нервы, когда заставила себя повернуться лицом к небу, и теперь тело наотрез отказывалось слушаться. Да и критический разум точно подсказывал, что попытка убежать была бы нелепой даже при условии моего идеального самочувствия. Тот же разум твердил: что ну не убьют же они меня? Смысл тогда всего происходящего?

Покорно жду их приближения. Все тело – сплошной нерв.

Их кони – дикие. Они сами – варвары, способные нагнать ужас на всех и каждого, не говоря про меня. Резкий шепот – приказ коням, и те останавливаются как вкопанные. Честно, в первую минуту я подумала, что лучше бы прошлись по мне. Было бы больно, но я ее сегодня уже столько испытала, что хотелось или достичь ее апогея, резким, пусть и и болезненным взмахом покончить с ней навсегда или в теплые понимающие руки. Последнее я не позволяла себе даже в той, своей реальности, что уж говорить о здесь?

– Я…я.. не трогайте меня, пожалуйста. Я никому не причинила вреда… Я… наберусь сил и уйду. У меня просто нога…

Понимаю, что несу бред. А вдруг поможет? Внешность же бывает обманчива. За ангельским личиком дьявол может притаиться, за грубоватым лицом – прощение и забота.

Черт бы побрал эти психологические защиты, за которыми пытается спрятаться мозг. Выжить пытается. Шанс спастись ищет. Даже мимолетного взгляда хватает, чтобы понять: эти люди не знают жалости ни к себе, ни к другим.

Несмотря на довольно грузное тело, один из них легко спрыгивает с коня:

– Поедешь с нами, – не говорит, а сообщает.

Паника внутри нарастает. Отчего-то вспоминаются сведения, как перетаскивали раненых с поля боя много столетий назад, дрожь сотрясает при этом тело. Нет уж, лучше быть усаженной на седло, а сзади придерживаться всадником. Естественно, о том, чего я хочу, никто спрашивать не стал. Всадник-варвар просто ощупал ногу, что-то сказал своему товарищу, и тот помог ему более или менее осторожно посадить меня на седло. Сам же всадник устроился сзади. Болезненная судорога скрутило тело, но страх заставлял молчать, только слезы непроизвольно катились по щекам.

К счастью, поездка, которую я бы сравнила экзекуцией, не продолжилась особо долго. Меня привезли к одной из юрт, женщина, вышедшая оттуда, помогла спешиться и, оперевшись на нее и на одного из всадников, я дошла – точнее, была приволочена – к лежанке. Здесь было теплее, как-то безопаснее, так что я смогла расслабиться – насколько это позволяла боль, – и отдаться легкому головокружению.

Кто-то принес еды. Я оттолкнула. При мысли о еде начинало мутить.

Кто-то укрыл подобием шерстяного одеяла. Я слабо воспротивилось. Мне и так было невыносимо жарко.

Наконец, меня оставили в покое. Однако минут через двадцать та же женщина, что помогла зайти, принесла глиняную пиалу с каким-то отваром. Помотав головой, я хотела отказаться, но она одарила таким взглядом, вслух произнесла явно неласкового содержания слова, что я не заметила, как сама потянулась за пиалой.

– Что это? – спросила я, делая вид, что меня очень интересует узор на пиале. Это так я после того как выпила половину отвара, попыталась построить диалог. Да и рисунок на глиняной посуде был довольно интересным.

– Как что? – слегка улыбнулась женщина, отчего ее обветренное лицо еще сильнее покрылось морщинками, – Древо жизни. Точь-в-точь как на твоем платке.

Платок… Мой новый платок… Ни слова не сказав, я осторожно легла, не слишком вежливо отвернувшись от человека, который судя по всему никак не желал мне зла. Но правила о том, «Что такое хорошо, что такое плохо» за последние сутки настолько сместились, что не обратила на это особое внимание.

Я закрыла глаза и мыслями вернулась в прошлое. Парадоксально, но я уже начинала понимать, что истинное прошлое предков медленно, но верно становится моим настоящим, а мое настоящее превращается в прошлое. Непонятно только, то ли Всевышний карает меня так за какие-то ошибки, то ли спасает, даря второй шанс.

___________

Дорогие читатели! Пока Яна вспоминает свое прошлое, я предлагаю познакомиться с невероятно интересной историей из нашего литмоба - «Клятва хана» от Наташи Айверс и Вивиен Ли. Честно, восихищена умением этих авторов так точно погружать читателя в прошлое. Думаю, и для вас эта история станет настоящей находкой.

Ссылка на книгу: https://litnet.com/shrt/P7DU

Аннотация

Она — неугодная принцесса великой империи Тан. Без права на голос, без надежды на выбор. Лишняя. Её судьбу решают за неё: дальний край степи, чужой народ и брак с мужчиной, которому нет до неё дела.
Он — наследник каганата, воин, привыкший брать, что хочет, и не задавать лишних вопросов. Его не интересует хрупкая китайская невеста, присланная в знак союза. Она для него — всего лишь дань традициям.
Но степь не любит слабых. Здесь выживают только те, кто готов драться за своё место. И однажды хан даёт клятву.
🔥Клятва, которую нельзя нарушить.
🔥Мужчина, который не умеет любить.
🔥И женщина, которую нельзя сломить.

Глава 3. За несколько часов до предательства

– Яна Эльдаровна, спасибо большое за ваш труд, профессионализм и особенно за доброту. Желаю Вам счастья, здоровья, любви и много благодарных студентов. – Оля Никифирова вручает мне в руки очередной букет и скрывается в толпе студентов.

У них сегодня радостный день. Получили на руки дипломы. Счастливые. Вся жизнь впереди. Пусть у вас все будет хорошо, мои дорогие! Пусть жизнь сама открывает перед вами лучшие двери!

Приятная усталость тенью пробегает по лицу. Спешу на кафедру, ставлю цветы в вазу, отзваниваюсь Борису, чтобы не скучал до утра. А мы, наконец, можем позволить себе расслабиться. Через пятнадцать минут должен подъехать заказной автобус, и у нас долгожданный корпоратив. Не кафе, не ресторан, не концерт и театр, а настоящий праздник на свежем воздухе. От всяких мероприятий все устали, а вот глоток свежего воздуха вкупе с невредными сплетнями, шампанским, с танцами прямо на территории базы отдыха – без обуви на шпильках, а прямо в кроссовках, так, чтобы от души хотелось – нужен всем. По крайней мере мне – очень.

…Автобус катит по пока еще ровной дороге, а мы сплетничаем с Риммой из кафедры педагогики.

– Приняла-таки экзамен у Оленьки? Я видела, как она тебе цветочки дарила? – спрашивает она.

– Уфф, давай только не о ней, – прошу подругу и коллегу, – Знаний – ноль, практики – ноль. Но самомнения – прямо я тут обратную корреляцию с интеллектом вижу – колоссальное количество. Она же ко мне домой начала захаживать. С конфетами, которые я обратно ей сую – сплетен еще из-за такой мелочи не хватало. Знаешь, прямо не за что зацепиться, задаю элементарные вопросы, чтобы уж выдохнуть и сделать вид, что она хоть что-то знает. Нет! Такое чувство, что даже не знает, какой предмет сдает. Правда, потом Борис сказал: «Ставь ей этот несчастный трояк, и пусть отстанет уже». И знаешь, нагло так заявляет, что ей литература вообще ни разу не нужна, она по специальности работать и не собирается!

– Не обращай внимания, сейчас все студенты такие. – Под спокойный разговор «А вот в наше время студенты были такие…» мы доезжаем до «Любимой поляны» и забываем и про Никифорову, и про экзамены.

Три часа уютного веселья прерываются предупреждением о штормовом ветре и ливне.

Завывание ветра выдергивает из ноющих воспоминаний и возвращает к реальности.

– Не к добру он так воет, – кто-то замечает в юрте

…Я лежу, постанывая от боли. В казани, что находится прямо в центре, что-то кипит. Из-за запаха мяса время от времени накатывает тошнота. Та же женщина, имя которой я до сих пор не знаю, прерывает мои мысли и стоны, протирая тряпочкой, обмакнутой в какую-то невзрачную жидкость, мое лицо. Ее прикосновения хоть и мягкие, причиняют боль.

– Что с моим лицом? – спрашиваю ее.

– Завтра дам посмотреть на себя, сегодня еще очень плоха ты, очень плоха. Прав был Атакам, предрекая, что спасение рода для Руа хана придет в виде женщины, которая будет одновременно и чужеземкой и родной крови, она придет издалека, и сначала сама будет нуждаться в нашей помощи.

– Анакай (прим. автора – матушка), если она, – указывает на меня девчушка лет десяти-двенадцати, – для великого Руа-хана, почему отец привел ее сюда?

Женщина строго выговаривает девчонке, чтобы не лезла в дела взрослых и нагружает работой.

Тяжело вздыхает, протирая мое лицо, руки, ноги той же жидкостью.

–Не к добру привел тебя Илкут к нашему очагу, посягнул на то, что принадлежит Руа-хану. Из-за него и из-за тебя пострадаем мы все. Буду молиться, чтобы Великий Тенгри помог вынести нам страдания достойно – и тебе, и нам.

Ее причитания о страданиях опять возвращают меня в прошлое. Хотя… может быть последние события кажутся слишком мелкими по сравнению с тем, что разыгрывается на арене истории сейчас. Разыгрывается со мной и с ними.

…поворачиваю ключ в квартире осторожно, не хочу будить Бориса. Так же тихо захожу в квартиру. Хочу в душ и к мужу под бок. С годами наша страсть утихла, а Борис оставался равнодушным к моим попыткам привнести в нашу постель что-то новое. Три комплекта откровенных нарядов так и остались лежать почти нетронутыми в моем отсеке шкафа.

– Ян, это для молодых, ну куда тебе ТАКОЕ напяливать на себя? Я тебя и в простой ночнушке люблю, – говорил он, не зная, какую боль причиняют его слова.

Хочу тихо проскользнуть в душ, но за закрытой дверью нашей спальни слышу протяжный стон. Борису плохо? Рвусь к двери, открываю ее нараспашку…

– Во-он отсюда! – кричу не своим голосом, оттаскивая ту, поставить экзамен которой Борис уговорил меня недели две назад. Хочу ударить ее чем-то тяжелым, но под руку ничего не попадается, поэтому просто беру ее лифчик, трусы, блузку и выкидываю их за дверь. Эта дрянь непонимающе смотрит на Бориса, вякая про то, что он обещал страстную ночь до утра. И пока она убегает в подъезд, наспех надев футболку Бориса, кричу уже в лицо предателю:

– Развод, даже не думай оправдываться, Борис. Развод, и я отсужу у тебя все.

Не знаю, верю ли я в то, что сама говорю, мне просто хочется заглушить свою боль, а для этого мне надо сделать больно Борису.

– Яна, ты остынешь, и мы поговорим.

Меня бесит, когда он так останавливает меня. При каждой ссоре! Никогда Борис не шел на конфликт! Это я «остывала» и приходила как побитая собака только, чтобы сохранить семью. Просто много было вложено в нее. Сколько падений бизнеса Бориса мы пережили, вместе расхлебывали, всегда вместе! Это только когда мои проблемы возникали, я слышала «Яна, у меня сейчас и так непростое время на работе, может, ты как-нибудь сама?»

– Я не остыну! Ты переступил черту, Борис, переступил!

