Начать все после пятидесяти

1. Утро под яблоней

Летние каникулы были для меня самым радостным временем в году.
Потому что именно тогда приезжала моя двоюродная сестра.
Дочь тёти, подруга, надежда,
кусочек большого города, завёрнутый в пыль и солнечный свет.

Она привозила с собой модную одежду,
городские привычки,
новые вкусы и ароматы —
всё то, что казалось волшебным девочке, выросшей в тишине деревни.

Она привозила с собой счастье.

Мы играли с рассвета до заката,
плавали в речке у дома,
вертелись в облаках пыли,
которые оставляли за собой огромные КАМАЗы,
везущие зерно, кукурузу или картошку с полей в амбары.

Пыль нас не пугала.
Она превращалась в лёгкие облака,
в которых мы катались, смеялись,
а потом, запыхавшись и раскрасневшись, бежали обратно к воде.

Мальчишки дразнили нас змеями —
безвредными, конечно,
а мы визжали и смеялись,
делая вид, что боимся.
Бабушка же злилась по-настоящему, если мы опаздывали к обеду.

Но её обеды…
Они остались во мне навсегда.

Запах свежего творога.
Сметана в глиняной пиале — густая, как сливки.
Слоёные лепёшки с зелёным луком, тающие во рту.
Тонкие лепёшки со сливками.
И, конечно, кульчетай — моя любимая бабушкина еда.

Ох, как я любила бабушкин кульчетай!

Жара тех дней делала наши лица коричневыми и пыльными,
а носы — смешно грязными от солнца и земли.
Когда её родители приезжали за ней,
они с трудом узнавали свою городскую дочь.

А для меня она была обещанием.
Что наступит ещё одно лето.
Что пройдёт ещё один год.
И мы снова встретимся
под тем же солнцем, в той же радости,
с бабушкой,
которая будет угощать нас картофельными пирожками и свежим домашним хлебом,
макая в свежую сметану.

Чай с сахаром —
вот был наш Кока-кола.
Вкус настоящего детства.

По утрам мы собирались под старой яблоней.
К середине лета яблоки поспевали.
Мы слышали, как они тихо падали на траву возле наших тарелок.

Казалось, дерево шептало:

— Дети, пора. Яблоки готовы. Ешьте.

И мы ели.
Это были самые вкусные яблоки в моей жизни —
тёплые от солнца, сочные, полные жизни.

Вкус молока.
Вкус садовых яблок, ягод и хрустящих овощей и оранжевого абрикоса…
Вкус мгновения, в котором остановилось время.

Вечерами бабушка жарила кукурузу на костре.
Мы называли её «угольной кукурузой».
Засыпали с чёрными от сажи губами,
слишком уставшие, чтобы умыться,
и слишком счастливые, чтобы это волновало.

И ложились спать с одной и той же надеждой в сердце:
что завтра принесёт
новую игру, новое приключение,
новую сказку среди кукурузных полей.
Мы делали кукол из молодых листьев
и снова играли в семью под той самой яблоней.

Потому что семья была в центре всего.

Мы, дети — да и взрослые тоже —
чувствовали это:
Семья — это старая яблоня.
Семья — это глиняная печь, потрескивающая от поленьев.
Семья — это тихий снег, укрывающий двор после зимней ночи.

Семья — это женщины в доме,
которые защищали и оберегали нас:
наши бабушки,
наши мамы,
наши хранительницы.

И наши родители,
которые возвращались домой — усталые, в поту,
после длинного дня работы,
но тут же смягчались,
увидев нас.

Их голоса становились тише.
Их глаза — теплее.

Если бы я могла сказать им что-то сейчас,
я бы сказала:

Мы вас не забыли.
Мы помним.
Мы молимся за ваши души.

Ещё один раз.
Ещё один праздник.
Ещё один день.
Ещё одна жизнь,
тихо проходящая сквозь эти золотые воспоминания.

Где есть и гроза,
и солнце,
и туман,
и дождь,
и снег…

Там и жила наша настоящая детство.

2. Седьмой ребенок

Есть нечто особенное — и немного странное — в том, чтобы быть седьмым ребёнком.
Ты не старший — не лидер, не тот, кто прокладывает дорогу.
Ты не младший — не любимец, которого все опекают.
Ты… где-то посередине.
Как шёпот в доме, полном голосов.

