Моя (не) похищенная невеста

Пролог

— Бала, надень свой платок. Тебе не идёт так, — брат смотрит на мои волосы, рассыпанные по оголённым плечам, и поднимает взгляд выше. Недоумённо застывает на лице. — А кто тебе краситься разрешал, плутовка?!

Хочется спрятаться от его укоризненного взгляда, но не знаю куда. Не разминирую я бомбу. Только хуже сделаю. Саид уже который день на грани срыва находится. А тут повод взорваться подвернулся.

Опускаю вниз глаза, не смея поддаваться эмоциям и проявлять неуважение к старшему. Мой вульгарный внешний вид – не моих рук дело. Не собираюсь оправдываться перед ним. Моя совесть чиста.

— Это я разрешил, — внезапно появляется на пороге комнаты Эмир, кровный враг нашей семьи, и я невольно вздрагиваю. — Что-то против имеешь?

Не сдерживаюсь, обнимая себя руками. Голые участки тела прикрываю.

— Имею, дорогой женишок, — когда брат злится, начинает заикаться. Речь бессвязная. Движения суетливые. Трудно за ним наблюдать. — Она ещё не твоя собственность, чтобы портить её раньше времени!

Лицо мрачнеет, кулаки сжимаются. Брата в узде удерживает лишь договор примирения, который заключил с Эмиром наш дед. Только поэтому он смеет строить из себя хозяина моей жизни.

— Забываешься, Саид. Она моя. Давно моя. Как захочу, так и будет одеваться. — Голос грозно понижается, и слышится неторопливая поступь в мою сторону. — Выйди. Я хочу побыть со своей женой без посторонних. Заколебали меня ваши обычаи.

Женой… Слишком скоропалительно!

— Современник ты наш. — Криво усмехается брат. — Забываешь свои истоки. Откуда вылез не помнишь, да!

— Не умничай как свой дед, гитче*. Оставь нас одних.

Через мгновение захлопывается дверь. С таким грохотом, что затылок припекает. Пульс в ушах учащается. Мы остаёмся с моим ожившим кошмаром наедине... Я резко вскидываю взгляд и, проваливаюсь в бездну чёрных глаз. Он не скрывает от меня свою ненависть. Озноб пробирает до самых костей.

Эмир стоит так близко, что сбивает моё дыхание тяжелым запахом парфюма. Подавляет всецело. Дрожу как в припадке, преждевременно ощущая кожей его грубые прикосновения. Просто цепенею в ожидании. Шаг назад сделать боюсь.

— Жена, — откровенно издевается надо мной. — Знаешь, как долго я ждал этого момента? — обхватывает моё лицо двумя пальцами и больно сдавливает челюсть. — Со дня твоего появления на свет. Двадцать лет ждал. Представляешь?

Эмир наклоняет голову к плечу и пристально следит за моими онемевшими губами. Я внутренне содрогаюсь. Наточенным кинжалом вонзается в голову мысль, что он хочет поцеловать меня прямо сейчас. Это неизбежно. Никто не спасёт. Брат не придёт на помощь. Я не смогу его оттолкнуть. Потому что принадлежу… Потому что насильно отдали ему!

— Я тебе противен, Бала? — застывает у самых губ, и по голым плечам разбегаются колючие мурашки. Тело ноет от напряжения. Кроме взаимной ненависти больше ничего к нему не испытываю.

Киваю несколько раз. Ошалевший мозг срабатывает быстрее, чем успеваю прислушаться к здравому смыслу. Вытягиваюсь дрожащей струной, ожидая удара, но, его не следует. Секунда, две, пять. Вместо боли ощущаю странное облегчение.

Эмир отпустил меня… Вот так вот просто?

— Завтра вместе убедимся, насколько сильно я тебе противен, — усмехается он, поправляя пряжку ремня на поясе брюк и, переводит внимание на мою кровать полуторку, где лежит свадебное платье. Струится пышными волнами до самого пола. Почти всё пространство комнаты занимает. Вытесняет. Душит меня весь день…

Я слежу за Эмиром плывущим взглядом. Мутно, как сквозь стекло после дождя. Внутри всё переворачивается от осознания того, что завтра состоится наша… Нет, не состоится наша свадьба! После всего, что я о нём узнала, ни за что не допущу этого!

— Ещё одна ночь без тебя… — слегка запрокинув голову, одёргивает воротник чёрной шёлковой рубашки, а затем снова подходит ко мне вплотную. — Поверить не могу, что уже завтра ты будешь моей, Бала.

Не буду. Ошибаешься!

Склоняется надо мной, шумно тянет воздух в сантиметрах от шеи, и резко отстраняется. Уходит.

Я не позволяю себе свободно выдохнуть. Подбираю подол облегающего вечернего платья и бегу к двери. Запираюсь. Руки трясутся от стресса. Как я в таком подвешенном состоянии собираюсь сбежать из дома?

Придётся! Тут без вариантов!

Нет, это не спонтанное решение. Обглоданное месяцами. Просто сейчас на кипе эмоций сложно мыслить трезво. Относиться к происходящему отчуждённо. Будто не меня, не со мной, будто не я являюсь виновницей торжества!

Отшвыриваю юбку свадебного платья подальше и вытаскиваю из-под кровати свою сумку, набитую необходимыми на первое время вещами. Кладу на подоконник, и бегу переодеваться. В старую спортивку брата. Великоватая, но в другой одежде будет неудобно. Платье вешаю на плечики и закидываю в шифоньер. Не хочу по сторонам оглядываться. Травлюсь ароматом роз. Весь пол корзинами огромными уставлен. Всё вокруг меня травит. Будто комнату опрыскали медленным ядом. Подыхаю. Судорожно спасения ищу.

Вспарываю свою подушку и достаю из комьев овечьей шерсти телефон. Кнопочный. Купила на рынке со вторых рук. О его существовании знает только моя младшая сестра Азалия. Ей отдам. Хоть как-то буду поддерживать связь…

Время девятый час. Вечеринка в самом разгаре. Подхожу к окну. Из-за громкости музыки стекло дребезжит. Басы лезгинки и свистки раззадоренной молодёжи вибрацией отдаются в груди. Я прислоняюсь горячим лбом к приятной прохладе, и замечаю среди деревьев в саду знакомую фигурку.

Аза уже наготове. Улыбаюсь сквозь слёзы. Мне пора.

Не прощаюсь с домом… Кроме Азы, дяди Абдуллы и Алтын меня никто здесь не любил.

Алтын…

Девочка моя… Золотая лошадка…

Как же ты будешь без меня?

Я будто сквозь заслон шума слышу её возмущённое фырканье. Сердцем к ней тянусь, не могу так просто бросить! Капризная она у меня. Мало кого к себе подпускает. Заболеет же от тоски!

Глава 1

За два дня до побега.

Просыпаюсь задолго до рассвета. Сегодня смотрины... Народу в доме будет тьма. Поскорее хочется промотать вперёд все эти сокрушительные события, а мысли кишат в голове змеиным роем. Как всё пройдёт? Кто приедет? Кого я увижу? Сердце дурно колотится. Не представляю, как домашними хлопотами займусь. Руки не поднимаются постель заправить. Буквально заставляю себя привести комнату в порядок.

Сестра ещё спит. Одеяло, как обычно, скинуто на пол.

Подхожу бесшумно, укрываю её. Тут же ёрзать начинает, бубнит что-то в подушку. Егоза. С улыбкой приглаживаю её взлохмаченные волосы и кротко целую в макушку.

Настроение поднимается. Она даже во сне излучает беспечную радость. Мне так хочется, чтобы она осталась такой же и во взрослой жизни. Прыткой, импульсивной и смелой. Такой, какой мне быть не дано.

