На тайной службе Двуглавого Орла.

1.

   Вечер 17 июля 1998 года от рождества Христова в Первопрестольной выдался теплый и тихий. В такой вечер гулять бы с симпатичной девушкой, и глазея на прохожих и жуя сливочное мороженное, веско рассуждать о теме любви в стихах или рассказах современников, подкрепляя себя цитатами из читанного. Постоять бы, обняв хрупкие плечи спутницы, на Большом каменном мосту и полюбоваться заходящим над Москвой красным солнцем или отблесками его лучей на золотых орлах Кремля. Не думая ни о чем, зашвырнуть, с истинно гвардейским шиком и пренебрежением к стоящему на мосту жандарму, окурок «Звезд» в свинцовую воду Великой реки и смотреть, смотреть, как он уплывает следом за белым прогулочным лайнером в неведомые дали. Бездумно и совершенно без умысла скользнуть пальцами по упругой попке спутницы и взамен получить по холеной физиономии, а может, кто знает, ответом на провокацию стал бы томный вздох и веселые чертики в её глазах. Это было бы здорово, но…

    У майора Евсикова почти всегда существовало это проклятое «но» — работа, ставшая жизнью и жизнь, превратившаяся в работу. Евгений принадлежал не себе, а Военной Разведке Российской Империи и такие прогулки у него случались крайне редко. Однако, вечер все же был, даже почти ночь. Невдалеке был и мост, правда, другой, подмосковный. До этого было и мороженное, которое Евгений купил в придорожном магазине в Барвихе. Отсутствовала лишь девушка, с карим любящим взглядом и красивой грудью а-ля Артемида. Впрочем, именно этим вечером девушке в обществе Евгения делать было совершенно нечего. Евсикову и его людям, курящим крепкие сигареты в салонах черных бронированных джипов, предстояло выполнить приказ.
    За неделю до сегодняшнего дня, как раз в канун 11 июля – Дня памяти по воинам Государевым, когда вся Великая Российская Империя готовилась помянуть своих сынов погибших во славу Отечества, Евгений был вызван к «Деду» в Управление Контрразведки на Знаменку. Генерал-лейтенант Меркулов или «Дед», шеф «отдела Ч», прямой начальник Евгения Евсикова, с некоторых пор был сильно озабочен растущим влиянием на умы сограждан исходящим от господина Алексея Васильевича Панклюева. Этот государственный деятель, лидер думской фракции «Равенство», довольно бойко вербовал себе сторонников среди различного уровня промышленников и купцов. Он неустанно критиковал существующий порядок налогообложения, ратуя за равенство возможностей в бизнесе для всех, включая и иностранцев, а так же проталкивал законопроект о свободной продаже акций крупнейших государственных монополий, включая нефтянку и военно-промышленный комплекс. Впрочем, вторая по значимости фракция была рупором крупного и среднего бизнеса в думе, который стремился овладеть наиболее доходными производствами России, и поэтому такие извивы их лидера были естественны. И если бы к Алексею Васильевичу благоволили только рядовые российские капиталисты, то генерал Меркулов вряд ли бы обеспокоился! Однако в симпатиях к этому бледному и надменному красавцу тридцати трех лет были замечены так же министр культуры Вляйвэ и советник государя Александра VI по внутренней политике Колосов – государевы люди, имевшие свой голос в Кремле и Зимнем, а это было уже просто безобразием. К тому же, последний субъект до этого поста служил по Департаменту Государственного Спокойствия и, бесспорно, был человеком генерала Гагарина, директора ДГС, а значит, тот тоже имел в игре свой интерес. Старинное соперничество двух ведомств, Военной разведки и Департамента Спокойствия, просто обязывало Меркулова к ответным шагам, и он осторожно их сделал.
    Источник в окружении государя-императора доносил о настойчивых попытках Колосова официально представить господина Панклюева наследной принцессе Ольге Александровне, гордой красавице-блондинке 22 лет и оттеснить от стареющего монарха обер-егеря полковника Бахтьева, товарища «Деда» ещё по афганской компании, тайного советника по «домашним делам» при государе.
Агентура из числа статс-дам Ольги сообщала о том, что Российский хлебный союз преподнес той подарок – роскошный кабриолет «Русь», с салоном отделанным золотом и красным деревом. Ну, а имя сопредседателя Хлебного союза было известно всем: Алексей Васильевич Панклюев. Ольга собственноручно написала ему короткую благодарственную записку и отправила её с одним из красных фельдъегерей отца, нарушив установленный веками этикет. Красные фельдъегеря возили лишь личные послания русских царей к главам других стран.