Я была седьмой.

До меня родились отцовские гордости — сыновья,
что носили его имя, его надежды, его традиции.
Они были важными.
Громкими.
К ним прислушивались.

А я?
Я была тихой.
Девочкой.
Не бесполезной — нет.
Но будто невидимой.

— Пойди, сделай чай для гостей, — говорила мама.

Я молча брала поднос, наливала кипяток в старые фарфоровые чашки с трещинками, аккуратно клала сахар в крошечную стеклянную вазочку и подавала.
Без взгляда. Без улыбки.
Просто — как положено.

У нас в доме не говорили без разрешения.
Не перебивали. Не спорили.
Особенно с мальчиками.
У них были громче права.

Если они брали пульт — ты уступала.
Если перебивали — ты понижала голос.
Если были неправы…
Ну что ж, всё равно были правы.

Но внутри у меня был свой мир.
Мир вопросов.
Мир красок и слов, которых нельзя было произносить вслух.

По ночам я лежала, глядя в потолок, и шептала:

— Может, однажды я поеду в город…
Может, стану учительницей…
Может, буду носить духи, как мои сёстры…

Моя собака сворачивалась у ног, и я клала руку ей на шерсть.
Она никогда не перебивала.

Среди всех детей ты — та, кого легко не заметить.
И всё же, в тебе живёт тихая надежда:
быть замеченной.
Быть любимой.

Живя с этим томлением, ты понемногу теряешь части себя,
учась любить других.
Особенно — мальчишек из соседнего двора.

Мы строили воображаемые домики,
играли в «счастливую семью» в пыльных углах двора,
создавали такой дом, о котором только мечтали в реальности.

Я была мамой.
Он — папой.
А соседские дети — нашими «детьми».

Это была игра,
но для нас — она была настоящей.

Изо дня в день мы взрослели в этих фантазиях.
Праздновали выдуманные праздники,
а иногда делили вымышленные горести — дни, в которых не было ни капли радости.

А за пределами игры — был настоящий дом.
И настоящая семья.
Жёсткая. Холодная. Непредсказуемая.

Ты учишься приспосабливаться рано.
Если отец был в дурном настроении…
Если мама — усталая, рассеянная…
Мы все чувствовали — надвигается гроза.

Погода в доме менялась постоянно.
Но мы оставались.
Мы жили.
Мы учились быть «здесь и сейчас»,
даже если в душе мечтали о настоящем счастье.

Счастье.
Вот о чём мы мечтали.
Вот к чему стремились.
И до сих пор — стремимся.

Однажды за обедом, среди шума голосов, я потянулась за последним куском хлеба.
Брат выхватил его:

— Девочки едят последними, — сказал он с ухмылкой.

Я хотела заплакать — не от голода, а от правила.
Невидимого закона, с которым я никогда не соглашалась.
Но я не заплакала.
Просто опустила взгляд на тарелку.

Моя сестра, смелая, увидела это.
Позже, ночью, она зашла в мою комнату.

— Знаешь… — прошептала она, — однажды ты будешь есть первой.
Ты будешь жить так, как сама захочешь.

Я посмотрела на неё с недоверием.

— Обещаешь?

Она кивнула:

— Я не даю обещаний, которые не собираюсь сдержать.
Но ты должна сама помочь ему сбыться.

Я помогла.

Я училась усерднее всех.
Работала тихо, но с огнём внутри.
Слушала. Смотрела. Впитывала всё.

И однажды… я уехала из деревни.
Не чтобы стать кем-то другим,
а чтобы, наконец, стать собой.

Люди думают: седьмой — значит маленький.
Но мы не маленькие.
Мы — выжившие.

Мы учимся любить молча.
Учимся вести — без короны.
Слушать шёпот своего сердца — и идти за ним.

Я была седьмым ребёнком.
Но стала первой в семье,
кто ушёл и построил новую историю.

3. Свитер из любви и памяти

Кто-то на небесах скучает по тебе

Знаешь… — шепчу я себе, — кто-то на небесах скучает по тебе.

— Это и есть любовь? — мог бы спросить ты.
А я бы ответила: — Да. Самая чистая. Самая настоящая.

