Муж-озеро

Глава 1. Лешая

Утро казалось зябким, хотя ночью у костра было тепло и уютно. Словно не выдержав разоблачающей силы солнечных лучей, костер стыдливо сжался. Теперь огонь и дым, такие волшебные и величественные ночью, выглядели неуместно и неряшливо. Таким же беспорядком веяло от всего, что стояло или лежало около костра, хотя ночью оранжевые отблески сообщали всему этому значимость и красоту – котлам, кружкам, мискам, упавшим ложкам, колеблющимся на тросике цепочкам и даже носкам, бессовестно сушащимся на палочках, воткнутых в землю. Ночная магия огня улетучилось. Те, кто проснулся и вылез из палаток раньше всех, невольно старались не смотреть на рукотворный беспорядок, по их вине вторгшийся в природу, и предпочитали любоваться тем, что утро только украсило – кронами сосен и блестящей гладью озера. Говорили тоже мало; отчасти оттого, что были утомлены ночным шумным весельем, а отчасти из стыдливости – человеческие слова казались сейчас столь же лишними здесь, что и человеческие предметы. Хотелось просто посидеть и подождать, пока природа все простит и свыкнется с людьми, и лагерь вместе с обитателями снова станет ее частью, как то было ночью.

Но кое-что все-таки заставило заговорить.

- Смотри, кто это там?

Парень с интересным, хотя и несколько помятым к утру лицом, показал рукой на тропинку, что вилась вдоль берега посреди зарослей папоротника. Несколько голов вяло повернулись в ту сторону. Только сейчас среди стройных стволов молодых сосен стала заметна движущаяся фигура. Издали она казалась окрашенной так же, как и лес, то есть в неопределенный зелено-серо-коричневый цвет, и потому не сразу стала видна. Сидящая рядом с парнем миловидная блондинка – из тех, кто одинаково хороши и в походной одежде, и в офисном костюме, и в вечерних платьях, и на лицах которых бессонные ночи у костра до поры до времени не оставляют следов – некоторое время напряженно всматривалась в фигуру, после чего успокоенно усмехнулась.

- А, это же Таня. Я тебе говорила. Ну, которая живет тут круглый год.

- Которая лешая?

- Которая типа за порядком тут следит? Пристает, чтобы мусор убирали? – поспешил вставить коренастый парень с намечающейся лысиной.

- А у нее с головой как? – озабоченно подала голос девушка постарше, с шапкой кудрявых волос.

Появление нового человека вызвало оживление, и сидящие у костра теперь с интересом следили за приближением фигуры, которая то засвечивалась солнечным лучом и пропадала, то вновь возникала в тени.

- Да, нормально у нее с головой, успокойтесь. Сколько раз ее тут встречаю, никогда проблем не было. Что ж теперь, объявлять сумасшедшим только за то, что человек мусор за другими собирает?

Аргумент был беспроигрышный; к тому же, его подательница, блондинка, пользовалась в компании авторитетом. Поэтому к тому моменту, как идущая по тропинке женщина смогла хорошо разглядеть хозяев лагеря, с их лиц уже сползло насмешливое выражение и его место заняло постно-вежливое. Поняв, что у костра много людей и ее заметили, она невольно приостановилась. Но тут же, заставив себя победить смущение, маленькими шажками двинулась дальше. Перед тем, как выйти на поляну, она придала своему лицу самое веселое и дружелюбное выражение, какое только смогла – получилось что-то жалко-просящее – и в таком, как ей казалось, всеоружии, вступила на поле первого боя.

«С этими мне повезло, - говорила она про себя, - они не злые, даже интеллигентные. Такие любят почувствовать себя хорошими. Значит, в этот раз у меня все получится. Здесь и сейчас я Тебя спасу».

- Э-э, доброе утро, а вам мешочки мусорные не нужны? Вот, возьмите, может понадобиться... – скороговоркой начала она, боясь, что ее прервут (вежливо или не очень), и потому нужно сразу дать понять, что она пришла подарить хорошую вещь, а вовсе не занудно учить убирать за собой мусор.

Но нежелательная нотка в ее голосе все же прозвучала.

- Мы и так всегда за собой мусор убираем, - высокомерно буркнул лысеющий.

