Моя. По праву истинности

1. Обещай

— Агата, она прекрасный врач. Я жива до сих пор только благодаря ей.

Голос Лизы прозвучал приглушенно, словно она боялась произнести эти слова вслух. Она сидела на краю дивана, обхватив свой уже заметно округлившийся живот, и смотрела в окно, за которым кружилась снежная крупа.

Я, разбирая принесенные из магазина скудные продукты, вздохнула. В воздухе витал знакомый горький запах безнадеги.

— Лиз, у меня нет на нее денег, — сказала я тихо, отставляя пакет. — Мама приедет только в феврале. Она сломала ногу и решила остаться долечиваться у своей подруги. А нам на что-то жить нужно. Я схожу к ней в феврале. У меня ведь время есть еще, — я попыталась влить в голос уверенность, которой не было внутри. — И я лучше себя чувствую.

Это была полуправда. Приступы тошноты отступали, сменяясь другим, более жутким состоянием. Но физически я действительно чувствовала себя крепче, чем в первые недели после побега. В душе была выжженная пустыня.

Лиза поджала тонкие, побледневшие губы, и я увидела, как ее глаза наполняются слезами. В последнее время она рыдала часто и психовала из-за этого. Виной тому была не только гормональная буря. Все дело было в ужасной, унизительной потребности, которую диктовала ей беременность от оборотня.

Для нормального самочувствия, для того чтобы просто встать с кровати и не чувствовать, будто тебя вывернули наизнанку, ей требовалось есть мясо. И не простое, не жареное или вареное. Ей нужно было свежее, сырое мясо, желательно с кровью. Хотя бы раз в неделю.

Проблема была не только в деньгах. Но и в том, что в середине зимы его было попросту не достать. А те немногие, кто продавал парное мясо были связаны с оборотнями. Они брали за него просто безумные суммы. Я как то разговорилась с одним из таких и он сказал, что оборотни хорошо платят за своих беременных человеческих женщин. Так что нет смысла дешевить -нет. А про то, что оборотни бросают беременных женщин он никогда не слышал.

Я помнила, как впервые увидела ее за этим занятием — она сидела на кухне, сгорбившись над куском кровавой плоти, и я чуть не потеряла сознание от отвращения и ужаса. Но когда она, рыдая от стыда и отчаяния, заставила меня съесть маленький, холодный и скользкий кусочек — мне, к моему собственному шоку, стало легче. Ушла дурнота, прояснилась голова.

Мне, по ее словам, это «лакомство» требовалось раз в две недели. Это хоть как-то обнадеживало. Я начала ходить на подработки. Расставляла товары в магазинах, мыла подъезды в нескольких домах, делала что угодно, лишь бы заработать нам хоть немного денег на еду и оплату этой жуткой «диеты». Лиза работала из дома, менеджером в колл-центре, и тоже зарабатывала немного.

Но я жила у нее, ела ее хлеб, и потому старалась работать, пока могла. Жизнь пинала нас обеих больно и безжалостно, но я поклялась себе не сдаваться. Маме я врала как могла, придумывая истории о веселых каникулах с подругами.

Учеба должна была начаться через пару дней, и я уже решила — не вернусь в институт. Пока. Подожду, когда приедет мама, и поговорю с ней. Расскажу все. Почти все. Кроме имени и личности отца моего ребенка. Эта тайна была моим личным крестом, и я не могла взвалить ее на мамины плечи. Если повезет, она сможет через знакомых помочь мне найти врачей.

Но мою и без того сложную ситуацию осложнял еще один, пугающий фактор. Боль. Она приходила внезапно, чаще по ночам. Физическое ощущение, будто мою спину, прямо под лопаткой, медленно, с хрустом разрывают изнутри. Порой она была настолько невыносимой, что я кусала подушку, чтобы не закричать, и чувствовала, как по коже струится холодный пот. Я боялась. Боялась за себя и за маленькое, беззащитное существо внутри меня. Ведь в моем теле до сих пор оставались те самые щепки и пепел, если там был хоть грамм древесины, опасной для оборотней, — она могла навредить ребенку. Моему ребенку.

Врач, специалист, был нужен. Срочно. Но я знала — на него уйдет денег больше, чем мы с Лизой можем заработать за год.

От Бестужева не было никаких вестей. Совсем. Казалось, он стер меня из своей жизни так же легко и окончательно, как я стирала пыль с чужих подоконников. И эта тишина была хуже любой ярости. Она означала, что я для него — ничто. Пустое место.

Я села на диван рядом с плачущей Лизой и обняла ее за худые, трясущиеся плечи. Она вытерла слезы грязным рукавом своего старенького халата и неожиданно произнесла, уставившись в стену:

— Пообещай мне кое-что, ладно?

— М-м? — я повернулась к ней, насторожившись. В ее голосе была непривычная, леденящая душу серьезность.

Она сглатывала, не в силах поднять на меня взгляд, и тихо, почти шепотом, проговорила, глядя на свои исхудавшие руки:

— Если меня не станет и...

— Нет! — я резко перебила ее, сжимая ее плечо. — Не говори, Лиз. Не говори такого.

— Дослушай меня... — ее голос дрогнул, но она продолжила, стиснув зубы. — Если я не переживу роды, а ты... а ты справишься. Пожалуйста, позаботься о моем сыне.

У Лизы будет мальчик. Она узнала об этом недавно и уже выбрала имя. Святослав. Она показывала мне снимок УЗИ, прикрепленный магнитом к холодильнику, и ее лицо в тот момент озаряла такая чистая, беззащитная улыбка, что у меня сжималось сердце. Как Бранд мог с ней так поступить? Как? Она ведь такая чистая девушка…

И сейчас ее слова разрывали мою душу на мелкие, окровавленные клочья. Я даже представить себе не могла, как это — нет ее. Для мира ничего не изменится. Солнце встанет из-за горизонта, и облака, подгоняемые ветром, поплывут в своем вечном, равнодушном ритме. Придет ночь, и на небе зажгутся холодные, далекие звезды. А на свете просто не станет человеческой девушки по имени Лиза. И маленький медвежонок Святослав узнает о своей маме только по чужим рассказам. Никогда не почувствует тепло ее рук, не услышит ее колыбельную.

Комок встал у меня в горле, горячий и нестерпимый. Я просто кивнула, не в силах вымолвить ни слова. И в этот миг осознание нахлынуло на меня с такой силой, что губы сработали быстрее мозга.

2. Бой

— Зовите декана, срочно! — В аудиторию залетела молодая девушка-преподаватель, запыхавшись, поправляя очки. — Срочно!

Молодой мужчина в спортивном костюме, один из студентов-активистов, напрягшись, подскочил с места и, подойдя к молодой преподавательнице, спросил:
— Что случилось, Светлана Егоровна?

Девушку трясло, она была бледна как мел и, лишь трясущейся рукой показав на окно, на улицу, произнесла, захлебываясь:
— Бестужев и Мори сцепились во дворе! Там не драка… там бойня! Он его сейчас убьет!

Мужчина побледнел и сорвался с места, а студенты ринулись к окнам. Шепот и крики, полные ужаса и болезненного любопытства, заполнили аудиторию.

— Боже, он убьет его…
— Там крови на снегу столько… Ужас!
— Он же никогда на подначки Мори не реагировал…
— Бедный Бранд… он не встает!!
— Он что… сума сошел?

***

На заснеженном дворе института, превратившемся в арену для смертельной схватки, стояла леденящая душу тишина, нарушаемая лишь хриплыми всхлипами, хрустом костей и низким, победным рычанием.

Сириус Бестужев, полностью отдавшись власти своего внутреннего зверя, был воплощением ярости. Его глаза горели ледяным синим огнем безумия, лицо было искажено гримасой чистейшей, неконтролируемой ненависти. Он не просто дрался. Он уничтожал.

Бранд Мори, некогда самоуверенный и надменный наследник клана Медведей, теперь был всего лишь окровавленной куклой в его руках. Он лежал на спине, пытаясь приподняться на локтях, его лицо было превращено в кровавое месиво. Один глаз заплыл, из разорванной губы текла алая струйка, окрашивая снег. Его дорогая куртка была разорвана в клочья, обнажая синюшные следы от ударов.

— Ублюдок… — хрипло выдохнул Бранд, пытаясь отползти. — Бестужев… ты с ума сошел…

Сириус не ответил. Он просто наступил ему на грудь, всей своей мощью, заставляя хрустнуть ребра. Бранд застонал, из его горла вырвался клокочущий, влажный звук.

— Завали пасть — голос Сириуса был низким, едва слышным шепотом, но он резал слух острее любого крика. Он наклонился ниже, его губы почти касались уха Бранда. — Ты думал, я тебе марзь хребет не сломаю?

Бранд попытался что-то сказать, но Сириус с силой вдавил его голову в сугроб, зажимая рот и нос снегом. Мори забился в немой агонии, его мощное тело изгибалось в судорогах.

— Ты посмел прикоснуться к тому, что принадлежит мне, — продолжал Сириус, его слова обжигали холодом. — И теперь будешь помнить об этом. Каждым переломом. Каждым шрамом. Если не сдохнешь.

Он вытащил его голову из снега, и Бранд, задыхаясь, судорожно глотал воздух. В его единственном зрячем глазу читался животный, панический страх. Страх смерти.

— Она тебе так понравилась? — Сириус провел окровавленными пальцами по его щеке, оставляя алые полосы. — Нравится объедки подбирать с чужого стола?

Бестужев замахнулся. Мало. Ему блять мало. Этот сукин сын оказался слабее всех, с кем Сириус дрался. Отброс.

— Нет… — выдавил Мори, и в его голосе послышались слезы. — Сириус, нет… Ты из-за какой то шлюхи человеческой..

Эти слова стали последней каплей. Они подтвердили самое страшное. Прикосновение. Но оскорблять её никому не было позволено. Никому. Не этому отбросу, что свою шкуру защитить не смог.

— Слишком поздно, — прошипел Бестужев.

И в этот миг на него сзади набросились двое приближенных Мори, пытавшихся до этого безуспешно оттащить его. В страхе за жизнь наследника они вмешались в священный бой. В бой за честь.

Сириус, не оборачиваясь, рванулся всем телом, сбросил их с себя, как назойливых мух, и снова обрушился на Бранда. Он уже не видел лица, не слышал мольб. Он видел лишь образ. Ее образ, испачканный, оскверненный этим жалким червем. И этот образ нужно было стереть. Сжечь. Уничтожить вместе с его источником. Уничтожить ту боль и выплеснуть ярость что окутала его разум.

