Мой вызов. Осколки нас

Пролог

Стоит, глазами испепеляет, губы поджала, грудь ходуном — злится. А мне в кайф, любая её эмоция, как выдержанный виски — вкус, может, и так себе, а бьёт в голову неплохо.

— Помогите! — вдруг как завизжит и дёру даёт.

Ну что за детский сад?!

Глубоко вдохнув, срываюсь с места, догоняю, поперёк живота хватаю и над полом поднимаю, а она продолжает извиваться и орать как резанная, привлекая внимание всего аэропорта.

— Закрой рот, хуже же будет, — шиплю на ухо, но как со стеной.

Сжав зубы до скрежета и крепко держа свою ношу, иду на выход, выдавливая из себя улыбку для мимо проходящих и бросая какие-то глупости, типа перенервничала, летать боится, ПМС и все в таком духе.

— Что здесь происходит? — передо мной встают два мента, когда до дверей осталась пара шагов.

— Бытовуха, — веду плечом.

— Помогите, он меня похитил, держит насильно, грозится убить, — хрипит Хрустальная, давясь слезами.

Ну ты и сучка, девочка моя. Ответишь за это, уж будь уверена.

— Истерика, — усмехаюсь, взглянув на представителей правопорядка.

— Отпустите девушку, — обращается ко мне один из них, положив руку на рукоятку дубинки на поясе.

— Да жена моя она, повздорили, обиделась и мстить мне решила вот таким вот способом, — весело проговариваю, показывая, что ничего из ряда вон выходящего.

— Ваши документы, — влезает второй.

Хрустальная либо почуяла победу, либо уже выдохлась, так как перестала бить ногами воздух.

— Твою мать, — выдыхаю себе под нос. — Я тебя отпущу сейчас, ты только не убегай, хорошо? — говорю Але мягко и вкрадчиво, но по тону она понимает, что мало не покажется.

Едва я ставлю её на ноги, она прижимается к ментам, заставляя ухмыляться. Как же ты меня недооцениваешь, девочка. Я столько говна съел за свою жизнь, что учёл не мало важных вещей, одна из которых — всегда будь готов к завтрашнему дню.

— Пожалуйста, наши документы, — протягиваю паспорта менту и перевожу взгляд к Хрустальной, оскалившись в плотоядной улыбке.

Мужик в форме открывает страницу, где должен стоят штамп, подтверждающий наш брак, и, вот чудо, он там есть, что в одном документе, что во втором.

— Это чушь какая-то, — влезает Хрустальная, и по глазам вижу, что до неё начинает доходить.

— Дорогая, давай ты успокоишься, и мы всё обсудим, ну хочешь ты новый айфон, купим обязательно, зачем так нервничать, — проговариваю и вижу, как она лицо морщит.

— Дурой решил меня выставить? — прищуривается, а я строю максимально невинное лицо.

— Что ты, нет, конечно, — мотаю головой.

— Так, девушка, в следующий раз штраф вам выпишу, — бросает мент, возвращая мне паспорта. — Покиньте здание и выясняйте отношения дома. Только без насилия, — добавляет предупреждающе.

— Какое насилие, начальник? — развожу руками и делаю шаг к «жене», которая уже не норовит сбежать.

Неужто поняла, что нет смысла?

— Всего доброго, — отмахивается от меня, и они оба уходят.

— Какой же ты урод, — шипит Хрустальная и устало выдыхает.

— Я красавчик, а вот тебя стоит наказать, — произношу и, впившись в её локоть, тащу к выходу. — Понравилось в заточении? Я тебе его устрою.

Глава 1. Я иду за тобой

Давид

Лязг металлической задвижки, и железные ворота седьмой исправительной колонии распахиваются, выпуская меня на долгожданную свободу. Но не так сладок чистый воздух, как привкус предстоящей расправы над предательницей.

— Вы считаете подсудимого виновным?

— Да, Грозный Давид Тимурович напал на Матвея просто потому, что он неадекватен. При нашем знакомстве он мне тоже угрожал, накачал наркотиками, вывихнул мне руку и несколько недель преследовал.

А ведь сука в любви клялась и замуж за меня собиралась. Мотнув головой, отгоняю воспоминания и вижу в нескольких метрах припаркованный чёрный внедорожник, прислонившись к нему, мой друг Макс выпускает клубы сигаретного дыма. Стоит ему меня заметить, как он сдвигается с места, идёт мне навстречу и заключает в братские объятия.

— Добро пожаловать на волю, брат, — проговаривает, похлопав по спине.

— Спасибо, — отвечаю и, бросив небольшую сумку на землю, забираю у него сигарету.

Глубоко затягиваюсь никотином, чувствуя, как лёгкие наполняются ядовитым дымом, смешиваясь с противным осадком тюремного запаха. Друг не торопит, позволяя стоять и ощущать вкус свободы, но меня отвлекает звук подъезжающей машины класса люкс. Автомобиль тормозит рядом с нами, открывается задняя дверь, и оттуда выходит мой отец, одетый с иголочки — чёрный костюм, белая рубашка с расстёгнутым воротником и максимально серьёзное выражение лица.

— Добрый день, — здоровается, протягивая руку.

— Здорово, — киваю, пожав его кисть, но неожиданно он тянет на себя и обнимает впервые за все мои двадцать восемь лет.

Ошалел, но не отталкиваю, за этот год наши с ним отношения вышли на новый уровень. У меня к нему появилось уважение, доверие и даже благодарность за ощутимую помощь в уменьшении моего срока. Если бы не он, отсидел бы все восемь лет, а не двенадцать месяцев, четыре дня и семь часов. И это без учёта СИЗО во время долбаного расследования.

— Я очень рад, что этот день настал, — проговаривает, и я не слышу в его голосе фальши.

— Угу, — мычу и, затянувшись в последний раз сигаретным дымом, бросаю окурок и топчу его ботинком.

— Поедем к нам? Тебя Дамира ждёт, — смотрит на меня вопросительно и с надеждой в глазах.

— Заеду потом, — коротко отвечаю, хоть и соскучился по сестре.

— А сейчас куда? — спрашивает, и чую недовольство в тоне. — К ней? — добавляет, а я только зубами скриплю.

— За ней, — киваю и хватаю сумку. — Я год ждал момента, чтобы свернуть ей шею, — бросаю, предвкушая, как пальцы ощутят пульсирующие вены на тонкой шее суки.

— Сын, я всё понимаю, у самого желание закопать её заживо…

— Не смей! — рычу на него, сжимая кулаки до хруста.

— Я помню, ты сам, но ты только вышел…

— В тюрьму не вернусь, не переживай, убивать тоже не буду, — последнее, что говорю, перед тем как сесть в тачку. — Макс, поехали, — окликаю друга. — До встречи, — кидаю отцу и захлопываю дверь.

Несколько минут едем в тишине, но кожей чувствую, что другу есть, что мне сказать.

— Говори, — обращаюсь к нему, продолжая смотреть в пустоту.

— Я надеялся, ты займёшься делами, — произносит, прокашливаясь.

— Заберу эту дрянь и займусь, — уверяю его твёрдым голосом.

— Что будешь с ней делать? — спрашивает, бросив короткий взгляд на меня.

— Вариантов до хрена, Макс, даже сложно выбрать, — нервно хмыкаю, отвернувшись к боковому окну. — Но платить будет долго, как минимум год, ровно столько, сколько отсидел благодаря ей.

— Беги, Хрустальная! Беги, сука, как можно дальше, и молись, чтобы я тебя не поймал, — всплывают в памяти мои последние брошенные ей слова.

Убежала, но недалеко, хотя её не спас бы и другой край света. Даже если бы сдохла, откопал бы и… ох, что тебя ждёт, тварь. Я для неё был готов на всё, я её, блядь, защищал, за что и сел в тюрягу. Она меня туда упекла, свидетельствовав против в суде. Я жениться на ней хотел, а она выступила за урода, лапающего её тело, собственно, из-за чего он и остался со сломанной челюстью.

— Куда ехать? — возвращает в реальность Макс, когда мы подъезжаем к центру.

— Ко мне, — сухо отвечаю, и друг, кивнув, выруливает на нужную дорогу.

— Когда полетишь? — спрашивает, притормозив на светофоре.

— Сегодня, смою с себя тюремную вонь и сразу в аэропорт, — отвечаю и шею разминаю.

— Сколько тебя ждать? — прямо допрос с пристрастиями.

— Макс, я еду за ней, без вопросов. Приехал — забрал, — раздражённо произношу, желая уже остаться в одиночестве и подумать.

Сам толком не знаю, что буду с ней делать, как уже говорил, вариантов до хуя, но одно знаю точно — легко не отделается.

— Дай мне два дня, и я вернусь в строй, — спокойнее проговариваю. — Сил уйма, горы свернём, город под себя подминать будем, выйдем на новый уровень, — озвучиваю вслух свои планы.

— Неплохо, — довольно хмыкает Макс. — Тогда до встречи, — добавляет, припарковавшись у моего дома.

— Бывай, — бросаю и, пожав ему руку, выбираюсь из тачки.

Встав перед подъездом, поднимаю голову вверх, к окнам своей квартиры. Я велел другу ничего там не трогать, оставить все её вещи на местах, чтобы они напоминали, как сука, клявшаяся мне в любви до гроба, предала. Будет тебе гроб, Хрустальная, я уже иду за тобой.

Моё жильё встречает тишиной и долбаными воспоминаниями. Всё ровно так же, как и в то утро, когда я, поцеловав на прощание будущую жену, пошёл устраивать нашу роспись. Прохожусь по квартире, осматриваю каждый угол, отмечая, что свалила сука без вещей. Все на месте, даже трусы в ящике, к которому я тяну руку, и какого-то хрена хватаю первые попавшиеся, сжав их в кулак до хруста костяшек.

Здесь всё напоминает о ней, куда бы ни шагнул, она стоит, и это бесит. Выводит из себя тем, что я был с ней счастлив, любил её как одержимый, и она любила… пиздела, сука. Когда любят, ножом в спину не херачат. Не предают.

В жопу всё, надо остыть, не пороть горячку, а то расхреначу тут всё, но мне нужна целая квартира. Всё закончится там, где началось.

Глава 2 Он не заслуживает правды

Аля

Я знала, ждала что он приедет, даже приблизительно посчитала, в какой день, и морально готовилась к этой встрече, но недостаточно. А может это просто невозможно — подготовиться к неизвестному. Одно могла сказать с уверенностью — тёплых объятий не будет. Виновата перед ним, не отрицаю, но я не могла по-другому, и мне просто нужно об этом рассказать. Если поверит.

— Шевелись, — толкает меня к паспортному контролю.

Он так мчал по дороге в аэропорт, что я молила всех богов, чтобы мы доехали живыми и невредимыми. Боялась завести разговор в пути, не хотела отвлекать, чтобы не врезаться в дерево или, не дай господь, в другую машину. Мне категорически нельзя умереть, я просто не могу себе такое позволить.

— Давай поговорим, — прошу дрожащим голосом.

