Мой порочный отчим

1

Вжимаюсь боком в стену и судорожно цепляюсь пальцами в косяк. Мокрые подушечки скользят по гладкой поверхности, а сердце бьётся где-то в горле. Я так боюсь себя обнаружить, что зажимаю себе рот ладонью.

Есть еще шанс тихо вернуться к себе, но я не могу оторвать от него взгляд. Кухня освещена лишь тусклым сиреневатым светом, идущим от светодиодной ленты, которая бежит по всей рабочей зоне, но этого достаточно, чтобы рассмотреть его во всех ранее скрытых от моих глаз деталях.

Моя мать, как назло, стоит так, что мне прекрасно виден мужчина, который повернут ко мне лицом. Он без рубашки. Бархатистый свет, от которого слезятся уголки глаз, подчеркивает каждую проработанную в спортзале мышцу. Столешница барной стойки скрывает полосочку тела с частью кубиков пресса, но не ниже. Мой взгляд ползет туда, куда смотреть неприлично, и прилипает к поясу джинсов. Они сидят так низко, что еще жалкий сантиметр, и покажется то, от чего она стонет как последняя шлюха каждую ночь.

Тонкие пальцы с алым маникюром очерчивают грудные мышцы, следом обводят четко разделенные кубики пресса, а в финале волнующего путешествия ложатся на клепку джинсов.

— Ты очень красивая сегодня, — тихо проговаривает мужчина и заводит свои астеничные, длинные пальцы под лямки ее шелковой сорочки.

Мне становится так больно, что я сгибаюсь почти пополам и хватаюсь за грудь, в которой о ребра отчаянно бьется обезумевшее сердце. Глеб прав: моя мама красивая. Тонкая, изящная брюнетка, которая совсем не выглядит на свои сорок. Я пошла в папу: невнятная блондинка с серыми глазами и курносым носом. Блеклая, неинтересная даже сверстникам, не то что взрослым мужчинам.

Глеб тянет лямки вниз, и сорочка соскальзывает на пол, полностью обнажив ее фигуру с тонкой талией и подтянутой попкой.

— Так хочу тебя, — шепчет моя мать и принимается покрывать шею мужчины поцелуями.

Он зарывается пальцами в ее волосы и смотрит в темноту, в которой прячусь я. Господи, мне не нужно этого видеть. И в то же время я не могу оторваться от его рук и глаз, которые поблескивают холодным голубым неоном.

Отчим порочно кривит чувственные губы, которые я уже полгода мечтаю поцеловать, и давит ей на плечо, ясно дав понять, чего он хочет.

Моя мать послушно опускается перед мужчиной на колени, и я слышу, как разъезжается металлическая молния. То ли у нас в квартире хорошая акустика, то ли у меня слух обострился, но этот звук оглушительный как мотоциклетный рев.

Она поворачивается вполоборота и медленно стягивает с Глеба штаны вместе с боксерами, от которых видна только резинка. Член, освобожденный от тканевого плена, тяжелый, набухший, оплетенный темными венами ложится ей в руку. Эта женщина, которая внезапно превратилась из моей матери в соперницу, плюет себе на руку и, как последняя шлюха, напористо трет ладошкой его член.

Глеб, тихо застонав, хватает одной рукой свой член у головки, а другой вцепляется в ее волосы и давит матери на затылок. Она упирается ладонями в бедра мужчины и судя по громкому хлюпанью берет у Глеба в рот.

Я не могу разглядеть подробностей. Вижу только ее растрепанный затылок и ритмично двигающуюся голову, которую он насаживает, зажав виски тонкими, крупными ладонями. Мой мир переворачивается. Мягкий, заботливый, веселый Глеб может быть жестким и властным. Он заставляет ее держать член, вероятно, внутри горла, пока мать не начинает издавать лающие, отхаркивающие звуки, дергаться и отталкиваться от его бедер.

Насаживает на себя ее голову снова и снова, до самых гланд. Жестко трахает в своем ритме, не заботясь о ее удобстве.

Меня это не пугает. Мне не стыдно. Я хочу на ее место. Половые губки ноют, а соски такие твердые и вставшие, что даже касания мягкой пижамной футболки приносят дискомфорт.

Глеб запрокидывает голову, кусает свои потрясающие губы, явно сдерживая стоны, чтобы не разбудить меня или брата. И все же, когда ее тело начинает бить крупная дрожь, а мужчина замирает с членом, который максимально глубоко в ее горле, из его приоткрытого рта рвутся пошлые стоны. Каждый срывает меня и кидает в пропасть.

