Мой плохой. В клетке крыльями не машут

Черта  

С любовью, его Карина.

Подписать и уйти. Просто подписать и уйти.

Конверт с премией лежит между нами, как граница. Толстый, налитый деньгами, которые мне отчаянно нужны. Но я знаю, что если возьму, это уже не просто бонус за работу. Это что-то другое.

Ахмед Зурабович наблюдает, как я медлю. Его пальцы стучат по столу. Раз-два, раз-два. Ритм спокойный, но в нем слышится угроза.

— Что-то не так, Карина Евгеньевна?

Голос низкий, бархатистый. Таким говорят, когда хотят, чтобы воспринимали не слова, а то, что между ними.

— Нет, всё в порядке.

Я протягиваю руку к конверту и передумываю, но он вдруг накрывает мою ладонь своей. Шершавая кожа, тепло. Он никогда не трогал меня просто так.

— Ты сегодня нервничаешь.

— Я...

Я боюсь. Не его. Себя. Потому что если я сделаю этот шаг, назад дороги не будет.

Он прищуривается, будто слышит мои мысли.

— Ты думаешь, что если возьмешь эти деньги, станешь такой, как все?

Вздрагиваю.

— Я не...

— Не ври.

Он наклоняется ближе, и его дыхание обжигает щеку.

— Я знаю, что ты не из тех, кто продается за пачку купюр.

Тогда зачем предлагает?

— Это не взятка, — продолжает он, будто угадывая вопрос. — Это выбор.

Его рука скользит по моей шее, пальцы слегка сжимают. Не больно. Пока.

— Ты чистая.

Слово звучит почти нежно.

— Но мир — нет.

Он прав.

Я знаю это лучше всех.

Дом. Отчим. Его руки, его пьяное дыхание, его обещания "не трогать", если я буду "хорошей девочкой".

Все мои попытки сепарироваться заканчивались их скандалами с мамой, её больницами.

Я предпочитаю вот такое?

Ахмед видит, как дрожат мои ресницы.

— Ты заслуживаешь большего, чем прятаться по углам, — его губы почти касаются моего уха. — Я могу дать тебе это.

Ложь. Всё это ложь.

Но какая разница?

Я устала бояться.

Его пальцы приподнимают мой подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза.

— Скажи "нет" — и я отпущу.

Ложь.

Но я не говорю "нет".

Его губы прижимаются к моим — жестко, без спроса. Я замираю, сердце колотится где-то в горле.

Оттолкнуть бы его. Но вместо этого...

Я отвечаю. Сначала неуверенно, боязливо. Потом — глубже.

Он отстраняется, и в его глазах что-то вспыхивает.

— Я знаю про то ничтожество, — говорит он тихо.

Ледяная волна прокатывается по спине.

— Про... кого?

— Твоего отчима.

Как...

— Я следил за тобой, — признается он спокойно, будто говорит о погоде. — Долго.

Должна испугаться. Должна крикнуть, убежать. Но я просто сижу.

Потому что если он знает... значит, я важнее очередной девчонки, которая готова на всё ради его денег. Успокаиваю себя этим?

— Ты не вернешься туда, — это не вопрос, а приказ.

Молчу.

Но мы оба понимаем — выбор сделан.

Именно поэтому он сейчас так по-хозяйски улыбается и на этот раз просто смотрит на то, как мои пальцы опять тянутся к конверту…

Ночные огни

Дисклеймер, без которого нельзя: это откровеннейшее 18+. С порога. Сразу же. С их пороками. С их проблемами. И можно тысячу раз сказать, что тогда-то кто-то из них мог поступить иначе. Но не поступил. Мне, как автору, будет стыдно, честно. Но оно того стоит, + должна же у меня быть история в полноценном чистом эро? Должна быть. Вот это она и есть. Если остаётесь, благодарю и приятного чтения. Если не Ваше - благодарю, что заглянули, и я пишу чаще всего в 16+, буду рада видеть в других историях. А теперь погнали без остановок.

Конверт в руке. Шаг за черту. Теперь всё.

Я жду, что он уйдет, оставит меня дрожать перед этим выбором. Но Ахмед не уходит.

