Мстители среди теней

Том 1: Маски героев | Пролог

ВНУТРИ ПОЛИЦЕЙСКОГО УЧАСТКА, ГОРОД НЬЮ-ЙОРК. ДЕНЬ.

Сквозь высокие окна кабинет заливает мягкий, приглушённый свет. За столом, заваленным папками, отчетами и кофейными пятнами на бланках, сидит молодой полицейский, лет 25. Его зовут Алекс Грейвс. Он аккуратно одет: светло-серая рубашка, тёмно-синие брюки, лёгкое пальто цвета стали, короткая, опрятная стрижка. Его взгляд сосредоточен на бумагах, но на фоне работает телевизор, играющий новостной канал.

НА ЭКРАНЕ — ТВ-ВЕДУЩАЯ.

Стильная женщина с безупречной укладкой и холодным шармом медийной звезды смотрит прямо в камеру:

— Представьте себе мир без преступности. Без страха. Мир, где справедливость — не мечта, а реальность. Благодаря героям… и Лиге, которую они создали.

— “Adeptus Iustitiae. — стражи новой эры.”

Смена кадра. Крупный план героических фигур. Камера медленно скользит, демонстрируя каждого из них с эффектной графикой и акцентами.

1. Воительница

Бликующая в свете броня из сплава, не поддающегося времени или оружию. Её фигура — сочетание силы и грации. Блондированные короткие волосы подчеркивают лицо с холодной решимостью. Глубокие голубые глаза изучают пространство, будто просчитывают каждую потенциальную угрозу.

На спине — компактный летательный ранец. В руках — два массивных пистолета, украшенных гравировками. Оружие специально калибровано под её силу и скорость. Каждое движение — отточено и молниеносно.

2. Флора, Королева Природы

Камера скользит по её изумрудно-зелёной коже, словно покрытой тончайшими прожилками листвы. Её волосы — пышные, алые, будто бутоны роз, распустившиеся на ветру. Ядовито-зелёные глаза сверкают жизнью и древней силой.

На ней — изысканное платье цвета темной хвои, расшитое узорами, напоминающими лианы и древесную кору. Вокруг неё вьются звери — волки, сова, олень — и птица, сидящая на её пальце, к которой она склоняется с нежностью. Воздух вокруг неё словно шепчет, природа подчиняется её воле.

3. Велосити

Человек-скорость. Его темно-синий костюм плотно облегает загорелое тело, словно влит, подчёркивая анатомически точную мускулатуру. Неоновые линии голубого цвета бегут по костюму, пульсируя в ритме его пульса.

Черные короткие волосы не двигаются даже при сверхскорости. Серо-голубые глаза сверкают в предвкушении движения. Он стоит, словно в покое, но в следующий миг может оказаться в другой стране. Мир для него — растянутый кадр.

4. Стормбрингер

Тот, кто несёт бурю. Его костюм чёрного цвета с металлическими вставками словно создан из ночного неба. Смуглая кожа контрастирует с мерцающими серебряными линиями на костюме.

Его коротко остриженные волосы слегка шевелятся от постоянного напряжения вокруг него. Серые глаза полны туч. Из руки вырываются всполохи молний, ионизируя воздух вокруг. Он стоит, будто громовержец в ожидании команды.

5. Пламенный Магистр

Его фигура — загадка. Костюм угольно-чёрного цвета плотно облегает тело. Полностью гладкая маска без черт лица, только два пылающих глаза, будто порталы в бездну.

Из его ладоней вырываются языки пламени, обволакивающие его тело. Его движения — медитативны, словно он управляет стихией силой мысли. Голос, если он говорит, резонирует гулом магмы и древнего огня.

6. Энигмар

Призрак среди героев. Его костюм полностью закрывает тело — матовая ткань с металлическим отливом. Виден лишь силуэт, как дымка. Он — невидимка, буквально и метафорически.

Появляется внезапно, исчезает без следа. Даже камера едва уловила его присутствие. Его присутствие ощущается как шепот в темноте.

7. Он…

Первый…

Основатель.

«Дитя Богов»

Он! Светоносец!

Экран мерцает.

Перед зрителями — величественная фигура. Высокий, идеальный — словно античная скульптура, воплощённая в жизнь. Его тело — без изъянов, как будто вылеплено самими богами.

Длинные золотистые волосы струятся по плечам. Лицо скрыто серебристой маской с тонкими божественными узорами. Белая ткань с золотыми и алыми вставками спадает с пояса и плеч.

