Муж на час. Тариф Новогодний

Глава 1

Людмила

Очередное ничем не примечательное пасмурное утро.

Я сижу за кухонным столом и пью кофе, который уже почти остыл.

Передо мной тарелка с яичницей. Я ковыряю ее вилкой, раздвигаю желток, ломаю белок на мелкие куски и снова собираю их в одну кучу.

Ем медленно, через силу. Не потому что хочу что-то другое, а потому что так надо, но аппетита нет от слова совсем. Тем не менее, организм должен получить свое, даже если внутри пусто.

Телевизор включен. Там идет какая-то предновогодняя передача: ведущие улыбаются, кто-то поет, мелькают блестящие декорации. Я не вслушиваюсь. Этот звук нужен мне только фоном, только для того, чтобы в квартире не было полной тишины. Ведь она давит сильнее любых слов. Особенно сегодня.

Мысли снова и снова возвращают меня в одно и то же место, в один и тот же вечер. Я не зову их. Они приходят сами. И вот уже на пороге третий Новый год, который перестал быть для меня праздником. Сегодня это не открытие для меня, не что-то удивительное. Просто факт, который нельзя отрицать. Дата, от которой не получается отвернуться. И, вероятно, не получится.

Три года назад, тридцать первого декабря, мой муж с нескрываемой гордостью озвучил, что будет встречать этот Новый год с другой женщиной. С молодой и красивой. С пылкой и манящей.

Он произнес это с таким удовольствием, даже не пытаясь как-то сгладить этот момент.

Да и можно ли было его сгладить? Чем?

Он зашел лишь на минуту, не снимая куртки, не выпуская ключей из рук. Он даже не сел. Просто забежал между делом донести до меня простую, но разбивающую на пополам мое сердце, суть.

Сказал, что я ему больше не нужна. Что дети выросли. Что все уже давно между нами понятно, а я в этом доме лишь отработанный материал. И оставаться в нем дальше он не намерен.

Я тогда смотрела на его лицо, не в силах внимать его жестких фраз, которые попросту не могли уложиться в моей голове. Я стояла в состоянии шока. В ступоре.

А напротив был не он. Лицо его. Куртка его. Шарф его. Все его. Только вот слова лились из уст не его голосом. В нем не было привычной мягкости, чувственности, теплоты. Даже глаза показались мне тогда чужими.

В тот злосчастный праздничный вечер они были наполнены явно не тем, чем раньше. Не тем, чем я их наполняла долгие двадцать семь лет.

Сейчас же эти глаза всплывают передо мной отчетливо. Раз за разом. Я вижу эти картинки, как киноленту: как у него дернулась щека, как он отвел взгляд, как он сказал мне свои последние слова.

Я тогда ничего не ответила. Ничего не спросила. Просто стояла, пыталась слушать, но не соображала.

Вилка царапает тарелку. Я понимаю, что делаю это слишком резко, и заставляю себя замедлиться. От яичницы осталась половина. Кусок в рот не лезет. Желудок сжимается от неприятного ощущения, но я делаю еще пару глотков кофе и отправляю в рот маленький кусок. Он плохо проходит. Я жую долго, без удовольствия.

Так и хочется сказать:

— Я Людмила Сафронова, мне сорок семь лет и этот чудесный семейный праздник, наполненный волшебством, я встречу в гордом одиночестве. — неспешно оглядываю все вокруг себя и добавляю. — Разве что елка и оливье любезно составят мне компанию.

Но уже привычно. Дети давно живут в Москве. Два сына и дочь. У них своя жизнь, работа, планы, амбиции. Они, конечно, звонят, пишут, поздравляют, поддерживают всячески. Я знаю, что они меня любят. Но сегодня они не здесь.Не со мной. Да и я не там. Я здесь, остаюсь одна в этой квартире, где каждый угол так и нарочит напомнить мне о том, что раньше здесь все было по-другому.

— Надо хоть пару закусок сделать…— произношу сама себе под нос. — Не сидеть же с голым столом.

Уже знаю, что они в меня не полезут. Я все равно их сделаю, потому что так принято, когда рука сама тянется к привычным действиям. Однако они не вернут мне того самого трепетного ожидания чуда, не вернут банальной радости. Остается только тяжесть, которая сидит где-то глубоко и не отпускает.

Я снова смотрю в тарелку и понимаю, что дальше есть не смогу. Отодвигаю ее в сторону. Кофе допивать тоже не хочется, но кружку я пока не убираю. Пусть стоит. Пусть хоть что-то будет возле меня.