Вместо этого он подходит и внезапно наклоняется, сильные руки подхватывают меня, как перышко. Я вскрикиваю, инстинктивно хватаюсь за его плечи.

— Ахмед Зурабович, я...

— Тишш-ше.

Он несет меня к лифту. Я чувствую тепло его тела сквозь тонкую ткань рубашки, слышу ровный стук его сердца. Оно бьется спокойно. Как будто он просто несет папку с документами.

— Я так не хочу... — мой голос звучит слабо.

Он не останавливается.

— Ничего не произойдет. Ничего из того, чего ты не захочешь.

Ложь. Всё ложь.

Но я молчу.

***

Его комната отдыха. Большая, затемненная, с панорамными окнами на весь город. Я вижу огни небоскребов, далекие машины, жизнь, которая идет там, за стеклом.

А здесь... здесь другой мир.

— Расслабься, — он ставит меня на пол, пальцы скользят по моей талии, расстегивают пиджак.

Я не сопротивляюсь. Какой смысл? Надо было раньше. Надо было сразу. Хотела бы - не подпустила бы.

Блузка падает на ковер. Юбка. Чулки. Остается только белье — тонкое, кружевное, последняя защита.

Он не торопится.

— Вода поможет, — его голос тихий, почти ласковый.

Джакузи уже наполнена, пар клубится над поверхностью.

Он снимает рубашку… просто огромный. Дикий зверь. Отвожу взгляд и жмурюсь. Но ненадолго.

Мускулы, шрамы, мощь. Куда я лезу?

— Заходи, — он протягивает руку.

Делаю шаг, вода обволакивает кожу, белье тут же становится прозрачным. Я пытаюсь прикрыться, но он мягко отводит мои руки.

— Не прячься.

Мы сидим напротив, вода колышется между нами.

— Тебе страшно? — спрашивает он.

Киваю.

— Хорошо.

Его пальцы скользят по моему плечу, затем по шее. Сама позволила.

— Страх — это честно.

Где-то там звонит мой телефон. Мама. Или отчим, будь он проклят.

Мне должно быть не все равно.

Но Ахмед наклоняется, и касается губами моих. Целует. На этот раз нежно.

Я замираю… а потом отвечаю.

Его руки скользят ниже, обнимают за талию, притягивают ближе. Я чувствую его… и не останавливаю.

Город горит за окном. Целый чёртов мир живёт свою жизнь. Телефон умолкает. Но это всё не важно сейчас. Всё это впервые в жизни словно не существует.

Ночь без границ

Его губы не отпускают меня. Я тону в этом поцелуе, в его вкусе прячется что-то опасное, только его. Руки скользят по моей спине, прижимают ближе, и я чувствую, как его… член пульсирует между моих бёдер, не входя, но обещая.

Я должна остановить это. Никогда не бывает поздно.

Но вместо этого стону.

Резкий рывок – и я вырвана из воды. Холодный воздух бьёт по мокрой коже, мурашки бегут по телу.

– Замёрзла? – его голос гудит где-то у самого уха.

Киваю, зубы чуть стучат.

Ахмед улыбается – впервые по-настоящему, без этой хищной холодности.

– Согрею.

И это звучит как клятва.

Не только сейчас. Навсегда. Или мне хочется в это верить?

Пол под спиной прохладный, но его тело горит. Он опускается на меня, и я чувствую каждый мускул, каждую линию его торса. Его губы скользят по шее, ниже, к груди.

Он просто дорвался. Вот и всё. Я просто сама позволила.

– Такая сладкая... – шепчет, прежде чем захватить сосок в рот.

Я выгибаюсь, вскрикиваю. Его пальцы играют со второй грудью, щиплют, крутят – больно, но так, что между ног тут же становится горячее.

Утром уволюсь. Уеду. Исчезну.

Мысль мелькает и тонет в волне удовольствия, когда он спускается ниже.

– Ахмед, я...

– Тише.

Его палец прижимается к моим губам, заставляя замолчать. А потом...

Губы на внутренней стороне бедра. Поцелуй, от которого всё внутри сжимается. Я дёргаюсь, но его ладонь прижимает живот, не даёт убежать.

– Ты уже вся дрожишь, – он усмехается. – А я ещё даже не начал.