Когда ты один. Когда дом молчит. Когда только собственное сердце бьётся эхом в голове — мысли приходят. Не стучат. Просто врываются.
Планы. Мечты. Сожаления. Разговоры, которые ты никогда не вёл, но снова и снова репетируешь. Лица тех, кого любишь. Дети, по которым тоскуешь. Их будущее. Твоё прошлое.

— Хватит, — говоришь ты мысленно. Но разум не слушается.
Мысли кружат, переплетаются, будто ты вяжешь свою жизнь невидимыми спицами. Каждое решение — петля. Каждый момент — нить.
И ты надеешься, что в итоге получится уютный пёстрый свитер — тёплый, мягкий, защищающий от холода.

Но внутри кто-то шепчет:
— А если не получится? Если свитер распустится?
— А если ты ошиблась? Если нужно было ещё немного времени, а теперь уже поздно?

Когда совершаешь ошибки — приходит боль.
Ты ругаешь себя:
— Зачем я это сделала? Почему не смогла иначе?
Ранишь себя словами, острее которых не бывает. А потом — ранишь тех, кто любит тебя больше всех.

И всё же… кто-то на небесах тебя любит. По-настоящему. Безусловно.

Ты чувствуешь это иногда — в тишине, в том, как солнечный луч касается твоего лица.
Он рядом. Всегда рядом.
Он вяжет для тебя любовь — стежок за стежком. Как свитер. Свитер из терпения, тепла и вечной нежности.

Любовь — это так:
Она просыпается вместе с тобой.

Когда ты останавливаешься на улице, чтобы рассмотреть бутон розы, пробившийся сквозь решётку.
Когда мальчик из детской толпы вдруг смотрит прямо тебе в глаза и искренне говорит:
— Bonjour, Madame!

Когда ты ловишь взгляд животного, который просто ждёт тебя дома.
Когда ты вдыхаешь аромат свежеиспечённого хлеба. Или дождя после жары.
Когда, вскарабкавшись на холм под палящим солнцем, мечтаешь о холодном пиве с белой пенкой, лёгкой, как облако. И в этот миг — ты чувствуешь, что живёшь.

Жизнь — в этих мгновениях.
Замечать.
Чувствовать.

— Я помолюсь, — говорю я себе. — За того, кто любит меня. Кто ждёт. Кто всегда со мной.

И даже если чувства перемешаны — грусть с радостью, страх с надеждой —
Жизнь продолжается. Всегда.
Она даёт ещё один шаг. Ещё один шанс. Ещё одну тропинку — к мечте, что всё ещё живёт в сердце.

— Чего мне не хватает? — шепчу я.
Ответ приходит, как дыхание ветра:

Научись радоваться жизни.

Не трать её на пустые споры.
Не живи в тенях прошлого.
Не позволяй боли стать твоим единственным языком.

Я хочу окружить себя добрыми словами. Природой. Людьми, что излучают свет.
Своими детьми. Своей семьёй.
И тихим счастьем — просто быть здоровой.

Я хочу чувствовать счастье.
Не гнаться за ним — а носить его в себе.

Сегодня — мой День Матери.
День, когда она ушла.

Женщина, что подарила жизнь восьмерым детям.
Я благодарна.
Безмерно.
Своим сёстрам. Особенно старшим.
Когда мама ушла, они стали моим щитом. Моим утешением. Моими вторыми мамами.
Переход в жизнь без неё был мягче… потому что они держали меня за руку.

Я помню, как в детстве мама болела.
И мне было страшно.

— Папа, — спросила я однажды, — а что будет, если мама умрёт? Как мы без неё?

Я засыпала с одной мечтой:
Я стану врачом. Я вылечу маму. Я не позволю ей болеть.

И я пела — о, как я пела!
Песенку про жёлтую птицу, которая лечит людей.
Я пела её маме и папе.
И помню их лица — уставшие, но сияющие благодарностью.

Однажды папа посадил меня на колени и спросил:
— Доченька, когда вырастешь — будешь приносить мне чай?
— Да, папа, — ответила я, глядя прямо в глаза. — Всегда. Всегда буду с тобой. Всегда принесу тебе чай.

Но время шло.
И я ушла из дома, где выросла.
Из того дома, где всегда были гости, смех, праздники. Жизнь.
Где мама пекла хлеб, запах которого я не забуду никогда.

