Мой встречный ветер

Пролог

Имя твое — колкое и холодное. Льдинка на языке, как завещали. Потеряешь бдительность — пронзит, точно меча острие.

Глаза твои — сон. Волшебное видение. Та самая зеленая листва, за которой раскинулось грозное серое небо; ты только вышла на улицу и теперь не знаешь, что предпринять — вернуться за зонтом или, напротив, расстегнуть верхнюю пуговицу плаща и вдохнуть воздух полной грудью, наслаждаясь мгновениями свежести.

Губы твои — запретный плод. Больше ничего и не могу сказать о них.

Любовь твоя — мечта. Вот только существует она для всех, но не для меня. Ты готов смотреть хоть в чью сторону, лишь бы меня не коснуться взглядом. Я готова бродить по каким бы то ни было злачным местам, лишь бы на тебя наткнуться. Увидеть и ускорить шаг, отвернуться в сторону в надежде, что ты не заметишь. А после — весь вечер убиваться из-за того, что ты вновь ходишь не один, и новая твоя спутница краше прежней.

Я целиком состою из обрывков слов, они переполняют меня, иногда просятся наружу — тогда я пишу стихи.

Но, если б меня попросили выбрать всего лишь одно, зато полноценное слово, чтобы описать тебя, я бы сказала: ты — ветер.

Ветер в голове: гонишь прочь умные мысли, заставляешь рассуждать о чем-то бестолковом. Пока кто-то пытается отыскать смысл жизни, я думаю о смысле нашей встречи, а ты и вовсе твердишь, что смысл — устаревшая социальная конструкция.

Ветер в сердце: нигде не останавливаешься, постоянно меняешь одно на другое. Обладаешь тысячей талантов и всегда готов поделиться сотней историй. Ты знаком со столькими людьми — и почти со всеми успел попрощаться. Думаю, вот-вот настанет и время и нашего прощания. Если мы, конечно, осмелимся проститься, а не разойдемся в безразличном молчании.

Ветер в волосах: особенно когда мчишь на скорости по пустому шоссе, выстланному слегка мокрым после дождя асфальтом. Когда подходишь со спины, тихо, бесшумно, и говоришь — привет, и по телу бежит дрожь...

Но мотоцикл у тебя классный — здесь не поспоришь. Думаю, если бы пообщались чуть подольше, я бы услышала десятки, а то и сотни историй, посвященных одному только ему.

Какая любовь? О любви здесь и речи не идет. Поэтому я расскажу историю про мотоцикл — пока что только первую.

Интересно, а ты бы решился поделиться такой со своей очередной подружкой?..

***

«Разыскивается мотоциклист. В возрасте от восемнадцати лет и до двадцати одного года. Желательно свободный — не хочется иметь дело с вашей переволновавшейся девушкой. Очень желательно с правами — с полицией дело иметь еще сильнее не хочется.

Будем кататься. Может, доедем до ближайшего коттеджного поселка. Одной из его остановок, чтобы я смогла вернуться обратно.

Обращайтесь в личные сообщения. Они, вроде как, открыты.

Видео- и фотофиксации не будет. Но зато после нашей прогулки я допишу стих. И отмечу вас в посвящении. Ну и, конечно, бензин за мой счет, как иначе? Надеюсь, для мотоциклов он ненамного дороже, чем для автомобилей.

В нетерпеливом ожидании,

Н.»

Часть 1. Ветер в голове. 1

Это объявление, честно признаться, я так никуда и не выставила. Не хватило смелости, адекватной формулировки, пары сотен извинений и десятка пожеланий всех благ, которыми я обычно снабжаю свои письма. Стиль у меня такой — постоянно извиняться и чего-то желать. Когда кто-то из моих знакомых хочет выслушать десяток пожеланий и извинений, обязательно обращается ко мне.

Только недавно закончила послание, соответствующее всем моим правилам. Извините, пожалуйста, простите, мне так неловко отнимать ваше время, но не могли бы вы, со всей вашей любезностью, подсказать, как мне быть — в деканате зачем-то назначили пересдачу на день, следующий за последним экзаменом, а я несколько сомневаюсь, что успею повторить весь необходимый материал за такой короткий срок, и, может, вдруг существует возможность перенести пересдачу на более позднее время…

Преподаватель, которому письмо посвящалось, ответил почти мгновенно. И заявил, что даже на пересдачу в день, назначенный сейчас, придет с чемоданом — у него, понимаете ли, будет начало отпуска. С пересдачи он отправится на самолет — и еще месяц никто в этом городе его не увидит. Так что ни о каком переносе не может быть речи.

Конечно же, я очень обрадовалась. Нервная улыбка застыла на лице, как гипсовая.

Вообще говоря, с этой пересдачей все получилось глупо до невозможного. Чтобы получить четверку за экзамен по предмету, который носит страшное название «Концепции современного естествознания», достаточно было просто прийти. Тем невероятным утром отпуск преподавателю как раз-таки согласовали, настроение у него установилось чудесное, зачетки заполнялись по три штуки в минуту.

А я не пришла.

И не потому, что боялась, хотя я и боялась.

