Музыка Нового Света

Пролог

Восточный ветер шепчет, что король Дании — Гудфред — был знаменитым полководцем и умел управлять флотом на море, даже победил фризов и собрал с них огромную дань, но оказался предан собственными товарищами, ими же и убит.

Из дневников Тревора Смитта

***

Говорят, не суди, да не судим будешь. И вот, спустя столько лет, отправляясь на поиски своей сестры, я заставляю себя задуматься: имею ли я право осуждать её за все её преступления? Для выполнения своей миссии должен ли я поставить себя на её место и взглянуть на мир так, как смотрела она?

Мне всегда рассказывали, что ещё в детстве она не воспринимала себя частью этого мира. Она была невесомым призраком, блуждающим по грешной земле в поисках кого-то, кто сумел бы оживить её и повести в Рай, о котором она тайно от всех мечтала. В то время, как галеон Диомара едва достиг берегов Нового Света, никто из нас и подумать не мог, как всё обернётся. Что судьба окажется столь жестока. Что безумие Амелии вырвется из оков её сознания и поглотит нас всех, словно безжалостный ураган.

Однако… Кто я таков, чтобы осуждать её? Её любовь и разбитые мечты? Кем являлись все мы, закрывающие глаза на страдания, что переполняли её и истязали, пока Диомар и его люди пытались покорить эту неприступную землю?

На мне лежит груз вины. Неприподъёмный, необъятный… и острый, словно клинок. И сей груз мне не сбросить с плеч до конца моих дней. Чем бы я ни занимался, куда бы ни пошёл — я навсегда останусь виноват перед своей сестрой. Так в чём же дело? В чём мы ошиблись? Как допустили все эти беды, что свалились на наши головы?

Возможно, мы дали друг другу слишком много пустых обещаний, и вот тогда наш мир изменился. Изменился для Амелии.

Я пытаюсь убедить себя, что поступил правильно, и что даже этот мир может быть прекрасен. Но, отправляясь в путь в очередной раз, я спрашиваю себя: смогу ли я забыть всё так же, как забыли другие? Смогу ли я бросить всё и вернуться назад? Но я думаю о своей несчастной сестре и стараюсь смотреть только вперёд, на линию горизонта… в страхе из-за того, что я там увижу.

И тогда я заставляю себя поверить, что мой выбор был верным. Иногда просто притвориться — это самый лучший выход.

Правда же?

Правда же?..

Глава 1. Проблеск надежды

После утренней службы в старой церквушке, отремонтированной после прошлогоднего погрома французами, Генри Уотерс, как и всегда прежде, вернулся домой, снял отяжелевшую от накрапывающего дождя мантию, бросил её на постель и уселся за грубосколоченный деревянный стол. Свеча, которую он зажёг ещё до рассвета, горела до сих пор, и её слабый огонёк отражался в стекле окна, расположенного над столом.

Это было пасмурное, мерзкое во всех смыслах утро. Небо заволокли тяжёлые тучи, и колючий дождик, несомненно, обещал портить местным жителям настроение в течение всего дня. В церкви соседи донимали молодого пастора последними новостями и слухами: у кого корова подохла, у других заболел ребёнок, у третьих индейцы делавары (а кто же ещё, кроме них?) увели по реке единственную лодку.

Более осведомлённые и мозговитые, в основном мужчины, говорили о скором обложении налогом, который вводила в колониях Великобритания, дабы покрыть расходы на войну с Францией. Местные были в ярости. Оно и понятно. Семилетняя война закончилась год назад, но жизни простых колонистов едва ли изменились к лучшему. Уотерс и сам это ощущал.

Перед проповедью пастору пришлось выслушать кучу жалоб и проклятий прихожан, в основном, сетовавших на политику новоиспечённого короля Георга III, которого местные называли «собачкой Джона Бьюта». Четыре года минуло со смерти старого короля, и всё это время за океаном подогревалась неприязнь к американским колониям, представителям которых Великобритания отказывала в местах в парламенте, к тому же начинала вести беспощадную налоговую политику.

Пастор Уотерс нехотя слушал эти заумные, порой гневные речи местных активистов и друзей губернатора провинции Пенсильвания — сэра Ричарда Пенна, сына своего знаменитого отца, основателя самой дружелюбной и приятной колонии.

Многие роптали, что новой войны не избежать. Совсем скоро, лет через восемь-десять, Тринадцать колоний потребуют своей независимости, если Великобритания и дальше продолжит «запрещать то, запрещать сё!»

Уотерс выслушивал всё это, не вникая в разговоры. Но он являлся значимым человеком здесь, в поселении, расположенном в живописной местности с водопадами и самым известным из ручьёв — Фоллинг Спринг[1]. Уотерс обязан был, как пастор и представительное лицо, стоять в окружении возмущённых прихожан, заскучавших после окончания Семилетней войны без сплетен и новостей о смертях, и слушать их, слушать да кивать…

Последние несколько месяцев даже индейцы не лезли на их территорию; всего два или три случая контакта с краснокожими в полгода, не более. И никаких конфликтов. Народ скучал в окружении густых лесов, северных гор и прохладных ручьёв, прорезавших эту некогда дикую местность едва ли не на каждом шагу…

И сидя в полной тишине своего небольшого дома, чуть обособленного от других просекой, Генри Уотерс глазел, не отрываясь, на спокойный огонёк свечи, и думал… думал…

Последнее время в его мыслях постоянно звучала эта мелодия — старинная колыбельная, которую он запомнил ещё с детства благодаря стараниям покойной матери. Набожная женщина, по принуждению ставшая протестанткой, она не забывала своих корней, уходящих далеко-далеко в историю древней Скандинавии. Она любила время от времени напоминать и супругу-плантатору, и непутёвому сыну, выросшему на проповедях лютеранских священников, о своей принадлежности к королевскому роду данов — Скъёльдунгов.