Нас было много. Старшие сидели за большим круглым столом. Младшие, как я, — на полу, на ковре.
Мы не жаловались. Мы смеялись. Ссорились за последний кусок хлеба. Делили всё.
Завтраки. Обеды. Ужины.
Разные блюда. Разные вкусы. Разные напитки.

Мы были детьми счастливой семьи.
И счастье — оно было с нами. Всегда.

4. Деревенская девочка

Я была деревенской девочкой.
Но не той, что в сказках — с косой до пояса и венком из полевых цветов.
Нет. У меня волосы часто были растрёпаны, руки — в мозолях, а цветы, которые я видела, были сорняками, которые нужно было выдёргивать из двора.

Деревня была настоящей.
Пыльной летом, промёрзшей зимой — и всегда полной работы.
Куры начинали кудахтать до восхода солнца, коров нужно было доить раньше, чем я успевала почистить зубы.
Но я не жаловалась.
Я просто не знала другой жизни. Это был весь мой мир.

— Вставай, Бегим, — мама тихо тронула меня за плечо. — Солнце уже поднялось. Веник у двери.

Это был не вопрос.
Это был ритм.

У нас не было магазинных веников. Мама делала их сама — из сухих веток, связанных её сильными, грубыми руками. Я ненавидела этот веник. Он царапал мне пальцы, делал руки красными, а плечи — усталыми. Но им нужно было подметать каждое утро.

Перед этим — обряд.

— Сперва полей двор. Пыли быть не должно, — говорила мама строго. — Соседи не должны видеть, как ты гоняешь пыль, будто бесстыжая.

Я тащила тяжёлое металлическое ведро по двору, расплёскивая воду, потом поливала землю, как она учила: аккуратно, без спешки. И только потом подметала — от угла до угла.

Это было не про пыль.
Это было про гордость.
Про достоинство.
Про порядок.

Теперь я понимаю — она учила меня дисциплине. Такой, которую не преподают в книгах.

Родители всегда были заняты.
Папа работал.
Мама — ещё больше.

Я почти не видела их днём.
Я росла среди братьев — старших, шумных, важных.
Я была седьмая.
Невидимая.

Они были сыновьями, которых ждал мой отец. Их слова значили больше. Их желания были главнее.
А я… Я была ни самой младшей, ни самой старшей. Ни достаточно громкой, чтобы быть услышанной, ни достаточно взрослой, чтобы меня боялись.

Я была розой среди чертополоха.
И иногда — я кололась.
Иногда — текла кровь.

Но были и волшебные моменты.

Выходные.
Два золотых дня.

Тогда приезжали мои сёстры.

Я помню, как в пятницу стояла у окна, ловила взглядом автобус — тот самый, из города.
Как только он появлялся на горизонте, сердце моё скакало:

— Они приехали! — кричала я и босиком бежала через весь двор.

С ними приезжал смех. Помада. Аромат духов.
Тот сладкий запах шампуня и загадочного крема, который они наносили, когда красили волосы.
Я любила этот запах. До сих пор люблю.
Он пах свободой. Женственностью. Миром за пределами деревни.

Сёстры готовили вкусную еду, изучали новые рецепты, читали журналы и конечно же ставили пластинки иностранных артистов чтоб танцевать наш дом оживал новыми красками счастья. Они рассказывали истории — про учёбу, про мальчиков, про книги, про жизнь, которой я даже не касалась.

И на два дня я чувствовала себя не просто девочкой из деревни, а частью чего-то мягкого, тёплого, живого.

А потом…
Наступало воскресенье.
Автобус увозил их обратно.
И я снова оставалась одна.

В будни я почти не говорила.
Сидела в углу — с собакой или кошкой, гладя их шерсть, будто молясь.

Я не умела тогда это назвать, но я чувствовала одиночество.
Не грусть.
Просто… ожидание.
Чего-то. Кого-то. Жизни.

Прошло много лет.
А я до сих пор несу в сердце те выходные.
Ту радость. Те запахи. Те вкусы. Они остались со мной.

И когда я создала свою семью — я принесла ту самую магию в наш дом.

Каждую субботу и воскресенье я стараюсь воссоздать то чувство:
музыка, еда, гости, семья.

Я стала той самой сестрой.
Женщиной с помадой и историями.

И маленькая девочка, которой я когда-то была, улыбаюсь сама себе и продолжаю жить.