На злобу дням

Одна из квартир

Атриум.
53-ий год от ухода Матери.

Вдоль дороги, замыкая цепочку низкорослых деревьев и обветшавших строений, стоял небольшой дом; крыша его давно прохудилась и дала течь, а краска с оконных ставен облупилась и осыпалась. Будучи на грани разрушения, он держался вопреки всем природным испытаниям. Все потому, что когда-то он дал обещание оберегать своих владельцев, и не удивляйтесь этим словам — каждая вещь имеет свое предназначение, ради которого она существует.
Щелчок диктофона при включении прозвучал в дремотной тишине жилища, словно удар в гонг. Но, даже спустя несколько минут, среди ночной темноты было слышно, как дом молчит. Только в одной комнате, в самом углу, подрагивал свет тусклой лампочки. Если прислушаться, можно было уловить очень тихий мужской голос:
«Усилившийся ветер принес с собой запах озона, а, значит, вскоре на город снова прольется ливень. Не тот приятный моросящий дождик, под который любит резвиться малышня, а самый что ни на есть аномальный. Скорее бы пришла зима».
Действительно, вскоре он обрушится на жителей, разбиваясь при ударе об асфальт на множество переливающихся всеми цветами радуги капелек. Такой чарующий, но смертельно опасный дождь стал идти все чаще. Бывали дни, когда он шел спокойно, а порой — бушевал настолько сильно, что оставлял после себя небольшие трещинки в бетоне. Многие дома, старые и ветхие, буквально развалились под натиском дождя. Сегодня синоптики пообещали, что он будет спокойным, поэтому стоило бояться только за местами продырявленную крышу.
Капли дождя прозвали слезами Матери. Интересно, насколько же испытываемая ей боль сильна, раз эти слезы могли убить?
Аппарат продолжал записывать диктуемую речь:
«Город никогда не молчит. Даже сейчас эхом разносятся гудки проезжающих машин. Люди спешат в свои теплые уютные гнездышки к милым женам, любимым мужьям и детям, желают прижаться к ним, согреться от пробирающего до костей холода. Бывает, что среди этих воющих монстров лениво проберется нечто громоздкое, издающее протяжные стоны сирен, сигнализирующих уступить дорогу. Оно напоминает огромного красного жука с множеством гибких кранов-щупалец, прижатых к туловищу. Следом машины пропускают второго, уже белого гиганта: по центру его металлического брюха красуется символическое сердце, обмотанное бинтом. Эти существа здесь всегда опаздывают, а люди спешат».
Вот неподалеку проехала городская охрана с оглушающей сиреной. Небритое лицо спрятавшегося под навесом автобусной остановки человека привлекло ее внимание. Проигнорировав сверлящий взгляд полицейского, мужчина продолжил рассеянно глядеть то на дорогу, то на проезжающие мимо машины. В рации служащего не смолкал прокуренный, кашляющий голос: «Прием... кхэ... вооруженное ограбление на Веллингтон стрит. Проклятые подростки ограбили очередной магазин... кхэ... конечно же, скрылись».
Черный картон небес разрезали ослепительные молнии-ножницы, осветив небольшую комнату маленького дома. За столом сидел мужчина в возрасте, лицо его было уставшим и недовольным. Он обратил полный печали взгляд на окно. Крыша его храма начинала подвывать от тяжелых ударов начавшегося дождя. Он набирает обороты. Не выдержав напора, одна из досок жалобно скрипнула, и на голову мужчины упала капля. В такой дождь даже дома нужно носить защищающую экипировку.
— Нужно определенно залатать крышу, пока ее окончательно не изрешетило, — пробурчал он, положив на стол диктофон и стирая холодную каплю, стекшую на щеку. — Куда только этот мир катится...
За спиной раздался негромкий юношеский голос. От неожиданности мужчина дернулся, но узнал в нем родные нотки и быстро успокоился. В дверном проеме стоял молодой человек лет семнадцати-восемнадцати:
— Куда бы ни катился — везде ему не рады, — он присел на диван, потирая сонные глаза.
Отец понимающе кивнул:
— Я тебя разбудил?
— Нет. Просто не могу уснуть под дождь...
— Уже слишком поздно, чтобы спать. Посиди со мной, я как раз размышлял о том, что наш мир инфицирован опасной болезнью, называется — неконтролируемое свободолюбие, но не могу определиться со стадией.
Сын кисло улыбнулся и бессильно развел руками.
Отец мальчика глубоко вздохнул и на выдохе проговорил:
— Вот и я не знаю. Ничего, не думай об этом. Я еще помню, что у вас, юношей, и так полно забот. Оставь это тем, у кого на старость лет больше ничего не осталось, — его взгляд устало перескакивал по предметам, лежащим на столе, время от времени задерживаясь на пыльных обложках энциклопедий.
— Твоим горе-пророкам? Что они там «предрекают» — новые катаклизмы? Позор метеорологии...
— А ты давно стал в этом специалистом? — поддел он ласково сына.
— Да просто не понимаю помешательства вокруг Матери. Если Она ушла один раз — рано или поздно уйдет снова. Чего тогда все ждут?
— У тебя львиное сердце, раз так рассуждаешь. Но не бросайся словами, ведь, если Мать вернется, то мы снова будем вместе, как семья. Продолжим с чистого листа, как будто никакой Катастрофы и не было. Я даже немного скучаю по тем вре...
Натаниэль прервал отца на полуслове. Они перебивали друг друга примерно одинаково часто, и им всегда было, что сказать, но порой складывалось впечатление катастрофической нехватки времени. Такая манера диалога не могла не превратиться во взаимную дурную привычку.
Он небрежно провел рукой по воздуху, будто отмахиваясь от назойливого комара:
— Тебе пудрят мозги сектанты и фанатики, а ты и не против. Матери нет никакого резона возвращаться обратно.
— Кроме того, что она — наша Мать.
— И это делает ей честь?..
— Натаниэль...
— Как книга, кстати? Готов закончить? — резко сменил он тему.
Отец поймал на себе укоризненный взгляд сына и понурил голову:
— Закончил... почти. Осталось внести финальные правки.
— Отлично.
— Не думай об огромном гонораре, он едва покроет затраты на восстановление крыши.
— Куда пропал твой боевой настрой? Когда тебя напечатают на настоящей бумаге, тогда еще сто раз вспомнишь о том, что сказал про гонорар, — произнес сын, погружаясь в фантазии по обустройству дома.
Отец не очень разделял оптимизма сына:
— Моя работа зачахнет в ближайшее время. Писательством занимаются только старые безумцы, как я. Так что это простая трата финансов, которые я и так потратил на личные черновики, — он мельком кинул взгляд на зеркало, но увидев в нем свое отражение, быстро опустил глаза. — Твоя мама была категорически против этой идеи и сказала, что получится бред, за который меня, вдобавок к штрафу и позору, упекут за решетку, — он хмыкнул и ненадолго зажмурил глаза. — Иногда мне кажется, что ее прогнозов стоит бояться куда больше, чем всю нашу помешанную власть.
На этом Самуэль поднялся, подтянулся, поскрипывая старыми костями, и сообщил, что все-таки решил пойти вздремнуть, пока дождь немного утих. В последнее время ему очень не хватало сна.
Пожелав отцу хорошего сна, выключив свет, Натаниэль вышел, тихо прикрыв дверь и унося в руках стопку каких-то бумаг. Он прошел мимо комнаты, где мирно сопели мать и младшая сестра, до лестницы, ведущей на чердак. Забравшись туда, Натаниэль сел возле старенького разломанного столика. Положил на него кипу бумаг, вытащил из кармана маленький фонарик на батарейках (подарок отца). Свет проскользил по отмеченному цифрой «один» листу. Бумаги пахли особым запахом, особенно те, что не так давно были покрыты чернилами. Такой запах ни с чем не спутаешь. Наверное, поэтому отец обходит современную технику стороной. В ней нет жизни. Нет души...
Парень довольно улыбнулся и, позабыв про все на свете, начал читать.