Я могла, конечно, сделать это там посреди лесополосы, но мне было страшно. Не готова открыть ему все карты, потому что не могу знать, что у него в голове и как он среагирует.

— Знаешь, как поступали с предателями в девяностых, — спрашивает отец Давида, прижав меня к стене в здании суда. — Лес, лопата, могила, — я знала, что он далеко не законопослушный гражданин, но чтобы угрожать девчонке, годившейся ему в дочери, в месте, где куча представителей власти, — просто сцена из какого-нибудь фильма. — За сына заживо закопаю, чтобы умирала медленно и в муках.

Мне очень хотелось крикнуть, что поздно он на защиту сына встал. Спросить хотела, где он был, когда пятнадцатилетний ребёнок жил в картонном доме под мостом. Напомнить, что его чадо выросло давно и, мало того, не нуждается ни в защите, ни тем более в деньгах своего родителя, которому он вообще не сдался. Но легко быть отцом, когда твоему мальчику уже двадцать семь лет, никаких бессонных ночей, подгузников и непонимания, что с этим всем делать.

Вот стоило ему не выкидывать маму Давида, не совать ей деньги на аборт и не отказываться от своего ребёнка, а через семнадцать лет одуматься. И то, если бы Давид не попал в полицию тогда, Тимур Айдарович, может, и не узнал бы никогда о его существовании.

Я в тот день и так была на грани обморока от напряжения и пережитого. Сначала Давид кричал, чтобы я бежала от него как можно дальше, едва ему приговор вынесли, потом отец его угрожал, и если с Давидом у меня были шансы поговорить, то Тимур Айдарович вряд ли стал бы церемониться со мной. У меня не было выхода, кроме как сбежать хотя бы из города, и слава богу, что приехала туда, где меня могли защитить от таких людей, как чета Грозных.

— Наговорилась уже, на год хватило, — отвечает Давид и, впившись в мой локоть до будущих синяков, тянет к трапу.

— Ты должен меня выслушать, я…

— Ты сейчас сядешь на указанное место и рта не откроешь, пока я не скажу его открыть, чтобы хуй мой сосать, — проговаривает со злобой и достаточно громко, привлекая внимание людей вокруг.

— Зачем ты так? — едва не всхлипываю, краснея как спелый помидор от стыда перед незнакомцами.

— А что ты ожидала, Хрустальная? Что выйду из тюрьмы, поженимся и будем жить долго и счастливо? — издевательским тоном спрашивает. — Хрен тебе, а не счастье, ты всё просрала, когда упекла меня за решётку.

— Я не могла…

— Еблишко закрой, иначе сосать будешь при всём самолёте, — рычит мне в лицо, и я замолкаю, потому что знаю, он может выкинуть такое.

Весь полёт Давид спал, а я места себе не находила, думала, как поступить. Вариантов у меня не много — либо открыть всю правду, либо нет. Первый — самый верный, но я уже успела понять, что он не настроен на мир, а это может выйти мне боком. И всё, что мне остаётся — ждать и пробовать медленно до него достучаться. Когда пилот объявляет о посадке, я точно знаю, что временно буду придерживаться второго варианта. И только когда аккуратно подготовлю почву, уверюсь, что Давид готов принять правду, и у него осталось меньше ненависти ко мне, тогда всё и скажу.

Рисковать я не могу, уже не могу. Мне больше не наплевать, что со мной будет. Виновата, не отрицаю, но у меня есть причины, почему я так поступила, и он обязан меня понять. Я ведь люблю его, и он любит, просто спрятал свои чувства за плотной ширмой из ненависти и желания мстить.

— Глухая? На выход, — толкает меня в бок, вырывая из мыслей.

Выходим из самолёта, проходим контроль и на парковке аэропорта садимся в знакомую машину. Тот самый звериный Додж, на котором полтора года назад он приехал к моему общежитию и похитил меня прямо среди белого дня.

Я столько от него натерпелась, но всё простила, узнала его лучшие стороны, полюбила и простила, значит, и он должен. Правда я не ожидала, что он будет вести себя как полный мудак. Подозревала, что мирной встречи у нас не получится, но думала, что обойдёмся разговором, он выслушает, поймёт мотивы моего поступка, будет злиться, но поймёт. А он… даже в самом начале нашего знакомства вёл себя гуманнее, наверное.

Бросаю взгляд на него: волосы, как всегда, взъерошены, придавая ему какого-то хулиганского шарма, футболка плотно облегает ставшее шире в плечах тело, словно весь год в тюрьме он только и делал, что качался. Поза расслабленная, машину ведёт одной рукой, вторую высунул в открытое окно, лицо спокойное, взгляд только холодный, как лёд в Антарктиде.

Но всё такой же притягательно красивый…

— Соскучилась? — вопрос неожиданный, я даже вздрагиваю, пойманная с поличным.

Отворачиваюсь к боковому окну, предпочитая отмолчаться. Соскучилась. Безумно скучала и плакала чуть ли не каждый вечер. Лишь в последние месяцы немного в себя пришла, нет, плакала я так же, но уже немного по другому поводу. Я очень боялась первое время, что его отец приедет за мной и воплотит в жизнь свою угрозу. Ночами даже снилось, как я в лесу копаю сама себе могилу, потом просыпалась в холодном поту. Если угрозы Давида не пугали так сильно, потому что верила, что смогу до него достучаться, то Тимуру Айдаровичу было бы плевать на мои оправдания. Он, конечно, выслушал бы меня, но потом всё равно прикончил.

Глава 3 Мстить можно по-разному

Аля

Вещей я с собой не взяла, не было времени на это, мне ведь дали пять минут, чтобы паспорт взять, который, к слову, и так был в сумке. И если бы не знала Давида, могла задержаться, но мне очень не хотелось, чтобы он ворвался в чужой дом за мной. Как не имела желания устраивать проблемы людям, которые пустили к себе и так мне помогли. Но, к моему большому удивлению, всё, что я здесь оставила, не тронуто.

Даже не знаю, как на это реагировать, радоваться вряд ли будет уместно. Не думаю, что он ждал моего возвращения сюда в той же роли, скорее всего давно продумал, что со мной делать будет, а вещи не выкинул, потому что это глупо. И слава богу, я хотя бы могу принять душ и переодеться.

В ванной я провожу достаточно много времени, в надежде, что вода смоет с меня напряжение, а прохладные струи скроют стекающие по щекам слёзы. Мне нужно успокоиться, от моих переживаний ничего не поменяется. Мы вернулись к тому, с чего начали, и если в прошлый раз я была виновата в том, что ударила его коленом прямо по самому дорогому, между ног, то в этот раз всё куда хуже.

— Я не ломаюсь, честное слово, и в клубе не специально… так вышло, знала бы, к чему это приведёт, точно не пошла бы… — сбиваюсь, когда парень меняет положение головы, склонив её к плечу. — Ты мне неинтересен, — продолжаю, почему-то веря, что моя речь достигнет своей цели. — Неужели тебе в кайф заниматься… этим с той, которая не хочет?

— Хрустальная, ты меня заебала своей болтовнёй, — устало вздыхает, опрокинув голову назад. — У меня дел дохера, а я стою здесь и сопли твои наматываю, хотя должен косу на кулак мотать и на хер свой натягивать, — он говорит это с предельной серьёзностью и утомлением, а у меня уши горят от его прямоты и не совсем культурной речи.

— Ты ненормальный… — мотаю головой в отчаянии. — Зачем? Почему я?

— Хочу и всё. Устраивает такой ответ? — спрашивает и идёт на меня, заставляя попятиться назад.

Мне тогда было очень страшно, особенно когда Давид спустил штаны, однако дальше этого он не пошёл.

«Ха, Аля, три раза, его просто отвлекли, если бы не тот звонок, поступил бы с тобой, как Рома», — усмехается надо мной голос в голове.

Нет, не верю в это, я ведь теперь знаю, какой он на самом деле, не стал бы меня насиловать, просто пугал, чтобы я сама сдалась. Давид на самом деле добрый, у него целый приют есть, где воспитываются бездомные, сбежавшие из детских домов дети. Разве этот человек способен на… боже, о чём я говорю, кого пытаюсь убедить? Он за несколько часов обозвал меня такими словами, что щёки краснеют. А то обещание у самолёта и вовсе уши в трубочку скручивает.

Я, конечно, не монашка, мы с ним многое пробовали в постели, но не таким тоном, словно я подобранная с трассы шлюха. И, естественно, я по нему очень соскучилась, и за этот год бывало, что мне снилось, как мы занимаемся любовью. Честно говоря, я и не против, но не с этим человеком. Я хочу своего Давида, того кто целовал мне пальчики, обнимал и нежно ласкал, а тот, кто за этой дверью, чужой мне человек.

— Что с твоими сиськами? — голос звучит так неожиданно, что я вздрагиваю и чуть не сваливаюсь.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю, опершись одной рукой о стену душевой, а второй прикрывая грудь.

— Живу, Хрустальная, — хмыкает и, отлипнув от дверного косяка, идёт ко мне. — Это мой дом, который должен был быть нашим, — добавляет и встаёт под душ прямо в одежде, уперев руки на стену по обе стороны от моей головы и заключая меня в ловушку. — Убери, — холодно бросает, кивнув на мою прикрытую конечностью грудь и прожигая меня взглядом.

— Нет, — едва слышно шепчу и жмурюсь, когда он наклоняется.

— Уберу я — будет больно, — хрипит у моего уха.

— Хорошо, — соглашаюсь.

Я не буду играть по его правилам, не по всем так точно. Знаю, каким он может быть с врагами, а сейчас я его злейший враг, но и я больше не испуганная лань.

— Хм, решила характер показать? — спрашивает, отстранившись на пару сантиметров.

В ответ я только плечом дёргаю и отворачиваюсь, не в силах смотреть в глаза, в которых столько неприкрытой ненависти.

— Отодрать бы тебя, как шлюху, и отдать толпе голодных мужиков, — проговаривает, оскалившись.

Перед глазами всплывает сцена из прошлого, и мне стоит больших усилий не заплакать.

— Ты этого не сделаешь, — заявляю уверенно, хотя это далеко не так. — И вообще, хотел бы отомстить, убил бы там, в Москве, а не притащил бы домой.

— Мстить, Хрустальная, можно по-разному, — снова наклоняется, произнося это прямо в мои искусанные губы. — Но я буду наслаждаться каждым днём, буду играть, трахать, унижать и слушать твои мольбы.

— Урод! — выплёвываю ему в лицо.

— Собственной персоной, — разводит руками. — Собирайся, мы едем в город, — бросает и покидает душевую кабинку.

Быстро собраться у меня не вышло, прежде всего мне пришлось протереть пол от следов воды, которые оставил Давид, а потом перебрать весь свой старый гардероб, чтобы понять, — я ни во что не влезаю. Не думала, что настолько расширилась, сравнивать было не с чем, я тогда уехала ни с чем.