– Яночка, просто у меня на работе проблемы, перегнул с расслаблением, ты же понимаешь…

Нет!!! Ничего не понимаю, устала понимать. Хватаю ключи от своей машины и выбегаю из дома.

Мне надо побыть одной…

Нажимаю на газ… Тяну рычаг на себя, чтобы включить дворники, потому что дождь стеной.

Глава 4. Я слышала хаос из плача и предсмертных стенаний

Я не могу позволить себе впасть в уныние, потому что мое настоящее – здесь, в юрте и оно, весьма возможно, страшнее и опаснее моего горького прошлого с Борисом. Мази, примочки, а может быть, и бессвязные бормотания старухи помогли мне, наконец, окончательно встать на ноги. Сегодня без содрогания посмотрела в бронзовое зеркало, что по моей просьбе подала та самая девчушка лет десяти – Малика. Раздражительность, свойственная больному человеку, тоже начала исчезать, и я искренне благодарила старуху, которую теперь называла, вслед за остальными, Назбике. Вопреки своему имени (наз – тюркское: ласка, кокетство – прим. автора), пожилая женщина выглядела мудрой и строгой, и во многом она стала настоящей путеводной звездой для меня. Я потихоньку втягивалась в домашние обязанности, научилась готовить в условиях кочевой жизни и жизни в юрте, что не составило особого труда; помогала смотреть за скотиной; учила разделывать шкуры животных, которые мужчины приносили с охоты. Единственное, я старалась не попадаться на глаза мужчинам, их взгляды меня пугали. Возможно, если бы мое тело осталось телом сорокалетней Яны Эльдаровны, их взгляды так не прожигали бы мне кожу. Но зеркала явно показывали: скорее всего мне примерно 18-19 лет. И называли меня здесь так, как нарекла моя бабушка – Янсылу, а не удобным для всех именем Яна, Янка.

Назбике не разделяла моей радости, когда я всматривалась в зеркало. Мое выздоровление совпадало с грядущими трагическими событиями, о которых Назбике не единожды сокрушалась. Я слышала, как она спорила с Илкутом:

– Руа-хан не тот, кто отдает свое просто так. Я сегодня говорила с духами ровно в тот момент, когда Великое Солнце только-только посылает первые благословенные лучи на наши просторные степи. Великое Солнце уверяет, что нашу гостью надо отправить тому, кому она предначертана. Иначе беда придет в наше племя. Не останется ни одного человека в живых, всех перебьет войско Руа-хана.

Илкут был в корне с ней не согласен.

– В свое время отец Руа-хана забрал то, что принадлежало моей семье. Тенгри сказал, что если она зачет ребенка от Руа-хана, то имя хана останется в истории во веки веков и станет поистине неистребимым. Мой священный долг перед всем своим родом – недопустить этого.

– Илкут, сын мой, умоляю, отправь хотя бы Малику в соседнее племя, отправь ее сегодня же вместе с одним из своих воинов. Эльтай примет ее, возьмет под свое крыло и воспитает как свою дочь. Он рождением своих детей мне обязан и не откажет в просьбе.

Голос Назбике срывался, всегда строгая, всегда мудрая, перед непреклонным и упрямым Илкутом она почти плакала. Я спрашивала ее, чем могу помочь, мне очень не хотелось становиться причиной чьего-то несчастья.

– Назбике, мне очень жаль, что я причиняю вам неудобства. Я не знаю, насколько правда, что из-за меня ваше племя может погибнуть, но я готова уйти, если ты мне подскажешь куда.

– Не в тебе причина, дочка, а в сыне моем. Илкут одержим жаждой мести за отца. Не из-за тебя, а из-за ненависти и мести, что пылают в его сердце как пламя ада, мы погибнем. Скоро взойдет новая луна, и Атакам снова обратится к духам предков. Они говорят только с ним, только он умеет понимать их послания. И если они укажут твое местоположение, то Руа-хан отправит свое войско сюда. А если они придут…

Назбике переходит на шепот. И я ее почти заставляю снова проговорить то, что сначала она не решалась:

– И если они придут, то…

– Истребят все племя, чтобы забрать то, что духи прислали для Руа-хана.

– Но ведь можно тогда просто выдать меня по первому требованию?

Не то, чтобы мне хотелось быть выданной людям хана. Живя здесь, в юрте около месяца, я была достаточно наслушана о Руа-хане и его жестком нраве.

– Время, когда тебя можно было выдать хану без опасения для нашего племени, уже вышло, Янсылу. Впереди – только погибель. Я говорила с духом Солнца. Он мне пока отвечает, но если пойду на поводу сына, то и он отвернется от меня. Так вот, когда я задала вопрос, первые лучи, что только начали освещать нашу юрту, померкли. На минуту, всего лишь на мгновение, я увидела и услышала, как на земле воцарился хаос. Хаос из звуков. То был плач детей, предсмертные стенания воинов, топот копыт, которые увозили молодых женщин нашего племени в рабство. Илкут не внял моим словам, теперь моя задача – до своей смерти успеть спасти твою жизнь и жизнь Малики. Ее я отправлю к Эльтаю. Наш покровитель – Акбуре (Акбуре – Белый волк, священное тотемное животное в тюркском мире – прим. автора), укажет вам верный путь до племени Эльтая, и он же даст моей внучке смелости и умение выжить в новом месте. Покровитель Эльтая – Мудрая Змея озарит ее ум ясным светом и сделает беспощадной к врагам. Скоро взойдет новая луна, а значит, и до прихода Руа-хана осталось 7 дней. Завтрашней ночью ты возьмешь Малику, посадишь на Йолдыз и поскачете к Эльтаю. Ровно сутки ты отдохнешь и тронешься в обратный путь. Не смей там оставаться дольше, Янсылу. Я с спасаю не только Малику, но и тебя. Если Илкут тронет тебя…

– Илкут не трогает меня, он даже голос не повышает, – перебиваю Назбике, за что получаю недовольное цокание, и она продолжает:

– … если Илкут тронет тебя как мужчина, а он это сделает, едва новая луна появится на небесном своде, то Руа-хан и тебя не оставит в живых. Он – хан, покровитель многих племен, и не будет терпеть остатки от чужого мужчины. Ты поняла меня, Янсылу? Сегодня не выходи к скотине, скажи, что будешь помогать мне готовить пищу. Набирайся сил, а ночью я сделаю так, что никто не увидит, как вы уходите со стойбища.

Глава 5. Предатель – существо бесполое

Этой ночью юрта спала тревожно. То беспокойно блеяли овцы, то какой-то конь яростно начинал бить землю копытом. Ветер пронзительным свистом упорно хотел заставить всех встать. Но люди - спали. Спали так, будто только сон может спасти от какой-то неминуемой гибели, которая уже тут, близко, стремится ворваться внутрь вместе со свистом ветра.. Но некоторые – Назбике, Малика и я только делали вид, что спим.

Нам с девочкой предстояло нелегкое путешествие. Если бы Илкут согласился бы с Назбике, можно было бы взять провожатого, но делать это без разрешения главы клана точно бы обозначало смерть для воина, это даже я понимала.

Назбике то ли нас успокаивала, то ли себя, но постоянно объясняла дорогу, десять раз пересматривала подарки для Эльтая и его семьи. И как только где-то вдали послышался протяжный вой волка, она сказала:

– Все, дети, вам пора. Янсылу, береги Малику! Малика, береги Янсылу!

Назбике в каком-то диком порыве обняла внучку, поцеловала и быстро-быстро начала шептать:

– Дочка, моя дорогая, моя красивая, моя смелая Малика. Мы с тобой уже больше не увидимся, знай, что я тебя любила, люблю и всегда буду любить. Скоро я попаду ко Всевышнему, смогу не только услышать, но и увидеть самого Духа Неба. Буду смотреть на тебя оттуда и радоваться твоим успехам, твоему счастью, моя маленькая смелая девочка.

Назбике помогла мне взобраться на Йолдыз, Малика привычным движением села впереди меня.

– Все правильно, я все делаю правильно, – шептала Назбике. – Янсылу, будь всегда таким щитом и защитой для моей девочки. Я и за тебя буду молиться Духам. Не для Илкута они позвали тебя к нам, а для Руа-хана. Илкут сам навлек на нас беду. В добрый путь, мои дорогие. Пусть все звезды над нашей бескрайней степью станут вашими путеводителями. Пусть на вашем пути встречаются целебные источники, что могли бы вам дать воду им исцеление. Пусть …

Повторный протяжный вой в далекой степи прервал ее речь.

Назбике смахнула слезы и Йолдыз, будто эта была команда, пустилась вскачь.

Никто, кроме старухи не видел, как мы уносимся вперед, вдаль по пыльной дороге. Никто не видел, как мы вышли на главный путь, истоптанный караванами в течение многих веков. Ветер гнал в спину, прося уходить. Быстрее, быстрее…

Йолдыз навострила уши, когда какой-то неугомонный Волк в очередной раз протяжно завыл.

– Третий раз, – шепнула Малике. – Значит, этой ночью, когда мы будем у Эльтая, Атакам снова будет говорить с духами. И они укажут ему нашу юрту.

Я не знаю, насколько серьезно стоило воспринимать слова Малики. В любом случае она было дитем степи и дочерью своего времени, а я всю взрослую сознательную жизнь жила в каменных джунглях и уж точно не в этой эпохе. Поэтому я верила ей даже больше чем себе.

Мое юное тело помнило навыки скачки, но мозг, как я понимаю, остался прежним, и ему было сложно воспринимать сигналы тела, поэтому уж после час быстрой скачки меня начало тошнить, да и весь мир словно бы покачивался время от времени.Еле протерпев еще часа два, мы все же сделали небольшой привал, попили воды, поели лепешек и с новыми силами пустились вскачь.

– Малика, расскажи мне про Эльтая. Надеюсь, он точно примет нас? – спрашиваю у девочки, чтобы отвлечься.

– Если бабушка Назбике сказала, что примет, значит примет, – уверенно заявляет девушка.

– А Руа-хан? Какой он? – спрашиваю, так как меня беспокоит не только дорога к Эльтаю, но и обратный путь. Пусть за спиной Малики сейчас есть я, прикрвающая ее от опасности сзади, но и она дает мне так нужное чувство тепла. Обратно же мне придется скакать одной, и вернусь я уже в ту юрту, к тем людям, которых я еще не знала. Возможно, Илкут сочтет меня предательницей и решит выгнать, наказать, может, и убить. А возможно, меня будут ждать люди Руа-хана.

– Отец говорит, что он чудовище. Что ради власти и приумножения своих земель способен на все. Еще говорят, что он бесстрашный воин, бесстрашный и беспощадный. Тех, кто его предавал, он рано или поздно находил и те умирали в страшных муках.

От слов Малики у меня идут мурашки по коже.

– Но если он придет за мной, как вы с Назбике говорите, он же не тронет твою бабушку? Она же …женщина, в конце концов? – мой голос дрожит, воображение рисует страшные картины, навеянные грозными историческими фильмами.

– У предателя не бывает пола, Янсылу, – отвечает Малика. – Если Хан придет и посчитает Назбике соучастницей моего отца, их обоих ждет смерть.

