На краю безумия

Глава 1

Мэддокс.

Пот щипал мне глаза, смешиваясь с металлическим привкусом крови Леона. Он лежал там, разбитая куча на матовом холсте, его мольбы о пощаде были жалким хныканьем, потерянным в реве моего собственного прерывистого дыхания.
—Оставь меня, — прохрипел он, его голос был сдавленным хрипом. —Я совершил ошибку, бросив тебе вызов. Ошибка? Он совершил ошибку, думая, что сможет противостоять Мне. Ошибка, недооценив холодное, жестокое удовлетворение, которое я получал от сокрушения своих противников.

Мои костяшки ныли, приятная боль, которая отражала пульсацию в моих висках. Каждый удар был преднамеренным, точным, каждый был тщательно нанесенным ударом молота, направленным на разрушение его воли, его уверенности, самого его существа. Треск костей, тошнотворный стук плоти о плоть — эти звуки были симфонией моей победы. Страх в его глазах, влажный блеск его потной кожи — вот что было наградой.

Крик Марины прорезал воздух, пронзительный контрапункт симфонии насилия.
—Мэддокс! Мэддокс! Ты убьешь его! Убить его? Мысль была почти... заманчивой. Но нет, это было бы слишком чисто, слишком быстро. Он заслуживал большего, чем смерть; он заслуживал узнать всю меру моего гнева.
Марина, Моя игрушка. Она всегда была там, паря на краю моего мира, ее присутствие было постоянным напоминанием о моей силе, ее страх был топливом, которое разжигало мою ярость. Ее рука, осторожное прикосновение к моей руке, была встречена яростным толчком. —Не трогай меня! — взревел я, ярость загнанного в угол зверя вырывалась из моей груди. Ее прошептанные извинения затерялись в эхе моей собственной ярости.

Я двинулся к Леону, его неглубокое дыхание было единственным звуком в удушающей тишине. Он был сломленным человеком, сломанной игрушкой, и моя власть над ним была абсолютной. Я наклонился, мое лицо было в дюймах от его лица, и выплюнул слова, словно яд. —Ты кусок дерьма, — прорычал я, мой голос был хриплым от презрения.
—Подумай дважды, прежде чем снова перейдешь мне дорогу. Ты понял?! Его хныканье было моим подтверждением.

Я взглянул на Марину, ее глаза расширились от ужаса, ее тело дрожало. Затем я повернулся и ушел, оставив их обоих в вонючем после моего доминирования. Кровь на моих руках была знаком моей победы, напоминанием о моей силе. В раздевалке тишина была желанным облегчением после яростной бури, которую я развязал. Я снял перчатки, кожа была прохладной по сравнению с теплом моей кожи, осязаемое представление контроля, который я осуществлял. Победа была на вкус сладкой, терпкой и полностью удовлетворяющей.

Воздух в раздевалке был пропитан запахом пота, крови и чего-то еще... чего-то первобытного. Отголоски моей победы все еще раздавались в тишине, низкий гул, который резонировал глубоко в моих костях. Я чувствовал затяжной азарт борьбы, грубую силу, струящуюся по моим венам, мощный коктейль из адреналина и удовлетворения. Затем я услышал ее шаги, легкие и нерешительные, следовавшие за мной. Марина.

Ее всегда тянуло к последствиям моего насилия, как мотылька к пламени. Она знала, кем я был, кем я мог быть, и все же она все равно приползала обратно. Это было свидетельством моего господства, моей власти над ней.

—Мэддокс, — выдохнула она, ее голос был еле слышен, — тебе нужна помощь… чтобы расслабиться? Вопрос повис в воздухе, жалкое предложение от женщины, которая знала свое место, которая понимала условия своего подчинения.

—Какого хрена ты думаешь?— прорычал я, мой голос был грубым и гортанным. Слова едва успели сформироваться, как последовала команда, резкая и жестокая. —На колени.

Глухой стук ее коленей о холодную плитку был резким и мгновенным, звук эхом разнесся в удушающей тишине раздевалки. Она стояла на коленях, опустив голову, ее темные волосы каскадом падали на плечи, как саван. Ее тело дрожало, безмолвное свидетельство страха, который она так тщательно скрывала. Я наблюдал за ней, едва уловимая дрожь ее рук, едва заметный подъем и опускание ее груди — все это было свидетельством ее полной покорности.