Раньше он не задумывался о том, настолько это значимо — помнить о предках, о неких фактах из далёкого прошлого, способных повлиять также и на настоящее. Его мать всегда была такой, до самой смерти — она жила легендами о Скандинавских конунгах, рассказывала о величии королей прошлого и восхваляла свою родину, лежащую далеко за Атлантикой.

Генри никогда не понимал её. Он не понимал её связи с миром, к которому нельзя было прикоснуться. Он также не понимал своего отца — пьяницу и развратника, обожавшего тискать чернокожих рабынь, а таковых у него имелось целых три. Земные привязанности родителей стали когда-то для Генри бременем, поэтому, ещё в возрасте тринадцати лет, он бежал из Чарльстона в Пенсильванию, где его ждали долгие скитания и свобода вероисповедания.

Множество значимых событий пронеслись у него перед глазами, стоило лишь на мгновение унестись назад, в одинокое детство… И что теперь?

Он снова одинок. Он — один из самых уважаемых людей в поселении, знакомый Ричарда Пенна и верховного судьи провинции Уилльяма Аллена, свободный и независимый, рождённый в Новом Свете — и всё это в его-то годы… Но он совсем один.

Генри ненадолго прикрыл глаза. Затем сковал вместе пальцы рук и уткнулся в них губами. Как же он устал! Устал от всех и устал существовать в одиночку. Его давно уже тошнит от колонистов, от детей и взрослых, от шведов, англичан, евреев и африканцев-рабов… Тошнит от воспоминаний о войне, о детстве и времени его побега из дома. От местных состоятельных мужчин, желающих подсунуть ему своих урождённых американок-дочерей, потому что он якобы «молод, красив и силён, и верой служит Господу»… Его раздражает всё, что связано с этим местом, но даже мысль о возвращении домой кажется ему ещё противнее.

Если бы он решил бросить всё и уехать, куда глаза глядят — никто бы не стал преследовать. Однако на севере, и это было известно, не выжить путешественнику. На востоке — лишь океан, а на западе — диком и непокорённом — озлобленные и притеснённые индейцы, с каждым днём становящиеся всё враждебнее.

Отсюда никуда не сбежать. Иного выхода не существует.

Три года Уотерс посвятил церкви и молитвам, считая, что однажды мог бы отыскать в религии ответы и спокойствие души… Но даже здесь, в самой тихой гавани для человека, не было ничего, что могло тронуть его или оживить.

Вот так обрывается жизнь? Когда осознаёшь — ничто более не связывает тебя с этим миром, и ты существуешь лишь ради сна и приёма пищи. Тогда какой смысл заставлять себя? Удерживать себя в оковах повседневности и созерцания одних и тех же ненавистных лиц — день за днём, пока не стошнит?!

Глава 2. Трещины

Новоприбывшие представляли собой плачевное зрелище для тех, кто давно уже остепенился и обжился здесь, в поселении, именуемом чаще всего по названию самого широкого ручья — Фоллинг Спринг. В Доме Правосудия, представляя местное руководство, уже заседали Бенджамин Чемберс — глава поселения, мистер Джозеф Грескилл — квакер и дальний родственник из семьи Пеннов — основателей провинции Пенсильвания, а также не так давно вернувшийся из Лондона адвокат Джон Дикинсон.

Все трое в ожидании сидели за широким дубовым столом в главном здании форта (ещё три постройки, обнесённые уже разрушенным забором, были деревянные). Тридцатилетний квакер Дикинсон единственный вставал, подходил к окошку, вглядываясь в серый пейзаж, курил самокрутку, а после возвращался на место.

— Какое, однако, сумбурное и мрачное утро! — вздыхал Дикинсон то и дело. — Много ли времени требуется, чтобы разбить лагерь? Честно говоря, я не в курсе, вот и спрашиваю. Но дело в том, что к вечеру мне нужно быть в Уэйнсборо…

— Вы не опоздаете, — ответил Чемберс, пребывающий в недобром расположении духа. — До Уэйнсборо — рукой подать!

— Никто не знает, сколько мы здесь будем разбираться с этими ребятами из Англии…

— Среди них есть и турки, и испанцы, и цыган там не счесть! Кстати говоря, их предводитель — родовитый лорд из Шотландии, — заметил Дикинсон, обернувшись к Чемберсу.

— Что мне до его титулов? Едва он пошёл наперекор Георгу, считайте, от титулов и родословной ничего не осталось, — и всё же мужчина вздохнул с неким сожалением. — Из письма господина Пенна ясно, что Стерлинг — орешек крепкий… и занятный. Три года назад британское правительство выяснило, что он тайком подворовывал из карманов Его Величества и водил молодого Георга за нос. Затем они прознали, что Стерлинг сбежал за Атлантику.