Я запускаю руку в пижамные шорты, под которыми нет белья, скольжу пальчиком по губкам, покрытым смазкой. Зажимаю рот ладонью, чтобы не издать каких-либо звуков.

Он хватает мать за предплечья и рывком поднимает ее на ноги. Разворачивает спиной к себе и толкает на стойку. Мать укладывается на нее животом и стонет, не заботясь о том, как это громко.

— Расставь ноги, — тихо приказывает Глеб, наклонившись к ее уху.

Я всматриваюсь в ее лицо. Красное, отупевшее от перекосившей его гримасы, перемазанное потекшей тушью. Ее губы припухли и побагровели по кромке.

Я тереблю бусинку клитора, злясь на мать, которая отжигает с мужем, и одновременно мечтая оказаться на ее месте.

Теперь я вижу Глеба во всей красе. Черты привлекательного лица обострились, челюсти сжаты, а желваки бешено ходят. Он наматывает на кулак ее волосы, тянет на себя и жестко зажимает рот матери ладонью.

Она содрогается, дернувшись всем телом, и даже его ладони не удается сдержать ее крика. Он только что вошел в нее. Мать поднимается на носочки, и я вижу, как дрожит ее живот, а все тело выгибается при каждом новом толчке.

По моим щекам льются слезы — я хочу разрядки. Вталкиваю внутрь своей мокрой щелочки два пальца. Глубоко, как только получается. Терзаю себя в такт его звериным толчкам. Низ живота сладко ноет — я никогда так не хотела кончить. Никогда так не текла. Никогда так не желала мужчину внутри себя. Никогда так ненавидела собственную мать.

2

Я уже давно проснулась, но вставать не спешу — дожидаюсь, пока Глеб и она уйдут на работу, а малой — в школу. Дело не в смущении, просто я очень злюсь на мать и не уверена, что смогу скрыть ревность.

Живот ужасно урчит. Бросаю взгляд на часы: уже полдень — не удивительно, что так хочется есть.

Я спускаю ноги с кровати и принимаюсь рыться в ящиках комода. Достаю короткие джинсовые шорты и белую маечку на тонких лямках. Она домашняя, истертая и полупрозрачная, но я дома одна, так что решительно стаскиваю с себя опостылевшую, пропитанную потом пижаму и одеваюсь в домашнее.

Я наскоро собираю волосы в высокий хвост, умываюсь, чищу зубы и иду на кухню.

На пороге застываю и с трудом сдерживаюсь, чтобы вновь не понестись к себе.

— Доброе утро, Вероника, — проговаривает он обволакивающим баритоном, от которого у меня начинает дрожать низ живота.

Мужчина приветливо улыбается, а его черты кажутся сглаженными, если сравнивать с тем, что я видела ночью: то была почти звериная гримаса.

—Доброе, — бурчу я, плюхаясь на стул.

— Не выспалась? — спрашивает Глеб, продолжая делать вид, что ночью мне все приснилось.

Они с мамой поженились два года назад, и он всегда был добр ко мне. Нет, не так. Он был всегда заботлив, и вчера ночью до меня дошло, что то была не забота, а издевательство. Специально влюбил меня в себя и мучит теперь своей недоступностью.

— Все нормально, — огрызаюсь я.

— Пей, — он ставит передо мной стакан с зеленым смузи, который вкусно пахнет киви и ананасом.

— Не хочу, — морщусь я.

— Надо, малыш, — касается моего плеча. — Ты же знаешь, что доктор плохого не посоветует.

Скидываю его руку со своего тела, вскакиваю на ноги, хватаю стакан и демонстративно выливаю его содержимое в раковину.

Каблуки его ботинок гулко стучат о тщательно вымытый плиточный пол. Мужчина подходит ко мне и укладывает руки по обе стороны от мойки — теперь мне не сбежать. Я и не хочу, захваченная в плен его запахом: смесью кожи, озона и восточной сладости.

Если я сделаю хоть шаг назад, то упрусь попкой в то, чем Глеб вчера довел мою мать до взрывного оргазма.

Его рука ложится мне на солнечное сплетение, и Глеб прижимает меня к себе. Он такой горячий, что слои одежды жару не помеха.

— Пустите меня, Глеб Александрович, — пытаюсь вырваться из рук мужчины, хотя до слез хочу, чтобы он продолжал трогать меня грязно и развратно.

