На краю пропасти

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Homo mutis

...из мглы выплыло тело. Отёкшее, раздувшееся, с заметными уже признаками разложения. Оно так и смотрело на Игоря выпученными стеклянными глазами, пока не скрылось из виду. Дальше — хуже. Мимо стали проноситься трупы, каждый следующий ещё отвратительнее прежнего. То кожа лоскутами свисала с прогнившей плоти, то не хватало некоторых конечностей, то это была иссохшая мумия, а один раз... пронеслась тень. Нечто, состоящее из мелких, еле заметных частиц. Это был пепел. И фигура, спалённая давним ядерным пожаром, почти обняла Игоря, но он с неслышимым криком рванул вверх, стараясь как можно быстрее достичь размытого света, тусклым кру́гом будто лежавшего на матовой льдине...

Глава 1. Лекарь

— Ох, ты ж! — мужчина, закутанный в тяжёлый войлочный плащ, поднялся по железнодорожной насыпи и застыл, взглянув на запад сквозь кругляшки лётных очков, плотно прилегающих к лицу. — Давно такого не видел!

А посмотреть и в самом деле было на что. Холмистая равнина раскинулась вокруг, сливаясь на горизонте с тяжёлыми тучами. Её на миг озарил ярко-оранжевый луч предзакатного солнца, окрасив чахлую траву, проржавевший остов старого железнодорожного состава и осколки давно выбитых стёкол, торчавших из оконных проёмов подобно клыкам неведомого хищного существа.

Такое явление Потёмкин видел впервые за двадцать лет. С тех пор, как люди сошли с ума и уничтожили свой прекрасный мир, превратив его в обломки и свалку токсичных и радиационных отходов, небо постоянно скрывалось за серыми тучами. Они иногда озарялись молниями и извергали на землю потоки какой-то мерзости, называемой дождём. Или снегом. Или все вместе, но вперемешку с грязью, пеплом и неведомым прахом, когда-то давно поднятым взрывами ракет и до сих пор оседающим на землю. Останки старого мира измельчённой пылью носились в воздухе, просеивались, оседали и вновь поднимались в атмосферу, совершая последние двадцать лет ужасающий по своим масштабам круговорот и не давая солнцу пробиться и согреть остывающий и мрачнеющий с каждым годом мир.

— Ну что, Игорь Геннадьевич, — тихо пробормотал мужчина, до глубины души потрясённый видом луча, пробившегося сквозь тучи. — Вот и дождался ты подарка на пятидесятилетие… а думал, что не увидишь уж.

Полы плаща распахнулись от порыва ветра, открывая утеплённые «берцы», комбез серо-зелёного цвета, кожаный широкий ремень, рукоятку армейского ножа и ствол автомата, блеснувший на солнце.

— Дождался, Потёмкин! Дождался… — дыхание Игоря вдруг сбилось, показалось, что грязный красно-зелёный шарф, обмотанный вокруг шеи и лица, закрывающий рот и нос, давит. Что-то всколыхнул этот луч в душе́ пятидесятилетнего мужчины, что-то забытое со временем и затоптанное поглубже людьми с их жестокостью и цинизмом. — Потихоньку начнёт налаживаться всё… Потихоньку и до Москвы доберёмся.

Широкая равнина раскинулась перед ним, насколько хватало взгляда. Тут и там небольшие заросли кустарника и редкие деревья покрывали пологие склоны холмов. Впереди, километрах в трёх, словно оазис жизни, темнела небольшая деревенька, а дальше в зыбкой дымке тумана спрятался город. Только луч, выскользнувший из-за туч, отскочил от купола храма вдалеке, блеснув не хуже любой оптики.

— Ну вот, Геннадьевич, скоро передохнём, не думаю, что здесь людей не осталось. Люди ведь хуже любого паразита, сколько ни трави, всё одно плодятся и множатся аки тараканы… — Игорь внимательно оглядел строения, но никакого движения не заметил, как вдруг краем глаза уловил что-то слева. — Ах ты, пад…

С глухим рычанием из тёмного проёма в вагоне, давным-давно лишённого двери, метнулась тень. Потёмкин инстинктивно отпрянул в сторону, чуть не скатившись по насыпи. Животное промахнулось, пролетев мимо, но тут же развернулось и грозно зарычало, приготовившись к новому прыжку. Игорь нащупал армейский нож и откинул полу плаща. С серым падальщиком он уже имел дело, странно только, что на него напала всего одна особь — серая шерсть торчала клочками, хвост раздражённо подёргивался, глаза, отсвечивающие красным, сузились, а животное оскалилось отменными, в палец длиной, клыками. К земле тянулась тонкая струйка густой слюны, мотаясь из стороны в сторону в такт движениям головы. Так почему же существо одно? Но времени на раздумья не было.

