Моя Лилия

1.

Флоренция. Утро.

Сквозь узкое окно мастерской проникал первый свет, золотисто-бледный, такой, каким бывает рассвет в Тоскане — мягкий, но уже обещающий жаркий день. Доменико Конти сидел за длинным деревянным столом, заваленным чертежами, и задумчиво водил карандашом по листу. Перед ним лежали эскизы фасада старого палаццо, которое он мечтал восстановить. Бумага хрустела, пальцы были в графитовых пятнах, а в груди ощущался тот знакомый, щемящий комок: тревога за завтрашний день.

Высокий, почти два метра ростом, широкоплечий, с черными как смоль волосами и карими глазами, в которых всегда отражалась смесь страсти, упрямства и усталости. Его внешность могла бы открыть двери в мир модельных агентств или кинематографа, но Доменико с юности знал: его призвание — стены. Камни, арки, витражи, колонны. Он хотел быть не просто архитектором, а хранителем прошлого, спасителем забытых зданий, чтобы они не исчезли под натиском времени и равнодушия.

С шестнадцати лет он жил вдали от дома. Родной юг Италии остался позади вместе с шумными улицами, запахом моря и голосами родных, которые когда-то пытались отговорить его. Теперь ему было уже двадцать пять, у него была Флоренция: город, в котором каждое здание могло стать книгой, если уметь её читать.

Год назад, когда Доменико перебрался во Флоренцию он поселился в уютном доме на берегу набережной реки Арно, через какое-то время открыл небольшую фирму по реставрации. Мечта стала реальностью, но реальность оказалась суровой: клиентов было мало. Люди хотели дешевого ремонта, а не кропотливой реставрации. Меценаты всё реже вкладывались в культуру, чиновники были заняты своими играми. Он искал заказы, писал письма, ходил по офисам и музеям, но чаще возвращался домой с отказами.

Сегодняшнее утро ничем не отличалось от предыдущего. На столе остывал кофе, который он даже не заметил. Внутри него росло отчаяние, но рядом с ним, как верный спутник, шла и упрямая решимость. Он не сдастся. Он слишком много поставил на карту.

— Нужно только ещё одна встреча, ещё одна возможность, — прошептал он самому себе, проводя рукой по волосам.

За окном гудел город. Флоренция жила своим ритмом, шумела туристами, смеялась в уличных кафе. А он сидел в маленькой мастерской и мечтал о больших делах. Его обычный день начинался и заканчивался одинаково: работа, мысли о будущем, и вновь работа. Иногда вечерами он выходил к набережной Арно, чтобы вдохнуть свежий воздух и напомнить себе, ради чего он всё это затеял.

Верона. Вечер.

На другой стороне Италии, в городе, чья история была пропитана музыкой, танцами и трагедиями Шекспира, Франческа Роси заканчивала очередную репетицию. Её лёгкие ноги скользили по деревянному полу театрального зала, тело слушалось музыку так, будто она была её продолжением. Последний аккорд стих, и девушка замерла в финальной позе. Дыхание сбилось, щеки раскраснелись, но глаза сияли — в них горел огонь мечты.

Франческа хрупкая, воздушная, изящная, словно созданная для того, чтобы парить на сцене. В свои двадцать один она была юна и прекрасна. Её длинные черные волосы были собраны в строгий пучок, тонкие руки дрожали от усталости после многочасовой репетиции, но она всё равно улыбнулась своему отражению в зеркале.

Она жила с родителями, в небольшой квартире неподалёку от центра. Семья поддерживала её, хотя все родные понимали, что путь танцовщицы тернист и полон разочарований. Франческа мечтала об одном: выступить на легендарной Арене ди Верона, на сцене под открытым небом, где звучали самые великие голоса и танцевали лучшие артисты мира. Но пока это была только мечта. Её дни проходили в репетициях, в ожидании звонка, приглашения, случайного шанса. Сцена звала её, но двери оставались закрыты.

После занятий она возвращалась домой поздним вечером. По дороге Франческа любила останавливаться у площади, где собирались уличные музыканты. Она слушала их, закрывала глаза и представляла себя танцующей под живую музыку, свободной и беззаботной. Это были её маленькие мгновения счастья.

Но чаще Франческа чувствовала усталость. В груди таилась тоска — тихая, неразрушительная, но постоянная. Тоска по большому признанию, по моменту, когда её талант увидят и оценят. Она знала: пока ей нужно работать, трудиться больше, чем другие. И она трудилась.

Вечером, сидя в своей уютной комнате у окна, она пила чай с мёдом и делала растяжку, глядя на городские огни. Она любила Верону, но иногда ей казалось, что стены этого города слишком тесные для её мечты. Она верила: однажды они распахнутся, и её судьба изменится.

Они пока не знали друг друга. Их жизни шли параллельно, разделённые сотнями километров. Доменико боролся с реальностью во Флоренции, Франческа танцевала навстречу своей мечте в Вероне. Их дни были похожи на бесконечные круги рутины: он — в чертежах и сметах, она — в репетициях и ожиданиях. И в каждом из них жила одна и та же нота — тихая тоска по большему.

2.

Верона встретила Доменико прохладным воздухом ранней весны и мягким сумраком улиц, вымощенных булыжником, по которому отстукивали каблуки прохожих. Днём он провёл несколько часов в узком кабинете муниципального архитектора, слушая бесконечные рассуждения о сметах и бюрократии, о том, как важно «сократить издержки» и «ускорить процесс». Для Доменико эти слова звучали как приговор: реставрация требовала времени и точности, уважения к камню и линии. Но чиновники хотели лишь дешёвого ремонта.

