На чужом месте

Не моё место

Я проснулась от запаха подгоревшего тоста и голоса тёти, зовущего кого-то — не меня. У них всегда так: зовут по привычке, а потом вспоминают, кто остался дома.

— Никки, вставай, пожалуйста! Мне нужно через час быть в больнице!

Я натянула толстовку, не глядя, какая. Главное — с длинными рукавами. Никто не должен видеть то, что под ней.

Тётя Эллен — старшая сестра мамы. В детстве она всегда казалась мне ярче, громче, правильнее. Своё мнение у неё было обо всём. Даже когда её не спрашивали.

После того как мама легла в онкоцентр, у нас не было вариантов. Меня никто не спрашивал.

— Это временно, пока всё не стабилизируется, — сказала тётя.

Она не сказала, пока она не умрёт. Но это значило тоже самое.

— У тебя ведь каникулы скоро, тебе даже в плюс, сменишь обстановку.

Сменить обстановку — классная фраза. Только вот я не собиралась менять жизнь на чужую кухню, чужую ванну и чужую кровать, которую до этого занимала Клэр. Иногда, я вспоминаю наш старый дом. Он стоял в тихом пригороде — далеко от шума города, от кампуса, от всего. Добраться до университета занимало вечность, особенно зимой, когда автобусы опаздывали или вообще не приезжали.

Но я любила тот дом.

Он был немного скрипучим, с облупившейся краской на подоконниках и неработающим звонком, который мама так и не починила. Но в нём всегда пахло мятным чаем и свежими оладьями. У нас был маленький сад, где летом мама высаживала цветы, а я сидела на ступеньках и читала старые книги из библиотеки.

Там было ощущение безопасности.

Там была мама.

Сейчас всё другое. И не потому что я взрослая. Просто тот дом остался в прошлом. И иногда мне кажется, что вместе с ним — и я тоже.

Я вошла на кухню. Тётя уже одевалась — пальто, ключи в руке, чашка кофе на ходу.

— Там на столе яичница. Не знаю, что ты любишь на завтрак, поэтому сделала тоже что и себе, — пробормотала она.

— Я не капризная, — ответила я, пожав плечам.

— Знаю, — и вдруг, немного тише: — Спасибо, что держишься.

Она замолчала. Потом добавила, уже другим голосом:

— Как ты знаешь, Клэр сломала ногу. У неё сегодня неделя стажировки — ты помнишь?

— Нет.

— Я договорилась с её куратором, чтобы ты пошла вместо неё. Опыт, практика… тебе пойдёт в зачёт.

Я посмотрела на неё.

— Но я не хочу.

— Я знаю. Просто… ты ведь всё равно пока…

Она не договорила, но я знала о чем она думает.

В доме тёти Эллен всё работает, как часы. Будильник в 6:30. Завтрак до 7. Клэр выходит в 7:45. Даже болезни у них — по расписанию. Только я всё порчу. Я не умею быть «вовремя». Я просто… существую. Слишком тихо, слишком мрачно, слишком неправильно. Иногда мне кажется, что даже звук моих шагов тут не тот.

— Я напишу Клэр, — сказала тётя, собираясь уходить. — Пусть скинет тебе адрес компании. Ты не волнуйся, там всё просто.

— Я и не волнуюсь, – сказала я, играя вилкой с яичницей в тарелке.

Она остановилась в дверях. Посмотрела на меня, будто хотела что-то сказать. Может — обнять?

Но просто кивнула.

— Вечером заеду в клинику. Если хочешь — пиши, как пройдёт день.

— Не хочу.

Она закрыла дверь и кажется даже не услышала моего ответа.

Я осталась одна. В её доме. На месте Клэр. В жизни, где меня не должно было быть.

Я сидела и смотрела на закрытую дверь. Тишина в этом доме не была тишиной. Она — как серая пыль: не видно, но в лёгких оседает.

Зайдя в комнату, я села на кровать. Ту самую, где раньше спала Клэр. Моя двоюродная сестра всегда была особенной. В её комнате стоял запах парфюма, разбавленного запахом дорогого лака для волос и любимого ванильного крема. Она любила порядок, глянцевые журналы и умела завести разговор с кем угодно — даже с доставщиком пиццы, который, по её словам, однажды сделал ей комплимент за чувство стиля.

Клэр была такой, какой меня не могли — и, наверное, не хотели — видеть. Словно из другой жизни, другого мира. Светлые, как молоко, волосы; идеально гладкая кожа; зелёные глаза с длинными ресницами и невесомая походка, как у тех девушек, которые умеют красиво уходить. В ней было всё, что цепляло взгляд с первого раза, — и всё, от чего я хотела отвернуться.

Я рядом с ней казалась себе… грубой. Более настоящей, но и более чужой. Тёмные волосы, остриженные чуть ниже плеч. Веснушки, которые ни одна тональная основа не могла скрыть. Джинсы, старые худи, татуировки, спрятанные под рукавами — как тайные письма самой себе из прошлого. Даже мой голос звучал иначе — тише, резче, с осторожностью, будто я извинялась за своё присутствие.

Клэр — будто зеркало, в котором мне не хотелось отражаться.

Я не завидовала ей. Просто рядом с ней я всегда чувствовала, насколько мы разные. И как трудно быть принятой в доме, где тебя не ждали, даже если никто этого не сказал вслух.

Когда я только переехала к ним, она встречала меня с натянутой улыбкой. Не потому что была жестокой — скорее, потому что её идеальный мир внезапно сдвинулся, освободив в нём место для меня.

Спустя пару недель Клэр собрала вещи и уехала к своему парню. Сказала, что «так будет лучше для всех», и я не стала спорить. Может, ей действительно было тяжело делить с кем-то тётю, внимание и тишину в доме.

Вдруг в голове щёлкнуло — как кадр из другого фильма.

Мама лежала в палате, капельница капала слишком громко. Она не спала. Смотрела в окно, где ничего не происходило. Просто серый день.

— Ника, я знаю, что ты злишься.

Я молчала. Я уже тогда училась молчать, потому что слова только мешали.

— Если я не справлюсь… — она кашлянула, — …это не потому, что ты недостаточно старалась.

Я подняла на нее свои глаза.

— Мам…

— Я хочу, чтобы ты знала: ты — моя гордость. Не потому, что ты сильная. А потому что ты — живая, несмотря на всё.

Она положила ладонь на мою руку. Холодную, почти прозрачную.

— Не проси у мира, чтобы он тебя понял. Просто не предавай себя.

Я закрыла глаза. Иногда мне казалось, что она всё ещё рядом. Иногда — что я уже давно потеряла её, просто ее тело осталось ждать конца.