На пепле надежды

1

Раньше моя жизнь была похожа на идеально отснятый фильм. Тот самый, где камера ловит каждый солнечный зайчик, а саундтрек подобран так, что сердце замирает от счастья. У меня была семья. Не просто семья, а маленькая личная вселенная, полная смеха, безусловной любви и уверенности в завтрашнем дне. Папа с мамой смотрели друг на друга так, будто только вчера встретились на студенческой вечеринке, а не прожили вместе восемнадцать лет. Мои младшие, Лиззи и Макс, были моими личными забавными хаосами: Лиззи с ее страстью к балету и разбросанными по всей квартире пуантами, и Макс, который мог собрать и разобрать любой гаджет, но вечно терял свой рюкзак.

Мы жили в большом доме с панорамными окнами, и я наивно полагала, что этот дом — наша крепость, выстроенная на граните благополучия. А еще был Кай. Его улыбка для меня была как включение света в темной комнате — мгновенно, ярко, все заполняющее. Я была готова отдать ему всю себя, без остатка, и мне казалось, что он — та самая недостающая часть пазла под названием «Моя идеальная жизнь».

Но жизнь коварна. У нее есть привычка подкладывать мину замедленного действия в самый красивый букет из роз. И когда она взрывается, мир раскалывается на две неравные части: лучезарное, но уже призрачное «до» и беспросветное, черное «после».

«После» началось с тихого гула, который я сначала приняла за шум в собственной голове. Потом гул превратился в тревожные шепоты родителей за закрытой дверью кабинета. «Долги», «крах», «залоги» — эти слова, словно острые осколки, начали впиваться в идиллию. Оказалось, наш семейный бизнес давно тонул, а мы, слепые котята, грелись на палубе, не замечая, как ледяная вода подбирается к самым ногам. Наш дом, наш уютный космический корабль, оказался чужой собственностью. Его забрали, как забирают игрушку у ребенка, который слишком поздно понял, что она не его.

А потом был Кай. Я застала их в нашем кафе, где мы всегда брали два капучино и один круассан на двоих. Он сидел за тем же столиком, но его рука лежала на руке моей лучшей подруги, Сары. Той, с которой мы делились всеми секретами с пятого класса. Я не помню, что они говорили. Я просто видела, как его палец водит по ее ладони, точно так же, как он водил по моей. И этот жест, такой знакомый и любимый, в одно мгновение стал самым отвратительным, что я видела в жизни. Мой мир, и без того давший трещину, рассыпался в прах.

Но вселенная, видимо, решила, что этого недостаточно. Она приготовила свой главный, самый чудовищный удар.

Они улетели отдыхать. «Райские острова» — какое циничное название. Это должен был быть их отпуск, подарок папы маме за все пережитые тревоги. Лиззи впервые летела за границу и за неделю до отъезда развесила по всей комнате распечатанные фото пляжей. Макс копался в схеме самолета, пытаясь понять, где им будет лучше всего сидеть. Я осталась из-за подготовки к университету. Грызла гранит науки, пока мои граниты рушились.

Потом — новости. Экстренный выпуск. «Авиакатастрофа над океаном». «Нет выживших». «172 человека». Сначала было оцепенение, словно меня окунули в ледяную воду и лишили возможности дышать. Потом — ад. Ожидание чуда, которое никогда не случится. Следователи, усталые и безразличные, как автоматы, бубнили что-то про «неисправность», «сильный удар», «тела, выброшенные из салона». Моих — не нашли. Словно они не просто умерли, а растворились в океане, став его частью. Не нашли и других. Мы получили официальные бумаги и тишину. Глухую, оглушительную тишину, в которой осталась только я.

Прошло два месяца. Два месяца с того дня, как я стала сиротой. Два месяца с того дня, как я узнала, что помимо невосполнимой потери, у меня есть еще и долги. Горы чужих долгов, которые, как оказалось, теперь мои. Мне было семнадцать. До совершеннолетия — три месяца. Этого хватило, чтобы моим новым домом стал детский дом.