— Ах, какой славный малый! — рассмеялся Грескилл. — Поскорее бы пожать ему руку за столь проворные дельца!

— В Олбани ходят слухи о том, что он похитил некую родовитую особу… И молодой король приказал найти и вернуть её живой, чтоб та стала фрейлиной его королевы Шарлотты… Кстати говоря, вы видели её портреты, господа? Милейшее создание! Как досадно, что ей суждено провести свои лучшие годы рядом с этим типичным представителем поклонников тори…

— Я теряю нить разговора! — буркнул Джозеф Грескилл, почесав затылок под париком. — Мы говорим не о Георге или его германской жене, а о враге британской короны. Бедняга Стерлинг…

— Угу, вот за этим беднягой и его людьми всё время гоняются ищейки короны, — пробормотал Чемберс. — Три года назад случился инциндент с племенем поухатанов, обещавшим Стерлингу землю или путь на запад… Но, как видите, ничего не вышло.

— Но никто ещё не продвинулся далеко на запад! — воскликнул Дикинсон и плюхнулся на место за столом. — О чём он думал? Отчаянный малый! Нельзя слепо доверять индейцам, да к тому же когда у тебя на шее шесть десятков душ…

— А было семьдесят три человека, — Чемберс вчитался в бумаги, лежащие перед ним, и утёр рукой глаза. — Бедняги. Всё же я им больше сочувствую… Я бежал из Ирландии ради новой жизни, прочь от тяжёлой руки короля и его подхалимов. Когда настал конец династии Стюартов, всё стало ясно… Одна мысль о тех, кого я успел потерять за всё это время, что нахожусь здесь, разбивает мне сердце. Если бы не моя дорогая Джейн и дети, кто знает…

В эту самую минуту кто-то приотворил дверь, впуская в помещение немного свежего воздуха и запахи дождя, затем пастор Уотерс вошёл, сделав краткий жест рукой, дабы мужчины не вставали, приветствуя его.

— Колонистов всё ещё нет?

— Нет, преподобный. Ожидаем с минуты на минуту… Хотя прошло уже полтора часа! — пояснил Дикинсон не без возмущения.

— И всё же их путь был долгим. Я попросил наших женщин помочь им обустроиться в форте, в уцелевших постройках. Среди них около пятнадцати детей — маленьких и подростков…

Генри Уотерс присел на стул по правую руку от Чемберса, который продолжал читать официальные приказы Пенна и какие-то другие бумаги.

— Вы так добры, преподобный! Представляю, сколько вам работы предстоит, — искренне произнёс Грескилл. — Господин Пенн пишет, что среди колонистов есть и католики…

— Мы будем рады каждому в нашем приходе! — прервал его весьма резким тоном Чемберс, известный своей любовью к свободе религий.

— Ну хорошо, а что насчёт цыган…

— Все шесть десятков человек не разместятся здесь, и разумеется, господин Пенн предусмотрел для них жилища в Уэйнсборо и в Элизабеттауне.

Постукивая указательным пальцем по поверхности стола, пастор поинтересовался:

— Думаете, они согласятся разделиться? Или попросту остаться здесь? Я успел услышать, что они стремились попасть на западные территории.

Бенджамин Чемберс выдержал недолгую паузу. Он был взволнован и вместе с тем обеспокоен этим удивительным разнообразием рас и вероисповеданий среди колонистов Стерлинга, а также его личностью. За именем этого человека скрывалось нечто, отчего молодой Георг, по слухам, приказал своему дяде, герцогу Камберлендскому, нанять людей и привести Стерлинга назад. И не факт, что обязательно живым. Авось, те слухи про похищенную женщину окажутся правдой. С этим наверняка будут проблемы, если Стерлинг окажется несговорчивым.

— Вся проблема заключена только в желаниях их лидера, — произнёс Чемберс, наконец. — Женщины и дети устали, если они и запротестуют, то без энтузиазма. Мужчин там не так много, но Стерлинг должен осознавать риск и своё положение. Ему некуда деваться. Ситуация в колониях нестабильна. Отголоски войны с французами ещё дают о себе знать. Мы его убедим!

«Так его имя Стерлинг, — понял пастор и задумался. — Некий лорд, возомнивший себя Моисеем…»

Не прошло и минуты, как в дверь глухо постучали. И вот, наконец, перед четырьмя представителями провинции предстали шестеро колонистов: высокий мужчина с серыми глазами, тот самый, что скакал впереди всей колонны; ещё один, ростом пониже, с характерной для испанцев бородкой, улыбающийся и с любопытством осматривающий помещение; женщина в потрёпанном платке, завязанном на коротко стриженных волосах на манер моряков — у неё были тёмные глаза и пристальный суровый взгляд, отчего-то она напомнила пастору девиц из Сардинского королевства (он видел парочку таких, привезённых в Новый Свет в качестве рабынь); другой мужчина, низенький и немолодой, но крепкого телосложения, явно представительный цыган; черноволосый юноша с голубыми глазами, державшийся чуть позади остальных, весьма привлекательный и очень загорелый, на вид ему было не больше восемнадцати… Затем пастор с едва сдерживаемым вздохом перевёл взгляд на девушку, снявшую с головы капюшон…