Когда в комнату заходит Давид, я сижу на кровати среди кучи вещей в единственном платье, которое налезло на меня, но выгляжу я в нём, как девушка с трассы. Слишком узкое, выделяет каждый изгиб моего тела, и чересчур короткое, а ведь когда-то оно сидело на мне свободно.

— На панель собралась? — спрашивает, окинув меня внимательным взглядом.

Едва посмотрев на него, решаю не отвечать. Мне не хочется с ним разговаривать, тем более куда-то ехать, но разве меня кто-нибудь спрашивает? В отличие от меня, он уже оделся в чёрную рубашку, оставив расстёгнутыми верхние пуговицы, такого же цвета брюки и грубые ботинки. Волосы в беспорядке, но это только дополняет его образ.

— Переоденься, — бросает и устраивается с комфортом в кресле, явно ожидая хлеба и зрелищ.

— Мне не во что, — бормочу себе под нос.

Глава 4 Он мне не верит

Аля

Свои угрозы Давид не выполнил, и слава богу, я бы не смогла лежать бревном, тело и так меня подводит, едва он касается или оказывается рядом. Мало того, за неделю его почти дома не бывает, и, если не думать, местами кажется, что я в прошлом. В том времени, когда работала на него: готовила, стирала, убирала. Этим я занимаюсь и сейчас, в обмен на то, что он не трогает меня, и это он сам предложил.

Однако я уже не могу ждать, меня разрывает на куски эта ситуация, и мне нужно плюнуть на всё и рассказать, почему же я так поступила. Поверит или нет, плевать, главное — сделать это. Я не жду понимания, прощения или тем более хорошего отношения к себе, нужно лишь, чтобы он отпустил меня, иначе с ума сойду.

Но и этого не выходит, Давид уходит рано утром, до того, как я просыпаюсь, и возвращается глубокой ночью или не возвращается вовсе. Когда звоню ему, он либо сбрасывает, либо интересуется, важен ли мой звонок, а если я говорю больше трёх слов, он отключается.

Вчера просидела до трёх ночи в гостиной, носом клевала и спички в глаза вставляла, но всё равно уснула мёртвым сном и очнулась, когда дверь захлопнулась — уже ушёл.

Конечно меня запирают в квартире, словно пленницу, никто не спрашивает моего мнения, не интересуется моим самочувствием, жива и хорошо. Но сегодня я это закончу, буду стоять, бродить, принимать холодный душ, но не усну, чего бы мне это ни стоило.

Весь день почти ничем не занимаюсь, чтобы не устать, а к вечеру включаю свет по всей квартире, точнее на первом этаже, где я нахожусь. Холодный душ принимаю два раза и к полуночи выбираю себе фильм в жанре ужасов, чтобы и мысли не было прикрыть глаза. И это помогает, потому что страшно, почти два часа то и делаю, что лицо ладонями закрываю и кричу на героиню, чтобы не совалась никуда. А когда хлопает входная дверь, я с криком срываюсь с дивана.

— Что? Что случилось? — Давид появляется в гостиной за пару секунд, и на его лице, помимо усталости, замечаю переживание.

— Кино страшное, — хрипло отвечаю.

Он смотрит на меня, потом на экран телевизора, где за героиней гонится кто-то в чудовищной маске.

— Нехуй смотреть такое на ночь, — шумно выдыхает, и возвращает себе привычную маску ненависти и презрения.

— Мне нужно было, чтобы не заснуть, — делаю несколько глубоких вдохов, собираясь с мыслями. — Нам надо поговорить о том, что было год назад, — выпаливаю сразу, чтобы он не обломал мне план.

— Мне насрать, что было год назад, — припечатывает этой фразой, попутно скидывая ботинки.

— Что? Как это? — смотрю на него в недоумении. — Нет-нет, ты должен знать, почему я выступила против…

— Насрать, — перебивает и, выпрямившись, шагает ко мне. — Нет ни одной веской причины, по которой любимая девушка может так жёстко предать.

— Есть! — кричу, чувствуя разочарование, досаду, страх.

— Для меня нет, — пожимает плечами, оставаясь безразличным.

— Ты ведь хотел знать, — произношу, ощущая, как надежда на свободу ускользает.

— Перехотел, — хмыкает и, развернувшись, собирается уходить.

— Нет, стой! — хватаю его за руку. — Ты должен…

— Всё, что я должен, Хрустальная, это держать себя в руках и не поступить с тобой, как Рома, — на последнем слове, я отпускаю его руку и отшатываюсь. — Из любой ситуации есть выход, уж поверь мне, — делает шаг ко мне. — Я не знаю, почему, но ты предала меня. Я заступился за тебя, — больно тыкает пальцем мне в грудь. — Защищал тебя от урода, а ты мне чем ответила?

— Выслушай, — прошу шёпотом, понимая, что по щекам уже стекают влажные дорожки.

— Мне. Насрать. Зачем, — чеканит каждое слово. — Факт на лицо — ты сука, которая в любой момент ударит ножом в спину.

— Тогда отпусти меня, если слушать не хочешь, — шмыгнув носом, вздёргиваю голову.

— Не, — скалится в хищной улыбке. — Год буду тебя мучать, ответишь за каждый мой прожитый в тюряге день.

— Ты не можешь приговорить меня, не узнав причины, — кричу, сжимая кулаки и топая ногой.

Что это за бред? Ты виновата, но мне плевать, я хочу издеваться. Так нечестно, он обязан выслушать меня, понять, да хотя бы узнать, как всё было.

— И кто меня остановит? — наклоняет голову набок. — Ты?

— Мне угрожали! — выпаливаю, но ожидаемой реакции не следует, он всё так же безразлично смотрит на меня. — Мне…

— Мне, мне, мне, — перебивает. — У меня связи, у отца моего связи, ты могла прийти за помощью, но ты этого не сделала. Целый год, времени дохрена было, чтобы объясниться, но ты свалила из города. А теперь решила отмазаться? Придумала всё? Думаешь, я поверю хоть одному твоему слову после предательства? Хуй, Хрустальная.

— Я…

— Хватит! — рявкает так, что я голову в плечи вжимаю. — Я устал, отдохнуть приехал, а ты мне мозги ебёшь. Свали с глаз моих, — бросает и разворачивается.

— Отпусти меня! — требую, поняв, что это конец, что бы я ни сказала, он мне не поверит.

— Нет! — отрезает. — Может потом, ребёнка мне родишь, и прикончу, чтобы глаза мне не мозолила. Легче жить буду, зная, что тебя нет на этом свете, — выбивает из меня весь дух этой фразой.

Буквально упав на диван, я так и застыла, смотря в пустоту. Сердце то болезненно сжимается, то колотится как сумасшедшее. Руки трясутся, по позвоночнику холодок пробегает, а в венах кровь стынет.

Мой самый страшный страх оказался не просто паранойей. И что мне теперь делать? Поговорить уже не о чем, остаётся только сбежать снова, но подальше. И, наверное, воспользоваться другим вариантом, тем, который мне предложили чуть больше года назад. Знала бы, какие у Давида мысли в голове, сделала бы это ещё тогда. Но я надеялась, что нам удастся всё наладить, не сразу, но придём к пониманию.

Шансов у меня не было перед его отцом, но на Давида я надеялась, видимо, зря, яблоко от яблони недалеко упало. Верила, что наша любовь победит, и очень много раз прокручивала в голове наш разговор. Мучила мысль, что мне стоит поехать в Питер, навестить его, но каждый раз, когда я подрывалась, в голове всплывали слова, сказанные неприятным голосом. И я останавливала себя. Не могла позволить себе рисковать.

Глава 5 Со мной спать будешь

Давид

Я уже пожалел, что решил вернуться с ночёвкой домой, но я обязан отрабатывать свою выдержку. Это очень тупо: привезти её из Москвы к себе домой и уехать нахрен жить в приюте, потому что башню сносит от её близости.

Хочется одновременно шею ей свернуть, чтобы жить легче стало, и обнять, запах её вдыхать, губы эти алые целовать до онемения, пройтись ладонями по всем изгибам, прижать к себе так, чтобы дыхание перехватывало.

Сука!

Не этого я ожидал, когда за ней ехал. Какого хрена вообще я всё меньше и меньше её ненавижу? Злюсь на неё пиздец как, но ненависть испаряется, как пыль после дождя.

Задеваю, оскорбляю нарочно, чтобы суке больно было, как мне все эти двенадцать с лишним месяцев. Ненавидел и ждал её каждый день. Ждал, что приедет на свидание, объяснит, скажет, зачем выступила против меня, ведь у самого не было ни малейших причин верить, что она резко встала на сторону врага. Была любовь, мать её! Искренняя, настоящая, как в долбаном кино или книгах, которые она так любит читать. Так почему?

Я столько версий в голове обдумывал — угрожали, пугали, заставили. Но, блядь, раз уж Воронцовы добились своего, упекли меня за решётку без права на освобождение, то уже не было смысла пугать её и дальше. Она могла прийти месяц спустя и сказать всё, как было. Да хотя бы в день моего освобождения прийти, и всё было бы по-другому. Нет, она решила свалить, спрятаться в охраняемом посёлке и бока отращивать.

И насрать мне на самом деле на её бока, мне даже в кайф, что она округлилась, мне просто задеть её побольнее хочется. Знаю, что очень по-детски, прямо тупо выглядит, но физической боли я ей причинить не смогу, не позволю себе так низко пасть. Я и без того падаю с каждым разом, когда бросаю в неё оскорбления, аж язык сохнет при каждом слове. И всё больше бешусь, в том числе и на себя, что все мои планы к херам. Не могу переступить ту черту, за которой захлопнется дверь и назад пути не будет.

Хочу её до боли в паху, но понимаю, что в моём состоянии это будет далеко не нежно и сладко. И поступить, как тот упырь, не могу, прекрасно помню, как её лихорадило от одной только фразы. Не могу, блядь! Хоть и желание больно её ударить есть, однако, сука, причинить любую боль, пусть то моральную или физическую, любимому человеку — пиздец какая отдача тебе прилетает. Волной сносит с ног и самому хреново не меньше.

Рассказать, как было, она хочет, да насрать мне, помощь бы нашла, было бы желание. Головой своей не думала, а могла даже в том зале суда вместо показаний сказать, что ей угрожают, и, считай, защита бы была в момент. Меня бы не посадили, и я бы был её щитом, отца бы подключил, ради неё всё бы сделал. Но хули там, проще резать меня, чем что-то предпринять.

— Хватит! — говорю самому себе, поворачиваясь с боку на бок.

Так и знал, что хрен я усну, когда она за стеной, тем более в кровати, где мы, сука, вроде как любили друг друга. Засыпали и просыпались в объятиях. Нет, так не может продолжаться, не зря ведь её сюда притащил.

Откинув покрывало, встаю с кровати и выхожу из спальни. Плевать на всё, мне важно чувствовать её рядом, забывать хотя бы ночами, что она предала и не заслуживает хорошего отношения к себе.