Новый порядок

«Можно долго сопротивляться переменам, и чем сильнее будешь сопротивляться, тем быстрее они придут».
Лоранс Гиттен — политический деятель, историк и публицист.

Минхет.
96-ой год после ухода Матери.

Заметил для себя, что многие истории начинаются с поезда. Он идет тише и тише, пока наконец не останавливается. Разноцветная возбужденная толпа выкатывается из него на платформу. Мелькают пестрые флаги и обклеенные стикерами чемоданы туристов. Стройной процессией они исчезают в подземном переходе. Небо налито свинцом, словно нависающие над городом тучи придавил к прозрачной стеклянной полке титан. Обычно Минхет встречает гостей неомраченным лазурным колоритом, однако на мою везучую долю будто выпала месячная норма осадков.
Когда последние попутчики торопливо скрылись из виду, а мысли уловили нужный вектор, решаю, что пора и мне приниматься за дела. На выходе с вокзала полноватый мужчина в джинсовом комбинезоне «Минхет Стейшен» пристает к новоприбывшим с водительскими услугами. Поправив на плече увесистую сумку, подзываю его. Короткими шажками таксист потешно семенит навстречу, приговаривая скороговоркой:
— «Минхет Стейшен» рада первой приветствовать гостя в негласной столице Аскаса. Всегда в пути, как ни крути. Куда Вам, сэр? — повторяет он на ходу, словно заклинает потенциального пассажира не испариться в воздухе.
— В центральный отдел полиции.
— Понял, понял. Одну минуту, сэр, — он замедляется и опасливо оглядывается по сторонам, будто ожидая облавы.
— Какие-то проблемы?..
— Да нет, все в порядке. Чуть было не подумал, что вы один из этих... пришли качать права, короче.
— Этих?
— Ну да, в форме. Не берите в голову…
— Мне и правда на секунду показалось, что вы испуганы.
Водитель кисло улыбается, словно обижен моим предположением, делает серьезное лицо и отрицательно мотает головой:
— Просто не люблю сюрпризы, — говорит он, потирая ногу. — От них не меньше вреда, чем от радиации.
— Вон как…
Я не стал приставать с расспросами. Мы подошли к машине. Усаживаюсь на мягкое кожаное сиденье и вскоре уже безмятежно осматриваю окрестности под россказни водителя. Слушаю его вполуха.
Город изменился со дня моего последнего приезда. Минхет теперь напоминает скорее объемную столбчатую диаграмму, где от длинного закольцованного и обсаженного зеленью проспекта лепестками отходят узкие асфальтовые улочки со своими кирпичными домами, мирно соседствующими с центральными городскими башнями-столбцами. В этих исполинских складках и «кормушечных» окошках есть что-то мистическое, хоть внутри и располагаются всего-навсего основные социальные организации, государственное управление и благотворительные фонды, а вокруг них по ниспадающей рассеяны торгово-развлекательные центры из огромных металлических конструкций, отели и различного рода рестораны и бары.
Мы миновали отданную под реновацию старинную пожарную часть и остановились напротив углового продолговатого здания из темного кирпича. Полицейский департамент Минхета.
Расплачиваюсь с такси. На проходной сообщаю плотному коренастому офицеру, что пришел с деловой встречей к мистеру Раймонду Ассору. Он просит предоставить паспорт.
— Пожалуйста, — передаю документ.
Служащий отрывает тяжелый взгляд от фотографии и скептически оценивает мой поношенный дорожный вид.
— Только что с поезда...
Офицер безразлично кивает в ответ и набирает заученный номер:
— Капитан, мистер Халонен ожидает Вас внизу... Хорошо, передам, — офицер повесил трубку и обратился ко мне. — Ждите, — только и буркнул он, а после равнодушно отвернулся. Кажется, он был рад моему приходу не больше, чем всему миру в целом.
Устраиваюсь на стуле, возле большого зеркала, и оглядываюсь. Примечательнее подвыпивших дебоширов в участке никого не оказалось, чему я совершенно не удивился. Зал разделен на несколько секций, но народу в них предостаточно. В ближайшей от меня камере сидит небольшая компания: двое пьяных тихо спорят, а третий стоит, прислонившись к решетке, и делится своими «наблюдениями».
К моему удивлению, офицеры улыбались остротам и только иногда для проформы били по просунутым между прутьями решетки пальцам. На мой взгляд, это было странно. Ни разу не видел, чтобы офицеры имели привычку бить по пальцам. Когда я поинтересовался, мне объяснили, что это такой ритуал. Или, скорее, негласное правило. Мне стало интересно, откуда оно берет корни, но офицер на пропускной пожал плечами и сказал, что ничего плохого в этом нет. Я улыбнулся и понял, что офицер точно не имеет нужного мне ответа.
Через пять минут капитан полицейского департамента неторопливо спустился по винтовой лестнице, и я поднялся, чтобы пожать ему руку:
— Лаури Халонен, рад знакомству, — представился я, а сам подмечаю, что Раймонд Ассор очень хорошо сложен, несмотря на несколько короткие ноги. Очки точно надел специально для встречи, придают солидности.
— Взаимно, и добро пожаловать. Не будем мешать коллегам, пройдемте в кабинет. Следуйте за мной.
Поднимаемся вверх по лестнице. Под тяжелыми шагами Раймонда ступени мягко поскрипывают. Капитан вполоборота поворачивается, словно услышав мои мысли:
— Участок кажется достаточно ветхим, не правда ли?
— Об этом и подумал, если честно...
— Скоро под нас выделят более современное помещение, — сказал он, делая акцент на слове «современное».
— Достаточно расплывчатое обещание, — подметил я в ответ.
— А в полицию, как ни странно, и идут не за деньгами, а за обещаниями, — капитан впускает меня первым, закрывая следом дверь.
И без того узкий кабинет плотно обставлен небольшими ящичками и картонными коробками.
Раймонд ловит мой взгляд:
— Как бы то ни было, уже готовимся к переезду, — он расстегивает однобортный темный пиджак и поправляет очки.
Посреди стоит стол из простого дерева с аккуратно разложенными бумагами и письменными принадлежностями. Капитан предлагает выпить немного виски, но получает от меня вежливый отказ. Вскинув плечами, наливает себе четверть стакана и быстро проглатывает:
— Чем Вам помочь?
— Мне нужна Ваша точка зрения, капитан. Сперва помогите подтверждением, что в будущем позволяете использовать полученную информацию по усмотрению редакции Атриума и меня лично.
— В мои цели не входит ограничение Вашей работы.
— Конечно. Тогда начнем, — говорю я и кладу на стол диктофон, а двумя пальцами нажимаю на кнопку «Play».