С самого утра все идет наперекосяк.

Еще не успеваю до конца проснуться, как телефон дергается на столе. Смотрю на экран и сразу понимаю — ничего хорошего не жди. Работа. Конечно же работа. Кто же еще может вспомнить обо мне в такой прекрасный день…

Беру трубку. Коллега по несчастью тараторит быстро, сбивчиво, смешивая слова в одну кучу, но суть уловима: снова не сошлись цифры. Снова не подбили отчеты. Снова кто-то не перерасчитал зарплату.

Я слушаю ее и чувствую, как внутри поднимается знакомое раздражение, смешанное с усталостью. У нас всегда так. Ничего не делается вовремя, все в последний момент, все через одно место. И, разумеется, крайней остаюсь я.

Ну а кто еще то?

Люда приедет. Люда всех выручит. У Люды же нет других забот в канун нового года, как мчаться на работу и прикрывать чужие хвосты.

Я должна была сегодня выспаться. Хотя бы попытаться. Хотела выйти на рынок, пройтись между торговых рядов, купить мандаринов, конфет, хоть что-нибудь, что сможет как-то согреть меня. Внутренне. Хотела на пару часов сделать вид, что впереди праздник, а не очередной день, который нужно просто пережить. Эти планы рушатся сразу, без прелюдий, без драматических пауз. Нет и все. Не получится и точка.

Я одеваюсь на автомате. Куртка, шарф, сумка. Проверяю, выключен ли свет, хотя прекрасно знаю, что выключен. Закрываю дверь и спускаюсь вниз, уже мысленно прокручивая цифры, ведомости, бесконечные таблицы. Праздничное настроение остается где-то там, в теории, вместе с мандаринами.

Маршрутка набита людьми. Кто-то едет с пакетами, кто-то с елкой, кто-то с подарками, завернутыми в блестящую бумагу. Я протискиваюсь внутрь и встаю, держась за поручень. Машина дергается, ползет в пробке. За окном серый город, который спешит, нервничает, сигналит. Я ловлю себя на мысли, что мне уже все равно, сколько времени мы будем ехать. Я все равно доеду. Я всегда доезжаю и добросовестно исполняю то, что от меня ожидают.

Глава 2

Людмила

Я снова проваливаюсь в свои мысли и не сразу понимаю, что происходит вокруг. Маршрутка качается, кто-то наступает мне на ногу, кто-то ругается, но все это проходит мимо. Я хватаюсь изо всех сил за поручень, чтобы не упасть и думаю о том, что день мог бы быть другим. Мог бы. Если бы не звонок. Если бы не работа. Если бы вообще многое в моей жизни сложилось иначе.

Голос рядом выдергивает меня резко, неприятно.

— Я тебе сказала, не лезь туда!

Я вздрагиваю и поворачиваю голову. Рядом сидит бабушка, маленькая, сухонькая, в старом пуховике. Рядом с ней мальчик, внук, судя по всему. Он тянется к пакету на полу, шуршит фантиками.

— Бабуль, ну я просто посмотрю, — ноет он.

— Нечего смотреть! Дома посмотришь!

Она дергает его за рукав, он хмурится, обиженно сопит. Мужчина с елкой, стоящий напротив, неловко поворачивается, елка задевает кого-то веткой.

— Осторожнее, — говорит женщина сбоку и нервно смеется.

— Да куда уж осторожнее, — бурчит мужчина. — Не автобус, а базар.

Несколько человек смеются. Бабушка вспыхивает:

— Смеяться все горазды, а помочь никто не хочет!

Мальчик краснеет, опускает глаза. От этой сцены внутри что-то неприятно сжимается. Вроде бы смешно, вроде бы обычная бытовая возня, но на душе становится тяжело.

Праздники. Одним словом. Они встретят их со своими семьями, с близкими людьми, с любимыми…А я…

И только в этот момент я понимаю, что за окном мелькает моя остановка. Сердце дергается.

— Мне выходить! — протягиваю я, повышая голос.

Мужчина с елкой прижимает меня сильнее, пытаясь развернуться. Елка упирается мне в плечо, сетка цепляется за сумку.

— Куда ж вы все разом, — ворчит он.

— Я остановку чуть не проехала, — выкраиваю я, пытаясь выбраться наружу.

Двери открываются, я буквально вываливаюсь на дорогу и делаю шаг на тротуар. Маршрутка тут же уезжает, оставляя за собой шум, загазованность и суету.