После встречи он вышел на улицу с тяжестью в груди. Небо окрасилось в оттенки розового и фиолетового, город жил своей вечерней жизнью: запах свежего хлеба из пекарен, смех туристов, звон бокалов на террасах кафе. Доменико шёл без цели, но чем дальше, тем отчётливее чувствовал: внутри него пустота, жажда чего-то большего, чем цифры и бумаги.

И вдруг он оказался перед Ареной ди Верона. Огромный амфитеатр из камня, построенный ещё римлянами, возвышался над площадью, словно хранитель веков. Перед его стенами толпились люди, в руках у многих были билеты. Доменико остановился. Ему стало любопытно, что же происходит этим вечером. Он всмотрелся в светящиеся афиши и почувствовал странное волнение, будто в воздухе таилась невидимая искра. Каменные стены арены глядели на него так, словно ждали. Он ещё не знал, зачем задержался у этих ступеней, но сердце билось чаще обычного. В нём жила тихая уверенность: этот вечер станет иной, особенный, и, быть может, именно отсюда начнётся его новая жизнь.

Он купил билет наугад, почти машинально, и вошёл внутрь.

Амфитеатр наполнялся мягким светом. Каменные ряды вбирали в себя гул толпы, оркестр настраивал инструменты. Доменико сел ближе к центру, и, пока ждал начала, чувствовал, как постепенно исчезает тревога. Казалось, он снова мальчишка, впервые попавший на праздник.

И вот музыка зазвучала. Зал погрузился во тьму, и на сцене вспыхнули огни. Первые танцовщики вышли, публика замерла. И среди них он увидел её.

Франческа.

Она возникла как будто из самой музыки — лёгкая, почти невесомая. Её движения были быстрыми и плавными, каждая линия рук и изгиб тела подчёркивали силу и изящество. Черные волосы, собранные в высокий пучок, тонкая шея, лицо, освещённое сценой, — всё в ней казалось созданным для этого мгновения.

Доменико забыл дышать. Его сердце билось так сильно, что он ощущал каждый удар. Мир исчез. Музыка заполняла пространство, но для него она лишь усиливала магию её танца.

Франческа в этот вечер впервые выступала на сцене Арены. Её мечта сбылась. Она чувствовала, как тысячи глаз смотрят на неё, но танцевала так, будто была одна. Каждый шаг отдавался радостью в груди, каждое па казалось молитвой. Она знала: сегодня её жизнь меняется.

Когда финальная нота прозвучала, зал взорвался аплодисментами. Люди вставали, хлопали, кричали «браво». Франческа, сияющая, кланялась, и слёзы счастья блестели на её ресницах.

Когда занавес опустился и зрители поднялись со своих мест, Доменико ещё какое-то время сидел неподвижно. Он чувствовал, как в груди разливается странное, почти щемящее тепло. В голове вспыхивал один образ — её лёгкие движения, прозрачные, словно сотканные из воздуха, и глаза, сиявшие из глубины сцены так, будто она обращалась не к залу, а лично к нему.

На площади перед театром он остановился у цветочной лавки. Перед глазами были десятки букетов: розы с их гордой пышностью, тюльпаны, полные весенней свежести, даже экзотические орхидеи. Но взгляд его сразу притянули белые лилии.

Он протянул руку, коснувшись лепестков. Они были чистые, как первый снег, и в то же время хрупкие, будто созданные для того, чтобы их берегли. В их изгибах было то же благородство и воздушная грация, что он только что видел на сцене. Лилия — это не кричащая красота, не страстный вызов, а тишина и величие, свет, который нельзя не заметить.

«Она — как эта лилия, — подумал он. — Изящная, но сильная. Кажется хрупкой, но в ней есть нечто вечное. Да, только эти цветы смогут сказать за меня то, чего я ещё не решаюсь произнести».

И он купил букет белых лилий, с ощущением, что впервые в жизни сделал правильный выбор не головой, а сердцем.

Вернувшись к служебному входу театра, он долго колебался. Сердце билось так, будто готово выпрыгнуть. Но всё же он решился: протянул букет администратору и попросил передать Франческе.

В гримёрке Франческа сняла сценический костюм, утирая пот со лба. Она устала, но счастье переполняло её. И вдруг взгляд её упал на вазу, в которой стоял свежий букет белых лилий.

Она замерла. Цветы сияли в мягком свете ламп, их аромат наполнял комнату. На лепестках блестели капли воды, словно утренняя роса. Франческа осторожно прикоснулась к ним пальцами и улыбнулась — растерянно, смущённо, но счастливо.

— От кого это? — спросила она у костюмерши.

— Не знаю, синьорина. Передал какой-то высокий молодой человек.

Франческа замолчала. В груди у неё защемило. Она не знала его имени, но сердце уже подсказало: этот подарок — не случайность.

Она закрыла глаза, вдохнула аромат лилий — и поняла, что этот вечер станет началом чего-то нового.

А где-то в тёмном переулке рядом с театром Доменико стоял под дождём и смотрел на её окно. Он не видел её, но чувствовал связь — тонкую, почти невидимую, но прочную, как сама судьба.

3.

Над Вероной поднималось утро, медленно расправляя крылья, словно художник наносил первые нежные мазки на полотно нового дня. Колокола соборов звенели в хрустальном воздухе, их перекличка перекатывалась по мостовым, пробуждая город от сладкой дремоты. Лучи солнца скользнули по черепичным крышам, заиграли на ставнях домов, коснулись балконов, увитых плющом, и наконец проникли в комнату, где у окна сидела Франческа.

Перед ней, в тонкой стеклянной вазе, стояли белые лилии. Их лепестки сияли так чисто, словно вбирали в себя сам свет утра. Аромат был едва уловимым — прохладный, нежный, с терпкой нотой тайны. Франческа провела кончиками пальцев по гладкой поверхности лепестка, и сердце её дрогнуло, будто цветок отозвался на её прикосновение.