Тварь, отдалённо напоминающая собаку, рванулась к Игорю, но он резко шагнул вбок и рубанул ножом по пролетевшей туше. Серый падальщик проскочил мимо, дёрнувшись от боли, — на теле расползлась красным пятном широкая рана. Капли крови напитали шерсть и окропили сухую траву. Но тварь было не остановить. Она вновь ринулась в атаку, и на этот раз Потёмкину увернуться не удалось. Нож скользнул по рёбрам зверя. Собака же попыталась ухватить мужчину за ногу, но промахнулась. Острые зубы вспороли плотный войлочный плащ и увязли в нём. Человек и животное рухнули с железнодорожной насыпи, стараясь достать друг друга. Игорь первым скатился по склону, пытаясь высвободить руку с ножом, а следом приземлился серый падальщик. Второй рукой Потёмкин ухватился за горло существа, удерживая опасную щёлкающую зубами и брызжущую слюной пасть подальше от себя.

Тварь рвала когтями одежду, пыталась укусить мужчину, но слабеющее от ран тело отказывалось подчиняться. Животное лишь тихо рычало, несколько раз клацнув зубами, не в силах достать до горла. Наконец Игорю удалось высвободить руку и воткнуть нож в лохматый бок.

Потёмкин отбросил в сторону тело серого падальщика, вытер нож о жёсткую шерсть и, не убирая его, внимательно огляделся. Стаи рядом не было. Игорь вновь удивлённо посмотрел на умирающее животное.

— Странно, — пробубнил мужчина себе под нос, — почему же ты был один? Так ты самка…

Тварь лежала на боку, из ран обильно текла кровь. Хоть животное всё ещё дышало, но сил хватало лишь на то, чтобы скосить тускнеющие глаза в сторону поезда. На животе же обозначились четыре пары сосков, крупных и оттянутых, словно она недавно кормила детёнышей. Игорь посмотрел на пустой дверной проём вагона — видимо, разгадка крылась там.

Мужчина вновь поднялся по насыпи и заглянул внутрь вагона. Ничего нового — выбитые окна, ободранные до металла стены, поломанные сиденья, прогнившие до дыр пол и потолок. Лишь где-то в глубине, у двери в другой вагон, угадывалось неясное шевеление.

Игорь забрался внутрь. Медленно пошёл по вагону, готовый к бою. Мимо поломанных сидений с выпотрошенной обивкой и ободранным каркасом. Под одним из них лежала такая же драная кукла, без рук, ног и глаза. Словно наблюдала за Потёмкиным. Сквозь разбитые стёкла падал свет, в котором кружилась хлопьями пыль, потревоженная неосторожным движением. Наконец Игорь достиг конца вагона и вздохнул с облегчением, опуская нож.

— Ну что за… — мужчина с досады прикусил губу. Перед Потёмкиным, тихо поскуливая, ползали семь щенков серого падальщика. Видимо, только открыли глаза, так как слеповато щурились от света и взирали на человека, не понимая, кто перед ними.

Глава 2. Оборотень

— Яр, смотри, какой подарок нам сегодня сделала погода! — Николай Павлович отошёл от узкой бойницы, пропуская юношу поближе. — Со времён Большого Трындеца ничего подобного не видел. А красиво-то как! Как лучик надежды, знак свыше какой…

Но Ярос уже не слушал старшего товарища, который то ли в шутку, то ли всерьёз, всегда называл Великую Катастрофу «Больши́м Трындецом». Юношу целиком поглотило небывалое в его жизни зрелище. Что и говорить, ради такого случая Яр высунул бы голову как можно дальше за крепостную стену, но та была чересчур толстой, а бойница не в меру узка, не высунуться. Благо, что откос окна давал вполне приличный обзор местности, а каждая бойница дополняла часть угла обстрела другой, поэтому из северной башни, где сейчас им предстояло провести ночное дежурство, открывался неплохой панорамный вид. Это было удобно и для контроля за прилегающими территориями, и для обороны. Четыре башни вполне справлялись с защитой жилого периметра в сотни метров, обнесённого мощной крепостной стеной.