На улице ажиотаж. Люди спешат по своим предновогодним делам. Семьи, пары, дети, пакеты, елки. Кто-то смеется, кто-то спорит, кто-то говорит по телефону. Все куда-то торопятся. Все вместе.

А у меня камень на сердце.

Он тяжелый, неподвижный, мешает вздохнуть полной грудью.

Я иду вперед, глядя под ноги, стараясь не задерживаться ни на чьих лицах.

До офиса добираюсь быстро.

Перед входом ступеньки, покрытые льдом.

Я поднимаюсь осторожно, цепляясь за перила.

Лед хрустит под подошвами, и мне кажется, что каждая ступенька дается с усилием.

Обледенелые, как моя душа.

Внутри пусто. На входе сидит охранник. Конечно. Кто же еще будет здесь тридцать первого декабря.

Только он.

И я. Коза отпущения.

— О, Людок! — восклицает он, поднимая голову. — С наступающим! Ты чего это? Сегодня же не рабочий! Забыла?

— С наступающим. — бормочу в ответ. — Не забыла. Дела- дела.

Я прохожу дальше и думаю о том, что здесь и правда ведь ни души. Только ветер свистит через большие прохудившиеся окна. Завывает прямо в душу.

Я забегаю в кабинет, даже не снимая куртку. Включаю свет, ставлю сумку на стул и сразу вытаскиваю папки с документами, включаю компьютер. Руки двигаются сами. Таблицы, цифры, отчеты. Все знакомо до автоматизма. Проверяю одно, второе, третье. Исправляю, пересчитываю, сохраняю. Закрываю файлы, еще раз проверяю, чтобы нигде не осталось хвостов. Я делаю все необходимые манипуляции быстро, без лишних движений, потому что хочу как можно скорее отсюда уйти.

Когда выключаю монитор, в кабинете становится непривычно пусто. Я беру сумку, гашу свет и выхожу. Обратно решаю ехать на такси. У меня нет моральных сил снова пересекать весь город стоя в автобусе, ловя на себе обрывки чужого счастья, смотреть на лица людей, которые спешат домой, к своим. Я понимаю, что просто сойду с ума, если снова окажусь среди этого.

Пока жду машину, в голове упорно всплывает та ночь. Его признание. Его голос. Его слова, в которых было его откровение и моя внутренняя смерть.

Я тебя больше не люблю.

Меня здесь больше ничего не держит.

Ты отработанный материал.

Я ухожу.

Эти фразы до сих в моей голове проносятся бегущей строкой. Я захлопываю глаза, но от этого они не исчезают.

Такси подъезжает, я быстро сажусь внутрь. Машина трогается, и я утыкаюсь взглядом в запотевшее окно. За стеклом проплывают размытые силуэты города: огни, витрины, люди с пакетами. Все движется, все живет своей жизнью, а я еду и чувствую, как из глаз начинают просачиваться слезы. Я не вытираю их сразу. Пусть текут.

— Вадим, как же ты так мог? Просто взять и перечеркнуть все между нами парой коротких фраз. — проговариваю про себя.

Уже столько времени прошло, а я до сих пор не нашла ответа на этот вопрос. И каждый год этот день снова и снова тянет меня туда, в ту ситуацию, из которой я так и не вышла до конца.

Я снова вижу себя на кухне в тот роковой вечер. Как я готовлюсь к празднику, бегаю между плитой и столом. Режу его любимую селедку под шубой, выкладываю слоями, стараюсь аккуратно. Мариную утку, заглядываю в духовку, проверяю, готова ли. Думаю о том, что вечером мы будем сидеть вместе, что он улыбнется, скажет, что вкусно, нальет шампанское. Я тогда предвкушала эту ночь, ждала ее, верила в нее.

Только эта ночь стала для меня не волшебной. Она стала морально убийственной.

Машина едет дальше, а я смотрю в окно и чувствую, как внутри снова открывается то самое место, которое не заживает.

Я прижимаюсь лбом к стеклу. Оно ледяное, неприятное, но мне сейчас нужно именно это ощущение. Нужно, чтобы хоть что-то было сильнее того, что разрывает внутри. Машина едет, слегка покачивается, а я смотрю в мутное окно и думаю, когда эта боль наконец меня отпустит. И отпустит ли вообще.

Почему мы, женщины, так страдаем. Почему все всегда сводится к этому — к ожиданию, к надежде, к вере в другого человека. Кто вообще придумал эту любовь. Кто решил, что без нее нельзя, что она обязательно должна быть, что ради нее нужно терпеть, верить, закрывать глаза. Я пытаюсь найти в этом хоть какой-то смысл и не нахожу.