***

Вместо планируемого часа интервью затянулось немногим больше, и дождь хлынул внезапно, — мостовая мигом сделалась скользкой. Накрывая плащом голову и плечи, рысцой бегу вдоль шеренги припаркованных авто. Пожилого мужчину, выгуливающего мелкую кудрявую собачонку, осадки тоже застали врасплох. Однако питомца непогода только радует, — тот пуще прежнего виляет коротким хвостиком и вертится вокруг хозяина. Старичок поднимает болонку на руки, улыбается мне и скрывается в ближайшем доме.
А вот и «Хеланни» — рекомендованный капитаном полиции отель: «Думаю, он Вам подойдет, — Раймонд хитро улыбнулся, — управляющая компания успешно проводит реновацию номерного фонда, и дизайн специально сохраняет в гостевых комнатах и общественных зонах атмосферу эпохи Родителей, но в некотором современном переосмыслении».
Администратор — стройная высокая девушка — выслушав, что номер мне нужен ровно до полуночи, быстро разбирается с формальностями и отдает ключ. Комната оказывается на четвертом этаже, — около девяти квадратных метров, чистая, очень светлая. Обставлена скромно, но элегантно. Отлично! Мгновенно скидываю промокшую одежду и принимаю теплый душ. Переодевшись, спускаюсь в ресторан, наспех ужинаю и возвращаюсь в номер.
Хочется спать. К великому сожалению, на длительный сон совсем не осталось времени, — нужно выслушать материал, транскрибировать в текст и не откладывая набросать хоть что-то для черновика…
Приподнимаюсь в постели и сажусь, спустив босые ноги на пол. Возвращаюсь к столу, опускаюсь на полужесткое сидение стула с прямой высокой спинкой. На плоской поверхности — переносной мини-экран, блокнот и одно из любимых «орудий» в многочисленном арсенале журналиста — диктофон.
Разминаю до хруста пальцы, и по монитору поползли ленивые буквы:
«Капитан Раймонд — полиция Минхета, интервьюер №1.
Обучался в техникуме, окончил и до поры перебивался мелкой работой, — побывал и грузчиком, и вышибалой в захудалом баре на окраинах Минхета. На службу в полиции надоумил приятель, он и помог пройти все аттестации, — убедил, что при таких качествах и навыках, которые позволят стать крупным специалистом в своей области, он попросту гробит талант на дешевых подработках. Раймонд отлично справился со всеми заданиями и самостоятельно дослужился до старшего городского полицейского, а через три года сменил прошлого капитана», — записал я, а следом заговорил и диктофон...