Сначала я не ела. Не могла. Каждый кусок вставал в горле комом. Я шарахалась ото всех, как дикий зверь, загнанный в угол. Ребята здесь это почувствовали. Волки чуют слабость. Они не знали моей истории, а я не собиралась им рассказывать. Зачем? Чтобы увидеть в их глазах не сострадание, а злорадство? Мою боль они восприняли как вызов и начали отвечать. Пинки, подзатыльники, толчки в столовой. Сначала несильно. Потом — сильнее. Я не сопротивлялась. Мое некогда спортивное, подтянутое тело, стало сине-желтым от синяков. Я стремительно худела, и в голове иногда шевелилась темная, коварная надежда: а что, если я просто умру? От голода, от побоев? Может, это и есть выход?

Я не пыталась защищаться. Наоборот, втайне я жаждала того самого, решающего удара, который положит конец всему. Но его не случилось. В последнее время они будто потеряли ко мне интерес. Наигрались.

Сегодня у меня был сеанс с психологом. Я даже не помнила ее имени. Марта? Марсия? Неважно. Я ходила к ней, потому что таковы были правила.

Кабинет был светлым и унылым, пахло дешевым кофе и казенным уютом. Женщина с добрыми, усталыми глазами положила блокнот на колени.

— Ирэн, наша с тобой терапия продолжается уже полтора месяца, — ее голос был мягким, но в нем слышалась профессиональная фрустрация. — Но из-за того что ты практически ничего не рассказываешь о себе, мне очень трудно тебе помочь. Я не могу заглянуть в твою голову. Дай мне хотя бы ключ.

Я просто посмотрела на нее и отвернулась к окну, за которым шел дождь. Кто я сейчас? Я — тень. Призрак той Ирэн, которая заразительно смеялась, спорила с Каем о кинематографе и могла часами болтать с Сарой по телефону. Та девушка любила жизнь, а эта — лишь наблюдала за ее жалкими остатками со стороны.

— Можно уже идти? Час выделенного времени прошел, — просипела я. Мой голос был чужим, дребезжащим, будто я не пользовалась им несколько недель.

Психолог внимательно меня осмотрела. Ее взгляд скользнул по моим впалым щекам, темным кругам под глазами. Она все понимала. Понимала, что сегодня битва проиграна. Она просто кивнула, без упреков, без уговоров.

Я вышла и побрела в свое единственное убежище — в подсобку уборщиц. Здесь пахло хлоркой, мылом и пылью, но здесь не было людей. Здесь была тишина. Я прижалась спиной к холодной стене и медленно сползла на пол, поджав колени. Здесь я проводила дни, просто сидя и глядя в одну точку на противоположной стене. Иногда меня вырубал истощенный сон, и я просыпалась на холодном линолеуме, с затекшими конечностями и одним и тем же вопросом в голове: «Почему я?»

2

Машина бесшумно остановилась, и меня, ошеломленную, почти выпроводил тот самый амбал. Прежде чем я успела понять, куда меня привезли, передо мной выросла громада особняка — не просто большого дома, а настоящего современного замка из стекла и темного камня, терявшегося в сумраке наступающего вечера. Мои собственные воспоминания о достатке померкли перед этим зрелищем. Мы с родителями жили хорошо, очень хорошо, но это… это была другая вселенная.

И у входа в эту вселенную, наверху широкой, изящно изогнутой лестницы, стоял он. Дворецкий. В безупречном костюме, который даже я, не особый эксперт, с первого взгляда определила как нечто из мира высокой моды. Моя семья, с ее внезапно вскрывшимися долгами, такого бы никогда не потянула. Это был взрослый, седовласый мужчина с осанкой военного и спокойным, всевидящим взглядом.

Все люди Блэквуда, как я уже успела заметить, казались высеченными из одного куска гранита — серьезные, неуклонные, лишенные даже намека на эмоции. У них в контракте прописан запрет на улыбки? Или они просто переняли эту манеру у своего хозяина, который, как мне казалось, и понятия не имел о таком явлении, как улыбка?

Сделав шаг навстречу, я почувствовала, как подошвы моих старых кед бесшумно утонули в идеально подстриженном газоне. Я поднялась по ступеням, чувствуя, как каждый мускул в моем истощенном теле напрягается от неуверенности и смутной тревоги.

