Моя дочь от бывшей

Пролог

— Ничего, ничего! Может быть, все еще образуется! — забывшись, нянечка стягивает с носа одноразовую маску и вытирает ею уголки глаз. Промакивает слезу в морщинах и вытирает влагу под носом. — Все еще хорошо будет, вылечитесь, будете бегать на двух ножках. Отцу-то, отцу написала?

Я поудобнее перехватываю запелёнатого в одеяльце ребенка и прикусываю губу - понимаю, как жалко сейчас выгляжу. На мне то самое платье, в котором я поступила в родильный дом месяц назад, тоже самое, в котором нас перевели в отдел патологии новорожденных,  а малышка укрыта казенным колючим одеялом.

— Дай бог, все еще образуется, — шепчет нянечка и приоткрывает мне дверь на улицу.

Зажав в пальцах старый пакет, в котором лежат все мои документы, выхожу на крыльцо. Руки оттягивает малышка, сил нет совсем. Губы сухие, жутко хочется пить, но попросить напоследок воды кажется уже наглостью – я и без того провела все это время здесь как нищенка, замучила медсестер просьбами. 

— Девушка, подвиньтесь, — парень, который фотографирует какую-то счастливую пару с шарами, цветами и счастливыми улыбками, случайно толкает меня в плечо. От этого движения дряхлый пакет с паспортом и выписным листом летит на асфальт, прямо под ноги юркому фотографу. Одним движением носка тот брезгливо откидывает его дальше.

— Осторожнее!

— Оу, простите, простите, не понял, не заметил, — парень, придерживая свой огромный фотоаппарат, нагибается и поднимает с земли пыльный пакет. Быстро сует мне его в руки и тут же поворачивается к счастливой паре с огромными разноцветными шарами, а я шмыгаю носом. Понятия не имею, как добираться домой – все мое имущество при мне: месячный малыш, огромное платье – балахон для беременной, паспорт и сотовый телефон без зарядки.

— Девушка, вы бы отцу позвонили, — пробегая мимо меня говорит фотограф.

Я и звонила…

Уже месяц как. Каждый день. Каждый час.

Каждую минуту.

И на все получала только один ответ: «Абонент вне зоны действия сети».

Да была ни была, попробую еще раз. Перехватываю малышку поудобнее и снова набираю заветный номер.

Гудок.

Еще один.

Сердце замирает. В горле собирается ком размером с Гималаи.

— Да? — отзывается голос на том конце провода, такой родной, такой близкий, такой нужный, что по рукам бегут мурашки.

— Я…нас выписали, — не знаю, с чего начать, и после секундной заминки перехожу к самому главному. — Мы вышли из больницы. Я и твоя дочь Ты…ты встретишь нас, ведь правда?

Замираю и желаю, чтобы все в мире замолкло в эту секунду, чтобы услышать самый важный и нужный ответ. Но то, что доносится из трубки, тут же выбивает воздух из легких:

— Нет.

— То есть как это – нет?

Сердце падает прямо в пятки, и, если бы не драгоценная ноша в руках, они бы точно опустились.

— Не встречу. Теперь вы сами по себе, а я – сам по себе. Прощай.

— Но…

Удивленно смотрю на телефон, из которого доносятся гудки. Что? он положил трубку? Быть того не может!

Набираю снова и снова, но это бесполезно. Отец моего ребенка, мой муж, занес меня в черный список в день, когда я вышла и роддома…

Глава 1

*Вика*

Настоящее время

— Слушай, ну так продолжаться не может, у тебя уже мешки под глазами до колен, а волосы… Божечки… — Иришка отпивает чай и смотрит на меня из-под кипы бумаг. Я в ответ только качаю головой, мне совсем не важно, как я выгляжу. Главное одно — нужно закончить все дела ровно до пяти часов, иначе мою крошку снова оставят стоять одну в холодном холле интерната для инвалидов. Я должна успеть!

— Тебе нужно заняться собой, иначе… — подружка недовольно качает головой.

— Что же случится? — переписываю данные сотрудников в табель, и спешно печатаю еще один.

— Ты никогда не найдешь себе мужика, вот что иначе!

Это сообщение я оставляю без внимания, потому что мужчина — последнее, что мне нужно в этой жизни. Хватит с меня и бывшего мужа, который оставил в самый важный и страшный день жизни одну без денег и жилья.

Иришка же встает, и, оглянувшись на дверь (не услышит ли кто), подходит к моему столу. Отодвигает кипу бумаг с краю и присаживается так, чтобы нависнуть над моим ухом.

Раздраженно выдыхаю и поднимаю глаза, в ожидании.

— А может, нашего нового директора охамутаешь? У него знаешь сколько деньжищ? Да и красавчик… — Иришка закатывает глаза и причмокивает губами. — И задница — во!

Отвожу в сторону ее руку с поднятым вверх пальцем.

— Может быть, он и красавчик, но требования у него — ужас, — киваю на монитор, в котором открыто одновременно несколько программ.

Как успеть сделать за день несколько отчетов, когда нас в отделе осталось всего двое? Уже неделю в компании все стоит вверх ногами — люди, не успев даже познакомиться с новым руководством, спешно покидают насиженные места, кипами подписывая увольнительные.

— Ты просто его не видела, — усмехается Иришка и медленным шагом направляется к своему столу. — Грудь… Губы… Задница… А руки…мммм… Жаль, эти отчеты вечером понесу к нему не я. Уж я бы не упустила такой шанс!

Она взбивает прическу рукой с ярко-красным маникюром и демонстративно облизывает губы. Не удержавшись, мы смеемся — обе понимаем, что ничего предосудительного Иринка бы никогда не посмела сделать.

 — Но по поводу мужика я серьезно, — вдруг подает голос она. — Тебе давно уже пора снять стресс. Хотя бы. И показать свою МарьИванну не только гинекологу!

Пуляю в нее бумажный шарик, и девушка со смехом скрывается за монитором.

Весь остаток дня похож на цирк, только коней не хватает. Голова начинает пухнуть, глаза слезиться. Работы очень много, потому что начальница одной из первых написала заявление об уходе, оставив меня исполняющей обязанности. Отслеживая стрелку часов, я с ужасом понимаю, что могу не успеть до пяти вечера, и от этого на душе становится так тяжело, что хочется выть волком.

Но выбора нет, и вот уже без пяти пять я стою в приемной нового директора со всеми своими отчетами.

— Он сегодня не в духе, — пожимает плечами секретарь, когда я кладу ей на стол бумаги. — Поэтому занеси, пожалуйста, все это сама.