—Опусти свои чертовы глаза, — рявкнул я, и мой голос превратился в ядовитое шипение. —И не смей поднимать глаза, пока я трахаю твой рот.
Мне противно смотреть на тебя. Слова были жестокими, преднамеренными, призванными лишить ее остатков достоинства.
Я начал раздеваться, движения были осознанными, рассчитанными. Каждый сброшенный мною предмет одежды был слоем моего контроля, сбрасываемого, символом моего неминуемого освобождения.
Я пользуюсь небольшим отверстием, и вставляю свой член в ее губы.
Она вскрикивает от полноты, открывая рот шире и позволяя мне вставить член глубже в ее рот, пока я не упираюсь в заднюю стенку ее горла и начинаю вбиваться со всей силой.
— Шире блять. — кричу на неё — Теперь будь послушной девочкой, и соси.
Я вытаскиваю на несколько сантиметров, оставляя внутри только кончик, чтобы она не могла зажать рот, а затем ввожу снова.
Она подается назад, притягивая меня в рот, втягивая щеки, когда я снова ударяюсь о заднюю стенку ее горла и кончаю.
—А... Ты не будешь меня трахать? —спрашивает она.
Отодвигаясь от не я произношу:
—Шлюхи не должны получать удовольствия.
Она осталась на коленях, ее тело было истощено, ее дух был раздавлен. Я чувствовал странное чувство пустоты, пустоты, которую никакое физическое удовлетворение не могло заполнить. Власть, которой я обладал над ней, была огромной, полной, но она оставляла меня чувствовать себя пустым, неудовлетворенным. Марина была инструментом, средством для достижения цели, но ее полное подчинение, ее полное отсутствие воли только подчеркивали мое собственное фундаментальное одиночество. Эта пустота была постоянным спутником, суровым напоминанием о том, что даже самый абсолютный контроль не может заполнить пустоту внутри. Я встал, оставив ее там, сломанную вещь, и пошел прочь. Кровь и пот на полу казались менее значительными, чем пустота, растущая внутри меня.

***
Лос-Анджелес раскалился до предела. Воздух, густой и сладковатый от выхлопных газов и жары, висел над городом, словно невидимая пелена. Я сплюнул на асфальт, его блеск отражал безжалостное солнце. Ужасно. Все это было ужасно. Этот город, эта жара, эта… пустота внутри меня. Пустота, которую я пытался заполнить, но безуспешно.

Глава 2

Мелани.

Сердце колотилось, барабаня в ушах. Каждая секунда тянулась, словно вечность. Мама задыхалась, её лицо искажала боль, а её руки сжимали мои с такой силой, что костяшки побелели. Я чувствовала, как паника сдавливает горло, перехватывает дыхание. "Скорая? Нет, такси быстрее!" – пронеслось в голове. Набирала номер, пальцы дрожали, словно листья на ветру.

— Такси! Быстро! На улицу… — голос сорвался, слова путались, и я снова повторила: — Мама… маме плохо!

Трубка упала, я уже не слышала ответов оператора, только хрипы мамы, её прерывистые, болезненные вдохи. Я помогла ей подняться, поддерживая под локоть, чувствуя, как её тело обмякло, как будто выпустило весь воздух. На улице я посадила её в такси, сама залезла рядом, прижимая её к себе.

— Отвезите нас в больницу Святого Георгия, пожалуйста, быстрее! – прокричала я, глаза застилали слезы.

Водитель, мужчина с заботливым лицом, кивнул, не говоря ни слова. Двигатель вспыхнул, машина рванулась с места. Время словно ускорилось, каждая секунда наполнялась огромным количеством боли и страха.

— Мелани… дочка… — голос мамы был слабый, едва слышный. – Разве ты не видишь, как мне нездоровится? Может… может просто мое время пришло…

Эти слова пронзили меня, как острый нож. Я не могла этого допустить. Не сейчас. Не после всего, что мы пережили. Не после смерти папы.

— Не говори глупостей, мама! – рявкнула я, голос срывался, наполнялся отчаянием. – Ты не можешь оставить меня! Как папа… Ты меня поняла?! Ты… ты не можешь…

Я стиснула её руку, впиваясь в нее пальцами. Её хрупкое тело дрожало, дыхание становилось все более прерывистым.

— Может… может твой папа соскучился по мне, Мелани? – прошептала она, её глаза закрылись.

Слезы хлынули градом. Я вцепилась в её руку еще сильнее, сжимая её до боли.

— Мама! Прошу тебя, замолчи! – выкрикнула я, обращаясь к ней и одновременно к водителю. – Пожалуйста, езжайте быстрее!