Вопреки мыслям, открываю дверь её комнаты аккуратно, чтобы, блядь, не напугать. В голове всплывает её крик, едва я зашёл домой, и мой рывок в гостиную. К ней. Пересрался, и за одну секунду накрутил себе всякой чуши. Выдохнул, когда понял, что всё в порядке, и заодно, что не выдал настоящего отношения к её персоне.

Застываю у кровати на несколько минут, зависаю, смотря на неё. На то, какая она, сука, в лунном свете из окна красивая, даже описать не могу, сравнить не с чем. Волосы разметались по подушке, ладошки сложила под голову, скрутилась в позе эмбриона, прикрывшись одним только уголком одеяла, оставляя ноги на виду. Длинные, гладкие, изящные.

Прикрываю глаза и глубоко вдыхаю. Член колом, пальцы рук зудят, тянет к ней прикоснуться, но я знаю, что меня поведёт и это плохо кончится. Силой брать не хочу, а добровольно она не согласится. Не после того, как я себя с ней веду.

«Ты же собирался спать с ней в одной кровати», — усмехается надо мной голос в голове. Если я только взглянул на неё, и стояком можно орехи колоть, то что будет, когда буду лежать рядом? Пиздец полный, вот, что будет. Но я предпочитаю мучиться, потому что я херов мазохист.

Проснись, Давид! Она тебя предала, и здесь ты устанавливаешь правила игры.

Присаживаюсь на край кровати и, накрыв её щиколотку, провожу рукой вверх, по колену и бедру, пока кончики пальцев не касаются кружева трусиков. Хрустальная девочка вздрагивает, подрывается, к изголовью прижимается, подтянув одеяло до подбородка.

— Ч-что? — дрожащим голосом спрашивает, на меня смотрит испуганными глазами, а мне только и остаётся, что кулаки сжимать.

— Со мной спать будешь, — холодно бросаю, поднимаюсь на ноги и наклоняюсь к ней.

— Нет! Пожалуйста, Давид, не делай этого, — кричит, и слышу всхлип. — Пожалуйста, — принимается ногами махать, как сумасшедшая, лупит меня стопой по руке, когда я тяну конечности к ней.

— Хватит! — рявкаю. — Я ничего тебе не сделаю, просто спать будем, — проговариваю раздражённо, а у самого сердце сжимается от её зашуганного вида. — Встала, или на руках понесу, — добавляю, но она не реагирует, только взглядом меня испепеляет. — Ладно, — сбрасываю одеяло, едва сдерживаясь от стона, ведь под ним она в трусиках и тонком топе, сквозь ткань которого, проступают твёрдые горошины сосков.

Беру её на руки, а Аля как каменная, словно судорога схватила, и даже дыхание отняло. Но не бьётся, не орёт и не сопротивляется, и когда укладываю её на свою кровать, не шевелится. Когда сам ложусь рядом и к себе притягиваю, — не дышит, только дёргается, мелко трясётся. А я дурею, запах её вдыхаю, и башню сносит.

Пизда мне, но плевать, оно того стоит.

Думал, хрен усну с каменным стояком, но уже через пять минут уплыл в царство Морфея. И мало того, спал как младенец, с одним единственным исключением — чувствовал каждое движение Хрустальной. Едва шевелилась, я прижимал к себе, чтобы не убежала.

Глава 6. Шанс

Аля

Планы у него, придурок бессовестный!

— Кто тебе сиськи оплатил? — кривлю голос, изображая его.

Ты и есть мой спонсор, дурак!

Когда он меня спросонья на руки взял, я сначала испугалась, а кто бы не ужаснулся? Спишь себе спокойно, сны прекрасные видишь, а тут раз, и кто-то тебя трогает. Да я чуть не описалась там на месте, толком не поняла, чего он хочет, закричала, едва он руки ко мне протянул. Потом уже напряжение спало, в частности после того, как убедилась, что он уснул мертвым сном.

Совру, если скажу, что было неприятно спать рядом с ним, как раньше. На время забыла всё, что было, словно и не расставались никогда. Он прижимал меня к себе всю ночь, моментами так сильно, что не то что шевелиться не могла, а дышать не получалось.

И правда надеялась, что наутро всё станет по-другому. Думала, может он одумался, решил переговорить мирно, выяснить всё, но куда там.

Так как полночи ворочалась, образно говоря, конечно, то уснула под утро крепким сном. Как он встал и вышел из спальни, я не слышала, но вот не уловить пиликанье его телефона на прикроватной тумбочке не вышло. Даже разозлилась на настойчивый будильник, а дотянувшись до сотового, поняла, что это не будильник.

«Ну что там у тебя? Разобрался с этой сукой? Надеюсь, не убил её, а если… с удовольствием помогу закопать труп )))» — прочитала на экране смартфона послание от Макса.

Труп закопать он поможет, ты смотри, какая крепкая дружба. А как пел раньше, как вежливо со мной общался, правда напускное всё было, по глазам видела, что не нравлюсь я ему. Но задевает даже не это, плевать, кому я там не нравлюсь. Вывело то, что Давид обсуждает со своим другом меня, и, судя по всему, между собой они называют меня не по имени, а сукой. Одно дело, когда он бросает обзывательства в стенах дома, и другое, когда моет мне кости где-то там. Нет, я понимаю, Макс ему как брат, они вместе прошли все круги ада, но всё равно обидно.

Соответственно, спускалась я вниз, кипя от злости, а едва оказалась в гостиной, как чуть не вывернула желудок на изнанку от запаха сигаретного дыма по всей квартире. Ну хочешь ты травить себя никотином, зачем все вокруг должны страдать? Закрой к чертям эту дверь на балкон, чтобы дом потом пепельницей не вонял. Наверняка специально так сделал, чтобы меня взбесить, он ведь целью задался психику мне сломать. Ну а потом добил своими фразами за столом. На высказывания о каше я не обратила внимания, привыкла её так есть, и мне вкусно, но вкуснее всего она выглядела на его голове, это факт.

Все мысли проходят в голове за минуту, пока я поднимаюсь в свою комнату. Громко, так, чтобы было слышно и соседям, хлопаю дверью спальни и следом закрываюсь на защёлку в ванной комнате. Быстро сделав все дела, падаю на кровать, в попытке успокоить нервы.

С каждым днём всё тяжелее, тоска сердце разрывает, и я никогда его не прощу за это. Плевать на все его оскорбления, абсолютно на всё, но вот это заточение режет без ножа.

Может, даже хорошо, что у него какие-то там планы, возможно, мне удастся сбежать от него. Главное, чтобы мы вышли из дома, а там затеряюсь в толпе и убегу. Я так больше не могу.

Разговаривать не захотел, слушать меня, видите ли, не желает, ну и пошёл к чёрту. Папочку слушай и верь каждому его слову, с друзьями, вон, общайся, они тебя в задницу целуют, а меня в покое оставь. Год он мучить меня собирается, да я уже не выдерживаю, возьму и в самом деле нож в спину воткну, и это не образно говоря.

— Собирайся, — звучит, когда дверь резко открывается.

— Ещё не вечер, — бросаю, а сама внутри едва не прыгаю.

— Не пререкайся, а выполняй приказы…

— Приказы на работе отдавать будешь, — перебиваю его. — У тебя есть преданная собачка Макс, вот он пусть и выполняет твои…

— А ты что такая борзая сегодня? — спрашивает и делает пару шагов ко мне.

— Выйди и дай мне переодеться, если хочешь, чтобы я куда-то пошла, — проговариваю, встав с кровати и смотря ему в глаза.

— Что я там не видел? — фыркает и опускает взгляд на мою грудь.

— Ладно, — пожимаю плечами и отхожу к шкафу.

И в самом деле, глупо смущаться, дело только в моём уже не совершенном теле. Но к этому приложил руку и он, и вообще, меня не волнуют изменения, оно того стоило.

Снимаю футболку через голову, аккуратно складываю и бросаю на полку в гардеробе, следом туда же отправляются велосипедки. Стоя в одном белье, к сожалению, не простого, вернее, только бюстгальтер далеко не сексуальный, а вот трусики… пришлось воспользоваться старым гардеробом. В общем, не важно, не торопясь и ощущая острый взгляд на себе, я надеваю джинсы и футболку, в которых приехала из Москвы. На волну мурашек по телу не обращаю внимания, вру себе, что это от холода, хотя середина июля и жара стоит уже с утра, да и часы подсказывают, что обед скоро.

— Слюну подбери, — бросаю Давиду и гордой походкой выхожу из комнаты, слыша в спину его усмешку.

Если не получится сбежать, надо будет устроить ему ад, чтобы сам отпустил на все четыре стороны.

Знакомым маршрутом спускаемся на лифте до парковки, забираемся в танк и не спеша едем пока что в неизвестном мне направлении. Чувствую на себе его насмешливый взгляд, но делаю вид, что не замечаю, смотря в боковое окно. Я скучала по этому городу, по знакомым улицам, невероятной архитектуре и, конечно, по разводу мостов. Жаль, насладиться некогда, вернее, не позволено, вот, только сегодня впервые вывели на прогулку.

Уже скоро я вспоминаю дорогу и начинаю догадываться, куда мы едем, — в приют. Интересно, как там обстоят дела? Помощников у Давида много, но именно он многое сам там решал. Надеюсь, на мои плечи на свалится и это бремя в виде проблем в его бизнесе. Давид, может, и думает, что мне плевать на всё, раз упекла его в тюрьму, но только я знаю, сколько мучилась от чувства вины. И то, что я постоянно себе повторяла, что у меня не было выбора, никак не помогало.

Глава 7. У меня всё продумано

Давид

Догадывался, что решит свалить, уж слишком быстро согласилась куда-то ехать. Без скандала, не упёрлась и не истерила. Не ожидал, что её так встретят дети, думал, о ней вообще забыли, но она смогла и сирот к себе привязать. Не всех, самых чувствительных, в частности девочек.

Максу лекцию прочитал, мягко говоря, что не стоит трогать моё ни словом, ни руками. Я, конечно, ценю его старания, и понимаю его гнев, но с Хрустальной разбираться только мне. Даже отцу запретил к ней подходить, а он рвался проучить предательницу. Тимур Айдарович — человек из девяностых, привыкший решать проблемы одним способом. И несмотря на то, что в то время, когда я только оказался в колонии, сам мечтал разорвать на куски Хрустальную девочку, велел не прикасаться к ней. Она моя, и никто её не будет трогать, ни в одном из существующих смыслов. Убивать мне и любить тоже одному мне.

В общем, пока обсуждали дела, предательница решила, что сможет от меня удрать. Но она не уяснила, кто я такой и на что способен. Конечно паспорт я стащил из сумки ещё в первый день после приезда и бросил туда трекер для отслеживания. Купить его в наши дни, как раз плюнуть, это во-первых, а во-вторых, мы используем такие для наших дел с угнанными тачками.

Собственно, не торопился гоняться за ней и, открыв приложение в телефоне, следил за направлением. Не подвела, поехала в аэропорт, и тут мой эффектный выход.

Стоит, глазами испепеляет, губы поджала, грудь ходуном — злится. А мне в кайф, любая её эмоция, как выдержанный виски — вкус, может, и так себе, а бьёт в голову неплохо.