Когда я оказалась перед ним, его взгляд скользнул по мне — внимательный, оценивающий, но, к моему удивлению, лишенный того откровенного осуждения или брезгливости, к которым я привыкла. В его глазах читался лишь профессиональный, отстраненный интерес, будто он изучал сложный, но интересный экспонат.

– Здравствуйте, мистер… — мой голос прозвучал хрипло и тихо. Я сделала паузу, давая ему возможность представиться.

– Хэнкс, мисс Митчелл. Меня зовут Генри Хэнкс. А вас — Ирэн Митчелл, — его голос был ровным и вежливым, идеально отшлифованным, как и всё вокруг.

– Очень приятно, мистер Хэнкс. И… куда дальше? — спросила я, чувствуя, как дрожь в коленях становится все заметнее.

– Пройдемте за мной, — он развернулся с той же бесшумной грацией, и я последовала за ним, как загипнотизированная.

Внутри особняк поражал еще больше. Высокие, под самые небеса, потолки, от которых голова шла кругом. Громадные люстры, чьи хрустальные подвески дрожали, отражая последние лучи заката. Панорамные окна, открывавшие вид на ухоженный сад, тонущий в сумерках. Стиль был выдержан в строгом минимализме — никакой вычурной роскоши, только дорогие материалы, четкие линии и холодная, почти стерильная элегантность. Белые стены, серые бетонные полы, темные акценты из полированного дерева. Техника, встроенная так искусно, что ее почти не было видно. Очень подходит мрачному и холодному Блэквуду, — мелькнула у меня мысль. Как его вообще зовут? Кто он? Что за человек обладает такой властью и таким вкусом?

Мы шли по бесконечным коридорам, и я чувствовала себя затерянной частицей в этом гигантском, безупречном механизме. Наконец, Генри остановился у одной из дверей, расположенной, как мне показалось, в самом отдаленном крыле второго этажа.

– Ваша комната, мисс Митчелл, — он открыл дверь и пропустил меня вперед.

Комната, как и все здесь, была выдержана в серых тонах. Серая стена у изголовья большой кровати, серый мягкий ковер, темно-серая обивка двух прикроватных тумб. Прям как моя жизнь, — с горькой иронией подумала я. Такая же серая и безликая. Но мой взгляд сразу же выхватил дверь, ведущую в смежную ванную. Слепая, животная радость зашевелилась во мне. Душ. Нормальный, горячий душ.

– Ознакомьтесь с комнатой. Ходить по другим помещениям без сопровождения запрещено, — его голос вернул меня к реальности. Он указал на едва заметную кнопку на одной из тумб. – Если возникнет желание прогуляться в сад, нажмите на нее. Я приду и составлю вам компанию. Ужин будет подан через три часа. Я зайду за вами через два часа пятьдесят минут и сопровожу в столовую.

Я просто кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Еда была последним, о чем я думала. Но ванна… ванна и кровать манили меня, как запретный плод.

Как только дверь закрылась за ним, я прислонилась к ней спиной, закрыла глаза и выдохнула. Тишина. Безопасность. Уединение. После почти двух месяцев жизни в аду детского дома, где не было ни минуты покоя, это было ошеломляюще. Глубокое, почти экстатическое ликование медленно поползло по моим жилам. Наконец-то я одна.

Сбросив с себя рваные джинсы и кофту, я почти побежала в ванную. Она оказалась еще роскошнее, чем я могла представить. Огромное джакузи, отдельная душевая кабина с тропическим ливнем и целая стена, превращенная в зеркало. Приглушенный, теплый свет делал мою бледную кожу почти перламутровой.

Я остановилась перед зеркалом и позволила взгляду скользнуть по своему отражению. То, что я увидела, заставило меня содрогнуться. Я помнила свое тело — сильное, подтянутое, с мягкими, но упругими изгибами. При моем росте в 175 сантиметров я весила 56-57 килограмм, и моя грудь третьего с половиной размера гордо и уверенно венчала стройную фигуру.