Глава 3. Пять стрел

Форт Дэвидсон, Северная Каролина
1762 год, октябрь

Первым, что Мегера почувствовала после пробуждения, был резкий тычок ей в затылок чьего-то чужого локтя. Приподнявшись на своей узкой постели, кое-как продрав ото сна глаза и оглядевшись, она припомнила, что прошлым днём случилась большая попойка по случаю очередной победы британских солдат над французами на западе, в Луизиане. Так вот, получив долгожданное письмо от Стерлинга и Альварадо, отбивших с успехом Форт Сэнт-Луи, Сэмюель Дэвидсон — владелец земли и основатель форта здесь, в мирной Каролине, объявил двухдневные празднества. Мегера вдруг поняла, что не помнит, первый ли день они гуляли или же второй…

Её снова кто-то толкнул, теперь уже в бок. Женщина резко обернулась и узнала свою новую подружку — хорошенькую девчонку из племени катоба. Эта прелесть, лет семнадцати или восемнадцати — плохо говорила на английском, но они всё равно нашли общий язык; ещё больше Мегера удивилась, когда девушка сама залезла к ней в постель дня три назад. Мегера знала, что у неё нет родителей, и жила она под покровительством вождя, так что, да избавит их Бог, никто из племени не узнает, чем они тут с ней занимались.

— Тебе бы муженька найти, красотка. Сильного и любящего. Нарожала бы ему краснокожих деток… — бормотала Мегера прошлым вечером, когда они всей честной компанией собрались в хижине Дэвидсона. — А ты всё ко мне лезешь… Чего ж тебе неймётся, дурочка?

Девушка сидела рядом с ней за столом, улыбалась, как дурная, почти ни слова не понимая, и пыталась гладить Мегеру по голове ладонью. Бывшая пиратка была слишком пьяна и слишком одинока, чтобы противостоять её обаянию. Кроме этой девчонки из катоба к ним в форт то и дело ходили ещё двое молодых парней и одна женщина средних лет. Дружелюбные, они искали общения с колонистами — кто-то хотел выучить язык, кто-то интересовался религией и Библией. Сэмюель Дэвидсон и его люди хорошо ладили с племенем, обитая здесь уже несколько лет. Но Мегера знала, что катоба — это исключение из правил. Другие местные племена белых ненавидели, ни англичан, ни французов. Так что Стерлинг сделал верный выбор, когда оставил своих колонистов здесь, на попечении Дэвидсона.

— Как же я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, дикарочка, — шептала Мегера, разглядывая смуглое лицо девушки, — дай Бог, ни тебя, ни твоё племя не тронут эти жадные захватчики. Мы не такие, как они. Не такие. Мы просто хотим жить здесь, понимаешь?

— Панима-ау! — Девчушка-катоба так прелестно растягивала слова и так шаловливо тянула руки к платку на шее Мегеры, что та не могла не улыбаться в ответ.

— Ничего ты не понимаешь, — из-за шума вокруг, пьяных криков и визгов женщин её было едва слышно. — Надеюсь, нам с тобой больше не придётся хоронить соплеменников. Ни ваших, ни наших.

Мегера с грустью взглянула в окно, где на фоне багрового заката виднелись верхушки густого леса. Она заговорила, зная, что девушка и половины её речи не поймёт:

— Знаешь, когда мы только прибыли сюда, всё казалось таким радужным, прекрасным. Стерлинг знал эти места лучше всех нас. Потом пришло осознание, что ни одно отчаянное дело в мире не даётся легко. Поухатаны не пустили нас на свою территорию, потому что их вождь думал, будто Стерлинг возьмёт его дочь в жёны. А тот отказался, разумеется. Ха-а-ха! Видела бы ты, как мы улепётывали оттуда, опозоренные! Нас чуть ли не обратно к берегу согнали стрелами… поухатаны эти… Потом Стерлинг повёл нас на север. А там эти частные землевладельцы… все нас сторонились, потому что королевские шпионы уже нашептали местным, что ждёт тех, кто помогает разбойникам и врагам Георга!

Мегера залпом осушила свою кружку с разбавленным бренди и, рыгнув, как заправский моряк, выдохнула. Дикарка рядом с ней лишь хихикнула.

— А потом эта холера забрала некоторых наших ребят… Бедняги! И индейцы где-то по дороге подстрелили несчастных Генри Лионелла и Стивенсона! Хорошие были мужики… А полгода назад на нас напали в лесу, во время охоты, и там… там мы… Ах, дьявольщина! — она в сердцах стукнула себя кулаком по виску. — Вот так мы маялись на побережье, пока Томас не поборол себя и подружился с парочкой плантаторов. Пришлось чуть ли не ноги целовать им, чтобы его пригласили в Олбани. Благо, нашёлся там этот… Вашингтон и пообещал свою защиту! Как же много в этом мире значит подпись одного человечка на сраном листке бумаги… Ты знала, а?!

Девушка-катоба помотала головой и сочувствующе положил руку Мегере на плечо.