- И нет у нас мусора, - холодно добавил парень постарше, который первый заметил гостью.

Он был по-мужски красив, хорошо играл на гитаре и всю ночь накануне будоражил женские сердца своим пением.

- Да-да-да, я понимаю, я просто на всякий случай, я тут каждые выходные озеро по кругу обхожу, мешочки раздаю… - скороговорка стала еще быстрей и испуганней, отчаянно-заискивающая улыбка расползлась еще шире.

- Ладно, давайте. – Девушка постарше, справедливо полагавшая, что обладает житейской мудростью, рассудила, что взять мешок – самый надежный способ избавиться от навязчивой пришелицы.

Танюша, чье сердце уже начало сжиматься от страха, благодарно просияла и тут же принялась суетливо вытягивать из кругло-набитого кармана ветровки мусорный пакет.

- Вот, пожалуйста… Берите-берите… Не понадобиться сейчас – понадобиться потом…

Обойдя костер, она услужливо протянула кудрявой девушке новый черный пакет – из тех, что используются для строительного мусора.

- Спасибо. – Девушка небрежно положила пакет рядом.

- А вообще за нами никогда ничего не остается, - продолжал красивый певец, все еще недовольный неуловимым намеком, что послышался ему в словах Танюши. – Я сам терпеть не могу, когда срач оставляют. Казалось бы, ну приехали, ну отдохнули, выпили. Ну убери ты за собой…

- Типа сами же на машине жратву привезли, а мусор назад не вывезти! Не понимаю этого! – вставил лысеющий.

- …убери ты за собой, - настойчиво повторил певец, который не любил, когда его перебивали. – Ведь это твоя земля. Родина, в конце концов.

- Да большинство людей – свиньи, - подал голос молчавший доселе мужчина лет за тридцать, самый старший в компании. Взяв осторожно пальцами уголек из костра, он прикуривал сигарету.

- Что верно – то верно…

Гостья терпеливо ждала окончания типового диалога, катализатором которого невольно (но традиционно) стало ее появление. Она лишь тревожно скосила глаза на девушку с пышной шевелюрой. Когда начались пафосные рассуждения, та едва заметно вздохнула. Нельзя злоупотреблять терпением тех, кто добр к тебе. А добры те, кто помогает тебе выполнять свой долг. Она взяла мешок – значит, она хорошая. Надо немедленно ускользнуть… Кивая, и то и дело согласно мыча, Танюша начала отступать к противоположному краю поляны, где продолжалась тропинка вдоль озера. Но авторитетная блондинка, заметив ее намерения, что-то вспомнила и сделала знак рукой.

Глава 2. Встреча

Это было удивительно, невероятно, нереально, чудесно. В тот сказочный день законы мироздания, по которым из года в год уже очень давно влачилась ее ненужная жизнь, разрушились и рассыпались в прах. Из этого праха восстал новый мир, похожий на сон, где никогда не садится солнце и нет земного притяжения. Сон был долгий и насыщенный, как целая другая жизнь; но когда он закончился, ей показалось, что она едва-едва успела закрыть и открыть глаза, так быстро все пролетело.

Этот сон начался вечером, у большого костра посреди темного и страшного северного леса. Оранжевые отблески на лицах и деревьях очерчивали зыбкий оазис человеческого тепла, со всех сторон окруженного бескрайней первобытной зимой. Огненный бог, прирученный людьми, защищал их от натиска мороза и смерти. Не будь его, она бы тотчас сдавила и поглотила бы и людей, и их хлипкие тряпичные шатры с торчащими дулами печных труб. Должно быть, ощущение хрупкой победы света над тьмой наполняло сердца безбрежным счастьем, которое невозможно в иных обстоятельствах. Люди были беспричинно веселы, милы друг другу, и все поголовно казались красавцами, хотя выпито было совсем немного – все-таки это был спортивный поход, и в тяжелых рюкзаках, которые они тащили на себе, не было места для излишеств. Иллюзия того, что они одни во всем мире у этого костра, делало каждое лицо уникальным, добавляло благородства, убирало морщины. Каждый из присутствующих в какой-то момент в глубине души уже признавался себе, что хотел бы, чтобы этот вечер продолжался вечно. При этом все желали и счастливого будущего - ибо именно в такие минуты верится, что оно еще возможно – но при этом мечтали, чтобы где-то, в какой-то иной реальности, навсегда осталось настоящее.