Иногда мне вообще кажется, что Нелепость — мое второе имя. Ника-Нелепость. Две кривые-косые синие полочки. Ночью перед экзаменом я готовила конспекты и предложенные ещё в марте задания (преподаватель грозился проверить их до последней запятой). Спать я легла под утро, добропорядочно выставив будильник… Но телефон ни с чего отключился, родители разъехались по работам, братец в неизвестном направлении исчез. Если бы пришлось выбирать второе имя моему брату, я бы и его красивой синей полочкой наградила — Неуловимость.

Когда я появилась в институте, там уже никого не осталось. Даже моя знакомая уборщица стояла возле самого выхода, одетая в элегантное красное платье, так что я не сразу ее узнала. День стоял чудесный, красочный, солнечный, — все спешили домой. И спрашивается — зачем же я тогда в институт спешила?

Ладно уж, так сложились обстоятельства. Страница перевернута, а книга жизни такова, что ее можно писать (и читать) только последовательно, назад не вернешься.

И теперь мне, как особенной (никогда не любила выделяться из толпы, но всегда это делаю), придется идти на пересдачу — на следующий за последним экзаменом день, к преподавателю, которого в его законный отпуск заставляют принимать всяких нелепо-невезучих студентов.

Впрочем, пересдача-то будет лишь послезавтра. Несмотря на то что институт множество раз доказывал мне, что послезавтра — это очень скоро, я все равно каждый раз добавляю эту ужасную частичку «лишь» и откладываю дело в надежде, что обязательно вернусь к нему чуть позже. А потом ночами дописываю конспекты и задания доделываю. Если бы я готовила всё своевременно, то тем утром проснулась бы вовремя, не к обеду…

Каждый раз уговариваю себя не жалеть о свершившемся, теории придумываю. Но все равно жалею.

Впрочем, мне сейчас правда не до каких-либо концепций. Завтра еще английский сдать нужно. А в голове уже слова слились — одно к одному, и отнюдь не в поэтичную строчку. Английский мне дается нелегко. Как и многие другие предметы, которые мне приходилось постигать в течение жизни (особенно институтской). Но английский — отдельная история в моей коллекционной шкатулке.

Стоит мне оставить его на какой-нибудь несчастный месяц, как приходится начинать изучение едва ли не с алфавита. Никакие зубрежки, тренировки и ассоциации мне не помогают. Иногда мне начинает казаться, что с гораздо большей легкостью я могла бы освоить, скажем, язык программирования, чем английский, который мне, как гуманитарию, должно быть легким и понятным (согласно стереотипам).

Итак, английский. Итак, концепции.

Я ещё пару раз перечитала ответ на письмо. Затем захлопнула ноутбук и схватила телефон — современный человек очень зависим от гаджетов, на самом деле. Преподавательница по английскому языку, милая женщина с пучком кудрявых волос, похожая на пастушку из сказок, еще в первую неделю семестра отправила нам аудиотексты и посоветовала изучить их до начала экзамена. Что ж, кажется, самое время начинать.

Ткнула куда-то наугад. Все тексты рассказывали примерно об одном (журналистике, не зря же я поступала именно на нее), но абсолютно разными словами, в этом я еще в начале семестра убедилась, когда в порыве вдохновения решила заняться английским: тогда я выдержала целый час, прежде чем нажала на паузу и забыла про английский до сегодняшнего дня…

Звучит текст красиво, следует признать. У диктора приятный голос, бархатистый, как мох на грубой коре дерева. Но понять получается мало что. Наверное, раз уж я хотя бы саму себя стараюсь не обманывать, пора признаться вот в какой вещи: из всех разделов английского языка именно аудирование мне сложнее всего дается. Дайте этот же текст в печатном варианте (а лучше в электронном, чтобы леса не срубали зазря), и я пойму в десять раз больше. Проще даже грамматику принять и осознать, чем соотнести написанное слово с тем, как оно звучит. А ведь каждый произносит слово по-своему. Оно, одно-единственное, в тысячах вариантов существует, и как мне распознать его под масками радости, тревоги, отчаяния?..

Братец советует мне больше практиковаться. Он сериалов на английском за последний год посмотрел больше, чем я на русском в течение всей своей жизни. И при этом он еще умудряется вполне себе неплохо учиться, помогать друзьям, издеваться надо мной, тогда как я постоянно отстаю по учёбе — и при этом все равно не имею времени на жизнь.

1.2

Если вас в вашей дружеской компании вдруг оказалось больше двух, то будет чудесно, если вас окажется еще и четное число. Это простое правило я усвоила на собственном опыте еще в детстве. Всегда можно собраться в парочки и разговаривать в свое удовольствие. Это уже, конечно, больше похоже на дружбу парочками, чем компанией, и все же это гораздо приятнее, чем чувствовать себя третьей (пятой, седьмой) лишней. Жизнь так часто дает нам восхитительную возможность почувствовать себя лишними, что хочется быть нужной хотя бы в дружбе.

Тем не менее, мы с моими девчонками вот уже почти год как дружим втроем. Прошлым летом вместе сдавали вступительные экзамены и поступили на одно направление. Правда, девочек определили в одну группу, а меня в другую, так что общаемся мы только на совместных лекциях. Или экзаменах.