Кто он, тот, кто подарил их? И почему именно эти цветы? — думала она, и от этих мыслей щеки её порозовели, словно сама весна заглянула в её душу.

Доменико в ту ночь не сомкнул глаз. Его мысли крутились вокруг одного лица, одного танца. Он долго бродил по улицам Вероны, а потом вернулся в гостиницу и смотрел на потолок, думая, что впервые за долгое время почувствовал не тоску, а надежду. На рассвете он твёрдо решил: он должен увидеть её снова.

Через несколько дней работа снова привела его в театр. Его шаги отдавались эхом в пустом фойе, когда он подошёл к администратору и спросил:

— Франческа Роси сегодня выступает?

Ему кивнули.

Он дождался конца спектакля. На этот раз он почти не следил за сюжетом: его взгляд был прикован только к ней. Каждое её движение казалось посланием. И снова аплодисменты, снова овации. Но сегодня он не собирался уходить в темноту.

Франческа вышла из бокового входа в тонком плаще, волосы её были собраны, лицо усталое, но глаза сияли. И тогда он сделал шаг вперёд.

— Синьорина… — голос его был тихим, но твёрдым. — Позвольте представиться. Доменико Конти.

Она остановилась, сердце её забилось быстрее.

Доменико был мужчиной, которого невозможно было не заметить. Высокий, широкоплечий, с сильной осанкой, он будто нес в себе уверенность и внутреннюю энергию. Его густые тёмные волосы слегка вились, придавая облику живость и небрежную привлекательность. Карие глаза — тёплые, но пронзительные — смотрели так, будто могли заглянуть прямо в душу, и в этом взгляде чувствовались страсть и решимость.

Волевой подбородок подчёркивал силу характера: это был человек, который привык добиваться своего и не отступал от того, что считал важным. Мягкая улыбка на его мужественном лице смягчала этот образ, делая его не только сильным, но и способным на нежность. В его внешности читался весь он.

— Это вы… — её голос дрогнул. — Лилии?

Он улыбнулся, и в этой улыбке было больше признания, чем в сотне слов.

— Да. Для вас. Моя Лилия.

Франческа едва заметно вздрогнула. Слово будто упало прямо в сердце, оставив там след. Она опустила глаза, чтобы скрыть смущение.

— Почему вы так меня назвали? — прошептала она.

— Потому что это правда. Вы напомнили мне их чистоту. Сцена озаряла вас, но свет исходил не от прожекторов, а от вас самой.

Она не знала, что ответить. И в этот момент его пальцы случайно коснулись её руки. Едва-едва, но прикосновение было таким, что от него по коже пробежал ток. Франческа подняла взгляд. Их глаза встретились.

Мир вокруг исчез. Был только этот миг — её дыхание, его присутствие, аромат лилий, что словно возник снова между ними. Время исчезло. Остался только этот миг — её учащённое дыхание, его тяжёлый, жадный взгляд, аромат лилий, будто всплывший из памяти снова.

Она хотела сказать что-то, но слова застряли в горле. Он тоже молчал, боясь разрушить хрупкую магию.

Наконец он произнёс:

— Я буду в Вероне ещё неделю. Если вы позволите, я хотел бы пригласить вас на прогулку.

Франческа замерла. Внутри боролись страх и желание. Всё было слишком быстро, слишком внезапно. Но её сердце знало ответ раньше разума.

— Хорошо, — сказала она наконец. Её голос был едва слышен, но в нём звучала музыка.

Он улыбнулся.

— Тогда до завтра.

Они простились. Франческа долго шла домой под светом фонарей, чувствуя, как дрожат пальцы, будто в них до сих пор живёт тепло его руки. Она знала: её ждёт что-то новое, что-то опасное и прекрасное.

Доменико в ту ночь впервые за долгое время заснул спокойно. В его мыслях была только она. «Моя Лилия» — повторял он про себя, и каждое слово становилось обещанием.

А в комнате Франчески белые цветы всё так же источали свой нежный аромат, словно хранители её тайны.

4.

Мягкий свет фонарей ложился на старые стены, отражался в мокрой брусчатке после дождя. В театре стихли последние звуки оркестра, и публика расходилась по улицам, обсуждая спектакль. Доменико остался в тени, у колонны. Он знал: вскоре ему придётся уехать, ждать дольше он не мог. Работы во Флоренции ожидали его, словно нетерпеливые кредиторы, требующие внимания. Но уходить просто так он не мог.

Доменико достал небольшой лист бумаги из кармана. Долго думал, прежде чем написать. Слова выходили сухими, строгими:

«Завтра вечером. Площадь Синьории. Буду ждать. — Д.»

Он перечитал строчку несколько раз, хотел добавить что-то нежное, признание или хотя бы намёк на чувства. Но рука не поднялась. Он боялся, что это спугнёт её, что его поспешность станет ошибкой. И он оставил записку такой, какой она была.

Записку передали Франческе вместе с костюмом после репетиции. Маленький сложенный листок упал ей на колени, как случайная птица, что принесла весть из иного мира. Она развернула его дрожащими пальцами — всего несколько слов: «Завтра вечером. Площадь Синьории. Буду ждать - Д».

Франческа перечитала строчки снова и снова. Каждое слово будто врезалось в память, но, странным образом, не согревало — наоборот, оставляло ледяной след. Сухо. Лаконично. Почти как официальное письмо, написанное рукой человека, привыкшего к договорам и сметам, а не к признаниям.

Она сидела в гримёрке, глядя на своё отражение в зеркале. Свет ламп казался слишком ярким, высвечивая каждую её мысль. Что если он не свободен? — закралась пугающая догадка. — Что если для него она — лишь мимолётная прихоть, красивая игрушка, на которую легко тратят время, пока сердце занято другим?