— Помогите! — вдруг как завизжит и дёру даёт.

Ну что за детский сад?!

Глубоко вдохнув, срываюсь с места, догоняю, поперёк живота хватаю и над полом поднимаю, а она продолжает извиваться и орать как резанная, привлекая внимание всего аэропорта.

— Закрой рот, хуже же будет, — шиплю на ухо, но как со стеной.

Сжав зубы до скрежета и крепко держа свою ношу, иду на выход, выдавливая из себя улыбку для мимо проходящих и бросая какие-то глупости, типа перенервничала, летать боится, ПМС и все в таком духе.

— Что здесь происходит? — передо мной встают два мента, когда до дверей осталась пара шагов.

— Бытовуха, — веду плечом.

— Помогите, он меня похитил, держит насильно, грозится убить, — хрипит Хрустальная, давясь слезами.

Ну ты и сучка, девочка моя. Ответишь за это, уж будь уверена.

— Истерика, — усмехаюсь, взглянув на представителей правопорядка.

— Отпустите девушку, — обращается ко мне один из них, положив руку на рукоятку дубинки на поясе.

— Да жена моя она, повздорили, обиделась и мстить мне решила вот таким вот способом, — весело проговариваю, показывая, что ничего из ряда вон выходящего.

— Ваши документы, — влезает второй.

Хрустальная либо почуяла победу, либо уже выдохлась, так как перестала бить ногами воздух.

— Твою мать, — выдыхаю себе под нос. — Я тебя отпущу сейчас, ты только не убегай, хорошо? — говорю Але мягко и вкрадчиво, но по тону она понимает, что мало не покажется.

Едва я ставлю её на ноги, она прижимается к ментам, заставляя ухмыляться. Как же ты меня недооцениваешь, девочка. Я столько говна съел за свою жизнь, что учёл не мало важных вещей, одна из которых — всегда будь готов к завтрашнему дню.

— Пожалуйста, наши документы, — протягиваю паспорта менту и перевожу взгляд к Хрустальной, оскалившись в плотоядной улыбке.

Мужик в форме открывает страницу, где должен стоят штамп, подтверждающий наш брак, и, вот чудо, он там есть, что в одном документе, что во втором.

— Это чушь какая-то, — влезает Хрустальная, и по глазам вижу, что до неё начинает доходить.

— Дорогая, давай ты успокоишься, и мы всё обсудим, ну хочешь ты новый айфон, купим обязательно, зачем так нервничать, — проговариваю и вижу, как она лицо морщит.

— Дурой решил меня выставить? — прищуривается, а я строю максимально невинное лицо.

— Что ты, нет, конечно, — мотаю головой.

— Так, девушка, в следующий раз штраф вам выпишу, — бросает мент, возвращая мне паспорта. Покиньте здание и выясняйте отношения дома. Только без насилия, — добавляет предупреждающе.

— Какое насилие, начальник? — развожу руками и делаю шаг к «жене», которая уже не норовит сбежать.

Неужто поняла, что нет смысла?

— Всего доброго, — отмахивается от меня, и они оба уходят.

— Какой же ты урод, — шипит Хрустальная и устало выдыхает.

— Я красавчик, а вот тебя стоит наказать, — произношу и, впившись в её локоть, тащу к выходу. — Понравилось в заточении? Я тебе его устрою.

Выходим на улицу, я пихаю эту бегунью на переднее сидение и, обойдя тачку, сажусь сам, завожу мотор и трогаюсь с места. По-хорошему, домой поехать надо, закрыть её в квартире, отобрать телефон, чтобы другие тупые идеи в голову не приходили. С неё станется, слесаря вызовет, мол, замок заклинило, а там машину найти и уехать в Москву без паспорта, как два пальца об асфальт. Не, хрен ей, у меня планы были, и менять не собираюсь. Там, куда мы едем, ей тоже «понравится».

Надулась, руки на пышной груди скрестила, в окно уставилась. А мне в кайф, всё в кайф, любая эмоция. Я даже не особо взбесился из-за её побега, ожидал чего-то подобного, а может, где-то внутри и надеялся на это, лишний повод наказать сучку. Только какого-то хрена мариную её, пока сам наяриваю в душе. Пиздец какой-то, ну да ладно, чем дольше прелюдия…

— Ты нас поженил? — подаёт голос, повернув свое надутое лицо ко мне.

— Как видишь, — кривлю губы в подобии улыбки Джокера.

— А меня спросить? Я не хочу за тебя замуж…

— Я тоже не горел желанием убить год в тюряге, но кто меня спрашивал, — театрально выдыхаю с досадой.

— Не верю, — мотает головой. — Зачем жениться на той, которую ненавидишь всей душой?

— Хочу быть молодым вдовцом, — пожимаю плечами, сказав первое, что в голову пришло.

По правде говоря, я хуй знаю, зачем мне это надо было. Права на неё хотелось иметь? Или привязать её к себе, чтобы вот не случилось, как сегодня. В общем, глупый и необдуманный поступок, который легко исправить.

Глава 8 Другая сторона его жизни

Аля

Перебрала в голове кучу вариантов, куда мы можем поехать, а когда прозвучала фраза «развлекаться» решила, что едем в его клуб. В тот самый, где мы познакомились, если можно так сказать. Но я ошиблась, мы приехали за город, в какой-то недостроенный амбар. Пока Давид паркуется среди трёх десятков машин, а может и больше, я смотрю на бетонное здание. Отмечаю, что стены высокие и нет ни одного окна, а на самом верху вижу свет изнутри, благодаря отсутствию крыши. Грубую и громкую музыку слышно даже отсюда, и не могу понять, что это за место.

— Пошли, — отрывает от осматривания.

Выбора особо нет, да и слишком много нервов сегодня убила, чтобы пререкаться, поэтому выхожу из машины и следую за Грозным по натоптанной дорожке. Ближе к зданию Давид берёт меня за руку, сплетая наши пальцы. У широкого проёма, закрытого решёткой, стоят два… шкафа. Лысые, здоровенные и с пистолетами на поясе шкафы. Едва мы подходим ближе, один из них достаёт ключ из кармана и открывает металлическую калитку.

— Босс, — кивает в знак приветствия, пропуская нас внутрь.

Как интересно!

— Что это за место? — спрашиваю, но ответ приходит сам собой, когда я вижу огромную клетку посередине и кучу народа.

«Подпольные бои», — приходит понимание, и дрожь пробирает.

Кроме территории ринга, внутри света мало, вернее сказать, он приглушённый и желтоватого оттенка. Обходя людей, мы направляемся вдоль стены под оглушающую музыку к лестнице и поднимаемся на балкон, который расположен по кругу на трёхметровой высоте. Места немного, но хватило, чтобы поставить диваны, кресла и круглые столики между ними так, чтобы был обзор на первый этаж.

Некоторые места уже заняты мужчинами разных возрастов и видов в компании гламурных девиц, и это явно не жёны. Есть даже в отглаженных костюмах, у некоторых и вовсе имеются значки на груди с флагом нашей страны, что говорит об их высоком статусе. Давид по пути здоровается с кем-то из них, не отпуская моей руки. Наконец мы останавливаемся посередине этого кругового балкона. Меня усаживают на кожаный диван, а мой спутник подходит к своему дружку, который стоит у перил и попивает из стакана янтарную жидкость. Они жмут друг другу руки и о чём-то начинают беседовать. Что именно они обсуждают, мне не слышно из-за громкой музыки, несмотря на небольшое расстояние между нами, и остаётся только смотреть по сторонам.

Ясно, что на балконе сидят те, кто выше по социальной лестнице, такое вот ВИП-место. Внизу нет ни стульев, ни столиков, толпа стоит и ждёт. Кто-то пьёт пиво из бутылок, у кого-то в руках бокалы, девушки балуются коктейлями. Бар, конечно, тоже имеется, у одной из стен расположен обычный барный стол и высокие стулья, какие можно купить для дома в любом мебельном магазине. Две девушки за стойкой служат барменами, они в коротких шортиках и верхе от купальников, а на голове обручи со светящимися кошачьими ушами. За ними на стене развешаны мигающие новогодние гирлянды, и благодаря тому, что я выше, могу видеть барный холодильник, а рядом самый обычный ларь для мороженного. И, если глаза не подводят, он забит льдом и пивом.

Ощущение, что всё это притащили за час до приезда всех гостей, импровизация какая-то. И сам ринг — это просто металлическая сетка, прикреплённая к железным трубам. Мне раньше не приходилось бывать на подобных мероприятиях, насилие не моё, пусть участники и идут на это добровольно. Ещё ничего не началось, судя по всему, народ ещё собирается, а в воздухе уже витает тяжёлая аура. Возможно, все эти бои и места, где они проходят, так и выглядят, откуда мне знать, чего это я взялась судить?!

Успокаивает, что охраны очень много, стоят по периметру в двух метрах друг от друга. Хотя мне, вроде, и нечего бояться, не полезут же эти бойцы на гостей, зачем бы им это делать.

— Что пить будешь? — спрашивает Давид, подойдя ко мне и наклонившись к моему лицу.

— Воды, — отвечаю, стараясь не смотреть на него.

— Советую взять что-нибудь покрепче, — хмыкает, знает, что мне не понравится «шоу».

— Я не нуждаюсь в твоих советах, — не могу удержать нервы в узде, специально ведь привёз сюда. — Просто воды, без газа и любых других дополнительных ингредиентов. Можно даже из крана…

— Не охота везти тебя в больницу, — бросает и отходит от меня, а я выдыхаю.

Народ всё идёт и идёт, уже и балкон наполнился, ни одного места свободного не осталось, внизу и вовсе, кажется, не протолкнуться. К столикам в ВИП-зоне с подносами подходят такие же полураздетые девицы, как и те, что за барной стойкой. Одна идёт к нам, и я не отдаю себе отчёта, что сжимаю зубы от раздражения, заметив, что Давид с Максом наблюдают, как покачивается грудь девушки при ходьбе. На её подносе высокий стакан с водой, круглый, наверное, с виски, судя по цвету, и бутылка пива.

На меня официантка не обращает внимания и подходит к парням, виляя бёдрами и явно флиртуя с ними. А я как дура сжигаю их взглядом и сжимаю кулаки, когда они все дружно ржут в голос. Ну и урод! Обязательно при мне с бабами заигрывать?

В какой-то момент Давид что-то говорит этой кошке драной и кивает на меня. Та послушно разворачивается, делает шаг ко мне и, наклонившись, ставит стакан с водой на столик рядом с диваном. Порыв выплеснуть это питьё ей в лицо я закапываю ещё в зародыше. Не хватало устроить сцену ревности, чтобы у Грозного уши до потолка выросли. Он и так возомнил себя пупом земли, решив, что имеет право распоряжаться моей жизнью.

— Доброго вечера, господа! — обрубает все мысли низкий голос через микрофон.