***

Журналист: Нуждается ли наше современное общество в защите?
Раймонд: Да, безусловно.
Журналист: Почему?
Раймонд: «Голые стены крепости долго врага не удержат».
Примечание: цитирует «Иммунитет» Жака Лавг;ста — отличный образчик военной стратегии. Автор был милитаристом до мозга костей, настоящим идеологом войны. Остался в сознании старшего поколения, как один из создателей современной военной мысли, хоть и совершил немало грубых ошибок во второй, менее успешной книге — «Договор». Видимо, Раймонд близко знаком, как минимум, с одной из его работ.
Журналист: Но разве время крепостей себя не изжило?
Раймонд: Лаури, вы же из Атриума?
Журналист: Да.
Раймонд: Тогда должны знать его историю.
Журналист: Атриум был оборонительной крепостью еще до того, как стал столицей Аскаса. Много воды утекло...
Раймонд: Верно, стены почти исчезли, но душа крепости еще стоит.
Журналист: Вы говорите о «враге». Хотелось бы уточнить: а кто сегодня считается нашим врагом, мистер Раймонд?
Раймонд: Ударивший первым, должно быть...
Журналист: Почему Вы так считаете?
Раймонд: Национальная безопасность работает в реальном времени и ежедневно пресекает все возможные конфликты, однако все в обществе непредсказуемо. Нужно ли далеко ходить? Если пятнадцать лет назад кто-то хотел получить пособие за увечья после Катастрофы, но был обманут — он поднимал бунт. Кто-то желал отомстить Родителям, а срывался на собственной сестре или соседке. Каких трудов стоило уладить внутренние последствия предательства Матери? Мы как подросток, которого однажды поймали хулиганы на улице — привыкли натягивать посильнее капюшоны, шарахаемся от любой подозрительной тени...
Журналист: Выходит, речь скорее о внутреннем враге?
Раймонд: О порядке. Нужно начинать с себя — разве это не логично?
Журналист: Безусловно, если судить по Вашему опыту службы, но…
Раймонд: Лаури, в наших условиях «но» — это непозволительная роскошь.
Журналист: Хорошо. Тогда чем так эффективна сложившаяся «Стратегия обороны»?
Раймонд: В моей практике ничего интересного не происходит последние два-три года — вот и результат. Единственная «отрада» (показывает на аккуратно сложенную стопку рапортов в специальной папке). Профессия полицейского посоревнуется с вашей журналистикой в бумажной волоките. Почти восемь лет я работал криминалистом: по три перестрелки в течение получаса в разных концах города. Только и успевай крутиться, но теперь я большая шишка. Да и времена поменялись...
Журналист: Вы слушали вчерашние новости?
Раймонд: Не успел.
Журналист: В недавно опубликованном исследовании «Вестник Ордании» выявил два преобладающих в обществе мнения насчет работы полиции...
Раймонд: Можете не говорить. Очередная «Ода никчемности» в сторону правоохранительных служб. Однако по моим данным международный уровень терроризма и преступности заметно снизился за прошедшие годы. Этим сводкам можно верить (ударил ладонью по стопке папок). Расскажите лучше об этом своей аудитории...
Журналист: Конечно. Тем не менее, несмотря на сводки, случаи происходят. Четыре года назад во время ночного караула Вы с напарником накрыли некий притон кибер-наркоманов, верно?
Раймонд: Да, с Эрвином Браво...
Журналист: Как это было?
Раймонд: Зрелищно. Единственное горящее окошко среди обесточенного района. Мимо не пройдешь. Одного Эрвин повязал сразу, а за двумя выскочившими на задний двор пришлось побегать. Когда-нибудь видели, как бегают обдолбыши? Быстро и уморительно. Как будто продолжают «висеть». Один потом рассказывал, что ощущал себя породистой плеудской лошадью... Да, дронов тогда не хватало (начал копаться в бумагах). Вот из недавнего (зачитывает с листа): «Вы будете врагами своих врагов, и ваши груди станут многочисленными, и потомство ваше не будет раздавлено».