С половиной из тех, кто грелся у костра, Танюша была знакома лишь несколько часов, и примерно столько же им оставалось до прощания. Две лыжные группы случайно пересеклись посреди маршрута, и решили на одну ночевку встать вместе, разбив шатры на высокой поляне у полузамерзшей речки. Завтра утром, знала Танюша, все поднимутся затемно, позавтракают в еще теплых, нагретых печками шатрах, а после будут долго и уныло бродить по лагерю, борясь с холодовой ленью и пытаясь упаковать промерзшие пожитки в рюкзаки и волокуши, которые вдруг уменьшатся, и вчерашнее барахло перестанет в них помещаться. Тогда они уже не будут такими красивыми, как сейчас: рассветное солнце беззастенчиво высветит запачканную сажей одежду, и такие же грязные, усталые, постаревшие лица и красными от соплей носами. А когда золотой диск выкатится на острые вершины елей, что стоят стеной на другом берегу, обе группы попрощаются и разойдутся в разные стороны. Благо, идти можно будет по лыжням друг друга. Группа Танюши, которой предстоит еще две трети маршрута, пойдет вверх по руслу речки на далекий, невидимый отсюда перевал. Конечно, сейчас им никуда не хочется идти, и в тайне они не прочь поменяться местами с гостями, которым, наоборот, предстоит радостный путь вниз, туда, где стоят поселки с магазинами, где живут люди, где есть теплые железнодорожные вокзалы и откуда начнется их праздничный путь домой в самом уютном на земле месте – купейном отсеке плацкартного вагона, который после тягот зимнего похода кажется роскошнее пятизвездочного отеля. Но все не так просто: это чувство уюта еще нужно заслужить. Потому-то они и потянутся завтра угрюмой вереницей по лыжне, что протропили им гости. Прояви она, Танюша, малодушие и попросись сейчас повернуть назад – конечно, она ни за что бы не осмелилась этого сделать, но предательская мысль нет-нет да и вспыхнет звездочкой где-то очень глубоко – чуда бы все равно не произошло, теплый вокзал не стал бы дворцом, а плацкартный вагон не превратился бы в отель Ритц. А значит, и думать об этом нечего. Завтра группы разойдутся, а она, Танюша, немного отстанет от своих, чтобы проверить, не осталось ли на месте лагеря какого-нибудь забытого мусора. За своих она более-менее спокойна, они уже привыкли к ее тихо-истеричной «экологичности», а вот этих, новых, она не знает. Какой у них уровень… э-гм, экоответственности? Лучше сразу предположить худшее, чтобы потом не разочаровываться. Конечно, они снисходительно посмеются, глядя, как она выковыривает из снега полиэтиленовые пакеты, а из угольев потухшего костра – остатки консервных банок. Конечно, они скажут приличествующие случаю банальности про «гринпис», «зеленых», и что «тут и так все перегниет». И она тоже привычно улыбнется улыбкой экоозабоченной сумасшедшей, потому что так проще, чем что-то объяснять. Тем более, что она все равно ничего не сможет объяснить им, нормальным людям. Разве смогут они понять, что она весь поход таскает собранный мусор в гремящем мешочке, подвязанном к рюкзаку – он изо дня в день становится все больше и тяжелее – не потому, что нужно беречь планету, сохранять девственные леса и т.п. Хотя и это, конечно, тоже. Но главное – если она не будет этого делать, то вокзал не превратится в дворец, и все те дары, ради которых люди и идут в поход – блаженный теплый сон в шатре после дневного перехода, пылающий костер посреди ночного леса, неожиданный отдых на подъеме в гору, когда ты уже потерял всякую надежду – она не ощутит их сладости, потому что они будут отравлены раскаянием. Она не знает, зачем она такая, и почему она должна платить за общие радости дополнительную цену. Впрочем, она уже привыкла. Цена заложена в смету расходов, мешочек гремит на ходу, ожидая броска в мусорный контейнер на финишном вокзале и вызывая новые шутки среди товарищей. В сердце Танюши воцаряется покой. Значит, да будет так.