Теперь же… Теперь это был скелет, обтянутый сине-желтой кожей. Ребра выпирали так, что я могла пересчитать каждую косточку. Ключицы были острыми, как лезвия. Тазовые кости торчали угрожающими вершинами над впавшим животом. Грудь… моя некогда пышная грудь сморщилась и опала, едва дотягивая до жалкой единички. А ноги… мои сильные, спортивные ноги превратились в хрупкие спички, покрытые сеткой синяков и ссадин. Вся кожа была картой перенесенных унижений — фиолетовые, желтеющие пятна, царапины, следы от грубых пальцев. Даже ногти, когда-то ухоженные и крепкие, теперь были обломаны и покрыты заусенцами.

Но странным образом мне было все равно. Красота этого тела давно перестала иметь значение. Оно было просто оболочкой, которая несла боль.

С горькой усмешкой я повернулась к джакузи и начала набирать воду. На полке стояли десятки флаконов с элитной косметикой. Я нашла пену для ванны с нотками ванили и сандала, вылила ее под струи воды, и воздух мгновенно наполнился густым, сладковато-древесным ароматом. Пена взбилась в пышное, белое облако.

3

Сознание возвращалось ко мне медленно, нехотя, как сквозь толщу густой, вязкой воды. Я лежала с закрытыми глазами, утопая в непривычной мягкости, и главным ощущением была… тишина. Глубокая, звенящая, абсолютная. Ни криков, ни хлопанья дверей, ни злобного шепота за стеной. Лишь ровное, спокойное биение моего собственного сердца.

Я открыла глаза — и на мгновение сердце замерло от паники. Где я? Высокий потолок, игра света и тени на строгих серых стенах, незнакомые очертания мебели. Потом, словно волна, накатила память. Побег из детского дома. Блэквуд. Его особняк. Джакузи, смывшее с меня месяцы грязи и отчаяния. Невероятная, пьянящая чистота.

Солнечный свет, золотой и плотный, заливал комнату, пылинки танцевали в его лучах, словно живое золото. У меня не было ни телефона — его разбили еще в первый же месяц «на благо коллектива», ни часов. Сколько я проспала? Но тело отвечало само: каждая клеточка, каждый мускул пел тихую песнь благодарности. Я потянулась, как кошка, чувствуя, как приятно ноют непривычно расслабленные мышцы. Это было счастье — простое, животное счастье выспавшегося тела. В моей «прошлой жизни», жизни Ирэн Митчелл из любящей семьи, я так высыпалась каждый день и даже не замечала этого. Теперь же это казалось немыслимой роскошью.

Я лежала совершенно голая, укрытая лишь большим банным полотенцем, в котором, судя по всему, и уснула. Шелк простыней ласкал обнаженную кожу, и это прикосновение было одновременно и непривычным, и до странности приятным. Но тут мое тело подало другой, более настойчивый сигнал — голод. Не просто легкое желание перекусить, а дикое, сосущее чувство пустоты в животе, которое я не испытывала, кажется, с тех самых пор, как все рухнуло. В детском доме еда была необходимостью для выживания, безвкусной и грубой. Сейчас же мой организм, пробудившись ото сна, требовал энергии с первобытной силой.

Я соскочила с кровати и почти побежала в ванную. Быстрый, бодрящий душ, пахнущий все тем же сандалом и ванилью, чистка зубов, от которой во рту оставалась мятная свежесть, — все это стало маленьким утренним ритуалом, возвращавшим меня к жизни.

Выйдя обратно в комнату, обернутая в полотенце, я столкнулась с прозаической проблемой. Что надеть? Мой взгляд упал на груду рваных джинсов и грязной кофты, валявшуюся на полу. Они воняли бедностью, насилием и отчаянием. Надеть это снова, на только что вымытое тело? Даже мысль об этом вызывала тошноту. А нижнего белья… его у меня попросту не было.

С отчаянием я подошла к большому, почти невидимому в стене шкафу-купе и потянула ручку. И замерла.

Чудо. Внутри висела одежда. Аккуратные стопки футболок, мягкие лосины, удобные джемперы. На полочках лежали аккуратно свернутые комплекты нижнего белья — простые хлопковые, но новые, чистые, пахнущие свежестью. Ну надо же, мистер Блэквуд, вы подумали обо всем, — с долей сарказма и невольного удивления подумала я. Надо бы узнать, как его вообще зовут.