Точнее, какой мне быть никогда не разрешалось. С детства не давали мне спуску. Держали в строгости. Средний ребёнок в семье, выросший с чувством ненужности. Пустая куколка. Отреченная я. Как бы ни старалась угодить всем, меня всегда считали в чём-то провинившейся. Моё рождение на свет — ошибка. Непростительная ошибка, ведь родилась девочкой... Говорить об этом напрямую было не обязательно. Они годами доказывали мне это своим равнодушием.

А почему к Азе так не относились? Я не допускала эту коварную мысль. Потому что знала, что родись она раньше меня, её бы настигла моя участь...

Это край над пропастью. Если бы в мире искали место, где заканчиваются все мечты, я бы указала им путь долго не раздумывая. Наш дом... Наш дом и есть то самое место у обрыва. В нём не существует твоего личного счастья. Твоего Я. Твоего выбора. Ты вынужден жить по чужой указке. Ты бесправный, как преступник перед законом...

С тяжким вздохом покидаю комнату и иду на кухню. Поставить тесто на хлеб. Мама проснётся сама испечёт. Сегодня мне ещё на большую ярмарку нужно успеть. Только для начала нужно съездить к дяде Абдулле. Он живёт у подножия горы. Свою пасеку имеет. Делится со мной мёдом, который я тайком продаю на базаре. В пятницу продажи хорошие. Люди из города приезжают в село закупаться свежими натуральными продуктами. Под чистую всё сметают. Это мой шанс отложить денег на чёрный день. Каждый раз, рискуя своим кусочком свободы, я с великой надеждой продолжаю делать вклад в призрачное будущее.

И буду продолжать несмотря ни на что! Дедушке удастся лишить меня всего, но единственное, что ему не под силу отнять — мою веру в себя.

Я всё смогу. Я всё преодолею.

Нахожу в этих словах больше утешения, чем в глазах собственных родителей. Ища в них опору всю свою сознательную жизнь, я нарывалась лишь на пустоту. Как ни странно, их безразличие не сломило, а укрепило во мне уверенность. Больше не на кого было полагаться. У меня была только я.

Закутав тазик с тестом в тёплый плед, оставляю его на столе, и бегу на веранду. Я вчера там припрятала свою торбу с гостинцами для дяди Абдуллы. Сметану, хычыны* и вяленое мясо. То, что он любит больше всего, но никогда не попросит. Вообще ничего не просит. Говорит, земля меня кормит. Упрямый, нелюдимый. Его всем селом диким называют. Считают сумасшедшим. А он тому и рад... Рад, что очерняет уважаемое имя нашего дедушки. Своего родного брата! Он дедушкин изъян. Они не общаются, не видятся. Вообще нигде не пересекаются. Чужие, лишь связанные кровными узами.

Сожалею о том, что судьба не вознаградила меня таким дедушкой, как дядя Абдулла.

Горы ему ближе, чем люди.

Как и мне.

Душой мы с ним похожи.

Накидываю на плечи черкеску брата и выхожу на улицу. Тишина желанная. Туманно. Предрассветной дымкой воздух окутан. Почти наощупь дохожу до стойла Алтын. Юркаю за деревянную изгородь, и нетерпеливо подбегаю к ней. Соскучилась! Радостно фыркает, когда обнимаю её за шею.

— Белогривая моя, — глажу густую ершистую копну, прижимаясь ещё теснее. Она тихо бьёт копытцем по бетонному полу, слегка приседая. Приглашает оседлать. Улыбаюсь.

— Смотри, что я тебе принесла, — раскрываю ладошку, и она сразу же наклоняется, чтобы собрать языком ягодки крыжовника. Обожает! Балдеет от них просто.

Но... Что-то медлит в этот раз. Принюхивается и неожиданно мордочку отводит. В глаза мне не смотрит.

— Ты чего такая хмурая, Алтынушка? — целую холодный носик. Сердито кивает. — Кто тебя обидел?

Нехорошее предчувствие подкрадывается. Её беспокойство — предвестник беды.

— Не хочешь никуда ехать? — кошусь на седло, висящее на гвозде прямо под потолком стойла, и осторожно тянусь за ним. Не возражает. Стоит смирно.

Значит, понапрасну я паникую. Хотя... Не предугадаешь. Алтын та ещё тайна природы. Не поймёшь, в какой момент может стать неуправляемой фурией, а в какой будет покладистей новорожденного жеребёнка.

— Идём. Только чур не баловаться, — пристегнув снизу последние путлища седла, тычу в мордочку пальцем, а затем тяну её за поводья к выходу. Покорно цокает за мной, даже головой не дёргает в сторону.

Довожу её до поворота улицы и оглядываюсь на дом. Старенький, с крышей покошенной, теряется в зелени деревьев. Свет горит у деда комнате. В небольшом оконце мелькает тень.

Судя по тому, что он уже на ногах, домой надо вернуться раньше полудня. Иначе потом во двор ни пройти, ни проехать...

По телу проносится дрожь. Передергиваю плечами и оседлаю Алтын. Не думать о плохом! Сейчас я должна наслаждаться ветром, свободой и гарцеванием моей упрямицы.

— Но!

Она привскакивает и грациозно перебирает копытцами воздух, прежде чем полететь ветру навстречу. Выгибается дугой. Гравитация для неё не существует! Сердце вместе с ней ускоряется. Оторванная от седла, я практически вишу на одних поводьях. Не боюсь, но инстинкты тело сковывают. Я ей доверяю, поэтому она так буйно резвится. Шальная!

Мне не приходится её направлять. Наизусть знает дорогу к дяде. Вблизи горного ущелья плавно замедляется, чем позволяет мне отдышаться. Лёгкие больно сокращаются от нехватки кислорода. Припадаю лбом к её загривку, и слышу жалобное фырканье. Извиняется за своё буйство.

Глава 2

Зачем забрал себе мой платок?

Несусь за ним, прокручивая в голове наше столкновение снова и снова. Зачем. Зачем. Зачем забрал! По темени молотом стучат мысли беспокойные. Отбиться не могу. Внутренности не перестают сжиматься в болезненную точку. Мне очень страшно.

Что же он намерен сделать? Неужели расскажет всем, чем я тут в горах занимаюсь... Вольничаю! Если это дойдёт до отца, то он лишит меня Алтын...

Смотрю на неё, увлечённо приминающую копытцем цветы луговые, и понимаю, что не позволю этому случиться. Не отдам её! Ни за что! К тому же теплится ещё в душе крошечная надежда, что Беслан никому ничего не расскажет.

Слово ведь дал!

Нервно подбираю расклешённую юбку платья, чтобы не облепиться приставучими листьями молодой смолёвки, и добегаю до невысокого урочища. До родника ключевого. Пить хочется. Перенервничала сильно. Оглядевшись по сторонам, я собираю волосы в пучок, наклоняясь к воде, бесшумно текущей. Ламинарная, как называют её приезжие. Заколдованная, как называю её я. Очаровывает, будто вместе со мной и время заставляет застыть. Осторожно касаюсь кристалла льда, искажая безупречную гладкость. С мягким шумом оживает. Пью почти не дыша. Остужаю огонь внутри, что никак не угасает.

Беслан ввел меня в заблуждение. Его взгляд. Его неожиданный жест. Неприкосновенность кожи... Я думала, что все городские далеки от своих истоков, традиций, и религию, в них с рождения губит современность мира, которым правят разврат и деньги. Но Беслан... имеет облик противоречия. С виду кажется совсем другим. Раскрепощённым, баловным, строптивым.

Непростительно долго думаю о нём, забывая о своих обязанностях. Это вода может течь быстрее времени, но никак не я. Нужно поторапливаться.

