Мышонок

Мышонок

Мышонок

— У... Как я зла! Ужасно зла! Да просто в бешенстве! — пыхтела я. — Как они посмели! — сердце колотилось, выискивая, на ком бы сорвать гнев, злые слёзы застилали глаза, руки сжимались в кулаки... Я неслась по коридору, выкрикивая проклятья: — Да я им покажу!

О! Заметила вазу на туалетном столике. Приятный сердцу грохот и мелкие живописные осколки на ковре немного остудили пыл.

— Слуги уберут…

Влетела в гостиную, и глаза заметались по комнате... Что бы ещё разбить? Нет, есть идея лучше. Мама только в прошлом году сделала ремонт в гостиной, долго выбирая ткань для обивки... Красивый гладкий шёлк персикового цвета с вышитыми узорами диковинных птиц ей привезли из самого Оратайя. Вот она — месть! Я взяла в руки виноград, лежавший в вазе, и сжала в руке — сок потёк по пальцам...

— Значит, капризная? Избалованная? — и растёрла виноград по шёлку...

Пять минут назад моя привычная предсказуемая жизнь дала трещину. Я случайно подслушала разговор родителей...
А ведь сегодняшний день собирался стать самым (если честно, то одним из самых) счастливым днём в моей жизни. Сегодня мой день рождения! Мне семнадцать... И я давно намекнула родителям, что хочу получить в подарок... Даже не намекнула, а сказала прямо: наш сосед, маркиз Бермонд, выставил на продажу своего лучшего скакуна, побеждавшего в многочисленных скачках — вороного красавца Дэймона.
— Ну и что, что цена завышена? — думала я злобно. — Ну и что, что нрав у коня премерзкий, и он затоптал уже двух конюхов? Сами виноваты, остолопы... Я-то умею обращаться с лошадьми!
А они мне — жемчужное ожерелье. Да пусть засунут его себе...

— Наша дочь до нельзя избалована и капризна. Её своенравие переходит все границы, — голос мамы до сих пор звучал в голове.
— Но, дорогая... — это папа, — девочка уже взрослая...
— Андре, я слишком долго смотрела сквозь пальцы на её воспитание, — в голосе мамы зазвучали металлические нотки, — конечно, в этом есть и моя вина...
Это она намекает на то, что только спустя четырнадцать лет после моего рождения она смогла родить папе сына — моего брата Сержа. Так что наследником моего отца, барона Родина, четырнадцать лет была я...
— Александре уже семнадцать, ты же знаешь, в этом году мы едем в столицу, ко двору, а девочка даже прилично танцевать не умеет, не то что флиртовать! — фыркала мама.
И всё я умею, даже целовалась с Паулем, младшим сыном маркиза Бермонда... И совсем не понравилось. Мокро как-то...

— Но, милая, — голос папы, — Александра так хотела этого вороного. Я обещал ей.
— Ничего с ней не случится. Пора уже знать, что не все её желания должны исполняться. Ты слишком её разбаловал, Андре. Она не будет всю жизнь носиться по полям на своих лошадях и участвовать в скачках. Пора уже подумать о замужестве. Наш сосед, барон Рофул, приезжал на неделе. Просит её руки. Богатый, ещё молодой. Отличная партия для Александры...

Дальше я уже не слушала: от злости тряслись руки, и глаза заволокло пеленой.
"Ага, знаю я этого Рофула. Мерзкий старикашка — тридцать лет, двое детей. А жену похоронил только в позапрошлом году! Не бывать этому!"

После шёлковой обивки пришёл черёд любимого маминого фарфора.
— Нет, всё как-то мелко, по-детски, — призадумалась я. — Надо придумать месть серьёзнее! Чтобы они поняли... — что поняли, я так и не смогла сформулировать... Мысли метались, как мыши в кладовке при резко включённом свете, беспорядочно и сумбурно. — Отомщу! Пусть поплачут, пусть поймут, что нельзя со мной так!

Я дожила до семнадцати лет с полной и безоговорочной уверенностью, что мир крутится исключительно вокруг моей царственной особы и всё в нём происходит по моему велению. За всю мою жизнь я не слышала ни единого громкого слова, меня ни разу не наказывали, не ставили в угол: мои желания и капризы всегда выполнялись безоговорочно.

После моего рождения мама долго болела, и врачи запрещали ей иметь детей. Я была с детства предоставлена сама себе. После того как меня забрали от кормилицы и няньки и отдали гувернантке (этак лет с шести), папа взялся делать из меня свою наследницу. На шестилетие мне купили пони... На десятилетие — маленькую коляску, на двенадцатилетие — настоящую взрослую лошадь. Папа учил меня разбираться в породах лошадей и собак, брал на охоту, учил стрелять из лука. Кстати, стрелять я научилась довольно прилично — у меня оказался меткий глаз и хорошая дальнозоркость. С пятидесяти шагов я попадала в медяшку. Только силёнок маловато было натянуть тетиву. В четырнадцать я имела свой выезд, небольшую конюшню и отдельного конюха. В шестнадцать мне подарили дорогущий арбалет, инкрустированный серебром (папа привёз из самой столицы) с механическим взводом и набором стрел. Естественно, кукол, платьев и украшений у меня тоже было предостаточно.

Мама не занималась моим воспитанием почти до пятнадцати лет. Сначала, после моего рождения, она болела и почти не выходила из своей комнаты, потом ездила часто и подолгу на воды, к морю. Потом, помню, толпы её подружек, собирающихся на чаепитие в будуаре... максимум, что мне перепадало за день, — это приглаживание по голове, ласковый короткий кивок и вопрос: «Ты хорошо покушала?..» А обратила на меня пристальное внимание только после рождения Сержа, и то только когда увидела в окне, как я лихо несусь, сломя голову, перепрыгивая через ограду на своём вороном Карте. Этот день и стал поворотным в моей жизни, началом «маминого» воспитания... Пошли платья, украшения, танцы, балы... эх...

Мысли опять заметались, в голове забрезжила настоящая «взрослая» месть.
— Убегу из дома! Вот тогда точно поплачут! — отличная идея. Один раз я уже сбегала — в четырнадцать лет... Помню, что папа запретил мне участвовать в местных ежегодных скачках — сказал, что слишком маленькая... Я убежала в наш охотничий домик в лесу и прожила там целых два дня, пока меня не нашли... Мне ужасно понравилось: ела я украденный на кухне окорок и фрукты, сорванные в саду... наслаждалась абсолютной свободой и делала, что хотела... Потом, правда, отругали, но не сильно... Целый год мне позволяли делать всё, что хочу... И через год папа разрешил участвовать в скачках... Так что способ проверенный...