Но это будет завтра. Не стоит думать об этом сейчас, когда так хорошо! Огонь освещает довольные лица людей, сидящих тесным кружком. Все уже наелись, относительно согрелись и предвкушают апофеоз походного счастья – теплые и сухие спальные мешки в натопленном шатре. Над языками пламени чернеет большой котел с горячим чаем – драгоценностью зимнего лагеря. Ею, как электрическим током, подпитывается остроумная беседа. Танюша ничего не говорит, лишь слушает; она словно плывет в сонном мареве нагретого воздуха, прижатая с двух сторон товарищами – как же славно, какие же они теплые! – а спиной упираясь в ствол дерева. Может ли быть наслаждение острее? Вообще она тяжело привыкает к новым людям, но за те несколько часов, что они провели вместе, обустраивая стоянку, настороженность улетучилась, и теперь ей кажется, что она знает их всех давным-давно. Вот Ярик – их руководитель. Величественный, уверенный в себе, небрежно повествующий о своих старинных походных подвигах. В иное время такой тип, пожалуй, ее бы оттолкнул, но сейчас волшебство тепла и света заставляет ее увидеть в нем лишь хорошее, и она видит седеющего героя, отважного и немногословного. А вот звезда их группы – наверняка! – эффектная красавица Марианна. Он чудесно поет, остроумно шутит, она сильна, вынослива и в то же время удивительно женственна. Вне этого костра и этого леса перечисленных качеств было бы достаточно, чтобы лишенная их Танюша втайне возненавидела эту зимнюю Артемиду; но только не сейчас. Сейчас она смотрит на Марианну безо всякой тени зависти. Даже, пожалуй, с гордостью, словно она – ее мать, подарившая миру такое сокровище. Еще есть долговязый сухопарый Виктор, который весь вечер говорит только о достоинствах разных видах снаряжения и премудростях его ремонта. Он ни разу не посмотрел ни на кого из женщин, и тем более – на Танюшу, но ее это не огорчает. В неприступности его твердой души есть что-то от бога Гефеста. Она почтительно подает Гефесту кружку с чаем – ей удобнее зачерпнуть, чем ему – он едва заметно кивает, не глядя в ее сторону и не прекращая увлекательного спора о наилучшем типе лыжных креплений. Все сегодня кажутся ей прекрасными, как разные грани одного сверкающего алмаза, и в каждого она готова тут же влюбиться – хоть в Ярика, хоть в Виктора, хоть в маленького Колю, хоть в Марианну. Но радостней всего ей бывает, когда она смотрит вот на этого парня – его имени она до сих пор так и не выяснила. Во время пилки дров ей казалось, что его все называют Он – и она очень удивлялась, как можно обращаться к человеку в третьем лице. У него такое подвижное лицо, что она пока не определила рисунок его черт. Их все время затмевает его широкая треугольная улыбка и радостный блеск глаз. Кажется, глаза его темные. Волосы, наверное, тоже: разгорячившись, он сдвинул шапку на затылок, под капюшон, и на лоб упал живописный кудрявый локон. А еще у него густые, почти сросшиеся на переносице брови: им не хватило для воссоединения волосков, и они перекинули мостик из черного пушка – из такого же делаются первые усы у юных брюнетов. Должно быть, ему где-то около тридцати или немного больше: уже проявляется небольшая угловатость на скулах, первые морщинки у глаз. Но, право, это не только его не портит, а кажется, что именно сейчас, в своей тридцатилетней ипостаси, он достиг совершенства, которого не было во времена пухлой и округлой юности. Она пытается представить, каким было его лицо тогда и понимает – нет, он никогда не был так красив, как сейчас.