(Возможно, это и проще. На лекциях длинные ряды мест — можно сидеть рядом, линеечкой. На семинарах вечно пришлось бы выбирать, с кем же занять парту. Не самый приятный выбор в жизни).

Однако, появившись в институте следующим утром, я первым делом повстречала не подруг, хотя мы и договорились пересечься у знаменитой колонны в холле первого этажа. Еще на крыльце мы чуть ли не лбами столкнулись с Пашкой, моим одногруппником. С которым постоянно занимаем одну парту на семинарах, потому что (как-то так получилось) ни у меня, ни у него друзей из нашей группы в первые дни сентября не нашлось. А в последующие они оказались уже не нужны, потому что мы сидели вдвоем.

По-моему, именно эта форма имени — Пашка — вполне неплохо ему подходит. Такая же солнечная, как и он сам. Никогда прежде не встречала человека, который с двойкой за экзамен будет выходить радостный, будто его пригласили в качестве ведущего на главный канал страны и уже заплатили аванс. А такое в самом деле на зимней сессии случилось… даже дважды… Двойка за экзамен, я имею в виду. Тем не менее, никто его не отчислил. До сих пор здесь учится, с каждым днём все лучше. Но все еще машет мне рукой, едва завидев.

— Доброе утро! Рад тебя видеть.

Он никогда не обнимается со мной при встрече, хотя у многих людей есть такая привычка (и у нас с подружками). Сначала я думала, что он попросту не любит тактильные контакты, а потом застала его в объятиях моих одногруппниц. Это очень явно говорит о том, что я не вхожу в круг его доверия. Очень, конечно, приятно после этого садиться с ним за одну парту.

Мы остановились друг напротив друга.

Общаться с Пашкой, к счастью, вполне комфортно. Он, в отличие от моего братца, в юные годы не гнался за отметкой в два метра ростом (а Илье, кстати, не хватило шести сантиметров, чтобы ее достичь, вот так вот сильно не повезло человеку). Так что мне не приходится орать, чтобы быть услышанной, и даже шея не затекает. Хотя Пашка все равно меня выше.

— Доброе, доброе, — отозвалась я без намека на доброту. — Спасибо, что не «гуд монин». Мой брат, похоже, забыл о существовании русского языка и с самого утра бесил меня этими своими английскими фразочками. Причем понимаю я в лучшем случае половину… А у тебя как дела?

Люблю слушать истории больше, чем рассказывать. Мне в принципе порой начинает казаться, что и рассказать-то я ничего не могу толком. Все, достойное быть увековеченным, я оставляю в стихах (причем чаще всего недописанных). Но, по правде сказать, со мной довольно редко случается хоть что-нибудь.

Вечером вот у меня приключение будет — к пересдаче подготовиться. Очень экстремально.

— Сдам, — ответил Пашка кратко. — Готовился.

— Крутой, — я покачала головой. — А мне как-то все равно, в любом случае «концепции» пересдавать. Я уже смирилась, что лето не начнется.

На этот сессии Пашка в самом деле держится молодцом — смог побороть волнение, на экзамены ходит уверенно и продуктивно. И даже ни одной тройки не получил, что уж о двойках заикаться. Это только я выделяюсь.

— И ты сдашь. Ты очень умная и талантливая.

— Ты сегодня щедр на комплименты. Настроение хорошее, да?

У Пашки абсолютно дурацкая прическа: пробор где-то потерялся, волосы спадают во все стороны, доставая до кончиков ушей. В дни, когда Пашке не лень, он зачесывает их назад и фиксирует гелем. Но, во-первых, лень ему почти всегда, а, во-вторых, такая прическа долго не держится — непослушные пряди все равно лезут в глаза и нос.

Сегодня Пашка даже не пытался исправить хаос. И волосы опять закрывают ему треть лица.

Я не выдержала и потянулась к его голове, чтобы откинуть пряди назад и в глаза посмотреть. Глаза-то у него, на самом деле, красивые, чайные: карие в центре, с зеленой каемкой посередине… Кстати, а ведь по тому, как человек описывает свои глаза, можно многое о нем понять. Когда-нибудь расскажу.

Паша ответил одновременно с этим:

— Да, хорошее.

Мы так и застыли: Паша с полуоткрытым ртом и я с ладонью возле его лица. Смешная сцена, честно признаться.

Он опомнился первым. Попытался сказать что-то:

— А… Ты…

Но ничего внятного добавить не успел. Потому что меня заметили подружки. А Паша несколько опасается моих подружек. Да что таить — я и сама их побаиваюсь временами.

Они всегда приходят вместе — живут в одном общежитии, пусть и в разных комнатах, и каждое утро, перед выходом, дожидаются друг друга в холле первого этажа (когда холодно) или возле крылечка (когда тепло). Причем часто их ощущение температур не совпадает, так что, пока одна на улице мерзнет, вторая, вышедшая позже, жарится в холле.

Причем подруженьки мои разные не только в этом плане.

Они в принципе друг на друга не похожи. Полина и Оля.