Сердце юноши сжалось в груди, а после быстро-быстро заколотилось от волнения, когда чуть дальше к северу он увидел луч света, скользнувший из-за тяжёлых туч, мрачно плывущих над землёй. Так вот ты какой… Парень никогда не видел светила. Он родился на два года позже Катастрофы и вырос под серым, озаряемым молниями небом, ничего, кроме тоски, в души людей не вселяющим. И он никогда не представлял, какое оно — солнце, хотя неоднократно слышал от старших о его невероятных возможностях. Оно и греет, и светит, и ласкает, и сжигает, и даёт жизнь всему сущему… Хотя если подумать, то и без его присутствия жизнь вокруг всё ещё не исчезла. Но дело не в этом. А в том, что луч, на мгновение скользнувший из-за туч и нарядивший в яркие цвета небольшой кусок земли, произвёл на юношу настолько неизгладимое впечатление, что даже голос старшего соратника не мог отвлечь Яра от раскрасившегося пейзажа.

— Слышь, парень, ты чего?

Когда тяжёлая ладонь друга мягко легла на плечо, Ярос вдруг осознал, что схватился за почти тысячелетний камень кромки окна с такой силой, что подушечки пальцев побелели. Он не мог понять, что его так взволновало в увиденном. Просто одиночество внезапно тяжёлым одеялом накрыло юношу. Матери он никогда не знал, отец ушёл два года назад на охоту, но так и не вернулся, оставив непохожего на всех Яроса совершенно одного. И, возможно, одиночество не ощущалось бы так тяжело, если бы не люди, невзлюбившие парня из-за его внешних особенностей. А исчезновение отца словно развязало им руки, дав возможность не скрывать своей брезгливости, отвращения, а иногда и ненависти. И этот единичный лучик был чем-то сродни ему, изгою, нелюбимому окружающими, и не было возможности избавиться от этих людей, вырваться из их негатива, опутавшего Яра словно паучьи сети, и уйти. «Словно луч, скованный тучами».

— Успокойся. Вон, Ивану тоже глянуть хочется.

Ярос отошёл, а Выдрёнков подсадил десятилетнего сына к окну, но, похоже, чудесное явление сошло на нет, так как Ванька разочарованно протянул:

— Ну, и где этот ваш знак свыше искать? На грядках нету… — похоже, он имел в виду картофельные грядки, что начинались сразу же за крепостной стеной и уже были убраны под зиму.

Палыч тоже выглянул в бойницу и быстро забормотал, успокаивая мальчишку:

— Прошло… Ну, ничего, какие твои годы? Увидишь ещё. И лучик, и солнце, и ясную погоду, когда не надо прятаться от дождя или снега. Ну а теперь шуруй домой, а то мамка твоя отругает меня потом.

— Ну, дядя Коля! — затянул пацан свою излюбленную песню. — Ну, можно ещё чуть-чуть с вами побыть? Тут так интересно. Да и сказку обещали. Я потом быстро-быстро до дома добегу. Правда-правда. Ну, дядь Коль!

— Хорошо! — неохотно сдался сорокалетний мужчина, поправляя свою тёплую шапку и сдвигая на лоб пацанёнка такую же. — Только чтобы, как стемнеет, прямо бегом-бегом!

— Да, дядь Коль! — запрыгал Ванька на месте.

— Тогда двигайся ближе к костру, начну рассказ, а то до темноты времени в обрез.

Ванька схватил у стены мешок, набитый соломой, и подтянул его ближе к чугунному широкому тазу, в котором, потрескивая, горел небольшой костерок, затем радостно уставился на Николая Павловича, который потянулся за вещьмешком.