Я делаю выдох и скольжу глазами по новой хромированной табличке, где написаны инициалы и незнакомая фамилия нашего нового рабовладельца. Как жаль, что прежний хозяин решил продать свои активы, не выдержав новой экономической обстановки в мире…

Как вчера помню тот день, когда пришла сюда устраиваться на работу. Тогда меня и брать-то никуда не хотели из-за маленького грудного ребенка, и только здесь пошли навстречу, войдя в положение матери, которая осталась одна сражаться против всего мира.

Именно поэтому я и не написала заявление об уходе, как многие. Не дело это — предавать тех, кто протянул тебе руку помощи в трудную минуту…

— Может быть, я потом?

— Александр Сергеевич, к вам Тихонова, — секретарь даже не дает мне возможности сбежать из логова дракона, и тут же указывает глазами на дверь.

Прижимая к себе бумаги, которые готовятся разлететься от неловкого движения, берусь за ручку и через секунду попадаю в полутемный кабинет.

Новый владелец уже обжился на этом месте. С грустью отмечаю, что пропал шкаф, где были выставлены красивые открытки, стена с дипломами сиротливо чернеет дырочками от гвоздей, а большой стол передвинут на середину комнаты.

— Я… — моргаю несколько раз, чтобы после света привыкнуть к полутьме.

Темная фигура одним слитным движением, в котором чудится что-то кошачье, буквально перетекает из-за стола ближе ко мне. Какое-то неясное предчувствие тут же сжимает сердце, а в висках начинает гудеть. Прижимаю руку к груди и делаю несколько выдохов, чтобы успокоиться. Да что это со мной?

Мужчина встает позади меня, и я не могу сделать ни единого движения — чувствую себя кроликом, попавшим на ужин к питону. Глаза, наконец, привыкают к полутьме, и я ясно различаю все мелочи, с которыми изменился кабинет.

Он стоит позади, и я буквально обмираю от ужаса. Руки покрываются гусиной кожей, а губы пересыхают. Быстро облизываю их.

— Здравствуйте… Александр… Сергеевич.

— Ну, здравствуй, Вика, — говорит он мне в ухо, от чего волосы буквально встают дыбом, а сердце начинает колотиться так часто, что кажется, оно готово пробить грудную клетку на раз-два. Мне так страшно, что я сейчас могу упасть в обморок. Потому что я только теперь понимаю, кто стоит за моей спиной. Кто спрятался за чужой незнакомой фамилией нового директора нашего предприятия. Кто достоин того, чтобы гореть в аду на самом сильном огне.

Глава 2

*Вика*

Мамочки… Мамочки…

Пулей пролетаю мимо секретаря и влетаю в свой кабинет. Пальто, шарф, сумка — все хватаю в кучу и мчусь к лифту. Лицо горит, как после пощечин, в душе настоящий кавардак, а сердце буквально бьется в пятках, потому что выпрыгнуть из груди никак не получится…

Подружка что-то кричит мне в спину, но я отмахиваюсь, — не хочу, чтобы кто-то видел, как я позорно разревусь, как меня скрутит истерика, конца и края которой явно не будет.

«Две недели»…

Бывший муж…

«Компания — подарок будущей жене»…

Господи, у меня сейчас голова лопнет от всего…

Черт, ну почему так долго едет лифт? Отчаянно жму на кнопку первого этажа, чтобы выбраться из этого здания, вдохнуть полной грудью воздух. Мне срочно нужно подышать, иначе я точно свалюсь трупом.

Там, в кабинете моего бывшего директора на меня обрушилось слишком много всего, слишком много, что способно выдержать мое бедное заячье сердце.

Я думала, что мы уже никогда, никогда не встретимся — хватило нашего последнего разговора в день выписки из роддома, когда я стояла в одиночестве с младенцем на руках, и вот поди ж ты…

Как черт из табакерки, как самый страшный кошмар.

Втиснувшись в автобус, я встаю возле входа, чтобы меня не затолкали все те, кто соберется выходить. Совершенно не обращая внимания на толчки в спину, на все неудобства общественного транспорта, на кочки, на которых регулярно подскакивает автобус.

В моей душе все переворачивается и стонет, агония хватает за горло и сжимает спазмами так сильно, что перед глазами рябит.

Он дал мне две недели на отработку? Какое чертово благородство! Увольнение?! Да я ни дня рядом с ним, под его руководством не собираюсь работать! Дышать одним с ним воздухом, входить каждый день в одни и те же двери!

— Девушка? Вам плохо? — раздается участливый голос сзади.

— Что? Нет, нет, спасибо, — пытаюсь улыбнуться, но это плохо получается — губы дрожат.

Достаю телефон и захожу в приложение мобильного банка. На карте — сто пятьдесят рублей. Черт.

Все, что получу, если еще этот гад не вмешается и не решит урезать последние оставшиеся деньги, уйдет на оплату съемной квартиры.

Перед глазами снова все темнеет.

Мне даже продуктов не на что будет купить.

— Пропустите, я выхожу, — торопливо сую мелочь водителю и выхожу на темнеющую улицу. Делаю вдох так сильно, что даже легкие ломит. Но это не помогает расчистить стаи мыслей, которые крутятся, вьются, бьются друг о друга в голове.

Но одна мысль все же сильнее остальных. Наверное, это материнский инстинкт — чтобы ни случилось, в первую очередь ты думаешь о ребенке, все остальные проблемы должны быть на втором плане.

И потому я ускоряюсь — пешком идти довольно далеко, да еще и по темноте — сейчас стремительно темнеет, а фонари городские власти не удосужились провести — конечно, ведь тут не живут бизнесмены и депутаты, всего лишь работает дом — интернат для детей с ограниченными возможностями здоровья.

Времени остается все меньше, и я фокусируюсь на дороге. Последние метры уже почти бегу — вижу, что стоянка возле здания уже почти пуста, а это значит, что моя малышка снова осталась последней…

Дергаю ручку двери на себя и буквально вваливаюсь в холодный полутемный холл.

— Мамочка!

— Варенька!

Кидаюсь к дочери, целую ее щечки, обнимаю, чувствуя тепло ее тела, ее прекрасный аромат, пытаюсь напитаться ее настроением. Маленькая моя, девочка моя сладкая, несчастная моя душенька…

— Тихонова! — грозно говорит няня. Ее-то я и не приметила, но она, как всегда, держит оборону. Сложила руки на груди, неодобрительно сверкает глазами в мою сторону — впрочем, эта поза мне кажется уже привычной. — Вы снова опоздали. Приходите самой последней.