Сердце Франчески стучало неровно. Она боялась сделать шаг, который изменит её жизнь. Боялась поверить — и ошибиться. Боялась своей же собственной надежды.

И всё же, как ни пыталась, она не могла оторваться от этих строк. В них было что-то скрытое, невыраженное — будто между буквами притаилась страсть, которую он не решился показать.

Франческа прижала записку к груди, закрыла глаза и вдохнула глубоко, словно стараясь уловить в ней хоть тень его голоса. Страх и желание смешались, лишая её покоя.

Доменико же в этот вечер ходил по узким улочкам города, не находя себе места. Он хотел написать иначе. Хотел сказать: «Ты изменила мою жизнь. Я влюбился в тебя с первого взгляда». Но он знал: эти слова испугают. Он сам боялся их силы, лишь однажды в юности ему показалось, что он испытывал что-то подобное, но это было лишь обманом. Поэтому Доменико выбрал осторожность. И теперь мучился: а вдруг она подумает, что он равнодушен?

Ночь прошла в бессоннице у обоих. Франческа ворочалась в постели, прислушиваясь к биению сердца. Она представляла его лицо, высокий силуэт, глубокие глаза. В каждом воспоминании было тепло, но рядом с ним теперь жила тень сомнения.

Доменико сидел у окна гостиницы, глядя на пустынную улицу. В руках он держал карандаш и чертил на бумаге линии, которые сразу же стирал. Архитектор, привыкший к точным планам, впервые столкнулся с тем, что невозможно рассчитать. Сердце не знало логики.

Утром Франческа пришла в театр разбитая. Её движения на репетиции были неточными, руки дрожали. Педагог строго посмотрел на неё, но ничего не сказал. Она сама знала причину: её мысли были не о танце, а о записке.

К вечеру она снова взяла лист в руки. Маленький клочок бумаги весил как камень. «Площадь Синьории. Буду ждать - Д.», Простые слова, но за ними — пропасть. Она не знала, стоит ли её пересекать.

И всё же сердце било тревожный ритм, когда стрелки часов приближались к назначенному часу.

А в это время на площади уже стоял Доменико. Ветер трепал его темное пальто, у руках он держал сложенный зон, прохожие проходили мимо, но он не замечал их. Он ждал. Ждал её шага, её решения.

Когда он уже не надеялся на то, что она придет вдруг заметил вдали знакомы силует, спешащий навстречу. На ней было пальто небесно-голубого цвета, мягко подчеркивающее стройность её фигуры. Тёмные волосы, распущенные и блестящие, словно впитали в себя отблески уличных фонарей, спадали на плечи свободными волнами. На ногах изящные туфли казались продолжением её лёгкости — каждое движение было настолько гармоничным, что Доменико подумал: совершенство существует.

Он смотрел на неё, не в силах отвести глаз: от сияния её волос до самых кончиков туфель — всё в ней было прекрасно.

Когда Франческа приблизилась и подняла глаза их взгляды встретились. Сначала это был случайный жест, но в следующую секунду — словно невидимая нить протянулась между ними. Франческа на мгновение замерла, удивлённо и смущённо задержав его взгляд, а затем опустила ресницы, будто испугавшись слишком откровенного света в его глазах.

Два человека, связанные невидимой нитью, в ту ночь испытывали одну и ту же муку: страх сделать шаг навстречу.

5.

Верона. Вечер.

Дождь начался внезапно — мелкий, тёплый, будто город решил смыть дневную пыль и зажечь фонари ещё ярче. Камни мостовой блестели мокрыми отражениями, в воздухе витал запах свежих листьев и кофе из ближайшего кафе.

— Вы пришли, — сказал он, стараясь говорить спокойно, хотя голос всё равно дрогнул.
— Пришла, — ответила Франческа, чуть смутившись, но в её глазах светилась радость.

Он раскрыл зонт и поднёс над её плечами.
— Пойдёмте, — мягко предложил он. — Здесь рядом тихие улицы, приятно прогуляться.

Они пошли рядом по блестящей мостовой. Доменико, держа зонт над ними, украдкой смотрел на её профиль: влажные ресницы, лёгкая улыбка, шаги, будто танец даже в обычной ходьбе.

— Вы давно танцуете? — спросил он после паузы.

Франческа задумалась и улыбнулась шире.
— С самого детства. Я тогда была маленькой девочкой, но балет завораживал меня. Я могла часами смотреть, как танцуют другие, и мечтала однажды выйти на сцену.

Он слушал её, забыв о дожде. Её голос, её живые глаза казались ему чем-то редким, настоящим. «Она вся — как сама музыка», — подумал Доменико.

И вдруг её рука легко коснулась его ладони, как случайность. Но она не отдёрнулась. Доменико осторожно переплёл их пальцы, и они пошли дальше, молча, в такт дождю, чувствуя, что этого прикосновения достаточно, чтобы понять друг друга без слов.

— С самого детства, — повторила Франческа, задумчиво глядя вперёд. — Я жила тогда в маленьком квартале у окраины. Вечерами мама водила меня в театр — не внутрь, билетов у нас не было, а просто постоять у дверей, когда они открывались, и можно было хоть немного увидеть зал, людей, услышать музыку.

Она улыбнулась своим воспоминаниям.
— Я смотрела на танцовщиц и думала, что они волшебницы. Они двигались так легко, словно их касалась сама музыка. Я пыталась повторять их движения дома перед зеркалом, и мама смеялась, что однажды я улечу с балкона, если не перестану крутиться.

Франческа слегка пожала плечами.
— Тогда я дала себе обещание: когда-нибудь я буду танцевать на большой сцене. Не для славы, не для аплодисментов… просто потому, что иначе я не смогу.