    В приватной беседе на одной из аллей Александровского сада два старинных друга, полковник и генерал, сошлись в том, что Панклюев метит не иначе как государю Александру Павловичу в зятья. Поэтому, вернувшись к себе на Знаменку, не на шутку обеспокоенный генерал вызвал аналитиков «отдела Ч» и, посадив их в своем кабинете, велел вывернуться на изнанку, но предоставить ему за ночь исчерпывающую информацию по Панклюеву. Те, раскрыв свои ноутбуки, «вывернулись» и к утру на столе у «Деда» лежала красная папочка с пятью печатными листами.
    Надев на горбатый нос золотое пенсне, Меркулов быстро пробежал глазами доклад своих умниц, отложил его в сторону и задумался. По всему выходило, что у господина Панклюева имелись очень обширные связи и секретные банковские счета в Североамериканских соединенных штатах, он неоднократно бывал в Багдадском Халифате, охотился на слонов вместе с диктатором Среднеафриканской республики Хоггойве Махабом и поставлял туда хлеб в обмен на алмазы. Впрочем, охота на африканских слонов, занесенных в Пурпурную книгу Совести, была не самой тяжкой его провинностью. Гораздо большую вспышку негодования у «Деда» вызвало то, что Панклюев взял в десятилетнюю аренду прииски русской Якутии и, купив квоту на добычу алмазов, резко сократил оное производство, предпочитая торговать в Америке и Европе камнями своего черного дружка по неслыханно завышенным ценам. Россия несла громадные финансовые потери, а Алексей Васильевич с думской трибуны громко возмущался убыточностью отечественной промышленности, предлагая передать всё в частные руки и сменить в Кабинете половину министров. Как такую информацию могли упустить в Департаменте Государственного Спокойствия, призванного отслеживать любые несоответствия и сводить концы с концами, оставалось загадкой, но в целом от красной папочки на столе густо и смрадно несло заговором. В одиночку тут было не справиться, и генерал отправился к Светлейшему князю Николаю Павловичу, брату императора.

2.

    Облаченный в парадный мундир Преображенского полка, Евсиков прибыл в Управление к девяти часам. Он задумчиво смотрел на улицу из окна приемной генерал-лейтенанта Меркулова, когда вошел адъютант «Деда» поручик Александр Шуйский, молодой человек двадцати трех лет. Меж своих Шуйского Сашу звали просто Шуша. Великосветский хлыщ и большой любитель дам, он был, тем не менее, неплохим сотрудником и славным товарищем. Шуйский неторопливо подошел к майору и встал рядом. С последнего, десятого этажа особняка, целиком построенного из гранита и черного стекла открывался красивый вид на Арбат. По широкой улице тянувшейся к Бородинскому мосту и бегущей дальше аж к Триумфальной арке и Поклонной, сновали автомашины. То и дело, отъезжая от многочисленных особняков российской знати, в поток вливались элегантные лимузины, а спортивные купе и мотоциклы, нещадно сигналя, срывались с места от какие-нибудь кованых ворот. Как все же хорошо, что вздорный проект архитектора Кукушкина не поддержал столичный генерал-губернатор, и в сердце Москвы не построили многоквартирные бетонные глыбы высотных зданий. План не одобрили, но все же не положили под сукно и кукушкинские небоскребы теперь кольцом опоясывали Великий город, как корона лысую голову царя, охраняя Москву от холодных ветров и смога промышленных зон. Тем временем, у Арбата, на углу Гоголевского бульвара, из-за поломки омнибуса образовался затор и дорожная жандармерия, особо скорая на руку в таких случаях, просто-напросто перетащила его в переулок прибывшим на место происшествия могучим вертолетом Сикорского. Движение восстановили в считанные минуты, вертолет сменился технической группой, примчавшейся в узком маленьком авто, но два сержанта продолжали размахивать жезлами, ускоряя процесс передвижения сотен автомашин.
—Хорошо «джеки» работают,— сказал Евгению адъютант.
—За это им и платят, — отозвался Евсиков, усмехнувшись про себя уничижительному прозвищу Дорожной Жандармерии.