— Простите меня, на работе задержали… Я…больше так не буду. — мне хочется одновременно и провалиться под землю и накричать на женщину, пожаловавшись ей на свою нелегкую жизнь матери-одиночки с особенным ребенком. Но я не делаю ни того, ни другого.

Проглатываю обиду и слезы второй раз за этот длинный суматошный, ужасающий день, и надеваю Вареньке ботиночки. Снимаю с тормоза коляску и медленно, осторожно выкатываю ее на улицу.

— Поедем на машине? На такси? — спрашивает дочь — живем мы далеко и в такие дни я стараюсь увозить ее на специальном транспорте. Но не сегодня…

Памятуя я о своих несчастных, жалких ста рублях в кошельке, я натягиваю на лицо самую фальшивую из своих улыбок:

— Нет, милая, сегодня мы пойдем домой пешком. Пройдемся, посмотрим, какая погода, как красиво и хорошо на улице…

— Да, мамочка, — легко соглашается мой ангелочек.

Я включаю на телефоне фонарик, чтобы малышка светила на дорогу, и выезжаю вперед, на пешеходный тротуар.

Она смотрит по сторонам, а я же смотрю только вперед — в темноту, вижу, как сильно трясется фонарик — дорога старая, ужасно плохая, колясочку трясет. Но Варенька ни за что не пожалуется на то, что ее качает, и я прикусываю губу так сильно, чтобы не разреветься в голос, что ощущаю на языке привкус своей крови.

Глава 3

*Вика*

— Мамочка, — доносится голосок как через вату. — Мамочка, я пить хочу.

— Сейчас, сейчас, детка, сейчас, — говорю, а сама даже рукой пошевелить не могу. Губы будто пудовые гири, а глаза проклеены суперклеем — никак не хотят открываться. Да и сама голова гудит, как будто заколоченный улей с сердитыми пчелами внутри.

Отчаянно борюсь с собой, не с первой попытки, но встаю. Кое-как дохожу до кухни, наливаю стакан воды, но прежде чем отнести его Вареньке, выпиваю сама. Один, второй. Не выдерживаю и пью прямо из графина. Так жадно, что вода катится по подбородку и падает на ночную рубашку. Несмотря на то, что она теплая, комнатной температуры, я ощущаю эту дорожку воды так, будто бы это лед. Кожа чуть не шипит от этого.

Ну вот.

Значит, у меня температура.

Пока несу воду Вареньке, ставлю градусник. Хотя он и не нужен — ощущаю себя ровно так, как чувствует себя десятидневный труп — не лучше, и не хуже.

Пока умываю дочь, пока завариваю ей кашу, наливаю чай, чувствую каждую секунду, что еще чуть-чуть, и свалюсь на пол.

Перед глазами все окружение крутится каруселью, веки наливаются свинцовой тяжестью.

И как некстати вспоминаются слова бывшего мужа, сказанные вчера: «Ты уволена, ты уволена, ты уволена».

Мелькает мысль не пойти на работу — как представлю себе, сколько нужно сделать телодвижений, чтобы добраться до нее, опускаются руки.

И только уронив на пол расческу, понимаю, что поднять ее с пола просто не смогу — иначе сама свалюсь и не смогу встать с пола.

— Варенька, — говорю, а сама ужасаюсь своему скрипучему голосу. — Сегодня никуда не идем. Остаемся дома.

— Ура! — смеется дочь. Для нее то, что мы остаемся дома значит веселый выходной, море мультиков и развлечений, а мне…

Мне нужно подавить в себе желание разреветься. Как это все не вовремя!

Видимо, вчерашний марш-бросок под дождем, мокрой, истерзанной, испуганной встречей с бывшим мужем, не дался просто так — организм засбоил. Я достаю пачку с лекарствами, пью жаропонижающее, включаю Варе телевизор с каналом, где идут мультфильмы, выкладываю перед ней игрушки и воду с печеньем, чтобы дать себе немного времени отлежаться, а достаю сотовый телефон. Нужно придумать, что сделать, чтобы никто не понял, что я не пришла на работу. Или, все же, признаться?

«Викусь, ты что, забыла, меня в командировку на день сослали. Приеду поздно ночью, ” — пишет в ответ сообщение подруга. Точно, она уехала, ее не то, что в кабинете, — нет в городе. Тогда придется говорить про то, что заболела и на работу не выйду. Как же все это не вовремя, как не вовремя…

Трубку берет секретарь из главной приемной.

— Это Тихонова, — хриплю я, с ужасом понимая, что мой голос становится похожим на пропитый бас алкоголика. — Прошу оформить «мамин день», потому что очень сильно заболела.

— Больничный? — слышу, как секретарь кривит губы.

— Нет, нет, — пугаюсь. Больничного только сейчас не хватало! Нельзя давать возможностей уцепиться никому за мою несостоятельность, мне так или иначе нужно удержаться на работе. — «Мамин день». Ни разу за все время работы его не брала.

Мне кажется, я воочию вижу, как секретарь закатывает глаза. Серпентарий, что сделать. Чем человек ближе к телу главного, тем ему больше кажется, что он также наделен большой властью.

— До свидания, Тихонова.

Едва услышав в трубке гудки, немного успокаиваюсь. Ладно, все будет хорошо. Я приду в себя и решу все проблемы, которые навалились на меня одним махом. Нужно только сейчас выкарабкаться из этой страшной ямы, в которую уплывает разгоряченное сознание…

Как только голова касается подушки, как я снова оказываюсь в том самом страшном дне, когда я вышла из роддома с малышкой на руках.

Погода стояла жаркая — разгар цветущего лета. Солнце било в глаза, заигрывало с волосами, куталось в ресницах, но оно никак не могло добраться до моего сердца, где царил мрак. Я осталась одна. Муж меня бросил, и мне нужно было что-то делать, как-то выкарабкиваться из этой ситуации.

Добравшись до квартиры, я обнаружила купюры, связанные резинкой и записку: «Этого тебе хватит на первое время». Документы о разводе лежали тут же, в файле. Я перечитала их несколько раз, чтобы убедиться в том, что человек, который, казалось, был ближе всех ко мне, который заменил мне собою весь мир, банально выбрасывал меня на улицу. Ни с чем — ровно так, как я пришла в его дом. С небольшой сумкой вещей.

Не знаю, где был тогда мой разум, но я, ведомая гормональным сбоем, усталостью от бессонных ночей, резко поставила размашистую подпись под всеми бумагами, котоыре там были. Нет, я не претендую, нет, я не буду просить, нет, я не стану претендовать…

И нет, я больше никогда этого не прощу…

Денег хватило на несколько месяцев жизни в съемной квартире. А после пришлось срочно искать работу. Искать, крутиться, бегать.