Полина — самая скептичная из всех, с кем я когда-либо дружила. Из нас троих именно она отвечает за здравый смысл, иначе мы бы с Олей вдвоем совсем рехнулись. Она хорошо учится и стипендию с этого семестра получает повышенную (раз уж речь здесь идет обо мне все же, то замечу, что я не получаю никакую и вообще учусь на платном отделении, потому что на вступительных экзаменах Ника-Нелепость сидела с температурой под сорок градусов и не могла соображать).

1.3

— Вы не стесняйтесь, Вероника, проходите. И конспекты можете взять с собой — усердная работа в течение семестра должна быть вознаграждена.

Вообще-то меня никогда и никто не называет Вероникой. Я сама в том числе. Так что букву “В” я давным-давно перестала с собой отождествлять. Хотя буква, в общем-то, красивая. Сливовая, с фиолетовым переливом. Мягкая, как подушки на кресле. А с другой стороны она — точно колючая ветка куста, темнеющего посреди бескрайней равнины: листьев нет, но есть яркие цветы с заостренными лепестками и дурманящим запахом. Коснешься — упадешь замертво, ибо и цветы, и колючки выделяют яд, а действует он мгновенно. Ветка, лепестки, кровь. И белый снег с неба, невинный, как улыбки влюбленных девочек.

Вероника…

Что-то я вновь отвлекаюсь.

И да, вообще-то я не работала усердно в течение семестра. Вообще практически не работала. И на лекции почти не ходила: честно пыталась, но стоило лишь единожды, в начале марта, прогулять одну единственную лекцию, и с того самого момента по субботам у меня появились полтора дополнительных часа сна. Насколько умный человек поставил первой субботней парой такую нудь, я даже боюсь представить.

А лектор наш, со слов старших поколений, всех своих студентов знает в лицо. Особенно тех, кто спит, а не на лекции ходит.

Но на семинарах его я была. Честное слово! Они стояли четвертой парой по вторникам. Мы там как раз с Пашкой вместе сидели. Он дискутировал, а я молчала. Сказать было нечего. Тем не менее, я мелькала рядом с умным человеком и изо всех сил строила сосредоточенное лицо. Можно было и запомнить меня в хотя бы чуть-чуть положительном плане.

И еще у меня все-таки есть конспекты. Я на них потратила два дня подготовки (из двух). И одну ночь. Ту самую.

— Да, прекрасно я вас помню, Вероника, — продолжил преподаватель. Помнили меня явно не как отличницу. — Зачетку не забудьте. Я, конечно, понимаю, что двойки в нее не ставятся, но…

И улыбнулся.

За шестьдесят человеку. А он все еще над студентами смеется. Я бы, может, вместе с ним посмеялась, но мне стало как-то совсем невесело.

Оля рассказывала, что на основном экзамене их поместили в маленькую аудиторию, предназначенную для практических занятий. А у нас аж две группы журналистов — это шестьдесят человек (держись, пресса). Так что они всем своим числом влезли еле как, будто в переполненный автобус пытались попасть. Зато сейчас, на пересдачу, аудиторию выделили огромную, лекционную. На двоих. Одна маленькая глупенькая Ника и один преподаватель с таким себе чувством юмора, которого почти не видно из-за первой парты центрального ряда.

Когда я пришла, он там уже сидел. Меня дожидался. Хотя я в этот раз даже не опоздала.

Покорно села. Справа от преподавателя. Зачетку протянула ему, конспекты положила перед собой. Медленно открыла первую страничку… Зря писала, что ли… Работала в течение семестра и все такое…

— Ну нет, так не пойдет, Вероника, — и в то же мгновение конспекты последовали за зачеткой (в цепкие руки преподавателя). — Я предпочел бы послушать все же вас. Ваши старания я и сам могу почитать.

— Там почерк такой себе, — заметила на всякий случай.

— Разберемся. Давайте, рассказывайте. Все, что знаете.

Все, что я знаю, состояло из этих самых конспектов, которые я писала больше трех недель назад в полудреме, а потому успела уже позабыть напрочь, и первой (из пяти) частей методички, созданной для любимых студентов непосредственно лектором (напротив которого я так вальяжно расселась).

Так что ничего мне и не оставалось, кроме как начать пересказывать эту часть.

Там было что-то про то, что такое наука, какая она бывает, как развивалась и какие особенности имеет в современном обществе… С каждым сказанным мной словом преподаватель все сильнее хмурился, а на сравнении философии и науки (что, в общем-то, было самой интересной частью) не выдержал и прервал мою воодушевленную — на самом деле, не совсем — речь:

— Ну, довольно с этим. Это все хорошо, что Рассел считал философию неуверенной, а Ясперс — индивидуальной для каждого человека. Но это все теория, а вы, журналисты, должны работать с практикой. Поэтому расскажите мне лучше, Вероника, вот что. Был такой товарищ когда-то — Эйнштейн — и сочинил он одну штучку, так называемую специальную теорию относительности. В чем же ее смысл?

Я растерялась. Честное слово.

Да, были в нашей местной методичке какие-то пунктики насчет этого, но не то чтобы я в нее вчитывалась. А в конспектах про это имелось ровно ноль слов. Хотя я переписывала их у Полины.

— А я какой, извините, предмет сдаю?..