Журналист: Что это?..
Раймонд: Уж точно не мои очерки.
Примечание: Я сдержанно улыбнулся, но промолчал. Капитан отложил распечатку в сторону, поверх накопившихся отчетов, газет и вскрытых писем. Потом, передумав, передал мне. В ней говорилось о повязанном за сопротивление полиции и употреблении кибер-наркотических стимуляторов…
Раймонд: Что думаете?
Журналист: Печальная новость. Что это?
Раймонд (откидываясь на стуле): Его-то мы тогда с Эрвином и поймали. «Никогда такого не было, и вот опять». Только более безумный и до смерти угашенный. В прямом смысле. Лейтенанту даже не пришлось прикладывать физической силы для его задержания. Кибернетика — палка о двух концах, и когда только простая косметическая хирургия успела вызвать в людях комплексы и отторжение?
Журналист: Он упоминал Мать или Отца?..
Примечание: Раймонду вопрос не понравился.
Раймонд (глядя куда-то сквозь меня): Все люди, от начала своей истории, объединяются в кланы, конгломераты, группы или общества, — и даже мы с вами не исключение из правил. Редакция или полиция, — разница только в форме и обязанностях. Объединяемся ради совместных ценностей и выгод, ради пропитания и безопасности. Обществу полезно объединяться, иметь контроль над собой. И скажите теперь, когда они его обрели, каков нынешний рейтинг вовлеченности Старой церкви в совершении преступлений?
Журналист: Расскажите моим будущим читателям.
Раймонд (он прыснул): При Карплане показатели преступности на религиозной почве не превышали и одного процента, да и в масштабах страны, поверьте мне на слово, цифры были аналогичны. И остались! Карательные меры показали ощутимые результаты. И часто ли теперь на улицах города можно встретить последователя Старой церкви?..
Примечание: Виталий Карплан — нынешний президент Аскаса, вскоре после «Катастрофы» сместивший Велиона Карта и организовавший карательные отряды против Родительского культа, известного теперь под название Старая церковь.
Журналист: Парня по итогу посадили?
Раймонд: Отправили лечиться, но медицинская экспертиза не выявила ни психологических нарушений, ни наркотических воздействий.
Журналист: Но вы же сказали...
Раймонд: Отсутствие чипизации исключило любые внешние манипуляции. Но с ним что-то не так. С этим все сходятся. Другое дело, мы пока не знаем, что это «что-то».
Журналист: Как непорочный и чистый агнец?..
Раймонд (снисходительно усмехнулся): Мать говорила, что даже небо полнится отступниками...
Примечания: дальнейший отрезок интервью оставлю без внимания. Мы перебросились с капитаном парой острот и, кажется, задышали чуть свободнее. Разговорить его было непросто, словно мы обменивались не репликами, а на пару жонглировали шпагами...
Журналист: Что департамент Минхета думает о взглядах действующего президента по отношению к Старой церкви?
Раймонд: Решение Виталия Карплана нахожу единственно верным, пусть Карт и имел свое особое мнение о необходимости перестройки. Однако... оно не помогло ему остаться на посту. Кто будет смотреть, как расхищают последнее имущество? Он допустил ошибку, а люди были измождены природой, и, оставшись совсем одни, предсказуемо пошли против бюрократизма партийного аппарата. Были серьезные потери...
Журналист: Но мировая общественность гневно отреагировала и на карательные меры мистера Карплана?
Раймонд (полувопросительно): Организационные меры, да.
Журналист: Полиция занимает в этой истории не последнюю роль. Почему Вы поддержали его идею?
Раймонд: Полиция выполняла возложенные на нее обязанности.
Журналист: И была морально готова начать преследование, искоренение популяризированной «Родительской» литературы? Накопленные интерпретации нашего «воспитания» претерпевали кардинальные трансформации не одно десятилетие. Понадобилось куда меньше времени, чтобы предать их огню...