И только тогда, когда я решила, что моя жизнь наладилась, судьба снова ударила наотмашь — Варенька не могла ползать. Не могла шевелить ножкой.

Глава 4

*Вика*

— Солнышко, только не волнуйся, — лепечет Иринка в трубку с утра. — Но это правда, твои документы подписаны, ты уволена приказом. Даже без отработки.

— Я сегодня не смогу подойти на работу, — горло сипит и дерет так сильно, будто бы проглотила ежа, который кувыркается внутри. — Но завтра…может быть, завтра приду разбираться.

— Милая, — она понижает голос. — Там бесполезно говорить. Этот новый…бес ему, что ли, в ребро вселился? Все перетряхивает, перетрясывает, увольняет направо — налево. И ничего не скажешь ему — себе дороже. Как зыркнет глазом в твою сторону, аж дурно делается!

— Ирин, сможешь в бухгалтерию сходить? Когда они мне выплатят остатки?

— Ох, дорогая… — она снова понижает голос и уже почти не слышно, что говорит, приходится напрягать слух. — Тебе влепили два штрафа за опоздание. Он специально по камерам последние три дня смотрел… Будто искал, к чему прицепиться. И прицепился. Благодаря этим штрафам ты ничего не получишь. Все до нулей тебе обрезали, милая…

Я резко выдыхаю, чувствуя, как перед глазами темнеет.

До нулей…

С моим тощим кошельком и неясной перспективой на будущее это — самая ужасная новость, которую я когда-либо слышала!

— Я могу тебе занять на месяц… И малышке кое-чего прикупила, приеду завтра вечером, привезу вкусненького.

Шмыгаю носом.

— Ты плачешь, роднуль? — расстраивается подружка.

— Да нет, — утираю я слезу. — Заболела же, сопли, кашель, в общем, полный набор.

— Я все равно приеду! — храбрится Иринка. — Маску натяну, витаминов привезу. По возможности. Не расстраивайся.

— Да я и не расстраиваюсь. В трудовую инспекцию пойду. Пусть сам там думает, как выкрутиться, — мстительно прищуриваю глаза.

— Пфе, в трудовую, — Иринка горько усмехается. — Да бесполезно. Ему все как об стенку горох. Он право собственности переоформляет, хоть что делай, жалуйся, господа бога, президента зови, — бесполезно. У него вообще все схвачено. Не мужик, а акула какая-то… Ты ж не одна такая. Уже полно народу выгнал, и хоть бы хны. Но только не понятно, с чего к тебе такое отношение…особенное…

Я молчу, положив голову на мокрую от пота подушку. Не нужно мне его это «особенное» отношение. Вообще не нужно!

— Он как твою фамилию слышит, аж трясется весь, волнуется. Видео, где ты проходную проходишь, аж несколько раз просил перемотать. Ви-и-ик, вы знакомы, что ли?

— Нет, — поспешно и слишком резко говорю, обрубая разговор. — Я все поняла. Завтра приду за своими вещами. Уж вещи-то мне мои он обязан отдать.

— Ты не расстраивайся, Вик, не расстраивайся…

Отключив телефон, я смотрю в потолок, на ржавый подтек побелки от потопа несколько месяцев назад. Мысленно перебираю, что могу сделать в такой ситуации, к кому обратиться, кого попросить о помощи, и понимаю вдруг, что никого не могу озадачить. Не к кому мне идти, некого просить, да даже денег занять практически не у кого! Все эти годы я так старалась выжить, что буквально зубами вырывала, отвоевывала каждый день у судьбы, и совсем не обрастала полезными знакомствами. Если вообще можно обрасти полезными знакомствами, будучи одинокой мамой…

— Ма-а-ам, а в садик завтра идем?

В глазах щипет, будто песка бросили.

Мне ни в коем случае нельзя раскисать. Ради вот этого вот тоненького голосочка и нельзя!

— Пойдем, дорогая, пойдем.

***

На утро, закинув в себя горсть таблеток — двойную дозу, чтобы наверняка, я одеваюсь теплее и везу малышку в школу-интернат. С трудом, словно в бреду, преодолеваю долгую дорогу до учреждения, переодеваю ее в легкую одежду, оставляю запасные вещички воспитателю и заверяю ее, что сегодня уж точно не опоздаю забрать ребенка.

Конечно не опоздаю — работы-то у меня сейчас нет!

Втиснувшись в автобус, добираюсь до офиса. Если рано утром меня колотил озноб, то сейчас, после общественного транспорта, наоборот, хочется скинуть с себя всю одежду, чтобы подставить разгоряченное тело холодным ветрам и остудиться.

Показываю пропуск и прохожу в свой кабинет.

— Викуль! Да я бы сама тебе все вещи твои принесла, — подбегает Иринка. — Я в любом случае к вам сегодня собиралась.

— Я в бухгалтерию, Ир.

Она заглядывает в мои глаза.

— Вик, ты совсем красная, так плохо, да? — Она участливо заглядывает в глаза. — Бедная моя, бедная…

В бухгалтерии подтверждают слова Ирины. Я безработная и совсем безденежная. Конечно, можно как-то бороться, искать справедливости, но толку… Толку никакого не будет, это точно…

И потому медленно складываю вещи в пакет, утираю лицо платком, пью воду из стакана, чтобы хоть немного остудиться, и бреду вперед.

Как только дохожу до приемной, чтобы забрать трудовую, замираю.

Потому что слышу ненавистный голос.

Голос бывшего мужа.

— Ты не должна была приезжать, — нетерпеливо говорит он кому-то. — Зачем ты сюда приехала?

Глава 5

*Вика*

Зарр-р-р-аза, нет, ну каков козел, а?! Меня аж всю трясет от негодования, от злости, от нарастающего изнутри тела жара. Температура тела растет просто невероятно быстро, но зубы стучат друг о друга — наверное, это последствия стресса от встречи с этим упырем.

Нереально, невозможно просто так стоять и спокойно с ним говорить.

Да просто дышать одним с ним воздухом нельзя!

Чертыхаюсь и с усилием впечатываю руку в кулак. И только эта боль немного отрезвляет.

Он все такой же подонок, каким был прежде — все такой же. Нисколько не изменился, нисколько не поменялся. Все такие же мрачные глаза, все такой же тембр голоса, все такое же крепкое объятие, все такое же…

Черт, да даже моя реакция на его близость, на его тело точно такая же, как прежде, будто и бы не было этих лет, будто они промелькнули в календаре телефона!