Я выбрала простые черные лосины, носки и огромную серую футболку, в которой утонула бы даже прежняя я. Но когда я начала одеваться, меня ждало разочарование. Вещи висели на мне мешком. Лосины сползали, футболка свисала до середины бедер. Я посмотрела на бирки — мой размер. Тот самый, который был у меня до… всего этого. Но теперь это полотно болталось на моем иссохшем теле, как на вешалке. Грустная усмешка вырвалась у меня. Ну и ладно. Последнее, о чем я сейчас могла беспокоиться, — это о внешнем виде. Главное — чистота и комфорт.

Одевшись, я подошла к тумбочке и нажала на ту самую кнопку. Ожидание было недолгим. Буквально через пять минут раздался сдержанный, но четкий стук в дверь. Я открыла и снова увидела невозмутимого мистера Хэнкса.

– Здравствуйте, мистер Хэнкс. Я, наверное, пропустила вчерашний ужин? — спросила я, чувствуя, как живот предательски урчит.

Он покачал головой, и в его глазах мелькнуло нечто, похожее на легкое, потешное оживление.
– Мисс Митчелл, вы проспали рекордные девятнадцать часов. Вы пропустили не только вчерашний ужин, но и завтрак, и обед.

– Девятнадцать часов? — я отшатнулась, опершись о косяк двери. – Но… почему меня никто не разбудил?

– Ваша комната была заперта изнутри. Кроме того, мистер Блэквуд оставил четкое распоряжение: вас не тревожить ни при каких обстоятельствах. Он считает, что сон для вас — лучшее лекарство.

– Он… он знает, что я так долго сплю?

– Естественно. Он заходил к вам, чтобы лично удостовериться, что с вами все в порядке.

Легкая дрожь пробежала по моему позвоночнику. Он заходил. Сюда. Я представила его — высокого, мощного, наполняющего собой все пространство, — стоящего у этой кровати и смотрящего на меня. А я лежала почти голая, укрытая лишь полотенцем, которое наверняка сбилось во сне. Приливы жара и холода побежали по коже. Что он видел? Мои острые ключицы? Синяки на ребрах? Бедра, обтянутые кожей? Надеюсь, я не скинула с себя полотенце и не предстала перед ним во всей своей жалкой наготе.

– Но… комната была же закрыта»ю, — прошептала я, надеясь, что он пошутил.

– У мистера Блэквуда есть доступ в каждую комнату своего дома, — ответил Генри с той же ледяной вежливостью, словно сообщал прогноз погоды.

Ну да, конечно. Ясно. Его дом, его правила. Я почувствовала, как по щекам разливается краска, но тут же встряхнула головой, прогоняя смущение. Голод был сильнее.

– До ужина еще долго? — перевела я тему.

– Вы хотите есть? — уточнил дворецкий, и в его тоне впервые прозвучала легкая, почти отеческая нотка.

Я просто кивнула, не в силах подобрать слов.

– В таком случае, пройдемте со мной.

На этот раз мы шли не в парадные залы, а по более узким, но не менее безупречным служебным коридорам. Через десять минут ходьбы мы оказались на огромной, сияющей чистотой кухне. Здесь пахло свежеиспеченным хлебом, травами и чем-то томящимся в духовке. Это был райский аромат.

– Мистер Блэквуд дал распоряжение относительно вашего питания», — пояснил Генри. – Для восстановления и здорового набора веса вам показана специальная, сбалансированная диета. Калорийная, но щадящая.

4

Сон был тяжелым и бездонным, как смола. Я тонула в нем, и в этой глубине не было ни кошмаров, ни света — только забвение, которое стало моим единственным убежищем. Но его грубо, с железной решимостью, разорвал оглушительный грохот.

Мое сердце не просто заколотилось — оно выпрыгнуло из груди и упало куда-то в пятки. Адреналин, острый и обжигающий, ударил в виски. Я резко села на кровати, простыни спутались вокруг моих ног. В глазах плавали черные пятна, в ушах звенело. В мозгу, затуманенном паникой, пронеслась единственная мысль: Взрыв. Это взрыв.