Ярос, в свою очередь, вновь подошёл к бойнице и принялся разглядывать окружающий Юрьев серый мир. Картофельные грядки под самыми стенами, чуть дальше — пустая вырубка на краю леса и холмы, тут и там поросшие редкими лесками и тянущиеся к горизонту, где они сливались с таким же серым небом. Кое-где из-за вершин холмов выглядывали крыши разрушающихся от времени и непогоды деревенек. Покинутого города с этой стороны не заметно. Смотрящие пугающими зевами окон кирпичные и бетонные дома можно было заприметить с других башен Юрьева, но зато в этой — северной — было спокойней. В поле любую тварь видно издалека, не то что в подступивших очень близко брошенных домах. Благо старый город отделялся от крепости высокой насыпью, под которой ещё столетия назад люди прорыли себе разветвлённую сеть коридоров и кладовых, где сейчас и обитала бо́льшая часть населения. Стены же высотой около четырёх метров и возрастом почти восемь веков оберегали выживших от опасных тварей, иногда совершавших набеги на Юрьев. Внутри города, кроме нескольких хорошо сохранившихся храмов, обитатели ещё во времена Великой Смуты, когда также боролись за жизнь и ресурсы с себе подобными, возвели много различных построек. И теперь около тысячи человек могли спокойно сосуществовать бок о бок, подсоблять друг другу, растить детей и обороняться совместными усилиями от тварей и людей, дерзнувших покуситься на столь лакомый кусочек, как бывший Михайло-Архангельский мужской монастырь, обнесённый толстыми стенами и заложенный ещё в Средние века при Юрии Долгоруком.

Ярос поставил рядом длинный тугой лук. Такую редкость, как огнестрельное оружие, доверяли в дозоре только самому старшему и опытному человеку, но это юношу совершенно не беспокоило. За долгие годы тренировок лук, сделанный по музейным образцам, стал продолжением руки, а стрелы в девяти случаях из десяти — смертью для любого существа, четвероногого или двуногого, без разницы.

Глава 3. Записка

— Смотри-ка, шельмы! Адовы мопсы как чуют, что здесь что-то нехорошее происходит — так и тянет их на запах крови! — Ярос было задремал, пригревшись у костра, когда восклицание Выдрёнкова вырвало его из цепких оков сонного забытья. — А ну-ка, Яр, шмальни по ним стрелой, а то огнестрел жалко, когда ещё ходка к войсковой части будет…

Юноша неохотно поднялся, стряхивая с себя оцепенение и поднимая тяжёлые веки. Ему совершенно не хотелось сейчас гонять по прилегающей территории серых падальщиков, которых местные жители окрестили «адовыми мопсами» за их чертовски упрямый характер. Если этой твари что-то понадобится, то она будет этого добиваться, пока не умрёт или не заполучит то, что хочет.

Яр быстро окинул взглядом стаю привлечённых кровью падальщиков, которые в охотничьем азарте метались под стенами Юрьева, затем спокойно достал стрелу, натянул тетиву тугого лука и спустил. Тварь пригвоздило к земле, раздался короткий хрип. Ещё две стрелы — столько мёртвых «мопсов» понадобилось, чтобы стая снова осознала всю опасность приближения к этим высоким каменным стенам. Только тогда звери, недовольно рыча, пустились прочь от города.

— Всегда любил смотреть, как ты работаешь! — восхищённо заметил Николай Павлович, похлопав юношу по плечу. — Ни одного лишнего движения. Всё чётко и быстро. Тихая, острая смерть…

— Палыч, может, тебе тоже попробовать? Пару недель на стрельбище, и будет получаться, — Яр с лёгкой улыбкой протянул товарищу лук, но тот замахал руками, потом прижал к груди «калаш» и замотал головой.

— Не! Это не моё. Да и старый я для всего этого раритета. Вот АК-74У — другое дело… Прижал к плечу, нажал спусковой крючок… Автома-а-атика!

— А когда патроны кончатся? — ещё шире улыбнулся юноша.

— Рожок сменю, — уверенно заговорил Николай Павлович, — другой пулями набью…

— Не, — прервал Яр. Лицо парня стало серьёзным, взгляд светло-голубых глаз — острым. — Ты не понял. Когда совсем патроны кончатся и брать их будет негде?

— Знаешь, — чуть помедлив, ответил мужчина, — я надеюсь, что до этого времени не доживу.