— Вот так мы и докочевали сюда, до мистера Дэвидсона, где он нас приютил на время. Храни Бог этого парня! Добрейший христианин!

Бывшая пиратка вскочила и закричала на всю хижину:

— За Сэмюеля Дэвидсона! Долгих лет жизни тебе, друг мой!

Послышались одобрительные возгласы, и вверх потянулись руки с кружками бренди или эля. Сам же Дэвидсон — двадцатипятилетний худощавый землевладелец, сидящий в конце длинного стола — скромно закивал, когда его наперебой стали хлопать по спине и благодарить.

Мегера сидела на краю койки и вспоминала, чем кончился праздник. Затем снова взглянула на спящую индейскую девушку. «Вот чем кончилось всё, — подумала она с усмешкой. — Ладно уж… Бог простит». Как и много раз прежде, ощущая себя грешной и виноватой, Мегера перекрестилась, мысленно помолилась, затем встала и подошла к окошку.

Утро было пасмурное, сырое. Ночью прошёл дождь. Но в форте всё было спокойно, довольно опрятно (для мелкого поселения); кое-где сновали куры, да собаки рылись среди объедков, выброшенных под окнами домов. Мегере здесь нравилось, как и большинству колонистов, ей хотелось бы остаться здесь. Местные племена индейцев были мирными, не трогали белых, а Мегере ох как не хотелось снова с ними сталкиваться.

Но всё зависело от решения Стерлинга. Едва он вернётся с фронта, им придётся решать — оставаться или двигаться туда, где им определят землю. Она читала его письма, где Стерлинг уверял, что Вашингтон, как делегат Палаты бюргеров [2], похлопочет за него и не бросит, поскольку ценит в нём воинский опыт. А ещё Вашингтон был решительно настроен против британских властей здесь, в колониях, так что насолить королю дружбой со Стерлингом он был рад гораздо больше.

Глава 4. Справедливость

Восточный ветер шепчет, что король Дании — Кнуд I — был дальним родичем самого Рагнара Лодброка. Он сверг предыдущего правителя, Сигтрюгга, а после правил три десятка лет. Но легенды называют его Жестоким и не признающим христианства.

Из дневников Тревора Смитта

***

С тяжёлым сердцем Джон отворил дверь в крохотное помещение, наверху башни, единственного укреплённого здания в форте — это было каменное здание в форме H — и под скрип петлей и половиц под ногами вошёл в тускло освещённую комнату. Растрёпанная и бледная, ссутулившись возле узкого окошка без стекла, Амелия стояла, опираясь плечом о стену, и глядела вдаль, на сиреневую полоску горизонта.

Когда он позвал сестру по имени, она не откликнулась, а продолжила смотреть в узенькую бойницу, словно там, за каменной стеной, видела нечто отличимое от постоянного пейзажа. Джон топтался у входа пару минут, затем сделал несколько шагов в середину комнаты. Казалось, лишь в тот момент она его заметила.

— Какие новости? — голос сестры был таким холодным и отстранённым, словно доносился с того света.

Джон ответил после тяжёлого вздоха:

— Допросили катоба, которые постоянно приходили в форт. Все они поначалу отрицали, что их племя пропустило ирокезов на свою территорию. Но сегодня днём двое мужчин признались, что их вождь сохранил с ирокезами договорённость… он уступил им две тропы и позволил делать с белыми, что те пожелают. Два племени слишком долго враждовали.

Амелия даже не повернула в его сторону голову. Получше вглядевшись в её профиль, Джон ощутил в груди болезненный укол. Ему показалось, что у Амелии посинели губы.

— А что… катоба из форта? — спросила она наконец.

— Один из них донёс вождю, что из поселения отправился отряд… на твои поиски. Видимо, тогда их и настигли где-то на дороге. Сестра! Тебе очень повезло, что ирокезы не напали на тебя в лесу! Если бы это случилось, я бы…

В конце концов она обернулась, и теперь Джон отчётливо видел и её лицо, посеревшее за столь короткое время, и тёмные круги под впалыми глазами, ставшими будто бы ещё больше, и потрескавшиеся губы, синеватые, как у утопленницы. За двое суток она так и не сменила одежды. Магдалена пыталась накормить свою воспитанницу, однако она практически ничего не ела и не пила. И, видимо, плохо спала.

— Два дня прошло, — произнесла она бесстрастно. — Я хочу, чтобы, как только придёт ответ на моё письмо, которое я отправила в Олбани, мне немедленно сообщили.

Молодой человек лишь кивнул. Его настолько потряс её вид и звенящая пустота её голоса, что он попросту не смог заставить себя говорить.

— Как там Джордж?

— Сносно… Он уже встаёт с постели…

— Хорошо, — Амелия прикрыла глаза, словно бы вот-вот могла упасть от усталости, — хорошо. Сколько человек отправили на поиски Жеана?

