Мой сбывшийся сон

Мой сбывшийся сон

Мой сбывшийся сон

Я плела сновидение. Брала зелёную нитку с запахом спелых яблок, вплетала радостный детский смех и жаркое летнее солнце. Нет, эту красную не возьму — здесь я намешала немного горечи и тоски по несбыточному, а мне нужна только светлая и лёгкая пряжа. Вчера ко мне приехал сиятельный граф Эдмон из соседней провинции и заказал сон о своём детстве. Грузный, невесёлый мужчина, почти старик, с печатью неизлечимой болезни на лице. Он заплатил мне, не глядя, увесистый мешочек с золотом (да, мои услуги по плетению сновидений стоят недёшево) и попросил только об одном — чтобы сон вернул его в детство.

Мой старенький, потёртый ткацкий станок стоял на столе среди вороха разноцветных ниток. Его размеров хватало на плетение квадратной салфетки или наволочки на небольшую подушку, но заказчикам хватало и этого, потому что мой специфический дар пользовался постоянным спросом. Это давало мне жить если не в роскоши, то, по крайней мере, в достатке и обеспеченности.

Вся моя семья отличалась от остальных магов именно тем, что обладала нестандартными магическими талантами. Меня ведь и в академию не взяли из-за этого. Я умела только плести сны, и всё, а этого было мало для полноценного мага. Моя мама, например, всю жизнь вышивала живые картины. Её птицы прыгали с ветки на ветку, а цветы раскрывали свои бутоны утром, поворачивали головки к солнцу за окном и засыпали вечером. Когда я была маленькой, я восторженно, не отрываясь, смотрела, как на её пяльцах оживает прекрасная сказка. Однажды, мне было лет восемь, я сама попыталась вышить салфетку. Цветы, как я наивно ожидала, у меня не ожили, да и сами они вышли страшненькими и корявыми, так что было бы странно, если бы они распустились. Зато когда мама, случайно заснув, держала в руках моё корявое творчество, ей приснился удивительно живой и яркий сон о принце на белом коне и принцессе в башне (я тогда сильно увлекалась сказочными историями со счастливыми концами). Так и обнаружили мой талант. Дедушка помог мне сделать первый в жизни ткацкий станок, я и сейчас, спустя десять лет, любовно поглаживаю его гладкие деревянные бока, вытертые временем и моими пальцами. Мне кажется, за всё время моего плетения станок сам стал волшебным и мне даже не нужно зачаровывать нитки.

Бабушка всегда твердила, что наш семейный дар гораздо лучше, чем у сильных магических семей, чьи отпрыски окончили академию и служат королю и короне, сжигая врагов на полях сражений или плетя интриги во дворце. Сама она вязала и шила одежду, которая превращала трусов в храбрецов, робких, неуверенных в себе девушек — в симпатичных и открытых прелестниц; одежда помогала избавиться от прилипших, никому не нужных комплексов и неуверенности в себе, раскрывала самые потаённые и глубинные веления сердца.

Но была и другая сторона таланта. Бабушка всегда твердила, что нам никогда нельзя носить наши творения и делать что-то для себя. Она сама ни разу не надевала сшитую собой одежду и мне всегда запрещала спать на моих наволочках. Только несколько маминых картин висели у нас в гостиной, всё остальное продавалось или дарилось без жалости. Бабушка особенно грозно говорила со мной об опасности, когда открыли мой дар. Она твердила, чтобы я никогда не позволяла себе ничего плести для себя, ни одного — даже самого лёгкого и безобидного — сна.

— Так просто, когда тебе тяжело на душе или горе постучалось в твой дом, сплести себе радостный, прекрасный сон о счастье и заснуть в душе навеки — и никогда не проснуться, — вдалбливала она мне.

Давно уже нет на свете ни бабушки, ни дедушки — они умерли тихой зимней холодной ночью, держась за руки в кресле у пылающего камина. Даже после смерти мы не могли расцепить этот замок ладоней, так и похоронили их в одной могиле. Мама той же зимой серьёзно простудилась, просиживая часы на кладбище возле могилы своих родителей. Не помогли ни вызванные доктора из столицы, ни мои слабые магические способности. Мне кажется, она просто перестала верить своим картинам, перестала смотреть на небо и мечтать. После того как мой отец ушёл на войну и погиб в бою, она так и ни разу больше не улыбнулась. Иногда мне кажется, что в нашей семье вторых половинок любили больше, чем детей. Но, наверное, я просто была зла на неё за то, что она перестала бороться с болезнью и позволила себе умереть, оставив меня одну.

Мама была настоящей красавицей: с бездонными голубыми глазами, нежной доброй улыбкой. Её белая фарфоровая кожа, казалось, сияла перламутром. Хрупкая, прекрасная, она очаровывала всех вокруг. Бабушка рассказывала, как мама вышла во двор с корзинкой, собираясь идти на рынок, и как мимо по улице проезжал конный отряд военных. Командир, увидев маму, спрыгнул с коня и тут же, на коленях, попросил её руки, влюбившись с первого взгляда. Это был мой папа.

Конечно, я бы хотела найти такую же любовь, как у них: вечную, с одной на двоих жизнью и смертью. Но мне уже почти двадцать, а любви как не было, так и нет… Бабушка всегда твердила, что я увижу своего суженого во сне… И я верила…

Сначала ко мне приезжали солидные маги из академии, пытаясь раскрыть секрет моего дара. Но я и сама не могла объяснить им, как это у меня получается. Мои сплетённые сны сами по себе были пустыми, они были как канва, оболочка для живого человеческого восприятия. Я не видела и не представляла те образы, что появлялись в заказанных сновидениях пришедших ко мне людей, — их мозг сам дорисовывал знакомые лица и имена, вплетал в моё творение завершённость и законченность, я лишь ткала эмоциональную составляющую сна. Если нужен был образ определённого мужчины, я просила описать его как можно подробнее и вплетала силу, отвагу, бескомпромиссность, уверенность в себе, внешнюю и внутреннюю красоту; то же относилось и к образам женщин. Но я редко бралась за работу со снами о конкретных людях, так как трудно вплетать то, чего и кого не знаешь.

Вдруг моё представление о человеке расходится с реальным его образом, и заказчик во сне увидит совсем не того, кого собирался. Гораздо проще и приятнее было работать с заказами на абстрактные сновидения.