В руке — череп, на который он смотрит. Его глаза — белые, светящиеся, будто несущие древнее знание. Он не просто герой — он архитектор новой эпохи. Он возродил тех, кто покинул землю, и дал миру второй шанс.

В ПОЛИЦЕЙСКОМ УЧАСТКЕ

Алекс выключает телевизор. В коридоре уже звучат шаги. Он собирает бумаги, надевает пальто и направляется к выходу.

На выходе его встречает девушка — рыжая, дерзкая, в кожаной куртке и с ехидной полуулыбкой. Она опирается на стену и шутит, бросая взгляд:

— О, Господин полицейский, не задержитесь ли вы на службе еще пару часов? У меня тут… весьма срочное преступление, которое требует твоего личного вмешательства.

Алекс вздыхает, но уголки его губ выдают — он не против. День заканчивается, но истории только начинаются.

ЗА ДВА ДНЯ ДО…

Нью-Йорк. 2099 год.
Звонок. Тревожное, искрящееся соединение — сквозь шум гравитационного транспорта, помехи цифрового дождя и пульсацию рекламных нейроэкранов, разливающихся по стенам зданий.

— Алло? — голос на другом конце — низкий, усталый, с металлической реверберацией: имплант в голосовых связках, старого образца.

— Дядя Гарольд, это Алекс. — Он сглатывает, пальцы дрожат. — Я… хотел поговорить. О Лоре.

Пауза. Щелчок. Гарольд Эванс включает визуал. Его лицо собирается из пикселей — морщины, на которых застрял свет экранов, и глаза, в которых будто отразилась целая эпоха.

— Говори.

Алекс вдыхает — медленно, глубоко. За его спиной мерцают огни мегаполиса: рекламный дрон проливает свет на его щеки, словно прожектор допросной. С улицы слышен гул антигравитакси, рев вентиляционных шахт и голос уличного проповедника, кричащего что-то про «синтетическую душу».

Том 1: Маски героев | Глава 1

Летний свет неба — уже не солнце, но бледная проекция над куполом атмосферного экрана — клонится к спальному сектору B3, окрашивая стеклобетон улиц в медные, тусклые оттенки. Горизонт словно иссечён башнями энерговышек, а по жёлобам между панельными зданиями лениво бегут огоньки наземного транспорта. Пахнет не пылью и цветами, как в былом мире, а ионом, синтетической гарью и чем-то, что местные называют «городским воздухом» — лёгкой смесью расплавленного пластика, старого масла и чего-то сладковатого, неуловимого.

На одном из тротуаров, широком, испещрённом прожилками старого асфальта и светодиодными линиями для навигации, шагала небольшая группа детей — школьники из комплекса 17-М. Их звуки нарушали серый ритм района — живой смех, крики, звон удара старого, стёртого мяча по корпусу уличного очистителя. Один из них, девятилетний Алекс Грейвс, шёл чуть сзади. Он был ниже остальных, с чёрными, небрежно подстриженными волосами, в поношенной термофутболке с логотипом какого-то забытого бренда и обтёртых шортах, застёгнутых скрепкой вместо пуговицы.

— Ты в парк завтра придёшь? — спросил его приятель Томи, худощавый, с пыльным светлым чёлком и вечной заплаткой на рюкзаке. Он крутил мяч в руках, будто тот был не игрушкой, а драгоценностью.

— Наверное, — пожал плечами Алекс, неуверенно улыбаясь. — Мама говорила, что у нас будут гости. Я ещё не знаю.

— Ладно, но не пропадай, — сказал Томи, подмигнув. Говорил он как взрослый, но всё в нём выдавало ребёнка — неумелый юмор, попытка казаться уверенным, как отец.

— А ты не забудь — старая площадка, ровно в семь, — бросил Алекс, улыбаясь чуть шире.

Они толкнули друг друга напоследок — этот странный язык дружбы, где не нужны слова, — и разошлись. Алекс свернул к одному из подъездов, к длинной секции жилого блока, где стены были разрисованы старыми тэгами и частично покрыты ржавчиной от потёков систем охлаждения. По трещинам в бетоне пробивались синтетические мхи и редкие цветы, посаженные когда-то энтузиастами: они были пластиковой разновидностью флоры, нуждающейся лишь в фотонной лампе.