— Шестеро из людей мистера Дэвидсона и трое наших…

— Хорошо, — повторила она тем же пустым тоном. — Очень хорошо…

Обнимая себя руками, девушка отвернулась к бойнице. Некоторое время царило молчание, Джон не имел понятия, что ещё сказать. Что сделать, чтобы его сестра ожила. Жеан Брунель был её верным приятелем, той отдушиной, которую она находила в компании бывших пиратов, когда Магда, Мегера или даже Томас не могли вернуть ей эмоциональный подъём. Ещё в первые недели пребывания в Новом Свете, едва возникали всяческие трудности, молодой лоцман развлекал её и смешил так, как умел только он — совершенно открытый и наивный парень, и, это знали все окружающие, любящий её, как сестру. Неудивительно, что его похищение так её сломало.

Шансов отыскать его живым практически не было, о чём Амелии сказали сразу, едва Лионеллу оказали первую помощь. Местные знали о ненависти ирокезов к колонистам, и множество случаев, когда те пропадали без следа. Мегера, например, сомневалась, что они отыщут хотя бы его тело. Но Амелия упрямо твердила одно: она не успокоится и не позволит остальным сдаться, пока Жеан не вернётся в форт. Живым или мёртвым.

Джон в который раз издал вымученный вздох. Два дня Дэвидсон и его люди, те, кто был способен работать и трудиться, не переставали искать вдоль Милл Крик — ближайшего ручья — в надежде отыскать хоть какие-то следы; были проверены все тропы, проходящие рядом с поселением, но результатов это не дало.

Затем отправили поисковый отряд из самых опытных охотников. Мегера также ушла с ними. Джон прекрасно видел, как испортились их с Амелией отношения после похищения Брунеля, и он боялся, что это разобщит их окончательно, пока Стерлинг не вернётся. Иногда колонистам очень не хватало их предводителя.

Амелия отослала в Олбани письмо в надежде, что конгресс и собрание губернаторов отправят к ней на помощь солдат. В письме она весьма красноречиво разъяснила ситуацию, не забыв притом пояснить, кто она такая и кем была прежде, в Шотландии. В Олбани всё ещё оставались британские верноподданные, но большинство всё же выступали против короля, пытавшегося править колониями через океан, поэтому сочувствовали и поддерживали Стерлинга. Амелия надеялась, что за его преданность они помогут и ей…

Пока здесь, в Форт Дэвидсон, с волнением и трепетом ожидали новостей и ответа конгресса, Джон пытался разобраться, как привести сестру в чувства… Но вот, Амелия стояла здесь, глядя в бойницу башни с таким выражением лица, словно некие потусторонние силы захватили её тело, а её саму прогнали прочь.

Но то, что произнесла его сестра далее, заставило молодого человека дрожать, а его сердце — трепетать от испуга.

— Я виновата в том, что ушла тем утром без предупреждения. А Мегера виновата в том, что послала четверых безоружных мужчин на поиски, не обдумав ничего и разозлившись на меня. — Амелия повернула голову в сторону брата и выпрямилась, как натянутая струна. — Мы с ней ещё поплатимся за наши ошибки. Но пока этого не произошло, я заставлю заплатить других. Я хочу, чтобы катоба увидели и почувствовали, каково было мне… потерять того, кто мне дорог. Хочу, чтобы они страдали. Все они…

Глава 5. Мрачные отголоски

Замок Кемпбэлл, Гленфарг, Шотландия
1746 год, весна

Шум развеселившейся толпы и грохот десятков сапог о каменные плиты; грубые мужские и изредка женские голоса раздавались почти в каждом уголке замка; собаки лаяли, надрываясь, во внутреннем дворе, где пришлось расположиться и многим солдатам, так как в комнатах для них уже почти не было места — в общем, вся эта вакханалия звуков, раздающаяся в ночи, так доконала маленькую Амелию МакДональд, что ей пришлось забраться высоко на крепостную стену с восточной стороны. Улизнуть от няньки не составило труда — Магдалену то и дело дёргали, так как она была опытной прислугой. И, конечно, она должна была присматривать за малышкой Сарой. Когда её мысли вновь возвращались к Амелии, Магда попросту не успевала до неё добраться. Её внимание тут же переключалось на что-то ещё.

Впервые за долгое время Амелия ужасно пожалела о том, что она с родными не дома, в Хайленд, что отец занят этими дурацкими восстаниями, в которых она не видела никакого смысла, и что неясно было, когда же они все, наконец, вернутся назад. Шумные посиделки с товарищами отца по ночам уже не вызывали у девочки прежний восторг. К тому же она знала, что за этими сборищами последуют лишь битвы, и после очередной такой её отец вернётся угрюмый и всклокоченный, как побитый лис, и сообщит, что потерял ещё одного друга.

Даже последний дурак осознавал, что якобитам не победить англичан и принца Уильяма Августа, который так рьяно истреблял мятежников, что за глаза ему дали прозвище «мясник». Наслушавшись историй о Красавчике принце Чарли, о восстаниях и кровавых битвах, Амелия всё больше начинала ненавидеть то, с какой лёгкостью отец и даже мать бросаются в эту гущу событий, едва ли думая о последствиях. И всё ради очередного Стюарта, которому было плевать на союзников, и который наверняка уже был далеко от Шотландии, ведь после поражения при Каллодене он пропал, бросив выживших восставших.

Обо всё этом Амелия узнала из слухов и болтовни Магдалены. Разумеется, ни отец, ни мать не говорили о победе англичан при дочери. Они оба были слишком горды и упрямы.