Он и так ждал и искал эту мразь почти месяц. Трусливый ублюдок спрятался и носа не высовывал из-за дверей особняка. Пока Бестужев горел в этом адском пламене. Он не прожил с той минуты как учуял запах на её коже ни одного спокойного мгновения. Его душа горела в огне ненависти пожирая разум.

Крики из окон института стали громче. Кто-то звонил в службы безопасности, кто-то плакал. Но никто не смел выйти и вмешаться. Это была битва титанов, и один из них был явно сильнее. Сильнее и безжалостнее.

Сириус поднял окровавленный кулак, чтобы нанести последний, сокрушительный удар, который должен был размозжить череп наследнику клана Медведей. В его помутневшем сознании не было места ни для последствий, ни для законов, ни для чего-либо, кроме всепоглощающей жажды мести и боли, которая рвала его изнутри.

И тут он замер.

Его кулак, сжатый уже почерневшей от крови и грязи, дрогнул в воздухе. Взгляд, полый и безумный, уткнулся в лицо Бранда. Мори не шевелился. Не стонал. Не пытался закрыться. Его единственный открытый глаз был остекленевшими пустым.

Тишина.

Она навалилась внезапно, сменив оглушительный рев ярости в его собственных ушах. Сириус медленно, словно сквозь вату, выпрямился. Он отступил на шаг, потом на другой, его грудь тяжело вздымалась. Он провел окровавленной рукой по лицу, оставляя на коже багровые полосы, и поднял голову.

По толпе, столпившейся у окон, пробежал гулкий, испуганный ропот.
— Он убил его! Боже, он действительно убил его!

Декан, запыхавшийся и бледный, вылетел из главных дверей института и застыл на месте, увидев картину побоища. Его взгляд скользнул по истерзанному телу Бранда, по кровавому снегу, и наконец уперся в Сириуса. И в этот момент он увидел то, от чего кровь застыла в его жилах. Глаза Бестужева, всегда сияющие ледяным, пронзительным синим, теперь были алыми. Яркими, как свежая кровь, горящими изнутри адским огнем. Никогда он не видел зрелища ужаснее этого. Белый волк, что познал смерть и теперь готов был отнимать жизни. Сириус Бестужев — настоящий зверь. У него в альфа-форме теперь красные глаза.

3. Страх

Мытье полов в богатых подъездах было не сложной работой. Не то чтобы сильно легче, просто другой. В обычных домах достаточно было подмести да вымыть пол шваброй, тут же приходилось оттирать каждую плитку на полу, мыть стены, полировать перила и протирать листья ухоженных, дорогих растений в массивных кашпо. Окна изнутри, подоконники, зеркала в лифтах. Все должно было блестеть до стерильности.

Сегодняшний подъезд был одним из таких. Мрамор, хром и приглушенный свет. Но была в этой работе и своя маленькая радость. На каждом этаже здесь была своя кладовка с раковиной и запасом инвентаря. Не то что в старых пятиэтажках, где одна промерзлая кладовка в подвале на всех, и тащи ведро с водой на пятый этаж. Хорошо хоть график был составлен так, что каждый подъезд мылся в свой день, и я могла отдохнуть.

Я промывала тряпку в теплой воде, готовясь протереть последний подоконник на этом этаже, когда резкий хлопок распахнувшейся двери и громкий, слащавый голос заставили меня вздрогнуть.

— Дорогие мои подписчики, я сейчас еду в студию, мы будем делать образ на свадьбу моего братишки! Не будьте душными! Я задержалась всего на полчаса!

Я бросила взгляд в сторону лифта. Там стояла девушка с короткими, неестественно золотистыми и пушистыми волосами, словно их спалили краской. Одета она была в нелепый, не по погоде наряд: короткую дубленку кислотно-зеленого цвета, юбку в клетку, колготки в крупную сетку и массивные розовые берцы с металлическими клепками. Она говорила в телефон, ведя прямой эфир.

Девушка моего возраста, — мелькнула мысль. Я пожала плечами и, промыв тряпку, принялась тереть оконную раму, стараясь не обращать на нее внимания. Я уже насмотрелась на разное, работая здесь. Блогеры в дорогих районах не редкость, их контент был с другой планеты по сравнению с жизнью простых людей вроде меня.

Но неожиданно резкая боль прострелила затылок. Я ахнула и обернулась. Девушка держала мою косу и, улыбаясь в камеру, тараторила:
— Да, вы правы, волосы прикольные! Длинные... — Она дергала сильнее, чтобы я попала в кадр. — Как думаете, мне пойдет? Да какая разница! Дорогие мои, она тут полы моет, и имя таким — прислуга.

Стыд, жгучий и гадкий, пробрал меня до самых костей. Чувство, будто меня публично раздели и осмеяли. Прислуга. Без имени. Да, многие смотрят на уборщиков свысока. Но я не из таких. Это такая же работа, как и любая другая. Чем я хуже тех, кто сидит в офисах? Ничем. Я зарабатываю деньги как могу, и плевать мне на их оскорбления. Я знаю, ради чего это делаю.

Я резко выдернула волосы из ее хватки, схватила ведро и направилась к кладовке, чтобы сменить воду. Но девушка, закончив эфир, не успокоилась и последовала за мной.
— Эй! — крикнула она. — Продай мне волосы! Я хорошо заплачу!

Я слила грязную воду и насухо вытерла ведро тряпкой.
— Нет, — коротко бросила я, не глядя на нее.

Она фыркнула, и на ее лице появилось раздражение.
— Ты же нищая! А я заплачу много! Тебе-то они на что?
— А тебе? — холодно спросила я.

Она опешила на секунду, затем выпалила:
— Я на свадьбу к брату еду и должна выглядеть круче всех!

Я пожала плечами и попыталась пройти мимо.
— Купи другие.

— Но я хочу твои! — ее голос стал визгливым. Она схватила меня за руку. — Ну че ты выебываешься!

— Отпустите меня.
— Я сказала, продай, пока я их тебе не отрезала! — ее пальцы впились в мое запястье.

Внезапно из открывшихся дверей лифта донесся негромкий, хриплый смех. Оттуда вышел высокий, широкоплечий мужчина-брюнет. Он с усмешкой оглядел нас.
— Зачем вам ее седые волосы? — произнес он спокойно. — Их ведь никуда не использовать. Краска не возьмется.

Девушка тут же отпустила мою руку, схватила мою косу и пристально всмотрелась в нее. На ее лице отразилось отвращение.
— Твою мать! — выругалась она и, бросив на меня злой взгляд, и влетела в закрывающийся лифт.

Я осталась стоять, переводя дыхание, и посмотрела на незнакомца. Он не ушел, а прислонился к косяку двери, с интересом разглядывая меня. И... принюхивался. Тихо, почти незаметно, но я уловила это движение.

Оборотень.

Страх, липкий и холодный, мгновенно пополз по моей спине. Я похолодела. Выражение лица мужчины тут же сменилось с заинтересованного на недоуменное. Он заметил мой испуг.

Я отступила на шаг, и он медленно поднял руки, показывая, что безоружен.
— Девушка, я не причиню вам вреда, — произнес он тихо, его голос был низким и, как ни странно, успокаивающим. — Уже ухожу.

И он правда развернулся и ушел, оставив меня одну в тишине подъезда. Только тогда напряжение немного отпустило. Я быстро, на автомате, домыла оставшиеся два этажа, но мысли мои были далеко.

Мои волосы... седые? Это же бред. Полный бред. У меня с детства такой цвет, пепельный, но он не седой! Может, он просто соврал, чтобы та истеричная особа отстала от меня? Но он был так уверен...

Домой к Лизе я вернулась поздно. Она уже спала, но на кухонном столе меня ждала тарелка с супом и кусок домашнего пирога. Видимо, сегодня она чувствовала себя немного лучше, раз нашла силы приготовить еду.

Больно было на нее смотреть. С каждым днем она угасала, ее силы таяли, а я ничего не могла сделать, чтобы помочь. Никто не мог.

Учеба в институте официально началась уже неделю назад. Мне звонили с неизвестных номеров, вероятно, из деканата, но я не поднимала трубку. Отправила куратору сухое СМС: «Заболела. Справку предоставлю по выходу». А выйду ли я вообще? Скорее нет, чем да. Решение было принято. Сегодня я разместила объявление о продаже своего старенького ноутбука. Он не принесет много, но сейчас каждая копейка была на счету.

Я тяжело выдохнула, потирая лицо ладонями. Усталость была такой всепоглощающей, что кости ныли. И это был только новый виток проблем. Я начала уставать еще быстрее. Надежда бегать по подработкам хотя бы до середины срока таяла на глазах. Я уже понимала — не смогу. Не вытяну физически. Сейчас я брала на себя больше, чем могла потянуть, потому что время работало против меня.

4. Похож

— Совсем с ума сошел, щенок! Что ты натворил, хоть понимаешь?! — Орал мужчина, мечась из стороны в сторону по просторному кабинету. Его помятая рубашка была расстегнута на несколько пуговиц, открывая влажную от пота шею. Темные волосы растрепаны, лицо искажено гримасой бессильной ярости.

Женщина, стоявшая у камина, скрестив руки на груди, хмуро смотрела на сына. Сириус вальяжно развалился в красивом резном кресле, заимствованном из дедовской коллекции. Его расслабленная поза, холодный, отрешенный взгляд, устремленный в пляшущие в камине языки пламени, говорили красноречивее любых слов. Ему было плевать на истерику отца.

— Гиен, дорогой, прекрати нагнетать, — спокойно, почти лениво произнесла женщина, не отводя внимательного взгляда от сына. — Все не так уж и плохо.

Отец Сириуса, фыркнул с таким презрением, что, казалось, воздух загустел. В этот момент Сириус достал из кармана брюк помятую пачку сигарет.

Мать, едва заметно нахмурилась. Это была самая крепкая марка, с запредельным содержанием аконита. Когда-то, много лет назад, она и сама курила такие, пытаясь заглушить боль, разрывающую ее сердце на части.

Но, узнав, что беременна, бросила в тот же день. А теперь ее сын, ее единственная радость в этой беспросветной темноте, которую многие называют жизнью, методично травил себя, загоняя своего внутреннего волка в самый темный угол души. Она не понимала, что случилось. Что сломало его так сильно.