В отличие от меня, Малика говорит более спокойно, ее голос не дрожит и не срывается. От того становится еще более жалко, еще более горько. Не может ребенок не горевать о возможной смерти близких. Она просто загоняет свои эмоции глубоко внутрь, не разрешает себе чувствовать. Потому что если чувствовать – невыносимо больно. Потому что сами чувства в нашей ситуации – равносильны смерти. Обнимаю ее крепко. Утыкаюсь губами куда, приходится – вроде бы в область плеч, и целую через одежду.

– Все мы когда-нибудь попадем в покои Небесного духа, и если повезет, все мы там встретимся, Янсылу. – Ребенок старается говорить уверенно, рассуждает как взрослые, но на этот раз ее голос еле заметно дрожит.

– Ты умница, Малика. Я не знаю ваши правила, но я тебя никогда не забуду. Ты сильная и смелая, взрослая девочка. Но если твоя душа скажет тебе, что ей очень больно – спрячься ото всех и поплачь. Сильные люди тоже плачут. А знаешь как говорила моя бабушка? «Глаза, которые умеют плакать – любит Всевышний».

Глава 6. Духи предков приветствуют Малику

Малика оказалась истинной дочерью степи, достойной дочерью своего племени. Если бы Назбике видела ее – наверняка, гордилась бы. От долгой скачки у меня болели ноги, вестибулярный аппарат отказывался нормально реагировать на мои действия и поначалу я хваталась то за Малике, то за жерди или что придется, потому что резко начинала кружиться голова. Малика же держалась, словно приехала из соседнего села. Я училась учтиво говорить, держать спину прямо у нее, у этой девочки-подростка!

Не знаю, насколько Эльтай обрадовался незваным гостям, но почтение нам оказывалось достойное на протяжении всего нашего здесь пребывания. Даже его дети – сын-подросток Алмас и дочь возраста Малики Озай, согласно этикету принятия гостей, ухаживали за нами. И было в этом не только угождение гостю, но наоборот, что-то покровительственное, величественное, вызывающее восхищение.

Для нас приготовили место для омовения, что-то вроде походной бани. Приготовили мясо и разлили напитки по пиалам. Насыщение пришло так же быстро, как и сон. Я старательно моргала глазами, чтобы прогнать усталость и пыталась делать вид, что мне тут очень интересно. Однако Эльтай весьма скоро заметил мое состояние и что-то шепнул одному из людей, прислуживающих ему. Из всего, что он прошептал, я поняла только одно слово – «oçak» (прим. автора – очаг, костер, огонь).

Яркий огонь трепетал, танцевал на ветру. То был не просто огонь, то было сила, то было некое действо. Мужчина, не молодой, но и не совсем пожилой взмахнул рукой… и все вокруг замолкло. Замолкли люди, замолкла степь, даже огонь подчинился движению его руки. Он, казалась, к чему-то прислушивается, с кем-то говорил на языке еле заметных движений и, наконец, приподнес к губам варган и тишину прорезали резкие колеблющиеся звуки. Я привыкла слушать музыку под настроение, под эмоции, но здесь их не было. Была только сила, был только разговор на неведомом мне уровне.

– Говори, Гучлюкам!

Это был приказ или же разрешение Эльтая. Больше никто не осмеливался нарушать тишину.

Мужчина, Гучлюкам, еле заметно кивнул Эльтаю и вновь поднес к губам свой варган. Вновь вибрации прорезали воздух, заставляя трепетать людей, лошадей, огонь. Шаман кружился возле костра, и огонь, словно ручной змей, послушно взмывал вверх или, следуя его поглаживающим воздух движениям, будто бы сворачивался клубком, успокаивался. И тогда вновь начинал играть варган. Губы, пальцы, дыхание Гучлюкама в этот миг владели не только музыкальным инструментом – они владели миром.

Иногда Гучлюкам будто бы начинал тревожиться и тогда музыка начинала резать воздух словно ножом. На самой высокой ноте, когда последние отголоски звуков еще дрожали, не зная куда приземлиться, как осенние листья на ветру в моем настоящем мире, шаман делал невесомое движение рукой, и звуки затихали, падали к нашим ногам послушными нотами.

Не считая нескольких тревожным моментов, Гучлюкам остался доволен. Мужчина был вымотан, но он с поклоном подошел к Эльтаю и произнес:

– Дух наших предков и наш великий покровитель Йылан (при. автора – змея) приветствуют Малику среди твоего народа. Она будет расти здесь достойной дочерью своего и твоего рода. Пусть Всевышний дарует ей здоровье, пусть дух предков направит на путь истинный, но девочка верно нашла путь к твоему племени, мой повелитель Эльтай.

Шаман еще что-то шепнул только для Эльтая, на что тот многозначительно посмотрел на Алмас и Малику, которые быстро нашли общий язык.

– А что сказал дух племени Великий Акбуре (Белый волк – прим. автора)?

– Ты же видел, дух огня говорил со Змеей, и она подчиняясь огню, соглашалась быть покровительницей. Дух Волка отказался говорить с огнем. Но я думаю, скоро и он даст ответ.

– Смотрите! – народ не сдержался и еле заметно начал шептаться и гудеть. Я тоже устремила туда, куда все. Белый волк, устало поднимая лицо в ночное небо, выл. Выл не переставая, вытягивая шею, будто бы стремясь соединиться с ночным светилом, но… не было ни единого звука, словно в фильме выключили звук. Я видела, как потемнело лицо Гучлюкама, как изменился в лице Эльтай.

– Все по юртам!

Голос Эльтая привел в стойбище движение. Животные зароптали, заплакали дети, Эльтай молча проводил нас до гостевой юрты.

Снова накатила усталость, и я закрыла глаза.

Тогда я еще не знала, что завывание волка без звука – к смерти, мучительной, ужасной, леденящей кровь и оставляющую после себя пустоту.

_________

Дорогие мои! Приглашаю вас познакомиться с еще одной эмоциональной историей из нашего моба:

Аннотация к книге "Под пологом неба"

Что делать, если жизнь пошла под откос, мечты сбываются, - а обратного пути нет? Можно смириться, а можно начать открывать мир заново. Пусть даже если это мир далёкого прошлого, Азии и степных кочевников.

А если ты - попаданка в гарем и тебе волей-неволей придётся бороться за любовь, чтобы выжить? Но так ли важна и прекрасна любовь, когда она скорее про борьбу и интриги, а не про счастье и нежность?

Ссылка на книгу: https://litnet.com/shrt/gVuq

Глава 7. Прощание.

Ритуал Гучлюкама произвел на племя сильное влияние. Конечно, было радостно за Малику, но разве радость может быть полной, когда ты знаешь, что рядом ходит смерть? Ходит, поджидает, пока кто-то в открытую или исподтишка вышибет тебе дух, чтобы помочь ей вознестись на небеса? Пусть не к тебе и не к твоим близким она пришла, но само ее дыхание, темное, тревожное, мрачное отбивает желание радоваться.

– Может, дать тебе воинов, хотя бы четверых, чтобы защитили в случае чего со всех сторон? – тяжело вздохнув, предложил на следующий день Эльтай.

– Не поможет, вы это знаете лучше меня, могучий Эльтай. Если Руа-хан решил, что я или все мои защитники заслуживают смерти, четверо воинов ничего не успеют сделать, вы просто отправите своих людей на верную смерть.

– Не людей, а воинов. Умереть, защищая жизнь моих людей – честь для воина.

– Нет, – качаю головой, – не стоит, могучий Эльтай, разбрасываться людьми. Там, откуда я пришла, жизнь людей имеет высокую ценность. И любая смерть из-за меня убьет и частичку меня тоже. Обратный путь я знаю, только в дорогу попрошу немного лепешек и воды или молока. И спасибо вам, Эльтай. Всему вашему племени спасибо! Дай Всевышний мне силы, чтобы встретиться с живой и невредимой Назбике и сообщить, что с ее внучкой все в порядке.

Крепко-крепко обнимаю Малике, не позволяя слезинке скатиться по щеке. Ее глаза тоже блестели, будто она прощалась с близким человеком. Моя Звездочка, моя Йолдыз нетерпеливо била копытом. Отдохнувшая, сытая, ей хотелось вновь скакать по степи наперегонки с ветром. Лошадь – умное животное, но, естественно, не могло понять, что когда мы приедем в родные для нее края, скорее всего все будет выглядеть плачевно.

Йолдыз чувствовала мое настроение, и, пустившаяся было сначала в галоп, скоро снизила скорость. Мне же хотелось, очень хотелось быстрее добраться до ставшего как-то родными племени, знакомых юрт. В то же время было страшно. Смутная тревога безжалостно раздирала внутренности, царапала грудь. Небо, ставшее серым и не прояснившееся ни на секунду, не проливалось дождем, а тоже, казалось, давило.

Жалобный стон вырывался из груди каждый раз, когда перед глазами возникал образ Белой Волчицы, безмолвным воем терзающей время и пространство.

_____

Дорогие читатели! Представляю еще одну классную книгу из нашего литмоба "Ветер степи"

Ольга Морозова

Клятва, освещенная луной

Аннотация к книге

Каре было предначертано стать женой вождя, но случилась беда. Загадочный враг уничтожил новый дом, оставив после себя лишь выжженную землю. Кара поклялась отомстить, но что может сделать одна жрица луны против чудовища, наславшего убийственный туман? Только просить о помощи того, кто однажды уже разбил ей сердце. Но захочет ли он говорить с ней после всего, что между ними было?

https://litnet.com/shrt/guSd

Глава 8. Ты подаришь мне наследника, а я – могилу твоим близким

– Руа-хан! – вырвалось из моей груди то ли словами, то ли вздохами. Нет, никого, похожего на хана я сейчас не увидела, скорее тут хозяйничали его люди, оставляя после себя смерть и хаос. На знакомом месте не было ничего знакомого – только остатки, руины недавно обретенного дома. Скот, судя по всему, был угнан, юрты разломаны, но самое страшное – не было людей. Живых. Мы с Йолдыз чуть замедлились, но все продолжили путь к тому месту, что некогда был мне домом.

Страх заставлял отступать поступающие рыдания, и взамен подкатывала мучительная тошнота.

–Великий хан, та, которая была предназначена тебе – на месте, она сама пришла, – проговорил один из людей хана, едва взглянув на меня.

Выходит, я ошиблась. Хан был на месте.

Ни одеждой, ни какими бы то ни было аксессуарами он не отличался от остальных воинов. Более того, выглядел даже поскромнее некоторых. Царственную особу вместо золота и дорогих плащей в нем выдавала особая стать, особая аура, исходившая от него. От него исходила сила. Власть. Желание и умение завоевывать и подчинять. Да, ему точно не было нужно золото, чтобы подчеркнуть свой особый статус. Взглядом он велел своим воинам принести меня к нему, и я быстрее спешилась, сама не заметив как попала под влияние его поля.

– Души предков послали тебя ко мне, поняла? Их желанию и цели не должны были сопротивляться ни ты, ни кто бы то ни был, это понятно?

Руа-хан говорил отрывисто, четко. Невозможно было его перебить или даже сказать «непонятно». Всё в нем и даже будто вокруг него говорило о том, что позволительно только кивать и соглашаться. Я забыла про свой реальный возраст. Впервые как попала сюда ощутила себя девушкой 18-19 лет. Забыла о том, что мне за сорок и за плечами есть какой-то опыт.

Руа-хан же практически сразу потерял ко мне интерес, просто велел кому-то:

– Пусть едет на своей лошади, но рядом с вами. При сопротивлении связать руки и положить животом на седло, и тогда повезешь ее ты, Булут.