Трусики отодвинуты в сторону – мокрые от воды и... не только. Он целует меня там, и мир взрывается.

Я никогда...

Никогда.

Его язык – горячий, настойчивый – скользит по мне, находит ту самую точку, и я кричу, хватаясь за его волосы. Он не останавливается, только глубже, сильнее, пока я не начинаю задыхаться.

– Пожалуйста... – срывается с губ.

Но "пожалуйста" чему? Остановись? Не останавливайся?

Он знает.

Я чувствую, как он стонет мне между ног, как его пальцы впиваются в бёдра. И тогда…

Белый свет.

Тело выгибается само, без моего разрешения. Где-то далеко я слышу свой крик, чувствую, как слёзы катятся по вискам.

Он не отпускает, пока я не начинаю слабо дёргаться, перевозбуждённая, чувствительная.

Только тогда поднимается, целует живот, грудь, шею.

– Красивая, – его голос хриплый.

Открываю глаза – он смотрит. Глаза тёмные, голодные.

Он хочет меня. По-настоящему. А я? Набегалась.

Без права на отступление

Его пальцы впиваются в мои бёдра, оставляя синяки-отметины, которые завтра будут напоминать мне обо всём. Я вся дрожу — от холода, от перевозбуждения, от страха перед тем, что будет дальше.

— Ты вся горишь, — Ахмед целует мою коленку, медленно поднимаясь вверх по внутренней стороне бедра. Его дыхание обжигает влажную кожу.

Я хочу возразить, сказать хоть что-то, но он уже там — его язык снова скользит по мне, заставляя вскрикнуть.

— Ахмед... я не могу...

— Можешь.

Он демонстративно облизывает пальцы, потом прижимает два из них к моему рту.

— Оближешь их?

Я зажмуриваюсь, но повинуюсь. Вкус на губах сводит с ума. Безумная.

— Замечательная моя.

Его похвала звучит как порно, грязно и сладко одновременно.

Он поднимается надо мной, его член тяжело ложится на мой живот. Я невольно напрягаюсь — он огромный, и я видела, как выходили отсюда другие девушки...

— Расслабься, — он целует мое веко, потом щёку, потом уголок губ. — Я не буду тебя рвать или насиловать. Сама решайся.

Но обещание звучит зловеще.

Его рука скользит между наших тел, пальцы входят в меня легко — я уже готова, но всё равно…

— Смотри, — он шепчет.

Я не хочу смотреть. Но не могу отвести глаз.

Первое давление — горячее, незнакомое. Я хватаю его за предплечья, ногти впиваются в кожу.

— Дыши.

Я задыхаюсь.

Он входит медленно, с нечеловеческим самоконтролем, но каждый миллиметр заставляет меня стонать.

— Всё, — он останавливается, когда полностью внутри. Его голос срывается. — Ты... обжигаешь.

Я не могу говорить. Только чувствую, как он пульсирует во мне, как моё тело сжимается вокруг него.

Первый толчок — нежно.

Второй — глубже.

Третий — полностью.

Я кричу, но он ловит мой крик своим ртом.

— Моя.

Это не вопрос.

Констатация.

Его руки поднимают мои бёдра, меняя угол, и вдруг…

— Боже.

Я взрываюсь сразу, без предупреждения, тело выгибается в дугу. Ахмед рычит, хватает меня за волосы, прижимает к полу и ускоряется.

— Вот так... принимай...

Я не понимаю, о чём он, пока не чувствую что-то внутри. Он кончает глубоко, с низким стоном, и это самое интимное, что я когда-либо испытывала.

Мы лежим, он всё ещё во мне, его дыхание горячее у моего уха.

— Утром, — он целует мою мокрую щёку, — ты подашь заявление об увольнении.

Я открываю глаза.

— А потом переедешь ко мне.

Это не предложение. Приговор. Доигралась.

Пленница рассвета

Рассвет за окном окрашивает наши тела в синеватые тона. Я лежу на боку, прижатая к его груди, слушаю ровное биение его сердца. Его рука тяжело лежит на моей талии - не ласкает, просто владеет.