С усилием заставляю себя сделать шаг, потом еще один. Нужно идти вперед, не оборачиваясь, не смотреть назад, на то, как его широкая спина скрывается за углом, и тем более ни в коем случае нельзя думать о том, к кому он идет. Кого обнимет после меня, к кому прикоснутся его губы.

Чертыхаюсь и удаляюсь гордо, печатая шаг.

Но на подходе к остановке мне снова становится плохо — перед глазами все мутнеет, плывет и начинает шуметь в ушах.

Я подхожу к павильону, сажусь на лавочку.

— Напьются, и ходят, ходят, — слышу ворчливый голос будто бы через вату. — Что ходят, что дома не сидится? А еще девушка! Тьху, как не стыдно!

Прикрываю глаза, чтобы на мгновение отгородиться от этого назойливого внимания, неприятного, липкого, противного. Хватит с меня на сегодня этого позора. Довольно.

Слышу, что подъезжает автобус, и, сквозь полуприкрытые веки вижу, что это мой номер. С трудом, но заставляю себя подняться, войти в салон, даже найти место у окна и расположиться там так, чтобы не заострять на себе внимания. Потому что если хоть кто-то еще мне скажет слово, то я просто взорвусь, а после разлечусь на маленькие осколки, которые собрать будет просто невозможно.

И, едва снова прикрываю глаза, от усталости, от накатившей слабости, снвоа вижу перед собой его перекошенное яростью лицо, губы, которые брезгливо произносят слова. Последней каплей стали деньги, которые он демонстративно сжимает в кулаке и бросает мне под ноги.

— За проезд оплачиваем! Девушка! Или плати, или выходи!

— Се-сейчас, — негнущимися пальцами ищу в кармане пальто мелочь, высыпаю в руку контролеру.

Спустя томительную вечность я сижу в кухне и загружаю свое резюме на сайт. Опыт работы? Есть. Навыки и умения? Есть. Все есть.

Пусть этот чертов мудак уволил меня, оставив без денег, без надежды на будущее, но я выжила тогда, выживу и сейчас! Не позволю ему сломать мою жизнь, разрушить ее, потоптаться на руинах и развеять прахом.

Просто потому, что мне есть за кого бороться. И я сейчас говорю не о своей растоптанной гордости, не о себе. Я говорю о нашей дочери. Пусть это чудовище и делает вид, что нас не существует для него, я еще выживу. Мы выживем.

От усталости я кладу голову на сгиб локтя и проваливаюсь в марево сна. Мне кажется, что я плыву в реке, и она обвивает меня своими теплыми, ласковыми волнами. И я снова оказываюсь молоденькой девушкой, которой безумно нравится внимание привлекательного парня, разглядывающего ее среди прозрачных речных волн… Как же давно все это было… Как же мы тогда были влюблены… И как же так вышло, что тот парень превратился в злого дракона, который швыряет под ноги деньги, брезгливо сверкая глазами…

***

Громкий телефонный звонок вышвыривает на поверхность. Я сначала даже не могу понять, что нахожусь на собственной кухне, — настолько расфокусирован взгляд, настолько заплыли глаза.

— Алло, — совершенно не узнаю собственный голос. Горло распухло, и кажется, будто во рту дерево.

На том конце провода тоже сомневаются в том, что трубку взяла я, но после несколько мгновений слышу голос няни из детского сада, куда ходит Варенька.

— Тихонова? Вы Варю сегодня забирать будете?

Я спешно смотрю на часы, и понимаю вдруг, что за то время, что я была в отключке, наступила темнота, вечер съел все кухонное пространство, а часы на столике кроваво говорят о том, что я опоздала на час. На целый час!

— Я… — мысли мучительно бьются друг о друга, голова ватная, но ничего не поделать. Я точно никуда не успею. И тем более — еще вопрос, смогу ли добраться до дома пешком с колясочкой. — Я сегодня оставлю Варю с ночевой. Завтра вечером заберу ее. Спасибо.

— Предупреждать нужно! — няня откликается нелюбезно, а я готова разреветься.

Еще в самый первый день, когда мы с Варенькой пришли в интернат для особенных детишек, договорились, что я буду каждый вечер забирать ее домой. Таких ребят в группе оказалось несколько, остальные оставались до выходных. Я честно, верой и правдой держала данное обещание, но сегодня… Впервые меня настолько выбили из колеи, настолько быстро и серьезно лишили почвы под ногами, что я даже не смогла найти в себе силы и позволила себе минутную слабость.

Глава 6

*Саша*

Я так и не приезжаю вечером в квартиру, игнорируя множественные звонки Дарины. Сначала выпиваю в клубе с друзьями, а потом снимаю номер в гостинице и заваливаюсь спать. Не хочу ничего. На душе мерзко. От собственного поведения мерзко. От того, что до сих пор не могу отпустить бывшую, несмотря на то, как она поступила со мной. Она до сих пор смеет называть своего ребёнка моим. Как у неё только язык поворачивается?

Ненавижу…

Просыпаюсь с этой проклятой, отрезвляющей душу мыслью, и смотрю в телефон. К какой меня матери или бабушке отправляет Дарина, нет совершенно никакого дела. Плевать на эту девку. Плевать на всё, что с ней связано.

Плевать!

Плевать!

Плевать!

Даже если однажды она станет моей женой. Дарине придётся терпеть меня таким. Вспоминаю наш поцелуй, и скулы сводит от неприятного ощущения, появившегося во рту. Это так похмелье сказывается? Или яд её губ отпечатался и до сих пор не выветрился?

Телефон начинает звонить, когда я поднимаю с пола рубашку и натягиваю на себя. Смотрю на экран и громко чертыхаюсь себе под нос.

— Мама, не надо! — говорю сходу, чтобы предостеречь себя от выслушивания слезливых моралей.

— Сашенька, ты в порядке? — спрашивает мама уставшим голосом.

Неужели она думала, что может быть иначе?

— Со мной всё хорошо, мам… Ты позвонила, чтобы спросить, как я? Сколько девиц прошло сегодня через мою постель?

— Не говори так грубо с матерью! Я тебя не узнаю совсем! — фыркает мама. — Конечно, я позвонила не для этого. Я хотела спросить, во сколько ты сегодня освободишься. Вернулся отец Дарины из командировки. Мы хотели устроить семейный ужин, где обсудим дату вашей свадьбы. Гришенька был очень рад узнать, что ты, наконец, женишься на его дочери.

Я чертыхаюсь сквозь стиснутые зубы.