— Не так плохо? Не так плохо, Селеста?! — Гиен язвительно рассмеялся. — Он отправил наследника Медведей в реанимацию! Он его чуть не убил! В твоей пустой башке хоть на секунду…

Он не успел договорить, как его грубо перебил низкий, обжигающий холодом голос:
— Завали свою пасть. И не смей так разговаривать с матерью.

В комнате стало ощутимо холоднее. На плечи Гиена, словно бетонная плита, крошащая кости, обрушилась невидимая сила — тяжелая, сокрушительная аура его сына, готовая размазать его по полу.

Он вскинул взгляд и похолодел. Сириус сидел в кресле неподвижно, но теперь его взгляд, алый и безумный, был прикован к отцу. С бешеной, обжигающей ясностью Гиен понял — он стал еще сильнее. Злее. Холоднее. И он, Альфа клана, больше не мог на него повлиять. А если всплывет правда о той человеческой девчонке… Мысль застряла в горле, как кость.

— Сынок, не нужно, — мягко произнесла Селеста, подходя к сыну. Она положила прохладные ладони ему на плечи, с трепетом и горькой нежностью замечая, как яростное напряжение стало понемногу спадать. Как он похож на него в такие моменты… С горечью подумала женщина, бережно поглаживая мощные плечи сквозь ткань рубашки.

Бестужев выдохнул и прикрыл глаза на секунду, заставляя адское пламя в зрачках утихнуть. Не убил. Как, сука, так? — эта мысль ядовитой змеей жалила его изнутри.

Он был уверен, что прикончил ублюдка. Он не слышал биения его сердца в тот последний миг. Злость, темная и густая, клубилась внутри, готовая разорвать последние остатки самоконтроля. Он упустил свою месть. Оставил ее незавершенной.

Он успокоился, вернее, загнал бушующего зверя обратно в клетку, и отец, наконец, прохрипел, вытирая платком вспотевший лоб:
— Ты завтра летишь на юг. К своему дяде. Пора налаживать родственные связи. Если Медведи объявят нам войну… мы должны быть готовы и собрать союзников.

— Ну, вот ты и лети. Это же твой брат. И пока ты Альфа… — Холодно произнес Сириус, но его перебила мать.

— Нет. Сириус, ты должен это сделать. Сам, — твердо, без тени сомнения произнесла Селеста, сжимая плечи сына крепче.

Он запрокинул голову и посмотрел ей в глаза. В ее спокойном, уверенном взгляде горела та самая стальная воля, которую он унаследовал. Она не просила. Она констатировала. И эта немая уверенность, эта сила, заставила его, сцепив зубы, коротко кивнуть.

Он поднялся с кресла с грацией пробудившегося хищника, поцеловал мать в макушку и, не удостоив отца ни взглядом, ни словом, вышел из кабинета.

Едва дверь закрылась, до его чуткого слуха донесся сдавленный, злой рокот отца:
— Он никогда не слушает меня! Это ты настроила его против меня! Ты во всем виновата!

— Нет, — голос женщины был холоден и спокоен, как поверхность горного озера. — Два хищника не поделят территорию. Один пожирает другого. Рано или поздно. Это закон.

— А ты только и рада, сука холодная! — Гиен сорвался на крик. — Ты никогда меня не любила! Даже истинность не сделала тебя теплее…

Голоса матери он не услышал в ответ. Но Сириус всегда это видел. Мать не любила отца. Она его терпела. Сносила его присутствие, его власть, его измены с той же стоической покорностью, с какой скала принимает удары волн. Но и отец к ней не пылал страстью. Единственное, что заставляло того гореть — это власть, место Альфы под своей задницей, да рыжая человеческая шлюха, которую он содержал на окраине города. Думая, что о ней никто не знает.

Сириус шел по длинному, темному коридору родового гнезда, и каждый его шаг отдавался гулким эхом. Он чувствовал пустоту. Что осталась после нее. После ее предательства. Месть Бранду не заполнила ее. Ничто не могло заполнить. Теперь его гнало вперед лишь холодное, безразличное чувство долга и тайная, ядовитая надежда, что на юге, вдали от этого города, от этих стен, пропитанных ложью и ненавистью, он сможет на время забыть. Забыть ее запах. Ее глаза. Ее ложь.

И найти того, второго. Того, чей запах был на ней ярче, интимнее. И тогда… тогда он завершит начатое.

Телефон в кармане пиликнул СМС-кой. Он бросил на экран раздраженный взгляд.
Писал его информатор Я достал что ты просил.

Бестужев хмыкнул убирая телефон обратно в карман брюк. Похуй ему. Если эта сука загнется от той отравы что в её теле сидит. Похуй на все.
Только почему в душе так больно? Почему хочется открыть это чертово смс? Сорватся за заветной информацией?

Его тянет. Все еще тянет к ней. К девушке, что раздробила его на осколки и разметала их так, что не собрать его теперь воедино.

5. Страх

Я сижу за столом, сглатывая плотный, противный ком слюны. От голода и стыда. В животе урчит так, словно там поселился дикий зверь, разрывающий меня изнутри когтями.

Пакет на столе манит, как магнит. От него исходит божественный, манящий запах сырого мяса, с кровью, с жизнью. Я сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони, лишь бы не наброситься на него. Нет. Я дождусь Лизу. Мы поедим вместе. Я не могу позволить себе этой слабости.

Кладу локти на стол, опускаю на них голову. Щеки пылают, сердце колотится где-то в горле, учащенно и громко. Мне ужасно, до тошноты, стыдно.

Стыдно за то, что меня покормил чужой мужчина. Стыдно принимать эту жалость, эту заботу от абсолютно незнакомого оборотня.

Этот мужчина…Он напугал меня тогда в подъезде. Сегодня утром, увидев мой немой, панический взгляд, он тут же отошел на несколько шагов, поднял руки. А потом достал телефон, позвонил и попросил кого-то выйти. Я в этот момент уже готова была бежать, плевать на мокрые ступеньки, я бы сползла по перилам, лишь бы уйти.

Но через минуту дверь открылась, и в коридор вышла… очень беременная девушка. Низенькая, она с трудом переваливалась с ноги на ногу, одной рукой придерживая огромный, тяжелый живот, а другой опираясь о косяк. Она хмуро посмотрела на оборотня, потом перевела взгляд на меня, нахмурилась еще сильнее, громко хлопнула дверью и… Через минуту вышла снова, уже с огромным пакетом в руках. Молча протянула его мне.

Я недоуменно взяла пакет, и в нос ударил божественный запах. Мяса. Свежего, дорогого, того, о котором я сейчас могу только мечтать.

— Я не могу это принять, — прошептала я, заливаясь краской, и протянула пакет обратно. — Заберите, пожалуйста.

Она уперла руки в боки, и ее лицо, и без того нахмуренное, исказилось гримасой раздражения.
— Можешь.

— Нет, это очень дорого… — я снова попыталась впихнуть пакет ей в руки, но она отшатнулась, как от огня.

— Я за это с тебя денег не прошу! Бери, кому говорю! — ее голос сорвался на визгливую, уставшую ноту. — И забудь про свою гордость! Она беременной женщине не лучший помощник!

И тут я увидела, как ее губы задрожали, а из глаз брызнули слезы. Она стала грубо вытирать их кулаками, по-детски, бессильно. Оборотень, стоявший поодаль, молча подошел, прижал ее лицо к своему плечу, погладил по волосам и чмокнул в макушку.

— Возьмите пакет, пожалуйста, — тихо сказал он, глядя на меня. — Не обращайте внимания, что она так… грубо. Ей скоро рожать, и она очень нервничает. Но она права. Вам это нужно.

Я потерянно смотрела на него, потом на плачущую женщину, потом снова на пакет. Мои пальцы сами сжались вокруг него, прижимая к груди, как ценную добычу.

— А как же вы? — прошептала я.

Он улыбнулся, и в его глазах не было ни капли насмешки, только усталая доброта.
— У нас есть еще. К тому же, сегодня я зайду и куплю. А вы, пожалуйста, ешьте. И завтра я жду вас у себя в клинике, на бесплатный осмотр. «Лунная соната». В городе она одна. Приходите, я не возьму с вас денег.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Благодарность, дикая, всепоглощающая, смешалась со жгучим, унизительным стыдом. Я повернулась и почти бегом бросилась в каморку со швабрами, захлопнув за собой дверь. И только тогда разрешила себе расплакаться. Тихими, удушающими рыданиями, вжимаясь лицом в ладони, чтобы никто не услышал.

Меня кормит чужой мужчина. Совершенно чужой. Но он был прав, черт возьми. Мне нужны были силы. А столько мяса… я бы себе никогда не позволила. Это огромные, неподъемные для меня деньги. Мясники драли за него втридорога. Один килограмм стоил несколько тысяч рублей. А в пакете было… много.

И ведь есть же на свете добрые оборотни. Я поняла это, только когда вспомнила — в клинику «Лунная соната» ходит Лиза. Она отдавала за анализы и осмотры последние деньги, и то ей сделали огромную скидку. Брали всего ничего от того, что платили другие.

Там, по ее словам, было много оборотней с человеческими женщинами. И на них никто не косился. Все молчали. Потому что найти свою Пару… это дороже любых законов. Вторая половинка. Частичка души. И если ею оказался человек, многие не могли противиться выбору судьбы, особенно когда на кону — ребенок.

Но видимо, не для Бестужева.

Я опускаю руку на свой живот, на едва заметную, но уже упругую округлость. Маленький. Беззащитный.

Бестужеву не нужна была ни я, ни наш общий малыш. Если бы он знал… он бы не поверил, что этот ребенок его. Ведь он так легко, играючи, поверил в измену. Словно совсем не знал меня. Словно все те дни, недели, когда мы были рядом, когда я вверила ему себя по кусочкам, ничего не значили.

Он вышвырнул ключи от моего сердца и меня заодно. И я ненавижу его за это. Ненавижу так сильно, что аж тошнит. Потому что в глубине души, под всеми слоями обиды и злости, мне до сих пор дико больно. Больно от того, что я его полюбила. И люблю до сих пор. И за это я ненавижу его сильнее всего. За то, что он врос в меня корнями, и вырвать его — значит искалечить себя до конца.

Он забрал с собой целый кусок моей души, оставив лишь жалкий, окровавленный огрызок. И что я скажу своему ребенку, когда он подрастет? «Твой папа — космонавт»? Не могу же я сказать правду: «Мы с тобой оказались просто не нужны ему». Наверное, придется врать. Говорить, что папа его очень любит, но он где-то далеко и решает важные проблемы.