Глава 3. Перевал

Река постепенно углублялась в высокий узкий каньон. Его стены, словно кем-то аккуратно прорубленные, уходили вверх разноцветными слоями древних известняковых отложений. Некоторые слои были прочнее и, не смытые весенними потоками, нависали карнизами; на них скапливались снеговые надувы. На самом верху топорщилась жесткая шерсть леса: вытянутые, по-северному стройные ели, тоненькие сосенки с пушистыми зелеными венчиками, или просто длинные острые иглы умерших, уже неведомых деревьев. Справа и слева в главный каньон впадали другие, поменьше. Ручьи, которые их образовали, сбегали с крутых склонов, и в летнее время, должно быть, были водопадами. Сейчас они превратились в плотные снежные языки, круто уходящие наверх, под шапку леса. Ион бежал впереди, как ни в чем не бывало, словно бы груз за его спиной ничуть не увеличился. Иногда он останавливался, чтобы подождать остальных и перекинуться шутливым словцом – без общения ему, видимо, было грустно – и тогда уж не забывал шутливо покряхтеть, жалуясь, что вот-де судьба засунула его в группу «больших спортсменов», которые прут сзади, как лоси, и лишь приятное «дамское общество» компенсирует его страдания. Но всем уже стало ясно, что это не более чем вежливый реверанс в сторону друзей, дабы не смущать их демонстрацией своей небывалой выносливости.

- Похоже, тропежка у нас на ближайшие три дня отменяется, - вполголоса говорил Серега Игорьку, выразительно кивая на плывущий впереди ионов рюкзак.

- Да уж, реально киборг какой-то. Только бы не сломался случайно. – Игорек, если и завидовал Иону самую-самую малость, то никогда бы не признался в этом даже самому себе.

- Так быстро идем, что ориентироваться не успеваю. – Серега то и дело останавливался, доставал из нагрудного кармана карту и пытался найти на ней соответствия наблюдаемым речным изгибам. – Вот если считать, что предыдущий ручей – вот этот, а этот – вот тут, а тот, что впереди, вообще не нарисован, то получается, что метров через триста уже наш будет.

Они отшагали триста метров; за это время слева в реку успели упасть еще три безымянных ручья.

- Чер-ти что. Эти меандры вообще на карте не отражены. А может, мы на самом деле еще вот здесь? Да нет, не похоже, вот эта скала точно уже была… Э-эй! Мишаня, покричи-ка там этого супермена!

Подобно длинному поезду с большой инерцией, группа, наконец, остановилась. Ион, явно не привыкший экономить силы, тут же развернулся и на рысях подкатил к оперативному штабу. Но на карту он даже не взглянул.

- Не, ребзя. Рано. Вот эти все ручьи – он потыкал лыжной палкой в воздух в сторону склона – ведут на Ложный Каменный. Топоним народный, выстрадан мучительными часами проб и ошибок. Оттуда - спуск вниз по ледопаду. Нет, если есть желание совершить подвиг, то я, конечно, не против…

- Вообще-то вот именно сегодня желания нет. А на… гм, Истинный Каменный что ведет?

- Еще чуток пройти, и будет ручеек. Там еще сосну с корнем выворотило, она нависает над рекой. Вот по нему и подниматься.

Если бы не эта сосна, Игорек, который бежал теперь вослед Иону, ни за что бы не заметил этот ручей. Его пойма почти сливалась со склоном, и только между стволами елей прочитывалась неглубокая ложбинка.

- Слушай, ты уверен? Какой-то он не такой… Неужели вариантов нет? Ну а вот этот большой приток? Смотри, он же прямо под перевал ведет… - Игорек с надеждой тыкал в карту.

Ион смущенно поджал губы и помотал головой, словно сам был кругом виноват в том, что большой приток под перевал не ведет.

- Он выводит на каменистую осыпь и там теряется. А тут мы сами спускались. Может, там еще и лыжня наша кое-где осталась.

- После такой метели – вряд ли, - вставил подоспевший Серега.

Мужчины с недоверием смотрели на снежную ложбинку. Крутая и извилистая, она походила на трассу для бобслея. С учетом свежего снега тонуть в ней предстояло чуть ли не по пояс. И главное, не видно было перспективы – все скрывали лохматые лапы елей.

- Через двести метров будет выполаживание, - участливо сказал Ион.

- А потом что?

- Потом висячая долина. Потом маленькое озерцо под самым перевалом. Сейчас оно почти не читается. Дождевое, наверное. И еще пятьсот метров подъема до седловины.

Танюша удивилась – термин «висячая долина» она прежде слышала применительно к высоким горам, где-нибудь на Кавказе или Тянь-Шане. Ион, словно услыхав ее вопрос, принялся объяснять:

- Висячая долина – это мы так называли. Может, и неправильно. Это такое сухое ущелье. Короткое, метров триста, на картах не обозначено – не масштабное. Воды там нет. Но сейчас нам это неактуально.