— С каких пор мы на «вы»? — он только сильнее прижимает меня к себе и еле ощутимо проводит губами по моей шее. — Я тебе не папочка, и никогда не строил его из себя. Почему ты такая грубая сегодня, Ника?

— Тебя не касается, — огрызаюсь я. — Тебе на работу пора, а то мама заждалась.

— Так вот в чем дело, — пальцы Глеба тянут вниз молнию на моих джинсовых шортиках, и я замираю от ужаса и восторга. — Она моя жена. Ты не имеешь права ревновать.

— Тогда пусти, — почти умоляю я.

— Ты девственница? — вдруг спрашивает он, кончиком пальца поддев резинку моих трусиков.

— А ты проверь, — выпаливаю я, понимая, что совсем обезумела от чувств к отчиму.

— Я, как твой доктор и отчим, хочу тебе только добра, — шепчет он, приспустив мои шортики до колен.

Меня бьет крупной дрожью. Я просто не могу осознать, что это происходит наяву и в той же кухне, где он каких-то десять часов назад жестко трахал мою мать. Я не верю в реальность происходящего, но до боли в груди и спазмированных мышц живота не хочу, чтобы это прекращалось.

Глеб укладывает пальцы на мой лобок и оголяет головку клитора, сдвинув защищающую ее кожицу. Я забываю, как дышать, когда его подушечка пальца накрывает пронизанный нервными окончаниями кусочек плоти. Отчим выписывает на моем чувствительном местечке восьмерки, заставляя меня стонать.

Я плыву, а он просовывает руку между моих стянутых шортами бедер, царапнув мой бритый лобок запонкой. Раздвигает мои складочки и медленно вводит внутрь палец, прощупывая меня изнутри. Поняв, что я не девственница, грубо вталкивает в меня палец до основания.

— Плохая девочка Ника уже была с мальчиком, — рычит мне в ухо, и я замираю, ощутив в его голосе ревнивые нотки.

— А ты хотел стать у меня первым? — срывается с моих губ глупая дерзость.

Он резко вталкивает в меня еще один палец и трахает меня, продолжая терзать клитор.

— Давно ведешь половую жизнь? — отвечает вопросом на вопрос.

Я молчу. Это случилось один-единственный раз, на выпускном. Я была под шампанским и плохо помню, как именно это было, но наутро между ног все болело, а на трусиках была кровь. Вообще, я сделал это назло ему, потому что они с матерью опять обжимались, и Глеб постоянно нашептывал что-то ей на ухо, а эта стерва вульгарно хихикала.

Я хотела повторить, но мне было противно даже подумать, что прыщавый одноклассник вновь засунет в меня свой член. В итоге я стащила фотографию Глеба из его кабинета и купила на «Алике» маленький силиконовый вибратор.

— Твой мальчик тебя не удовлетворяет? Или ты просто не подпускаешь его к себе? Я, как женский доктор, могу тебе сказать, что воздержание очень вредно. Сначала оно ведет к таким вот нервным срывам, а потом, — он делает паузу и проводит кончиком языка к моей шее, — к фригидности. Мы же этого не хотим?

3

Глеба нет дома уже вторые сутки, и я почти не выхожу из комнаты. Мне дико страшно, что мы больше не увидимся. Реву весь день, а маме вру, что у меня ПМС. Я тихонько расспросила, куда делся отчим, и она ответила, что он уехал во внезапную командировку.

Мне плохо. Я брежу его руками внутри себя. Я хочу еще. Хочу кончать без остановки.

Ворочаюсь в постели и не могу уснуть. Наконец, не выдерживаю. Достаю из-под матраса свою жужжащую штучку, откидываю одеяло, снимаю шортики и широко расставляю ноги.

Включаю вибратор и касаюсь его головкой клитора, который еще болит от его напористых прикосновений. Мне этого мало. Медленно запихиваю игрушку в себя, двигая бедрами в такт и постанывая. Двигаю туда-сюда, возбуждаясь от хлюпающих звуков.

Вдруг дверь распахивается, и в комнату входит Глеб. Я быстро накрываю ноги одеялом, но он уже заметил розовую штуковину внутри меня.

— Чем занимаешься, Ника? — лукаво улыбнувшись, спрашивает он и запирает дверь.

— Ничем, — бормочу я и тут же выпускаю из легких мученический стон, потому что эта штука все еще вибрирует во мне.