Проблемы, которые оказались важнее собственного ребенка.

В носу щиплет, из глаз снова катятся предательские слезы. Я вытираю их рукавом старого свитера, и в этот момент слышу:

— Агата? Ну ты чего? Чего же ты плачешь? Надо было кушать без меня!

Лиза заходит на кухню, ее лицо бледное и осунувшееся. Она аккуратно, с трудом опускается на стул, обеими руками придерживая живот. Кажется, за ночь он стал еще больше. Совсем скоро настанет тот час.

Я молча киваю, достаю тарелки, вскрываю пакет. Лиза тяжело поднимается и достает несколько контейнеров, начинает протирать их полотенцем. Мы молча режем мясо. Оно темное, сочное, пахнет жизнью. Остальное убираем в холодильник — его нельзя хранить долго, иначе оно теряет свои свойства. Лиза уже проверяла на своих сбережениях. Накупила много в надежде, что сможет заморозить. Но как разморозила оказалось оно не пригодно для еды сырым. А от жареного толку не было.

6. Дежавю

Сколько бы мы мысленно ни готовились к этому моменту, реальность всегда настигает внезапно, обрушиваясь сокрушительной лавиной паники. Роды Лизы начались ночью. Глубокой, темной, безлунной ночью, когда город замерзает в самом крепком сне.

Она разбудила меня, и ее голос был не своим. Тонким, сбитым, полным недоумения и ужаса. Она говорила так тихо словно боялась разбудить кого то.
— Агата… Воды… Отошли…

Я вскочила с кресла, и на секунду меня поглотила слепая, животная паника. Что делать? Куда бежать? Но тут же, глядя на ее побелевшее, искаженное судорогой лицо, я взяла себя в руки. Внутри что-то щелкнуло, включился холодный, четкий режим действия. Вызов такси. Сумки. Одежда.

Я помогла ей надеть длинное вязаное платье, теплое и бесформенное, и, подхватив на удивление легкие сумки, мы, как две призрачные фигуры, спустились в спящий двор. Такси приехало быстро, и водитель, бросив один взгляд на Лизу, сжавшуюся на заднем сиденье, погнал к больнице с такой скоростью, будто от этого зависела судьба мира.

В приемном отделении ее забрали мгновенно. Врачи, акушерки — все закрутилось, засуетилось вокруг нее, и вот я уже осталась одна в пустом, ярко освещенном коридоре, сжимая в потных ладонях папку с ее документами.

Мне выдали кучу бланков, и я, сгорая изнутри от страха, пыталась разборчиво писать, отвечая на стандартные вопросы. Имя, возраст, адрес… Каждая буква давалась с трудом.

Медсестра, женщина в возрасте с усталыми, но добрыми глазами, сжалилась надо мной.
— Сидишь тут одетая кое-как, на-ка плед. А то замерзнешь совсем, — она принесла и протянула мне большое, потертое, но чистое верблюжье одеяло. У меня в детстве было такое же. Ужас как кололось и я постоянно психовала из-за этого… Сейчас я бы была не против вернутся в то время. Тогда казалось, что насмешки одноклассников крах всего мира и огромное горе. Но нет. Горе это когда вот так, как сейчас. Все остальное кажется незначительным и мелким.

Укуталась и только тогда я с ужасом осознала, что на мне только тонкая футболка, домашние лосины и легкая кофта на молнии. В панике я схватила первое, что было наброшено на стул. Даже не подумала нормально одеться. Я укуталась в одеяло, и его грубая шерсть хоть как-то согрела леденящий холод, шедший изнутри.

Я осталась ждать. Устроилась на жесткой пластиковой скамье в пустом коридоре. Тишина была оглушительной. Лишь изредка ее нарушали шаркающие шаги других беременных, бредущих в туалет и обратно. Одна ворчала сквозь сон:
— Опять этот туалет закрыт! С третьего на первый тащись, будто нам и так легко… а второй вечно эти токсикозницы занимают…

А я сидела и ждала. Верила. Впивалась взглядом в дверь в конце коридора, за которой исчезла Лиза. Надеялась изо всех сил. Но на этаже стояла лишь гробовая тишина, и единственной, кто ее нарушал, была я со своими тяжелыми мыслями.

Мори… Где этот ублюдок сейчас? Где он, когда та, кого он использовал, рожает его ребенка? Где он, когда его крошка появляется на свет? Там же, где будет Бестужев, когда придет мой черед изнывать в родовых муках.

Плевать на них. Плевать на всех этих чудовищ, которые используют, ломают и бросают.

Когда за окном зазвучали первые, робкие птицы, а стекло окрасилось в бледно-розовые тона рассвета, дверь в родблок наконец открылась. Оттуда вышел усталый врач в зеленом халате. Он снял шапочку, провел рукой по лицу и тяжело выдохнул, встретившись со мным взглядом.

— Она жива. Малыш тоже. Крепкий пацан, четыре килограмма ровно. Она у нас на месяц, не меньше.

Если бы в моей израненной душе была хоть одна уцелевшая поляна, на ней в тот миг распустился бы целый сад. Слезы облегчения выступили на глазах.

— А почему… так долго? — прошептала я.

— Сама родить не смогла. Таз узкий, пришлось делать кесарево. А мальчик… недоношенный.

— Как? — я не поняла. — Вы же сказали — крупный…

— Если бы она доносила до положенного срока, мы бы ее не спасли, — врач посмотрел на меня серьезно. — Она рожала от медведя. А их дети всегда от пяти до шести килограмм. Это очень, очень крупные детки. К тому же… она без метки. Ей не хватало сил его выносить. Хорошо, что родила раньше. Видимо, сын ей очень дорожил, раз решил появиться на свет пораньше.

Да, Лиза часто говорила, что малыш вел себя удивительно спокойно. В то время как другие женщины жаловались на футбол и пляски в животе, она чувствовала лишь легкие, почти невесомые шевеления. Никаких болезненных пинков. Видимо, малыш унаследовал лучшее, что было в Бранде Мори. Инстинкт защитника, даже в утробе.

— Когда я могу ее навестить?

— Не раньше чем через две недели. Сейчас ей нужен полный покой. Но я рекомендую вам принести ей витамины, рыбий жир, орехи и сушеные ягоды. Ей нужно набираться сил, чтобы кормить медвежонка. А это отнимет у нее очень много калорий.

— Я завтра принесу все, — тут же пообещала я. — Напишите, пожалуйста, что именно нужно.

Врач кивнул, достал из кармана небольшой блокнот, быстро исписал листок и протянул его мне.

Вызвав такси, я вышла на улицу. Мне больше не было холодно. Рассвет был чистым, пронзительным, воздух свежим и холодным. Я стояла, глядя на розовеющее небо, и думала только одно: «Жива… Слава всем богам, она жива… Надеюсь, и я смогу… когда придет мой черед…»

— Хорошее утро, не правда ли?

Я вздрогнула и обернулась. Рядом стоял высокий седовласый мужчина в белом, строгом пальто, больше похожим на мундир. Лицо испещрено морщинами, на шее странная полоска из кожи, похожая на ошейник. Он пристально смотрел на меня. Прямо на живот. И я сейчас была рада, что его почти не видно. Интуиция орала сиреной.

И хотя он выглядел как обычный, даже респектабельный человек, меня сковал леденящий, животный страх. Такого всепоглощающего ужаса я не испытывала даже перед Бестужевым. Это было что-то иное. Глубинное, древнее, инстинктивное.

— Да, — выдавила я. — Очень… свежо.

— А вы что тут делаете? Молодо выглядите для мамочки.

7. Правда

Жарко. Ебаное пекло.

Мысль, короткая и емкая, пронеслась в голове Сириуса, когда он заезжал на территорию загородного дома Армана. Солнце палило немилосердно, раскаляя асфальт и заставляя воздух над ним плясать маревом.

Он окинул взглядом улицу. Аккуратные, дорогие дома, но один все же выделялся. Был больше. Забор выше положенного и камер на каждом углу понатыкано прилично. Если бы он не знал, чье это владение, то никогда бы не подумал, что Альфа такого влиятельного объединения кланов живет в столь, по меркам оборотней, скромном месте.

Арман Зорин. Брат его отца. Сириус много о нем слышал. Холодный, расчетливый стратег, сумевший в последние годы объединить под своим началом кланы Урусов, Песчаных Волков и Черных. Невероятно сильный лидер и справедливый вожак.

И он стал тем, кто открыто разрешил связь с людьми. Более того, ходили упорные слухи, что его истинная пара — человеческая женщина.

Силен ли он на самом деле, если волчьи боги дали ему в пару хрупкую, человеческую женщину? — скептически подумал Бестужев, заглушая двигатель. Сейчас ему предстояло в этом убедиться лично.

Выйдя из машины, он направился к дому, но его остановила картина во дворе. Его встретил сам Арман. И Сириус не поверил своим глазам.

Да, он был силен. Сильнее и моложе его отца. Это чувствовалось каждой клеткой, исходило от него волнами спокойной, не выставляемой напоказ мощи. Но то, что могучий Альфа на груди, в специальном слинге, носил спящего малыша, ввело Сириуса в полный шок.

Крошечный ребенок, беззубо улыбаясь во сне, слюнявил футболку на его широкой груди. А сам Арман , с какой-то поразительной, отцовской нежностью, похлопывал его по спинке, убаюкивая.

Вокруг царила непривычная картина: на территории мирно сосуществовали люди, оборотни-волки, и даже пара могучих медведей. Сириус уловил отдаленный, хитрый запах лисы, но самой хозяйки запаха не видел.

— Здравствуй, Сириус. Я рад приветствовать тебя в моем доме, — голос Армана был таким же спокойным и глубоким, как и его аура.

— Здравствуй, Арман, — кивнул Сириус, стараясь не смотреть на ребенка.

И в этот момент Сириус заметил в вороте его простой футболки край какого-то рисунка. Алый, как свежая кровь. Его молнией прошила догадка. Метка. Метка истинности. Но его пара — человек... Как тогда? Это противоречило всему, что он знал.

В их, северном клане, связь с людьми считалась позором, мерзостью, признаком вырождения и слабости. Сильному не дадут в пару слабую особь. Это был нерушимый закон природы в их мире. Здесь же этот закон, казалось, был попран.

Они обменялись парой формальных фраз, и Сириус обратил внимание на маленькую кудрявую девочку в белом платье, которая высунулась из дома, огляделась и, убедившись, что ее не видят, шмыгнула за угол. Арман, заметив его взгляд, усмехнулся.