На середину ринга, куда падает яркий свет, встал мужчина в чёрных брюках, белой рубашке и жилете от костюма-тройки. Он что-то говорит, заводит народ, задавая вопросы и получая крики в ответ. Не особо вслушиваюсь, краем глаза смотря на Давида и радуясь внутри, что девица с кошачьими ушами и почти голыми сиськами ушла работать.

— Вы готовы? — орёт ведущий, и толпа отвечает. — Не слышу, — прикладывает руку к уху и тут же раздаётся гул голосов в унисон. — Тогда встречаем! В левом углу ринга, — кричит с паузами, — Сокрушительный Халил, — под дикий возглас толпы в клетку заходит просто огромный волосатый мужик.

Глава 9. Убить тебя мало

Давид

Ярость охренеть какая, дыхание спёрло, сердце бьётся о рёбра, в висках пульсирует. И больше всего бесит, что не могу ей ничего сделать. Проще самому головой об стену биться, чем её тронуть. А ведь желание огромное, но хер рука поднимется.

Минута, блядь, и она исчезла. Сколько можно мне нервы трепать? Выводить из себя, играть, испытывать на прочность моё терпение?

— Мне больно, — всхлипывает, пока я тащу её к машине.

— Больно? Это тебе, сука, больно? — ору, встряхиваю её как тряпичную куклу. — Что ты творишь? Куда опять собралась? Не сбежать тебе от меня, вбей себе в голову уже, — на последней фразе тыкаю пальцем в нахмуренный лоб.

— Я и не собиралась, — отвечает, дёргается, высвободиться хочет.

— Сказано сидеть на месте, какого хера? Куда пошла? Острых ощущений захотелось? Получила? — ярость рвётся изо всех щелей.

— Дав, что за хрень? — раздаётся сбоку голос Макса. — Ты чуть не убил того мужика.

— Не убил же, — рявкаю на него. — Вернись в здание, — приказываю, но он делает шаг ко мне.

— Ты опять из-за этой шлюхи срываешься на людей, тебе это кажется нормальным? Обратно на нары захотелось? Сколько она ещё будет путать нам карты? У нас сегодня важный бой, ставки такие, что вслух не скажешь…

— Свали, по-хорошему, — цежу сквозь зубы. — Я и так на грани…

— А мне насрать! — рявкает друг. — Из-за неё мы всё проебём, — пальцем показывает на Хрустальную. — Ты забиваешь на бизнес, хотя обещал взяться всерьёз. Я год тащил всё на себе, и это, пиздец, тяжело. А ты вышел, и вместо того, чтобы работать, носишься с этой сукой…

— Вали нахрен отсюда! — ору на всю округу.

— А знаешь, пошёл ты на хуй, — отвечает ровным тоном. — Сам разбирайся, это последний раз, когда я что-то делаю, — добавляет и, развернувшись, уходит.

— Довольна? — шиплю в лицо Хрустальной.

— Никто не просил тебя срываться за мной, — бросает вместо «извини, прости, я больше не буду».

— Ты права, надо было оставить того мужика трахнуть тебя в каком-нибудь грязном углу, а потом грохнуть…

— Надо было! Иногда хочется умереть, лишь бы прекратить всё это, — кричит, слезами заливается.

— Умереть? Хорошо, — киваю, толкаю её в тачку и сам сажусь за руль.

Даю по газам и срываюсь с места, оставляя после себя клубы пыли. А выезжая на трассу, давлю педаль в пол, разгоняясь всё сильнее. Стрелка уже переваливает за сто пятьдесят, мозги отключились, ярость застит глаза.

— Что ты творишь? — кричит Хрустальная, вжимаясь в кресло.

— Выбираю лёгкий путь, — говорю, бросив короткий взгляд на неё. — Сдохнем вместе, и, может, тогда станет легче.

— Ты ненормальный, — боковым зрением отмечаю, что мотает головой.

Без неё жить не смогу, чётко это вдупляю. Но и вечно пресекать её попытки сбежать тоже так себе занятие. Как было, не будет никогда, ничего не исправить, время вспять не вернуть. Проще сдохнуть и закончить всё к хренам.

— Сбавь скорость, пожалуйста, — рыдает, но меня не пробивает. — Ты пьян, — носом шмыгает, за ручку двери хватается.

— Какого хуя ты вообще мне встретилась? — произношу скорее в пустоту, чем ей. — Вся жизнь по пизде, конкретно по твоей, — сжимаю руль до скрипа кожи. — Ненавижу тебя!

Нервы сдали, где-то на подкорке понимаю, что надо сбавить, затормозить, съехать на обочину, успокоиться, да в конце концов выпустить пар с ней. Трахнуть так, чтобы её стоны в городе были слышны. Но вместо этого, я продолжаю гнать.

— Давид, пожалуйста….

— Не называй моё имя! — рявкаю на весь салон и бью кулаком по рулю. — Ты сама этого хотела, получай…

— Ты оставишь нашего сына сиротой! — кричит, и её слова как удар по голове.

Так резко даю по тормозам, что, если бы не ремни безопасности, мы бы оба вылетели через лобовое и хер бы выжили. Тачку крутит по трассе несколько раз, в нос проникает запах сожжённой резины, и один бог знает, как мы не разбились к херам.

— Что ты сказала? — спрашиваю севшим голосом, едва дыша, когда мне удаётся остановиться.

Хрустальная медленно поворачивает бледное зарёванное лицо, глазами красными на меня хлопает, грудь судорожно поднимается и опускается.

— У нас есть сын, — едва слышно отвечает, и это очередной удар по башке.

Выхожу из тачки, шагаю из стороны в сторону, курю одну за другой, но ничего не помогает, нервы в жопе.

— Вышла! — рявкаю в открытую дверь.

Руки у неё трясутся, и справляется с ремнём только с третьей попытки. Не спешит, двигается медленно, а с меня адреналин так прёт, что сил нет ждать. Подхожу, за руку хватаю, крепко, сам чувствую, к капоту её толкаю, нависаю сверху, закрыв в капкане рук.

— Повтори! — требую сквозь зубы.

— У нас с тобой есть сын, — дрожащим голосом говорит.

Смотрю на неё, и медленно до меня начинает доходить. Вес набрала, сиськи стали больше, в бёдрах округлилась.

— Ты бросила сына? — вопрос срывается с языка, едва возникает в голове.

Быстро в мыслях считаю срок, и понимаю, что если это всё правда, то ему пара месяцев.

— Ты вынудил…

— Ты охуела? — бью кулаком по капоту оставляя вмятину. — Что ты за сука такая? Где он?

— В Москве, — всхлипывает, жмурится, сжимается.

— Пиздишь? — едва дышу, едва сдерживаюсь.

— Нет, — головой мотает. — Отпусти меня к нему…

— Сука! — ору ей в лицо, за горло хватаю. — Как? Как с тобой быть? Куда, блядь, отпустить?

В ответ она только хрипит, в руку мою впивается своими пальцами. Отталкиваю, отхожу на несколько шагов, снова закуриваю. Голова так трещит, что ощущение, будто череп пополам разрывает.

Слов нет, вообще никаких. Я не вдупляю нихуя.

— Что с тобой не так, мать твою? — задаю вопрос, наклонив голову набок. — Что в твоей голове творится? Сколько скрывать собиралась?

Молчит, только плечами пожимает, а у меня руки чешутся свернуть ей шею к хренам и оставить здесь, на обочине.

— Как ты это скрыла? Нигде нет никакой информации, — внезапно приходит понимание, что в отчётах Толя не было речи ни о каком ребёнке.

Глава 10. Выбора не было

Аля

Больше года назад

— Пожалуйста, он мой жених, мне нужно его увидеть, — со слезами на глазах умоляю дежурного полицейского.

— Не положено, в сотый раз повторяю…

— Прошу, на пять минут, — чуть ли голову не сую в маленькое окошко.

— Как же ты достала, — выдыхает мужчина. — Павлов, выведи её отсюда, — обращается к кому-то, и через секунду меня хватают за локоть и силой выводят на улицу.

— Вы не имеете права! — кричу, упираясь ногами в пол, но куда мне.

Силы на исходе, день сумасшедший, я едва держусь. Держалась, потому что едва оказываюсь за пределами полицейского участка, понимаю, что сознание покидает меня. Успеваю прислониться к дереву и медленно сползаю по нему вниз. Последнее, что всплывает в голове — я не сказала ему, не успела сообщить о беременности.

— Эй, девушка, что с тобой? — трясёт кто-то за плечо, по щекам хлопает, и я, вроде, всё чувствую и слышу, но реагировать не получается.

— Оставь её, наверняка обдолбалась, — раздаётся грубый мужской голос.

— Подождите, — второй, более мягкий. — Точно, это она, — восклицает мужчина, который тряс меня.

Получается открыть глаза, но всё так мутно, что ничего не разбираю. Я знала, что беременные могут свалиться в обморок на пустом месте, но не ожидала такой слабости и отсутствия сил, даже чтобы рот открыть.

— Кто она? — опять грубый тон.

— Ну, девка, из-за которой Матвея избили, — отвечает, и голос звучит чуть дальше, видимо, его обладатель поднялся на ноги.

— В машину её. Быстро! — приказывает второй, а я даже сопротивляться не могу, когда меня берут на руки и укладывают на заднее сидение.

— Не надо… отпустите… — сиплю я, не понимая, почему я так расклеилась.

— К врачу везём, девочка, не бойся, — владелец грубого баса говорит спокойно, но кожей ощущаю фальшь в тоне.

Отключилась окончательно и очнулась в полупустом помещении, лёжа, связанная по рукам и ногам. И не просто связанная, а почему-то ноги согнуты в коленях и в разные стороны.

— Что… что происходит? — от сухости во рту, едва говорить могу.

— С пробуждением, подстрекательница, — звучит над головой голос Воронцова. — Как самочувствие? — лыбится, но рот растянут как у сумасшедшего. — А, не отвечай, мне плевать, — ухмыляется, но тут же стонет и прикасается пальцами к фиолетовому синяку на лице. — Видишь, мне и говорить больно, — указывает на свою опухшую челюсть, и я замечаю во рту какое-то металлическое приспособление.

— Раньше надо было думать, — бросаю со злорадством, ещё не осознавая всю степень катастрофы. — Где я? — задаю вопрос, начиная ёрзать, и понимаю, что лежу я на чём-то твёрдом.

Комната небольшая и какая-то странная, белые стены, большой плафон на потолке, один диван у стены, с другой стороны кресло, напоминающее то, что в кабинете стоматолога, только с него свисают ремни, как в машине, и какими связана я сама.

Судя по тому, что единственное окно на уровне лица, это стол, но не понимаю, зачем меня накрыли простынёй и почему я ощущаю ткань голыми ногами. Дёргаюсь, но добиваюсь лишь того, что тонкие ремни впиваются в кожу.

— Что за чёрт? — стону и от страха принимаюсь шевелиться ещё больше, ничего не добившись.

— А это сюрприз, — наклонившись, Ворон шепчет мне в лицо, обдавая парами алкоголя, заставляя отвернуться и поморщиться.

— Отойди от меня, иначе увидишь, что я ела на завтрак, — бормочу, глубоко вдыхая.