Доменико слушал, не перебивая. Её голос был чистым и искренним, в нём слышалось то самое — мечта, прожитая сердцем с детства.

Он посмотрел на неё долгим взглядом и тихо произнёс:
— И вы сделали это. Вы исполнили своё обещание маленькой девочке.

Франческа опустила глаза, но улыбка осталась на её губах.
— Иногда я думаю, что та девочка всё ещё танцует во мне. Она радуется каждому шагу. И немного боится потерять эту мечту.

Их пальцы всё ещё были переплетены. Доменико крепче сжал её ладонь, словно хотел сказать: этой мечте не суждено исчезнуть.

В парке, где деревья отбрасывали чёрные силуэты на жёлтый свет фонарей, они нашли свободную скамейку. Сели рядом. Впереди, под навесом, играли уличные музыканты. Скрипка и аккордеон сплетались в мелодию, лёгкую и печальную одновременно, словно сама Верона пела им о вечности.

Франческа закрыла глаза. Капли дождя падали на её ресницы, музыка лилась в её уши, и ей казалось, что всё вокруг растворяется — остаётся только этот момент. Она глубоко вдохнула, и в груди разлилось тепло.

— Я всегда мечтала танцевать здесь, — сказала она негромко, открывая глаза. — В Вероне. На Арене. С самого детства. Я представляла, как стою на сцене, а вокруг тысячи людей. И я не просто танцую — я будто говорю с каждым из них без слов.

Она улыбнулась и посмотрела на него. — А вы? О чём мечтаете?

Доменико долго молчал. Смотрел на мокрую землю, на их переплетённые руки. Потом ответил:

— Я мечтаю, чтобы дома не умирали. Чтобы стены, которые видели поколения, не рушились от равнодушия. Я хочу восстанавливать их. Возвращать им голос. Знаете… для меня здания как люди. У каждого — своя история. Нужно только уметь её услышать.

Франческа кивнула, вслушиваясь в его слова, и вдруг почувствовала, что их мечты не так уж далеки друг от друга. Она танцевала, чтобы оживить сцену, он строил, чтобы оживить стены. Оба стремились подарить прошлому дыхание.

Музыка сменилась — теперь аккордеон зазвучал веселее, скрипка подхватила быстрый мотив. Доменико поднялся, протянул ей руку. Она удивлённо взглянула на него.

— Потанцуем? — спросил он с лёгкой улыбкой.

Она рассмеялась — звонко, искренне. Но взяла его руку и поднялась. И под дождём, под музыку уличных музыкантов, они закружились среди пустынного парка. Она была лёгкой, он — сильным. Их шаги то сбивались, то снова находили ритм, но это не имело значения. Важно было лишь то, что они двигались вместе.

Когда музыка стихла, они сели обратно на скамейку, дыша тяжело и смеясь. Франческа провела рукой по мокрым волосам, а Доменико смотрел на неё так, будто впервые в жизни увидел настоящее чудо.

Их слова растворились в тишине, но тишина была не пустой — она была наполнена. Звуком капель по листве. Запахом дождя. Теплом их рук. Они не говорили о чувствах прямо — но всё уже было сказано. Франческа поймала себя на мысли, что ей совсем не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался. Она бы ещё долго сидела рядом с ним, слушала дождь, смотрела на мокрый блеск города и просто чувствовала его рядом.

6.

Дождь не прекращался, превращаясь в крупные капли, что падали с крыш.

— Ты говоришь так, будто хочешь спасти весь город, — тихо сказала Франческа, проводя рукой по волосам, которые слегка прилипли к вискам.

Доменико усмехнулся, но без бравады, скорее мягко:
— Может, и так. Иногда мне кажется, что если я смогу вернуть хотя бы один дом к жизни, одну арку, одну лестницу, то это уже что-то.

Он замолчал, словно выбирал слова. Франческа смотрела на него внимательно, и этот её взгляд будто разрешал ему говорить дальше.

— Я родом с юга, — сказал он после короткой паузы. — Маленький городок у моря. Там всегда пахнет солью и хлебом. С утра мужчины выходят в море, женщины сидят на пороге с вышивкой, дети бегают по улицам босиком. Всё очень простое, настоящее.

Франческа чуть улыбнулась:
— Звучит красиво.

— Красиво, — согласился он. — Но мне всегда было тесно. У нас дом на три поколения — дед, родители, мы, дети. За столом всегда шумно: тарелки звенят, мать спорит с отцом, братья смеются, сестра ворчит… Я помню запах базилика, что она рвала прямо с грядки. Помню, как отец чинил крышу, а я помогал, и мы спорили, куда класть новую черепицу.

Он говорил спокойно, но в голосе было тепло, и Франческа чувствовала: он действительно любит эти воспоминания.

— У тебя большая семья? — спросила она.

— Трое братьев и младшая сестра. Все уже при деле. А я вот сбежал в архитектуру, — он усмехнулся, и в глазах промелькнула лёгкая тень. — Я хотел большего. Хотел строить, а не чинить старую лодку.

Он посмотрел в сторону, будто видел перед собой улицы родного города.
— Но знаешь, со временем понимаешь: "большее" — это не значит «далёкое». Я всё больше думаю о том, что хочу того же, что и мой отец. Дом. Семья. Дети, которые будут носиться по лестнице, сбивая с ног. Жена, которая будет моим светом.

Он замолчал, будто испугался, что сказал слишком много.

Франческа слушала и не отводила глаз. Ей казалось, что его слова ложатся прямо в сердце, будто это тоже её мечта, только озвученная чужим голосом.

— Это звучит… очень по-настоящему, — сказала она, и в её голосе было чуть больше, чем просто ответ.