Вытираю влажность с губ тыльной стороной ладони и подозвав Алтын, резво скачущую по оврагам, отправляюсь на пасеку. Сердце тревожно учащает стук. Кровь в венах будто вспыхивает. Я снова увижу его!

Какое-то непонятное чувство вызывает… таинственность Беслана не оставляет в покое. Поэтому думаю о нём так много. Обманываю себя, или тешусь этой мыслью – не знаю, но одно осознаю точно – хочу узнать о нём всё.

Я замираю у подъёма горы, потому что на Беслана случайно натыкаюсь. Сидит прямо под склоном «живого» разрыва земли. Устрашающее место. Оползни там нередко бывают. Землица зыбкая, как песок в пустыне. Он должен знать об этом, но почему-то рискует своей безопасностью.

Меня охватывает тревога. Бегу к нему со всех ног. Алтын впереди держится. Чувствуя моё состояние, на лету взбрыкивает, чем привлекает внимание Баслана. Он резко поднимается с колен и поворачивается к нам лицом. В руках держит маленького ягнёнка, у которого ножка передняя ровно вытянута. И, не сразу замечаю, что бедрышко его платком моим крепко перевязано.

— Что с ним случилось? — сбивчиво выдыхаю я, останавливаясь в метре от него. Прикоснуться к ягнёнку хочется, но не осмеливаюсь. Он так жалобно блеет, что слёзы наворачиваются.

— В колючках запутался. Поранился, но не волнуйся, несильно, — так бережно поглаживает ножку ягнёнка ладонью, что невольно улыбаюсь.

— Могу я взглянуть на рану? — кровь не сочится, вот и любопытно становится.

— Я куплю тебе платок. С сестрой передам, — неожиданно заявляет, поднимая глаза. — Оставь нам этот.

Обжиг в груди чувствую. Снова нарастает стук сердца. Я пугаюсь отклика тела на его взгляд и слова.

Беги. Беги. Беги, Бала! Тебе нельзя даже близко с ним стоять, не то что разговаривать!

Киваю рассеянно, цепляясь дрожащими пальцами зСтыднодья. Алтын, л. понимает, что мне не по себе. Приседает, а я медлю. Стыдно оседлать перед ним. Разворачиваюсь, чтобы увести её подальше, как слышу тихое в спину.

— Я знаю о чём ты думаешь, Бала. Поэтому да. Тебе стоит избегать меня.

В этот миг будто кто-то хватает меня за плечи и скидывает с обрыва вниз. Я просто разбиваюсь насмерть.

Как добираюсь до хижины дяди совершенно не помню. С порога встречает меня привычной тишиной. Приятной, тёплой, не угнетающей. Так не хочу эту тишину нарушать, что ненадолго задерживаюсь на улице. Дядя не окликает. Сидит с краю у мутного оконца и смотрит на меня внимательно. Не торопит, не спрашивает, что со мной. А я трясусь до сих пор. Эмоции не затихают.

Дышу размеренно. Запах старого дерева, сухих трав и мёда должен успокоить. Через пару минут волнение затихает. Я расслабляюсь, но безмятежно улыбнуться не могу. Поприветствовать дядю – тоже. Язык отсох. Будто не о чем спросить, хотя душу столько вопросов переполняет. Мысли вразброс.

С чего начать? Вызову ли недовольство своим любопытством неуместным? Поймёт ли он меня правильно? Прошлое бередить не стоит, да. Ничего хорошо в нём нет, но… как же иначе до истины добраться? Беслан окончательно меня запутал.

Тебе стоит избегать меня…

Снова раздаётся голос в голове. Как будто на яву. Я испуганно оборачиваюсь. Позади его нет. А я кожей присутствие чувствую… Кровь ударяет по вискам с такой силой, что морщусь от боли. Руку ко лбу прикладываю. Я горю, лишь пальцы холодом обжигают. Дрожа всем телом, нетвёрдой походкой направляюсь к столу. Вытаскиваю из торбы узелки с гостинцами и баночку сметаны. Стараюсь всё раскладывать аккуратно. Не раздражать дядю неуклюжестью своей.

Только хочу отправиться на улицу, чтобы разжечь костёр и подогреть остывшие хычыны, как слышу спокойное:

— Балым, подойди.

Застываю в нерешительности, сжимая в руке узелки мешочка.

— Ты сегодня сама не своя, — вкрадчиво добавляет дядя. — Как пчела суетлива. От кого спасаешься?

— Извините, если беспокою. — Иду вперёд, а ноги будто обратно тянут. Одной побыть хочется. Впервые готова отказаться от разговора с дядей. А он так скуп на слова, что каждое – на вес золота…

— Не меня ты беспокоишь, Балым. Присаживайся. — Похлопывает по скамейке ладонью.

Всматриваюсь в лицо смуглое. Улыбка даётся ему с трудом – кожа настолько обветрена. Морщинами грубыми испещрена. Мне с детства казалось, что каждый излом на его лице – отпечаток истории. Трудной, несчастной, одинокой. Каким бы сильным он ни был, о чём бы всю жизнь ни молчал, но ранимость была ему не чужда. А это то, о чём молчала я. Не рассказывала, что догадывалась о его печали. Он тосковал по родным, но из гордости не возвращался назад.

Глава 3

— А мёд у вас свежий, уважаемая? — пренебрежительно интересуется подошедшая к прилавку тучная женщина, и продавщица вонзает в неё осуждающий взгляд.

— А разве он может быть испорченным, шалупень ты городская? — ругается старушка Алзира на кабардинском и на эмоциях всучивает мне клубки пряжи, из которых вязала пинетки-распашонки для новорожденных. Без дела вообще не сидела. Воистину из воздуха могла деньги ткать, как паучиха невидимые сети.

На рынке стоит такой возбуждённый гул, что едва ли можно расслышать её скрипучий голос.

— Мёд свежий, всё утро пчёлы трудились. Видишь? Даже забрус ещё не подсушен. — Кряхтя поднимается со стула, и протыкает искривленным пальцем печатки, из-под которых тут же густо пузырится мёд. Насыщенно бронзовый. Гречишный. А аромат какой источает! Райский!

— Беру всю раму, — брезгливо перетирает липкие пальцы женщина, скашивая на меня взгляд. — За сколько отдадите?

Напрягаюсь. Хоть она меня впервые видит, но встревоженность свою с первой секунды унять не получается. Меня узнать невозможно. Я сейчас выгляжу как спустившийся с гор одичалый пастух. В папахе и старой бурке дяди Абдуллы. Под тщательным прикрытием. И так каждую пятницу. Дико боюсь попасться кому-то из родственников на глаза. Старушка Алзира из соседнего села приезжала к нам на большую ярмарку. Она раньше покупала мёд у дяди Абдуллы, ну а я... Несложно догадаться, как я к ней привязалась. Благодаря ему.

— За тысячу забирай. Тут больше трёх кило. — Вступается старушка, переманивая на себя её недовольство. — Побеги яблони и вишни тебе в подарок дам. Горной водицей напитанные, без химикатов ваших вырощенные. — Заворачивает в чистый отрезок марли ровненькую связку молодых веточек и шустро перегибается через полупустой прилавок, чтобы засунуть их в бумажный пакет женщины.

— Зачем они мне сдались? — выпучивает глаза, отшатываясь подальше.

— Отваривай и пей. Навсегда забудешь, что такое болезнь. — Она вмиг подчиняется внушительному тону старушки, и не отнимая взгляда от её загорелого как печенное яблочко лица, выуживает из сумки пухлый кошелёк.

— Состоятельная шалупень, а по виду так не сказать. Прогадала я, — со знанием дела причмокивает сморщенными губами старушка, недобро зыркнув на меня. — Да на кой чёрт сдирать! Ты всё равно не возьмёшь больше сотки, девица глупая.