Я пыталась вдохнуть, но воздух не шел, застряв где-то в сжатом горле. Я бешено моргала, пытаясь пронзить взглядом густую, почти осязаемую тьму комнаты. И в этот момент кто-то с безразличной, методичной жестокостью щелкнул выключателем прикроватной лампы.

Боль, острая и режущая, вонзилась в сетчатку. Я вскрикнула, коротко и глухо, и прикрыла глаза ладонью, чувствуя, как по щекам непроизвольно текут слезы. Свет был таким же насилием, как и тот грохот.

— Ааа…

Когда пятна перед глазами поплыли и стали расплываться, я медленно, с опаской опустила руку. И замерла.

Дыхание перехватило окончательно. Комната, моя крошечная крепость, была осквернена. Тяжелое кресло, которое я с таким трудом подкатила к двери, теперь лежало на боку, его темный силуэт неестественно искажен в полумраке. А дверь… Дверь была выбита. Не просто открыта, а именно выбита — дерево вокруг замка расщеплено, железная фурнитура торчала наружу, как сломанные кости.

И в этом проеме, заливаемый светом из коридора, стоял он.

Мистер Блэквуд. Он казался гигантом, заполнившим собой все пространство, его двухметровый рост отбрасывал длинную, зловещую тень, которая тянулась через всю комнату и ложилась на мою кровать. Он был одет в темные брюки и простую черную футболку, обтягивающую мощный торс, словно он не спал, а был готов к бою. Но самое страшное — это был его взгляд. Его изумрудные глаза, которые я вчера смутно помнила как красивые, теперь были лишены всякой эстетики. Это были глаза хищника, холодные, сфокусированные, полные безразличной жестокости. В них не было ни капли человеческого тепла, только лед и сталь.

Я не могла пошевелиться, не могла издать звука. Я просто смотрела в эти глаза, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки, а все внутренности сжимаются в один маленький, испуганный комок. Страх был настолько физическим, что я почувствовала его вкус — металлический, как кровь на губах.

Он заговорил первым. Его голос был низким, ровным и невероятно тихим, но каждое слово врезалось в сознание с четкостью удара кинжалом.

— Ирэн. — Он произнес мое имя не как обращение, а как констатацию факта. — Почему ты подперла дверь креслом?

В его тоне не было вопроса. Это был требующий отчета приговор. Власть исходила от него волнами, тяжелыми и удушающими. Мурашки на моей коже превратились в сплошную дрожь, которую я была вынуждена сдерживать всем своим существом, стискивая зубы. Ну все. Мне конец. Судя по тому, как он смотрит, он сейчас просто возьмет и придушит меня руками.

Я молчала. Слова застряли где-то глубоко внутри, подавленные этим животным ужасом. Он медленно, почти лениво, сделал шаг в комнату, и его охрана, мелькнувшая в проеме двери, бесшумно отступила, оставив нас наедине. Тишина в комнате стала оглушительной.

Он снова заговорил, и его голос стал еще жестче, приобрел опасную, шипящую нотку.

— Ты разучилась разговаривать? Или тебя в том приюте отучили?

Это прозвучало как пощечина. Я сглотнула ком в горле и прошептала, и мой собственный голос показался мне жалким писком:

— Нет.

— Тогда ответь на мой предыдущий вопрос. — Он не повышал голос, но от этого было только страшнее. Каждое слово было выточенным лезвием.

Я закусила губу, чувствуя, как подступают слезы от бессилия и страха. Но внутри, сквозь панику, пробилась тонкая струйка упрямства.

— Я просто… не хотела, чтобы кто-либо заходил ко мне без спроса, — выдохнула я. — Я знаю, что прошлой ночью вы были в этой комнате.

Он не ответил сразу. Он просто смотрел на меня. Пристально, не моргая. В свете лампы я могла разглядеть каждую деталь его лица — идеальную линию скул, упрямый подбородок, густые темные брови. Он был чертовски красив, в нем была какая-то первобытная, дикая притягательность. Если бы я встретила его в своей прошлой жизни, я бы, наверное, днями не могла выбросить его из головы. Но сейчас эта красота была лишь частью его угрозы. Рядом с такими мужчинами должны были быть богини, уверенные в себе и сияющие, а не такие как я — испуганная, избитая тень.