На что ещё надеялись якобиты, было неясно; явно не на пощаду и милость короля и его безумного сына, однако продолжали поддерживать трусливого Стюарта и от столкновений не сбегали. Глядя на всё это со стороны, своим детским умом Амелия понимала, что оказалась частью затянувшейся бойни, исход которой могло решить лишь чудо.

Да, этой весенней ночью тоже было шумно. Якобиты, товарищи Джона МакДональда, разрабатывал очередной план мстительной битвы, и казалось, что дрались они уже от отчаяния, из последних сил. Упрямые горцы не хотели этого признавать. А всё, чего хотела маленькая Амелия — вернуться домой со своей семьёй, чтобы её новые братик или сестрёнка родились в спокойствии и мире.

За этими мыслями, блуждая по крепостной стене и изредка вглядываясь в чернеющий горизонт вдали, девочка не заметила, как через боевой ход прошёл её отец. В темноте, там, где не проникал свет фонаря, он дождался, пока Амелия подойдёт ближе, затем с победоносным кличем вскочил и схватил её, приподняв на руках высоко-высоко. Удивлённая и радостная Амелия вскрикнула, затем обняла отца за могучую шею.

— Что ты делаешь тут совсем одна, пташка моя? — спросил Джон МакДональд, и его светлые глаза озорно блеснули в полутьме. — Надоело якшаться с этими пьянчугами внизу?

Амелия кивнула и засмеялась, когда он пощекотал её шею пальцем.

— Ну прости ты их! Они не успокоятся, пока не опустошат все кладовые Кемпбэлла!.. Я тебя с самого утра не видел. Утомилась, да?

От него пахло терпким вином, по́том и влажной кожей от ремней на его одежде. Амелия обожала комбинацию этих запахов, поэтому каждый раз, как отец брал её на руки, ей хотелось лишь обнимать его, уткнувшись носом ему в шею или волосы. И чтобы это мягкое тёплое ощущение, разливающееся по её тельцу, никогда не покидало её.

Джон МакДональд — ещё молодой, высокий и вечно смеющийся, будто неунывающий зелёный юнец — усадил дочь на край парапета стены между зубцами, при этом подерживая её широкой ладонью, и стал, как и всегда, рассказывать о грядущем сражении. О том, что «надоевшие, словно мухи, англичане» не упустят возможности расправиться с его людьми, но отступать они не намерены, а намерены победить, и вот уж тогда, когда не останется ни одного грязного пса Камберлендского Мясника, желающего посигнуть на земли горных кланов — тогда-то они и вернутся домой.

Говорил он об этом и о многом другом воодушевлённо, с улыбкой на губах, не замечая даже, что Амелия уже опустила голову и, глядя на свои колени, едва его слушала. Отец делал это каждый раз, когда пытался успокоить её. Но по большей части лишь занимался самовнушением. Даже восьмилетняя Амелия это понимала.

В наступившей между отцом и дочерью тишине, когда слышны были только отголоски пирушки в замке да лай собак, Джон МакДональд ласково потрепал девочку по голове и произнёс:

— Всё это — наше путешествие, битвы и лишения — всё однажды закончится. Я знаю, что ты соскучилась по дому… И я знаю, как много ты понимаешь и хочешь сказать.

Амелия осознанно взглянула на него — его загорелое лицо с парой шрамов на подбородке находилось очень близко к её лицу.

— Но жизнь такова, что посвящая себя одному, ты непременно оказываешься втянутым в другое. От этого нельзя просто так освободиться. Нельзя отвернуться и уйти. Так или иначе приходится делать выбор.

— Тогда почему нельзя не воевать? — спросила девочка.

Вопрос этот как-то раз высказала вслух её младшая сестра, и сейчас Амелия внезапно о нём вспомнила. И после небольшой паузы отец сказал:

— Иногда не воевать просто нельзя, пташка.

— Почему?

— Потому что люди разные. Оттого и войны разные. Нельзя заставить кого-то сложить оружие. Нельзя заставить кого-то говорить о мире или сдаться.

— Если бы не было войны, мы остались бы дома… — пробормотала Амелия.

Глава 6. Post tenebras lux

Восточный ветер шепчет, что правитель Норвегии и Дании, Магнус I Добрый, втайне любил слушать сказания о Сурте — владыке огненных великанов в Муспельхейме — который в день гибели всего живого встаёт со своего трона и отправляется в мир людей и в мир богов-асов, чтобы испепелить врагов пламенным мечом.

Из дневников Тревора Смитта

***

Долгожданная встреча, обещавшая в идеале стать счастливой, получилась какой-то сумбурной и неловкой. Разумеется, вернувшиеся после затяжных стычек с французами мужчины не ожидали, что найдут вход в форт Дэвидсон для них закрытым, а сам господин Франклин вручит им приказ губернатора штата о выселении.

Деваться было некуда — пришлось сделать небольшую остановку вблизи дороги. Недалеко находилась просторная поляна: с одной стороны обрыв утёса, а с другой — такой же густой лес, как и все леса вдоль тракта. Довольно неплохое место для лагеря.