— А как же дети? — Ярос чувствовал жестокость своих вопросов, но ничего с собой поделать не мог. Невысказанная правда со временем накапливается, и люди перестают замечать её, продолжая наслаждаться какой-то иллюзорной, будто сказочной жизнью. — Ну да, не твои же.

— Прекрати, — прошептал Выдрёнков. — Ты прекрасно знаешь, что я их люблю и буду защищать до последнего патрона.

— Да. Знаю.

— Тогда давай замнём этот разговор. Лучше скажи, что ты намерен делать?

— В каком смысле? — Яр не понял намёка и вопросительно уставился на Палыча.

— В смысле Варьки.

Юноша покраснел. На бледной коже запылал румянец. Даже несведущему в их делах наблюдателю сразу стало бы ясно, что парень испытывает к девушке, а уж Николай Павлович и так всё знал. Не один месяц мужчина наблюдал, как восемнадцатилетний юноша смотрит на расцветающую семнадцатилетнюю девушку. Тот глаз с неё не сводил. Искал любую возможность попасть в дом к Выдрёнковым. Смущался, краснел, боялся разговора с Варей.

— В том смысле, что зря ты всё это затеял. Любовь с ней, я имею в виду.

— И ничего не затеял! — вспыхнул парень, отворачиваясь к бойницам, выходящим во внутренний двор. — Ничего ты не понимаешь, Палыч. Давай лучше о страннике поговорим.

— Поговорим ещё, конечно, — Выдрёнков, устраиваясь у костра на соломенном мешке, сменил тон на доброжелательный. — Только ты не уходи от ответа. Я же другом твоего отца был. И думаешь, мне всё равно, как ты сам изводишься и как истязают тебя все вокруг из-за этих твоих роговых шишек на голове… — Рука отвернувшегося к бойницам Яроса непроизвольно потянулась к шапке, скрывающей его проблему, но Николай продолжил: — Да не снимай ты её. Видел. Много раз лицезрел, да и от людей ты ничего не спрячешь. Все тайны тут же расползаются, как ужи в болоте. А ты ещё с Варькой решил спутаться! Совсем дурак!

— Ну, а что такого? — Яр с вызовом повернулся. Глаза горели, а губы были обиженно сжаты. — Она красивая! Она добрая, она… Она… Она твоя приёмная дочь, наконец! Я не понимаю, почему ты против.

— Именно потому, что она моя дочь, я и против! Пойми же, что, кроме красоты и твоей слепой влюблённости, вас ничто не объединяет! Разве ещё её желание покрутить перед вами, балбесами, хвостом, как лиса, и стравить друг с другом глупых пацанов!

— Я не глупый! — казалось, Ярос сейчас задымится. Кожа покрылась красными пятнами, кулаки сжались, а губы задрожали.

— О! — развёл руки Выдрёнков. — Ну, конечно! Как я мог забыть? Бакалавр математических наук в пятой степени! Однозначно ты дурак, так ещё и слепой! Не видишь очевидного — что она крутит с сынком Воеводы!

— Что? — Яр аж затрясся. — Это неправда! Зачем ты мне это говоришь?

— Да чтобы тебя, дурака, избавить от очередной напасти! — рявкнул вдруг Палыч. — Или ты думаешь, что Митяй оставит вас с Варькой в покое? Тем более, если она сама, как лиса, юлит меж вами?

Ярос сник. Он молча подошёл костру и уселся на соломенный тюк. Некоторое время тупо смотрел на языки пламени, а затем заглянул в глаза Николаю.

— Что же мне делать, Палыч? А ежели я её это… — парень замялся, пытаясь объяснить. — Ну, вдруг я её действительно люблю? Как мне не дать охмурить Варю этому уроду?

Палыч долго смотрел на юношу немигающим взглядом, а потом просто рассмеялся, беззлобно и искренне потешаясь над глуповатым пацаном. Яр не понял, отчего веселится мужчина. Обиженно скривив лицо, он отвернулся. Попытался скрыть свои чувства, но не смог. Николай Павлович насквозь видел Ярослава.