Преподаватель смотрел на меня минут тридцать, а то и целый час, сохраняя абсолютное молчание. Потом все же заметил:

— Обычно это я у студентов спрашиваю. Но вообще-то все тот же. Разные сферы жизнедеятельности, сами заметили. Что ж, в таком случае, мне будет интересно послушать ваше мнение о происхождении жизни.

Как будто я что-то помню. Я биологию последний раз учила в девятом классе. Но физику, справедливости ради, не учила вообще никогда. У нас в семье Илья технарь только.

— Может, я лучше про этику расскажу? — окончательно обнаглела. Но про этику я хотя бы действительно что-то помню. В конспектах Полины были красивые слова про полную свободу творчества (что действия, которые совершаются по собственному желанию, а не принуждению, всегда получаются лучше). Правда, там говорилось про творчество научное, но творчество, каким его не обзови, в основе своей несёт одно и то же.

— Двойку наверняка вам все же не хочется, — преподаватель покачал головой. — Ну, рассказывайте.

Рассказала.

Все слова забыла мгновенно, но все же что-то выдать смогла. Про этику добродетели, долга, ценностей… единственное, что хоть как-то смогло меня в этом предмете заинтересовать, когда я конспекты переписывала. И я получила несчастную положительную оценку. Четверку. С во-о-от таким минусом. В основном, сказал преподаватель, за конспекты. И чтобы не портить его репутацию. С этого года, говорит, решил, что больше тройки ставить не будет. Повезло, конечно же. Нет, в самом деле. Я очень легко отделалась.

1.4

А на следующий день мы с подруженьками решили собраться у меня (мы всегда собирались именно в моей квартире, чтобы не отвлекать соседок Оли и Полины, у каждой своих). Собирались по великому поводу — отпраздновать начало лета. У нас, конечно, лето было неправильным, лето минус один, как любит кричать из своей комнаты Илья (ладно, кричит он всё-таки не про лето).

К тому же, завтра Оля уже улетает отдыхать… в Питер. Как-то так получилось, что за все свои прежние путешествия Оля так его и не посетила. А послезавтра Полина уезжает к родителям в соседний город, раз в двадцать меньше нашего. Обещает вернуться через пару недель, чтобы проведать меня, но я пока не знаю, насколько долгими выйдут для меня эти недели.

Родители на работе. Среда, как-никак. А Илья сидит дома. Отдыхает уже почти неделю. Второй курс закончил, а мы-то все думали — совсем оболтус… По итогу оболтусом я оказалась. Спасибо, как говорится, что не отчислили.

Мы с девочками расположились на кухне, мгновенно ее заполнив. У меня места определенного не было — я носилась туда-сюда, кипятила воду, раздавала столовые приборы, раскладывала по тарелкам шарлотку — приготовила на быструю руку, пока ждала гостей. Полина прислонилась к стене — ее темные каштановые волосы необыкновенно хорошо смотрелись на зеленых обоях и напоминали сочные ягоды смородины, окруженные венцом из листьев.

А Оля, как всегда, села возле окна, напротив входного проема. Будто ждала, что кто-то войдет, и боялась это пропустить.

Ну, в общем-то, думаю, она и вправду ждала. И наверняка боялась.

Оле нравится Илья. Серьезно так нравится. Ей много кто нравится, но серьезно только некоторые, и Илья в их числе. Мне, говорит, симпатичны парни повыше (а сама ненамного меня переросла). И те, у которых голова работает. Я честно пыталась ее убедить, что Илья к таким не относится, но пытаться убедить в чем-то Олю — занятие безнадежное, она даже слушать не станет.

Впрочем, как бы мне не хотелось поддержать подругу, ничего ей с моим Ильей не светит.

Мой брат в этом плане принципиальный до ужаса. С твоими подружками, говорит, я отношениться не стану. Я у него спрашиваю, что же будет в том случае, если его девушка, уже в статусе его девушки, станет моей подружкой. Расстанется? А он утверждает, что вероятность этого примерно равна нулю. Математик, понимаете ли. Впрочем, в чем-то он прав. В этом плане Илья похож на Полину — о своих делах сердечных не рассказывает. И уж тем более их не демонстрирует. Если когда-то он кого-то домой приведет, это будет чудо, но, скорее всего, прятать будет до последнего, познакомит нас лет только через десять (когда мы будем в таком возрасте, когда уже не заводят новых друзей).

На моей памяти была у Ильи только одна подружка.

Еще в школьное время.

Они постоянно ссорились и мирились. Но любил Илья ее сильно, глупый. Потом, после выпуска, она и его друг уехали покорять столицу, поступили в один вуз, а Илья здесь остался. Он к ней на новый год улетал… Вместо того, чтобы побыть с нами. Тогда же все и выяснил… Что нет у него теперь ни девушки, ни друга.

А чуть больше, чем через год, похожая ситуация у меня произошла. Если бы все это не было так грустно, я бы даже посмеялась. Сразу видно, кто здесь родственники.

Так вот, сейчас я могу только догадываться, что у него в личной жизни происходит. Может, и нечто большее, чем мне о ней известно. Хотя я все-таки немного в этом сомневаюсь. Когда люди влюблены, они начинают выглядеть как-то совсем по-особенному. Чуть менее внимательны, чуть более улыбчивы. И глаза дурные-дурные.