Водитель взглянул в зеркало заднего вида. Его лицо было серьезным, сосредоточенным. Он уже ехал на максимальной скорости, обгоняя машины, рискуя, но я не замечала ничего, кроме мамы.

В моей голове вспышками проносились воспоминания: мама, улыбающаяся, готовящая мой любимый шоколадный пирог; мама, помогающая мне с уроками; мама, утешающая меня после смерти папы… Папа… он умер пять лет назад, и с тех пор мама была всем для меня. Её любовь, её поддержка – это все, что осталось от нашей семьи. Я не могла потерять её тоже.

Я помнила его последние слова. Он улыбался, хотя его лицо было бледным, а руки холодными. "Не печалься, Мелани, я буду в хорошем месте… береги маму…" Эти слова пронзали меня каждый раз, когда я о них думала. Я обещала ему, что я позабочусь о маме. И я позабочусь. Я должна.

Сирены скорой помощи завыли в дали, становились все громче, все ближе. Я прижала маму к себе еще сильнее, шепча ей на ухо слова любви, слова поддержки, слова, которые, возможно, она уже не слышит.

Машина тормознула перед входом в больницу. Я выскочила из такси, подхватив маму на руки. Её тело было лёгким, почти невесомым. Я бежала, не чувствуя ни боли, ни усталости, только один страх – страх потери.

Врачи быстро взяли маму, заталкивая её на каталотку. Я следила за ними, задыхаясь от отчаяния и надежды. Наконец, меня отвели в ожидательную зону.

Я сидела, опустив голову, сжимая в руках её хрупкую руку. Я повторяла про себя её имя, словно мантру: "Мама… мама… мама…" Время растянулось, превратившись в бесконечную цепочку мучительных секунд.

Наконец, врач подошёл ко мне. Его лицо было серьёзным, но в его глазах я увидела лучик надежды.

— Мисс... — он назвал мою фамилию. – Ваша мать в стабильном состоянии. Её сердце сильно устало. Ей потребуется лечение, или она может умереть.

Слова врача прозвучали как приговор.
—Лечение очень дорогое… сможете ли вы оплатить?. Его взгляд скользнул по моей потрепанной одежде, по моим покрасневшим от слез глазам. Я кивнула, голос застрял в горле, словно ком. —Прошу… дайте мне время. Я найду эти деньги. Пожалуйста.

Врач, мужчина с усталым лицом, кивнул. —У вас есть неделя, мисс Спайк. Неделя. Семь дней. Семь дней, чтобы найти сумму, которая, казалось, превышала все мои возможности. Я поблагодарила его, едва сдерживая слезы, и пошла к маме.

Она лежала в палате, такая хрупкая и беззащитная. Её седые волосы, обычно аккуратно собранные в элегантный пучок, были растрепаны. Дыхательный аппарат ритмично шипел, капельница медленно капала, отмеряя драгоценные секунды. Я села рядом, взяла её руку, такую тонкую и холодную.

— Я найду эти деньги, мама, — прошептала я, голос дрогнул. – Ты обязательно выздоровеешь. Я выполню данное обещание отцу.

Его слова, сказанные за несколько лет до своей смерти, пронзили меня: "Береги маму, Мелани". Я обещала. И я выполню это обещание. Даже если для этого мне придется продать душу дьяволу.

Опустив её руку на постель, я вышла из палаты, чувствуя, как тяжесть ответственности давит на плечи. Телефон зазвонил. Кейси. Её имя на экране телефона вызвало внезапную дрожь. Кейси, моя лучшая подруга, работающая вместе со мной в ночном клубе "Ночной Ястреб".

— Мелани, у нас тут проблема… приезжай скорее, — сказала Кейси, голос её был напряжённым, в нём слышалась паника. — Мэддокс…

— Что за черт? Кейси, что происходит?! – мой голос срывался.

— Мэддокс убил… он убил Адама. За то, что тот не пустил его в клуб, Мелани.

Воздух словно вышибло из лёгких. Адам… охранник, большой, крепкий парень, всегда был приветлив. Мэддокс… это имя вызывало во мне смесь ненависти, страха и какой-то причудливой, болезненной завороженности. Этот человек был темной тенью, преследующей меня всю жизнь.

— Блять… когда этот черт приехал? — спросила я, стараясь сохранить спокойствие, но внутри все кипело.

— Мелани, сейчас не время для вопросов. Он просто ворвался, Адам попытался его остановить… — голос Кейси дрогнул. — Пожалуйста, поскорее.

— Хорошо, — прошептала я, отключая телефон. — Буду через несколько минут.