Он нарушил молчание, и его слова были обжигающе просты и непреложны.

— Это мой особняк. Я могу делать то, что посчитаю нужным. Когда захочу и где захочу.

Что я могла ему ответить? Он был прав. Я была здесь на птичьих правах, незваной гостьей, чье присутствие терпели по какой-то неведомой мне причине. Я опустила взгляд, сжимая край одеяла в побелевших пальцах.

И тут его взгляд, скользящий по мне, как сканер, задержался на моем левом предплечье. На том самом большом, желто-зеленом синяке, оставшемся в память о «дружеских» толчках в столовой. Он смотрел на него с каким-то странным, аналитическим вниманием.

— Покажи свои ноги, — прозвучал следующий приказ. Тон был таким, что ослушаться было равносильно самоубийству. В нем не было просьбы, не было даже приказа — это был ультиматум.

Инстинктивный протест заставил меня поднять на него глаза.

— Зачем? — сорвалось с губ.

Он медленно перевел взгляд с моей руки на мое лицо. Его глаза сузились, и в них вспыхнул такой холодный, концентрированный гнев, что меня буквально обдало горячим холодом — парадоксальным ощущением ледяного жара, от которого кровь стыла в жилах.

— Если я что-то тебе говорю, ты просто делаешь, не задавая никаких вопросов, — произнес он, и каждое слово падало, как камень. — Надеюсь, это ясно?

Страх сдавил горло. Да, это было предельно ясно. Я была для него проблемой. Неудобством. И если я стану слишком проблемной, он избавится от меня. Мгновенно и без следа. В голове пронеслись обрывки мыслей о моей семье, исчезнувшей в океане… никто не искал бы и меня.

5

Той ночью сон ко мне не шел. Он подкрадывался к самой границе сознания, но стоило мне начать проваливаться в забытье, как малейший шорох из коридора, скрип половицы или отдаленный голос заставлял меня вздрагивать и снова широко открывать глаза. Отсутствие двери превращало мою комнату в открытую раковину, лишенную какой-либо защиты. Я лежала, укутавшись с головой в одеяло, как в кокон, и пыталась дышать ровно. Надо будет попросить Хэнкса хотя бы о часах, — промелькнула единственная связная мысль в хаосе страха и незащищенности. Отсутствие времени делало меня еще более уязвимой, дезориентированной в этом новом, пугающем мире.

Когда серые предрассветные сумерки наконец сменились слабым солнечным светом, я почувствовала не столько бодрость, сколько истощение. Я вскочила с кровати, схватила первую попавшуюся футболку и джинсы и почти побежала в ванную. Щелчок замка за моей спиной прозвучал как блаженная симфония. Здесь, в этом кафеле из плитки и хрома, я снова могла быть одна.

Желая продлить это ощущение, я налила в джакузи горячей воды, вылила полбутылки пены с ароматом ванили и сандала и погрузилась в бурлящую воду. Гидромассажные струи били в зажатые мышцы спины и ног, смывая не только грязь, но и остатки ночного напряжения. «Еще бы музыку», — подумала я, закрывая глаза. Что-нибудь громкое, чтобы заглушить голоса в голове.

Я не знала, сколько провалялась так, но когда вышла, завернувшись в полотенце, солнце уже уверенно стояло в небе. Пора было начинать этот день. Я нажала на кнопку вызова.

Вскоре появился мистер Хэнкс, безупречный и невозмутимый, будто и не было ночного погрома.
— Доброе утро. Я бы хотела поесть, — сказала я, и мой желудок предательски заурчал, подтверждая слова.
— Доброе утро, мисс Митчелл. Как раз время завтрака. Пройдемте.

На этот раз мы свернули не на уютную кухню, а в парадную столовую. Помещение было огромным, с длинным столом из темного дерева, способным вместить два десятка человек. Я робко опустилась на стул у одного конца, чувствуя себя букашкой в этом царстве роскоши.