Затягивает узлы цветастой косынки потуже и стряхивает с грязного фартука налипшие колтуны шерсти.

Борюсь с приступом смеха. Забавная она, хоть и до жути строгая ворчунья. Чтобы не навлекать на себя её безвредный гнев, я выполняю заказ. Аккуратно срезаю нагретым солнцем тесаком соты из рамы и перекладываю в пластиковую коробку. Янтарём сочится, по стенкам толстым слоем растекаясь. Аппетитный такой, что мгновенно слюна во рту скапливается.

— Благодарю, — сухо бросает женщина, когда передаю ей упаковку.

— И тебе не хворать. — Старушка не успевает приземлиться на место, как подходит следующий клиент. Я из-за кудряшек папахи, прилипших к распаренному лицу, практически ничего не вижу. Хорошая занавесь от внешнего мира.

— Салам алейкум. — Слышу хриплый голос, на который тело откликается прежде, чем его распознает мой поплывший от сегодняшних откровений разум. — Я ищу самый сладкий мёд. Люди добрые подсказали, что только здесь могу его приобрести. — Смеется очаровательно. — Весь скуплю, если вы не против.

— Самый сладкий горечью обжигает. — Лукавит старушка. — Коль так любишь, то скупай, красавец. Мы ли сопротивимся.

Не отдавая отчёт своим действиям, вскакиваю со стула и запрокидываю голову. Тело не ошиблось. Это он. Опять он! Беслан! Что за ты наказание такое, а...

— Ты чего дёргаешься, внучок? — обращается ко мне старушка, хлопая по спине, — беса средь бела дня увидел, что ли?

— А вы близки к правде, бабуля, — продолжает веселиться Беслан и слегка наклоняется, чтобы моё лицо разглядеть. Мотаю головой, застилая ему обзор кудряшками. Какая же я дурёха! Чуть не выдала себя!

— Ты не серчай, красавец, — снова заступается за меня старушка, — малахольным он у нас уродился. Без присмотра оставлять нельзя. Да и на кого? Непослушный дикуш! С головой же не дружит. Два слова связать не может... Без меня хоть где пропадёт! Вот и таскаю его везде с собой, как дитё грудное!

Она эту легенду о “душевнобольном внуке” рассказывает каждому, кто обратит на меня внимание. Защищает от любопытства и пересудов односельчан моих, ибо ей самой не о чем беспокоиться. Одинокая и, можно сказать, сама умом тронутая, поэтому без повода на её территорию редко кто ступает. Любого перекричит и переплюнет в беседе.

— А родителей у юноши нет? — вдруг становится серьёзным Беслан. — Как вы с ним справляетесь в одиночку?

— Потерял он их ещё будучи мальцом... — без зазрения совести привирает она.

— Я тоже рос без родителей.

Я от стыда сгораю заживо. Мой Всевышний... никогда бы не подумала, что он сирота...

Старушка непривычно помалкивает, я себя за это проклинаю. Пожилого человека грешить вынуждаю... Мне бы лучше провалиться сквозь землю, чем стоять тут безнаказанно. До каких пор я собираюсь водить людей за нос?

— Дай Аллах тебе терпения, сынок, — теплится в её голосе грусть, — что тут скажешь, судьба у всех одна, но не у каждого счастливая...Ты женат? Кольца на пальце не замечаю.

Я внутренне содрогаюсь. Не знаю почему...

— Не женат. И не женюсь, — слышится усмешка. — А это у вас что?

— Где? — старушка явно обескуражена. Суматошно обшаривает содержимое прилавка, поддон с мёдом из угла в угол переставляет. А Беслан указывал на пинеточки крохотные...

— Не важно, — “догадывается” он, а после в сторону отходит.

— Уж слишком ты резок и несговорчив, сынок. Боюсь слово поперёк вставить.

У меня глаза округляются. “Нашлась коса на камень?”. Не верится, что ему удалось её сломить!

— Возьмите, — протягивает ей несколько красных купюр, а старушка чуть навзничь не падает.

— Точно бес попутал, — бормочет, не отнимая рук от груди.

Глава 4

— Убери я сказала. — В её голосе пропадает вежливый тон. Взгляд темнеет. Эта женщина вызывает странное ощущение.

Стою неподвижно, ещё плотнее прижимая ладошку к груди. Это так нелепо... Моё положение не кажется таким унизительным, как её нахождение здесь. Я не боюсь её. С первого взгляда почувствовала. И уважение проявлять не собираюсь, кем бы она там ни была. Не оторопь и не смятение. Просто не нахожу объяснения внутреннему состоянию. Будто сломаюсь, но не при ней. Когда только одна останусь...

— Выйдите. Вас здесь быть не должно. — Говорю ровно. Я не боюсь. Уверенно повторяю мысленно. Не боюсь. Пока её не знаю.

В льдистых глазах сверкает насмешка.

— Так мы ещё и огрызаться умеем? — Злорадства в ней столько улавливаю в этот момент, что кровь в жилах сворачивается.

— Кто вы такая? — переспрашиваю, наступая себе на горло дважды.

— Не думаю, что ты готова узнать.

Поднимается со скамейки. Я инстинктивно назад отскакиваю. Паника душить начинает, когда она приближается. Медленно, будто ей с трудом даётся каждый шаг. Здоровее меня раза в три. И гораздо выше. Приходится запрокинуть голову, чтобы взгляд не потерять. Так легче эмоции считывать.

— Хуже, чем есть, быть ничего не может. Кем бы вы ни были, не думайте, что сможете удивить меня.

— Я бы на твоём месте не была столь категорична. — Она резко хватает моё запястье и руку от груди буквально отдирает!

Вырываюсь, а она ещё крепче смыкает пальцы. Холодом глубоко под кожу проникает. Я словно под толщей льда нахожусь. Пытаюсь дёргаться, кричать, отталкивать, но только в мыслях получается. Она физически сильнее.

Плечи безвольно опускаю, теряя остатки самообладания. Выдыхаюсь за секунды, переставая сопротивляться. Глаза закрываю, видеть её тошно. Я, я теперь чувствую унижение. Пронизывает до костей. Это такая боль, какой ни разу не было от побоев матери...

— Если будешь послушной, твоя жизнь в ад не превратится.

— Кого вы обманываете.

Хочется сделать ей также больно. Мне теперь без разницы, кто она, чья она, откуда взялась. Я просто хочу сделать ей больно!

— Я бы вместо тебя помалкивала... — рывком притягивает теснее, а я ещё больше набираюсь храбрости.

— Вы хотите на моём месте оказаться? В пример себя с каким-то превосходством приводите.

Отпускает, как и схватила. Без промедления. Её взгляд над моим плечом застывает. Вижу в глазах боль, и внутри у меня вспыхивает огонёк победы. Хочется верить, что мне удалось задеть её за живое.

— Потому что мне жаль тебя.

— Я не нуждаюсь в вашей жалости!

— Бала! Ты как разговариваешь!

Поворачиваю голову к двери. Там мама!

Она всё это время была у порога?! Слышала? Видела? И не заступилась?

Рушится. Моя крепость рушится. Я до последнего надеялась, что что-то да значу для неё... Что спасёт однажды. Защитит! Хоть раз как мать поступит! Но... Я была слишком наивна.

— Я прошу у вас прощения, Карина, — голос смягчается, стоит ей только взор на женщину обратить. — Это всё нервы. На самом деле Бала девушка покладистая, услужливая, вреда вам никогда не причинит, поверьте.

Какая низость... Моя обнажённость больше не кажется самым постыдным, что могло бы вообще случиться. Только что моё достоинство стерла в пыль родная мать. Я ещё смею злиться на какую-то незнакомую женщину?