"Утром ты уволишься" - его слова висят между нами невысказанные, но я уже чувствую их вкус на губах. Горьковато-сладкий, как запретный плод.

— Ты не спишь, - его голос разрывает тишину, пальцы скользят по моему ребру.

Задерживаю дыхание.

— Я... думаю.

Он поворачивает меня к себе. В утреннем свете его глаза кажутся еще опаснее - темные, бездонные, читающие все мои мысли. Нет, мне просто кажется.

— О чем?

О том, что за эти несколько часов он узнал мое тело лучше, чем я сама. О том, что я до сих пор чувствую его внутри себя. О том, что мой телефон разрядился от бесконечных звонков, и теперь кто-то там, в другом мире, безумно волнуется.

Но я говорю другое:

— Как ты узнал про отчима?

Его пальцы замирают на моей талии.

— Я все знаю о тех, кто мне нужен, - он говорит это просто, как о погоде. - Особенно когда они так красиво дрожат.

Его ладонь скользит ниже, накрывает лобок, и я невольно вздрагиваю - там все еще чувствительно после ночи.

— Ты не вернешься туда, - это не угроза, а констатация факта.

Я хочу спросить "куда тогда", но он поднимается с кровати, его силуэт на фоне панорамных окон кажется гигантским.

— Душ. Потом завтрак. Потом кабинет, - он оборачивается, и в его взгляде появляется что-то новое - не похоть, не власть, а... одобрение? - Ты хорошо слушаешься.

Я краснею, как школьница, и ненавижу себя за это.

Когда вода в душе становится почти кипятком, я наконец осмеливаюсь посмотреть в зеркало. Фиолетовые следы на бедрах, покусанные губы, дикие глаза - я не узнаю эту девушку.

Карина Евгеньевна больше не существует.

Он ждет меня за столом, свежий, опасный, в идеально отглаженной рубашке. Перед ним два конверта.

— Выбирай, - говорит он, отпивая кофе.

Я открываю первый - заявление об увольнении. Подписанное.

Второй - ключи.

— Я... - мой голос дрожит.

Он ставит чашку, звук кажется невероятно громким.

— Ты уже сказала "да", - напоминает он. - Просто не вслух.

Беру ручку.

Где-то за окнами просыпается город. Где-то мама звонит в полицию. Где-то отчим разбивает очередной стакан.

А я подписываюсь под своей новой жизнью.

Он улыбается, когда забирает бумагу.

— Умная девочка.

Похоже, это только начало.

Договор кровью

Конверт с ключами жжёт пальцы. Я поднимаю глаза — Ахмед наблюдает за мной через край кофейной чашки. Взгляд тяжёлый, оценивающий.

— Ты не спросила, какие у меня условия, — замечает он, отстраняясь.

Ложка звякает о фарфор. Внезапно я осознаю — я сижу перед ним почти голая, лишь в его рубашке, запах его одеколона смешался с моим потом.

— Какие... условия?

Он откидывается в кресле, пальцы медленно бьют ритм по ручке.

— Первое. Никто не знает, где ты. — Повторяет. — Никто.

Я сглатываю. Мама. Подруги. Коллеги.

— Второе. Ты выполняешь все мои просьбы.

Не приказы. Просьбы. От этого ещё страшнее.

— И третье...

Он внезапно встаёт, подходит, наклоняется так близко, что я чувствую его дыхание на губах.

— Ты никогда не врёшь мне. Даже из страха. Даже из жалости.

Его пальцы сжимают мой подбородок — не больно, но неотвратимо.

— Иначе я лично отвезу тебя обратно. К нему.

Сердце замирает. Он не блефует.

— Я... согласна.

Ахмед изучает моё лицо, будто ищет следы лжи. Потом резко отпускает.

— Одевайся. Через час мой человек отвезёт тебя за вещами.

— Но моя мама...

— Никто, — он подчёркивает. — Ты оставляешь телефон. Исчезаешь.

Я киваю, зубы впиваются в губу.

Он внезапно хватает меня за руку, тянет к окну. Город внизу кажется игрушечным.

— Смотри.

Его руки обнимают меня сзади, губы прижимаются к виску.

— Это теперь твой мир. Всё, что захочешь, будет твоим.