Без меня меня женили…

Посмеиваюсь слухам, ведь официальное предложение Дарине я пока не делал, а её отец теперь раскатывает губёшки и, наверняка, думает, как отхватить кусок от моей прибыли. Он ещё тот склизкий увалень. Маме он нравится, и мне порой кажется, что встречаются они не только для того, чтобы поговорить о наших отношениях с Дариной, ведь оба одиночки, без вторых половинок: вдова и разведённый… Идеальная пара.

Фыркаю, поглядывая на часы.

Мне не хотелось бы встречаться сегодня с невестой, но и отказываться не могу, потому что Григорий Матвеевич имеет не последнее место в городе и может нагадить мне, если захочет.

— Во сколько ты хотела устроить ужин, мама?

— Даже так, Сашенька? В девять тебя устроит?

В девять…

Смотрю на часы и киваю.

— Конечно, договорились.

— Я люблю тебя, сынок!

— Я тебя тоже, мама.

Отключаю телефон и вспоминаю безмятежное детство. Тогда слова матери о любви казались мне более искренними, а теперь они стали настолько пресными, что я перестал верить в их реальность. Возможно, зря? Говорят ведь, что мама — единственный человек, который будет любить тебя не за что-то, а вопреки всему. Задумываюсь об этом, одеваюсь и выхожу из номера. Рассчитываюсь с администратором, возвращаю ключ и решаю поехать в головной офис, чтобы проверить, как там идут дела. Не хочу возвращаться в эту гребаную конторку, где снова столкнусь с воспоминаниями о бывшей, о нашей вчерашней перепалке, которая… Только Богу одному известно, чем именно она могла закончиться, если бы я не остановился вовремя. Я видел, как она льнула ко мне, как дрожала в моих руках.

Чёрт!

Но почему всё так? Почему?

Понимаю, что мне следует сконцентрироваться на работе, на огромной империи, которую мне удалось отстроить, но всё равно не могу этого сделать.

Ещё мама с этой своей тягой поскорее женить меня… О чём она думает вообще, приглашая в дом отца Дарины? Хочет, чтобы я поскорее стал снова окольцованным? Вот только какой резон? Я сам не понимаю, зачем вообще согласился тогда встречаться с девкой, которая никогда не вызывала даже симпатии. Назло Вике? Но ей ведь плевать… Если бы ей было хоть какое-то дело до меня, то она вела бы себя иначе сейчас. Она даже не ревнует.

Вспоминаю о ребёнке и думаю…

Это не моя дочь.

Не моя!

Несколько тестов ДНК подтвердили, что она не моя.

Сколько я тогда не спал ночей?

Как сильно ждал этого ребёнка?

Я до последнего пытался верить, что дочь моя, а потом получил на руки результат.

Один…

Второй…

Третий…

Все из разных лабораторий. Я специально сдал наши биоматериалы в разные лаборатории, чтобы исключить возможность фальсификации результата.

Эта маленькая девочка — не моя дочь.

Как только у Вики поворачивается язык врать мне? Мы ведь были так счастливы с ней? Мы беззаветно любили друг друга. Или она попросту притворялась? Пыталась создать мнимый мираж счастья, в которое я поверил, развесив уши? Как идиот…

Глава 7

*Саша*

Сижу в машине, вбивая в навигаторе адрес. Место встречи не изменить, но я всё равно езжу по навигатору — спасибо за то, что показывает пробки и объездные пути.

И тут в мою голову бьёт отрезвляющая мысль: ужин…

Вспоминаю о треклятом ужине, когда уже договорился с парнями здорово провести время в клубе, потому что на работе весь мозг превратился в кашу. А ещё и плюсом ко всему бывшая… Я выяснил, в какой интернат она отдаёт ребёнка, узнал даже то, что вчера она не пришла за девочкой. Она была в ужасном состоянии. А как она чувствует себя сейчас? Задыхаюсь от этих мыслей, хоть и понимаю, что нарушаю своё главное правило — не прощать предателей.

Почему Вика отдаёт свою дочь в интернат? У той всё совсем плохо со здоровьем? Конечно, при таком бурном зачатии не мог родиться нормальный полноценный ребёнок, но девочку мне жаль — она не должна отвечать за погрешности своей матери. Да какой там погрешности? Самые настоящие грехи!

Я некоторое время просто пялюсь в экран телефона.

Мама уже несколько раз звонила, но я не отвечаю ей.

Уж простите, что приеду не при параде, но скоро буду…

Залетаю в дом, когда, наконец, добираюсь до него, и мчусь в столовую.

Дарина сидит рядом со своим отцом, и её лицо сразу же светлеет, как только она видит меня. Широко улыбаясь, она начинает строить мне глазки, но я вижу ненависть, которая кипит в её взгляде. Она словно спрашивает, за что я отношусь к ней вот так, чем именно она заслужила такое отношение к себе, а мне нечего сказать ей и остаётся лишь глупо улыбаться. Сам себе напоминаю дурака, идиота какого-то.

Почему я бегаю?

Почему не могу остепениться?

Почему ненавижу весь женский род из-за мерзкого поведения одной особи?

Пожимаю руку Григорию Матвеевичу, поймав на себе его сердитый взгляд. От мужика разит каким-то приторным дорогим парфюмом, и я невольно морщусь. Мог бы душиться поменьше, а то как на базаре, ей богу.

— Сашенька, а ты почему опоздал? Пробки на дорогах такие большие? — лепечет мама в попытке исправить ситуацию и оправдать тем самым своего непутевого сына.

— Да, пробки, — киваю я, хотя понимаю, что нагло вру в это мгновение.

Плюхаюсь за стол и поправляю воротник рубашки. Мы с Дариной обмениваемся многозначительными взглядами, а мне так и хочется сказать ей, чтобы перестала улыбаться, как поломанная кукла. Я понимаю, что накосячил, понимаю, что никогда не стану достойным мужем для неё, но она всё это знала с самого начала. Знала, и её устраивал такой расклад. Тогда почему теперь так много ожиданий?..

— Александр, твоя мама и Дарина уже сообщили мне радостную новость о том, что вы с моей дочерью решили пожениться. Я, конечно, не ждал, что ты попросишь её руки у меня, но красивее было бы сделать Дашеньке предложение официально.

Дашеньке…

Как противно он склоняет имя своей дочери.

Это же два разных имени!

— До меня дошли слухи, что одна из компаний, которую ты поднимал с нуля, начала падать… Я мог бы подсобить ей подняться, если у нас с тобой будут родственные связи, конечно же.

Гад!

Знает, за что зацепить.