С одной стороны, довольно часто влюбленность спасает. Даже невзаимная. Вот влюбишься в кого-нибудь, и вместо того чтобы беспокоиться о проблемах на учебе или в семье, думаешь, как бы пересечешься случайно со своим человеком, как бы дождаться наконец встречи. А ведь и не пересечешься, если твоим этот человек пока не стал и не планирует — снова пройдетесь по разным тропам, направляясь в одно и то же место.

С другой стороны, бесконечные мысли об одном и том же, какими бы приятными или тоскливыми они ни были, начинают рано или поздно надоедать. Хочется занять голову чем-нибудь — хоть чем-нибудь — другим, ибо и радостью, и печалью можно насытиться.

Не знаю, как некоторые люди могут общаться друг с другом денно-нощно, не испытывая при этом усталость. Я всегда нуждаюсь в отдыхе от человека, — может, это и стало одной из причин, из-за которой меня бросили в январе.

Впрочем… впрочем, пожалуй, редко в разрыве отношений виноват кто-то один. Виноваты оба — не смогли договориться, не хватило чувств и терпения, чтобы выдержать все испытания. И одновременно с тем никто не виноват — значит, и суждено было разойтись, пусть и произошло это позже, чем следовало. Приходится потом заново учиться жить, уже без этого человека. Хотя, казалось бы, чему тут учиться. Вилкой-ложкой пользоваться умеешь, алфавит тоже пока не забыл. Разве что, не удержавшись, на кровать падаешь чуть чаще обычных людей — как лялька, которая сидеть еще не научилась…

Но это я, как всегда, отвлекаюсь.

А Илья…

Илья все же заявился.

Как раз в тот самый момент, когда Оля заканчивала речь о том, какие все мужчины бесполезные. Не люди прямо-таки, а аппендиксы: в общем-то, не мешают, в некотором роде облегчают жизнь, но чуть воспалятся — можно удалить, не задумываясь, ибо жить без них вполне получается. Оле надо было идти в медики, с такими-то классными метафорами. Она бы и пошла, если б была чуть слабее духом — вся ее семья так или иначе связана с медициной, так что родители долго с Олей спорили об её истинном предназначении.

А начался этот разговор с ужасающе возмутительной ситуации, когда один высокий и с виду даже умный мальчик позвал Олю гулять (как раз вчера, пока я на пересдаче тусила), а потом не дал ей сказать ни единого предложения: на каждое сказанное Олей слово у него имелся монолог длиной минимум в десять минут.

“Я сегодня варила макароны”, — сказала Оля.

1.5

— Может, отправить вас вместе с Илюшкой куда-нибудь?

Илья терпеть не может, когда его называют Илюшкой. Даже мама. Даже в позитивном ключе.

Было бы чему обижаться. Меня мама и вовсе зовет то Никусей, то Никулей, и Ничка среди них — самое приличное. Впрочем, когда дело касается моих обзывательств, Илья от восторга захлебывается. Ходит потом и повторяет, как попугай, который выучил новое слово.

— Куда ты нас отправишь, мам? В деревню?

Спрашивала осторожно — ни в какую деревню отправить нас мама не может. Акция закончилась три с половиной года назад. Вскоре после того, как мне исполнилось пятнадцать. Сначала дедушка, через месяц бабушка. Под новый год… Самый тяжелый и безрадостный новый год в моей жизни.

А про бабушку и дедушку с папиной стороны и вспоминать нечего. Они жили слишком далеко отсюда, на другом конце страны. Виделась я с ними всего дважды, последний раз — в четыре года. Ничего не помню, даже смазанно — ни лиц, ни ощущений. А вот Илья твердит, что сохранил всё в памяти вполне неплохо — ему на момент той последней встречи было шесть лет. Говорит, глаза у бабушки были точь-в-точь мои, такие же большие и серые.

— Заскучаете все лето сидеть в квартире, — не сдавалась мама.

— Илюшка точно не заскучает. У него всегда есть, чем себя развлечь.

— Хорошо, а у тебя?

На самом деле, мама у нас хорошая. Искренняя. Иногда даже чересчур.

Илья еще не проснулся. Не удивлюсь, если уснул он только пару часов назад… А вот я подскочила в начале восьмого. Летом почему-то вставать рано гораздо легче, чем зимой: нет искушения проспать первую пару, зато есть желание успеть как можно больше полезного и приятного. Если вставать к обеду, день заканчивается слишком быстро.

Когда я проснулась, мама уже собиралась на работу. И вот мы вместе пошли завтракать.

— И я найду развлечение, — пожала плечами. — На крайний случай, пойду искать себе работу. Стану бариста — как тебе? Буду варить кофе, готовиться к жизни после института. Видела где-то статистику, что три четверти бариста имеют высшее гуманитарное образование.

— Успеешь еще наработаться, Ника, — мама вздохнула. Поправила длинную светлую челку — сколько себя помню, мама всегда ее носит. Еще у нашей мамы глаза красивенные — зелено-голубые, причем в одном больше голубизны, а в другом зелени. Лучше бы мне, конечно, в генетической лотерее выпали они. — А летом нужно отдыхать.