Всевышний, не позволь мне потерять рассудок. Особенно возле матери! Я не ненавижу её. Никаких чувств не испытываю. Рада только тому, что привязанности к ней больше нет. Она своим отношением оборвала последнюю нить надежды. Теперь нас ничего не связывает.

Как она сказала? Я постоянно прикидываюсь глухонемой? Хорошая привычка. Воспользуюсь ею сейчас.

Вырываю из рук опешившей женщины своё смятое платье. На мокрое тело надеваю. Зло перебрасываю через плечо тяжелые волосы и выжимаю влагу на её блестящие туфли. Подмечаю длину узкой юбки, и громко хмыкаю.

Вседозволенность. Никто ведь в развратности не упрекнёт. Городская. Современная. Ухоженная. Лишь зависть вызывает. Не у меня! У женщин местных. Это не наверняка, а точно. Она красивая. Стан гордый. Я не поверю, что за её спиной не было сегодня пересудов. Если до сих пор не ведутся.

Не поднимая взгляда, прохожу к скамейке и отыскиваю платок. Накидываю на голову как попало. Лишь бы волосы скрыть. Делаю бесшумный глубокий вдох и иду на мать. Колени мелко трясутся. Не останавливаюсь! Когда между нами сокращается расстояние, она внезапно поднимает руку и, бьёт меня по лицу. Так сильно, что окончательно глохну. Тело как-то резко обмякает и я срываюсь в темноту, но, едва падаю к ногам матери, как она подхватывает меня под руку и силком выволакивает на улицу.

Тело по-прежнему выпотрошено. Я в полубреду. Глаза слёзы застилают. Снова хочу погрузиться в то мимолётное состояние, но боль не позволяет. Мама причиняет её намеренно. Волю слабости моей не даёт. Молитву в мыслях читаю, стараясь в ногах найти опору. Получается. Отстраняюсь от мамы, чувствуя лёгкое головокружение. К стене дома бы прилипнуть, но изо всех сил держусь, не опуская головы. Не сейчас. Не сломаюсь так быстро.

Мама угрюмо молчит. Радость малую доставляет. Хоть не добивает упрёками. Больше не прикасается и, к моему потрясению, около дома даже заслоняет собой, чтобы взгляды лишние не привлекать. Занавес из бус убирает, пропуская вперёд. Дверь сегодня нараспашку. На крыльце столько башмаков разбросано... Воспитание не позволяет перешагнуть через груду. Мама терпеливо ждёт, пока я разложу все по ступеням. Руки так дрожат, что пальцами еле двигаю. Без конца роняю обувь мимо пары.

— Скорбь с лица сотри. Хватит нам и одной “сплетнями убитой”.

Мне всё равно, кого она имеет в виду. Не вникаю. В пустоте вязну, стараясь смотреть на обстановку в доме отрешённо. Навстречу нам кто-то выходит. Их несколько. В коридоре вынужденно останавливаемся. В лица не всматриваюсь, голоса не различаю. Меня просто нет.

— Поздоровайся. — Раздаётся над моим ухом. — Это его родная тётка.

Глава 5

— Нетерпимость твой удел, Саид.

— Башибузук*. — Поддакивает кто-то из мужчин.

— Женишку своему это объясните, а не мне! — взрывается Саид. — Я не собираюсь сидеть и лицезреть этот срам!

— Нутро дурное, — негодует дальний родственник, к отцу обращаясь. — Как он себя ведёт? Пускай пойдёт успокоится, Нух.

— Вы на своё поведение посмотрите! Молча наблюдаете за ними, как трусы! Я терпилой быть не собираюсь!

— Саид! Следи за языком!

Становится страшно за брата!

Мимо нас ветром проносится, плечом дьявола задевая. Он мгновенно дуреет. Усиливает натиск на лице. Челюсть ныть начинает, я тихо поскуливаю. Невозможно стерпеть. Его дыхание учащается. Запах сигарет и тяжёлого парфюма напрочь отбивает желание дышать. Задыхаюсь и от прикосновений! Бесстыдно перемещает ладонь на шею, а второй оттягивает в сторону щёку. Губы мои приоткрываются. Чувствую на них взгляд. Кожу иглами покалывает.

Его неустрашимость поражает! Тело под давлением немеет. Он опускает руку на грудь и, задерживает пальцы над колотящимся сердцем, словно клеймо оставляет. Внутри всё гореть начинает. Взвыть хочется от того, что скованность кости передавливает. Как мне быть!

Они все смотрят! Гневно следят за безумием, что он творит!

Внезапно дьявол замирает в попытке обнять меня за талию. Ладони через одежду обжигают. Грубо собирает ткань в кулаки. Будто кто-то ему мешает довести своё до конца. И этот кто-то не мной воображаемый… не верится! Он настоящий…

— Прошу прощения. Не вовремя я пришёл.

Напряжение взмывает в воздух вместе с мужчинами. Все как один поднимаются со своих мест. Даже старики! Я растерянно слежу за их суматошностью. Что они делают? К двери все ломятся.

Эмир отстраняется. Чуть не валюсь с ног от его резкости. Обесточенное тело укачивает. Сознание размывается, едва ли воспринимаю реальность происходящего.

Сонный паралич при высокой температуре… знакомое с детства ощущение заполняет душу. Полуявь. Полусон. Нахожусь в межмирье, не понимая, в какую сторону свернуть. Позволить чёрному силуэту поглотить себя или выбраться на свет. Барахтаюсь, но остаюсь неподвижной. Кричу, но не слышу собственных криков!

Приступ удушения длится не дольше минуты, а кажется длиною в жизнь. Силы приливают патокой тягучей. Мучительно медленно. Взгляд слегка обретает ясность, но дыхание восстановить сложнее. Лёгкие горят, будто дыма горького надышалась.

— Сау бол*. Рад тебя видеть, сынок.

Дед кого-то приветствует! Обычно он на всех молчит…

Оборачиваюсь и так и застываю. Беслан стоит в окружении моих родственников… Взгляд мой на лету ловит. Что-то в нём меняется. Глаза темнеют и черты лица заостряются. Я чувствую знакомый обжиг в солнечном сплетении. Трепет в груди такой, будто вспорхну сейчас высоко-высоко. И с той же скоростью разобьюсь.

— Бес, ты?

Кто это спросил?

Беслан наклоняет голову, и не сводя с меня глаз, вздернутую бровь почесывает двумя пальцами. Моё сердце с гулом ухает в пропасть. На его запястье свой платок замечаю!

Страх меня к стене отбрасывает.

Чего он добивается? За что мстит?

Мне пришёл конец. Всем сейчас расскажет! Отец меня живьëм закопает!

За что он так со мной? Что я ему сделала? Знать не знаю! Нас ничего не связывает!

Кровь хлыстом бьëт по вискам. Судорожно хватаюсь за горло, молясь о том, чтобы никто не заметил мою нервозность. Все поглощены беседой с ним. Ни слова не слышу! О чём с ним можно говорить? Раз в пять лет видятся, чужие ведь! Общего ничего не имеют!

Или от тебя скрывают?

В памяти всплывают обрывки фраз.

Беслан спасёт… Как никто другой…

— Что с тобой, Бала? — Выдëргивают меня из пучины сумасшедших мыслей.

Взгляд размыт. Проясняется не сразу. Эмир передо мной! Чёрные глаза будто душу обнажают. Обнажают все запреты. Всевышний… Он так близко, что от осознания затылком в стену больно ударяюсь. Вспыхнувшие тёмные круги искажают его обеспокоенное лицо.

— Пошли отсюда.

Без спроса обнимает меня за плечи и, прëт тараном на толпу у выхода. Расступаются, даже не перечат. Меня поглощает такая обида, что начинаю искать утешение в нëм. В Эмире. Кажется единственным, кто спасёт от равнодушия близких.