Я посмотрела на того, кого он назвал Булутом – страшный воин размером примерно как три меня. Ехать на его коне, да еще животом вниз мне точно не хотелось.

Все уже собирались возвращаться, оставив следы чудовищных поступков.

–Руа-хан, – позвала я его, с трудом заставляя себя разлеплять губы от страха. – Вы же похороните их?

– В степи много птиц, они уберут за нами, – равнодушно ответил хан, – я не трачу время своих людей на оказание почести предателям.

– Ради предков, ради той, которую они послали для тебя, молю тебя, Великий хан… - мой голос срывался, дрожал от страха, но оставлять вот так валяться обезображенные ударами мечей тела казалось верхом кощунства и презрения людям. – Они подарили мне счастье познакомиться с вашим миром, я п-прошу … .

– Хорошо, пусть будет тебе подарком, – произнес, наконец, хан. – Кто тебе был дорог, назови и покажи Булуту. Пусть положат тело на повозку, похороним возле дворца, а Атакам прочитает молитву, чтобы душа этого человека еще раз возродилась на земле. И хватит уже таращиться по сторонам, тебе предстоит родить и вырастить для меня наследника или двух, нет ничего полезного для тебя в том, чтобы глазеть на страшные вещи, – недовольно сказал он, проследив за моим взглядом. – Завтра вечером тебя приведут ко мне на осмотр.

Стараюсь не думать о значении слова «осмотр», сосредотачиваюсь на его указании для Булута. Конечно, в повозку кладут тело Назбике, мысленно прошу у нее прощения и говорю, что с Маликой все в порядке. Начинает тошнить от того, что здесь были не только взрослые, но и подростки, дети. Когда я последний раз ночевала в этой юрте, слышала их смех, разговоры, как они бегали, догоняя друг друга.

Тошнота вновь подкатывает к горлу, возникает рвотный рефлекс и некрасивый звук непроизвольно вырывается из глубин горла. Одновременно одинокая слеза скатывается по щеке. Руа-хан что-то говорит двум своим воинам, а затем бросает мне слова:

– Ты! На лошадь давай.

Почему-то в этот момент я думаю о том, что он даже не спросил моего имени. Что я для него – никто, хуже – ничто, точнее – инструмент для продления рода. По волею обстоятельств и в силу своего суеверия он думает, что я смогу подарить храбрых наследников, которые прославят его род во веки веков.

Потом приходит мысль о том, что слова «подарить наследника» звучат, несомненно красиво и пафосно, но этому предшествует кое-какое занятие. И если в книгах и фильмах «провести ночь с ханом» всегда воспринимается волшебно, волнительно и трепетно, то сейчас, стоя в шаге от людей, которые до прихода хана были живы, а теперь даже не достойны могил, я свое будущее в этом мире представляло наполненным ужасом и страданиями.

*****

Мои дорогие!

Новая глава вышла с большим опозданием, спасибо, что ждете и читаете. Несмотря на еще месячный почти бешеный аврал на работе, постараюсь выкладывать главы не реже 2-3 раз в неделю.

А самому первому дочитавшему эту главу дарю промик на книгу

«Ответишь за все, обещаю!»

S9M6zcWI

Активируйте и читайте!

_____

Хотите много эмоций?

Добро пожаловать в еще одну книгу нашего литмоба

Рина Вергина

Непокорная пленница жестокого хана

Аннотация

Он - Хан. Жестокий повелитель степи. Безжалостное чудовище. Я не знаю, зачем нужна этому зверю. Он уничтожил мой клан, чтобы заполучить меня. Убил отца и угнал в рабство сестру.
Я поклялась отомстить. Собрать войско и уничтожить чудовище своими руками.
Встреча с ханом перевернула всю мою судьбу. И теперь я бегу от него. Но спасаю не свою жизнь, а свое сердце

https://litnet.com/shrt/lKok

Глава 9. Быть коварной – да, быть гуманной – нет.

Мой мир рушился дважды. Можно сколько угодно философствовать на тему того, что когда руины превращаются в прах, возрождается новая жизнь. Вымирали динозавры, погибали целые империи и цивилизации, однако мир в целом всегда возрождался.

Первое крушение – измена Бориса с Олечкой Никифировой – будто бы все выжгло во мне. Я не видела смысла жить, дышать, обнимать кого-то, есть, спать, а потому просто села в авто и помчалась в дождь. Возрождение было болезненным. С одной стороны – чуждым, с другой – это было потрясающее соединение, даже воссоединение со своими корнями. Вспоминаю ли я теперь Бориса? Увы, события закрутились с такой скоростью, что его измена даже не царапает сердце. Так, будто старый кот, который жил с мною много лет, с какой-то радости нассал мне в тапок. Неприятно, противно, и только. Правда, кота бы за такое я бы простила.

Второе крушение – потеря Назбике, потеря тех, с кем я делила юрту, пищу, за разговорами и играми которых я наблюдала по вечерам, те, кто помогал мне встать на ноги, изготавливая целебные отвары и мази. И вот сейчас крушение – это не просто жесткая метафора, это – реальность, повлекшая смерть, смерти. И я в эти минуты не могла думать о такой вроде бы мелочи, что моя девственность достанется тому, кто стал причиной этого крушения.

Возможно, я должна была все воспринимать по-другому.

Но мой мозг не мог стереть с памяти сорок лет жизни в другой реальности. Там мой первый раз был чудесным. И да, это Борис постарался тогда, чтобы все было нежно, неторопливо, красиво. Но мечтать о подобном в новом теле в новых условиях казалось чем-то кощунственным. Более того, я и не хотела, и не ждала от Руа-хана, что-то наподобие ласки. Как можно получать удовольствие от ласкающих тебя рук, если до этого они убили тех, кто тебе стал дорог?

Возможно, я должна была бы готовиться к тому, чтобы без боя не сдаться, кричать и ругаться, что не буду спать вместе с убийцей, но сорокалетний мозг понимал, насколько это глупо, насколько мое мнение и чувства сейчас никому не интересны.

Возможно, будь я истинной дочерью своего племени, была бы хитрей. История знала немало случаев, когда того, что не мог добиться мужчина, добивалась женщина – умная до коварности, сильная своей слабостью женщина. Мучительно, проваливаясь в сон сквозь страшные картины увиденного за день, я все больше думала о том, что возможно смогла бы хотя бы попытаться стать такой женщиной. Хочу ли я его смерти? Не уверена, что кровожадна до такой степени, но очень хочу видеть его отчаяние, его глаза в тот момент, когда он теряет близких, самого близкого человека. Это Назбике могла его защищать, апеллируя к неразумному поступку своего сына. Это для нее он – повелитель, а может быть, даже святой.

Для меня Руа-хан стал личным врагом – сильным и бесчувственным и пусть люди, узнав мою историю, проклянут, сказав, что я ввязываюсь в схватку с тем, кого должна почитать – с одним из самых могущественных представителей своих предков, что я попала сюда из времени, которое в первую очередь превозносит ценности гуманизма. Картина моей исторической крошечной Родины, выжженной, усеянной страданием и болью никогда не померкнет в моих глазах. Быть безжалостной и коварной в отношении Хану сейчас мне хотелось, быть гуманной – нет.

_________

Хотите много эмоций?

Добро пожаловать в еще одну книгу нашего литмоба

Тая Вальд

Птица Вольная

Аннотация

Спустя годы они встретились вновь.
Она — шаманка, дитя ветров, свободная и непокорная.
Он — хан, чьё племя стоит на краю гибели.

Ему нужна её сила, но духи не склоняются перед властью.

Сумеют ли они преодолеть гордость и объединиться, прежде чем враг поглотит степь?

https://litnet.com/shrt/ltSG

Глава 10. Это должно начаться нынешней ночью.

Несмотря на мое бахвальство, весьма смелые планы, уже с рассвета меня потряхивало. Я со страхом ждала того момента, когда меня отведут к Хану. Что он скажет? Что прикажет? После случившегося я могла представить только ужасные картины. Я ходила по юрте, куда меня отвели, ела, не чувствуя вкуса, бросала дежурные ответы, если кто-то меня о чем-то спрашивал, но особо подпускать к себе никого не хотелось.

– Великий Хан зовет тебя, – послышался голос Булута. Момент, которого я ждала и боялась.

Я не была готова! Я ожидала ночи, желательно глубокой, но сейчас сумерки только-только тронули полог неба над Великой степью.

Естественно, ни я, ни Булут обсуждать приказ не собирались. Но все же, выйдя из юрты и воспользовавшись тем, что нас никто не слышит, я спросила его:

– А зачем осмотр? Хан убил целое племя, ни щадя ни стариков, ни женщин только за то, что Илкут захотел взять меня к себе. А если его что-то не будет устраивать в моей внешности – их смерть была напрасной, абсурдной?

Булут посмотрел на меня как смотрят на дите, с укоризной, но словно бы делая скидку глупость.

– Никогда не обсуждай поступки Хана, чужестранка. Наши обычаи, наш мир чужд для тебя, поэтому ты должна быть внимательна к мелочам, подмечать все детали. Если Хан выбрал тебя, ты отвечаешь и за его хорошее расположение тоже. Руа-хан почитает предков, поэтому даже если ты будешь ему неприятна, он сделает все, чтобы ты стала матерью его детей. Если найдешь ключ к его сердцу, будешь до конца его и своих дней жить в почести и достатке. Стоит ли говорить о том, что каждая из нашего племени мечтала бы оказаться на твоем месте? Возможно, сейчас Великий Хан тебе кажется излишне суровым, но поверь, другой за поступок Илкута мог бы заставить ответить тебя, спокойно отдать нам, своим батырам. Думаю, лишним будет говорить о том, что тебе бы это не понравилось?

Обсуждать Хана мне расхотелось, да и Булут облегченно вздохнул, видимо, приняв мое молчание за согласие с его словами. Мы шли минут двадцать. Юрта хана стояла чуть поодаль от остальных, была больше остальных, но в основном особо не отличалась. Не было здесь ни особых изысков, ни даже намека на роскошь.

– Добро пожаловать в мой дом, Янсылу. Духи предков и великий Тенгри привели тебя ко мне, да будет этот миг освящен их молитвами, – встретил нас Хан.

После кивка Хана, что видимо, значило, подобие благодарности, Булут испарился.

Мелкая дрожь пронзила тело почти болью. Сейчас, стоя с Ханом почти лицом к лицу я еще раз увидела, какой он огромный. Не было в нем ни грамма нежности, сопереживания. Мне казалось, что он – это огромная машина-робот, высеченная из камня и сотворенная для того, чтобы властвовать, подчинять и укреплять свои позиции. Знание о том, как он будет «укреплять» свое положение со мной, заставляла трепетать, все внутри противилось этому. С трудом подавив желание бежать отсюда без оглядки, я произнесла:

– Я пришла к вам, Руа-хан, по вашему велению. Что мне прикажете сейчас делать?

Сильные пальцы Хана водили по моему лицу, очерчивали скулы, затем он распустил мои волосы и прошелся по ним. Казалось, Хан впитывает в свою память каждую черточку моего лица, отмечает каждую мою реакцию на его прикосновения. Все во мне кричало, что надо бежать и только разум понимал, что это бесполезно. Хан сделает меня своей, по моей воле или применив силу, но сделает то, чего я больше всего боялась. Слегка надавив на мои щеки с обеих сторон, Хан заставил меня приоткрыть рот, засунул туда палец и прошелся по зубам и внутренней стороне щек. Почти не больно, но унизительно.