Блефую, потому что всё, чем я наполнила желудок — это вода. Тошнило с утра так, что думала выплюну желудок к чертям. А потом было не до еды, хотя я теперь должна думать не только о себе.

Господи, я беременна. Поверить в это до сих пор не могу. Когда узнала, что Давида арестовали, выдвинув обвинения в избиении этого урода Воронцова, едва сознание не потеряла. Думала, все эти симптомы из-за нервов, но потом пришло уведомление «Не забудьте отметить начало менструации» от приложения, в котором я отслеживаю особые дни. И когда увидела, на сколько у меня задержка, пришла в ужас.

Побежала в аптеку и купила пять тестов на беременность, и все оказались положительными. Первое, чего хотелось, — поделиться этим с Давидом. Правда страшно, как он примет эту новость, да, мы хотели пожениться, но ребёнок уже большая ответственность. Но, с другой стороны, у него приют, где он заботится о совершенно чужих детях, а тут свой. Но меня всё равно не пустили, я третий день уже пороги участка обиваю, а всё без толку.

— Скажи отцу, что она очнулась, — вырывает из мыслей Ворон, обращаясь к стоящему у дверей мужчине, и тот, кивнув, выходит.

— Зачем я здесь? — спрашиваю, предчувствуя что-то плохое.

— А догадайся, — наклоняет голову набок, точно сумасшедший.

— Мести хочется? — вопросительно смотрю на него.

Ну а что, Давида закрыли, защищать меня некому. Может, поэтому его и арестовали, чтобы у Ворона был шанс выплеснуть свою злость за разбитое лицо на мне, ведь с Давидом ему не справиться.

— И это тоже, — кивает, путая и пугая меня.

Открывается дверь, и в помещение заходит мужчина с седыми висками, а за ним другой, в медицинской маске и с врачебным чемоданом в руке.

Боже, что происходит?

Дыхание учащается, когда, судя по всему, врач, тянет из угла высокий металлический столик на колёсах и начинает раскладывать на нём какие-то страшные инструменты.

— Что происходит? — мой голос так дрожит, что горло вибрирует при каждом слове.

— Понимаешь, девочка, у меня один сын, — вздыхает мужчина с проседью. — А Грозным очень везёт в этой жизни, шустрые очень, всё подчистили, а я не тех людей в органах выбрал, — проговаривает, но я только хмурюсь, ещё ничего не понимая. — Ни записей, ни свидетелей, кроме тебя, — хмыкает, и до меня начинает доходить.

— Давид ни в чём не виноват, это вашего сына нужно изолировать от общества, — выплёвываю, продолжая трястись, как лист на ветру.

— Пап, дай я выбью ей дурь из головы, — подаётся вперёд Матвей.

Глава 11. Сбежать и спрятаться

Аля

Меня не отпустили до самого суда, и даже когда этот день пришёл, я оставалась сидеть в машине с двумя вооружёнными охранниками, пока не настал мой час.

— Не вздумай что-нибудь выкинуть, у меня приказ прострелить тебе голову при любой малейшей ошибке, — заявил один из моих надзирателей, получив сообщение выпустить меня.

Я понимающе кивнула, не в силах вымолвить хоть слово. Мне через пять минут предстоит предать любимого человека, и я не могу справиться с нервами и непрошенными слезами. Нельзя плакать! Надо продержаться несколько минут, а потом всё решу, плевать, что Воронцов говорил, я всё равно пойду к отцу Давида.

— Одно лишнее слово, и зал суда будет последним, что ты увидишь, — стоящий у дверей зала полицейский зашипел мне на ухо, пока ждала, что меня вызовут.

Вытаращила глаза на него, удивлённая тем, что у Воронцовых везде свои люди есть и за мной хорошо следят.

— Он не сядет, но и ты жить не будешь, а первым сдохнет твой отпрыск, — добавляет мужчина с усами, сверкнув лезвием ножа из-под рукава кителя.

На инстинктах накрываю плоский живот, подбираясь от страха и молясь, чтобы меня наконец вызвали и всё это закончилось, иначе я потеряю ребёнка от стольких нервов.

Вот честное слово, не была бы беременна, не боялась бы так. Плюнула бы на всё и в самом зале суда сказала всё, как есть. Про похищение, плен и угрозы. И даже если бы меня зарезали, не жалела бы ни секунды. Но малыша не могу подвергать опасности, и, уверена, Давид был бы на моей стороне и сам бы велел дать показания против него. Правда, если бы он был в курсе всего этого, он решил всё по-другому, и все те, кто мне угрожал, пожалели бы об этом.

Но если бы, да кабы… все не так, и, если я хочу сохранить этого ребёнка, мне придётся предать его отца.

Чего мне стоило сказать все те слова про Давида перед судом, одному богу известно. Каждое слово как лезвие ножа, резало по живому, оставляя глубокие кровоточащие раны. И как я выдержала его крики в мою сторону тоже понятия не имею, думала только о малыше, стараясь абстрагироваться от всего.

А он кричал, и пусть был в гневе, но я слышала, кожей ощущала боль в его голосе. Не знаю, как не заплакала, как смогла оставаться холодной, понимая, что причиняю ему ещё большую боль. Мысленно молила его простить, пока у самой сердце крошилось.

И вот прозвучал приговор, и когда я услышала, что ему дали один год, выдохнула с таким облегчением, что губ даже лёгкая улыбка коснулась. Год — это ни о чём, это не восемь лет, и когда он выйдет, ребёночек наш будет ещё маленький, и он не много потеряет. Господи, спасибо тебе, что всё так, а не хуже.

Люди собирались на выход, а я сидела и выравнивала дыхание, пока в мой локоть не впились чьи-то руки и меня грубо подняли на ноги.

— А ну пошли, тварь, — процедил сквозь зубы Тимур Айдарович и потащил меня на выход.

Я шла, не сопротивляясь, ведь сама хотела поговорить и пропустила мимо ушей его оскорбление, его тоже можно понять. Когда вышли из зала суда, словно в замедленной съёмке столкнулась глазами сначала с угрожавшим мне полицейским, затем с тяжёлым взглядом Воронцова, обещающим мне все кары небесные, если рот открою.

— Знаешь, как поступали с предателями в девяностых? — спрашивает отец Давида, прижав меня к стене в коридоре. — Лес, лопата, могила, — я уже поняла, что он далеко не законопослушный гражданин, но чтобы угрожать девчонке, годившейся ему в дочери, в месте, где куча представителей власти, — просто сцена из какого-нибудь фильма. — За сына заживо закопаю, чтобы умирала медленно и в муках.

— Послушайте… — попыталась я что-то сказать, но он так сильно сжал мой локоть, что я чуть не взвыла от боли.

— Это ты послушай, — ткнув в меня пальцем, наклонился к моему лицу. — Я таких, как ты, за свою жизнь немало видел. Приезжаете из своих деревень и ложитесь под того, у кого кошелёк тяжелее. Что, Воронцовы оказались богаче?

— Мне не нужны деньги, я не могла…

— Врать мне не надо! — снова прерывает. — Разорвал бы тебя на куски голыми руками, но не здесь. А предателей нужно уничтожать сразу, — добавил с ненавистью. — Предал раз, предаст и второй, — подошедший к нам адвокат Давида спас меня, даже не подозревая об этом, и я, воспользовавшись заминкой, трусливо сбежала.

Бежала без оглядки, заливаясь слезами и оборачиваясь назад, боясь, что за мной гонится не только Тимур Айдарович, но и Воронцовы, однако никого не было видно, наверное, думали, что и так найдут. Ноги уже не держали, и на свой страх и риск я остановилась и присела на выступ какого-то забора.

— Что мне делать? — спросила в пустоту, закрыв лицо руками.

Грозный-старший явно настроен серьёзно, да и Воронцовым не верю, не оставят они свидетеля в живых. Я правда надеялась, что вернусь в квартиру Давида, и будем ждать его с малышом дома. При первой же возможность пойду к нему на свидание и всё расскажу, чтобы он понял, что выбора у меня не было, я защищала нашего ребёнка. Чтобы он знал, что мы его любим и будем ждать.

Но что теперь? Тимур Айдарович даже слушать не стал и точно не поверит, у меня никаких доказательств, что была в плену, нет. Воронцовы не дураки, связывать меня больше не стали, и мало того, тот врач приходил регулярно и мазал следы от ремней мазью, чтобы они исчезли до дня Х.

— Деточка, ты в порядке? — раздаётся голос старушки, остановившейся возле меня.

— Да, всё нормально, — вымученно улыбнулась.

— Не стоит плакать, — протянула мне платочек. — Что бы ни случилось, выход есть всегда, — мягко погладила меня по плечу и пошла дальше.

Она была права, слезами делу не поможешь. Открыв кошелёк, посчитала деньги и встала. Я прошла всё это не для того, чтобы сейчас расклеиться. Воронцов и Тимур Айдарович вступились за своих сыновей и ничем не брезговали, а я защищаю своего ребёнка. Вытерев влажные дорожки с лица, пошла в сторону вокзала. Есть одно место, где мне помогут.

Купила билет на ближайший поезд, и восемь часов спустя стою на вокзале в столице. Набираю номер единственного человека, которого знаю в этом огромном городе.

Глава 12. Правильное решение

Аля

Пару минут мы сидели в тишине, каждая думая о своём, после чего Марина дала мне кое-какие свои вещи и отправила расслабиться в ванную. Громко сказано, конечно, расслабиться я, наверное, долгое время не смогу. Но привести себя в порядок и придать цвет лицу, чтобы не быть похожей на полумёртвую, мне не помешает.

— Если ты не хочешь проблем, а они могут быть… — слышу голос Марины, когда выхожу из ванной комнаты.

— Не говори глупостей, мы поможем, я позвоню Денису, уж с его связями… — перебивает её мужчина.

— Спасибо, мне и правда лучше, — захожу в гостиную, чтобы не стоять и не слушать чужие разговоры.

— Так-то лучше, — улыбается так мягко, что я понимаю, – пришла, куда нужно. — Мы сейчас поедем в клинику, пусть тебя осмотрит врач…

— Нет! Нет! — протестую чуть ли не криком. — Если они пробьют, выяснят, где я…

— Не переживай, осмотр будет неофициальный, — вклинивается в разговор Макар. — Поедем к Денису, останешься у них, пока мы не вернёмся, а дальше придумаем, — уверенно заявляет, и я ничего не говорю, потому что есть ощущение — этот человек слов на ветер не бросает.

Час спустя мы добираемся до клиники, и не какой-то там, а частного учреждения Макара. Мужчина договаривается с одним врачом и меня отправляют на консультацию.

Едва оказываюсь на гинекологическом кресле, как начинаю трястись от страха. Перед глазами всплывает полупустая комната, Воронцовы, мужчина в медицинской маске и страшные инструменты на металлическом столе.