Дядя, наверное, ошибся… и Беслан не тот, кто мне поможет…

Сау бол - на самом деле имеет много значений. Как "будь здоров", "спасибо" и вместо приветствия используется в разговорной речи)

Башибузук - и есть безбашенный.

Он ведёт меня в комнату. В доме всего их пять. Три спальни, гостевая и кухня с небольшой верандой. Уверенно направляется в нашу, самую дальнюю. Будто расположение наизусть знает… Не пытаюсь вырваться из объятия, хоть и ощущение странное доставляет. Под угрозой и защитой держит. В коридоре на удивление пусто, но притаившихся женщин я чувствую всеми фибрами души. Тишина гудит! Едва за нами дверь закроется, начнут поливать меня грязью. Который раз за день опороченной выставят… Я так устала. Особенно от себя. Мысли покоя не дают. В груди тревога свербит. Что он со мной сделает?

— Распусти волосы, — не дойдя до двери комнаты, требует он.

Сбиваюсь с шага. Он тоже. Невольно смотрю в лицо ненавистное. Усмешка крупный рот растягивает. Бородатый. Тёмный. Противен мне. Противен! С ним одним воздухом дышать невозможно. Отравляет!

— Не распущу. — Хрип издаю.

Страх потеряла!

Пальцы сжимаются в кулаки. Не распущу! Я не брежу. И прихоти его выполнять не собираюсь. Не прилюдно же в конце концов… А наедине? Что я буду делать, когда останемся наедине? А завтрашней ночью…

Меня передёргивает от мерзости, что в голову рьяно лезет. Не будет ничего такого! Я что-нибудь придумаю… придумаю… обязательно придумаю...

Сбегу!

Несколько месяцев безрезультатно пытаешься, неумеха! Что в этот раз изменится?

Отчаянье. Оно мне поможет…

— Повтори.

Резко вскидываю голову. Натыкаюсь на внимательный взгляд и мурашки пронзают. Жуткий он! Не уживусь…

Глава 6

Едва ночь сменяет утро, как в нашу комнату бесшумно просачивается высокая тень. Дверь не заперта была. Мама приказала оставить приоткрытой. Поэтому я не спала. Сон Азы охраняла, горестно обдумывая план побега, который она выдала впопыхах. Чистое безумство, но такое пленительное... Времени убиваться, и думать, что насколько я для своих близких ничтожная — не было. До полуночи проревела в подушку, а под утро будто переклинило что-то. Решимостью переполнилась. Сбегу. Теперь твёрдо знала, что сбегу. Сестра поможет. Я не одна!

Включается свет. Моргаю часто, чтобы мутную пелену развеять. Тошнит. Плохо себя чувствую. Желудок пустой сжимается в колючий комок. Сколько уже не ем и не сплю? От голода и стресса иссякну скоро. Фокусируюсь на вошедшем не сразу. Сжатой пружиной с кровати подскакиваю, когда понимаю, кто стоит на пороге. Его жена.

Его жена! Его жена!

Внутренний голос чуть не доводит меня до истерики. Сердце в горле стучит. Будто лопнет сейчас от злости. Зрение снова ухудшается. Ослепительной рябью всё вокруг плывёт. Меня клонит к изголовью соседней кровати. Аза безмятежно спит, сложив ладошки под щекой... Не разбудить бы! Иначе наговорит этой дряни всякого. Нам бы без проблем обойтись. Если произойдёт неприятный инцидент, то сбежать сегодня не удастся...

— Доброе утро, — улыбаюсь, пряча тревогу за спиной в кулаках.

Я переодета в домашнюю простенькую одежду. Свадебный наряд с прожжённым платьем лежит тяжёлой грудой под кроватью. Специально запихала туда. Чтобы маму взбесить.

Кивает, недовольно поджав губы.

— Мне раздеться?

Вот тянет меня на колкость и всё! Вчера в бане такое же чувство было. Подсознательно соперни... Что? Какое соперничество! Даром мне её дьявол не нужен! Я лишь защитные баррикады выстраиваю. Настрадалась! Хватит.

— Кошечка какая, — на опухшем усталом лице ухмылка появляется. — Не торопись. Всё успеется.

Рвоту вызывает своим приторным тоном.

— А для чего вы в такую рань ко мне пришли, раз уж всё успеется? — сама не осознаю, как иду на неё смело. — Кто вы? Представились бы для начала.

— Я близкая подруга Эмира, — глаза льдистые лихорадочно сверкают. — Карина.

Руку приветственно тянет! Не жму. Ей самой от себя не противно? Как она это терпит? Не я унижена! Гордости у неё никакой!

— У вас у городских... так принято разглядывать невест своих друзей обнажёнными?

Она внезапно подается вперёд, и едко цедит.

— Эмир хотел своими глазами увидеть, что ему предлагают, но не позволили. Решил довериться моему вкусу. — Снисходительно подбородок вздёрнут. — Как думаешь, впечатлила ли ты меня?

Уму непостижимо! Мерзость. Он ненормальный! Они оба ненормальные! Что он, что его... жена! Что самое поразительное, она говорит обо всём так спокойно, будто для неё это обыденность. Ужас, мне не верится, что пошлые прихоти своего мужчины можно воспринимать без мучений! Ей не больно? Вообще нисколько?

В глаза смотрю. Безразличие встречаю... Смирённая. Мне это не льстит. Ставлю себя на её место. Нет! Даже представлять не буду. Погано до тошноты!

— Тебя в человеческий вид привести надо, — пристально всматривается в каждую шпору на лице. Задерживается на переносице. — Брови как у Брежнева.

Силюсь понять, в какой момент она лопнет. Не бывает так! Недопустимо! Чуть не выдаю ей в лоб о том, что уже знаю, кем она дьяволу является. Хитрость во мне берётся из ниоткуда. Я снова лукаво улыбаюсь. Презираю молча.

Быть покорной не унизительно. Её положение в разы хуже моего. Вот кто бесправный. Она жертва. Кровью изнутри истекает.

Легче мне от этого? Чувство неоднозначное.

Или они играют со мной? Издеваются?

Отгоняю мысли прочь. Потерплю до вечера. Не упустить бы шанс стать независимой!

— Карина, вы уже здесь?

Мама.

Закрываю глаза. Спокойствие призываю. Будь покорной, как тебя учили. Не показывай эмоции. Сдержанность — твоё достоинство. Ни к чему хорошему тебя взвинченность не приведёт. Не будь посмешищем.

— Тётушка Асият, вы принесли мне кофе?

Смешно. Смешно наблюдать за матерью, которая никогда не обслуживает женщин младше себя. Тем более приезжих. Тем более жену врага.

А она знает? Знает. По глазам видно.

Отчаянье моё крепчает. В сотый раз за сутки уверяюсь в том, что побег — не ошибка. Они все меня предали. Только Аза и, Саид... да, Саид меня поддерживает. В своей манере, но поддерживает.

— Мама кофе варить не умеет! — раздаётся позади забавный зевок. — Я сварю. Ради гостьи дорогой готова пожертвовать своим самым сладким сном!

Поступь босых ножек слышится. Сестра обнимает меня со спины, и утыкается подбородком в плечо. Теплом мягким окутывает. Облачко моё курчавое.

— Горжусь тобой! — за ухом шепчет, звонко чмокая.

— Аза, как тебе не стыдно! Ходишь перед нами полуголая!

В длинной ситцевой сорочке и косыночке. Да уж. Действительно полуголая!