– Пошли, – наконец велел Хан, и мы с ним вместе вышли из юрты. Мне казалось прошло только минут десять, но, скорее всего я ошибалась, так как за это время все вокруг изменилось. Степь была окутана не ночным мраком, но теми таинственными вечерними красками, которые предупреждают, что скоро ночь, настанет время злых духов и нельзя вмешиваться в их жизнь, надо уходить в свои дома и прятаться в свои сны. Ярко пылал костер, Ата-кам в белых одеяниях подошел к нам, и вскоре степь заполнилась то ли звуками молитвы, то ли песни.

Я не понимала слов, я воспринимала их не разумом, а сердцем. Это была песня-тревога, словно бы повествующая о том, как сложна жизнь кочевников в степи, как сильны они духом, как все вокруг подчиняется их силе, а они сами подчиняются только великому Тенгри и духам предков. Это была песня-надежда которая доносила чаяния каждого присутствующего здесь человека о спокойном будущем, о счастье для всего племени. Не было здесь ни намека на то, что «счастье у каждого свое», здесь все было общее, все делалось дл общего блага. Если Атакам и пел о любви, то эти слова прошли мимо меня, и это пугало, тревожило. Атакам закончил свое выступление, которое слилось с завыванием Волка в далекой степи, и улыбка тронула губы провидца. Я взглянула на Хана и заметила, что его черты лица тоже смягчились. Наверное, духи благословили будущее мероприятие, что должно было продолжиться в юрте и где будем только мы вдвоем с Ханом.

Наконец, мгла полностью окутала Степь, и мы вместе с ханом вошли в юрту.

– Раздевайся, Янсылу.

Ожидаемые слова все ж стали равно грому.

Я почувствовала себя маленькой девочкой, которой едва исполнилось восемнадцать. Весь опыт прошлой жизни исчез, испарился. Осталось только одно чувство, которому никогда не было место в классификации эмоций ни у одного психолога мира – чувство неправильности.

Глава 11. Земля, орошенная слезами, не дает урожай.

– Руа-хан! – Я попыталась остановить его в последний момент. Знала, что бесполезно, но попыталась. Это в его мире было правильным. Это в его юрте было верным. Но мои голова и сердце не могли принять эти правила. Мне нужно было время. Время, за которое я постаралась бы забыть, что передо мной убийца Илкута, Назбике и других. Время, чтобы я помнила только то, что должна: передо мной – великий повелитель, и мое предназначение передать его силу будушему поколению.

Хан словно услышал мои мысли. Тишину и полумрак прервал его низкий, уверенный голос:

– Ты пришла ко мне по воле судьбы и по желанию духов предков. Я – твой Хан, ты станешь частью моей истории.

Руа-хан шагнул ближе, заставляя тело дрожать. Сильные, чуть шершавые руки скользнули по спине, прошлись по ягодицам, чуть сминая кожу. Не было никакого чувства, словно я не человек. Ухо уловило звуки барабана – воинственного, наступающего, нападающего, приближающегося к чему-то – то ли чтобы разрушить, то ли возродить своими звуками. К нему присоединялись звуки какого-то струнно-смычкового инструмента, которое просило, молило и, не найдя отклик, убегало назад, уступая место барабанной дроби.

Странно было лежать обнаженной в унизительной коленно-локтевой позе перед Руа-ханом и думать о том, что творилось за пределами юрты. «Вот она, сила психологической защиты!» подумала я, горько усмехаясь над работой своего мозга.

Барабанная дробь становилась настойчивой, и казалось, достигла предела, когда я почувствовала, как палец Руа-хана раздвинул мои складки.

Не нежно.

Не заботливо.

Это была всего лишь функция.

Как, например, я покупала еще в той, прошлой жизни игрушки для своей дочери: нажимала на клавиши игрушечного пианино, на пузико плюшевого медведя. Всего лишь проверка. Играет ли пианино, скажет ли медведь пресловутое «I love you».

Голос барабана снова сменила музыка-мольба, которая слилась с моим вскриком от боли, которая огнем начала полыхать между бедер. Тщетно я пыталась отодвинуться, отползти, Руа-хан крепко держал мои бедра и продолжал уверенные движения вперед и назад, пока горячая жидкость не заполнила все внутри.

– Лежи! – приказал он, даже когда все закончилось.

Тело плавилось от боли, хотя, полагаю, Хан мог бы быть более яростным, несдержанным. Он не был нежен. Но и жестоким не был.

Музыка, за которую все время цеплялось мое сознание, уже стала неважной, хотелось быть слабой, только на минуточку, вот в эту вот сакральную минуту, когда девственность восемнадцатилетней Янсылу принесли в жертву во имя великого будущего Хана и его племени. Я пыталась сдержать слезы, но они, как назло, полились в тот момент, когда Руа-хан мягкой тряпочкой, ополоснутой в воде с травами вытер мне промежность, кровавые следы на ногах, и лишь затем таким же образом привел в порядок себя.

Не было слов. Была вот такая забота. Забота убийцы. Забота воина. Забота вожака. Пока я одевалась, Руа-хан вытащил белую простынь и передал их кому-то – судя по голосу, Атакаму.

Быстро вытерла слезы. Здесь нельзя быть слабой. Степь не прощает слабых. Она приносит их в жертву. Если мне суждено жить в этой реальности, я должна изучить ее законы, стать не просто наложницей и инкубатором, которая рыдает над потерянной девственностью, а правой рукой Хана, его любимым доверенным лицом. Ни Хан, ни Степь не любят слабых. «Земля, орошенная слезами, не дает урожай, а забирает твои силы», вспомнила я слова Назбике.

Назбике!

Словно Тень, я выскользнула из юрты, Руа-хан с Атакамом стояли возле почти засохшего дерева. Я заметила, что тихий ветер развевал белую с красными пятнами простынь, и завтра любой член племени сможет лицезреть, что воля предков исполнена. Неслышной походкой я направилась в сторону импровизированного переходного дворца. Руа-хан не обманул: Назбике была похоронена с определенными почестями: не в пустую могилу положена, а был сооружен небольшой земляной холм-курган.

Я не решилась оставаться здесь надолго. Слишком плохо знала хана. Слишком плохо знала границы дозволенного. Пятиминутного мысленного диалога с Назбике хватило, чтобы вернуть некое спокойствие души.

...Если б я заметила, что на расстоянии несколько десятка метров за мной все это время следили черные, словно самая глухая ночь глаза, что тенью шла еще одна фигура, возможно, мне было бы не так спокойно. О том, что Степь может быть коварной, мне тоже только предстояло еще узнать.

_______

Хотите много эмоций?

Добро пожаловать в еще одну книгу нашего литмоба

Ульяна Соболева

Княжна для Хана

Аннотация к книге "Княжна для Хана"

Она была княжной. Он — хищником из степи. В день своей свадьбы она попала в лапы того, кто не знал пощады. Хан Тамерлан: молодой, безжалостный, как буря. Он не искал любви. Он искал подчинения. Но Марьяна Зарецкая — не рабыня. В ней древняя кровь, и в ней просыпается сила, которую боятся даже духи степей. Между болью и влечением, между ненавистью и огнём их тел — рождается нечто, что изменит судьбу кочевого мира. Она не покорится. Он не сдастся. Кто выживет, когда любовь похожа на проклятие?

https://litnet.com/shrt/lzCv

Глава 12. Акбуре не благословил.

В юрту, как мне казалось, я проскользнула незаметно. Фигуры Руа-хана и Атакама виднелись вдалеке. Уж что там они обсуждали после брачной ночи я не знала и знать не хотела. Привела в порядок себя, место, которой послужило нам брачным ложе. Глаза слипались, но ложится без Руа-хана или хотя бы не увидев его в юрте казалось неправильным. Пока ждала, нашла среди трав сухие цветы ромашки, сделала отвар: несмотря на ночь, ветер сегодня был несильным, но каким-то иссушающим, страдала вся кожа. Хотелось чего-то освежающего, вроде ромашкового лосьона.

О том, что в юрту вошел Руа-хан, мне сообщил воздух. Даже не его колебания, а то, что он стал гуще, плотнее. Таким плотным, каким не был даже тогда, когда мы стояли с Ханом почти лицом к лицу. Сейчас лицо хана было изваянием, глыбой, не выражающей ни единой эмоции. Я чувствовала холод и еще что-то мерзкое, что-то наподобие тревоги, грозящей перерасти в страх, а потом в ужас. Сглотнула слюну, пытаясь убрать комок в горле и негромко спросила:

– Позволь помочь тебе раздеться, Великий хан?

Мне казалось так правильно, так надо. Не обращая внимание на дрожь в руках, я все же протянула их к рубахе Руа-хана. Ладони тут же были мягко обласканы кусочками меха, а в следующую секунду пленены жесткой хваткой.

Я понимала, что это неспроста. Я что-то сделала не так. Не имела права протягивать к Хану руки?

Ответ был получен еще через мгновение.

– Это было очень неосмотрительно и неправильно. Не смей уходить куда бы то ни было без предупреждения. Тем более – ночью. Тем более – на поклон мертвым.

– Я… просто… к Назбике…

– Я знаю, – жестко перебил меня Хан. И ты не получишь завтра с утра перед сотнями глаз заслуженные двенадцать плетей только потому, что об этом знаю лишь я. Если кто-то еще видел – будешь принимать наказание.

Голос Хана слышался будто издалека, а юрта вместе со всеми вещами качнулась. Я начинала понимать, насколько Назбике оберегала меня. Даже наш побег с Маликой устроила так, что почти не было страха и растерянности – только твердое намерение сделать так, как сказала Назбике. Я крепко обняла себя за плечи, настолько холодно и одиноко было в эти мгновения. Угроза хана избиения плетью не было пустословием. Окажись так, что завтра Атакам скажет, что видел меня возле могилы Назбике, Руа-хан не защитит. Будет спокойно смотреть, как на мои спину и ягодицы ложатся двенадцать кровавых полос. После позаботится – возможно, или скорее прикажет каким-нибудь женщинам, которые будут с презрением накладывать мазь на раны.

Я старалась перестать терзать себя ужасными картинами. Какое-то мрачное предчувствие ложилось на грудь тяжелой плитой. Я расплела косы и наконец легла рядом с Ханом.

– А почему нельзя ночь подходить к кургану? – спросила я тихо, скорее сама у себя, уверенная, что Руа-хан уже спит.

– Потому что потом души умерших приходят в снах к тому, кто ходил, терзают его душу, несут беды и проклятия всему племени.

От слов Руа-хана снова дрожь пробежала по всему телу.

– Я повесил простынь на священное дерево. Акбуре не приветствовал и не благословил нашу ночь. Что-то ему не понравилось. Не к добру все это, – добавил он через минуту.

Глава 13. Когда он войдет в твою юрту, ты должна быть готова

Утро началось с привычного незамысловатого завтрака, которые мы с Руа-ханом делили только на двоих и которое сопровождалось молчанием и его коротким приказом после него:

– Подготовься, я скоро посещу нашу юрту.