— Лена запрещает ей перед обедом трескать клубнику. Но она у нас своенравная. Смотри.

Сириус перевел взгляд и увидел, как та же девчушка уже возвращалась, довольно вытирая перепачканные в красном соке руки о белоснежное платье.

— Еще не умеет скрывать следы своих шалостей. Маленькая еще, — продолжил Арман, и в его голосе прозвучала такая безграничная, теплая нежность, что сердце Сириуса неожиданно и болезненно сжалось.

Картина вокруг искрилась спокойствием и счастьем. Маленькая курносая проказница подбежала к беременной волчице, которую обнимал огромный оборотень-медведь... У них тут была какая-то идиллия. Словно его лицом в бочку меда окунули и есть заставили. А может это была зависть.Ведь тут не было того леденящего душу холода, вечной борьбы за власть и подковерных интриг, как в клане Сибири.

И тут из дома вышла она. Женщина. И на секунду Сириусу почудилось, что это Агата. Они были немного похожи — такие же светлые волосы, невысокого роста. В простом летнем платье, с большим подносом, заставленным тарелками с мясом, она спускалась по ступеням.

А ведь если бы сука не предала… Мы могли бы... Нет.

Нет. К черту ее. Хватит терзать душу этими мыслями. Хотя... что там осталось терзать? От его души остались одни окровавленные ошметки. Не душа это... так, жалкий огрызок, способный лишь на ненависть и боль.

Женщина — Лена, как он понял, улыбнулась, повернув голову, и нутро Сириуса опалило огнем. Метка на ее шее и ключице была огромной. Яркой, как живой огонь. Сложный узор в виде цветка занимал всю боковую часть шеи и переходил на ключицу и плечо. О таких метках он слышал лишь легенды.

Говорили, метка растет, становится больше и ярче, если любовь между парой сильна и взаимна. Эта была невообразимо огромной. В его душе, против его воли, заскребся его внутренний волк, издав тихий, потерянный вой. Такой любви он не встречал никогда. И, скорее всего, уже не встретит.

С Арманом они проговорили о делах кланов еще какое-то время, но их снова отвлекли. На территорию, поднимая облако пыли, заехал черный внедорожник.

— Ну, вот и все в сборе, — произнес Арман. — Познакомлю тебя с моим сыном.

— У тебя трое детей? — уточнил Сириус. Рука сама потянулась к пачке сигарет в кармане, но он вспомнил вежливое, но твердое предупреждение хозяина: на их территории не курят.

Из машины выпрыгнул мальчишка. И Бестужев сразу почувствовал нечто странное. От него исходил запах, который сложно было описать. Словно природа перед грозой. Озон, напряжение, ожидание удара. И этот удар грянул.

Мальчик уверенно подошел и протянул руку. Сириус, оценивающе оглядев его с ног до головы, с снисходительной ухмылкой, что он привык адресовать всем, кто слабее и младше, пожал ее. Его хватка была стальной, почти демонстративно сильной.

— Привет, мелочь.

Контакт длился меньше секунды. Но этого хватило. Глаза Дэмиана вдруг расширились, зрачки стали огромными, стеклянными, уставившись в пустоту. Он резко, судорожно выдохнул, и из его груди вырвался хриплый, горловой, абсолютно недетский голос, заставивший вздрогнуть даже привыкших ко всему обитателей этого дома:

8. Загадка

— Ломай дверь нахуй.
— Сириус, оттуда несет пиздец. Там точно труп.

Бестужев перевел взгляд, в котором пылал адский огонь, на Леона. Тот стоял с каменным, безэмоциональным лицом, но в его позе читалась та же готовая к взрыву напряженность. Паша, не дожидаясь дальнейших приказов, выхватил у Леона лом и с короткого, мощного размаха всадил его в стык между дверью и косяком, прямо в место, где скрывался замок. Удар был такой силы, что металл с хрустом вошел в дерево почти наполовину. Дверь с жалобным скрипом отскочила внутрь.

Трое оборотней ввалились в квартиру, и воздух, густой и сладковато-прогорклый, ударил им в нос. Картина, открывшаяся их взорам, была ужасающей в своей будничной, констатирующей жестокости.

— Сука, — Сириус выругался сквозь плотно сжатые зубы, и в этом одном слове был весь его гнев, отчаяние и стремительно рушащаяся надежда.

Его информатор был мертв. И явно уже с неделю. С момента той последней, роковой СМС: «Нашел кое-что по твоей Агате. Встречаемся. Важно». Злость за то, что он проигнорировал его, занятый своими душевными терзаниями, сжигала изнутри хуже аконитового дыма. Он оглядел комнату. Следов борьбы практически не было. Человеческие стражи порядка, наверняка, сочли бы это несчастным случаем или тихим уходом из жизни. Но для нюха Сириуса все было ясно, как белый день на снегу.

— Его отравили, — тихо констатировал Паша, присаживаясь на корточки рядом с распухшим, посиневшим телом. — Вонь такая, что тут самому сдохнуть можно от отравления.

Сириус подошел к компьютеру на заваленном бумагами столе, тыкнул пару кнопок. Ничего. Мертвый экран. Он принюхался, его ноздри вздрогнули.
— Сука. Кто бы ни сделал это, он был здесь. Пытался замести следы, залить технику, чтобы та сгорела. Примитивно, но эффективно.

— Сириус, посмотри сюда.

Бестужев повернулся, следуя за взглядом Паши, упершимся в стену. Среди разномастных бумаг и схем висела ничем не примечательная картинка, распечатанная на цветном принтере но в рамке. Камень в разрезе. Красивые, слоистые узоры.

— Это агат, — произнес Паша, снимая рамку со стены. Он ловко вскрыл ее и вынул из-под изображения пожелтевший, истончившийся от времени вырезок из газеты.

Сириус взял его в руки. Бумага пахла пылью, временем и едва уловимым — страхом. Он пробежал глазами по заголовку, и его собранное в маску ярости лицо нахмурилось.

«Страшное известие сегодня с утра потрясло наш город! Стало известно, что судья Громов Мирослав и вся его семья были жестоко убиты в своем доме! Налетчики были грабителями и ради наживы не пожалели даже маленьких детей. Прощание пройдет по адресу...»

Сириус помнил это дело. Убийство судьи Громова. Он был там на прощании вместе с отцом. Все кланы были там. Никто не верил в байку про грабителей. Покойный судья был гигантом, сильным и справедливым, его уважали даже враги. Одаренный.

Говорили, он мог одним словом остановить назревающую войну. Его старший брат, занявший пост, тем временем, даром не обладал вовсе. Но к чему его информатор хранил эту пожелтевшую заметку? Какая связь между убитым судьей и Агатой?

— Нихера не понимаю... — зло прорычал Леон, ломая пальцы. — Блять, вот вечно он все зашифрует, потом сиди, бошку ломай, что он хотел сказать.

— Не было у него времени шифровать, — возразил Паша, указывая на темное, бурое пятно на обратной стороне рамки. — Он знал, что умирает. Рамка в крови. Пора валить. Нас не должны тут видеть. Те, кто его убил, поняли, что он нарыл то, что не должно было всплыть. И убрали его. И скорее всего за домом следят. Нас видеть не должны тут.

Они вышли из квартиры, прикрыв изуродованную дверь. Местные, почуяв неладное, вызовут ментов, те найдут тело. А Бестужев позаботится о всех расходах. Этот человек был верен ему, был частью его сети. И он заплатил за эту верность жизнью.

Сев в машину, все трое достали баллончики с «Призраком» и обработали себя едким спреем. Дышать стало чуть легче, но мысли продолжали душить, тяжелые и безысходные. Ситуация заходила в тупик. Он не мог найти Агату.

Он уже приезжал к ее матери, дверь не открыли. Караулил дом. Свет не появлялся вовсе, словно его и не было. Она могла не приехать из гостей. Он смутно помнил тот разговор Агаты с матерью по телефону. Но куда она уехала и поехала ли к ней Агата после их расставания— данных не было.

Искать открыто теперь, после убийства информатора, было смертельно опасно. Она не появлялась в институте, исчезла из общежития, не брала трубку. Даже Лиза, ее подруга, будто испарилась. Все данные о ней были тщательно изъяты арбитрами из всех баз.

Единственное, что не давало ему окончательно сойти с ума, ее запах. На заднем сиденьи лежала свернутая простыня, которую он нашел в ее бывшей комнате в общаге. Остальные её вещи в пакете поместились. Те, что она оставила там. Он забрал все.

Она была там в ту ночь. После того, как он выгнал ее. На простыне были бурые пятна. Ее кровь. Он ненавидел себя лютой, беспощадной ненавистью. Как он мог так ее швырнуть? Она такая маленькая. Хрупкая. Он представлял, как она упала на осколки, и его собственное нутро сжималось от боли.

— Сириус, ты дома был? — голос Леона вернул его к реальности.
— Нет.
— А надо заехать. Там одна из горничных пишет мне, что у вас дома скандал, — тихо сообщил Леон.

— А почему она пишет тебе? — с едкой усмешкой ввернул Паша, прикуривая сигарету. Сириус краем глаза отметил, что раньше не замечал за ним такой тяги.

— Тебя это ебать не должно, — отрезал Леон. — Важен сам факт.

Паша усмехнулся, затягиваясь и выпуская струйку едкого дыма.
— То, что ты начал трахать человеческую бабу, которая трудится горничной в доме нашего Альфы, в принципе ебать, конечно, никого не должно. Но что-то это подозрительно.

Леон перевел взгляд на Сириуса, и в его глазах читалась нешуточная тревога.
— Сириус, что ты собираешься делать, когда найдешь свою человеческую женщину? — Он намеренно выделил слово «человеческую».

9. Потеряна

Я вернулась в общагу лишь для того, чтобы навсегда вычеркнуть ее из своей жизни. Это место, когда-то бывшее символом новой, независимой жизни, теперь пахло чужими духами, тоской и поражением.

В кармане моей тонкой куртки лежал сложенный вчетверо листок — заявление на отчисление. Бумажный свидетель того, как рушатся все мои планы и надежды.

Решение далось тяжело, с бессонными ночами и горькими слезами, но другого выхода не было. Здесь, в этих стенах, для меня больше не было места. Ни в аудиториях, ни в этой комнате, ни в том будущем, которое я когда-то себе рисовала.

Больше не было смысла цепляться за хрупкое чувство безопасности. От моей прежней жизни тут осталась лишь горстка вещей, брошенных в день моего бегства. Сегодня я пришла за ними. Пора поставить жирную, окончательную точку.