Она хочет нагрубить маме, но я вовремя щипаю её за живот. Возмущенно дышит над плечом. Ожог обдувает тёплым потоком. Он пульсирует, неприятно стягивается. Размером со спелую смородину. За высокой горловиной платья прячу. Азе ещё не показывала. Пусть лучше не знает... В ту же секунду вспылит ведь.

— Столичный сегодня уедет. — Мама переводит недовольный взгляд с меня на кудряшку. — Гостинцы ему собрать надо. Обе дуйте в кладовку! Дел невпроворот!

— Бала никуда не пойдёт. — вмешивается его жена. — Она мне нужна.

Возмутительно заламываю бровь. И для чего же? Руки Азы на моей талии напрягаются.

— Мой стилист уже приехал. Не собираюсь никого задерживать. Уважайте чужое время.

— Кто приехал? — лицо мамы вытягивается от удивления. — Стоматолог? Для чего? У Балы с зубами никаких проблем нет! Ровненькие, беленькие!

Может показать? Зло смотрю на раскрасневшуюся мать.

— Дареному коню в зубы не смотрят, — прыскает Аза, а потом резко серьезнеет. — То есть, гнилые тут есть, но не у неё! И не совсем зубы!

— Спросонья дурь всякую несёшь! — ахает мама, уголком черной косынки рот прикрывая. — Выйди вон, негодница!

Глава 7

— Ты как лебедь... — шмыгает покрасневшим носиком Аза, поглаживая моё запястье. — Очень красивая…

— Счастье не в красоте. — Глаза такие сухие, что заплакать не могу. Нервничаю. — И я не лебедь. Скорее, кукушка…

— Ну не начинай, Бала! Или вообще не отпущу тебя, — переплетает наши пальцы и за собой к выходу тянет. — Так, у меня задачка ещё сложнее оказалась! Придётся настойку им весь день по капельке подливать. Мама же может учуять запах трав и потом мне несдобровать!

— Вообще не стоило так рисковать, кудряшка. Вдруг им совсем плохо станет? Больше не пои, поняла меня?

— Часть плана нарушить? Ну уж нет! Я задержать их всячески пытаюсь, а ты говоришь не пои!

— Успокойся. Всё будет хорошо.

— А что, если Эмиру настойки подлить? Живот ка-а-а-к схватит!

— Не продолжай!

Её фантазия беспощадна!

— Хотя и без того здесь задержится. Мегеру же свою одну не бросит.

Я уже сомневаюсь насчёт того, что она плохая...

— Дай я тебя расцелую, сладкая моя! — обнимает ладошками моё лицо и звонко чмокает. — Классный макияж, можешь разреветься в три ручья — не потечёт!

Разревусь, да. Но не при всех.

— Готова? — приоткрывает дверь.

Не буду никогда.

Спокойно киваю.

— Держись! Я с тобой.

Выходим в коридор и нас поглощает траур. Пустота. Никого нет. Тишина будто воет. Темно, сыро. Все двери плотно закрыты. Ни малейшего просвета. Хочется забежать обратно в комнату, только Аза удерживает. Греет. Что-то забавное вспоминает, подол моего платья без конца расправляет, всячески пытается отвлечь. До веранды доводит и, там нас мрачно встречают его родственники. Взгляд в пол. Нельзя поднимать. По голосу никого не узнаю. Это пугает. Аза руку ослабляет. Мой свет ускользает...

— Вышли все вон.

Эмир... До последнего надеялась, что не появится. Дура наивная.

Оцепенение тело сковывает. Женщины возмущаются под нос, никто в упор не перечит. Топот. Гудение. Хлопок двери. И снова тишина гнетущая. Сердце напрягается до предела, когда он обнимает меня за плечи и назад в кухню оттаскивает. В стену впечатывает, перехватывая за шею. Кровь мгновенно к лицу приливает, сосуды на висках будто лопаются. Пульсируют, немеют. Хрипы из горло саднящего рвутся. Запах. Ненавижу его запах! Переполняет меня ядом. Приступ удушья пугает. Дышать хочу, а не позволяет!

— Опять платок нацепила. Я тебе что сказал? — хватку усиливает. — И почему ты не в том платье, что я выбрал?

Конечности леденеют. Какое платье?

Его жена... Неужели я ошиблась? Она подставила меня?!

— Предлагаешь мне содрать его с тебя прямо здесь?

Мотаю отяжелевшей головой. Гневное лицо пеленой красной покрывается. Страшный сон! Это всего лишь страшный сон! Проснись. Проснись! Его нет!

— Будешь слушаться?

Он не исчезает. Не меркнет. Не растворяется. Всевышний... терпения прошу.

Облизываю пересохшие губы, а он... умереть бы мне... вытирает слюну большим пальцем, губу больно в сторону оттягивает. Разорвать будто хочет.

— Я буду... буду...

— Танцевать одна будешь. Пошли.

— Я не...

— Рот закрой.

Не даёт восстановить дыхание, обхватывает оба запястья и на улицу тащит. Ноги ватные путаются в юбках. Всхлипы в себе душу. Страх и боль разом перекрывает паника. Танцевать... какой танец... что он хочет от меня? За что так обращается? Чем я заслужила?!

— Бала, что с тобой?

Беспокойный голос Саида слышу на подкорке сознания. Помощь! Мне нужна помощь! Молю! Услышь меня!

— Отвали.

— Что ты с ней сделал?!

— Расступитесь.

Толкает меня вперёд. Никто не преграждает путь. Вынужденно держу осанку ровной. На меня смотрят. Круг замыкается. Панику заглушает смирение. Обязана. Ты просто обязана держаться за свою гордыню. Не убьёт дьявол, это сделает дед. При всех. И глазом не моргнёт!

— Играйте.

Затишье медленно заполняет мелодия... на свадьбах её часто слышала... тонкость ритмов нарастает постепенно, на пару секунд притупляется под грузным стуком барабана, будто ожидая моего выхода.

Танцевать будешь одна...

Вымученный вдох. Встаю на носочки. Держать равновесие на каблуках очень сложно. Руки приподнимаю, плавно перебирая пальцами воздух. Дрожь никто не видит. Под веером шифона спрятана. Только хочу первое движение исполнить, как над плечом раздаётся утешительное:

— Плыви, родная.

Саид! Брат!

Сердце подпрыгивает! Эмоции заполняют нутро, как комнату солнечный свет. Я не плыву, порхаю! Брат, сам того не воспринимая, становится моими крыльями. Взлетаю выше. Выше гор! Стан обретает уверенность. Ничего лучше быть не может, когда за спиной есть такая опора. Брат забирает все мои страхи. Танцует со мной. Каждое его движение чётко выверенно. Не касаясь опоясывает руками мою талию. Мой оберег... Окружает мощью своей, защищая от всех. Заботится прилюдно. Вопреки запретам. За кровь заступается! Как я его предам?

Я предам... предам его сегодня...

Смотрю на него, и никак не налюбуюсь. Энергичен, силён, своеволен. Гордость!

Мелодия резко прерывается. Застываем одновременно. Саид сжимает над головой кулаки. Мышцы лица зло дёргаются. Он взглядом находит Эмира и, ураганом срывается с места.

— Саид!

Не я кричу! Это дед...

Восставший гул народа не прекращается, пока отец не берёт его за грудки и не уводит со двора.

Я во всём виновата! Сокрушаюсь, следом мчусь!

— Не смей. — Дьявол цепляется за локоть, и не отпускает. — Сами разберутся.

Снова тащит. Только не в дом, а за ворота... Сопротивляться боюсь. Никто глаз с нас не сводит. В спину летят проклятья.

— Твоя? — сквозь рой мыслей слышу.

Врастаю в землю, когда её замечаю. Алтынушку мою, привязанную к дереву.