— Будут в твоей жизни ещё нормальные бабы! Какие годы? — Выдрёнков посерьёзнел и заговорил более тихо: — Ты сейчас — словно слепой. Ощутил на себе чары девки, которая единственная обратила на тебя внимание, и думаешь, что это любовь? Да чушь! Погибель твоя. Мало того, что тебя из-за твоей особенности не любят, так ещё и с Варькой давай, спутайся. Да тебя Воевода со своим сынком совсем со света белого сживут! А девке только этого и подавай. Интри-и-ига! А потом куда, как думаешь, она свой нос повернёт? Не знаешь? А я тебе скажу! К тому, у кого власть и средства! Потому как женщины выбирают мужчин по наличию имущества для комфортного и безопасного развития потомства, особенно сейчас, в наше поганое время. Да Варька сама может и не понимает ещё, но инстинкт, как говорится, не пропьёшь — она останется с тем, у кого её будущие дети смогут не только родиться, но и вырасти. А теперь скажи, у кого из вас с Митяем такого добра больше?

Глава 4. Противостояние

— Джордж, у нас проблемы с электричеством, что ли? — через секунду бросил вошедший незнакомец. Тут же снаружи щёлкнул выключатель, и небольшую комнатушку с грязными стенами из кирпича озарил неяркий свет лампочки, свисающей с потолка на проводе. «Нужно будет, — подумал Потёмкин, — при случае напомнить Джорджу об этом, а то фонарик какой-то выдал, урод».

Трое вошедших выглядели как парни, которые «приняли» Игоря у крепостной стены, только без плексигласовых шлемов. А так — один в один. Тёплые армейские «берцы», новенькая чёрная униформа, разгрузка с наполненными чем-то карманами, у двоих «калаши», а у главного пистолет, похожий на «Стриж». Пострижены коротко, лица каменные, но у старшего, кроме того, знакомые черты, как будто этого человека Потёмкин когда-то давным-давно встречал, но Игорь виду не подал. Мало ли при каких обстоятельствах сталкивались раньше. Физиономия старшего была обезображена ожоговым шрамом, из-за чего уголки глаз и губ опустились, и сразу соотнести лицо с кем-то из прошлого было трудновато.

— Меня Гром, кстати, зовут, — пробасил старший, а потом добавил: — Пойдём через столовую. Есть, наверное, хочешь, а Воеводу пятнадцать минут разговора не устроят.

Игорь промолчал. Скорее всего, «разговор» означал некие инструкции, как вести себя в этом поселении. Так было везде. От Урала, откуда давным-давно ушёл Игорь и до Юрьев-польского. Подозрительность стала основой выживания. И не только она, ещё и замкнутость. И в этой игре, где одни спрашивали, другие отвечали, нужно соблюдать баланс, чтобы своей замкнутостью не спровоцировать скепсис собеседника.

Есть почему-то не хотелось, но не стоило отказываться от восполнения энергией уставшего тела, да и присмотреться к обстановке и внутреннему укладу не мешало бы. Ещё хотелось послать всех к чертям, броситься обратно на койку и просто валяться там столь долго, сколько выдержит, но Игорь лишь молча кивнул.

Гром вышел из камеры первым, следом лекарь, а два бойца замкнули процессию.

Трёхметровой ширины коридор с арочным сводом был частью явно древнего сооружения. Редкие лампочки, свисавшие с потолка, сла́бо освещали красную кирпичную кладку, местами обвалившуюся, но кое-как заделанную свежими цементными заплатами. Бо́льшая часть кирпича, особенно потолок, обросла зелёным мхом или покрылась старой паутиной, повисшей неоднородной массой тут и там. У жителей, населявших катакомбы, то ли не было времени, то ли желания привести в порядок помещения. Местами коридор загромождали ящики, мешки, сваленная сбоку солома, а один раз они прошли мимо кучи картофеля, огороженной грубо сколоченными досками. Видимо, места не хватало, так как в нишах и камерах, что ответвлялись от основного коридора влево и вправо через равные промежутки, обитали люди. И этого жизненного пространства было так мало, что в каморках четыре на четыре метра ютились по несколько семей, отделяясь друг от друга занавесками, так как даже самая простенькая стена из досок безжалостно отхватывала часть места. Люди выглядели бледными, худыми, измотанными. Оно и понятно: каждый день был, словно смертельный бой за выживание, за место под солнцем, совсем не греющим уже двадцать лет.