Дом встретил его ровной температурой, лёгким гудением систем фильтрации и едва ощутимым ароматом тушёного протеин-соуса. Внутри — не стекло и сталь, а тёплый, не по эпохе уют. Панели, затянутые тканью, старые деревянные элементы интерьера, — всё, что было в доме, несо свершённым прикосновением матери: ручным, тёплым, упрямым в борьбе с холодом мира.

На кухне, у узкого блока плиты, стояла она — высокая женщина, с собранными в небрежный пучок тёмными волосами, лицо её было спокойно, но глаза несли в себе ту особую усталость, какая бывает у тех, кто давно смирился с тем, что этот мир не станет легче, но всё равно продолжает его обживать — из любви.

— Как в школе, Алекс? — спросила она, не оборачиваясь, но слегка смягчив голос, в котором звучала и забота, и контроль, и тепло.

— Нормально, — сказал он, обняв её сбоку, прижавшись к тканевому фартуку. — А что вкусно пахнет?

— Соус для макарон. Ты же любишь. Старый рецепт. Настоящее мясо — с заменителем, конечно, но со вкусом, — с мягкой иронией ответила она, убирая со лба прядь.

Алекс уселся в угол кухни, где старый деревянный табурет пережил, вероятно, ещё доцифровую эпоху. Он достал из рюкзака альбом — страницы потрёпанные, на обложке — краска, фломастеры, и даже кое-где кровь — видимо, из поцарапанной руки. Он начал рисовать, не отрываясь, а рядом его мать продолжала мешать ложкой в чугунной сковороде, и её движения были медленны, почти ритуальны — как будто каждый вечер она строила этот маленький мир заново.

— Ты помнишь, что завтра приедут друзья? — спросила она почти шёпотом, будто зная: в этих словах есть что-то большее, чем просто визит.

— Помню… вроде. А кто? — отозвался он, не поднимая головы.

— Увидишь. Они не одни. Там будет… кое-кто.

Он не стал спрашивать. Он чувствовал — если ей будет нужно сказать, она скажет сама. Он лишь кивнул и снова углубился в рисунок — тёмные башни, человек на крыше, искажённое лицо в маске — всё, что рождалось в его голове, находило выход через карандаш.

Через час в коридоре щёлкнула дверь. Пришёл отец. Его походка была размеренной, шаги звучали тяжело — не от возраста, а от усталости тех, кто работает руками в мире, где ценится только код. Он был высокий, с широкой грудью, в рабочем комбезе с замятым воротом, волосы коротко стрижены, а взгляд — как будто прожил за день не восемь часов, а восемь жизней.

— Ну что, мой генерал, как учебный фронт? — спросил он, улыбаясь.

— Всё нормально, — сказал Алекс, бросившись к нему.

Тот обнял его одной рукой, а другой потрепал волосы. Мать подошла, и он поцеловал её в висок — машинально, но с нежностью, выработанной годами совместной жизни.

Ужин прошёл за деревянным столом, с шершавой поверхностью, местами потемневшей от времени. Отец рассказывал о работе — не жалуясь, а просто, словно передавая сыну хронику жизни. Мать поправляла Алекса, если он ел неаккуратно. Он же слушал их обоих — с тем вниманием, с каким дети слушают не слова, а жизнь сквозь них.

Когда пришла ночь, и город за окнами погас до уровня дежурных огней, Алекс лежал на кровати. За окном — далекий гул транспорта, лай собаки где-то внизу. Сквозь стекло просачивался мягкий свет луны — настоящей, хоть и почти не видимой из-за купола. Завтра, чувствовал он, что-то изменится. Не глобально, не сразу. Но в его жизни — точно. Он не знал, почему, но в голосе матери, в её взгляде, в запахе макарон и в тишине за окном — что-то подсказывало: это лето он запомнит навсегда.

***

Сквозь щель в оконной шторе, поцарапанной и немного выцветшей, в комнату Алекса проникал рассвет — не солнечный, а искусственный, от купольных ламп, имитирующих утро в жилом секторе D7. Свет был золотисто-тусклым, с дрожащей пылью в лучах: такая пыль встречается только в старых домах, где фильтры работают вполсилы, и где ещё живут не цифры, а люди.

Дом был тих. В этой тишине пряталась жизнь: где-то щёлкнул реле, загудел термоконтур стены, а за дверью кухни послышался звон посуды — это мама уже встала. Утро в этом доме наступало не по часам, а по знакам — звуки, запахи, свет. Через открытое окно тянуло смесью: немного скошенного генной травы из соседнего кластера, немного разогретого синтбетона, немного дешёвого кофе из вендингового автомата, что стоял у входа в блок.