Примечания: Родители частенько вмешивались в наши дела, пытались повлиять на ход истории и на прогресс. Когда людей стало слишком много, они не успевали уследить за каждым ребенком...
Раймонд (рассерженно): А что для вас исторические факты?..
Журналист: Они предмет моего исследования.
Раймонд: Или культурная угроза? Десять лет назад мы устроили аутодафе и покончили с этим. Вся наша история — детская наивная вера Родителям. Мы делали правое дело...
Журналист: И Вы непоколебимы в своей уверенности? Целые вехи были отданы в жертву, но подростки до сих пор находят скупщиков оружия и бесчинствуют на улицах. Усилия не оправдались?
Раймонд: То есть, не «впустую» ли мы работаем? Нет. Мои люди готовы приблизить это счастливое время и отстоять спокойствие народа ценой жизни. Именно для этого и были предприняты меры, которые, как показала история, показали свою надежность и результативность (снова хлопнул по стопке бумаг).
Журналист: И вы действовали из собственных соображений? Не на поводу у властей.
Раймонд: Если шеф становится шестеркой у политика, — тогда всему конец (ерзает на стуле). Мы сотрудничаем, но не подчиняемся...
Журналист: Хорошо... Поговорим о Родителях?
Раймонд: Прям как на приеме. Прошу...
Журналист: Как думаете, на ком лежит вина за «Катастрофу»?
Раймонд: Вина?..
Журналист: Да, на Родителях или… на нас?
Раймонд (разводит руками): Лаури, я понятия не имею, кто виноват. Не выйдет просто ткнуть пальцем и приказать изловить всех провинившихся. Принцип нашего обвинения работает иначе. Без парочки словарей под рукой не растолкую...
Журналист: Но кто-то должен быть виновен?
Раймонд: Считаете?..
Журналист: Если опираться на то, что всему есть причина...
Раймонд (одобрительно кивнул): Тогда виноваты обе стороны.
Журналист: Почему?
Раймонд: Высокие материи… Не знаю. Вероятно, они просто никудышные родители. Не смогли учесть все риски.
Журналист: Но почему тогда виновата вторая сторона?
Раймонд: Тут все проще. Потому что признание своей слабости не делает сильнее (лукаво улыбнулся). Им точно не хватало моих работяг. Мы верим, что обоюдное соблюдение прав и законов человеком и государством должно и считается высшей ценностью современного общества, а наши предки верили в опеку Родителей. А до их прихода, ууу...
Журналист: И люди разделяют Ваши ценности?
Раймонд (как по писаному): Они обязаны их разделять и посредством объективного принуждения поступать именно «так», а не «иначе».
Журналист: Но разве трактовка не противоречит обоюдности?
Раймонд (его лицо становится напряженнее): Конечно нет. Лаури, я не доверяю сапожникам, которые ходят без сапог. Иначе выходит классическая история борьбы свободы и порядка. Большой риск стать обществом, борющимся с собственной бессмысленностью. То есть, если человек живет в правовом государстве, то он готов соблюдать его императивы — они и есть его рычаги.
Журналист: Вы крутите рычаги?
Раймонд: Судьба уберегла (смеется сухим неприятным смехом). Раньше люди считали, что управлять нами под силу только Родителям, — это была роковая ошибка. Дети могут существовать без Родителей. Однако, без дружеского «пинка» они не полетят. Вот и пусть спокойно изображают покорителей космоса...
Журналист (смотря на часы): Мистер Раймонд, исходя из нашего разговора, вынужден спросить еще раз: правда ли современное общество нуждается в такой защите, которую оказывают ваши люди?
Раймонд: С ней все в порядке. Правоохранительные органы были, есть и будут. Я в этом убежден. Ради вашей защиты мы сделаем все, что в наших силах.
Журналист: Даже если ваши услуги больше не понадобятся?
Раймонд: Лаури, подобное трудно представить, хоть мне и не страшно лишиться основного заработка, но и садовод из меня никудышный.