Доменико посмотрел на неё и вдруг улыбнулся иначе, чем раньше — мягче, тише, почти благодарно.

— Я не помню, когда в последний раз было так спокойно, как сегодня, — произнёс он. — Обычно вечера для меня — это усталость, отчёты, встречи… А сейчас я просто сижу рядом с тобой, слушаю дождь и думаю: вот оно, настоящее.

Франческа отвела взгляд, чтобы скрыть, как сильно её тронули эти слова. Но внутри у неё тоже всё было наполнено — спокойствием и в то же время странным, тревожным теплом.

Он продолжил, уже мягче:
— Архитектура для меня — это память. Я хочу реставрировать старые здания во Флоренции, возвращать им жизнь. А ещё — строить новые дома в маленьких городах, где молодые семьи смогут жить и чувствовать корни. Не безликие коробки, а дома с душой.

Франческа кивнула. Она видела, что он говорит не ради слов, а потому что так чувствует. Это было для неё новым — встретить мужчину, который не боится говорить о доме, семье, будущем, и в то же время смотрит на неё так, будто она уже часть этих мечтаний.

Тишина снова накрыла их, но не пустая — наполненная его голосом, её дыханием, запахом мокрого камня и свежести.

Они едва успели укрыться в подъезде старого дома, как дверь захлопнулась за их спинами. Внутри было полумрачно, пахло сыростью и камнем, но Франческа не успела ничего рассмотреть — Доменико прижал её к холодной стене и жадно поцеловал.

Его губы были горячими, настойчивыми, и она не успела даже вдохнуть. Он словно вырывал у неё дыхание, пьянел её вкусом. Его ладони обхватили её лицо, потом скользнули вниз, к шее, к талии, сильнее прижимая её к себе.

— Господи, Франческа… — выдохнул он, прерывая поцелуй лишь на секунду, и снова вернулся к её губам.

Она попыталась что-то сказать, но слова утонули в его поцелуях. Он целовал её так, будто хотел стереть границы между ними, будто боялся, что она исчезнет. Его рука проскользнула по её боку, задержалась на бедре.

Франческа зажмурилась, сердце бешено билось. Это было слишком быстро, слишком стремительно, но тело отзывалось на каждое его прикосновение.

— Ты даже не понимаешь, — его голос был хриплым, сорванным, — как сводишь меня с ума.

Он прижимался к ней всем телом, и она ощущала его силу, жар, нетерпение. Её пальцы сами собой вцепились в его плечи, удерживая его ближе. Его дыхание обжигало её кожу у виска, его губы скользнули по шее, оставляя горячие следы.

— Доменико… — прошептала она, но не смогла оттолкнуть.

Его ладонь скользнула по её спине, другая — к бедру. Он был слишком близко, слишком настойчив, и от этого у неё кружилась голова.

Он прижался к ней еще сильнее, так что она ощутила его желание — острое, безжалостное. В груди у неё всё сжалось от этого открытия.

— Скажи мне, чтобы я остановился, — пробормотал он, не отпуская её губ. — Иначе… я не смогу.

Франческа задыхалась. Ей казалось, что ещё миг — и она потеряет контроль. Она хотела и боялась одновременно.

Она резко вскинула ладонь, уперлась в его грудь, прервав поцелуй. Дыхание её было прерывистым.

— Стой, — выдохнула она. — Мы… не можем… здесь.

Несколько секунд он смотрел на неё, губы его всё ещё горели её вкусом. Он провёл пальцами по её щеке, по влажным волосам, тяжело дыша.

— Чёрт, — сказал он глухо. — Я не могу остановиться, когда ты рядом.

Она покачала головой, дрожа вся.

Я тоже, мысленно призналась себе Франческа, но… слишком скоро. Слишком… открыто.

Доменико прижался лбом к её лбу, всё ещё обнимая её так, будто боялся отпустить. Его тело требовало продолжения, но он сдержался, отступил всего на полшага.

— Ты сводишь меня с ума, Лилия… — его голос был хриплым. — Но я подожду.

Она подняла на него глаза — испуганные, взволнованные, но в них горел тот же огонь.

7.

На другой вечер Доменико сидел в глубине тёмного зала, на краю партерного ряда, и чувствовал себя чужим среди публики. Люди вокруг были возбуждены, оживлённо переговаривались перед началом спектакля, а он словно каменный. В руках он сжимал билет так сильно, что бумага смялась, и только это помогало ему хоть как-то держать себя в руках.

Сегодня он не хотел идти в театр. После их свидания всё внутри было переполнено досадой, слишком хрупко и опасно. Он боялся, что снова увидит её — прекрасную, далёкую, сияющую на сцене, но не для него одного. И всё же пришёл. Какая-то сила тянула его именно сюда, к её свету, который теперь стал для него жизненно необходимым.

Занавес поднялся, и он увидел её.

Франческа выходила на сцену в лёгком костюме, словно сотканном из воздуха. Музыка зазвучала — и она ожила. Каждое её движение было точным и лёгким, будто она сама не подчинялась законам тела и гравитации. Она не танцевала — она летела.

Зал затаил дыхание. Люди вокруг него смотрели на неё заворожённо, кто-то даже наклонялся вперёд, чтобы не пропустить ни одного жеста, ни одного взмаха её тонких рук. Доменико почувствовал, как внутри поднимается что-то тяжёлое, жгучее. Ревность.

Он был не из тех, кто легко ревнует. В его жизни не так уж много было женщин, и отношения всегда оставались под его контролем. Он знал, чего хочет, и всегда получал это. Но с Франческой всё было иначе. Она словно вышибла почву из-под ног.