- А с перевала спуск нормальный? – Серега все больше хмурился.

- Ну как нормальный… Сначала там довольно крутой склон среди берез. Метров сто. Но ничего, снега много, можно на попе съехать. – Ион снова виновато улыбнулся. - А потом уже хорошая катуха по кулуару, и прямо в лес. И куча сушин. Пили́ – не хочу.

- До ночи-то спустимся?

- Как пойдется. Но можно на озере заночевать. Правда, там дров нет… - Ион оживился, надеясь утешить Серегу. – Зато уж завтра с утра быстренько перемахнем, и все.

- Холодная ночевка? – с обреченностью старого солдата усмехнулась Оля. – Мокрые спальники, ужин на горелках?

- Какая еще холодная ночевка! У нас по плану две холодные ночевки на седьмой и десятый день, и газ четко расписан. Не получится холодной, - отрезал Серега.

- Ну, тогда давайте теплую. Я согласен. Идем через перевал, - ухмыльнулся Мишаня.

«Там – каменистая осыпь, здесь – ледопад, тут – холодная ночевка. Чего-то везде одна хрень. Может, лучше вообще на этот Каменный не ходить? Обойдем по притоку – и сразу в другую долину», - пронеслось в голове у Сереги. Но вслух он этого не сказал.

- Ладно, полезли, - выдавил он упавшим голосом. «А может, все и ничего будет. Чего там – двести, да триста, да еще сто. И до леса полкилометра, не больше. Больше здесь не бывает. Нам что, километр не пройти, хоть и с набором высоты? На озере перекусим».

Глава 4. Куча

- Танюха, ты, что ль? Не узнала. Богатая будешь!

Невысокая коренастая тетка резво поднялась с бревна и сделала шаг навстречу. Говорила она громким, грубоватым, уверенным голосом, не допускающим мысли, что кто-то может быть не рад его услышать.

- А я издали смотрю: ты – не ты? Костик говорит – Татьяна. Смотрю – точно. Да садись, чего стоишь!

Вблизи тетка оказалась обладательницей огромных, хотя вовсе не красивших ее еврейских глаз и торчащих вперед заячьих зубов, отчего ее верхняя губа с заметно прибивавшимися усиками все время была приподнята. Это было, вобщем-то, кстати, потому что руководительница туристического кружка подросткового клуба «Луч» Эмма Георгиевна обычно говорила беспрерывно, и закрывать рот ей не требовалось. Костик, помощник руководительницы на полставки (и, как можно было предположить, ее гражданский супруг), напротив, говорил мало. Не факт, что озвученную фразу про Татьяну он действительно произнес. Глядя на него, становилось ясно, что ему глубоко наплевать и на многие куда более значимые вещи, а потому ожидать от него внимания к столь постороннему предмету точно не приходилось. Это был сухонький, седенький и очень крепкий мужичок лет пятидесяти, с неподвижным лицом и флегматичным взглядом серых глаз. Такие никогда не бывают в молодости первыми красавцами и спортсменами, но, когда их более удачливые ровесники обрастают детьми, внуками, брюшками и болезнями, они продолжают как ни в чем не бывало бегать ветеранские марафоны и кататься зимой на лыжах – всегда с одинаковой скоростью, не быстрее и не медленнее, и так до самой смерти. Если допустить, что все болезни происходят от нервов, то они Константину Федоровичу (впрочем, все звали его просто Костик) точно не грозили, потому что его не волновало в жизни абсолютно ничего, кроме сохранности его любимой зимней лыжни и летних беговых маршрутов, а также вопроса о том, что будет на завтрак, обед и ужин. С такими здоровыми потребностями Костик рисковал прожить не менее, чем сто лет. Со стороны могло показать странным, что он выдерживал энергичный темперамент Эммы Георгиевны. Но всякий более-менее посвященный в их семейные тайны понимал, что он вообще не видел и не слышал ее, за исключением моментов, перечисленных выше.