—Вчера в Большом давали «Рюрика» с Веленской в заглавной партии, — сообщил Шуйский. — Был сам Светлейший и …Ольга Александровна.
—Светлейший князь, Шуша, благоволит к Зое Веленской, это всем известно. А вот Ольга Александровна…В «Ведомостях» писали, что она в Санкт-Петербурге открывает с послом Северных Штатов выставку картин индейцев племени сиу.
—Да клянусь вам Евгений Петрович, всё истинно так! Была инкогнито. Сидела в ложе с известным поэтом Эдуардом Печорским, в парике, темных очках и отнюдь не в придворном наряде: серый костюм от Волкова и белая сорочка.
—Вновь не состыковка, Шуйский. Печорский – известный нигилист и пидор. Что ей делать в его обществе? Дойди это до государя и ей несдобровать.
—Вы мне не верите?
—Я верю, но думаю, что вы все-таки ошиблись.
Офицеры отошли от окна, и поручик предложил закурить. Закурили.
—Где же «Дед»? — нетерпеливо взглянув на золотые часы фирмы «Буре», выдохнул дым Евгений.
—Уехал в Кремль с докладом к Светлейшему. Затем они, скорее всего, отстоят обедню в Успенском, богомольцы, — пуская кольцо, усмехнулся адъютант и добавил, — а вот в «Ладоге» у Гришки Зябликова новые девочки. Премиленькие.
—Дьявол! — пропуская «девочек» мимо ушей, сказал Евсиков, — у меня встреча в десять.
—Придется её отменить, майор. Поскольку «Дед» говорил о крайне важном разговоре.
—Да, придется, — согласился Евгений, — позвольте сделать один звонок, Александр Владимирович?
—Хоть два, любезный Евгений Петрович, — вновь пуская кольцо, кивнул Шуйский и опустился в широкое кожаное кресло.
Набирая номер, Евсиков представил себе, как в тишине небольшой квартирки на Трубной, переливисто зазвонит ярко-красный аппарат и невысокая черноглазая девушка, оторвавшись от утренних газет и кофе, поднимет трубку. Рива, Ривочка – его любовь и неизбывная боль.
—Алло! Это ты? — она ждала его звонка.
—Да, это я. Как ты спала? — Евсиков отвернулся от курящего Шуши.
—Без тебя я вовсе не сплю. Ты приедешь? — торопливым говором спросила она.
—Как только работа позволит…
—Я очень жду тебя, Же…
—Прости, но мне нужно идти. — Майор быстро положил трубку. В его разговорах по телефонным линиям не должно было звучать никаких имен. Евсиков затянулся сигаретой и присел на край стола.
—Сердечные дела? — адъютант Меркулова кивнул в сторону телефона.
—Скорее меркантильные, — бросив быстрый взгляд на Шушу, сказал неправду Евгений.
    В своей связи с еврейской девчонкой Евгений опасался не за себя, хотя и существовало негласное повеление пресекать в корне такие вот истории и ставить провинившихся на вид. Кто помельче, мог бы навсегда забыть о дальнейшей карьере, и хотя для особистов сидящих на «прослушке», Евсиков стоял слишком высоко, почти недосягаемо, однако даже с высоты своего положения он вряд ли мог официально защитить её и не упасть, если за неё всерьез возьмутся люди из Департамента Спокойствия. А они спали и видели, как бы зацепить кого-нибудь из военных на измене Родине и сочувствии иноверцам. Поэтому весь профессиональный опыт и осторожность, накопленные Евгением в разведке и контразведке, были посвящены сохранению его, точнее, их с Ривой, тайны.
—Ну, и-и?…— протянул Шуйский, — Так поедемте сегодня в «Ладогу», майор? Возьмем Пашку Вестофьева, Геру с Петром Андреевичем, Васеньку и покутим, а?
—Спасибо, за приглашение, но вынужден отказаться. Дела.