***

Выделяю маркером наиболее ценные для итогового варианта моменты интервью, фиксирую точное название документа, ставлю дату и указываю место опроса. Проверяю в последний раз все цитаты, фамилии. Все верно. Откидываюсь на спинку стула и кладу очки на стол, протираю уставшие от напряжения глаза — на сегодня работа выполнена, но я все еще под впечатлением. Я-то хотел произвести на Раймонда впечатление, но сделал это в самой провокационной манере. С другой стороны, это лучшая тактика, которую я мог использовать в диалоге с таким человеком. Он научился выживать, нарушая все правила и границы человеческих отношений, но при этом остался официальным образцом для подражания. Ему не надо, чтобы его любили, он предпочитает, чтобы его боялись, но прямо об этом никогда не скажет...
Ладно, нужно отдохнуть. Скоро снова собирать вещи и садиться в поезд – ощущение трепета перед смутной тайной надвигающегося нового. Но остается страх и перед неуклюжим исходом: вот оно, то, что более всего боится путешественник, скитающийся по мирам, – двусмысленность, тайна, неясность, которой невозможно противостоять...

Одна из редакций

Атриум.
53-ий год после ухода Матери.

За широким офисным столом сидели двое мужчин. Они были недурно одеты и весьма приятно пахли. Видимо, одеколоном пользовались одним и тем же. Стол был завален пронумерованными бумагами, которые один из мужчин старательно перекладывал, словно перемешивал карты. В это время его коллега, поправляя спадающие очки, старался сдержать нетерпение при разговоре со стариком напротив.
Он причитал:
— Я прекрасно понял, что вы не принимаете мою книгу, но повторяю свой вопрос — почему? У вас что, боязнь публичного образа страны в общественном сознании?
Кабинет был раздражающего белого цвета. Единственной темной вещью, не считая двух господ, одетых в неброский черный, был их стол.
— То, что вы пишите, как бы сказать гуманней...
— Ничего, кроме «экстремистская литература» в голову не приходит, — подхватил второй. — Настоятельно советую для пущей безопасности разорвать в клочья текст. Ваше благо, что во избежание проблем мы не сообщим об этом в соответствующие инстанции.
Не будь писатель зол, он бы рассмеялся от практически неотличимых работников издания: ухоженное многочисленными кремами и масками лицо, волосы зализаны назад, костюмы от одного популярного бренда. О да, эти люди могли себе позволить выглядеть хорошо, прошедши через очередной трафарет для трафарета.
— Я не понимаю, зачем эта оговорка? Мне хотелось бы, чтобы вы объяснили, — сказал Самуэль.
— Извините моего коллегу за грубость, но, к моему глубочайшему сожалению, он прав. То, что вы затронули, может запустить очень сложный и опасный механизм. А кому, скажите мне, нужен конфликт с разбушевавшимися остатками власти? Не вам. Не нам. Не самой власти, кстати, тоже.
— С минуты на минуту я могу упасть замертво, при такой-то жизни! У меня целый букет болезней, о которых вы... даже не слышали. Понимаете, к чему я клоню? Плевал я на власть, настаиваю принять мою запись. Я даже распечатал текст, чтобы сократить ваши расходы, а вы хотите оставить меня ни с чем?
— Если вас не настолько волнует ваше здоровье, то подумайте о сохранности ваших детей. Службы не упустят шанса сделать вид, что работают, возьмут под арест любого, кто имеет хоть какое-то отношение к книге.
— А службы не имеют никакого отношения к морали, — усмехнулся «образец номер два», пожимая плечами. — По секрету, среди них множество тех, кто вредит другим людям просто потому, что это их призвание, — снова что-то подчеркнул, но уже в блокноте.
«Не упустят шанса сделать вид, что работают», — повторил мысленно писатель, — «проклятые бюрократы».
— С каких пор вы стали задумываться о здоровье писателя? Книги на грани исчезновения, почему вы пытаетесь нанести литературе новые раны, подвергая их безжалостной цензуре или попросту запрещая половину добротных произведений? Вам мало того, что цены на бумажную официальную продукцию стали возрастать с каждым годом? Да, утрирую, но за такую цену книга должна содержать информация о местонахождении всех военных баз!
Оба члена редакции переглянулись, и один из них заговорил:
— Я согласен, но рассуждать об этом вне моих обязанностей. Мы выпускаем то, что не приносит угрозу обществу, а ваша книга слишком открыта, как и вы. У вас широкое сердце. И писали вы книгу из добрых побуждений. Но это не то, что нужно сейчас людям. Имея большое сердце, можно иметь большие проблемы с взаимопониманием людей, чьи сердца давно заменили моторы. Простите за такие витиеватые фразы, общаясь с творческим человеком, невольно подцепляешь желание красиво излагать. Не задерживайте нас, если вам нечего сказать по существу. Дайте нам работать, — он вновь поправил очки, уткнувшись в подсчеты...
— Я не угроза, я... просто люблю ностальгировать. В моей книге нет призывов и лозунгов, только мнение старика о том, как нам жилось при Матери. Поймите и вы, что чужое мнение меняет человека, а в наше время — изменения необходимы, чтобы не пасть еще ниже...
— Ваше мнение может привести вас за решетку. Правда, по-вашему, важней свободы?
— Конечно! — воскликнул Тэйт. — Свобода — это основа нравственного совершенствования…
— И вы решили, — перебил его редактор, — что она умещается в паре сотен страниц? Мы поражаемся вашей храбрости, но умников везде хватает. Чего вы добиваетесь на самом деле?..
— Того, что нам однажды придется заплатить за свой позор...
— Так платите, как все. Вы знаете, где дверь.
— Понятно. Здесь я ничего не добьюсь. Надеюсь, в случае революции, вас прикончат первыми, — просипел старик и хлопнул дверьми.
В кабинете повисла тишина. Работники молчали, каждый был занят своим. Их мир снова пришел в порядок.