Я ерзаю и от этой возни и его пристального взгляда возбуждаюсь еще сильнее. Меня прошибает горячим потом, когда до моего отупевшего из-за его внезапного появления и приближающегося оргазма мозга доходит, что Глеб явился сюда прямиком из душа.

Его вьющиеся волосы зачесаны назад, и с их кончиков сбегают капельки воды. Я точно знаю, что сзади его шея быстро зарастает, но моя мать не подбривает эти волосы — у них нет той интимности, которую показывают в фильмах.

Широкоплечий торс тоже покрыт тонкой водяной пленочкой, которая своим мерцающим блеском подчеркивает каждую проработанную мышцу. Кожа у Глеба такая светлая, что я вижу бегущие под ней голубоватые венки.

Я сжимаю внутри себя вибратор, и мой взгляд фиксируется на полотенце, которое сидит так низко на бедрах, что слетит при следующем шаге.

— Почему ты не с ней? — во мне все еще говорит обида, хотя маленькая похотливая сучка внутри буквально орет о том, как хочет, чтобы он ее трахнул.

— Какая ты ревнивая, Ника, — усмехается отчим и проводит ладонью по волосам, которые падают на глаза. — Света приняла снотворное и спит, твой брат ночует у друга.

Даже если я буду кричать, мать нас не услышит — она спит в берушах и маске. Я сглатываю, осознав это, и вздрагиваю всем телом от нового импульса, прошившего меня до макушки.

Я грызу губы и стискиваю в пальцах простыню, а Глеб в несколько шагов оказывается у кровати. Полотенце медленно соскальзывает с его бедер и мокро шлепается на пол. Он обхватывает уже напряженный член пальцами у основания, зажимает его в кулаке и вздрачивает несколькими грубыми движениями.

Мой рот наполняется слюной и приоткрывается, а лицо приобретает идиотское выражение, как всегда перед оргазмом.

— Я хочу посмотреть, как ты делаешь себе хорошо, — он просто ставит меня перед фактом, будто тогда на кухне и правда сделал меня своей.

Я не могу больше терпеть. И отказать ему не могу. Блин, да я сама этого хочу. Хочу, чтобы Глеб увидел мою раскрытую щелку и мокрые складочки и возбудился еще сильнее.

Я рывком сдергиваю одеяло и ложусь на подушки, потому что не могу смотреть ему в глаза. Максимально широко расставляю ножки и наконец вытаскиваю из себя игрушку, за которой тянутся ниточки смазки.

Я собираю немного на пальцы и тру ими, дрожащими, твердый клитор. Выгибаюсь и стону, пронзенная острыми иголочками удовольствия.

— Хитрая ты, Ника. Клиторальный оргазм — это читерство, — Глеб упирается коленом в край кровати и крепче сжимает свой член. — Засунь вибратор в себя.

Делаю как он сказал: медленно ввожу в себя вибратор и шевелю им там, терзая бусинку клитора. Двигаю бедрами, сдавленно кричу, зажмуриваюсь. Дрожу, а пальцы едут по измазанной моими выделениями рукоятке.

Меня сминает комочком, мышцы сокращаются до боли, а пальчики на ногах болезненно поджимаются. Распахиваю глаза и вижу перед носом оголенную, набухшую головку.

Он, постанывая и закатывая глаза, передергивает себе перед моим лицом. Я дрожу, как и эта пульсирующая, красная штуковина. Кожа под его ладонью громко хлюпает, а воздух наполнен мужским запахом.

— Открой рот, — приказывает отчим.

Я открываю рот и высовываю язычок, об который начинают биться тяжелые, густые капли его семени. Спермы много. Она попадает мне в ротик и стекает в горло. Я слизываю ее с губ и глотаю солоноватую жидкость. Это первая сперма, которая попала внутрь моего тела. И она принадлежит моему отчиму.

— Хорошая девочка, — хвалит меня Глеб, когда его перестает забирать волнами оргазма.

Он берет вибратор, который валяется между моих все еще разведенных ножек, и некоторое время рассматривает его.

— Ты когда-нибудь вставляла это в попку? — спрашивает отчим, положив руку мне на живот и надавив на него.

— Нет, — выдыхаю хрипло, умирая от его близости.

— Ты и про вибратор не признавалась, — напоминает Глеб и сжимает в пальцах сосок.

Я вскрикиваю и резко сажусь. По телу пробегает сладкая дрожь. Я хочу, чтобы он терзал меня, трахал до боли в животе, называл грубыми словами. Я совсем спятила.