Он смотрел, как она улыбается в танце, как в её глазах загорается свет, и понимал: сейчас она принадлежит не ему. Она принадлежит залу. Каждому из этих сотен глаз, каждому мужчине, что жадно ловит её движения, каждой женщине, которая мечтает быть такой же лёгкой и свободной.

Когда музыка стихла и занавес закрылся, зал взорвался аплодисментами. Доменико тоже хлопал, но в ладонях не было радости — лишь боль.

Один за другим мужчины протягивали цветы в проходах. Работники театра принимали их и уносили за кулисы. Огромные букеты роз, редкие орхидеи, целые корзины цветов. Казалось, весь город решил признаться ей в любви этой ночью.

Доменико смотрел, как рядом с его креслом проносят охапку белых роз, и внутри у него будто что-то треснуло. Он вспомнил, как сам нес лилии — и как трепетала её рука, когда она коснулась лепестка. Но теперь его лилии тонули в море чужих подарков.

«Она улыбается им… — пронеслось в голове. — Всем им. Принимает цветы, кланяется, благодарит. А я сижу здесь, в темноте, и чувствую себя полным идиотом».

Он попытался взять себя в руки. «Это всего лишь благодарность. Это всего лишь театр. Так принято». Но сердце не слушалось. Каждый цветок казался ударом в грудь.

В какой-то момент он уловил, как Франческа принимает очередной букет и улыбается мужчине в первом ряду — так тепло, что у Доменико перехватило дыхание. В груди поднялась ярость.

Он понимал, что ведёт себя безрассудно. Что сцена — её жизнь, её мечта. Но логика бессильна против ревности. И чем больше он смотрел, тем сильнее в нём кипела буря.

Когда спектакль закончился, он уже не мог оставаться на месте. Толпа высыпала в фойе, люди оживлённо делились впечатлениями, а Доменико решительно двинулся к служебному входу.

Каждый шаг отдавался гулом в висках. Он шёл быстро, почти не замечая людей вокруг. Его дыхание сбивалось, руки дрожали. Он знал: сейчас он не сможет играть в спокойного джентльмена. Он ворвётся к ней и скажет всё, что накопилось.

Он чувствовал, как в груди перемешались любовь, боль и ярость.

Коридоры театра были наполнены суетой: рабочие сцены носили декорации, костюмеры спешили с охапками тканей, кто-то торопился с бумагами в руках. Доменико проходил сквозь этот хаос так, будто его вёл гнев. Его шаги были тяжёлыми, быстрыми. Никто не пытался остановить его — в его фигуре, в его взгляде было что-то настолько решительное и жёсткое, что люди просто отступали.

Он остановился у двери с табличкой «Francesca R.» и вдохнул глубоко, будто собирался броситься в бой. Дверь была приоткрыта, и он услышал её смех. Тихий, уставший, но искренний. Смех, который сейчас резал по его нервам.

Он толкнул дверь и вошёл.

Франческа стояла у зеркала, её волосы были распущены, тёмные пряди спадали на плечи. На столике перед ней лежали цветы — десятки букетов, разложенные вазы, открытки, ленточки. Вся комната была похожа на цветочный магазин.

Она обернулась, и в глазах её мелькнуло удивление.

— Доменико?.. — её голос был мягким, но настороженным. — Ты здесь?

Он закрыл за собой дверь и сделал шаг вперёд.

— Я здесь. — Голос его звучал низко, почти глухо. — Я видел, как они смотрят на тебя. Как несут тебе всё это.

Он махнул рукой в сторону цветов.

Франческа опустила взгляд и чуть улыбнулась.

— Это всего лишь благодарность. Ты же понимаешь…

— «Всего лишь»? — он перебил её, и в голосе сорвался металл. — Ты правда думаешь, что для них это просто благодарность? Ты видела их глаза? Они смотрят на тебя, как я… как мужчина смотрит на женщину.

Она сделала шаг к нему.

— Доменико, пожалуйста… — сказала тихо. — Это часть моей работы. Сцена, поклонники, цветы. Я не могу отказаться от этого.

Он приблизился ещё, почти вплотную. Его дыхание обжигало её щёку.

— А я не могу смотреть, как ты улыбаешься им. Как ты благодаришь каждого. Как будто каждый из них имеет право на частичку тебя.

Она подняла голову, встретилась с его взглядом. В её глазах не было страха — только усталость и горечь.

— Улыбка на сцене — это не моё сердце, — сказала она. — Моё сердце… оно не для публики.

Эти слова задели его так сильно, что он не выдержал. Он схватил её за руки и притянул к себе. Его губы нашли её губы — жадно, требовательно, почти отчаянно.

Франческа сначала замерла, но через мгновение ответила, потому что в этом поцелуе было не только желание, но и боль. Она чувствовала, как он сгорает изнутри, как ему трудно сдерживаться.

8.

Франческа. Верона.

Ночь выдалась тяжелой: Франческа то проваливалась в короткий, горячий сон, то вскакивала, хватая воздух — голос Доменико возвращал её обратно, будто тянул невидимой нитью: «Выбирай меня. Или сцену». Каждое слово звенело в голове, как ложка о пустую чашку. На тумбочке стояли белые лилии; от них тянуло прохладой и чем-то горьким, как от лекарств. Она перевернула вазу в ладонях, словно проверяя, выдержит ли стекло её дрожь, — и аккуратно поставила обратно, боясь вспугнуть тишину.

К рассвету она задремала, уткнувшись лбом в колени. Разбудил осторожный стук. Мама вошла, несла на подносе кофе и тёплый хлеб с мёдом, лакомство из детства. которое так любила Франческа. Садясь рядом, положила ладонь дочери на голову — та самая детская, тёплая ладонь, которая всегда знала, где болит.

— Figlia mia, — сказала негромко. — Что с тобой твориться? Ты всю ночь плакала.