Со времени последнего доклада Фредерика Халсторна прошло больше месяца, и, благо для всех оставшихся в форте колонистов, с тех пор в отряде Стерлинга не убыло. Двое были ранены, ещё один мужчина лишился пары пальцев, но в остальном-таки жёны получили назад своих мужей, а дети — отцов. Мавр Эмир, всюду сопровождавший бывшего капитана Диомара, и вовсе оглох после взрыва, случившегося вблизи него, однако ему было радостно вернуться к своим, и теперь он счастливо нянчил малыша Дженни на своих могучих руках.

Эрнан де Альварадо, конечно, был уже не настолько крепок (в Луизиане он чем-то переболел), но всё так же самоуверен, и его горящий взгляд не потерял былую искру. Чего сложно было сказать о мистере Халсторне. Он не был человеком войны, и на передовой ему пришлось тяжело. Как он сам позже говорил, если бы не Томас, он бы не вернулся назад.

Ещё год назад не терявший надежды завоевать Мегеру господин Халсторн, а нынче оставивший всякую надежду на это, мужчина стоял рядом с бывшей пираткой возле высокого хвойного дерева и слушал её красочный рассказ о том, что произошло в форте в его отсутствие.

По окончании этого рассказа Мегера вздохнула и посмотрела на Халсторна, который был заметно бледен.

— Я понимаю… вернее… я представлял себе… Но это! — он качнул головой, затем потёр глаза. — Ужасно! Просто ужасно! Бедняга Клейтон… и Жеан! Какие мучения он перенёс перед смертью? Вот же дьявольщина!

Мегера кивала, глядя на вставший на поляне караван и разделившихся на несколько групп колонистов. Фредерик утёр высохшие губы рукой, затем повернул голову в сторону края утёса, где на поваленном дереве сидела в одиночестве Амелия.

— Бедная… Как ей дались все эти жертвы? Даже подумать страшно, учитывая её шаткое восприятие…

— Что за?! Ты себя слышишь? Я же только что всё рассказала! Из-за неё на охоте мы потеряли Клейтона! Из-за неё ирокезы расправились с Брунелем…

— Мегера… чёрт возьми!

— Что? Так и будешь её опекать? Она уже не наивное дитя! О, Господи, Фредерик! О чём вы с Диомаром думали, когда оставляли нас на неё?

Халсторн взглянул на всклокоченную, похожую на встревоженного воробья, женщину, и сказал:

— Мегера, она же не убивала их. И она явно этого не желала. Правда в том, что так сложились обстоятельства.

— Правда в том, что Томас не должен был бросать свою полоумную жену одну.

— Т-ты… о чём ты?

Она молчала, глядя в сторону.

— Насколько всё плохо?

— Иногда она болтает сама с собой, — пробормотала Мегера тихо. — Джон всё видел. Этой девчонке, застрявшей где-то в собственном мире, нужна помощь. Запомни, Фредерик. Если он сделает это снова… если снова бросит её ради войны… она такое натворит…

И Мегера многозначительно покрутила пальцем в воздухе. На её слова Халсторн не нашёлся, что сказать. В каком-то смысле она была права. Да, уходя, они оставляли Амелию в расстроенных чувствах. Но все думали, что она лишь соскучится по мужу. А теперь выясняется, что тьма, царившая в её душе ещё там, на Гебридах, будто бы вернулась.

Халсторн мало, что в этом понимал. Но одно он знал точно: некогда Мегера очень любила Амелию, а теперь будто бы боялась её. А без веских причин она не стала бы себе изменять, никогда.

Конечно, Амелия, сидевшая вблизи края утёса, не слышала их разговора. Она почти не слышала болтовни колонистов позади себя. Перед её взором открывался захватывающий вид на бесконечные леса Северной Каролины, будто чьей-то ловкой рукой разделённые ровной лентой реки. Высота и воздух здесь могли вскружить голову, и ощущалась прохлада, которую вместе с запахами влажной земли и воды нёс сюда ветер.

Амелию давно уже не радовали все эти виды. Всего полчаса назад она, наконец, получила то, о чём мечтала последние месяцы, но её сердце будто бы разрывалось на части. Когда она увидела Томаса на дороге — он правил небольшой телегой, сидя рядом с Альварадо — ей хотелось закричать, но она сама не знала, от счастья или гнева. Так что она просто посмотрела на него, окинув беглым взглядом с ног до головы, затем развернулась и ушла, спрятавшись за толпой колонистов.

И сейчас, убежав ото всех, она едва сдерживалась, чтобы не заплакать, потому что наконец поняла — отклик её сердца сравним с ударом стрелы в грудь. Она больше не ощущала трепета, не чувствовала тепла и жгучего возбуждения. Отсутствие Томаса стало таким жестоким предательством, что она словно нарочно боролась с радостью от его возвращения.

— Ну разумеется, он бросил тебя ради более заманчивого развлечения, — прошелестел знакомый голос откуда-то из-за ближайшего дерева. — Твоей соперницей оказалась война. И ты проиграла.

Амелия ничего ей не ответила, просто продолжила смотреть на горизонт, где тучи уже почти рассеялись.

— Или ты и вовсе разлюбила его? Конечно, он больше не похож на таинственного пирата, готового положить к твоим ногам весь Новый Свет… да? Как скоротечны человеческие чувства!