Мой любимый дознаватель

Мой любимый дознаватель

Тишину нарушил осторожный, но настойчивый стук в дверь. Гая открыла и увидела Хейнрикса– его обычно безупречная осанка была ссутулена, пальцы сжаты в кулаки, а в глазах читалась непривычная уязвимость.
— Я... прошу прощения за беспокойство, — его голос звучал хрипло, будто он долго сражался сам с собой, прежде чем решиться постучать.

Она молча пропустила его внутрь. В свете каюты стало видно, как его биомантия выходила из-под контроля – голубоватые искры пробегали по его рукам, а воздух вокруг слегка дрожал.
— Сегодня... что-то не так с контролем, — он признался, избегая ее взгляда, стоя посреди комнаты как приговоренный. — Обычно я справляюсь, но сегодня... мысли не дают сосредоточиться.

И тут его глаза поднялись на нее – и он замер. Гая стояла в тонком халате, накинутом наспех. Ткань слегка приоткрывалась, обнажая ключицу и плавные изгибы тела, ясно очерченные под тканью.
Его взгляд скользнул по ней, и он резко, почти болезненно, отвернулся, сжимая переносицу так, что костяшки пальцев побелели.
— Ты... может, наденешь что-то... менее... — он обрывисто выдохнул, стиснув зубы, не в силах договорить, его щеки покрылись резким румянцем.

Гая слегка скрестила руки на груди, смотря на растерянного Хейнрикса с игривой, но чуть насмешливой улыбкой.
— Так-так, дознаватель, — ее голос звенел легкой издевкой, — Это ты заявился ко мне среди ночи, а не я к тебе. И теперь еще указываешь, что мне надеть?

Хейнрикс резко отвел взгляд, его уши заметно покраснели.
— Я... привык, что ты до поздна работаешь, — пробормотал он, сжимая кулаки так, что костяшки побелели. — Не ожидал, что ты уже... в таком виде. Прости. Я уйду.

Он сделал шаг назад к двери, но Гая молниеносно поймала его за рукав мундира.
— Ой, нет-нет, — ее движение было решительным, она потянула его обратно в каюту, и дверь за ними автоматически закрылась с мягким шипением. — Ты уже здесь. И если у тебя действительно проблемы с контролем, то я не позволю тебе бродить по кораблю в таком состоянии.

Хейнрикс замер на пороге внутренней комнаты. Его взгляд скользнул по ее фигуре, очерченной тонкой тканью халата, и мгновенно рванул в сторону, к стене.
— Это... неподобающе, — он выдавил сквозь зубы, но не оказал сопротивления, когда она мягко, но настойчиво повела его дальше от двери.

— Что неподобающе? — Гая подняла бровь, остановившись перед ним. — То, что я сплю в удобной одежде? Или то, что ты, такой правильный дознаватель, пришел ко мне ночью?

Хейнрикс резко повернулся к ней. В его глазах вспыхнул знакомый огонек, смесь гнева и чего-то еще.
— Я пришел, потому что ты — единственный, кто... — он снова стиснул зубы, срезав фразу на полуслове.

— Кто что? — Гая намеренно сделала шаг вперед, заставляя его отступить спиной к прохладной металлической стене.

— Кто... успокаивает этот чертов хаос в моей голове! — слова вырвались у него почти рыком, но в голосе звучало отчаянное признание, а не злость. Голубоватые искры биомантии вспыхнули и погасли вокруг его сжатых кулаков.

Гая увидела настоящую боль в его глазах и мгновенно смягчилась. Игривость исчезла из ее голоса.
— Хорошо, — сказала она тише, указывая на кресло. — Тогда садись. И перестань пялиться на мой халат, если он тебя так смущает.

Хейнрикс осторожно опустился в кресло, его движения были скованными, будто каждое действие давалось через боль. Его обычно безупречная осанка сломалась, спина сгорбилась под невидимой тяжестью, а пальцы нервно переплетались и расплетались на коленях. Голубоватые искры биомантии все еще подрагивали на его костяшках.
— Чай? — предложила Гая, наблюдая, как он напрягся при звуке ее голоса, словно от удара током.

Он лишь кивнул, упорно глядя в пол между своими сапогами:
— Да... спасибо, — голос был глухим.

Гая повернулась к сервировочному столику. Ее пальцы, ловкие и уверенные, управлялись с чайником и заваркой – ритуал, знакомый до мелочей. Аромат свежего бергамота постепенно заполнял каюту, смешиваясь с вечным запахом смазки и холодного металла, пропитавшим корабельные стены.

Когда чай был готов, она протянула ему фарфоровую чашку с тонким ободком. Хейнрикс взял ее обеими руками, будто хрупкий артефакт, боясь уронить. Его пальцы на секунду коснулись ее, и Гая почувствовала мелкую, неконтролируемую дрожь, бегущую по его нервам.

Она села напротив в глубокое кресло, обхватив свою чашку, давая ему время собраться. Тепло стекла согревало ладони.
— Так что случилось? — ее голос звучал мягко, но без возможности уклониться. — Ты не из тех, Хейнрикс, кто просто так теряет контроль над собой... и над силой.

Хейнрикс замер. Его пальцы сжали тонкий фарфор чашки так сильно, что костяшки побелели, а чай затрепетал маленькими кругами на темной поверхности. Взгляд оставался прикованным к напитку, будто в нем была пропасть.

Хейнрикс поднял взгляд от трепещущей поверхности чая. Голос, когда он заговорил, был низким, выровненным с усилием, как туго натянутая струна:
— Гая... есть вопрос, который меня гложет. — Он поставил чашку на столик с глухим стуком. — Когда ты отправилась с Маражаем разбираться с контрабандистами... только вдвоем. Почему?

Гая пожала плечами, отодвигая свою чашку чуть дальше по столешнице:
— Он был полезен, Хейнрикс. Знает подпольные каналы лучше любого из нас. И сражался отлично. Вместе мы справились быстро.

— Полезен?! — в его голосе прорвалась горькая, ядовитая усмешка. Искры биомантии вспыхнули ярче, побежав по костяшкам пальцев, сжимавших подлокотник кресла. — Он – друкари. Каждый его вдох – чья-то чужая агония. Каждое слово – ложь или отточенное лезвие. То, что он делает с врагами... — Хейнрикс наклонился вперед, его глаза стали узкими щелями. — Ты читала доклады из Комморы? Это не нейтрализация угрозы. Это искусство для него. Изощренная, сладострастная жестокость.
Он резко выпрямился, его взгляд впился в нее:
— А ты... ты говоришь с ним. Улыбаешься ему. Доверяешь спину в перестрелке, как будто он... как будто он просто еще один безобидный член экипажа. — Голос упал до опасного, змеиного шепота: — Он видит в тебе не просто вольного торговца, Гая. Он видит игрушку. Интимную, ценную, блестящую – ту, с которой интересно играть... пока не надоест. Или пока не сломается пополам.