Тихо толкнув дверь, я замерла на пороге. Воздух был спертым, пахло чужим парфюмом и одиночеством. Тут кто-то жил. Неужели новую девочку подселили? Наврятли Сара сюда вернулась. Мой взгляд сразу же, словно магнит, притянулся к кровати у окна — моей бывшей кровати.

Она была абсолютно пуста. Застелена казенным пледом в рубчик, безобразным и бездушным. Ни моей простыни, ни подушки. Сердце сжалось от острой, ноющей боли. Это был последний, ничтожный оплот моего прошлого, и его стерли с легкостью, словно стирают пыль с мебели.

Ладно, хоть в шкаф убрали, — безрадостно подумала я, заставляя себя сделать шаг внутрь. Половицы жалобно заскрипели под ногами, будто оплакивая мое возвращение.

Я уже тянулась к ручке шкафа, как вдруг дверь в комнату с грохотом распахнулась, заставив меня вздрогнуть и обернуться. На пороге, запыхавшаяся, с глазами, полными не столько удивления, сколько чистейшей паники, стояла Сара. Она смотрела на меня, как на призрак, явившийся нарушить ее хрупкий покой.

— Ты что здесь делаешь? — выдохнула она, и в ее голосе звучал неподдельный страх.

Я нахмурилась, отводя взгляд. Видеть ее было последним, чего мне хотелось. Наши отношения не сложились с самого начала, и после того, как Сириус проявил ко мне интерес, ее тихая неприязнь превратилась в откровенную вражду. Её нападение и избиение. Столько мелких пакостей, столько ядовитых слов… Мне в жизни никто не делал так гадко просто за то, что я есть.

— Я пришла за своими вещами, — ответила я, и мой голос прозвучал плоским, лишенным всяких эмоций. — Чтобы забрать их и навсегда забыть это место, как страшный сон.

Сара метнула взгляд на шкаф, потом на меня, и ее лицо исказилось странной, нервной гримасой.

— Ты что несешь? Какие вещи? Их уже забрали.

В воздухе повисла звенящая тишина, тяжелая и удушающая. Мои пальцы сами разжались. Я резко, почти яростно, распахнула дверцу шкафа, и у меня перехватило дыхание.

Полки были абсолютно пусты. До стерильности. Ни одной моей кофты, ни папки с черновиками стихов, ни старого ноутбука. Ничего. Только голые, пыльные доски, на которые падал бледный свет из окна. От моей жизни не осталось и следа.

Я медленно обернулась к Саре, и по моей спине пробежал ледяной холодок, несмотря на душное тепло в комнате.

— Кто? — прошептала я, и голос мой сорвался. — Кто забрал?

Сара отвела глаза, нервно теребя край своей модной кофты. Она не смотрела на меня.

— Сириус приходил. И все унес.

Словно кто-то вылил на меня ушат ледяной воды. Зачем? Зачем ему это? Неужели мало того, что он вышвырнул меня на улицу, как надоевшую игрушку, без права на защиту?

Он пришел и забрал этот жалкий огрызок моей самостоятельной жизни, последние крохи того, что было до него? Он растоптал все, во что я позволяла себе верить, а теперь пришел и забрал даже это? Мои старые, дешевые вещи, которые и гроша ломаного не стоили, но были моими? Он знал, знал, что я не смогу просто пойти и купить новые. Он сам выбросил почти все мои старые вещи . Те, что он мне купил я не забирала из его квартиры... Это была не просто жестокость. Это было надругательство. Полное, окончательное, стирающее меня как личность.

Я захлопнула дверцу шкафа с такой силой, что стекло задрожало, а Сара вздрогнула. Во мне что-то рванулось, какая-то последняя плотина, сдерживающая бушующую внутри смесь из горькой обиды, ярости и унижения. Меня затрясло, по телу прошел нервный озноб, и я сжала кулаки, чтобы не расплакаться прямо здесь, перед ней.

— Зачем? — выдохнула я, и в этом вопросе была вся моя сломленная душа. — Зачем он это сделал?

— Я не знаю! — почти взвизгнула она, и в ее голосе слышалась та же животная боязнь, что была в ее глазах. — Он ничего мне не говорил! Он просто был здесь, собрал все твои вещи в коробку и ушел. Он был… не в себе. Злой. Очень.

Я сглотнула ком, вставший колом в горле. Слезы жгли глаза, но я не позволила им упасть.

— Давно это было?

— Нет, буквально на той неделе, — затараторила Сара, мотая головой. — Агата, где ты была? Ты хоть понимаешь, что он ведь искал тебя. Везде.

Она сделала шаг ко мне, и я увидела в ее глазах неподдельный, первобытный страх. Не за меня. А за себя. Она боялась его. Боялась последствий.

— Мы здесь все ходили по струнке! — ее голос сорвался на шепот. — По всему институту тут просто ад творился! Он с Брандом Мори подрался. Прямо во дворе! Там такая бойня была… крови, крики… Наследник Медведей теперь в больнице, ты понимаешь? Все ходят тише воды, ниже травы, боятся ему на глаза попасться. Он ведет себя как абсолютно неадекватный!

Я горько усмехнулась. О да, его «неадекватность» я ощутила на своей шкуре в полной мере. Месяц назад он не удостоил меня ни словом, ни взглядом, когда я, униженная и раздавленная, пыталась понять, в чем моя вина. А теперь сам ищет? Что ему от меня нужно? Добить? Убедиться, что его «вещь» окончательно сломана? Ублюдок. Душевно уродливый, жестокий монстр. И какого черта я, дура слепая, успела влюбиться в него всем сердцем? За что же мне такое наказание? А теперь я ношу его ребенка.

Но все это осталось в прошлом. Пошел он к черту со своими внезапными поисками и запоздалыми чувствами, которых, наверное, никогда и не было. Наплевать. Раз мои вещи он забрал — а я не сомневалась, что они давно выброшены на свалку, — то мне тут делать нечего.

10. Память

Снег хлестал по стеклу, превращая мир за ним в мелькающую белую пелену. Единственной зацепкой, щелкнувшей в памяти болезненной искрой, стала знакомая заправка на самой окраине города. На которой меня нашли десять лет назад. Беспомощную, ничего не помнящую девочку. Сердце упало, застряв где-то в ледяном комке под ребрами. Они везли меня за город.

В душе, и без того изъеденной тревогой, поселился новый, первобытный страх — страх безымянной могилы в заснеженном лесу, где тело твое растает весной вместе со снегом, и никто, никогда не узнает, что с тобой случилось. Я сжала пальцы в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, пытаясь болью заглушить панику.

Но через какое-то время, показавшееся вечностью, мы свернули с главной дороги на ухабистую, занесенную снегом аллею и вскоре остановились перед массивными чугунными воротами.

Они с скрипом открылись, пропустив нас на территорию. Взору открылся мрачный, величественный особняк. Он темным силуэтом вырисовывался среди голых, скрюченных ветвей многовековых деревьев. Казалось, сама природа здесь замерла в тоскливом ожидании. Веяло тоской и пустотой.

Машина заглохла. Меня грубо вытащили за руку, толкнув по обледенелой дорожке к крыльцу. И там, на ступенях, поджидал он. Мужчина в белом парадном пальто. Его фигура, прямая и неумолимая, казалась центром этого ледяного мироздания. Я узнала его, именно он был в то раннее утро возле роддома.

Я оглянулась, оценивая ситуацию с холодной, отчаянной ясностью. Бежать? Куда? Глухой лес, сугробы по пояс, и… оборотни. Шансов не было. Ноль.

— Здравствуй, Агата, — его голос был ровным, вежливым, но в этой вежливости сквозила стальная власть. — Меня зовут Игнат Громов. Я верховный судья Арбитров.

— По какому праву ваши люди похитили меня? — выпалила я, заставляя голос не дрожать, хотя колени предательски подкашивались.

— Вам необходима защита от Альфы Сириуса Бестужева, — ответил он, как будто объявлял погоду.

— Мне не угрожает наследник клана сибирских волков, — попыталась я парировать.

— Он больше не наследник, — поправил меня Громов, и в его глазах мелькнуло что-то острое, колючее. — Сириус Бестужев официально признан главой клана. И нам поступила информация о том, что между вами была… связь.

Он встал во главе клана? Но он так молод… Мысль обжигала каленым железом мозг. Зачем он это сделал? Но сейчас не до него, я за свою жизнь и жизнь моей крошки должна переживать. Ложь пришла на ум мгновенно, отчаянная попытка отгородиться.
— Я у него работала, — сказала я, опустив взгляд, чувствуя, как по спине растекается липкий пот страха.

Сзади послышался низкий, предупреждающий рык. Черт! Язык мой — враг мой! Они же чувствуют ложь!
— Она врет, — прозвучал безжалостный вердикт одного из моих охранников.

— Агата, — голос Громова стал мягче, почти отеческим, но от этого лишь более жутким. — Мы лишь пытаемся вас защитить. Не стоит лгать.

Отчаяние придало мне смелости, горькой и ядовитой.
— Почему я тут? Насколько мне известно, раньше вы так не поступали. Не увозили девушек, за которыми охотятся оборотни.

Он хмыкнул, и его лицо на мгновение исказила странная гримаса.
— Ну что вы, мы заботимся о каждой.

— Вы врете, — выдохнула я, и снова этот проклятый язык опередил разум.

На этот раз он не сдержался. Его лицо нахмурилось, вежливая маска спала, обнажив холодную сталь.
— Войдите в дом, Агата.

— Я никуда не пойду, — упрямо стояла я на месте, чувствуя, как дрожь становится неконтролируемой. — Верните меня туда, откуда взяли. Сегодня приезжает моя мама, и я должна ее встретить.

— Агата, зайдите в дом, — его голос стал тише, но в тысячу раз более опасным. — Или вас заведут туда силой. Вы пробудете тут, пока мы не решим все проблемы с сибирским кланом. Ваша мама взрослая женщина. Справится и без вас.

Больше разговоров не последовало. Охранник сзади грубо схватил меня за руку выше локтя и потащил, как мешок, через высокий порог. Меня проволокли по темному, холодному коридору, пахнущему старой пылью и воском, и втолкнули в небольшую комнату. Дверь с глухим стуком захлопнулась.

Я осталась одна.

Обернувшись, я осмотрела свое новое «убежище». Комнатка была крошечной, с одним узким окном, простой железной кроватью с тощим матрасом и комодом. Скорее всего, когда-то здесь жила прислуга. В фильмах их комнаты так и показывают.

