Мурино

Мурино

Глава первая

Я давно понял, что Мурино — город, созданный не людьми. Он слишком огромен, слишком нелеп и в то же время слишком жив. Словно это не город, а существо, что притаилось в тени Петербурга, разрослось, как опухоль, и продолжает расти, поглощая всё вокруг. В Мурино тишина жила в каждом окне, в каждом лифте, на каждой лестничной площадке. Даже голоса людей — редких, блёклых, вечно спешащих — звучали так, словно доносились не отсюда, а из-за стены другого, более настоящего мира.

Я давно привык. Казалось бы, это мой дом. Но чем дольше я жил здесь, тем яснее понимал: не я принадлежу этому городу — он владеет мной.

Дома здесь не просто высокие. Они непостижимые. Каждый день они становятся выше. Подъезды тянутся вверх, лестницы ведут не туда, куда должны. Я живу в доме, который, по словам управляющей компании, имеет «шестьсот шестьдесят шесть этажей». Но кто считал? Я поднимался по лестнице когда-то — три дня подряд, без сна и пищи. Каждый пролёт был одинаков. Одни и те же стены, двери, одинаковые пятна ржавчины на перилах. Но всё равно лестница не заканчивалась. На третий день я услышал за спиной шаги — но там никого не было. Тогда я перестал считать и вернулся назад. С тех пор я даже не смотрю вверх, к окнам верхних этажей.

Мурино дышит. Днём это дыхание почти незаметно: машины, люди, торговые центры создают иллюзию нормальности. Но ночью город оживает. Ветер приносит низкий гул — будто кто-то огромный ворочается под землёй. Окна домов светятся не электричеством, а чем-то иным, похожим на внутренний огонь. Я слышал, что в этих окнах можно увидеть тех, кто уже умер, — и лучше не всматриваться слишком пристально. Я не хочу это проверять...

Я живу здесь с другом. Его зовут… КА2. Так, по крайней мере, он сам себя называет. Я никогда не слышал этого имени раньше, и когда спрашивал — он только усмехался. Иногда мне кажется, что это вовсе не имя, а маска, что он носит. Но я привык и теперь не могу представить его иначе. КА2 умеет замечать то, что другие упорно игнорируют. Мы часами сидели у окна и наблюдали, как дома растут. Да, именно растут. Можно заснуть в комнате с видом на десятиэтажку, а проснуться — и увидеть на том же месте двадцатипятиэтажный монстр. А люди выходят утром на работу, будто ничего не произошло.

— Видишь? — говорил КА2, указывая пальцем на новые этажи. — Их не строят. Они появляются сами.

Я не спорил.

Глава вторая

Недавно я понял: что-то идёт не так.

Раньше я списывал всё на усталость, на бетон, который давит со всех сторон, на серость будней. Но однажды, проснувшись на рассвете, я вышел к окну и заметил соседку сверху. В шесть часов утра, ровно в шесть — ни минутой раньше и не позже — она вышла на балкон и начала поливать цветы. Всегда одинаково: белая кружка в руке, халат с облезшими цветочками, одна и та же неторопливая последовательность движений. И я понял, что видел это раньше. Не один раз. А каждое утро. Каждый день — одни и те же капли падают вниз, скатываются по железному карнизу и оставляют ржавые полосы.

В семь часов утра я услышал скрип двери напротив. Врач — высокий седой мужчина в очках, с лицом без выражения — садился за стол. Я видел его сквозь окно: он ел кашу. И каждый раз добавлял в неё ложку густого варенья, красного, слишком красного, чтобы быть просто ягодами. Капли падали на белую массу и расплывались, как кровь в воде. Я следил за ним несколько дней. Ни разу он не сделал иначе.

А в девять… В девять утра на детской площадке появлялись дети. Дюжина мальчиков и девочек — одни и те же лица, одни и те же движения. Они вставали в круг и начинали петь. Я не слышал слов — только ритм, низкий, гулкий, больше похожий на шёпот, чем на песню. Но самое страшное было не это. Когда песня заканчивалась, они все поднимали головы и смотрели вверх, на моё окно. На меня.

Я стал замечать и другое. В магазине продавщица каждый день роняла монету, одну и ту же, и поднимала её с пола одним и тем же жестом.

В лифте мужчина с портфелем нажимал кнопку двадцатого этажа, хотя, клянусь, этот человек выходил со мной на третьем. На остановке трамвая женщина в платке читала газету — один и тот же номер, один и тот же заголовок, один и тот же залом на сгибе бумаги.

Сначала я думал — совпадение. Но с каждым днём это становилось очевиднее: весь город жил по расписанию. Как игрушки с заведёнными пружинами.

И только я был лишним. Я мог забыть закрыть штору, выйти во двор позже, чем обычно, пройтись другой дорогой. И каждый раз мне казалось, что глаза — десятки, сотни глаз — следят за мной. Из окон, из дверей, из отражений на стеклянных фасадах. Город наблюдал. Он смотрел, как я живу!

Иногда улицы пустели полностью. Ты идёшь — и вдруг понимаешь, что вокруг нет ни души. Огромные дома, бесконечные окна — и всё молчит. Но я знал: за каждой занавеской кто-то стоит. За каждым стеклом — чьи-то взгляды.

Я начал чувствовать себя единственным живым в этом городе. Остальные — декорации, копии, механизмы. А сам Мурино… Он не был просто городом. Он управлял ими. И, возможно, мной.

Именно тогда я впервые задумался: а если я тоже — часть расписания? Только не заметил этого?

У меня началась паранойя! Я пил. Курил. Иногда хватал дешёвый порошок, который продавали у метро. Хотел заглушить эту жизнь-механизм, этот ритуал из крови и плоти. Но наркотики не спасали: галлюцинации становились ещё хуже. Я начинал видеть, как мясо свисает с перил лестницы, как лифт весь изнутри выстлан кожей, которая дышит, как занавески в чужих квартирах дрожат, будто там прячется что-то огромное, тёплое и живое.

Иногда я думал о родителях. Мы жили здесь, когда я был маленьким. Я помню их руки: отец — жёсткий, пахнущий табаком и перегаром; мать — тонкая, усталая, с синяками под глазами. Однажды я проснулся ночью и увидел, как они стояли на балконе. Оба. И смотрят на меня через стекло. Не двигались, не моргали. В их глазах не было ничего. Утром я проснулся один. Никто так и не сказал, куда они делись. Соседи отвечали одинаково: «Уехали». Но я знал — из Мурино никто не уезжает.