К чему готовиться? К разговору, что нечего шастать ночью возле кургана? Так я поняла, не собираюсь больше. Куда-то едем? А куда, не представляю, как можно готовиться к поездке, если ничего о ней не знаешь?

Немного поразмыслив, решила уточнить у Руа-хана:

– Я… ты… я не совсем поняла, ты не мог бы подсказать мне, как надо готовиться?

Руа-хан был явно не в настроении, недовольно цокнул, давая понять, что я только что сморозила какую-то дичь и, пробормотав благодарение богам за предоставленную пищу, ушел по своим делам.

Тут же появились женщины, быстро убрали посуду, а еще через пять минут появились две другие. И только когда они пригласили в имповизированную ванну с благовониями и натуральными маслами в каких-то коробочках, до меня дошло, что имел ввиду Руа-хан.

Мне не нравилось, что такое сакральное действо будет происходить абсолютно без внимания к моему желанию.

Мне не нравилось, что Хан был не в настроении.

Я вообще все не так представляла!

– Салиме-бике, – обратилась я к женщине, что постарше, улучив момент, когда мы остались вдвоем, – может, что-нибудь случилось? Почему Руа-хан не в настроении?

– Это не твоя забота, Янсылу, не переживай. У главы клана всегда хватает забот. Просто сейчас их побольше, чем раньше. Твоя забота – зачать и родить здоровых батыров для Хана, они будут продолжать род Хана и увеличивать мощь нашего народа. Как только под твоим сердцем зародится новая жизнь, он окружит тебя заботой и не будет беспокоить твое тело. А его мужскими потребностями займется Лейла. Всевышний сотворил их тела идеальными друг для друга. Давай, Янсылу вытирайся и я помогу растереть масло на твоей спине. А дальше жди Хана. И не смей одеваться. Когда он войдет в юрту и приблизиться к тебе, ты должна быть готова принять его. Не заставляй его тратить время еще и на то, чтобы тебя раздевать.

Селиме-бике ушла, оставив меня в полном раздрае. Я думала, Руа-хан сердится из-за моего вчерашнего проступка. Не знаю как, но я приняла его власть, я хотела заслужить его прощение, я хотела быть сегодня ласковой и трепетной как юная восемнадцатилетняя Янсылу и в то же время сладко-бесстыжей Яной Эльдаровной – женщиной за 40, знающей, что хочет она сама и чего жаждет мужчина.

Но слова пожилой женщины глубоко ранили меня. Я не хотела быть просто матерью детей Руа-хана, вернее, хотела, а может, смирилась, но не в таких же условиях, когда в тебе просто видят просто сосуд, который надо наполнить жидкостью!

Обида, жгучая, колючая поселилась прямо в сердце.

«А еще он убийца моих друзей, мудрой Назбике. Даже малышка Малика, не позаботься о ней бабушка, уже была бы мертва или продана какому-нибудь батыру в услужение». Я подначивала себя, раскачивала свою злость. Я одевала рубаху и заплетала волосы назло Хану и вновь раздевалась. В итоге, когда Хан распахнул двери юрты и шагнул внутрь он увидел не покорную трепетную лань, ждущую его прикосновений, а юную женщину, напоминающую злобную пантеру. Длинные волосы ниспадали каскадом по спине, а наспех натянутая рубаха еле-еле прикрывал попу.

Я старалась держать себя в руках, не показывать, как мне страшно, хотя в первую же секунду, как Хан вошел, пожалела о своем вздорном характере, тем более первое, что услышала, было:

– Я же велел ждать меня, быть готовой. У тебя проблемы со слухом или с послушанием? И то, и другое лечится, Янсылу.

***

Дорогие читательницы! Не уходите надолго, уже завтра мы узнаем, чем обернется для Янсылу ее же выходка.

Глава 14. Боль.

Я видела Руа-хана и рассерженным, видела и равнодушно-скучающим, даже видела улыбающимся и радушным. Ни в одной из этих ипостасей он не терял присущей ему властности, которая и сейчас будто бы излучалась, сочилась из него, заполняя юрту. Только в данный момент она была не оберегающей, а жесткой и подавляющей, холодной и замораживающей. Ни о чем в жизни я так сильно не жалела как о том, что решила, что могу играть с эмоциями Хана и показывать свой характер.

Не то время.

Не то место.

Не тот человек.

И теперь я даже ответить ничего не могу. Вообще ничего не могу, кроме как опустить глаза в пол.

Руа-хану и это не нравится.

Жесткие пальца приподнимают мой подбородок вверх, заставляя встретиться с его взглядом. Я не помню, испытывала ли когда-либо подобные эмоции.

Вспомнила!

Испытывала. И очень ярко. Когда в дождь мчалась по мокрой скользкой дороге и в какое-то мгновение начала понимать, что прямо на меня едет фура. Когда в ужасе крутила руль вправо и одновременно понимала: это конец. Мне уже ничто не поможет.

Сейчас было примерно также. Он воин. Он варвар. Он – доминант, привыкший к подчинению, абсолютному подчинению. Все другое – каралось.

Кажется, Хан доволен отблесками страха, что пылали в моей душе, выплескиваясь через взгляд.

– Отныне это будет висеть над входом нашей юрты, как и во всех юртах, где живут своевольные и капризные жены, – грозно-спокойным голосом уведомляет Руа-хан, вытаскивая плеть из кармана.

И именно в эту секунда я понимаю: фура едет, ее не остановить, все предрешено, ничего не исправить. Плеть опускается на ягодицы, разливая через мгновение тяжелую пылающую полосу боли. Порыв убежать, спрятаться от всепоглощающей боли останавливается невозможностью это сделать: мои руки и ноги связаны. Плеть опускается на ягодицы, затем поднимается выше – на спину. Я не лежу – я живу этой болью. Боль вырывается наружу через дикий крик, который раздирает мое горло. Боль вырывается через каждый вздох – он тоже болезненный, он тоже пылает. Я не знаю, есть ли в моем теле место, которое не пульсирует болезненными вспышками. Очень скоро сил не хватает даже на крики. Очень скоро его начинает еле-еле хватать на судорожные вздохи.

Я не знаю, в какой момент все это прекращается. Помню, как жадно пила воду из пиалы, которую преподнес Руа-хан к моим губам.

Не знаю в какой момент я решаюсь встать, только сил, чтобы стоять прямо не было. Руа-хан поддерживает мою локоть, чтобы я не упала. Так же, как до экзекуции заставляет смотреть в глаза. Бесконечный поток слез не прекращается. Лицо Хана размыто, даже если б хотела, не смогла б ничего увидеть в его глазах. И не хотела.

Бесконечная усталость накатила на все тело, ноги подкосились, однако Хан все удерживал меня за локоть. Ничего не сказал, только поднял на руки и положил на наше с ним ложе. Укрыл мягкой простынью. Но мне было без разницы: укрыл он меня или я лежу обнаженная – мне все равно. Здесь он стоит или ушел – мне все равно. Единственная моя забота сейчас – дышать так, чтобы боль во всем теле не отзывалась. Я уговаривала себя потерпеть, потому что далее будет легче, боль пройдет, должна пройти.

Только она и не думала проходить. Она все еще продолжала владеть мною, пульсировать во мне, на давая забыться ни мыслями, ни сном.

На грани сознания и какой-то болезненной дремы я чувствовала, как шевельнулся воздух в юрте – Руа-хан вышел. Отчего-то стало будто больнее. Утихшие будто слезы снова полились ручьем. Я сегодня выплакала их столько – на десять лет вперед. Я сегодня научилась ненавидеть – себя за слабость, Хана – за жестокость. Я проклинала Акбуре, который якобы покровительствует Руа-хану и его народу, ведь именно он заставил Хана поверить, что я – та, кто ему нужна. Я проклинала себя, потому что меня больше всего на свете ранило, что Хан приходил, приходит и будет приходить по ночам не только ко мне, но и к какой-то там Лейле – ранило так, что дорвалась до наказания плетью.

Снова воздух в юрте изменил движение, обдав еле заметной прохладой пылающую кожу. Это был Руа-хан, который приподнял мою простыньку и дотронулся до ран на моей спине и ягодицах. Я непроизвольно дернулась, боясь, что мне сделают сейчас еще больнее, чем было. Но вместо боли ощутила, как прохладная мазь на кончиках пальцах Хана скользнула легкими массирующими движениями по моему телу, успокаивая пульсацию до той степени, что я могла спокойно дышать. Ровно в тот момент, когда дыхание выровнялось окончательно, я погрузилась в сон.

Глава 15. Исцеление

Я просыпаюсь медленно, точнее, что-то неприятное, болезненное врывается в мое дремотное состояние и вырывает из приятного сонного томления, только спустя мгновение понимаю, что это я пыталась перевернуться по привычке на спину, а оно отзывалось сопротивлением. Оставила попытки лечь на спину в покое и осторожно встала. Глаз случайно зацепился на новом артефакте в нашей юрте: как и обещал, Руа-хан повесил плеть на стене юрты.

На воспоминания о вчерашнем наказании тело отвечает легкой болезненной судорогой, но сегодня больнее не физически – сегодня болит душа.

Я не хотела замечать эту боль – тупую, ноющую. Что я могла сделать? Ничего, но и находиться в этой юрте, где за каждым моим движением глазами Хана следит плеть тоже было невыносимо. Преодолевая боль в теле, кажется, даже в мускулах, решаю расчесать волосы, одеть просторные одежды и уйти из этой жестокой юрты хотя бы на ненадолго. Раз на курган к Назбике нельзя, то пойду к Звездочке, дам ей лепешку. Хочу чувствовать как ее теплая морда уткнется в мою ладонь, как умные глаза постараются унять боль. Она – единственное живое существо из моей прошлой жизни – из жизни без Руа-хана.

Я уже хочу выйти из юрты, как дверь распахивается и пространство наполняется тяжелой аурой Хана.

– Почему ты не в постели? – голос Хана тяжелый, но, как мне кажется, не обещает сегодня никакой кары.

– Я хотела побыть со Звездочкой. Нельзя?

– Можно. Завтра, – Хан говорит короткими фразами, как человек, знающий, что его слова стоят дорого.

– Я ненадолго, покормлю лепешкой и все.

Я не знаю, рассердит его мое упрямство или заставит более подробно объяснить свое нежелание выпускать меня из юрты. Я опять играю с огнем.

– Мне долго надо будет еще учить тебя послушанию? Это так сложно – послушать и сделать, как я говорю? – в голосе Руа-хана слышится усталость и какое-то разочарование.

Отчего-то становится больно. Я не хочу его разочаровывать, но и быть игрушкой-инкубатором тоже не хочу. Тело, хранящее следы плети, умоляет убрать лепешку на место и снять уличное платье. Сердце бьется, прося оставаться на месте и не уступать этому варвару хотя бы в таком безвинном действии.

– Но я ведь не делаю ничего плохого, Руа-хан?

– Ты не подчиняешься Хану. Что в этом хорошего?

Кажется, мы стоим целую вечность. В юрте становится жарко, не хватает воздуха. Давит все. Огромное мускулистое тело Хана, что закрывает собой выход. Еще больше давит его тяжелый взгляд. Да и эта проклятая плеть, которая нет-нет да и бросается в глаза, тоже давит, вызывая легкую дрожь в теле. Но я не двигаюсь с места, не хочу уступать. Я должна иметь хотя бы маленькую свободу. Каждый человек должен иметь право на определенную долю свободу, пусть даже это будет выбор покормить Звездочку сегодня или завтра.