— Девочка моя, — бросаюсь ей на шею. Поведение вчерашнее чую. Не шалеет! Лишь устало топает копытцем. Она страдает. Прижимаюсь ещё теснее. Передаю ей всю свою любовь. Только бы не думала о плохом!

— Я не причинил ей вреда.

Руки слабеют. Что? Что он сказал?

Ночь побега...

Бала

Действия из пролога:

— Дала-фандыр дарили невесте в день свадьбы, как духовное наследие. У неё на протяжении жизни была возможность выразить своё горе, свою радость и своё веселье в музыке, — усмехается дьявол, сжимая в зубах тлеющую сигарету. — А самое забавное, что в день её смерти гармонь вместе с телом предавали земле. Поняла, к чему это я? Я выполнил свой супружеский долг. Привёл тебя ненаглядную в родительский дом, подарил тебе саван и гармонь. Ты оценила мои старания? Не оценила, конечно. Испугалась, как и та потаскуха, которая отвергла моего отца. Он любил её... даже от моей матери не скрывал. Представляешь? Ни от кого не скрывал. Семья ему не была блокадой. И я его ни в чём не виню. Ты хочешь знать, почему? Хочешь, до смерти хочешь. Это твои, сука, предки, всему виной. Больные ублюдки. Это ваши, сука, вершители судеб, сломали их! Не отдали за него дочь Абдуллы. За нищего осетина не отдали. Что скажешь? Язык проглотила. — Обхватывает шею сзади, к себе подталкивая. Почти к губам моим прикасается и злобно шепчет. — Он один теперь гниёт в горах, расплачивается за жестокость убийц. Легче ли мне от этого? Пока нет. Но у меня есть ты. Моё ору...

Сама затыкаю дьявола на полуслове. Глаза широко распахиваю и упираюсь взглядом в кромешную темноту. Теснота давит на затёкшие конечности, а мне нельзя шевелиться. Любой шорох чреват наказанием. До крови прикусываю щёку, чтобы не застонать от ломки в костях. Я прекрасно помню, где нахожусь, я прекрасно помню, что уже не одна в машине, но как же тяжело совладать с собой после пережитого ада. Как вспомню щелчок двери, обдув ночного ветра и его протяжный вздох, так и помру от облегчения. Беслан ничего не заподозрил!

Мы далеко отъехали от дома, возможно, уже были за пределами горного ущелья, а я ещё не сообразила тот момент, когда и как выпрыгну из машины. Наверное, до столицы мы доберемся не раньше, чем за сутки, и отталкиваясь от этого, я не спеша просчитываю свои действия. Лишь бы остаться незамеченной! Этому молюсь! И ещё молюсь тому... чтобы Беслан в беде не оказался! Скольких я подвергла опасности? Как подумаю, рассудок потерять хочется!

Переживаю и радуюсь. Мысли мельтешат разные. Меня кидает из крайности в крайность. А вдруг? А что? А если поймаюсь? Как я ему объясню? Чем оправдаю свой побег? Много ли он о случившемся знает?

Много... раз сам дядя Абдулла о нём так душевно отозвался.

Бедный дядюшка... не удалось нам на прощание свидеться. Да и не смогла бы я ему в глаза посмотреть после всего, что от дьявола услышала. Его дочь и та гармонь... Будь я проклята, если обвиняла их в чём-то! Нисколько! Истина до сих пор мне не ясна, поэтому не имею права кого-то осуждать! Значит, на мои плечи легла эта тяжесть неспроста.

Доверие дяди Абдуллы придаёт мне сил. Непреодолимое расстояние, что сейчас разделяет нас, укрепляет чувство уверенности в том, что у меня всё получится. Раз сумела сбежать, значит не пропаду! Не растеряюсь в столице. Не напугает она меня своими гигантскими построениями, бесконечными шумными улицами и, людским равнодушием.

Резкий визг колёс. Урчание двигателя перестаёт вибрировать в теле. Машину ощутимо кренит в сторону, я вздрагиваю, искусывая губы в кровь. Вжимаюсь лбом в какую-то выпирающую из-под сиденья железку и перестаю дышать. Прислушиваюсь к наступившей тишине. Спина и ноги ноют от неудобного положения, но скорейшее освобождение и это притупляет. Молитва в каждом вдохе, в каждом стуке сердца. Не сдамся до последнего.

Мягкий щелчок. Скрип кожаной обивки. Поток ветра. Беслан выходит из машины, но хлопка дверцы не следует. Я сжимаюсь в стальной комок, глаза сами закрываются. Мамочки! Вроде уверенна в том, что не мог он меня разоблачить, но всё равно поджилки трясутся!

— Привёз?

— Привёз, ага. В тачке лежит.

— Принеси. Увидеть хочу.

Что увидеть? Или... кого? С кем он разговаривает? По голосу не определить! Вроде незнаком!

Резко привстаю на локте. Кулак кусаю. Всю потряхивает от волнения. Как они узнали, что я в машине прячусь? А может, всё-таки, нет? Не узнали? Неужели слухи о моём побеге разлетелись уже? Что ж делать? Как из машины бесшумно выбраться?

— А ты сам почему не забрал, Бес?

— Не отдал же дед. Обвёл меня вокруг пальца.

— Силой надо было брать! Имел право! Ты Эмира видел? Хоть немного бы хладнокровности его перенял.

— Арман. — Недовольство сквозит. — Я тебе что сказал? Имя его при мне не упоминай.

— Выдыхай. Больше не услышишь!

— И то не факт.

— В смысле?

— Может ко мне нагрянуть. Я же его выбесил.

— Думаешь в Москву прикатит?

— Всё, не приставай. Я смертельно устал. Три дня без сна и отдыха провёл. Домой хочу.

— А я как младенец сопел! Горный воздух — чистейший релакс! Не уезжал бы никуда. И девочки здесь, что надо!

— Зашуганные?

— Это да-а-а-а, — протягивает он со стоном мучительным. — До мерзости просто. На кривой козе к ним не подкатишь. Особенно к кудрявой.

Хриплый смех слышится. Беслан засмеялся?

— Приглянулась она мне...

— По шее сейчас получишь, Шарманов.

— Вечно ты меня обламываешь! Может я жениться хочу? Примеряюсь! — задорно хмыкает. — Видел, какую девочку себе отхватил старый? Капец красивая! Талия осиная. Я вот такую же себе хочу!

Это обо мне сейчас?!

— Талию такую хочешь?

— Ну, Бес! Чë ты тупишь?

— Чем насильно, лучше вообще никакую девочку не иметь.

— Ты за всех не говори, да.

— Не шути так.

— С тобой нельзя никак! — усмехается парень. — Когда в эти края снова приедем?

— Да ты задолбал. Погоди, уехать ещё не успели.

— Вообще-то ты сам стрелку наметил! Аварийку врубил ни с того ни с сего. Не съел бы я твою балалайку! Что так приспичило её по дороге забрать?

— Дуй давай, неси сюда "балалайку" мою.

— Оф, какой ты несговорчивый!

Быстрый бег... Отдаляется! К машине Беслана никто не подходит. По крайней мере, по моим ощущениям. Лишь ветер сквозь одежду прохладой ласкает. Дышать стараюсь поглубже. Надышаться бы до его прихода! От присутствия Беслана больно как-то... Грудь перетягивает очень странное чувство. В голове тайфуном разрастаются вопросы. Кто он? Кого они обсуждали? Что ему дед не отдал? Что его с нами связывает? Что его с Эмиром связывает! Как я это разузнаю, если собираюсь и от него сбежать? Ты дура, Бала? Бежать надо без сомнения! Ни за что не впутывать Беслана в свои беды. Сколько можно повторять? Вдруг они вообще не о моей семье разговор завели, это я себе накручиваю. Мир не вьётся вокруг нас одних...