— Мам, я ещё поспать хочу, — доносился из одного закутка голос девочки, на что женщина вторила уставшим эхом:

— Будет выходной, обещаю: выспимся, — а когда он наступит, этот день, было неизвестно.

— Ну, мам! Я уже неделю вожусь с дурацкими кроликами!

— Потерпи, доча. Мужчины на днях организуют вылазку на фабрику, и я тебе какую-нибудь обновку сошью, — и действовало: не каждый месяц, видимо, удавалось получить что-нибудь новенькое.

— Отец! Ну что ты, в самом деле? — слышалось из другого закутка. — Совсем сдурел, старый?! До туалета дойти не можешь? Или забыл, где он находится? За что мне все это…

— Где? — теперь слева кричал женский разгневанный голос. — Где, я тебя спрашиваю, ты всю ночь был?!

— На дежурстве, зайка! — пытался оправдаться мужчина. — Мы с Егорычем сегодня над воротами дежурили…

— Ах ты, паразит! — послышались хлопки, предположительно, дама устраивала мужу взбучку. — Егорыч сказал, что ты отгул взял! Единственный отгул в месяце! И не был дома! Опять к Клавке шатался, упырь бессовестный! Я сейчас и к ней забегу, пока на свиную ферму свалить не успела.

— Да что ты, мать! Да при чём здесь Клавка! — что-то зазвенело, покатившись по полу… Игорю почему-то не было жалко мужика.

Навстречу им попалась женщина с кастрюлей, а следом в сторону выхода прошествовали несколько тепло одетых мужчин.

— Это катакомбы под монастырём? — поинтересовался Потёмкин у шедшего рядом Грома, понимая, что вряд ли узнает точно. Но тот, как ни в чём не бывало, заговорил:

— Нет. Кругом. Эти коридоры идут под прежним крепостным валом, что вокруг Юрьева. А до сноса стародавних стен он был в два раза больше.

— А это? — Игорь указал на пустующую нишу, которую они проходили. — Почему здесь никто не живёт? Судя по количеству народа в других, странно так разбрасываться свободными местами…

— А никто ими не раскидывается, — Гром даже не оглянулся. — Люди не хотят здесь жить, потому что три семьи погибли на этом месте лет шесть назад. Что произошло, до сих пор неясно. Только тела нашли наутро, высохшие за ночь как мумии.

— И они все не спали, когда это случилось, — добавил Игорь. Гром с интересом на него оглянулся.

— Да. Они не были в лежачем положении, если ты это имеешь в виду. На лицах ужас застыл, и все — женщины, мужчины, дети — смотрели в одну точку. На стену, напротив входа. Ты об этом что-то знаешь?

— Видел в нескольких поселениях. Чуваши говорят, это их «тени войны» забирают, причём выкашивают целые селения. Странно, что у вас этого не произошло.

— А знаешь, что об этом я думаю? — вдруг рассвирепел Гром. Он схватил за грудки Игоря и потащил в пустующую нишу. Тот от неожиданности и подавляющего числа охранников не сопротивлялся. Сопровождающие застыли на входе, напряжённо сжимая автоматы. Старший толкнул мужчину к стенке и, не отпуская руку, стал пальцем другой тыкать чуть ли не в лицо лекарю. Следы ожога на лице выглядели сейчас особенно жутко, изменённые гримасой и полутьмой — словно с Игорем разговаривала какая-то восковая маска, ожившая и полная ненависти. — Хрень всё это! Самая натуральная, дебильная хрень! Никто и ничто, кроме нас самих, людям не опасно. Радиация? Пф-ф, почти исчезла, фон нормализуется со временем, ну, разве что в очагах остался. Мутанты? Пф-ф, я почти уверен, что мы скоро сами охотиться на них будем, причём их же сородичи у нас в качестве гончих будут. Химия? Бактерии? Тоже — пф-ф! А почему? Всё потому, — Гром уже шептал, а не говорил. Видимо, первый порыв негодования пошёл на убыль, — что мы сами себе враги! Мы взорвали ядерные бомбы. Мы применили химическое и бактериологическое оружие, мы, и только мы климатическое оружие разрабатывали, чтобы враги наши сдохли, и всё для того, Потёмкин, чтобы… мы сами умерли!