Я подошла к окну, стараясь дышать глубже, чтобы унять панику. За стеклом простирался заброшенный сад. Заснеженные, неухоженные кусты, и в центре — замерзший каменный фонтан, превратившийся в причудливую снежную скульптуру. Было видно, что за территорией давно никто не ухаживает.

Прислонилась лбом к холодному стеклу, пытаясь собраться с мыслями. Но вдруг острая, разрывающая боль пронзила череп. Я согнулась пополам, вцепившись пальцами в виски, сдерживая стон. Звон в ушах стал оглушительным, мир поплыл. И сквозь этот хаос, словно сквозь толщу воды, до меня донесся звук. Детский, беззаботный смех.

Выпрямившись и с трудом переводя дыхание, я снова посмотрела в окно. И то, что я увидела, заставило кровь стынуть в жилах.

За окном был не снег и холод. Было лето. Яркое, солнечное. По изумрудно-зеленой, идеально подстриженной лужайке бежал темноволосый парень лет восемнадцати. За ним гнался высокий, крепко сбитый мужчина с ремнем в руке, на лице — комичная гримаса гнева.

— Ну, батя! Я же приехал вовремя! — смеясь, кричал подросток, ловко уворачиваясь. — Подумаешь, чутка перебрал!

Мужчина ускорился, настиг его и отвесил несильный, но меткий шлепок ремнем по заднице. Парень взвизгнул, не от боли, а от возмущения, и метнулся прямо к моему окну. Он ухватился за раму с той стороны. Его лицо было так близко, что я видела веснушки на его носу и озорные искорки в карих глазах.

— Мая! Помоги мне забраться! — его голос звучал так ясно, будто он стоял рядом. — Помоги, пока он не добежал!

Инстинктивно, еще не осознавая полного безумия происходящего, я протянула руку. Но мои пальцы не встретили сопротивления. Они прошли сквозь его руку, словно сквозь холодный туман. Видение дрогнуло, поплыло и в одно мгновение рассыпалось, как дым.

11. Незнакомец

Тьма за окном была абсолютной, густой и непроглядной, словно весь мир растворился в чернильной пустоте. В комнате царил такой же мрак, если бы не бледный, унылый свет луны, пробивающийся сквозь пыльное стекло и ложившийся на пол призрачной полосой. Я пролежала так достаточно долго в попытках успокоится и убедить себя, что я не схожу с ума.

Эти галлюцинации окончательно раздробили остатки моего спокойствия. В голове было очень много мыслей и одна была тревожнее другой. Как там мама? Как Лиза? Как быть мне? В кармане куртки был телефон но сеть тут не ловила. К тому же у меня осталось не так много процентов зарядки.

Но хуже самой темноты было другое.

Живот скручивался в тугой, болезненный узел, посылая по всему телу спазмирующие волны голода. Слюны не было, во рту пересохло, а в висках отдавалось тупой, навязчивой болью.

Я лежала на жестком матрасе, уставившись в потолок, и слушала, как мое тело бунтует. Раньше я могла терпеть. Целый день не есть, пить одну воду — было трудно, но возможно. Сейчас же все иначе. Во мне жил кто-то еще, маленький и беззащитный, и его потребности были сильнее моей гордости, сильнее страха.

Черт. Черт, черт, черт. Мысль билась в голове, как пойманная птица о стекло. Если бы я была одна... Но я не одна. Теперь нужно думать за двоих. Ради нее. Ради этой крошечной фасолинки на экране УЗИ. Я не могу позволить, чтобы она голодала.

Стыд и унижение от того, что меня похитили и бросили тут умирать с голоду, медленно переплавлялись в холодную, решительную ярость. Они украли меня — пусть теперь кормят. Плевать на приличия, плевать на время. Сейчас ночь? Прекрасно.

С тихим стоном я поднялась с кровати. Ноги были ватными, в глазах потемнело от резкой смены положения тела. Пришлось опереться о спинку кровати, чтобы не рухнуть. Постояла так, пока комната не перестала плыть перед глазами, и потом, почти на ощупь, поплелась к двери.

Рука сама потянулась к ручке — холодной, железной. Я толкнула дверь, уже готовясь к сопротивлению, но... она бесшумно поддалась. Сердце на секунду замерло, а потом забилось чаще. Не заперли? Неужели так уверены в своей безопасности, что даже не закрыли меня? Или это ловушка?

Осторожно, стараясь не скрипеть половицами, я высунула голову в коридор. Там царили темнота и гробовая тишина. Ни души. Лишь слабый свет где-то вдалеке, вероятно, от ночника или дежурного бра. Пахло стариной, воском для полов и чем-то еще... сладковатым и приторным, от чего слегка подташнивало.

И вот что было по-настоящему странно: я не раздумывала, куда идти. Ноги сами понесли меня по темному лабиринту коридоров. Я шла, уверенно сворачивая за углы, обходя тумбочки и высокие вазы, словно делала это всю жизнь. Словно я здесь уже была. Эта мысль была пугающей и необъяснимой.

И с первого раза, без единой ошибки, я вышла на просторную, затемненную кухню. Огромную, с массивным деревянным столом и старинной плитой. Мое сердце сжалось от этого необъяснимого дежавю. Я знала, где тут выключатель, но не стала его искать. Лунного света, лившегося из большого окна, было достаточно.

На цыпочках я подошла к огромному холодильнику. Дверь открылась с тихим щелчком, и внутри зажегся свет. И я увидела... рай.

На полке, аккуратненько, стоял пластиковый контейнер. А в нем — пирожки. Аппетитные, румяные, с золотистой корочкой. Рядом лежали несколько яблок и сыр. А на дверце стояла полуторалитровая бутылка воды без газа. Мои руки сами потянулись к этому богатству. Еда. Спасение.

Мысли работали с животной скоростью. Заберу все. Сейчас, пока никто не видит. Украли меня — украду и я у них еду. Честный обмен. Я схватила контейнер и бутылку, прижала их к груди, как самые ценные сокровища, и захлопнула дверцу. В тишине кухни этот звук показался мне оглушительным. Замерла, прислушиваясь. Ничего. Только собственное сердце, отчаянно колотящееся где-то в горле.

Я уже было развернулась, чтобы бежать обратно в свою комнату-темницу, но мой взгляд упал на другую дверь, в противоположном конце кухни. Она была не до конца закрыта, а из-за нее вела вниз узкая, плохо освещенная лестница. В подвал.

Ледяной палец страха провел по моей спине. Не лезь. Иди назад, ешь, прячься. Это было разумно, правильно.

Но ноги будто приросли к месту. А в голове зазвучал тот самый, незнакомый мужской крик, что я слышала сквозь стену: «Мая, беги!» И детский плач.

Мной вдруг овладело странное, неконтролируемое чувство. Меня потянуло туда, вниз, словно на невидимом поводке. Любопытство, что сильнее страха? Или что-то иное, более древнее и инстинктивное? Я уже плохо контролировала свои действия. Разум протестовал, но ноги сами понесли меня к той двери.

Я толкнула ее, и та открылась, скрипнув на петлях. Воздух оттуда потянулся холодный, сырой, пахнущий землей, плесенью и... чем-то горьким, знакомым. Сердце ушло в пятки. Я медленно, ступая по скрипучим деревянным ступеням, начала спускаться.

Внизу была еще одна дверь. Простая, деревянная, без замка. Собрав всю свою волю в кулак, я толкнула и ее.

Передо мной открылось просторное подвальное помещение. В центре стоял огромный, величественный камин. Он был сделан из черного мрамора или гранита, и его покрывала сложная, изящная лепнина. В центре композиции была женщина. Ее лицо, прекрасное и скорбное, было увенчано терновым венком. В одной руке она сжимала засохшие, обвисшие лозы винограда что держали чаши весов. Другой рукой она прикрывала свои глаза, словно не в силах смотреть на что-то ужасное. Камин был потрясающе красивым и... абсолютно неуместным. Такое произведение искусства должно было быть в зале, а не в сыром, заброшенном подвале.

Я стояла, завороженная этой мрачной красотой.

— Ты кто такая?

Голос был хриплым, пробивающимся сквозь пелену лет и, как показалось, боли. Я вздрогнула так сильно, что едва не выронила контейнер с пирожками и бутылку. Сердце прыгнуло в горло и замерло там.

12. Сторонники

Машина растворилась в снежной пелене, увозя с собой весь его мир. Воздух вокруг был пропитан ее запахом. Страхом, болью и той едва уловимой, сладковатой нотой, что теперь имела для него такой мучительный, оглушительный смысл. Запах их ребенка. Его дочери.

Ярость, что пылала в нем адским пламенем, сменилась леденящей, сконцентрированной тишиной. Он стоял посреди заснеженной улицы, и снег, падая на его разгоряченную кожу, шипел и испарялся. Его кулаки были сжаты так, что ногти впивались в ладони, оставляя кровавые полумесяцы.

Арбитры или медведи. Логика, холодная и безжалостная, пробивалась сквозь хаос в его мозгу. Стиль, машины, наглость — это пахло Громовым. Если эта старая, прогнившая мразь посмела прикоснуться к тому, что принадлежит ему…

Он не помнил, как доехал до родового гнезда. Мрачный особняк встретил его гробовой тишиной, но стоило ему переступить порог, как по дому пробежала волна напряжения. От него исходила такая аура смертоносного холода, что даже самые опытные оборотни клана не решались встретиться с ним взглядом.

— Созвать Совет. Немедленно. Всех старейшин, — его голос прозвучал низко и негромко, но эхо разнеслось по всем коридорам, как удар колокола.

Через полчаса в просторном, отделанном темным деревом кабинете, где еще недавно он чуть не убил своего отца, собралась вся верхушка клана Сибирских Волков.

Суровые, видавшие виды мужчины и несколько женщин с стальными глазами. Они молча наблюдали, как их новый, молодой Альфа медленно прохаживается перед камином, его спина была напряжена, а каждый мускул готов к броску.

Сириус обернулся, и его алые глаза медленно обвели собравшихся. В комнате повисла звенящая тишина. — Я собрал вас здесь, что бы сообщить новость. У меня есть истинная и она ждет ребенка. Скоро у меня родится дочь.

По залу прошел одобрительный гул. Улыбки, кивки. Рождение наследника — всегда благо для клана. Но ровно до того момента, пока самый старый из старейшин, Игорь, с рыжими кудрями и цепким взглядом, не поднялся с места.