    Евсиков помнил, как обычно кутили меркуловские подчиненные. Обосновавшись с вечера в каком-нибудь «Яре» или «Метрополе» господа офицеры чинно начинали с пива и раков, шампанского и трюфелей, затем, чувствуя себя на подъеме, плавно переходили на столовое вино №21 заводов Петра Смирнова и копченого поросенка. Если выступал кордебалет, то Шуша и Гера непременно вылезали на сцену и исполняли строевую песню Псковского кадетского корпуса «В бою имею я удачу…». Если же играл ансамбль, то, обняв музыкантов, два тенора горланили пошловато-приторное «Стань моею только раз, а второй уж будет лишним…» поэта Эдика Печорского. После таких пируэтов, обычно, неестественное безобразие разгулявшихся меркуловцев пыталась пресечь охрана заведения или вызванная метрдотелем полиция. Меркуловские же отчаянно противились и, не желая сдаваться без боя, палили из табельного оружия в потолок. В довершении, находясь в «Яре», кто-нибудь из них спускал на визжащую в испуге публику, разъяренного выстрелами и криками, ресторанного медвежонка, ну а, бывая в «Ладоге», Васю Романова или Геру кидали в бассейн с шампанским к плававшим в обличии русалок голым бабам. Веселилась компания необузданно, дико и от всей русской души, но правда лишь до той поры, пока не приезжала группа захвата Департамента Московской полиции с Каретного Ряда. Пьяных и оборванных контрразведчиков волокли в сверкающий мигалками «черный ворон» и увозили в Петровский замок. А на следующее утро, при присутствии в своем кабинете Великого князя Николая Павловича Романова, их распекал генерал-лейтенант Меркулов. Вася, сын Светлейшего, стоял вместе со всеми в качающейся шеренге и не осмеливался глядеть на отца. Впрочем, всё вскорости забывалось, и Шуша с Герой Павловым готовили новый набег на столичные ресторации, агитируя и соблазняя ещё кого-нибудь.
    Время от времени Евгений тоже участвовал в бесшабашной гульбе меркуловцев, но трезво оценивал ситуацию и не впадал в крайности. Во время одного такого загула он и познакомился с Ривой. В тот день Контрразведка поминала двух своих сотрудников, отдавших богу душу, черт знает в каком краю и неизвестно за чем. И потому, когда в банкетном зале «Астории» завязался неизменный скандал и вспыхнула потасовка, мрачный, но трезвый Евсиков, допивал уже вторую бутылку водки, пытаясь залить горечь потери. Хотя майор полагал, что в такой день господам офицерам не подобало бы так распускаться, он не мог не помочь Васе, которого отчаянно молотили трое. Косолапым медведем майор полез в свалку и, мордуя какого-то азербайджанского купчишку, вдруг натолкнулся на испуганный взгляд двух красивейших глаз. Сжавшись от предчувствия нехорошего и не пытаясь выбраться из драки, хрупкая девушка застыла возле опрокинутого столика в груде битой посуды и изломанных цветов.
—Уходите! — рявкнул ей Евгений, на миг отпуская купчишку, но она только сильнее испугалась его рыка.
—Да не стойте вы тут, как дура! — вновь крикнул он, и его снесло волной нападавших. Трещали столы, летели стулья и дорогущий хрусталь, осколки которого обильным ковром усыпали паркет, скрипел у дерущихся под ногами. Отчаянно визжали дамы и давились в дверях спасающиеся, а она стояла, одинокая и печальная, как будто покорно ждала смерти.
—Не выдай, православные! — кричал где-то на другом конце зала Герка Павлов, ведя бой стенка на стенку.
—Уйдёте ли вы, наконец, сударыня? — стряхивая с себя российское купечество, устало спросил Евгений, подходя к ней.
—Бежать нельзя, бежать нельзя, — скороговоркой заговорила она, — иначе убьют в спину.
Бог ты мой, тогда подумал Евгений, до чего мы дошли!
—Бежать нельзя, — согласно кивнул он, и врезал между глаз ещё одному нахалу. — Поэтому мы просто пойдем, и я буду закрывать вашу спину.
—Всегда? — наивно спросила она.
—Всегда! — беря её за руку, кивнул он и повел из зала. В каком-то смысле он её не обманул. Армия ведь всегда защищала не только спину, но и…тут он бросил мимолетный взгляд на девушку,…грудь россиян. Они вырвались на улицу, где уже собиралась толпа и замелькали каски полиции, поймали такси и поехали к ней на Трубную. Её шок долго не проходил и у ярко освещенного подъезда, швейцар-татарин спросил, здорова ли она и не вызвать ли врачебную помощь. Евсиков заявил ему, что барышня переутомилась и что он и сам почти доктор. Старик покачал головой, поцокал, но Евгения пропустил, предварительно взглянув на его паспорт.
Так он оказался в её доме.