Ладонь скользит под рубашку, пальцы входят в меня без предупреждения — я вскрикиваю, хватаюсь за подоконник.

— Но помни...

Движения становятся жестокими, унизительными — он заставляет меня смотреть, как его пальцы исчезают в моём теле.

— Ты выйдешь отсюда только моей женой. Или мёртвой.

Я кончаю молча, униженно, слёзы катятся по щекам.

Ахмед облизывает пальцы, смотрит на часы.

— Пятьдесят девять минут, Карина.

Когда дверь закрывается, я падаю на колени.

Клетка роскошна. Но это всё равно клетка.

А за окном всё тот же город.

И его закон.

Доигралась. Долеталась.

Ключи от дома

Час спустя черный Mercedes плавно останавливается у моего дома. Водитель — крупный мужчина с шрамом через бровь открывает мне дверцу, как какой-то принцессе.

— Десять минут, — бросает он.

Лестница кажется бесконечной. Каждый шаг отдается в разбитом теле. Дверь скрипит — отчим, как всегда, не удосужился починить петли.

В прихожей пахнет дешевым перегаром и чем-то затхлым. Телевизор орет на кухне.

Я крадусь по коридору, сердце колотится так, будто хочет вырваться.

— Это ты, шлюшечка? — пьяный голос отчима разносится по квартире.

Замираю. Он не должен меня увидеть.

Моя комната выглядит так, будто здесь орудовал ураган — шкаф распахнут, вещи разбросаны. Он искал что-то.

Бросаю в спортивную сумку документы, немного одежды, фотографию с мамой. Рука дрожит, когда снимаю с полки коробочку с бабушкиными серьгами — единственное, что он не успел пропить.

— Я тебя слышу! — дверь на кухне с треском распахивается.

Сердце останавливается.

Отчим стоит в проеме — красное лицо, растянутая майка, взгляд мутный от водки.

— Где ты шлялась, мразь? Полиция...

Он вдруг замолкает, замечая мой вид — растрепанные волосы, мужскую рубашку, синяки на шее. Его лицо искажает гримаса.

— Ах ты сука...

Он бросается вперед.

Я не успеваю среагировать. Его лапа впивается в мои волосы, тянет к полу. Где-то вдали слышен гудок машины. Время вышло.

— Кто тебя трахал, а? Кто?!

Запах перегара, слюна на лице.

— Я ухожу, — еле вырываюсь, голос звучит незнакомо твердо.

Он замахивается.

Удар не успевает достичь цели — дверь с треском распахивается.

Широкоплечий водитель стоит на пороге.

— Время вышло, — говорит он спокойно.

Отчим застывает с поднятой рукой.

— Это кто?! — орет он, но в голосе уже не злость, а страх.

Водитель молча достает из-за пазухи пистолет.

— Карина Евгеньевна, вас ждут.

Я поднимаю сумку, не глядя на это… ничтожество. Его пальцы разжимаются.

— Ты... убью тебя, дуру! — орёт он мне вслед, но уже не пытается остановить.

Черный Mercedes плавно трогается. В зеркале вижу, как этот человек выбегает на улицу, что-то выкрикивает, но звук теряется за шумом двигателя.

Водитель молча протягивает телефон.

— Для вас.

Ахмед на другом конце говорит всего три слова:

— Добро пожаловать домой.

Я закрываю глаза.

Клетка роскошна. Но это всё равно клетка.

И теперь она точно моя.

Кровавые розы

Дождь. Небо за меня плачет.

Черный Mercedes плавно скользит по городу. То стоит в пробках, то снова ускоряется. Я прижимаюсь лбом к холодному стеклу, наблюдая, как шины других авто оставляют кровавые отблески на мокром асфальте. Водитель молчит. В салоне пахнет кожей и дорогим табаком — точь-в-точь как сам Ахмед.

Мы сворачиваем в неприметные ворота. Высокий забор, камеры, вооруженная охрана — все это мелькает за окном, как кадры из чужого кино.

— Приехали, — бросает шофер, не оборачиваясь.

Лифт поднимается на верхний этаж беззвучно. Когда двери раздвигаются, передо мной возникает просторная гостиная в стиле лофт, вся в черном мраморе и красном дереве. И он.