— А вы с папой пропадаете на работе.

— Дети взрослые, могут сами за собой поухаживать.

— Теперь взрослые, да.

Моя вечная обида. Ничего не могу с собой сделать. Почему-то именно Илья забирал меня с продленки в первом классе, хотя сам пошёл в школу лишь на год раньше меня. Именно Илья ходил на концерты, где участвовал мой коллектив, когда я еще занималась хореографией. Илья помогал мне тащить рюкзак, и с моими обидчиками (которых, к счастью, было немного) разбирался именно он.

Годы шли, а работы у родителей меньше не становилось.

Зато оправданий находилось все больше.

Мама обижается, когда я пытаюсь это обсудить. Говорит, они с папой тратили все свои силы, чтобы обеспечить нам достойную жизнь. Говорит, конечно, же, неправильно. Не особо разбираюсь в психологии, но попытка вызвать чувство вины вместо того, чтобы согласиться с моими словами и признать ошибку — не самое верное решение.

Я должна быть благодарна. И я благодарна.

Но мне всегда слишком их не хватало.

— Хорошо, тогда я спрошу у Илюшки, — не сдавалась мама. — Сегодня вечером.

— И он повторит все то же самое. — Ничуть не сомневалась я. — Может, лучше на выходных вместе сходим куда-нибудь? Я, Илья и вы с папой. Хотя бы в парк. На пару часов.

Несколько секунд мама молча смотрела на меня. А в голове наверняка прокручивала, что же ей нужно обязательно успеть за выходные.

— Подумаем, — ответила она наконец.

Мамины раздумья имеют непредсказуемый результат: она может долго сомневаться, а потом вдруг примет такое решение, которое никто от нее не ожидает. Можно ли это назвать энтропией? В общем, маме нужно загореться, и тогда самым сложным будет не сдвинуть ее с места, а поспеть следом.

С папой в этом плане стабильнее. Надо будет и ему намекнуть на прогулку.

Мы ведь и вправду уже давным-давно не собирались вместе.

Даже, в общем-то, на завтрак: папа встает раньше всех, так что нам в лучшем случае удается застать лишь его уход.

А раньше, когда мы с братцем ещё не были такими взрослыми и самостоятельными, несколько раз он возил нас в горы. То есть, не в горы, конечно — “горы” для нашей местности слово слишком громкое. На холмы. Низенькие, потому что на высокие нужно еще умудриться забраться.

Я-то всегда была трусихой. А вот в Илье иногда просыпается отвага (в комплекте со слабоумием, но это уже не его вина — они абсолютно всегда ходят вместе). Так что он с этих холмиков гонял на лыжах.

Гнал секунд десять, радостно верезжа. Мама за это время двадцать раз успевала схватиться за сердце и дважды — сделать замечание папе. Затем Илья поднимался — раз в тридцать дольше. Щеки у него были красные, как августовские яблоки. Он походил на великого героя-завоевателя.

А я стояла у подножия, смотрела на него, широко открыв рот, и внутри меня ярким пламенем горела мечта.

Хоть что-нибудь

хоть когда-нибудь

покорить.

***

Состояние творчества — странное состояние. Немного похожее на влюбленность.

Сначала ты держишь все под контролем. Нанизываешь слова, точно бусины на леску, тщательно шлифуешь каждое. Думаешь подолгу над своим следующим шагом. Держишь дистанцию, наблюдая настороженно, не рискуя довериться полностью, держишь свою душу при себе.

Затем происходит переломный момент, его даже осознать не успеваешь. Просто в одно мгновение прежняя твоя версия сменяется новой.

Все начинает происходить само собой, движимое чем-то сверху. Слова проявляются на бумаге; рождаются метафоры, до которых в здравом состоянии еще додуматься нужно. Слетают с языка клятвы и признания, нестерпимо хочется касаться, дарить свет и всегда находиться рядом.

1.6

Бытовая примета первая: если после пробуждения кудри послушные и лежат красиво, день будет хорошим. Если же на голове с самого утра творится черт-те-что, день будет таким себе (мягко говоря), хотя бы потому что придется потратить очень много времени, пока приводишь волосы в порядок.

Так вот. В пятницу утром на моей голове творился полнейший хаос. Да и не только на голове, в общем-то.

Сначала я, как будто мне никуда не нужно, отключила будильник, прозвеневший в половину восьмого. Та же судьба постигла будильник, который попытался отвоевать меня у сна спустя десять минут. Встала я радостная, в девять двадцать, когда до встречи оставалось сорок минут.

Ильи, по традиции для таких моментов, дома не обнаружилось, так что мне некому было пожаловаться, и чашечку кофе с утра (после агрессивной просьбы) мне тоже никто не сделал. Хотя осознание того, что ты очень сильно опаздываешь, тоже бодрит вполне себе так неплохо, даже лучше, чем кофе.

Тем более, что Илья всегда кофе на мне экономит. Сама себе я сыплю его прямо из банки, пока не покрою дно чашки, чтобы наверняка. А Илья всегда отмеряет ровно одну чайную ложечку, что едва-едва подкрашивает воду. Будто не кофе пьешь, а водицу, в которой прополоскали акварельные кисточки: ни вкуса, ни запаха. А ложку он еще и бросает потом рядом с раковиной, а мне ее мыть…

В общем, не такая уж это оказалась большая досада — отсутствие Ильи.