Выдавливаю улыбку и делаю вид, что я заинтересован в разговоре. Да пускай думает, что хочет. Нужно подмазаться? Я сделаю это, а потом поеду к очередной тёлочке, а не к его дочери. И я вижу, что он прекрасно понимает это, но молчит. Его устраивает такое будущее. Дарину оно устраивает. Мою мать устраивает. Тогда в чем дело? Почему я тяну? Вот только вся эта наигранность бесит меня, а мысли, в порядке ли Вика, сводят с ума. Хватаю блюдце и кладу на него луковое колечко. Подхожу к Дарине и встаю перед ней на одно колено.

— Дарина, ты выйдешь за меня замуж? — спрашиваю я, протягивая ей блюдце.

Мама возмущённо ахает, а Григорий Матвеевич скрипит зубами. Дарина хлопает ресничками и пытается выкрутиться. Она хочет оправдать меня в глазах своего папаши, скрасить всю мерзость моего поведения.

 — Малыш, это так мило с твоей стороны… О лучшем предложении я и мечтать не могла, — сквозь слёзы выдавливает моя «невестушка». Она знает, какое предложение я делал Вике, какой грандиозный праздник устроил для той, кого люблю, а у меня в голове звучат до омерзения скрипучие слова: «Иди к своей любительнице малышей». Самолюбие уязвлено, а я надеваю колечко на трясущийся палец Дарины и улыбаюсь.

— Можешь теперь съесть его, Заюшка, — говорю я, делая акцент на ушах, пожалуй, единственном недостатке, который так сильно портит внешность моей избранницы, и ей приходится распускать волосы, чтобы скрыть свои заострённые эльфийские ушки.

Дарина дрожит, дёргает губой от обиды, а я встаю на ноги, возвращаюсь к своему месту и плюхаюсь на стул. Накладываю в тарелку салат и принимаюсь уплетать его, а потом смотрю на всех присутствующих, раскрывших свои рты.

— Что-то не так? — спрашиваю я. — Вы хотели официальное предложение? Я его сделал! Ах да! Простите, забыл кольцо с бриллиантами. Я ведь с работы сюда примчался, голова забита совсем другими мыслями.

Достаю из кармана пиджака бархатистую коробочку с кольцом, которое мне всучила мать, подхожу к Дарине и ставлю перед ней.

Глава 8

*Саша*

Давай же, Вика!

Открывай!

От того, чтобы не попытаться выбить эту проклятую дверь прямо сейчас, меня удерживает чувство, что она стоит по ту сторону и просто не хочет мне открывать. Наверняка сразу поняла, кто пришел.

Показывает гонор?

Вика слишком сильно ненавидит меня, как и я её. Вспоминаю нашу встречу через пару недель после родов: Вика вломилась ко мне в офис и набросилась на меня.

— Трус! Какой же ты трус! Ненавижу! Ненавижу тебя! — рыдала Вика и кашляла, захлёбываясь слезами. — Как ты мог бросить своего ребенка? Почему сбежал, оставив нас одних? Тебя так сильно напугала ответственность за ребёнка-инвалида?

— Тебе, правда, интересно, что меня напугало? Я не хотел закатывать скандал, потому что тогда ты только рассказала мне о своей беременности, но я все знаю о твоих похождениях! — оторвав руки, которые смели прикасаться к другим мужчинам, от себя, я легонько толкнул Вику назад.

— Понимаешь, что это значит, Вика? Я знаю всё о твоих изменах, и о том, что эта дочь не моя. Хочешь сказать что-то в свое оправдание?

— Я не изменяла тебе. Саша, очнись! Ты в своем уме? Варя твоя дочь! — опешила от неожиданности бывшая.

— Нет! Не моя! Я хотел верить в это, Вика. До последнего верил. Я ждал её рождения и сделал тест. Как ты смеешь врать, глядя мне в глаза? Что я сделал не так, Вика? Я любил тебя, даже не подозревая, что ты можешь оказаться такой грязной подстилкой.

Хлёсткая пощёчина оглушила. Физическая боль оказалась ничем по сравнению с душевной, с той, которая терзала меня на части. Вика ещё раз посмотрела мне в глаза, но на этот раз в её взгляде билось не отчаяние, а ненависть. Она развернулась и ушла.

Я снова стучу в проклятую дверь, избавившись от дурмана нахлынувших воспоминаний. Она не отвечает на телефон, не открывает, но я чувствую, что она избегает меня. Мне только нужно убедиться, что она жива, что дышит.

Слышу столь желанный скрежет замочной скважины, но открывается совсем не та дверь. Старушка выглядывает из ближайшей квартиры и смотрит на меня.

— Совсем уже стыд потеряли! Говорила я, что шалава эта нам покоя не даст. Заселилась тут малолетка с дитём недоразвитым.

— Бабка, скройся, если сама не хочешь стать недоразвитой! — рычу я, взбешённый столь хамским поведением женщины.

Старуха начинает ойкать, слать меня к какой-то матери, но спешно закрывает дверь.

— Вика, я знаю, ты слышишь меня. Если не откроешь, я выломаю дверь…

Последнее действует безотказно: бывшая сдаётся. Она открывает, но не спешит пропускать меня в квартиру.

— Что ты здесь делаешь? Я тебя не приглашала! — бормочет Вика хрипловатым голосом, а я понимаю, что её состояние оставляет желать лучшего.

Беру её за плечи и двигаю в сторонку, а она обмякает в моих руках, как тряпичная кукла и даже не сопротивляется. Вижу, что хочет, но у неё нет на это сил. Глаза бывшей заплаканные, а губы и нос слегка распухли, вероятно часто вытирала их платочком.

— Ты вся горишь! Лекарства есть? — спрашиваю я, пристально глядя на бывшую.

— Катись к дьяволу, Саша. Ты сделал больше, чем мог. Пришёл посмотреть на последние попытки мышки выбраться из мышеловки? Так вот не дождёшься! Я выкарабкаюсь! Всегда выбиралась из поганого болота и на этот раз выползу.

— Мама, с кем ты говоришь? — доносится тонкий голосок, следом за которым я слышу детский кашель.

— Ни с кем, милая. Я сейчас приду, намешаю тебе чай с малиной и приду!

Вика зло смотрит на меня.

— Убирайся! Чего застыл? Забыл свои слова? Варя не твоя дочь, а я грязная подстилка, поэтому тебе такому святоше тут нечего делать.

— Я хочу помочь… Я дам тебе деньги. На лекарства. Если хочешь, то я сам съезжу в аптеку и привезу их.