Франческа не удержалась: уткнулась в материнское плечо и снова расплакалась — тихо, как плачут уставшие. Слёзы впитывались в ткань халата, Мать осторожно гладила ее по голове.

— Я не знаю, как быть, — сказала она, хрипя. — Я, кажется, люблю его, я запуталась. Но если выберу его, потеряю себя и все то, к чему так долго и упорно шла. Если выберу сцену — потеряю его.

Мать выждала, пока дыхание дочери выровняется.

— Любовь, которая требует от тебя предательства себя, — не любовь, — сказала она мягко. — Но и гордость, которая отталкивает любовь, — тоже не опора. И если ты правда любишь его...

Франческа закрыла глаза и снова увидела перед глазами образ Доменико.

— Да, мама. Это не мимолётное.

— Тогда разберись, — кивнула мать. — С ним и с собой. Не убегай. Ты сильная, дорогая. Ты всю жизнь шла к сцене — и дошла. Если твоё чувство настоящее, оно выдержит разговор. И если он любит — он выслушает.

Франческа умылась, переоделась в голубое пальто, собрала длинные волосы резинкой — и тут же распустила: захотелось ощущать их вес на плечах. В зеркале — припухшие от недосыпа глаза, но взгляд яснее, чем ночью.

Она вышла. Верона была влажная, с вымытыми дождём улицами; прилавки пекарен дымились, дворники тянули резиновые шланги, и вода, бегущая по брусчатке, шуршала, как шёлк. Идти до отеля Доменико было пятнадцать минут, но каждый перекрёсток тянулся, будто дорога сопротивлялась. Она повторяла про себя адрес, который Доменико называл в тот вечер.

Фойе встретило прохладой и запахом полированного дерева. Администраторша подняла глаза от книги записей, улыбнулась служебно-вежливо.

— Buongiorno. Я к синьору Конти. Доменико Конти. Номер на третьем этаже, кажется, — слова спотыкались, но она держалась.

Женщина мягко покачала головой.

— Синьор Конти выехал утром. Оставил ключ до семи. Сказал, что едет домой, во Флоренцию.

Внутри что-то глухо стукнуло — как будто в грудную клетку бросили камень. Мелькнула нелепая мысль: «Он мог оставить записку». Она спросила — почти без надежды:

— Может быть… он что-то передал?

— Mi dispiace, синьорина. — Ничего.

На улице снова накрапывал дождь. Франческа постояла под карнизом, прислонившись к тёплой от дневного света стене. Мир не рушился, люди спешили, коляска скрипнула по лужице; только её внутренний ритм сбился, и каждое движение казалось беззвучным, как в немом кино. Она пошла вдоль домов, не разбирая вывесок, пока сама собой не оказалась у Арены. Огромные арки, как ребра живого организма, держали небо. Она села на каменный бортик, обхватила колени и впервые позволила себе думать не о том, чего боялась, а о том, чего хотела.

Хотела — слышать его шаг в коридоре. Его голос на кухне утром. Хотела — чтобы её тело помнило его теплые объятия. Хотела — танцевать, и знать: в зале сидит тот, чьё молчание и восторженный взгляд — самое точное аплодисментам «браво».

Доменико.Флоренция.

В это время поезд шёл на юг, разрезая серо-оливковый пейзаж. Доменико сидел у окна, почти не мигая: отражение показывало упрямый подбородок и глаза, в которых застыл недосказанный вопрос. На столике дрожал бумажный стаканчик с кофе.

«Я перегнул, — признал он наконец; признание прозвучало не в голове, а где-то в груди, от чего стало чуть легче. — Я ее понимания, а получилось — требование. Я испугался не её поклонников, не цветов. Испугался, что меня можно заменить. Что мою любовь можно перехлопать овациями. И поставил её к стене, как глупый мальчишка».

В памяти вспыхнули эпизоды — прерывистые, как свет фонарей на мокрой дороге. Как она, промокшая, смеялась под дождём. Как рассказывала, что балет — это не шаги, а ее душа. Как слушала его, когда он говорил о камне и извести, о том, как пальцы ощущают шершавость старого кирпича; она тогда провела по его ладони кончиком ногтя, и это движение для него стало сильнее любых клятв. Он сжал виски ладонями. Хотелось позвонить. Написать. Сказать: «Я был неправ». Но гордость всё ещё сидела где-то у ребра, упрямым косточкой персика: «Ты не умолял никого. И не начинай». Он усмехнулся — горько. Ну да, не умолял. А теперь умеешь ли любить иначе, чем умолять? И вот уже, казалось бы, он был готов на сделку с самим собой. Поспешно достал телефон, открыл пустой диалог с Франческой. Написал: «Прости». Стер. Написал: «Не уезжай». Стер. Оставил одно слово — «Лилия» — и тоже стер. Поезд шёл еще быстрее, унося с собой надежду на примирение и драгоценное время.

Франческа. Верона.

Вечером Франческа пришла в театр раньше. Пустые коридоры казались шире обычного; на стенах темнели пятна влаги, лампы потрескивали. Она разогревала мышцы, вытягивалась у станка, слушала, как ткань колгот шуршит о колено. Послушное тело благодарно принимало работу. Сердце — нет. Внутри всё ещё стыло. Она поймала себя на том, что считает время — не до выхода, а «сколько бы заняла дорога до вокзала? А что если...сорваться, наплевать на гордость и...». Усмехнулась сама себе: поздно. Надо танцевать.

На паузе она достала из сумочки сложенный вчетверо листок и написала коротко — «Доменико, я пыталась тебя найти. Ты уехал. Но я всё ещё здесь. Если захочешь говорить — я готова. F.» Бумага показалась ей глупой и нелепой, ведь она не знала адреса. Письму было некуда ехать.