Время тянется. Тянется противно, будто жеваная-пережеваная жвачка.

– Не надо, – пищу я, – когда Хан приподнимает мой подбородок. Я помню, чем это кончилось в прошлый раз – вчера. И снова готовлюсь бичевать в первую очередь сама себя – за глупость, упрямство. Вчера – это было вчера, сегодня я это не выдержу. Совершенно точно не выдержу, все во мне кричит, что бежать, надо бежать. Куда угодно, только подальше от этого тяжелого взгляда. Ноги не слушаются. Тело на этот раз умнее мозга. Не убежишь. Только сделаешь хуже.

– Хорошо. Мы вместе покормим Звездочку. Только не сейчас, а вечером. Тебе сейчас лучше не делать резких движений, а еще лучше – просто лежать. Я намажу тебе спину и ягодицы целебной мазью и уйду. Пришлю к тебе Салиму, она искуссная ткачиха, поможешь с покрывалами для юрты, если уж просто лежать для тебя такое тяжелое занятие.

Хочу сказать, что не умею ткать, но вспоминаю, что вышивать-то меня мама учила, могу украшать покрывала Салимы цветами и узорами, так что действительно будет чем заняться, а заодно отвлечься от тяжелых мыслей. Да и лишний раз возражать Руа-хану желания не возникает. Послушно задираю платье и позволяю пальцам Хана наносить мазь. Сегодня он не так осторожен как вчера. Более сильно, более грубо, более обильно распределяет лекарство по спине и ягодицам.

– К вечеру станет еще легче, – уверенно заявляет Хан, не распрамляя подол моей одежды, а накрывая спину свежей тряпкой. Хан моет руки и снова присаживается рядом со мной:

– Сходим к Звездочке вместе, а потом мы с батырами уедем на охоту и вернемся, когда на небе взойдет новая луна. Я хочу, чтобы ты вела себя достойно все это время, Янсылу.

Хан проводит ладонью по волосам, и я слышу его негромкий голос:

– Моя храбрая Янсылу.

Мне кажется, если обернусь, то увижу улыбку на его губах, и эти слова, эта незначительная ласка действуют куда эффективнее, чем мазь, которую он нанес на мое тело.

Хан уходит, но голос в юрте будто продолжает звучать:

– Моя храбрая Янсылу.

И тело не ноет. И плеть, до сих пор висящая на стене, уже не кажется такой страшной.

Я же храбрая Янсылу. Какое я имею право не доверять словам самого Хана?

Глава 16. Мое щедрое солнце для Хана

Я слежу за руками Салимы, руки женщины за сорок – это если не преклонный, то достаточно почтенный возраст для женщин в степи. Невольно любуюсь чертами ее лица – не потому, что красивая, а скорее теплая, мудрая. Иная бы не выжила, не дожила бы до сорока лет в степи. Но если б ее перенести в наш цивилизованный мир и сделать небольшие косметические манипуляции, какой бы красавицей Салима расцвела!

Нитка скользит между тканью, оставляя за собой следы ярких стежков-зигзагов, которыми она наполняла края покрывала.

– Это для юрты Хана? – спрашиваю ее.

Салима согласно кивает головой. Я знаю, что “наша” юрта – это просто наша, здесь я живу, сюда приходит по ночам Руа-хан, но, конечно, это не основное его жилище: туда, в "юрту Хана" мне вход воспрещен.

– Айй! – вырывается у меня невольно, так как иглой кольнула подушечку большого пальца: отвлеклась на мысли о том, приглашает ли Хан Лейлу в свою юрту или тоже ходит к ней.

– Не о том думаешь, – качает головой Салима.

Интересно, откуда у нее такая интуиция? Потому что дитя природы, дитя степи? Жизненный опыт? А может, и нет ничего такого, просто имела ввиду, что нельзя отвлекаться, когда вышиваешь. Сама Салима было очень сосредоточенной, вместо разговоров чаще напевала неизвестные мне мотивы мелодий. Это теперь, когда она овлеклась от вышивания образа мужчины-воина и перешла к простым узорам, позволила себе стать более расслабленной и разговорчивой.

Собственничество как качество степных женщин проявлялось даже в мелочах. Например, несмотря на распоряжение Хана помочь мне отвлечься и провести время с пользой за вышивкой покрывала, Салима сразу отказала мне в чести быть причастной к ее покрывалу, но предложила сделать вышитую нашивку к одежде Хана либо для его личного полотенца.

В воображении возникает картина, полная света и тепла: две пары рук, нежно скрепленные в едином порыве, держат в своих ладонях яркое солнце. Оно словно живое – его золотистый диск излучает тепло, наполняя пространство вокруг волшебным светом. Солнце в их руках сверкает как драгоценный камень, его лучи мягко растекаются по всему пространству. Каждый луч словно живой поток энергии: один касается земли, принося жизнь цветам и травам; другой обнимает деревья, заставляя их листья зазеленеть; третий проникает в дома, наполняя их уютом и теплом. Лучи солнца выполнены в технике гладкой вышивки. Вокруг рук расцветают цветы – символы жизни и плодородия: яркие маки, также как и нежные ромашки тянутся к свету. Вложило ли мое подсознание в этот рисунок некий таинственный смысл – не знаю, но картина виделась мне очень красивой и, взяв кусок угля, я начала выводить рисунок на плотной ткани, которую принесла Салима.

Работа кропотливая, нельзя, я не разрешаю себе сделать ни единой оплошности, ни одного неаккуратного грубого стежка. Так хочу, чтобы Солнце – или это Руа-хан – прилагал свою силу и мощь, чтобы даровать жизнь, а не испепелять ими как... как вчера, например. Невольно глаз опять находит плеть, спина неприятно ноет, а ягодици болезненно зудят.

– Очень больно было? – Салима почти нежно дотрагивается до моей руки. Вздрагиваю от ее вопроса. Прекрасно понимаю, о чем она. Но мысль о том, что все вокруг знают о моем наказании как-то не приходила в голову.

Салима видит мою растерянность, ее руки, как когда-то руки Назбике, дарят тепло и силу:

– Ты очень сильно кричала. Очень многие слышали, а тем, кто не слышал в ту же ночь в деталях пересказали те, кто слышал.

– Какой позор! – шепчу я, прикрывая глаза.

– Нет ничего позорного. Сейчас еше поработаем, а потом я тебе специальный чай заварю, боль в горле пройдет, вот увидишь.

Хочу отказаться, сказать, что не болит ничего, но... зачем врать? Горло, может, и не болело, но дискомфорт, словно раскаленный песок попал туда, чувствовался. Про свое мягкое место, которое пострадало больше всего, вообще молчу.

– Не стыдись! – твердо говорит Салима. Руа-хан просто хотел твоего подчинения, а подчиняют в степи через боль. Хотел бы, чтобы тебе было стыдно – выпорол бы днем, на майдане за юртами, при всех – так обычно он и делал. И никто над тобой не смеялся и не злорадствовал. Всем было жаль, что избранная Акбуре вынуждена проходить через наказание.

– Всем? – переспрашиваю я Салиму.

– Кроме Лейлы, – уточняет мудрая женщина. – Бойся не наказаний Хана, а Лейлу.

– Почему ? Разве может она сделать что-то, что неугодно Хану?

– Нет. Но она может сделать так, что ты станешь неугодной Хану.

Глава 17. Опасность

К Звездочке мы в этот день так и не попали. Вовсе не из-за того, что Руа-хан передумал, а потому, что раны, уже заживающие на спине и ягодицах, начали ныть, подчиняя своей боли всю меня. Хмм, как говорили в моем бывышем мире – в мире Яны Эльдаровны, “все болезни от нервов”: именно после упоминания о Лейле и началось это тягостное ощущение. Перетерпев эту боль около двадцати минут, я не выдержала и сказала Салиме, что хочу полежать, на что та с готовностью кивнула.

А вскоре в юрту зашел тот, чья фигура сразу начинала занимать слишком много пространства, не оставляя свободы, не оставляя ничего, кроме как возможности ему подчиниться. Неловко крякнув, на что Руа-хан одарил меня внимательным взглядом, но ничего не сказал, – подошла к нему, чтобы с должным почтением помочь раздеться.

– Неужто больно? До сих пор?

Не хочу быть перед ним слабой. Стыдно перед ним. Стыдно перед собой. Уж чего-чего, а уязвимости степь не прощает.

– Нет, мой хан.

– Янсылу, не лги мне!

Как же сложно! Хочешь казаться сильной, так тебе тут же крылья подрезают.

Хотя, конечно, хан прав. Надо быть сильной, а не казаться. И я поправляю свой ответ:

– Мало. Совсем капельку.

– Ложись на живот.

Пока Руа-хан чуть грубоватыми движениями наносит мазь, решаю спросить у него про текущие дела.

– Я слышала, что во времена всех обрядов Атакам обращается к духам. Что нового они сказали ему, Руа-хан?

Хан останавливается всего на секунду и вновь начинает наносить мазь, хотя уже было достаточно. Движения из плавных превращаются в более грубые, даже причиняют легкую боль. Значит, дела не очень хороши. Значит, духи опять нашептали что-то тревожное. И теперь не я, а Руа-хан не хочет выдать свою уязвимость и тревогу?

– Скажи мне, Руа-хан. Твои слова останутся внутри юрты. Их не услышит ветер, не разнесет по степи. Они проникнут прямо в мою душу и там же останутся. А тебе станет легче, много легче. А когда Хану становится легче, он более способен защитить свой род и свой народ.

С удовольствем отмечаю, что движения Хана вновь становятся мягче, он уже не наносит мазь, нет, а прсто выводит пальцами узоры на моей спине, а потом тихо, но отчетливо сообщает:

– Духи говорят, что на нас ждет опасность. Не от чужеземных врагов, а от тех, с кем давно союз заключен.

Я еще не понимаю, о чем идет речь. Все слишком расплывчато, слишком по-разному трактуемо, как в предсказаниях астрологов или тарологов, но тревога уже клубочком поселяется в сердце.

– Кто ж из своих осмелится пойти против тебя, Руа-хан?

И получаю ответ, словно обухом по голове:

– Возможно, это Эльтай. Говорят, он приютил потомков предателей. А это заразно. Все может быть, Янсылу. На все воля Всевышнего. Но если бою быть, я бы хотел, чтобы до этого в тебе поселилось мое семя, чтобы мой род, наш род не прервался.

– Нет! – почти кричу в ужасе. – Нет, Руа-хан, это не может быть правдой. Это всего лишь предсказание. Они же не всегда сбываются, правда? Неужели Атакам никогда не ошибался?

Руа-хан прикладывает пальцы к губам, намекая мне вести себя потише. А затем качает головой: “Нет, Атакам никогда до этого не ошибался”.

В голове начинается интенсивная генерация мыслей, идей, я не хочу терять ни Эльтая, ни Малику, ни Руа-хана. Должен быть выход! Должен быть! Предлагаю один из них:

– Но ведь каждый конфликт можно превратить в союз, верно? У тебя же есть дипломаты, гонцы, переговорщики, – перечисляю все синонимы, которые я знаю, пытаюсь внятно донести мысль до Хана.

– Есть, – согласно кивает Хан. – Но если речь идет о мести, Янсылу, никакие переговоры не помогут. Быть битве.