— Небольшое истощение, повышенное давление и нарушение сердечного ритма. Вам, девушка, нужен покой и отдых, — заключает врач, проведя все обследования. — Организм молодой, но… — делает паузу, и у меня сердце начинает колотиться. — Нервничать вам категорически нельзя, в первом триместре самый большой риск выкидыша, и лучше себя беречь, — мне остаётся только кивать в ответ.

Не нервничать будет сложно, когда все мысли о Давиде, сидящем сейчас за решёткой по моей вине.

— Макар, может, нам отложить поездку? — спрашивает Марина, когда мы уже выезжаем с парковки.

За короткий срок пребывания с этими людьми, я успела понять, что Макар состоятельный человек. Своя клиника в столице, и не простая, а с основным уклоном на пластическую хирургию. У него есть охрана, которая едет за нами на другой машине, ещё один из них выполняет и роль водителя машины, в которой мы находимся.

— Нет, что вы, я не хочу нарушать ваши планы, — тут же вставляю я, чувствуя вину за вторжение в их личное пространство.

— Мне самой не по себе, что придётся тебя оставить, — отвечает Марина, прижимая к себе Маришу, которая тихо сидит рядом и смотрит мультики в телефоне.

— Я буду в порядке, отдохну и заодно подумаю над своим будущим, — отвечаю спокойно, мысленно обещая себе не подвергать ребёнка и себя опасности.

Врач напугал меня. Не специально, конечно, он говорил всё по делу, это я насторожилась. Я переступила через наши с Давидом отношения, предала отца своего ребёнка и сбежала в другой город от двух угрожающих мне людей ради крошки под сердцем. Слишком многое прошла, чтобы сейчас подвергать риску и его, и себя.

— Хорошо, — соглашается Марина. — Мы пробудем у родителей три дня вместе с дорогой, а ты останешься у Кати, помнишь ведь её?

— Конечно помню, вы вместе со мной нянчились, — улыбаюсь, так как в памяти тут же всплывают воспоминания о наших совместных буднях.

— Ну вот и хорошо, она несколько дней назад родила, заодно проведёт тебе курс молодой мамочки, — проговаривает Марина. — Сейчас мы заедем в торговый центр, купим тебе витамины и кое-какие вещи…

— Не стоит…

— Это не обсуждается, ты приехала налегке…

— Тёть Марин, мне уже неудобно, — смущённо проговариваю, получая нахмуренный взгляд в ответ.

— Во-первых, какая я тебе тётя? Я всего лишь на одиннадцать лет тебя старше. А во-вторых, не перечь мне, — ставит точку, и я захлопываю рот, решая не спорить с ней, всё равно дело бесполезное.

В торговом центре мы проводим пару часов, они покупают подарки родственникам, а мне кучу одежды, витамины и всё необходимое. Маленькая Марина выбрала себе розовую тетрадку с единорожком и разноцветные ручки. А потом мы едем в какой-то очень крутой посёлок, такие выводы я делаю, отметив пост охраны на входе и роскошные дома.

Особняк Кати словно из какого-то журнала про сильных мира сего. Всё современно, со вкусом и везде чувствуется ценность вещей. Она встречает меня широкими объятиями и любовью. В отличие от Марины, которая за словом в карман полезет и, если надо, может и ударить, Катя всегда была более нежной, скромной и милой. Ничего слушать не стала, сказав, что сначала садимся за стол и только потом всё обсудим. Денис, муж Кати, мечта домохозяек, собственно, Макар такой же. Они оба высокие, атлетически сложенные, с уверенными взглядами, и почему-то, смотришь на них, и иногда холод пробирает.

К слову, Дениса я знаю, он родился и жил в нашем захолустье. Они с Катей ещё тогда встречались, но потом он уехал вместе с родителями, а Катьку оставил беременной, и её родители, не дай бог кому таких, заставили её выйти замуж за урода, который поднимал на неё руку. В общем, у всех свои проблемы, только разные. Главное, что всё у всех хорошо, и пройденный путь в конце привёл к обретению счастья. Надеюсь, у меня тоже всё будет хорошо.

— Можно мы пойдём в мою комнату? — спрашивает сын Кати и Дениса.

— Если всё доели, — отвечает ему Денис и смотрит на пустые тарелки детей.

— Доели, — кивает Егорка, выйдя из-за стола. — Пошли, — берёт Маришку на руки и, спустив со стула, хватает её за руку и ведёт наверх.

— Кажется, мы породнимся, — усмехается Денис.

— Попридержи коней, — цедит сквозь зубы Макар.

— Они милые, — вставляю я с улыбкой.

— Да, это так, — улыбается Катя, качая люльку, в которой спит крошечная девочка. — Так что у вас случилось? — спрашивает серьёзным тоном.

— Эм… я беременна, — отвечает Марина, заставляя всех выпучить глаза на неё, в том числе меня.

Глава 13 Все вместе

Аля

После требования Давида рассказать, почему наш сын нигде не фигурирует в его отчётах от тех, кто за мной следил, я начала с самого начала. Рассказала то, что пыталась несколько раз, но он слушать не хотел, я была виновата в его глазах, и на этом всё. Зато теперь выслушал, не перебивая, иногда издавая какие-то звериные рыки и сжимая руль до скрипа кожи, курил одну за другой.

Конечно опустила неважные детали, рассказав, как оказалась в плену у Воронцовых и чем именно они мне угрожали, упомянув боязнь притронуться даже к стакану воды, вдруг они туда накрошили таблеток. Сказала, как меня сопровождали в суде, и что даже полицейский у двери зала пригрозил расправой, а вместо ожидаемой помощи от его отца получила новую порцию угроз.

Не стала говорить о своем состоянии, не дурак, сам поймёт, каково было слабой девушке в огромном городе, где ей угрожали, пугали историями из прошлого, а ей нужно было защищать не только себя, но и малыша под сердцем.

Рассказала то, что он должен знать, например, каким образом наш сын по документам вовсе не наш, и что сейчас он в руках надёжных людей, и ему всего хватает, в том числе грудного молока. «Кроме материнских объятий», — стоит этой мысли появиться, как по щекам снова слёзы тоски стекают.

— Ну всё, не реви, нам осталось часа три и доедем, — бросает и тянет руку к моему бедру, но одёргивает её, возвращая на руль. — Данила, — произносит тихо. — Грозный Даниил Давидович, — добавляет с гордостью, и моих губ касается едва заметная улыбка.

Я много раз так обращалась к сыну, особенно, когда он по ночам спать мне не давал. В ответ он так смешно морщил свой лобик, что я таяла от умиления.

— Воронцовы… к моему сыну руки потянули, — дёргает головой, скривив губы, как делает, когда в гневе. — Я до них ещё доберусь, как только границу страны пересекут.

— Не надо, Давид, — со вздохом прошу. — Жизнь всех накажет…

— Оставь эту философскую хрень, я их судьба, — бросает на меня короткий взгляд. — Я обещал прикончить всю семейку ещё год назад.

Я так измотана, что не хочу с ним спорить. Да и, с другой стороны, пусть делает, что хочет, эти люди те ещё мрази. Что отец, что Воронцов-младший, теперь никаких сомнений, что все слухи о Матвее правдивы. Может, я сошла с ума, но у меня есть ребёнок, и мне страшно представить, чтобы мою дочь кто-то изнасиловал, а потом опозорил на весь город, выставив её бешеной фанаткой Ворона, которая всё придумала, чтобы денег срубить.

— Значит, лес, лопата, могила, — заговаривает Давид спустя некоторое время. — Вот же сукин сын, — цедит сквозь зубы. — Мне об этом не сказал, даже о том, что говорил с тобой в суде.

— Это разговором не назовёшь, — веду плечом, и не думая что-то скрывать.

Когда-то я хотела, чтобы Давид наладил отношения с отцом, ведь он единственный родной человек, родитель, в конце концов. Но сейчас я знаю многое, и, честно говоря, мне плевать, как у них всё сложится. Конечно Тимур Айдарович не был мне должен, и с какой-то стороны можно его понять, но он и слушать меня не стал. А если бы дал мне договорить, если бы не стал угрожать с ходу, а нормально спрашивал, мне бы не пришлось никуда ехать. Осталась бы в Питере, возможно, Грозный-старший помог бы, защитил бы от Воронцовых, и Давид узнал бы всё намного раньше, в том числе о сыне.

— Я в ахуе просто, — шумно выпускает воздух сквозь зубы.

— Пожалуйста, при сыне не выражайся, — говорю, повернув голову к нему.

— Он ведь ничего не понимает, — вопросительно бровь выгибает.

— Всё они понимают, — отмахнувшись от него, откидываюсь на спинку сидения, понимая, что чувствую такое облегчение, словно весь этот год я была обмотана тяжёлыми цепями.

Осознаю, что только сейчас на душе легко и на плечи больше ничего не давит. Не думала, что, рассказав всё Давиду, буду испытывать такое расслабление. Всё же, как бы ни скрывала от самой себя, но я чувствую его опору, вижу ту стену, за которой можно спрятаться. И мы женаты, в это я как раз поверить до сих пор не могу. А ещё я не знаю, что будет дальше.

Да, теперь он всё знает, моя вина в этом есть, но не такая значительная, как Давид думал. Но мы уже успели многое натворить за этот короткий срок. Одно знаю точно — он никуда не отпустит. Но я совру, если скажу, что хочу, чтобы отпустил. Я ведь люблю его, и мне хочется домой, туда, где родились наши чувства, где зачали сына и где были счастливы. И мне важно, чтобы у Дани были отец и мать, а Давид будет хорошим отцом, в этом я не сомневаюсь.

Не знаю, когда задремала, но проснулась резко, от бьющих солнечных лучей в лицо. Открыв глаза и осмотревшись, отмечаю, что свернулась калачиком на сидении и заботливо накрыта тонким пледом. Повернув голову к водительскому месту, вижу сосредоточенное лицо Давида, я бы даже сказала, что он чем-то озадачен. Обращает внимание на меня, только когда я шевелюсь, заняв нормальное положение.

— Я взял тебе чай, — произносит коротко, кивнув на подставку между сидениями.

— Спасибо, — отвечаю хриплым ото сна голосом.

Грудь болит, спина ноет, но, судя по пейзажу за окном, мы очень близко, и при понимании этого меня начинает потряхивать от волнения. Я скоро увижу сына, прижму его к своей груди и больше никогда не отпущу, пусть хоть земля напополам треснет.

— Вещей много не бери, всё нужное купим, — говорит, когда сворачиваем на знакомую дорогу к посёлку.

Ничего не отвечаю, меня сейчас не волнуют вещи, пальцы покалывает от нетерпения взять малыша на руки.

— Документы только захвати, — добавляет, и тут я вспоминаю, что по закону у нас никаких прав на ребёнка нет.

— Он записан на других людей, — озвучиваю свои мысли, прикусывая губу.

— Это не твоя забота, я решу за час, — отвечает, и я хмыкаю.

Для него это как два пальца об асфальт, он поженил нас без моего ведома, а уж сына он точно сможет на себя записать. Господи, мы ведь полноценная семья по всем пунктам. Удивительно и страшно, как всё поменялось за каких-то пару недель.