— Альфа, это радостная весть. Позвольте поздравить. Но скажите, какой семье принадлежит ваша истинная? Вы встретили ее, когда летали на юг?

Его перебил другой, более импульсивный старейшина, Михаил:
— Что ты несёшь, старый пень? Он же только недавно вернулся, а уже знает пол ребенка? Скорее всего, она из чьей-то из наших семей. Вот только кто? — Он с надеждой посмотрел на Сириуса. — Неужели вы всё-таки присмотрелись к Злате? Дочь нашего брата — сильная, перспективная волчица...

Сириус резко поднял руку, останавливая разговоры. Воздух сгустился, наполнившись его властной аурой.
— Моя истинная — человек.

Эффект был сродни взорвавшейся бомбе, извержению вулкана и цунами, обрушившимся на комнату разом. Лица старейшин вытянулись, в глазах мелькали шок, недоверие, отвращение. Игорь вскочил, его лицо покраснело.

— Господин! Где же это видано, чтобы истинная такого сильного оборотня, как вы, была простой человеческой женщиной?! Вы уверены, что вас не обманули?

Сириус медленно перевел на него свой взгляд, и в алом огне его зрачков заплясали настоящие демоны.
— Ты сомневаешься в моей силе или в моем разуме, Игорь?

Тот побледнел и отступил на шаг, инстинктивно опустив голову.
— Ни в коем случае, альфа! Вы наглядно продемонстрировали свою силу, победив вашего отца. Мы и раньше не сомневались в том, что вы очень сильны и талантливы. Но... не может ли это быть спланированной провокацией? Вы уверены?

— Я уверен, — Сириус перебил его, и его голос, тихий и ровный, прозвучал громче любого крика. Он обвел взглядом всех собравшихся. — И я надеюсь, что мой клан встанет за мой выбор и поддержит его. Не каждому оборотню дано встретить свою пару. Не каждому из наших собратьев было дано оставить на этом свете потомство. И если вы, как и я, хотите, чтобы ряды оборотней в будущем пополнились, чтобы ваши дети и внуки получили потомство, вы должны меня поддержать.

Старейшины пораженно смотрели на своего Альфу. В глубине их глаз он видел не только страх перед переменами, но и тлеющую искру надежды. Встал еще один — Алексей, глава службы безопасности, мужчина с жестким, непроницаемым лицом.

— Это противоречит всему, что мы поддерживали веками. Почему вы решили, что мы поддержим это? Запрет лежит на нас давно, и мы, как объединенная сила этого клана, должны поддерживать этот запрет.

Сириус внимательно выслушал его, не перебивая. Потом произнес, обращаясь ко всем:
— Алексей, это решение было принято мной не только потому, что моя пара — человек. Оно, конечно, повлияло, но больше на меня повлияла поездка на юг. Там отменили более восьми лет назад запрет на межвидовые отношения. И сейчас юг показывает огромную рождаемость среди оборотней всех рас. Также там упала смертность человеческих женщин, что вынашивают детей и являются парами.

Он сделал паузу, давая словам просочиться в их сознание. Потом посмотрел прямо на мужчину.
— У вас есть дети, Алексей?

Тот скрипнул зубами и покачал головой. Ему было уже за шестьдесят. Но по человеческим меркам, он выглядел на тридцать пять, но за все это время он не встретил свою пару и не обзавелся потомством. В душе этого оборотня все еще тлела надежда, что когда-нибудь он встретит достойную волчицу и сможет продолжить свой род. Но пока на все игривые взгляды, брошенные красивыми оборотницами, не на одну его волк не поднял свою голову.

— Возможно, у вас есть шанс встретить ее среди людей, — мягко, но настойчиво проговорил Сириус. — Подумайте о том, что если вы всё-таки встретите, и она будет человеком, и будет беременна вашим щенком... вы откажетесь от нее?

И вот что было странно. Этот суровый, непреклонный оборотень на миг представил себе эту картину. Всего одну, безымянную женщину, с его ребенком под сердцем. Смог ли бы он отказаться от нее, зная, что она его истинная? Его половинка, частица души? Пусть она человек, но она — его. Именно с ней его волк будет петь под луной. И пусть она не поймет эту песню, но она сможет просто... быть его. Даст испытать счастье единения. Счастье прижать к груди своего ребенка.

13 Семья

Он сжимал меня так сильно, словно пытался вобрать в себя, растворить в своем измученном теле. Его объятия были не объятиями родного человека, а актом отчаяния, попыткой ухватиться за призрак из прошлого.

Он сумасшедший. Совсем. Спятил от одиночества и пыток. Он принял меня за ту самую Майю, которую, видимо, очень любил.

— Отпустите, пожалуйста, — попыталась я вырваться, но его хватка лишь усилилась. — Вы меня с кем-то спутали!

— Нет, — его голос прозвучал у меня над ухом с непоколебимой уверенностью. — Это точно ты.

И вдруг он резко замер, его тело напряглось. Он отпустил меня, отшатнулся и резко повернулся к двери, его взгляд стал острым, охотничьим.
— Скорее закрывай дверь.

Сердце упало. Бежать! Сейчас! Я подскочила, готовая рвануть вверх по лестнице, к призрачной свободе, но мой взгляд упал на старый, ржавый крюк, вбитый в стену рядом с камином. На нем висели ключи. Несколько больших, старомодных ключей.

Черт. Это же надо так издеваться. Мысль пронеслась обжигающей волной. Находиться в открытом подвале, и вот тебе — ключи на виду. Психологическая пытка. Надежда, которая всегда у тебя перед носом, но ты не можешь до нее дотянуться. Я посмотрела на массивные цепи, на толстые стальные наручники на его запястьях. Из таких не выбраться.

И тут же, как вспышка, в голове родился новый, безумный план. А если... если я ему помогу? Он сильный. Может, если он будет свободен, он поможет и мне? Мы вдвоем... у нас больше шансов.

Дрожащей рукой я сдернула ключи с крюка. Металл был холодным и шершавым.
— Если... если я дам тебе эти ключи, — прошептала я, поворачиваясь к нему, — ты поможешь мне сбежать отсюда?

Он смотрел на меня, его темные глаза пристально изучали мое лицо.
— Да, — коротко и твердо бросил он. — Как ты вообще тут оказалась? Они знают о тебе что-то?

Я медленно подошла ближе, сжимая ключи в потной ладони так, что металл впивался в кожу. Он ведь может быть преступником. Убийцей. Я могу совершить самую огромную ошибку в своей жизни. Но страх остаться в этом аду в одиночку, отданной на милость Громову и его оборотням, был сильнее. Это решение, пусть и отчаянное, казалось сейчас единственно верным.

Я протянула ему ключи. Он взял их с той же звериной быстротой, но на этот раз его движения были выверенными и точными. Он подобрал нужный ключ, вставил его в замок на наручниках. Щелчок прозвучал оглушительно громко в подвальной тишине. Он повторил действие со второй рукой. Когда тяжелые стальные браслеты с грохотом упали на каменный пол, он замер, закрыл глаза и выдохнул. Выдох был долгим, счастливым, полным блаженства, как у человека, впервые за долгие годы сумевшего распрямить спину.

Он посмотрел на меня, и в его глазах было что-то новое — ясность, решимость.
— Они спрашивали о тебе что-то? — снова спросил он, вставая и растирая изуродованные запястья.

— Нет, — покачала я головой. — Они сказали, что держат меня из-за того, что за мной охотится оборотень.

— А за тобой охотится оборотень? — он нахмурился и, прихрамывая, сделал шаг ко мне. Только сейчас я поняла, какой он высокий. Почти как Бестужев. Сейчас он был истощен до тени, но если представить его здоровым, накормленным... В нем чувствовалась та же хищная мощь.

— Не думаю, что прям охотится... — смущенно пробормотала я, отводя взгляд. — Нас кое-что связывало в прошлом. Не более.

Не буду говорить, что беременна. Эту тайну не доверю никому. Пока никому.

Он внимательно осмотрел меня с ног до головы, словно сверяя с неким внутренним образцом, и кивнул, словно удовлетворившись ответом. Потом подошел к камину и начал закидывать туда охапку дров, сложенных неподалеку. Я в панике покосилась на дверь.

— Что ты делаешь? Надо бежать!

— Мы не можем, — его голос был спокоен. — Пока не снимем печать — мы останемся в этом подвале.

Он взял одно из поленьев, массивное и сучковатое, и быстрым шагом подошел к двери. Резким, точным движением он просунул его между ручками, надежно зафиксировал выход. Потом вернулся к цепи, все еще болтающейся на стене. Он уперся ногой в стену, схватился за звено и, с коротким усилием, с глухим скрежетом вырвал крепление из камня. Я стояла с открытым ртом, едва не уронив челюсть. Он мог выбраться в любой момент? Но сидел тут? Зачем?

— Почему сразу так не сделал? Ты же мог! — вырвалось у меня.

— Не мог, — он повернул ко мне свои сломанные наручники. Внутренняя их сторона была покрыта сложной гравировкой, которая сейчас тускло поблескивала в свете пламени. — Это печать. Она ограничивает нас. Не только физически. Она глушит силу, привязывает к месту.

— Нас? — не поняла я.

— Тебя и меня, — его взгляд был серьезным.

Он окончательно спятил. Бредит. Я почувствовала, как внутри закипает раздражение, смешанное со страхом.
— Я же сказала, ты путаешь меня с кем-то!

Он скептически поднял бровь, и его пальцы потянулись к вороту его грязной, изорванной рубашки. С сильным рывком он стащил ее с себя, обнажив торс. Ребра выпирали, кожа была бледной и покрытой старыми шрамами, но он откинул длинные черные волосы и повернулся ко мне спиной.

Мое сердце пропустило удар, замерло, а потом пустилось в бешеную скачку, как испуганный заяц. Прямо под его левой лопаткой, в точности как у меня, был шрам. Не просто шрам, а такой же рисунок, такой же след. Грязный. Болезненный.

Пока я стояла в оцепенении, не в силах издать ни звука, он быстро защелкнул освободившиеся наручники на ручках двери, создав дополнительную преграду. Ключи он засунул в карман своих рваных штанов.

— Откуда... откуда он у тебя? — прошептала я, делая шаг к нему.

Он не ответил, сосредоточенно закидывая в камин остальные дрова. Он внимательно осматривал каждое полено, даже принюхивался к нему.
— Его поставили мне тут, чтобы ограничить. Чтобы я не мог использовать свой дар.