Эмма Георгиевна тоже была бодрая и моложавая. Сложно было определить, сколько ей лет – тридцать пять, сорок пять, пятьдесят пять? Отчасти эта иллюзия была порождена ее некрасивым, но выразительным лицом (известно, что красивые женщины стареют раньше), отчасти – невероятной подвижностью и лица, и всей фигуры, которая просто не давала возможности как следует ее разглядеть.

Вокруг руководителей на поляне роилось человек пятнадцать-двадцать школьников. Двое, что были ближе всех, буркнули проходящей Танюше «здрасте». Остальные, равнодушно повернув головы, тут же вернулись к своим важным детским делам. Количественные перетурбации в мире взрослых были им неинтересны.

- Вы опять, смотрю, детей привезли, – полувопросительно-полуутвердительно пробормотала Танюша, поздоровавшись и присев на краешек бревна.

- Да вот, рыпаемся из последних сил. Надо же их как-то от гаджетов отрывать… Василий, а ну быстро убрал телефон! – сказала Эмма строгим голосом, обратившись к длинноволосому пареньку, сидевшему на бревне напротив; он увлеченно тыкал пальцами в экран смартфона. – Я что сказала? Гаджеты – после ужина! Ты, блин, в лесу! Надо с природой общаться!

Паренек недовольно убрал телефон в карман, поднялся и, что-то бурча себе под нос, повлекся к ближайшим кустам. Там на седушках уже расположилась группа мальчиков и девочек, и их низко склоненные к коленям головы не свидетельствовали о том, что они общаются с природой.

- Блин, ну что с ними делать, а? Вот родители тоже – я сказала, чтобы на выезде никаких телефонов. И чего? Они у каждого второго! Ну как, скажи, из них нормальных людей вырастить? Вот у нас - разве были телефоны?

Танюша сделала неопределенный жест, означавший одновременно и отрицание наличия у нее в детстве смартфона, и полнейшего согласия с озабоченностью Эммы Георгиевны.

- И ничего, нормальными людьми выросли. А эти кем вырастут, я не знаю… Эй, народ, это чё там происходит? – вдруг гаркнула она, повернувшись к другой группе подростков, которая в этот момент резвилась у озера. Вооружившись котлами, они окатывали друг друга сверкающими водяными брызгами, и сопровождали все это веселым визгом. – Мирохина, Савинова, вы вааще охренели?! Вы там, значит, будете водой обливаться, потом заболеете, а потом мне за все это отвечать?

Молодежь слегка утихомирилась; слышались лишь разрозненные смешки.

- И еще, мне вот очень интересно – что это мы есть сегодня будем? – продолжала наставления Эмма. – Спиваков, ты там больше всех веселишься, так ты, наверно, знаешь?

Высокий мальчик с модно падающей на нос челкой – это был Спиваков – молчал, ухмыляясь и поглядывая на девчонок.

- Короче, леди и джентльмены! Повторяю еще раз – я готовить за вас не буду! Хотите жрать – кончайте балаган. Где вода принесена, где котлы висят, где гречка варится? …Блин, да чтоб я еще раз с ними пошла! Да нахрен мне все это надо, - добавила она уже тише, оборотившись к Костику и Танюше.

Костик, до сего момента пребывавший в невозмутимости будды, слегка встрепенулся, услышав, что с обедом могут быть проблемы.

- Да… вот нарожают таких… Они им все – айфоны, планшеты, бабки-тряпки, пятое-десятое… А вот окажись одни в лесу – чего делать будут?

В итоге котлы худо-бедно прикочевали к костру и были почти без потерь развешаны на тросике. Следом компания дежурных взялась за стряпню – точнее, за оживленное обсуждение, что, где и в каком количестве варить, а главное, когда забрасывать – в холодную воду, или когда закипит.

- А ведь еще и слова им не скажи. У них у всех – права… Да посмотри ты, в таблице же все написано! Семьдесят грамм на человека… Считать умеем? …Так ладно дети, ладно родители, а ведь еще сверху эти козлы то одно, то другое придумают. Как будто сговорились весь детский туризм вааще прикрыть… Какая гречка?! Гречка на ужин. Рис доставай… - Эмма виртуозно переключала регистры беседы, то исторгая громы на детей, то доверительно наклоняясь к Танюше. - Нет, ты в курсе, что сейчас весь детский туризм вааще вне закона?