Мы не говорим об этом

Глава 1

Париж поздней весной пахнет чем-то странным — смесью свежего хлеба из булочной за углом, сырой мостовой после утреннего дождя и кофе, пролившегося на столик в уличном кафе. Я шла рядом с Джозефом, и нам не нужно было ничего говорить — мы просто слушали, как под нашими шагами скрипят старые камни тротуара.

Когда-то такие вечера были нашим обычным делом. Без планов, без компаний, без людей, которых мы оба не любили. Просто мы двое и город. Но теперь… таких прогулок почти не осталось.

— Давно так не гуляли, — сказала я, глядя на свет фонаря, падающий на мокрый асфальт.

— Да, — он ответил быстро, но взгляд его скользнул куда-то в сторону, в глубь улицы, где неоновые вывески уже разрезали сумерки.

Мы дошли до перекрёстка. Витрина маленькой кондитерской горела мягким золотым светом, и на секунду я почти предложила зайти. Но он опередил меня.

— Слушай… — Джозеф кашлянул и сунул руки в карманы. — У меня вечером одно… мероприятие.

— Мероприятие, — повторила я с лёгкой насмешкой. — Звучит официально.

— Ну… клуб, — сказал он слишком быстро. — Матис позвал.

— Матис, — произнесла я, хотя внутри что-то неприятно сжалось.

Он пожал плечами, признавая вину.
— Я, честно говоря, не собирался тебе говорить.

— Почему? — спросила я, хотя ответ была уверена, что знаю.

— Потому что… ну, ты же не любишь всё это. Музыка, толпа… алкоголь, — он произнёс последнее слово тихо, словно пробуя на вкус. — Ты будешь косо смотреть, и мне… не весело так.

Я остановилась, глядя на него прямо.
— И всё же ты говоришь мне.

— Потому что… — он потер шею, — потому что мне было бы гадко, если бы ты узнала потом. Так что… хочешь пойти?

Его голос был настолько неуверенным, что в нём слышалось: «Откажись. Пожалуйста, откажись».
Но я кивнула.

— Хочу.

Он поднял брови.
— Серьёзно?

— Серьёзно.

***

Дома я долго стояла у шкафа, перебирая вешалки. Это был не просто клуб — в Париже есть места, куда можно попасть лишь будучи частью определённого круга. Частная школа, дети дипломатов, адвокатов, дизайнеров… Джозеф оказался среди них. Людей, которые знали друг друга с детства и жили в мире, где шёлковые скатерти и картины в гостиной — норма.
Я тоже принадлежала к этому миру. Мои родители когда-то вместе вели бизнес с родителями Джозефа — это и стало причиной, по которой мы с ним подружились ещё в детстве. Наша дружба была словно нитка, что прошла сквозь годы, даже когда все вокруг менялось.

На кухне пахло мятой — этот аромат пробрался даже в мою комнату, оторвал от вешалок и заставил выйти посмотреть, что делает мама. Она заваривала свой вечерний чай, стоя у окна, и мягкий свет лампы подсвечивал её золотистые волосы, уложенные в идеальные, чуть небрежные локоны. В плавной линии её спины, в том, как она держала чашку, читалось врождённое благородство, которое нельзя было не заметить. Высокая, с тонкими чертами лица, она всегда умела привлекать взгляды — в молодости у неё было немало поклонников, да и сейчас, кажется, ничего не изменилось. Она всегда красилась в блондинку, и это золото волос стало её визитной карточкой.

Я же в неё пошла мало. От отца мне достался невысокий рост, тёмные волосы и взгляд, в котором часто угадывалась неуверенность. Мама умела входить в комнату так, что разговоры замирали; я же привыкла стоять чуть в стороне, наблюдать, а не быть в центре внимания.

— Ты сегодня поздно? — спросила мама, не отрываясь от чайной пары.
— Пойду с Джозефом.
— Куда?
— В клуб.

Её брови слегка приподнялись.
— Ты? В клуб?

Я пожала плечами.
— Надо же когда-то попробовать.

— Это тот, на Монмартре? — уточнила она.
— Да.

Она кивнула, словно всё встало на свои места. Она любила Джозефа — он был тем самым «надёжным мальчиком из хорошей семьи», которого приглашают на семейные обеды. К тому же, парижский менталитет другой: здесь не считают, что подростки должны сидеть дома до восемнадцати. Здесь верят, что свобода воспитывает ответственность.

— Возьми шарф, вечерами прохладно, — сказала она, помешивая чай ложкой. — И… будь осторожна.

Я вернулась в комнату и выбрала короткое чёрное платье — сдержанное, без показной дерзости, лёгкое пальто цвета мокрого асфальта и шарф, который мама велела взять из-за прохладного осеннего вечера. На ноги надела чёрные кожаные ботильоны на невысоком каблуке — достаточно элегантные для клуба и тёплые для парижских улиц в октябре. Волосы я оставила распущенными, слегка подкрутив кончики феном, а потом взъерошила их пальцами, чтобы волна выглядела мягкой и естественной.

***

Через полчаса я спустилась вниз. Машина Джозефа стояла на обочине у крыльца дома, и свет фар мягко разрезал тёмный осенний воздух. Я открыла дверцу, и тёплый поток воздуха из салона коснулся лица. Внутри пахло его парфюмом — сдержанным, дорогим, с нотами кедра — и чем-то ещё… новым, чуть сладким, чуть острым, будто только что распакованной кожаной курткой.

Я скользнула на сиденье, поправив пальто и шарф. Джозеф, держа руку на руле, медленно повернул голову. Его взгляд скользнул от моих ботильонов до глаз, задержавшись на губах, и в уголке рта мелькнула едва заметная тень улыбки — не насмешка, но что-то близкое. Он смотрел так, словно пытался понять, что я чувствую, или запомнить меня именно такой.

— Не ожидал, что ты согласишься, — сказал он, когда я пристегнулась.

— А я не ожидала, что ты позовёшь.

Он ухмыльнулся, но не ответил.

Я успела разглядеть его получше, когда он повернулся ко мне. Джозеф был смугловатым, с тёплым оттенком кожи, который он, вероятно, унаследовал от бабушки по отцовской линии — женщины с острова Ямайка, с гладкой тёмной кожей и выразительными глазами. Его кудрявые тёмные волосы казались живыми: отдельные пряди слегка подпрыгивали от лёгкого сквозняка, проникавшего через приоткрытую форточку, будто сами дышали. Волосы выглядели так, будто он только что прошёлся под лёгким дождём — немного растрёпанные, но невероятно притягательные.