Вошла девушка, чей вид заставил меня внутренне поднять бровь. Это была явно не вчерашняя миловидная повариха. Ее «униформа» состояла из черной юбки-карандаш невероятно узкого кроя и белой блузки с таким глубоким вырезом, что при малейшем неловком движении грозила катастрофа. Макияж был безупречен и слишком ярок для утра, волосы уложены в сложную прическу. «В этом доме снимают порно?» — мелькнула саркастическая мысль.

Но самое неприятное — это ее взгляд. Холодный, оценивающий, полный нескрываемого презрения, он скользнул по моей простой футболке и все еще влажным волосам. Обычно мне было все равно на чужие мнения, но эта откровенная враждебность всколыхнула во мне что-то давно забытое — упрямство.

Она стала расставлять на столе приборы. На двоих. Второй комплект лег напротив меня с элегантным звоном. И тут, словно в ответ на мой немой вопрос, в дверях появился он.

Тайлер Блэквуд. Он вошел, и воздух в комнате стал гуще, зарядившись его энергией. На нем был идеально сидящий темно-синий костюм, подчеркивавший ширину плеч. Часы на запястье блеснули холодным светом. Эффект был мгновенным. Девушка замерла, а затем ее дыхание стало заметно чаще, а движения — еще более манерными. А, ну вот ради кого этот маскарад.

Она наклонилась надо мной, чтобы поставить чашку, и ее духи ударили мне в нос. Я не выдержала.
— Расслабься, — тихо прошептала я, глядя прямо перед собой. — У такого мужчины всегда есть кого трахать. И поверь, это точно будешь не ты. Не дотягиваешь.

Она резко выпрямилась, будто ее ударили. Ее накрашенные глаза сверкнули чистой ненавистью. Она бросила на меня взгляд, полный такой ярости, что, казалось, воздух затрещал, и, не сказав ни слова, выплыла из зала, стараясь на ходу поймать взгляд Блэквуда. Но безуспешно.

Тайлер сел напротив, его взгляд был заинтересованно-холодным.
— И что ты ей сказала? — спросил он без предисловий.

Я пожала плечами, отрезая кусок омлета, который появился на моей тарелке словно по волшебству.
— Что вы, мистер Блэквуд, никогда ее не трахнете. Она не дотягивает. Уверена, что в вашей постели бывают только роскошные женщины.

Его глаза на мгновение округлились от удивления, затем он фыркнул. Короткий, сухой, почти неслышный звук. Ничего себе. Он умеет издавать не только ледяные команды.
— И почему ты сочла нужным проинформировать ее об этом?
— Потому что она посмотрела на меня как на мусор, — ответила я просто, с полным ртом. — А я, хоть и мусор, но с самоуважением. Ну, с его зачатками.

— С сегодняшнего дня ты не пропускаешь приемы пищи, — его тон снова стал жестким, без тени минувшего удивления. — Особенно завтрак. Ложись и вставай раньше. Не можешь — найду способ тебя будить. И дневной сон обязателен.

Я хотела возразить, но аромат еды был непреодолим. Я ела жадно, почти не разбирая вкуса, пока не почувствовала знакомое давление насыщения в еще маленьком желудке. Отложив вилку, я решилась:
— Мистер Блэквуд, я бы с радостью следовала расписанию, но я понятия не имею, который час.
— И почему? — он поднял на меня взгляд от своего телефона.
— Потому что мой телефон разбили, а часов в комнате нет, — я развела руками. — Я живу по солнцу и по внутренним часам, а они сбиты.

— Почему у тебя нет телефона? — продолжил он свой допрос.
— Хотите купить мне новый? Я не откажусь, — парировала я.

— Ирэн, — его голос понизился до опасного шепота. — Кажется, мы уже обсуждали тему моих вопросов и твоих ответов.
Я вздохнула.

— Мне его разбили в детском доме. А так как покупать было не на что и некому, я просто обходилась без него. Да и зачем? Чтобы его снова отняли и разбили о стену?

— Почему тебя избивали? — следующий вопрос вонзился как нож.
— Потому что я была удобной мишенью, — мои пальцы сжали край стола. — Мне было все равно. Никто не придет на помощь. Никто не заступится. Они это чувствовали. Как шакалы чувствуют раненое животное.