Руа-хан, наконец, оставяет мою спину в покое и тихо шепчет:

– Спи, Янсылу. На рассвете я приду к тебе, будь готова. А потом пойдем к Звездочке.

Глава 18. Музыка души, песня тревоги, ночь страсти

Ветер в степи уныло ревел в ночь, заставляя качаться низкие травы, пугая одинокую лиственницу за юртами. Рев казался бесконечно протянутым в пространстве и времени и менял интонацию. То стучался в юрту будто бы плачем младенца, прикасаясь острием звуков к нервам, то уносился прочь, в даль завыванием раненого волка.

Степь не была слабой. Я точно знала, что слабость – это последнее, что здесь я могу встретить. Могу встретить любовь и ненависть, опору и коварство, правду и ложь, жизнь и смерть, но слабости – нет. И эти игры в завывания были каким-то знаком. Не умея изъясняться на человеческом, степь пугала будущим, предсказывала рев младенцев и тревогу жен, готовность воинов к победе и смерти за победу, предрекая пустошь и багряные капли крови вокруг юрт.

Даже на рассвете эта игра ветра не закончилась.

Мне не надо было рассказывать про особенности климата и пытаться таким образом развеять мои переживания.

На это могла повестись Яна Эльдаровна.

Янсылу – дитя природы и степи – знала, что это не так, что климат не при чем. Не плакал бы ветер – плакало бы солнце, опаляя, заставляя гореть дотла сухие ветки. Не было бы солнца, плакали бы снежные хлопья, заметали бы дорогу, предрекая потери, тяжелые, невсополнимые. Янсылу во мне не знала почему, по каким природным иди другим законам так происходит. Вопрос почему ее вообще не интересовал. Просто появилсь внутренняя уверенность, что ветер – символ, ветер – знак, что с ветром грядут перемены, злые, заунывные.

Я засыпала под эти тревожные звуки, они же меня и разбудили. Но тревоги не было. Была какая-то внутренняя готовность выстоять, выжить, стать продолжительницей этого рода – рода Руа-хана. Не было больше во мне никакой тревожной поспешности. Не было внутри никакой боли, словно мазь хана излечила не только раны на коже, а все, что болело и ныло внутри.

Когда хан распахнул двери юрты на рассвете, я, как он и просил, была готова. Впервые я подошла к нему, чтобы помочь раздеться так, как приходит дитя степи к своему хану и повелителю, чтобы стать единым целом. Хан видел перед собой молодую красивую девушку, обнаженную до бесстыдства, до наготы души. Только длинные волосы, распущенные и слегка взъерошенные прикрывали холмики грудей. Руа-хан тотчас откинул их оттуда, неожиданно резко, сразу добрался губами, ртом до этих холмиков, вызывая стон наслаждения. Вся нагота, все бесстыдство были только для него. Все было сегодня по-другому. Не как в первый раз. Я не чувствовала себя сосудом для принятия семени хана. Это было нечто иное, большее. Я будто стала нечто большим.

– Вечером Атакам зажжет костер. Там будут пылать не только сухие ветви, но и ароматные травы. За нами будет наблюдать луна, не новая, зарождающаяся, а полная, яркая. И тогда перед всеми воинами-батырами, перед главными женщинами я скажу самые важные слова.

Я не спросила, что за слова. Я не спросила, буду ли я среди этих женщин. Потому что знала.

Хан нетерпеливо подтолкнул меня к постели. Но на этот раз правила устанавливал не только он. Пусть немного, но я тоже могу участвовать в создании наших правил. По правилам Хана я должна была упасть на ложе и принять в себя его семя.

Мои правила были чуточку другие.

– Я хочу танцевать. Для тебя.

Не было музыки, кроме рева ветра. И этот тревожный звук переплетался с музыкой в моей груди, порождая потребность двигаться. На ложе сидел хан. А я двигалась. Медленно. Глаза в глаза. Огонь в огонь. Между взглядами проскальзывали искры. Я видела, как Хан сглатывает слюну, я чувствовала его биение сердце – быстрее, намного быстрее, чем обычно. И мне хотелось упиваться той властью, которую я сейчас чувствовала, которую Руа-хан не мог отнять у меня.

Я опустилась перед ним на корточки. Мои колени были слегка раздвинуты. Пальцы хана тотчас двинулись туда, между ног. Задевали грубо, но не больно. Теперь и хан мог чувствовать мое состояние, его пальцы были в моей влаге, уже не трогали, а скользили.

Музыка внутри меня кончилась. Поэтому мое “ахх” прозвучало громко. Моему звуку вторил грубоватый рык хана, который перевернул меня на живот, приподнял мою поясницу и теперь скользил внутри, распаляя пожар, заставляя просить, оставляя отметины своих рук на бедрах. Я чувствовала, как он наполняет все во мне изнутри, хотелось содрогнуться, рассыпаться, но что-то удерживало от последнего шага.

Не имея возможности перейти какую-ту черту, я яростно насаживалась сама, попа непроизвольно металась то влево, то вправо, пытаясь найти, обрести долгожданную точку невозврата. Звук шлепка по ягодицам не разразился болью по коже, это скорее был даже не шлепок, а пикантная ласка, после которой я почувствовала как пальцы Руа-хана слегка сжимают, разжимают мой маленький бугорок впереди, раскаляя его. Очередного грубоватого сжватия хватило, чтобы мой крик остался звучать в юрте, чтобы он заставил замолчать ветер снаружи. Горячая жидкость, пролившаяся внутрь и частично стекшая по ягодицам будто бы опалило кожу.

–Не мойся и не вытирайся, – предупредил Хан. – Поедим лепешки с кумысом, потом помоешься и проведаем Звездочку. И да, готовься к ночи, ты тоже будешь сегодня ночью во время обряда у главного костра.

Я покорно кивнула, старательно пряча улыбку. Я знала это. Я была уверена, что я там тоже буду. Только мои старания были напрасны. Хан поднял мой подбородок, пальцами провел по моим губам, а затем поцеловал их.

Глава 19. До охоты

Этой ночью в степи пылал костёр. Яркие язычки взмывали вверх, словно стремились соединиться с небом. Единение огня и неба не было возможным, но небо благославляло пламя, и ярко-желтая луна благодушно наблюдала за действиями людей. От костра на много метров вперед доносились казавшиися волшебными звуки потрескивания сухого дерева, в воздухе витал аромат специй и трав. Меня не сразу пригласили на обряд. В юрте чувствовался яркий аромат трав и приглушенно-едкий – дыма от костра, и уже тогда волнение мелкой дрожью отозвалось в теле. Я знала, что шагну к костру только с Руа-ханом. Я знала, что этот обряд очень важен, за ним последует великая охота, на которую Хан берет только избранных. Поэтому было особо волнительно, трепет и дрожь охватили все тело.

– Твое тело трепещет сейчас так же, как на рассвете трепетало подо мной, – шепнул Руа-хан. – Это хорошо. Тело все знает лучше, чем наш ум. Ум может обмануть тебя саму. Тело – никогда не обманет. Я думаю, твое тело предвкушает и предрекает нам удачную охоту.

Наконец, Руа-хан мягко, но уверенно убрал свою руку из моих ладоней и поднял вверх. Музыка, голоса – всё разом прекратилось. Остались Хан, я, Атакам, верные батыры и мудрейшие женщины племени. Я завороженно следила за пламенем, которое соединялось со словами Хана, реагировало на них, то резко воспаряя вверх, то смиренно утихая, а временами показывая готовность затухнуть. Голос Руа-хана раздавался по степи. Он рассказывал о предсказании Атакама, о том, что единение и сплоченность не раз выручали племя, благодарил батыров и их верных жен, приравнивал предательство к тьме.

– Если кто-то вступит в сговор с тьмой, тьма же и поглотит его. Предателям не место на земле, их место – под землей, и они уйдут туда еще живыми. Помни об этом, мой народ. Я хочу, чтобы к завтрашнему утру все племя знало: наш союз с Янсылу благословен самим Акбуре. Атакам говорил с духами. Янсылу – не только будущая мать моих сыновей-батыров, она – моя женщина. Кто обидит ее – обидит меня. И тогда карающая рука Хана заставит обидчика погрузиться во тьму. Кто не согласен со мной, может высказаться сейчас или никогда.

Почтительное молчание стало ответом словам Хана. У меня не было здесь врагов. Мне казалось, я становилась одной их них. Мне казалось, я начинала любить и уважать этих людей так, как уважала и почитала Назбике. Мне казалось...

– Атакам предрекает борьбу, битву с потом и кровью, – продолжил Руа-хан. Я хочу, чтобы ваши стрелы были наточены, ваши щиты служили надежным тылом. Обращаюсь к вам, мудрые женщины племени! Духи шепчут, что враг – подлый змей – не дремлет, и в ваших силах помочь храбрым воинам. Готовьте лепешки про запас, пусть в ваших погребах всегда будет вяленое мясо и сушеные фрукты. Пусть ваши дочери шьют амулеты и обереги для наших мужчин. Не позволим тьме поглотить наш свет!

Наконец, Руа-хан обернулся ко мне:

– Ты, Янсылу, отныне и навсегда должна слушать только свое сердце и мои слова. Только слова твоего Хана должны звучать для тебя как истина. Как мой народ будет для тебя опорой, так и ты станешь опорой для племени. Когда меня нет – твои слова равнозначны моим словам. Завтра ночью я и мои 50 верных алыпов отправляемся на охоту. Зима нынче будет долгая, а враг подлый, нам нужно заранее позаботиться о будущем. А сегодня будем просить духов благословения.

– Да, мой Хан...

После обряда празднество длолось всю ночь, женщины ушли после первого же танца вокруг костра, их утренние обязанности никто не отменял. Чуть позже Руа-хан и меня проводил до нашей юрты.

Я лежала, прислушиваясь в звукам. Кажется, где-то вдалеке завыл волк. Надо будет спросить у Хана, к добру ли это, он разбирался в интонациях и тональностях, издаваемых дикими животными. Затем то удаленно, то близко, громко слышались и песни шамана, и выкрики воинов. Кажется, мужчины племени захмелели, выкрики становились громче, речь менее внятной.

Сон ловил меня в свои сети, но сегодняшний вечер был слишком ярким, чтобы так просто отпустить в бессознательное. Слова Хана несколько пугали меня, теперь и я начинала верить в предсказания Атакама. Глаза закрывались, но тысяча мыслей не давало уснуть.

Интересно, что будет если я перееду к Хану, в нашу общую юрту, например, переоборудуем нечто вроде в медицинский пункт скорой помощи?

А еще было бы неплохо потренироваться в скачках, да и пользоваться стрелами хотелось научиться. Все ж слова Хана возлагали на меня колоссальную ответственность.

Ветер затихал, убаюкивал. Степь умела как пробуждать резко, без предупреждения, так и погружать в сон. Со степью надо было уметь взаимодейтствовать, и тогда она помогала тебе: открыла новые знания, которые шепотом доносил ветер; скрывала твои чувства и слова, маскируя их под завывание того же ветра или хищника.

Поэтому никто не смог услышать как в одной из юрт горько кричала молодая красивая женщина – а кто слышал, думали, что это раненая волчица воет далеко в степи. Только Атакам лишь один раз встревоженно поднял бровь, но легкая хмель и его заставила думать, что то был не человек, что в племени и юртах все в порядке.