Но ведь у меня еще и на голове гнездо, которому бы каждая уважающая себя птица позавидовала. Это я так вчера помыла голову перед самым сном и решила не укладывать. А потом вдоволь поерзала волосами по подушке, да в таком положении до самого утра (позднего, к тому же) и осталась.

Утюжок у меня сломался в одиннадцатом классе — с тех самых пор я перестала каждое утро разглаживать кудри. Неплохо бы сходить в сервисный центр (отремонтировать старый) или в магазин бытовой техники (купить новый). С кудрями много мороки, и иногда я не нахожу в себе на нее силу. Формировать завитки с гелем — долго, сушить их этим ужасным диффузором — еще дольше.

Так что пришлось делать хвост. А в начале февраля я, как не уважающая себя девица с разбитым сердцем, волосы рубанула до подбородка. Сантиметров тридцать ушло. Хвост у меня до сих пор получается смешной, с короткими торчащими волосами на затылке. И пушистый, как у белки. Может, хвосты у белок тоже кудрявые, просто их в правильные завитки никто не укладывает?..

М-да. Подумает приятель моего Ильи в лучшем случае.

С другой стороны, мне-то какая разница. Мне с ним однажды встретиться, посмотреть на него минут двадцать, а там мы навсегда разойдемся, и я, если не повезет, еще пару раз услышу его имя в рассказах брата.

Зачем вообще согласилась?

Все творческие люди немного с приветом. В своей причастности к настоящему творчеству я весьма сомневаюсь, но приветов, пожалуй, хватает…

Короче говоря, я опоздала.

В ходе бодрого собирания выяснилось, что мои любимые джинсы мной же, не умеющей думать, вчера были отправлены в стирку. И еще я ключи искала десять минут (предварительно сложив их в рюкзак и тут же об этом забыв). А также какое-то время потратила на то, чтобы совершить выбор между рюкзаком и клатчем.

Так что вышла я не в девять пятьдесят восемь (две минуты на спуск), а в десять ноль семь. Правило пятнадцати минут, освоенное еще в школе, утверждало, что опаздываю я не критично, и все же стыдно было до жути. Зато какая красивая. С пушистым хвостом, в найденных на самой верхней полке шкафа старых джинсах, которые я не надевала с зимы, потому что за один-единственный слишком нервный месяц они стали мне широкими.

А на улице — жара невыносимая! Хоть раздевайся прямо тут. За верх я еще более-менее спокойна — нацепила первый попавшийся топ с открытыми плечами. А вот ногам, конечно, повезло меньше.

И небо голубое-голубое. Я думала, такое только в мае бывает. Но в мае-то под ним птицы слагают баллады о вечной и всеохватывающей любви. А сейчас пернатые молчат. Жарко, да и других хлопот хватает. О гнездышке надо заботиться, детей воспитывать. Вечную и всеохватывающую победил быт, самый обыкновенный, а не какое-то там великое вселенское зло.

Но самое смешное вот в чем — никакого приятеля Ильи я не обнаружила. В радиусе десяти метров от подъезда не было ни единого претендента на его роль, даже так можно сказать.

Заблудился, что ли? Или подъехал не туда?

Да нет, не мог он заблудиться. Тут дома стоят параллельно, по возрастанию номеров, гости к нам всегда без проблем добираются. И уж тем более он не мог приехать в какое-нибудь совсем иное место. Адрес же ему говорил Илья, он за все эти точные штуки шарит, это я люблю людей отправлять на противоположный конец города своими невнятными объяснениями. К тому же когда давно, классе в шестом Ильи, он уже был у нас в гостях. Мог и вспомнить. Иначе выглядит так, будто не очень-то и хотелось ему сюда попасть.

А у меня, как назло, нет никаких его контактов. Я с ним вообще еще ни словом пока не обмолвилась. Может, он как-то не так все понял? И я зря волновалась в попытке успеть. А его вообще не стоит ждать.

С другой стороны, Илья же сказал, что все организует. А если я и могу кому доверять, то именно брату.

В общем, я осталась ожидать.

Все-таки даже несчастные пятнадцать минут еще не прошли.

Замерла вблизи от подъезда — чтобы приятель Ильи, когда все же появится, подумал, что я сама очень сильно опоздала и вышла буквально только что. Не знаю, откуда такие глупые побуждения. Просто, наверное, не очень-то хочется, чтобы наше общение началось с неловкости.

От дома неохотно отъезжали машины, их сменяли новые. Прокатилась мимо пара велосипедов. Но ни одного мотоцикла я так и не увидела. И не услышала. Цирк какой-то. Сколько можно стоять? Уже половина одиннадцатого, я успела выучить наизусть все голоса птиц. Скоро начну отвечать.

С Ильей невозможно выйти на связь. Он заходит в сеть пару раз в сутки, если очень повезет. Вот и сейчас, пожалуйста. Был в сети в 2:46. Спасибо большое, очень помог…