Ахмед стоит у панорамного окна, спиной ко мне, в темном шелковом халате. В бокале у него что-то янтарное.

— Опоздала на семь минут, — говорит он, не оборачиваясь.

Я замираю на пороге.

— Отчим...

— Знаю, — он наконец поворачивается. Его глаза медленно скользят по мне — от растрепанных волос до босых ног. — Иди сюда.

Шаги даются с трудом. Все тело ноет после вчерашнего.

Ахмед берет мой подбородок в пальцы, внимательно изучает лицо.

— Ударить не успел, но след остался, — бормочет он, проводя большим пальцем по моей щеке.

Он внезапно хватает меня за руку, тянет за собой через всю гостиную. Распахивает дверь в ванную — огромную, всю в черной плитке, с джакузи посередине.

— Раздевайся.

Я замираю.

— Я...

— Раздевайся, Карина.

Дрожащими руками снимаю рубашку. Стою перед ним, прикрываясь руками, хотя он уже изучил каждую клеточку моего тела.

Ахмед наполняет ванну, добавляет какие-то масла — воздух сразу наполняется ароматом роз и чего-то пряного.

— Входи.

Вода обжигающе горячая. Я скукоживаюсь, но он неумолим — одной рукой придерживает мою спину, другой начинает медленно омывать мои плечи, руки, грудь.

— Ты теперь моя, — говорит он, проводя мочалкой по моим бедрам. — И я забочусь о своем.

Его пальцы скользят между ног — не для возбуждения, просто продолжает мыть. Но тело предательски реагирует.

— Никто больше не ударит тебя. Никто не обзовет.

Он наклоняется, его губы касаются моего уха.

— Потому что завтра в девять утра ты станешь моей женой.

Я резко оборачиваюсь, брызги летят на мрамор.

— Что?

Ахмед улыбается — опять по-настоящему.

— Что? Ты с утра не расслышала?

— Я подумала… это просто…

— Ты думала, я просто буду держать тебя здесь как любовницу?

Его рука вдруг сжимает мое запястье, тянет из воды. Капли стекают на пол.

— Ты выйдешь за меня. Родишь мне детей. И будешь самой защищенной женщиной в этом городе.

Он отпускает мою руку, достает из кармана халата маленькую бархатную коробочку. Открывает.

Внутри — обручальное кольцо с кроваво-красным рубином.

— Выбора нет, — говорит он, надевая его мне на палец.

Кольцо обжигает кожу.

Клетка роскошна. Но это всё равно клетка.

И теперь навсегда.

Просыпается солнце

Рассвет. Солнечные лучи играют на черном мраморе его комнаты, когда я открываю глаза. Пусто. Никого. Совсем.

И от этого страшно. Я прислушиваюсь. Встаю. Бреду на шум воды и заглянув в ванную, замираю в дверях.

Ахмед стоит у раковины, бреется опасной бритвой, его мускулистая спина напряжена под лучами полуденного солнца.

— Проснулась, — замечает он, ловя мой взгляд в зеркале.

Я кутаюсь в простыню, чувствуя, как по телу разливается тепло. Не от стыда — от воспоминаний о вчерашнем.

Ахмед поворачивается, подходит. И мне становится одновременно тепло и страшно.

— Ты красивее всего утром, — говорит он, проводя пальцем по моей щеке. — Когда еще не успела надеть свои защитные маски.

За окном шумит город. Где-то там моя старая жизнь — испуганная мать, злой отчим, вечная работа.

— Я велел подобрать тебе вещи, — продолжает он и зачем-то берёт свой телефон с тумбы.

Открывает что-то пролистывает, поворачивает ко мне.

Новостной канал. В разделе "Происшествия" — заметка о пожаре в моём... доме. Фотография - наш этаж, наши окна. Ночью. Яркое пламя. Пока я спала тут.

Дрожу… поднимаю на Ахмеда глаза.

— Это...

— Не я, — пожимает плечами. — Хотя идея была хорошая.

Я хочу кричать, биться. Мне страшно… катастрофически страшно... за маму. Всегда было страшно! Постоянно. Дура. Зачем я…

— Тихо, — вдруг притягивает к себе и обнимает.