Вика начинает смеяться, глядя мне в глаза, и я понимаю, как мерзко всё это выглядит со стороны. Я сам растоптал её, так зачем теперь хочу подняться на ноги? Не могу видеть её в таком состоянии. Лучше бы мы не сталкивались больше, не виделись никогда…

Достаю из кармана деньги и протягиваю бывшей, а она делает шаг назад и смотрит на меня осоловелыми глазами.

— Засунь эти деньге себе в одно место и убирайся отсюда.

Вика покачивается.

Ей нужен отдых, и я хочу помочь ей, но снова вспоминаю всё, через что она заставила меня пройти. Перед глазами появляется то видео и сбивчивое дыхание моей жёнушки, на которой трудятся два мужика. Тошнотворный ком стягивает горло. Я едва сдержался в тот день, чтобы не вернуться домой и не свернуть ей шею, а потом…

— Пошёл вон отсюда, — выдавливает Вика. — Или я вызову полицию. Тебе в этом доме не рады и никогда не будут рады.

— Мамочка! — зовёт девочка из комнаты, и Вика открывает дверь.

Краем глаза замечаю девочку, и в сердце колит. Сам не понимаю, почему, ведь это просто ребёнок. Пусть не такой самостоятельный, как остальные дети, но ребёнок.

Обычный.

Глава 9

*Саша*

Проходит неделя с нашей последней встречи с Викой. Конечно, я видел бывшую после, но она даже не подозревала, что я находился рядом. Я согласился назначить дату свадьбы, и мама с Дариной начали активно готовиться к ней, а я просто надеялся, что новая жена позволит вытравить мысли о бывшей из головы. Девочку положили в больницу из-за простуды, и я обеспечил лучшую палату для неё. Хоть где-то Вика не проявила гонор, или попросту не догадалась, что я приложил сюда свою руку. Как бы то ни было, девочка не виновата в том, что стала плодом измены. Кончиком языка облизываю пересохшие губы, поглядывая за девочкой через плотное стекло. Она меня не видит, а я её — да. С того самого момента, как я увидел её впервые, моё сердце не могло найти покоя. Было в ней что-то такое, но я не мог понять, что именно.

— Александр Сергеевич, — зовёт меня врач, и я вздрагиваю, отвлекаясь от мыслей.

На мгновение вспоминаю удивление Вики в день нашей первой встречи после длительной разлуки. Она думала, что я сменил фамилию, но так уж вышло, что имя и отчество у нас с новым директором загнивавшей конторки, где она работала раньше, одно…

— Док, я пришёл убедиться, что всё в порядке, — говорю, словно стараюсь оправдаться.

— Вы так ухаживаете за девочкой, словно она ваша родственница, — говорит врач, хитро щуря глаза.

— Родная? Ну что вы док… Просто… Эта девочка моя ответственность в какой-то степени, вот и всё.

— Ну вы не хотите говорить, как связаны с ней, и это ваше право. Её мать до сих пор уверена, что место в лучшем интернате и лучшая палата достались девочке из-за инвалидности.

— Пусть продолжает верить в это, — киваю я. — Так будет правильнее, вы ведь знаете женщин с их гонором и гормонами, которые вечно шалят…

Док кивает и пожимает плечами.

— Есть ещё что-то, что я должен знать? — хмурюсь, глядя, как девочка водит пальчиком по странице детской книжки, которую я передал ей через медсестру.

— Вряд ли, но если хотите, то я скажу… Шанс поставить девочку на ноги утекает, как песок сквозь пальцы… Мы должны провести операцию как можно быстрее, но мать не может найти деньги. Операция стоит немало. Если не провести её срочно, то потом уже шансы достичь желаемого результата, станут равны нулю.

Я киваю и поджимаю губы.

У девочки есть шанс встать на ноги и жить полноценной жизнью. Скоро она пойдёт в школу… У меня вдруг появляется желание поближе познакомиться с ней, узнать её получше, но я отметаю его.

— Я могу передать ей подарок? — спрашиваю я, искоса поглядывая на врача. — Я о том… могу ли я одеться в форму медбрата, чтобы её мать ничего не заподозрила?

— Да, конечно. Виктория сейчас отлучилась, попросила медсестёр приглядеть за девочкой до вечера.

Я улыбаюсь и иду следом за врачом в сестринскую, где мне дадут халат и помогут облачиться во врача. Сам не знаю, зачем оно мне надо? Это просто обычный ребёнок, но почему она пробуждает внутри такие странные чувства? Почему хочется поговорить с ней, спросить как дела? Хотя как могут быть дела в её положении? Если Вика узнает, что я общался с её дочерью, она глаза мне выцарапает.

Одеваюсь и достаю из кармана пиджака маленького плюшевого ёжика, которого купил в супермаркете, когда заходил за водой и сигаретами. Перекладываю игрушку в карман халата и иду к девчонке.

— Вы пришли, стобы ставить мне укол? — спрашивает Варя, как только я вхожу.

— Укол? — хмурюсь, а потом понимаю, что я в костюме медбрата. — Нет, малышка, я пришёл просто спросить, как ты себя чувствуешь. Привет.

Чувствую себя идиотом, потому что пошёл к ребёнку, которого любимая жена родила от чужого мужика.

— Привет, — улыбается девочка.

Букву «р» она проговаривает пока плоховато. Ещё маленькая. Смотрю в такие невинные глаза, и душа выворачивается наизнанку. Она не должна отвечать за грехи своей матери.

— Как ты себя чувствуешь?

Приближаюсь к стулу, стоящему у кровати, и присаживаюсь на него.

— Всё хорошо. Наверное, скоро мне можно будет вернуться домой. Смотрите, как я нарисовала!

Девочка показывает свои рисунки, и мой взгляд прилипает к омрачённой женщине, которую я вижу на изображении.

— Это моя мама! Маме приходится непросто со мной, но скоро я встану на ножки и буду помогать ей, — звонким голоском заявляет девочка.

Не встанешь…

Если не сделать операцию, не встанешь…

Хочу сказать ей это, но стискиваю зубы и проглатываю эти проклятые слова.

Кто сказал, что я не могу стать волшебником и не исполню детское желание?

На глаза наворачиваются слёзы.

Сердце переворачивается, и мне сложно говорить с ней, оставаться здесь.

— Конечно, встанешь. Смотри, что у меня есть! Это волшебная игрушка. Если ты загадаешь желание и расскажешь ему, то оно непременно исполнится!

Достаю из кармана игрушку трясущейся рукой и протягиваю девочке.

— Правда? — широко распахивает глаза малышка от удивления.