Меня потряхивает крупной дрожью.

Даёт выреветься. Что-то шепчет, но я не улавливаю.

Хочется бить его в грудь, обвинять. Но он здесь причём? Тут без него есть кого линчевать.

Ахмед молча уводит в комнату, садится на край кровати, берет мою руку. На безымянном пальце уже красуется кольцо с рубином — он всё же надел его мне, пока я спала.

— Сегодня в ЗАГСе. Ты будешь в белом. Это главное.

Опять не предложение.

Я молчу, глядя на наши переплетенные пальцы. Его — крупные, в шрамах. Мои — тонкие, дрожащие.

— Боишься? — спрашивает он неожиданно тихо.

Мягко сказать.

— Да.

— Хорошо, — он снова улыбается, по-настоящему. — Страх делает нас осторожными.

— Я могу спросить?

Кивает.

— Что с мамой?

— Жива. Здорова. Тебя искала. Больше не страшно?

Наклоняется, целует мое запястье — прямо над пульсом, который бешено колотится.

— Я научу тебя не бояться. Никого. Ничего.

А за окном окончательно просыпается солнце.

Белое платье

Почти девять. Уже разошедшиеся солнечные лучи играют на хрустале столика. Я стою перед трюмо в спальне, рассматривая свое отражение.

Белое платье. Простое, без изысков, но от этого еще более дорогое. Оно облегает фигуру, подчеркивая каждый изгиб.

"Как невеста", - мелькает мысль.

"Так и есть невеста", - поправляет внутренний голос.

Сумасшедшая.

Дверь открывается без стука. Ахмед входит, застывает на пороге. Его темный костюм идеально сидит на мощных плечах.

— Прекрасна, — произносит он, и в этом одном слове столько собственнического удовлетворения, что тут же бегут мурашки.

Он подходит, его пальцы скользят по открытой спине.

— Опять дрожишь.

— Я... не думала, что все будет так быстро.

Ахмед поворачивает меня к себе. Его глаза — два черных бездонных колодца.

— У тебя был выбор. Ты его сделала.

За окном сигналит машина. Наш свидетель, тот самый водитель со шрамом, ждет внизу.

Ахмед берет мою руку.

— Пора, Карина.

Мы выходим под ослепительное солнце.

Я до сих пор не верю, что всё это взаправду. Теперь ясно, почему некоторых исчезающих не находят. Если он захочет, меня не найдут.

Клетка роскошна. Но…

Кольцо на лапке

Бугатти плавно трогается, и Ахмед неожиданно берет мою руку в свою, переплетая пальцы.

— Моя птичка, — говорит он, и в голосе звучит странная смесь нежности.

Я смотрю в окно, где мелькают знакомые улицы. Там, за стеклом моя… теперь уже старая жизнь. Свободная, но такая неустроенная, сложная. Стоило её бросать? Спряталась от всего? Юркнула ему под крыло, и бесполезно убеждать себя, что не было выбора. Был. Всегда был. Во всём был.

Но я не хочу назад. Мне стыдно. Мне будет стыдно. Но я не хочу обратно. Мне страшно лишь за маму. Всё. Словно там... в этой жизни... ничего больше и не было.

— Не бойся, - его губы касаются моих пальцев, - не разобьёшься, летать тебя научу.

Но мы оба знаем, летать я буду только в пределах его мира. Под его присмотром.

В ЗАГСе все происходит быстро. Подписи. Печати. Его твердое "да" и мое дрожащее. Почти уверенное.

Я не сдам назад. Не знаю зачем. Словно чувствую, что за этим безумием есть что-то ещё. Большее. Что-то, чего я лишусь, если попробую вырваться.

Когда мы выходим, летнее солнце бьет в глаза. Ахмед неожиданно подхватывает меня на руки.

— Моя жена, — произносит он с таким торжеством, будто завоевал трофей.

Хотя да. Так и есть.

В машине его рука не отпускает мою ни на секунду.

— Домой, птичка, — шепчет он, когда лимузин трогается.

И я понимаю - это же не конец.

Это начало новой жизни.

А он теперь и мой охотник, и моя клетка, и весь мой мир. Я позволила.